Тюрин Александр Владимирович. Тринадцать уколов

   В моей голове даже сохранилась такая картинка - на экзамене, где я обречен на муки и пытки, личность нездешней наружности лопочет на советско-вьетнамском диалекте: "това-рися Ле-нин и това-рися Круп-ски вдва-ем меч-тали о проли-тарски лево-рюци", а товарищ Сухоруков только сладостно кивает и приговаривает: "Правильно, товарищ Фан Вам". Конечно же, преподавателю льстило, что слушать его лекции, оторвавшись от своих бананов и АКМов, явился из далеких джунглей даже Фан Вам. А я оторвался всего лишь от яичницы-глазуньи, поэтому товарищ Сухоруков ел меня поедом за какой-то седьмой съезд КПСС, который в моем мозгу скрестился с восьмым.
   Страничку из моей рукописи пенсионер-съездовед тоже прочитал. Кажется, эту:
   - Мне удалось засечь след "товарища", Уотсон.
   - Неужели, Холмс. Я не верю своим ушам.
   - Его видели в пивной, в Тилбери, в компании с местным профсоюзником. Он был опознан, потому что добавлял пиво в водку для получения так называемого "ерша".
   - Worsh (уорш)? Какое странное название и странные вкусы! Однако, если мы поторопимся, то успеем на четырехчасовой поезд.
   - Уотсон, Уотсон. В доброй старой Англии всеобщая стачка, первая, может быть, со времен Уильяма Нормандского. Ах да, чуть не забыл, тогда не было профсоюзов. Однако, мы сдвинемся с места. На автомобиле шведской фирмы "Вольво". Четыре цилиндра, двадцать четыре лошадиные силы, то есть примерно шесть носорожьих, скорость огибания пространства-времени до 60 миль в час.
   Холмс и Уотсон вышли на Бейкер-стрит, где мрачный забастовщик в кепке спросил их:
   - Почему я работаю, но ничего не имею?
   - Потому что вы, наверное, работаете над собой, - отразил Холмс.
   - Труд должен быть первейшей потребностью, - кинул прохожий.
   - Советую это проверить на себе.
   Тогда угрюмый тип прошелся по начищенным штиблетам джентльменов.
   - Если вы меня не извините за это, я погуляю по вашим котелкам, предупредил он. Уотсон хотел вытащить перчатку и отхлестать обидчика по щекам, но Холмс остановил: "Это бедное дитя не ведает, что творит, простим его." После чего изящным приемом джиу-джитсу отправил "бедное дитя" головой в урну. "Прощение не исключает воспитания".
   Через полтора часа два джентльмена, покинув кабину модели "Якоб" вступили на территорию дважды краснознаменной пивной "Струя вождя".
   - Где мы можем найти мистера Ривса, любезный? - спросил Уотсон у красноносого человека за стойкой.
   - На бороде, - неучтиво ответил русской прибауткой трактирщик. - Ну а вам-то какое дело?
   Красноносый сплюнул, глянув на джентльменистую наружность спросившего, и отвернулся.
   - Послушайте, синьор помидор, не соблаговолите ли... - иронически выступил Уотсон, но трактирщик, не оборачиваясь, отрезал.
   - Товарищ помидор. Он тоже красный. А теперь советую оказаться по ту сторону двери.
   - Но может хоть кружечку пивка принесете?
   - Тебе надо, ты и неси, - не оставил никаких надежд мужчина.
   - Почему такой пролетарский голос и манеры ирландского каторжника? встрял Холмс. - Вы же частный собственник и вам есть что терять.
   - Эту стойку сраную?! Fuck you, shed. Я стану начальником госпивной и не надо будет заботиться о том, чтоб купить подешевле да продать подороже. План будет. Понял ты, временный. А теперь чеши отсюда.
   - Дай нос, - неожиданным образом отозвался Холмс. Хозяйчик пивнушки от изумления выпучился и икнул. А джентльмен вдел свои пальцы в ноздри мужчины и, потянув на себя, трахнул своим высоким лбом в его приземистый приемом, распространенным у сицилийских разбойников. Пивнушник опрокинулся назад и, ударив стену, ненадолго обмяк. А когда снова ожил, то взгляд его из орлиного стал воробьиным.
   - Считайте, что вы сделались начальником госпивной, - выдержав паузу, произнес Холмс, - а я начальником треста госпивных. И вы не выполнили план... Ну, где же Ривс и его новый приятель по имени товарищ Пантелей?
   - Час тому, как они уехали в киношку "Лучший мир", так ее теперь кличут. Это налево, с полмили топать. Там Ривс выступает перед рабочими-транспортниками.
   - Ну, прощай, начальник струи. Прости меня, нос. Или, Уотсон, съедим еще тут по бифштексику?
   - Вы же знаете, я вегетарианец. Мне мясо жалко.
   - А ему нас? Это му-му рогатое нас бы пожалело? - и Холмс пронзительно взглянул на трактирщика.
   - Зачем вы так, Холмс? - обратился Уотсон с попрекающим словом, правда уже на улице.
   - И я поддаюсь заразе, ведь я тоже пью из лондонского водопровода. Будем считать, что я не красноносого обидел, а демона, который в нем сидит. Ладно, нам пора в "Лучший мир".
   Могучий "Якоб", прибыв к месту будущего происшествия, спрятался в кустах. Через дом и дорогу темнел в мокром воздухе барак, из которого доносились горячечные несоответствующие погоде голоса.
   - Переоденемся, Уотсон, иначе нас могут не понять, - Холмс выудил из багажника кучу ударно воняющего тряпья.
   - Не переборщить бы, - Уотсон с сомнением потянул воздух и стал натягивать грязные шмотки поверх костюма.
   Двое переодетых джентльменов, обогнув парочку лениво жующих верзил, вошли в синематограф. Искусство кино замещал собой Ривс, который, находясь перед экраном, клеймил и высмеивал, обзывал и стирал в порошок имущий класс. Собрание, прилежно внимая, отвечало бурными продолжительными аплодисментами и выделением адреналина, а также бензола и некоторых других газов. В массе костюмов присутствовали одеяния разных окраин империи, индийские чалмы, папуасские набедренные повязки, эскимосские меховые изделия. Какой-то каннибал даже пытался оборвать оратора: "Зачем говорить, что богатый человек всегда плохой? Мы однажды такого съели - оказалось, хороший". Но людоед тут же был изгнан за оппортунизм. Как всегда первой освободилась от пут сексуальная сфера: затерявшиеся в углах забастовщицы довольным хихиканьем выдавали свое присутствие в объятиях окружающих мужчин. Нередко люди, изрядно хлебнувшие пива, выходили к забору по нужде. В общем, отдых был содержательным.
   - Писающие на забор большевики - это что, пощечина буржуазным вкусам? - поинтересовался Уотсон, но Холмс был сосредоточен на другом.
   - Мне кажется, кто-то пялится на горлопана из-за кулис. Но пройти туда через сцену нам не придется. На пути еще более крепкие ребята, чем у дверей. Мы сейчас выйдем на воздух и попадем в "Лучший мир" со служебного входа.
   Однако, тыл барака прикрывало двое бдительных часовых. Вдоль наружной стены поднималась лесенка к двери в аппаратную, около которой переминался первый охранник. Второй топал туда-сюда у первой ступеньки. Этого обезвредил Уотсон, нырнув под лестницу и вынырнув оттуда, чтобы наложить компресс с хлороформом на внимательное лицо часового. Верхнего же охранника ссадил вниз Холмс, использовав малайское духовое ружье и стрелку, смазанную усыпительным средством.
   Товарища Пантелея нашли за кулисами в руководящей позе. Хорошо смазанные сапоги выдавали его и на этот раз.
   - Откуда, товарищи? - постарался не обнаружить своего удивления агент ГПУ.
   - Мы революционные мусорщики из Уайтчэпела.
   - Разве к вам не приезжал уполномоченный? Разве вы забыли, что первый признак революции - это дисциплина передового пролетарского отряда.
   - Уполномоченный не приезжал. А мусора у нас выше головы. Мы его даже подвозили со свалки для укрепления наших позиций. Только что нам теперь с получившейся вонью делать?
   - Эта вонь деморализует эксплуататоров, - уверенно сказал товарищ Пантелей.
   - А нас?
   - А нас нет. Не может быть у нас такого ханжеского чистоплюйства, как у имущего класса.
   - Убедительно звучит. - Холмс снял носок, также входивший в комплект новой одежды, и поднес к носу "товарища". Тот отшатнулся, чтобы побороть запах, а сынок великого сыщика заговорщицким тоном произнес. - Вы, случаем, не продаете складную баррикаду?
   - Ваши документы, - всполошился товарищ Пантелей, почуяв классовым чутьем неладное.
   Не получив ответа на свое требование, закулисный деятель позвал подручных, однако никто не явился на зов.
   - Товарищ Пантелей, ждем ваших показаний о том, кто и где вводит психотропные химикаты в лондонский водопровод?
   Собеседника из "товарища" не получилось. Он рванулся в сторону сцены, но предусмотрительный Уотсон сделал ему подножку. Рухнувший агент потянул из сапога револьвер, но Холмс выбил "товарищ маузер" окинавским ударом мае-гери. Агент Пантелей заорал, но бурные продолжительные аплодисменты в зале разметали пронзительные звуки его голоса. Возбудитель Ривс на сцене как раз сказал про справедливый рабочий кулак, обрушивающийся на жирный буржуазный загривок.
   Наконец агент унялся и заявил вполне спокойно.
   - Наклонитесь, я все скажу.
   - Очень интересно послушать.
   Но когда Холмс склонил голову, товарищ Пантелей сунул нож в беззащитный живот джентльмена. Еще немного бы и каюк... однако Уотсон успел использовать зулусский ассегай для нейтрализации агента. Тот дернулся и затих.
   - Настала очередь спросить: что вы наделали, Уотсон? - возмутился Холмс. - Если он сейчас уйдет в мир иной - я представляю, какой металлургический рай у большевиков - нам вовек не найти концов этого преступления.
   - Не думайте, Холмс, что вы смогли бы продолжить расследование с дыркой в животе. Нам лучше поскорее осмотреть агента и расстаться с местом происшествия.
   - Не могу с вами не согласиться.
   Джентльмены срочно вывернули карманы и пазухи одежды у лежачего деятеля международного рабочего движения.
   - Тут какие-то ампулы, Холмс.
   - Дайте-ка сюда. Анализ, увы, провести мы не сможем. А вот вколоть больному одну из них мы вполне в состоянии. Шприц у меня всегда с собой, также как и запасные трусы. - Холмс поспешил с инъекцией.
   Вначале ничего существенного не произошло. Затем тоже, за исключением того, что...
   - Вы видите, Холмс, какой-то свет над его головой. Не нимб. Там словно открылся люк и появилась смутная фигура, до пояса, с усатым лицом и трубкой в руке.
   - Видел и вижу. Если я не ошибаюсь, объемное изображение похоже на одного нынешнего вождя. Все-таки, Уотсон, поглядывайте иногда на черный ход. Кстати, вы верите в разную чертовщину?
   - Я приверженец англиканской церкви. Там это не принято. Но посмотрите, тень вождя будто втекает в тело агента.
   - Наглядное пособие по вселению сильного в слабого.
   Ни с того ни с сего смертельно раненый стал беззвучно подниматься и вскоре уже стоял на ногах.
   - Гдэ я? - спросил он на английском, но с сильным кавказским акцентом, как догадался Холмс.
   - На съезде, товарищ Сталин. Вы собирались сказать нам, где применять средство, а потом идти и выступать. Народ ждет.
   - Водонапорная станция на... кхе-кхе. - Полутруп, будто почуяв подвох, смолк и сделал несколько шагов, потом заговорил о чем-то своем. Ва-пэрвих, я скажу им, что рэшающий пэревес сил уже на нашей старане, ва-втарих... - тут сияние над его головой сменилось тьмой и тело, рухнув, стало совершенно бездыханным и неподвижным.
   - По-моему, товарищ Пантелей сам виноват, что у него возникли проблемы, - сказал эпитафию Холмс. - Жизнь все-таки отдал он неизвестно за что, причем в первый раз не чужую, а свою.
   - Сматываемся по-быстрому, как говорят наши русские друзья, - шепнул Уотсон.
   - Надеюсь, тень вождя будет еще нам полезна. Захватим труп с собой, неожиданно произнес Холмс ужасные слова.
   Михаил Петрович прочитал и хмыкнул. Он хмыкнул дважды. По-моему, до него не все дошло. Или он был несколько хитрее, чем казался на первый взгляд.
   - Это критика? - на всякий случай поинтересовался он.
   - Это самокритика, - возразил я.
   - Не сметь зажимать самокритику, - старец вспомнил какой-то лозунг поросших мхом времен и захихикал довольный.
   Затем он ввел меня в мир своей молодости, заполненной не свиданиями на берегу речки, а неустанным истреблением вредного и ненужного элемента. "И что интересно, Борис. Кого-то мы может и зря шлепнули, инженера там или физика-химика. Но ведь, в основном, под косилку шли алкаши, тунеядцы, бабы распутные, поэтишки-бездари."
   В общем, выделил пенсионер тысячу баксов, по-большевицки, без процентов. НО! Какое большое "но". Прямо два столба с перекладиной. Вернее, рукопись Михаила Петровича, которую надо было мне переписать человеческим языком и литературно разукрасить. "Записки старого чекиста" называется, в пятьдесят страниц длиной. Рассказывала она о борьбе со всякой сволочью, которая оказалась недостреленной, и вот нынче распустилась. И еще в ней вспоминалось, что руководство хоть грудью, но обязано было накормить народ, и что Владимир Ильич лишь казался жестоким, он просто любил, когда все его слушаются. И симфоний у нас было, хоть задницей ешь. А Лев Толстой крестьян приглашал на барщину лишь три дня в неделю, и еще три дня они должны были читать его сочинения, которые писатель якобы случайно оставлял в поле. Причем, нерадивого читателя нередко пороли на конюшне. И правильно, потому что порядок должен быть и в приобретении духовности...
   Решение мне надо было принять на скаку. И, не смотря на всяческую тошноту и отвращение, я согласился. Искусство требует жертв. На этот раз оно потребовало в жертву меня.
   Престарелый мастер заплечных дел осклабился вставными челюстями.
   Добрался я до дома, там совесть еще больше меня кушать стала. И никакие доводы типа "говна всегда много" уже не помогали. Вколол я в себя, как последнее средство от надсадных чувств, ампулу сцеволина, после чего разложился на диване.
   Опять электрические соки потекли к голове, а потом началась в пресловутом конусе иллюминация с вихрями. Вылетел я сам из себя с ветерком, но вскоре попал в какой-то сачок и оглянулся на прежнее исконнее тело. От него осталась лишь расплывчатая клякса. Когда все утряслось, я оказался не на диване и не подле него, а на автобусной остановке у универсама. Причем, с твердым и непреклонным желанием прикончить дряхлую вонючку, пытающуюся скатать из своего дерьма конфетку с моей помощью. Почему бы не распространить принцип истребления ненужного элемента на самого товарища пенсионера?
   И вот добираюсь я до дома в стиле "вампир". Как раз стемнело. Черная лестница, по которой когда-то прислуга выносила во двор остатки обильной номенклатурной жратвы, ныне зазамочена и заколочена. Только на четвертом этаже виднеется окошко не забитое фанерой. А рядом с черной - но уже снаружи - другая лестница - пожарная. Первая ее ступенька где-то на высоте трех метров. Я никогда не отличался ловкостью, силой пальцев и небоязнью высоты. Но сейчас все эти свойства были вполне моими. Подвинул мусорный бак, с него перемахнул на козырек крыльца, а далее шаг вбок по карнизу - и пожарная железяка любезно предоставила мне свои перекладинки.
   Первый этаж, второй, третий, четвертый, с невозмутимостью обезьяночеловека карабкаюсь вверх. И вот я у окна, битья стекол не требуется, рама свободно болтается на петлях - как подружка на шее моряка, прибывшего с хорошей отоваркой. Еще немного - и шар в лузе, я на черной лестнице вместе со своими черными намерениями. Михаил Петрович проживает, пока что, на пятом. Вот я уже притулился у его двери, закрытой на английский замок, прислушиваюсь как мышонок, собравшийся проскочить к харчам. Там, за ней, вроде никаких шебуршений. Достаю из кармана крепенький перочинный ножик и потихоньку, скреб-скреб, отжимаю собачку. Оказываюсь на большой кафельной кухне, что обязана была радовать желудок комсостава. Да и ныне пенсионный Михаил Петрович, слезно жалея деньгу, все ж покупает и хавает, что положено.
   Где-то в коридоре скрипит, открываясь дверь, кто-то принимается шаркать ногами. Беру большой кухонный нож со стола - действия все машинальные, будто собираюсь порезать колбаску или почистить рыбку. А "рыбка-колбаска" все ближе и ближе.
   Я - оперуполномоченный смерти. Я работаю на очень крутого хозяина.
   И вот Михаил Петрович показывается из дверного прохода. Это становится причиной, а следствием - удар, сильный и точный под его пятое ребро. Откуда у меня столь развитое мастерство и выдержка? Да и физическая сила? Михаил Петрович со слабым кашлем складывается на полу, а я, аккуратно протерев рукоятку ножа, начинаю выбираться из монументального строения.
   Поездка назад закончилась на автобусной остановке, когда маленькое темненькое пятнышко, замаячившее в глазу, вдруг взорвалось и поглотило меня.
   Когда очухался, был несколько слабый, но свежий, будто напоенный покоем. Обозначилась мысль - не оттого ли полегчало, что я в самом деле покончил с Михаилом Петровичем? Однако, такая мысль не очень растревожила меня. Пенсионер хоть и противный, но этого не может быть. Такова аксиома и теорема. В видении я зарезал старца как цыпленка, а в жизни даже муравья раздавить не в состоянии. И долго размышляю, ударить ли насмерть клопа. Меня всего передергивает, когда кого-то по телевизору лупцуют. Да и не выходил я из дому. Башмаки, которые я, вернувшись после утреннего визита, помыл и почистил - уважаю глянец - так и стоят в идеальном виде. Сколько лежало жетонов и денег в карманах, столько осталось. А щека - помятая и красная из-за долгого катания по диванному валику. Ну какие могут быть карабкания по пожарной лестнице и убойные удары? Высота меня так ужасает, что не люблю даже на балконе стоять. К тому же, сейчас я не только нож, даже конфету не способен сжать в кулачке.
   А что, если опять сработали ясновидение с ясночувствованием? Не звякнуть ли Михаилу Петровичу, чтоб узнать, здоров ли он или уже "того". А если "того"? Тогда выходит, что я своей обостренной экстрасенсорикой зарегистрировал факт убийства. Только откуда у меня взялись сверхчувства? Я же ничем подобным никогда не отличался. Наоборот, меня однажды в доме культуры гипнотизер так заколдовал, что я прямо на сцене пописал в штаны. Однако не исключено, что подробности убийства я своей фантазией нарисовал. Это, впрочем, нисколько не умаляет мои неожиданные способности. Пожалуй, я с ними на кусок хлеба с икоркой всегда заработать смогу.
   Допустим, позвоню я, а там, чего доброго, менты на проводе сидят, улик дожидаются. Следовательно, они меня вместе со стотысячным выигрышем цап-царап и в конверт. И долго довольные будут смеяться. Себе-то я доказал, что не причем, а им удастся ли наплести? Все сойдется клином кому как не мне резать старичка! В итоге, навесят мне две мокрухи и пропишут свинцовую пилюлю. Говорят еще, что приговоренных не расстреливают, а пускают на опыты - значит, смогу еще пользу отечественной науке принести.
   Впрочем, менты меня и без звоночка найдут. Я ведь Михаилу Петровичу расписку оставил. Тут под сурдинку размышлениям раздался звонок в дверь. Через порог, как и следовало ожидать, легла тень следователя. Но возник он один-одинешенек, без подручных, в гражданском. Пришел Илья Фалалеев владелец круглой белесой головы - как бы просто так поболтать. Конечно же, ничего у ментов "просто так" не делается. Попытается он расколоть меня без грозы и грома, мягким вкрадчивым способом. Дескать, и ослу доброе слово приятно. Какую же тактику избрать? Сделать вид, мол, не догадываюсь о том, что гражданин Сухоруков преставился. Но ведь же станет ясно - брешет или темнит подозреваемый. Надо как-то соригинальничать.
   - Не удивлюсь, товарищ лейтенант, если Михаилу Петровичу стало дурно.
   - Если ты уголовник, то такая наглость даже заслуживает комплиментов, - отозвался, несколько опешив, Илья.
   - А если я ни в чем не повинный интеллигент?
   Но белобрысый Илья заговорил о своем наболевшем:
   - Лямин, где ты был с шести до девяти вчера вечером?
   - Лежал вот на этом диване, принявши вон то лекарство.
   - Наркоман?
   - Никак нет, гражданин правохранитель. В ампуле, которую вы в прошлый раз прибрали, хоть она больших денег мне стоила, отнюдь не наркотик.
   - Знаю, Лямин. Мы ее на анализ брали. К известным наркотикам содержимое ампулы отношения не имеет.
   - А если вам уколоться моим средством, товарищ лейтенант? Тогда вы будете иметь отношение к содержимому ампулы. Заодно попробуете что-нибудь натворить.
   - Попробуем, - следователь взял еще одну ампулу и отправил в карман. - Ну, дальше.
   - Бабули внизу - за меня. Да, это неубедительно. Ведь я, наверное, скалолаз и подводник. Выхожу из дома, когда требуется, через окно или канализационный стояк.
   - А с чего ты решил, Лямин, что не все ладно у гражданина Сухорукова? По-моему, для начала требовалось сделать дедушке какую-нибудь бяку.
   Да, собеседника нельзя было назвать приятным, даже если б вырядился он Дедом Морозом.
   - После вашего появления решил. Знаю я ваш поток сознания - кому как не Лямину обидеть старого Кощея? Чья расписочка долговая осталась в комоде у старичка вместо визитной карточки? Короче, я считаю, что подлинному злодею работа весьма облегчена. Он может без проблем грохать всех, у кого я взял деньги, зная что орлы с милицейскими погонами первым делом ко мне полетят...
   - По этой версии, Лямин, "подлинный злодей" рано или поздно заявится к тебе - а этот гражданин, видно, мастер по гадостям - и заберет всю выклянченную у добрых дядей сумму. Все четыре тысячи зловредных, но тем не менее желанных заморских долларов. И та самая книжечка, о которой ты очень убедительно толковал - правда, не поймешь зачем - на допросах, останется лишь в ящике твоего стола.
   Фалалеев направился к двери.
   - Вы что же, господин товарищ начальник, не забираете меня с собой?
   - Пока нет. И вовсе не из-за того, что ты мне наговорил убедительных слов. Просто в квартиру Сухорукова проник и совершил свое темное грязное дело гражданин куда более рослый, с большим размером ноги, чем у тебя. Да и похоже с физической силой повнушительнее. Этим он как раз напоминает того умельца, что навестил Гасан-Мамедова. Поэтому береги себя, Борис. МВД предупреждает, твое здоровье может понести серьезный ущерб.
   Расслабление от последнего укола почти совсем улетучилось и я забеспокоился.
   - Значит, моя жизнь под угрозой?
   - Ты сам этого хотел, Лямин. Надо было понимать, что даже умеренные суммы, вроде твоей, вызовут искренний интерес. Многим людям не хватает на "Сникерсы" и гондоны леденцового типа. То, что раньше доставалось воровством, связями и блатом теперь требует просто финансовых трат. Впрочем, как наметишь своим зорким оком стервятника очередную добычу, каркни нам ее координаты. Авось это ей поможет.
   Когда Илья дверь захлопнул, я подумал, отчего это он меня не забрал? Ведь не будь меня, исчез бы зонтик над подлинным злодеем, которому пришлось бы завязать на время. Лег бы урка на дно - ищи его свищи. Ага, понятно, товарищ лейтенант оставил приманку, и эта приманка - я.
   3
   "Очередной труп" - Антон Владиславский, молодой бизнесмен, проживал в высотном доме на Московском проспекте. Я перед поездкой сообщил менту Ильюше, чтоб взял на заметку бизнесменову драгоценную жизнь. Владиславский заметно отличался от первых двух "трупов" в положительную сторону. Не въедливый, не занудливый, без гадкого прошлого. И денежную пенку собирал он не с помощью поварешки, доставшейся от совковых времен, а бороздя солянку современности вдоль и поперек.
   Владиславский - мой однокашник, он единственный на курсе не хватал девочек за талию и всем говорил "вы". Потому-то ему и хотели несколько раз рыло почистить, чтоб не задавался, но затем решили: просто человек - чудак (впрочем, некоторые выражались еще определеннее).
   И Владиславский тоже в мою рукопись к своему сожалению глянул. Вот на эти странички:
   "Уотсон поднял веки лежащему человеку и осветил фонариком глазницы. Затем тщательно пощупал пульс.
   - Стопроцентный покойник, Холмс.
   - Все равно берем. Я понимаю, мое предложение звучит дурно, но другого выхода определенно нет.
   Голос Холмса звучал почему-то убедительно и Уотсон не стал больше перечить.
   Джентльмены, подхватив труп, вынесли его из аппаратной. Далее спустили по лесенке, держа под руки - как двое гуляк своего перестаравшегося товарища. И в машине агента Пантелея отправили не в багажник, а на заднее сидении, сунув ему в рубаху - для подпорки головы линейку.
   - Куда сейчас, Холмс?
   - На Чэйнсери-лэйн живет выходец из Азии, великий тюркский шаман Володька. Из очень дикого племени, которое кушает даже туристов сырыми. Благодаря своему сомнительному прошлому Володька умеет говорить с покойниками.
   - С трупами?
   - Нет, он вызывает души предков. Но, я думаю, сейчас мы изрядно облегчим ему задачу. Ничего вызывать не надо, все рядом.
   Володька оказался мужчиной с изрядным брюшком и приятным смуглым цветом лица.
   - Гюн айдын, бай башкан, - приветствовал Холмса шаман, ударяя в бубен. Не удивился он и двум другим вошедшим. - Маленьки женщын по спине бегать надо? Чобан-кебабы кушать будем, а?
   - Пусть маленькие женщины побегают где-нибудь в другом месте. Мне люля-кебаб, только не приправляй его выделениями молодой саранчи, мистеру Уотсону - плов. Надеюсь, такое твое блюдо не нуждается в проверке жизнью и смертью. Товарищу Пантелею пока ничего не надо, пусть полежит спокойно.
   Надо отдать должное шаману, поскольку он не ел, а только хлебал из пиалы, глядя на жующие лица джентльменов, и приговаривал: "Кто чаю не пьет, того понос проберет". Между делом Володька рассказывал как был изгнан из своего племени. Оказывается, соплеменники избавились от него, потому что он слишком много занимался колдовством и редко виделся с женой - как сказал вождь: "Наш шаман любит ее левою ногой".