Тюрин Александр Владимирович. Тринадцать уколов

   После сытного обеда Холмс поставил задачу Володьке - допросить покойника с пристрастием. "Передай ему вначале, что им очень интересуются на этом свете." Шаман кинулся исполнять. Первым делом Володька с полчаса кипятил какое-то варево, источающее запах несъедобных грибов. И принимал его мелкими глотками, принимая все более осоловелый вид. Однако, когда склоненная голова готова была ударить ковер, Володька взвился как куропатка и, колотя босыми пятками по полу, да грязными ладошками в бубен, пошел в какую-то странную присядку.
   - Как называется этот танец? - решил уточнить Уотсон.
   - Подлинный танцор танцует только свой собственный танец, - с видом знатока отозвался Холмс.
   - А кроме чистого искусства он чего-нибудь демонстрирует? засомневался Уотсон.
   - Не помню, кто сказал и сказал ли вообще, что искусство - зеркало жизни. В конце концов, почему нет? Володька смотрит в одно зеркало, а мы с вами, Уотсон, в другое. И какое из них кривее?.. Товарищ Пантелей был чрезвычайно зациклен на своей борьбе, ведь он фанат. Борьба наверняка запечатлелась в различных слоях его памяти: образной, мотивационной и прочих. Так называемая эфирная аура, известная нам по убедительным описаниям теософа Лидбитера, может, и есть слабое магнитное поле, что источается памятью. Вернее, веществами, которые ее образуют, и, очевидно, разлагаются у покойника не сразу, помаленьку. Поле ничтожненькое, но вполне воспринимаемое чувствительными натурами вроде Володьки.
   Тем временем шаман закончил активную часть танца, напоминающую фокстрот, и, поводя руками как балерина из "Лебединого озера", стал вещать.
   - Неживой человек просит не беспокоить его, угрожая местью демонов Преддверья. Я держу его и не даю уйти. Но великий багровый дух хочет заступиться за него.
   И тут началась кутерьма. Ударяемый и удушаемый невидимыми руками и ногами Володька стал кататься по полу, рычать, изрыгать невыносимый русский мат. К тому же он несколько раз от напряжения ухудшал воздух. Но у Холмса не дрогнул ни один лицевой мускул.
   - Нельзя шаману помочь как-нибудь? - поинтересовался Уотсон.
   - Не стоит, чтобы мы не делали, все равно только напортим.
   И вдруг поединок закончился. Володька лежал на полу, слабо икая.
   - Ну, кто кого победил? - слегка взволновался Холмс. - Он?
   Володька помотал изнуренной головой.
   - Вничью?
   - Я, бай башкан. Со счетом "два-один" однако... Каждый день, перед восходом солнца на напорной станции в Ист-Энде в воду Лондона выдавливается сок демона - великого черного демона с собачьей головой."
   После зачтения Владиславский почему-то спросил, в одной ли квартире жили молодые Холмс с Уотсоном. Немного огорчился, узнав, жилплощадь разменяли еще их родители. Но пакетик со полутора тысячами амдолларов в мои ждущие руки перекочевал. Причем без расписки, поскольку "взгляд у меня ласковый, доверительный." Вот такую странную фразочку Антон и отпустил в оправдание своей небрежности.
   Правда, тридцать процентов навара он возжелал. Плюс, пронаблюдал меня некий мускулистый бритоголовый юноша с татуировками, прошедшийся от соседней комнаты до выхода. Затем Владиславский с пожиманиями руки да пожеланиями дальнейших успехов вывел меня за дверь. Вся плодотворная операция двадцать минут заняла.
   Я вернулся домой и стал хорошо жить даже без всемогущего сцеволина. Жилось мне хорошо и даже весело с полчаса. Да вдруг позвонил Владиславский и намекнул, что деньги он все-таки не просто так мне вручил. В общем, из намеков я понял, что сделался он завзятым педиком. В то время, когда я имел отношение к высшему образованию, был Антон таковым разве что внутри, в желаниях и помыслах, проявляя свою вредную антинародную суть лишь в обходительных манерах. А как ослаб нажим властей на любителей однополой любви, так молодой человек столь поголубел, что аж синим стал. Владиславский мне не только о своих чувствах говорил, но и пообещал ряд крупных неприятностей, если я не проникнусь ответным чувством. Мол, напишет он мне любовные письма, а копии моим дружкам, подружкам и издательствам. Этот поганец ведь знал всех моих друзей и недрузей. А я, как представил их оскорбительно скалящиеся лица и язвительные слова, то взбесился куда больше, чем в предыдущие разы. Невроз мой дополнился необычной яростью, и я понял, что педиков, посягающих на меня, ненавижу несравненно сильнее, чем пакостников вроде Гасан-Мамедова или отставных мясников вроде Сухорукова.
   Я, конечно же, укололся. И мигом свалился в какой-то люк, сделался вихрем и вылетел в форточку. Город уже свернулся в трубу будто бумажный. Далекие точки стали близкими, Петропавловская игла чуть не наколола меня как бабочку. Все нагло колыхалось и беспардонно сновало. Крыши домов то наплывали на меня, то удалялись. Наконец, я разобрался с планировкой местности и выискал... строительный кран рядом с высотным зданием на Московском проспекте. Этот кран таинственно манил меня, как дерьмо муху. Я заметил громоздкую фигуру в кабине и наплыл на нее. Несколько минут пейзаж отчаянно рябил перед глазами и новое тело давало о себе знать неприятными ощущениями. Пока привык к нему, казалось оно похожим на большой пиджак с чужого плеча и узкие брюки с чуждой задницы.
   Наконец, рябь улеглась - так и есть, сижу в кабине, а город уже развернулся из трубочки обратно в плоскость и зажегся огоньками. Поорудовал рычагами - надо же, чего я умею! - и без особого шума вывернул стрелу вплотную к крыше интересующего меня дома. Там голубела подмазанная светом занавеска мужеложца. Задача была предельно ясной, вектор уничтожения уткнулся в жильца этого дома - мягкоголосого педика Антона.
   А потом начались альпинизм со скалолазанием. Несмотря на то, что я к высоте обыкновенно отношусь с почтительным ужасом, стал по трапу еще выше взбираться. Потом двинулся приставными шагами по косым перекладинам стрелы навстречу крыше, наблюдая за нижней бездной без особого уважения. И вот соскок без грохота с высоты в пару метров на кровлю. В рюкзаке нашелся моток веревки и термос, привязанный к ее концу. Я почему-то был уверен или может вспомнил, что в емкости - сжиженный газ. Сейчас кислота как раз разъедает затычку и очень скоро через образовавшуюся щель пойдет незаметная, но опасная вонь, которая неотразимо подействует на дыхательный центр мозга.
   Согласно давно продуманному плану разматываю веревку. Далее крепится она морским узлом на вентиляционной трубе, один конец (опорный), вместе с прицепленным термосом бросается вниз с крыши, другой (страховочный) обвивается дружественной змеей вокруг моей талии. И вот я шагаю вниз по стене. Зависнув над голубым окном, заглядываю вначале башмаками, потом, развернувшись, проницательными глазами. Владиславский, как и полагается, балдеет: мурлычет ему из динамиков заморский сладкоголосый педик, дым не "Беломора", а "Мора" прет в открытую форточку. Пора, мой друг, пора, покоя попа просит... опорный конец с термосом проталкивается в форточку, после чего она закрывается до лучших времен.
   Я же потянулся вверх, прочь от гиблого места. Добрался, не особо замучившись, до крыши. А там подпрыгнул, чтобы вскарабкаться на стрелу крана - она должна была опять послужить партизанской тропой - и внезапно полегчал. Понесло мою легкость с крыши вверх, в серединную точку города, опять скрутившегося вокруг меня и закрывшего небо. Пока я воспарял, то все время съеживался как проколотый шарик и, приблизившись к размерам точки, исчез...
   Возник снова уже на своем лежаке. С полной уверенностью, что милиция не предвидела неожиданного хода со стороны смертоносца и не смогла уберечь Владиславского.
   В полночь заявился следователь Илья Фалалеев.
   - Владиславский? - начал партию я.
   - Ты удивительно догадлив, - голос, напоминающий о гудении трансформатора, не предвещал ничего хорошего. Мне при всей расслабухе стало не по себе. А лейтенант еще посмотрел пронзительным взглядом снайпера. - Почему так, Лямин? Когда тебе хорошо, другим плохо.
   - Я же вас предупреждал. Чего вы сплоховали?
   - Мы не сплоховали. Просто ты парнишка пошустрее, чем кажешься поначалу.
   - Опять я?!
   - Думал, проведешь нас своей игрой? Наигрался. На баллоне, который отравил насмерть Владиславского - отпечатки твоих пальцев! Скажешь, что ты случайно проходил мимо его квартиры и кто-то дал тебе подержать термос? Все, мат тебе. Сейчас ты поедешь со мной и во всем чистосердечно признаешься.
   - Но...
   - Никаких "но". Только "да", - красиво выразился Фалалеев. - Я гарантирую тебе, что ты сознаешься. Тем более, ты же переживаешь. Убил сгоряча, а теперь жалко.
   - Эту жалость будут из меня, как пыль из коврика выбивать. Мои же товарищи по камере ради вашего благосклонного взгляда. Я под конец орать стану на каждом углу, как люблю и обожаю убийства. Но, Фалалеев, вы же казались другим, совсем не эмвэдэшным соковыжимателем. Нельзя вам, ВАМ! на основании одной улики так прихватывать меня. Подумаешь, мои отпечатки. Где их только нет? Значит, где я их оставил, можно спокойно людей мучить и убивать, все равно мне виноватым быть?
   Илья заморгал белесыми своими зенками и стало непонятно, весело ему или горестно.
   - Осталась у тебя только одна зацепка, мальчуган Боря. Ты лучше вспомни, где еще мог повстречаться с этим баллоном. Время на воспоминания найдется. А теперь поехали - вот ордер на арест.
   Тут из-за двери как из ларца выскочили трое. Эти бугаи и открыли новый немаловажный эпизод моей биографии. Второй КПЗ-период.
   Я думал, сразу начнется жесткий прессинг по всему полю, но обошлось. Тогда я притворился укушенным мухой цеце и, изображая нездоровый сон, напрягал кору с подкоркой до появления дыма и искр в глазах. Попросту пошел на мозговой штурм, отъединившись от соседей по заключению.
   Итак, с одной стороны я насилию не предавался, а с другой, в нем как-то участвовал и даже материальные следы оставил. Номер получается еще тот. Я и сам до конца не уверен, чист ли перед уголовным кодексом, брал ли грех на душу. Это, наверное, уникальный случай в истории преступлений, настоящий рекорд, если только не учитывать достижения откровенных дебилов.
   Я вообще-то многих недолюбливаю, кое-кому желаю даже свалиться с горшка и разбиться. Но чтоб самостоятельно приложить ручку и застрелить, зарезать, отравить. Зачем? На месте одной падлы сразу другая прорастет это ведь сорняки, а не какие-нибудь благородные растения. Мне же, в итоге, суждено будет раствориться без остатка в советской пенис... пенитенциарной системе, напоминающей серную кислоту. Тут ясно и клопу с его капелькой мозгов - счет будет не в мою пользу, одно другого не стоит.
   И еще надо учесть фактор моей жалостливости или, допустим, нервности. Вот помню в школе, катаются пацаны коньками по льду, и вдруг один из них, неприятный мне грубиян, проваливается по колено в полынью. Чуть ли не все регочут. Мне же не смешно и по ноге моей, никуда не упавшей, ползет озноб. Это, кажется, эмпатией называется. А уж резать ножом кого-то - кожу, мясо, сало - тьфу...
   Может, рассказать ментам про астральное тело? Очень ведь непротиворечивая версия получается. Не обязан я отвечать за проступки своего астрала - может, он специально меня под монастырь подвести хочет, чтоб освободиться совсем от ответственности и упорхнуть. Между прочим, астральное тело, материализовавшись, имеет право как угодно куролесить и даже использовать отпечатки моих пальцев - ведь нет же у него моих слабых нервишек и моих гражданских чувств. А юридически оно не более вменяемо, чем упавший на голову кирпич.
   Нет, с помощью такого трепа даже под психа закосить не удастся. Пожалуй, стоит работать совсем в другом направлении и взять за аксиому, что мое рассопливленное физическое тело не способно было совершить все вышеперечисленные гнусности.
   Кстати, по ходу дела мои умственные усилия стимулировал один мужичонка. Художник от слова "худо", который замочил рога, потому что голый и раскрашенный пробежался, рекламируя свое абстрактное искусство, по Невскому проспекту. Бежал он с дружками, но для них все обошлось, а вот он, как самодвижущаяся порнография, влип, и причем по весьма нехорошей статье "растления малолетних". Поэтому двое до поры молчаливых уркаганов уже бросали на него сомнительные взоры. Так вот, "голый беглец" и насоветовал мне обращать внимание на самые мелкие детали и деталюшки. Надо искать какое-то обстоятельство, которое кажется сначала таким незначительным, убогим, что уползает совсем из поля умозрения, а меж тем свидетельствует о виновности кого-то другого. (Сам художник теперь доказывал, что его мертвецки спящего разрисовали подлые дружки, а затем пробудили и выгнали на улицу криками "война", "пожар".)
   Ну-ка, дайся мне в руки маленькое незаметненькое сверхважненькое обстоятельство.
   Начнем с того, кому собранные мной "бабки" нужны? Вопрос бестолковый - да кому ни попадя.
   Кто еще мог идти по моим пятам, чтобы в нужный момент сбросить инкогнито и выхватить все, накопленное непосильным попрошайничеством, из леденеющих рук моего прекратившего дышать тела?
   Даже мои кореша-собутыльники не знали, кого я выберу в своей записной книжке для атаки на кошелек. Причем трезвонил я всегда только из дома и прикрывал при разговоре рот ладонью. Вряд ли кто-нибудь из трех свеженьких покойников особо трепался о своих благодеяниях. Кто же еще появлялся в последнее время на моем горизонте?
   Доктор появился. Но он пришел и ушел. И опять никаких зацепок. Только среди ночи, напоенной диким храпом двух жиганов, меня аж подкинуло. Есть зацепка - та самая крохотная, тщедушная. Доктор взял денежки - три "штуки" - за десять доз, а оставил тринадцать ампул! Не может быть такого, чтобы этот айболит не поинтересовался или вообще забыл о своем барахле. Для начала он мог звякнуть. А я включил бы свой телефон, даже пребывая под балдой. Аппарат у меня клевый, с режимом "hands free", то есть c громкоговорителем (тысячу "хрустов" за него отстегнул еще до либерализации). У меня рука до телефона бы дотянулась. Ведь не лежал я неподвижным бревном во время своих видений, а вертелся на диване. И наверняка бормотал, живо описывая голосом яркие образы своих галлюцинаций.
   Допустим, докторишка позвонил, когда я представлял, что простреливаю насквозь Гасан-Мамедова. Вероятно, я даже способен был на вопросы отвечать. Едва стадия губительных видений у меня кончалась и наступал спокойный отруб, доктор, как бы получив от меня все инструкции, принимался устраивать свои мокрые делишки. А термос он мог мне подсунуть, когда я ранним утречком спускался по темной лесенке и хватался за все, что ни попадя.
   А разве доктору не надобятся деньжата? Возится же он со всякой химией, которая бьет по мозгам. Сам нюхает, пробует, ищет, что покайфовее.
   Я в расследовательском порыве разбудил художника, он мне всю правду и срезал: "Доктор твой - жалкий наркоман. Если сел он на иглу, то потребности его организма таковы, что монеты требуются постоянно, без всякого перерыва. Кстати, поскольку ты явно выберешься из этого говенного заведения, оставлю я тебе телефончик одной художницы. Она из моей секции арт-нудистов. Стремно живописует телеса, от мускулов до внутренностей. Это тебе пригодится, ты ж говорил, что у тебя нелады с оформлением книжульки."
   Утром я всю свою догадку Илье изложил. А к вечеру наступила победа. Когда оперативники стали подъезжать к дому доктора Лапеко, тот оперативно удрал, сломав по дороге челюсть одному неповоротливому прохожему. Между прочим, медработник проживал на моей же улице, через дорогу наискось, и мог, не слезая со стула, наблюдать мое окно. У гражданина Лапеко в логове и "травка" произрастала, и валялись ампулы со следами такой серьезной штуки как ЛСД, и в баночках всякие химикалии плескались, которыми он Владиславского угробил, и стояли башмаки с теми самыми подметками, что запечатлелись на месте кончины Гасан-Мамедова и Сухорукова. И даже обнаружился родной брат того термоса, который обыграл в игре "смерть-жизнь" молодого бизнесмена.
   Отпустил меня Илья. Я пошел на все четыре стороны, а деньжатки мои милые как отдыхали в сейфе, так и остались лежать на левом боку - ничего с ними не случилось. Завтра надо оказаться в Москве, сменять наличку на безналичку, чтобы затем перечислить деньги в типографию. А сегодня стоит навестить ту самую расхудожницу из секции арт-нудистов.
   4
   Особа с интересным ртом отворила дверь. Я заговорил о Петрухе (том живописце, что за голую задницу томился безвинно в КПЗ). Когда хозяйка разместила меня в кресле, я стал толковать о своих делах. Потом попробовал узнать, в чем она мастерица, и мне ее творчество в стиле критического некрореализма по нраву пришлось. Поэтому договорился я с художницей Любовью, что говорится, полюбовно. Через неделю она мне должна была выдать привлекательный жутик. Центральный образ на "крышке" - веселенький трупак в смокинге, обедающий другим трупаком.
   Рассказываю я увлекательный сюжет и самые веселые сценки из своей книги этой самой художнице Любови, а она слушает как бы с интересом. Однако ноги ее, длинные и гладкие, приковывают внимание и мешают работе серого вещества, потому что сидит она на пуфике в коротенькой юбчонке. Художница была красива, особенно если смотреть снизу. Надо учесть, что с дамами я месяца три общался лишь в идеальной сфере и это уже стало приедаться. Такой срок истек с тех пор, как сбежала моя последняя телесная любовь, а чтоб давать объявления в газету: "Высокий красивый мужчина невзрачной наружности ищет напарницу для встреч-разлук", перо пока не поднималось.
   Потому-то я от художницы как бы уехал, но все равно на привязи остался. Напало на меня дома острое сексуальное беспокойство и подозрение, что Любовь - мастерица не только в живописи. Я себя, конечно, успокаивал умничаниями на тему, что все приятности любви меж полами созданы лишь для того, чтоб процветала лженаука-генетика. Но помогло это слабо и пришлось себя утешать сцеволином.
   Возникло из иглы видение, как никогда объемное, яркое и полное. Началось оно с того, что я вышел из дома с рукописью и отправился долгой дорогой к Любови на Гражданку. Люба-из-глюка не шибко удивилась моему появлению. Впрочем, повод-то у меня имелся - я ведь рукопись привез для лучшего понимания целей и задач. Художница откуда-то мигом выковыряла бутылочку, стала разливать и кромсать огурчики, пока я зачитывал кусочек из будущей книги. Я еще обрадовался, что в видении текст точно такой же, как в правдивой реальности.
   "Где-то около трех ночи на тихой лондонской улице возле люка остановилось двое. В высоких рыбацких сапогах и длинных прорезиненных макинтошах.
   - Холмс, вы уверены, что через этот колодец мы попадем в ремонтируемый и совершенно сухой водовод? А вдруг в действующую канализацию?
   - Мы были бы обязаны прокрасться на водонапорную станцию даже через действующую канализацию. Однако, на ваше счастье, Уотсон, эти две системы не сопрягаются. Не бойтесь намокнуть, водовод сух уже десять дней ремонтники, которые занимались чисткой, тоже бастуют. Мы спокойно, не замочив калош, прогуляемся как на Риджент-стрит до пустого подземного резервуара, что располагается у основания Ист-Эндской станции.
   Двое джентльменов переместилось под мостовую, в холодный и, несмотря на благостные обещания, довольно скользкий туннель.
   - А вы настаивали на калошах, Уотсон. Рыбацкие сапоги - вот что поможет нам сохранить здоровье, - попытался отшутиться Холмс.
   Он зажег масляный светильник и друзья, сильно согнувшись, как по большой нужде, двинулись вперед под низким потолком.
   - Здесь текла вода, которой, конечно, еще предстояла очистка, но все же, побывай я тут раньше, перешел бы с чая на пиво. Какая плесень, водоросли. А аромат чего стоит? - заявил Уотсон, топорща усы.
   - Вонища, мой друг, а не аромат. Как бы нам самим не завоняться.
   - Сэр, как можно. Такие слова...
   - Молчок, Уотсон. Замрите на секундочку... Вам не послышалось шлепанье третьей пары ног?
   - Нет, Холмс, должно быть какое-то эхо виновато. Вот мы стоим и ничего не слышим, кроме капели.
   - Тогда вперед, нам осталось меньше ста ярдов до встречи с главной достопримечательностью.
   Когда остаток пути был преодолен, джентльмены уткнулись носом в решетку, за которой, судя по гулкому отзвуку, находилась подземная полость.
   - Это тот самый резервуар. Доставайте ножовки, Уотсон.
   Ржавая до невозможности решетка вскоре была осилена и Холмс сделал шаг вперед.
   - Пожалуй, резервуар не успел пересохнуть. В нем глубины футов семь с хвостиком. Не зря, выходит, я решил захватить с собой резиновую лодку последней конструкции и насосик.
   Через десять минут плавсредство, нареченное "Стерегущий", было спущено на воду. Уотсон сидел на веслах, а Холмс, включив фонарь, выискивал что-то на потолке.
   - Вот она, труба, по которой всасывается вода наверх.
   - Вы, что, поползете внутри нее?
   - Фигушки, Уотсон. Не внутри, а по ней, с помощью "кошек". Рядом с трубой на потолке маленький люк. Надеюсь застать нашего отравителя врасплох.
   Холмс, нацепив "когти", элегантно вскарабкался по трубе и исчез в люке. Через пять минут сверху донеслись слабые шумы какой-то возни, а немного спустя из отверстия заулыбалось лицо сыщика.
   - Знаете, Уотсон, мы довольно удачно пообщались с новым начальником водонапорной станции. Он полностью раскаялся, жаль только, что не успел об этом сказать.
   - Замрите, Холмс. Мне послышалось... какой-то всплеск. Будто кто нырнул в резервуар со стороны водовода... Холмс, ОНО уже под лодкой, я чувствую задницей, как ОНО скребется.
   Уотсон хотел уточнить свои ощущения, но тут от резкого толчка лодка перевернулась, и джентльмен отправился под воду. В ответ на неожиданность Холмс вытащил револьвер и пытался что-то разглядеть в бурлящей воде. Вдруг лицо Уотсона показалось снова и было похоже на морду моржа, но тут же нырнуло. Вместо него фонарь высветил бледно-зеленоватую личину трупа. Живого трупа - товарища Пантелея.
   Теперь мертвец полностью контролировал ситуацию, держась на поверхности озерка как завзятый ватерполист. При этом, то доставал из-под воды голову Уотсона с выпученными глазами, то снова ее окунал.
   - Ваши условия? - окликнул монстра Холмс, стараясь не удивляться поскольку факт налицо, надо с ним работать.
   Странный покойник, пользуясь хорошей акустикой, гулко хохотнул и забубнил грубым не слишком членораздельным голосом.
   - Ты думал, что избавился от меня, буржуй. Как бы не так. Если хочешь, чтоб эта жирная скотина продолжала жрать и бздеть, отдай ампулы, которые ты прихватил наверху. Не вздумай швырять, еще не хватало мне нырять за ними. Спускайся вниз, причем по-быстрому, меня ждут.
   - На свидание что ли торопитесь? Красивые, наверное, у вас подружки. Сейчас я прибуду, но сначала положите этого джентльмена в лодку.
   Неупокойник снова достал бедную голову Уотсона, шарахнул по ней на всякий случай кулаком и кинул обмякшее тело в плавсредство. Холмс стал спускаться, стараясь, чтоб между ним и ожившим товарищем Пантелеем оставалась труба. Наконец, его голова оказалась на одном уровне с зеленоватой башкой злого мертвеца.
   - Тебя, может, пощекотать для живости? - предложил торопливый товарищ Пантелей.
   - Щекотать бесполезно, лучше подержите меня за левую руку, чтоб я мог правую сунуть в карман.
   - Не беспокойся, - мертвец вцепился в Холмса, однако и сыщик использовал левую ладонь, чтобы ухватить товарища Пантелея за правое ледяное запястье. После чего защелкнул одно кольцо наручников на левой свободной руке беспокойника.
   - Я сейчас растерзаю твое буржуазное мясо, - пообещал мертвец.
   - Не нервничайте, наверное, и вам это вредно. Тем более, что растерзать вряд ли получится. Второе кольцо наручников замаскировано под мою ладонь, ту самую, которая сжимает вашу правую руку и является фальшивой. Таким образом, благодаря моей уловке вы прикованы к трубе. А я нет. - В доказательство Холмс свободно отплыл от трубы и спокойно забрался в "Стерегущего", где раскинулся отключившийся от событий Уотсон.
   - Ты зря радуешься, буржуй. Труба эта не доходит до дна, я сейчас нырну и освобожусь, а потом утоплю и тебя, и жирнягу, - пригрозил мертвец.
   - Нырнуть-то вы нырнете, товарищ загадка природы, а вот выныривать будет некуда. - Холмс резко погреб к отверстию резервуара, а потом сорвал чеку с противотанковой гранаты и уронил этот предмет в воду. Едва сыщик выбрался сам и вытащил бестолковое тело Уотсона, как в подземной емкости рвануло. Горячий бурун, вырвавшись наружу, швырнул обоих джентльменов на десять ярдов вдоль водовода...
   Уотсон очнулся уже в машине и первым делом увидел мокрое, но довольное лицо Холмса. И, несмотря на головную боль, поинтересовался:
   - Что это было? Почему товарищ Пантелей ожил? Разве покойники движутся?
   - Практически нет. Так, иногда пробегутся немного, - успокоил компаньон. - Вовсе не ожил товарищ Пантелей. Просто сохранившая в нем костно-мышечная система получила извне мощный импульс, который как-то был преобразован в энергию химических связей. Что собственно и привело мышечные волокна в столь непонравившиеся нам движение.
   - Но откуда "извне", Холмс?
   - Видно Володька работал не только с магнитной аурой, создаваемой электрохимическими реакциями мозга, но и с некой "жизненностью".
   - Душой?
   - Дружище, я не стал бы называть это величавым словом "душа". Просто стоячая тонкоэнергетическая волна, которая отвечает за развитие мозга и взаимодействие его частей. Трупу она, конечно, не нужна, поэтому, приобретя самостоятельность, группируется с другими подобными структурами. Не исключено, что именно из этого сложения волн и получается пресловутый темный астрал, известный по сочинениям господ теософов и способный на многие гадости..."