— Ты бросаешь меня? — я рванулась к нему, остро чувствуя, что, если Джек не остановится, я буду лежать рядом с сестрой и, может быть, уже не встану.
Сердце наполнила черная тоска. Она разрасталась, вытесняя все остальные чувства. В глазах потемнело…
— Ты бросаешь меня? — ее отчаянный крик ударил в спину, как выстрел. Во всяком случае, причиняя такую же боль.
Джек замер. Как ей могло прийти это в голову? И что значит «бросаешь»? Можно бросить то, что принадлежит тебе. А она ему не принадлежала. Это он принадлежит ей.
Он медленно повернулся и покачал головой.
Он повернулся и покачал головой. Глаза его светились такой любовью, что я немедленно вышвырнула из сердца черную косматую ведьму и наполнила его светлой радостью.
Джек подошел ко мне, нежно взял мое лицо в свои шершавые ладони, и губы наши встретились.
Мы стояли так вечность. И я поняла, что мы никогда не расстанемся. А эта разлука… Она временная… И если Джек уходит, значит так нужно. Но он вернется. Со мной оставался его «Эль-Корозон», который любимый подарил мне в тот вечер. НАШ вечер.
Сирена ревела уже совсем рядом. Джек оторвал от себя Джоан и, все еще сжимая ее лицо в ладонях, заглянул в глаза.
— С тобой все будет в порядке, Джоан Уайлдер, — четко сказал он и бросился к стене.
Джек вскочил на камень бойницы, оглянулся и, широко улыбаясь, крикнул:
— Да! С тобой всегда все в порядке! — оттолкнулся и бросился в море.
— С тобой всегда все в порядке! — крикнул он мою любимую фразу из романов и бросился в воду.
— Джек Коултон! — я подбежала к бойнице… Внизу раздался всплеск, как будто огромная рыба шлепнула хвостом по воде, и снова наступила тишина, если не считать вой сирены у причала и крики полицейских, рассыпавшихся по всей крепости.
— О, черт! — я сжала в ладони маленькое золотое сердце, которое осталось со мной.
Вот стерва…
А из крепости никаких известий! Да что они там, сражаются что ли? Война у них? Затеяли подонки игры в праздник, мать их.
Он ходил из угла в угол, как разъяренный тигр.
И тут загудела рация.
— Слушаю! — рявкнул сеньор Антонио. — Да. Я. Да-да, сеньор комиссар.
И какого черта спрашивают! Как будто здесь может находиться кто-то другой!
— Сеньор комиссар. Докладывает офицер полиции Родриго Полонис.
— Ну что там? — комиссар присел на краешек стола.
— Сеньор комиссар, на острове почти никого нет. Мы взяли только помешанного толстяка с разбитой в лепешку физиономией и всего искалеченного, как будто на нем плясало стадо бешеных буйволов. Это Ральф Смит. Американец. Он все время твердит о какой-то первой половине… Я ничего не понимаю.
— Доставьте его сюда. Да поживее. Разберемся. И это все?
— Нет. На верхней площадке были две сеньоры. Одна без сознания, некая Элейн Халмет, а другая…
— Что, тоже из Штатов?
— Да, сеньор комиссар. А другая.., вы сидите, сеньор комиссар? Это хорошо… Другая — та самая Джоан Уайлдер.
— Кто? — сеньор Антонио встал.
— Джоан Уайлдер. Писательница… Ну, которая пишет об Анжелине… Вы меня слышите, сеньор комиссар?
О, черт! Этого еще не хватало! Теперь неприятностей не оберешься.
— А какого хрена она там делает, эта Джоан Уайлдер?
— Говорит, что были захвачены бандитами в качестве заложниц. И требует отправить их в консульство.
— Так отправляйте скорее, черт вас возьми!
— Уже отправил, сеньор комиссар. На лодке. И дал взвод охраны. Сеньор Антонио опустил на минутку трубку, достал клетчатый платок и вытер пот, бисером выступивший на лбу.
— Хорошо, — ему стало немного легче. — И это все?
— Все, сеньор комиссар.
— А кто стрелял? Кто открыл пальбу? Что, эти две сеньоры, когда были в обмороке, или твой полоумный? — заорал он, уже не сдерживая гнева.
— Простите, но вы меня не поняли, сеньор комиссар. Я сказал, что нет живых. Крепость завалена трупами. Это люди из банды «Эстета», другие — в форме полиции. Но ни у кого не нашли ни одного документа. Думаю, сеньор комиссар, что это не наши. Во всяком случае, мои парни их не знают. Они перестреляли друг друга. Наверное, опять что-нибудь не поделили, уроды.
— Ну, а теперь все?
— Да, сеньор комиссар. Только еще одно. Вся крепость кишит крокодилами. Полный ров! И наверху, в специальном террариуме, тоже. Я как глянул в яму с проломанной решеткой, так чуть не грохнулся туда. Хорошо, что никто из парней не оступился. И хоронить было бы нечего. Одна тварь даже валялась на средней площадке. Как он туда забрался, ума не приложу. А…
— Ну хватит болтать! Американца ко мне, остальным все хорошенько осмотреть, и за работу. Да, не забудьте отдать распоряжение, чтобы трупы убрали… А вы тоже ко мне. Напишите отчет и доложите о деталях. Все.
Сеньор Антонио бросил трубку… Испортили праздник, сволочи. И убивают, убивают друг друга. Все им мало… Господи, теперь дома будет опять скандал, подумал он с тоской и подсел к столу. Выдвинул верхний ящик и достал книгу, которую ему сунула Карина. Как будто у него было время читать! На глянцевой обложке красовалась белокурая девица с «винчестером» в руках. «Приключения Анжелины», — прочитал он заглавие, перевернул книгу и задумался.
Гладко причесанная женщина с ямочками на щеках и скромной улыбкой пристально смотрела на него, как будто выражала сочувствие.
«Джоан Уайлдер, — гласила надпись под портретом. — Лучший романист года». Хм. Так вот она какая, любимая писательница Карины. Нет, такая приличная женщина не может быть авантюристкой!
В авантюристах сеньор Антонио знал толк.
Слева громоздилась крепостная стена, а прямо перед ней сверкала огнями Картахена.
Элейн все еще лежала без сознания.
И вдруг Джоан услышала, как Элейн плачет. Громко. Почти навзрыд.
Огни перестали сверкать, крепость исчезла, она повернулась к Элейн…
За огромным письменным столом, с распухшим от слез носом, мокрыми глазами, сидела ее издатель Глория и громко сморкалась в необъятный мужской платок. Она смотрела на Джоан с восторгом и любопытством, как будто видела впервые.
Глория захлопнула рукопись и с любопытством уставилась на Джоан. Эта женщина была ей незнакома. Просветленное лицо с умело наложенной косметикой, делавшей ее глаза огромными голубыми озерами; тонко очерченный рот, с нежной улыбкой на розовых губах; золотая грива откинутых назад волос, тяжелой волной лежавшая на плечах и спине.
Она была точно такой, как в последнем ее романе — девушка, которую полюбил Джек. Модное бежевое платье подчеркивало стройность фигуры и закрывало стройные ноги ровно настолько, чтобы можно было любоваться их красотой, но не оставляло пищи для фантазии ценителей. А как она держалась! Королева!
Куда подевалась та робкая мышка, как называла себя сама Джоан! В каких джунглях Колумбии осталась ее серая шкурка? Сейчас здесь сидела львица, уверенная в себе, прекрасная.
Господи, промелькнуло в голове Глории, да она же красавица!
— Ну знаешь! — воскликнула она, сама не понимая, к чему относится ее восторженное восклицание — то ли к переменам во внешности Джоан, то ли к ее новому роману. Скорее всего, и к тому, и к другому.
Джоан, улыбаясь, смотрела на подругу, все еще пребывая там, в ИХ с Джеком Колумбии, на ИХ лугу, в ИХ пещере, в ИХ комнате.
— Это намного лучше, чем ты писала раньше. И как ты сумела так быстро написать все это. — Глория подняла толстую кипу листов, отметив про себя
— «фунтов пять, не меньше». — Вот чего не могу понять!
— Тебе понравилось? — Джоан подошла к столу и присела на угол.
Когда это она усаживалась на стол издателя?
— Понравилось? — переспросила Глория, закончив сморкаться. — Да ты посмотри на меня!
Вид у нее, действительно, был неважный. Я вся рыдаю!
От волнения Глория, так строго следившая за точным построением фраз, допустила неточность, и это было высшей похвалой для Джоан.
— Мне очень понравился конец. Ну там, где он прыгает с этой стены, тонет в море, а потом встречает ее в аэропорту. Это такая находка! И дальше они вместе отправляются в кругосветное путешествие. Джоан, это гениально!
— Ну, — Джоан улыбнулась своим воспоминаниям. — У меня был очень хороший источник вдохновения.
Глория встала.
— Джоанни, теперь ты самый последний безнадежный романтик этого мира,
— торжественно сказала она.
— Ты ошибаешься, Глория. Не безнадежный. Наоборот. Полный НАДЕЖД.
Я люблю тебя, Джоан… Ты должна мне верить… Я приеду за тобой и увезу… Я люблю тебя, Джоан… Ты должна мне верить всегда… Я люблю тебя, Джоан.
Спасибо, Джек. Я тебя тоже очень люблю, Вот и поговорили.
Джоан грустно улыбнулась и вышла на улицу.
Солнце висело высоко, правда, здесь его не было видно из-за домов. Но оно было… И Джоан знала, что оранжевый огромный апельсин висит в безоблачном синем небе. «Совсем как у нас в Колумбии», — подумала она и рассмеялась. У нас.., в Колумбии…
Толпа уличных торговцев окружила красивую женщину, которая шла по самому центру тротуара с охапкой ярко-желтых цветов в руках.
— Нет, нет, нет. Благодарю. Нет.
И никто не обижался. Они расступались перед ней, обезоруженные ее красотой и приветливой открытой улыбкой.
Говорят, что желтый цвет — цвет разлуки. Это неправда. Желтый цвет — цвет солнца, цвет надежды, цвет его волос.
Где ты, Джек Т. Коултон? Ау-у? По каким морям и океанам носит тебя судьба? Или снова проблемы с полицией?
Отзовись, Джек Т. Коултон.
Высокие каблуки итальянских туфель, точно таких, из которых он когда-то сделал удобные тапочки, четко выстукивали по асфальту: Джек — Т
— Коул — тон, Джек — Т — Коул — тон…
Господи, это наваждение какое-то…
Господи, это наваждение какое-то!
Прямо передо мной, на перекрестке, почти в центре Нью-Йорка, на Пятой авеню, выросла яхта. Его яхта! Я не могла ошибиться! Джек столько рассказывал мне о ней. Я знала ее в лицо, как человека. Два белых паруса, как огромные крылья неведомой птицы, хлопали по ветру. Белоснежный корпус отражал косые лучи и, казалось, светился. Маленькие окна иллюминаторов смотрели на меня ЕГО глазами!
Другой бы человек, конечно, воскликнул: «Не может быть!» Но только не я. Я знала точно, что это его яхта. ЕГО МЕЧТА, приехавшая за мной даже и в центр Нью-Йорка.
А почему бы и нет?
— Эй! — крикнула я, подняв голову.
И вот из рубки вышел ОН. Джек Т. Коултон. Ну, не совсем тот Джек, но этот был еще лучше.
В брезентовой матросской робе, свитере, какой-то возмужавший, уверенный, независимый.
И только глаза его совсем не изменились. Синими огоньками звали они в дорогу, как на станции, где проходят поезда.
Он ничего не сказал. Молча подошел к борту и толкнул ногой веревочный трап.
Эй! — услышал Джек и вышел из рубки.
Внизу на тротуаре стояла ОНА с охапкой желтых цветов, и лицо ее светилось, как тогда, на лугу. ОНА была так прекрасна, что у Джека перехватило дыхание. Джоан казалась главным цветком в букете, который держала в руках.
Другой бы подумал, что у него начался бред, но не он.
Джек точно знал, что разыщет ее, хоть на краю вселенной. И вот она стоит здесь и кричит ему «Эй!», а он даже не может ответить, боясь открыть рот.
Джоан Уайлдер. Как же ты прекрасна. Но я же говорил, что у тебя все будет в порядке.
Он подошел к борту и столкнул на землю трап, чтобы королева могла подняться.
Ух ты! Вот это да! Что-то до боли знакомое было в ботинке, которым он удерживал трап. Что-то родное, полосатое.
— Мне нравятся твои сапоги, — сказала я вместо приветствия, глядя ему в глаза.
Джек втащил меня на палубу и обнял, глядя в лицо, как будто давно не видел. Я, лично, видела его каждую минуту перед собой, с тех пор как мы расстались.
— Да, это бедный зубастый. У него случилось несварение желудка. Он умер в моих объятиях, — Джек не отводил глаз, словно искал в моем лице ответ на свой вопрос.
— Я его понимаю. Я больше нигде не хотела бы умереть.
Он облегченно вздохнул. И тихо сказал, будто никогда в жизни не говорил таких слов:
— Я все время думал только о тебе. Даже прочел все твои книги.
Конечно, это был великий подвиг, и я не могла оставить его без вознаграждения.
— И значит, ты знаешь, чем они кончаются?
— Да.
«ЕГО ГУБЫ НАШЛИ МОИ ГУБЫ, И Я ПОНЯЛА, ЧТО МЫ НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ РАССТАНЕМСЯ!» Прохожие с удивлением смотрели на новое чудо. По Нью-Йорку, на длинной платформе, проплывала яхта, на палубе которой, обнявшись, застыли парень и девушка. Они были прекрасны, как боги. Белый корабль уносил их все дальше и дальше от будней, от злобы, от ненависти.
Они уходили в безбрежный океан неизведанного. На белой корме четко выделялась надпись:
«АНЖЕЛИНА В КОЛУМБИИ».
Сердце наполнила черная тоска. Она разрасталась, вытесняя все остальные чувства. В глазах потемнело…
— Ты бросаешь меня? — ее отчаянный крик ударил в спину, как выстрел. Во всяком случае, причиняя такую же боль.
Джек замер. Как ей могло прийти это в голову? И что значит «бросаешь»? Можно бросить то, что принадлежит тебе. А она ему не принадлежала. Это он принадлежит ей.
Он медленно повернулся и покачал головой.
Он повернулся и покачал головой. Глаза его светились такой любовью, что я немедленно вышвырнула из сердца черную косматую ведьму и наполнила его светлой радостью.
Джек подошел ко мне, нежно взял мое лицо в свои шершавые ладони, и губы наши встретились.
Мы стояли так вечность. И я поняла, что мы никогда не расстанемся. А эта разлука… Она временная… И если Джек уходит, значит так нужно. Но он вернется. Со мной оставался его «Эль-Корозон», который любимый подарил мне в тот вечер. НАШ вечер.
Сирена ревела уже совсем рядом. Джек оторвал от себя Джоан и, все еще сжимая ее лицо в ладонях, заглянул в глаза.
— С тобой все будет в порядке, Джоан Уайлдер, — четко сказал он и бросился к стене.
Джек вскочил на камень бойницы, оглянулся и, широко улыбаясь, крикнул:
— Да! С тобой всегда все в порядке! — оттолкнулся и бросился в море.
— С тобой всегда все в порядке! — крикнул он мою любимую фразу из романов и бросился в воду.
— Джек Коултон! — я подбежала к бойнице… Внизу раздался всплеск, как будто огромная рыба шлепнула хвостом по воде, и снова наступила тишина, если не считать вой сирены у причала и крики полицейских, рассыпавшихся по всей крепости.
— О, черт! — я сжала в ладони маленькое золотое сердце, которое осталось со мной.
***
Сеньор Антонио был вне себя. Дежурство его давно закончилось. Уже дважды звонила Карина, сообщая, что гости собрались и ждут только его, и, если он не соизволит пожаловать в течение получаса, они съедят его любимый «тамаль» сами, потому что «нельзя же кормить их одними разговорами о тяжелой работе ее дорогого муженька!»Вот стерва…
А из крепости никаких известий! Да что они там, сражаются что ли? Война у них? Затеяли подонки игры в праздник, мать их.
Он ходил из угла в угол, как разъяренный тигр.
И тут загудела рация.
— Слушаю! — рявкнул сеньор Антонио. — Да. Я. Да-да, сеньор комиссар.
И какого черта спрашивают! Как будто здесь может находиться кто-то другой!
— Сеньор комиссар. Докладывает офицер полиции Родриго Полонис.
— Ну что там? — комиссар присел на краешек стола.
— Сеньор комиссар, на острове почти никого нет. Мы взяли только помешанного толстяка с разбитой в лепешку физиономией и всего искалеченного, как будто на нем плясало стадо бешеных буйволов. Это Ральф Смит. Американец. Он все время твердит о какой-то первой половине… Я ничего не понимаю.
— Доставьте его сюда. Да поживее. Разберемся. И это все?
— Нет. На верхней площадке были две сеньоры. Одна без сознания, некая Элейн Халмет, а другая…
— Что, тоже из Штатов?
— Да, сеньор комиссар. А другая.., вы сидите, сеньор комиссар? Это хорошо… Другая — та самая Джоан Уайлдер.
— Кто? — сеньор Антонио встал.
— Джоан Уайлдер. Писательница… Ну, которая пишет об Анжелине… Вы меня слышите, сеньор комиссар?
О, черт! Этого еще не хватало! Теперь неприятностей не оберешься.
— А какого хрена она там делает, эта Джоан Уайлдер?
— Говорит, что были захвачены бандитами в качестве заложниц. И требует отправить их в консульство.
— Так отправляйте скорее, черт вас возьми!
— Уже отправил, сеньор комиссар. На лодке. И дал взвод охраны. Сеньор Антонио опустил на минутку трубку, достал клетчатый платок и вытер пот, бисером выступивший на лбу.
— Хорошо, — ему стало немного легче. — И это все?
— Все, сеньор комиссар.
— А кто стрелял? Кто открыл пальбу? Что, эти две сеньоры, когда были в обмороке, или твой полоумный? — заорал он, уже не сдерживая гнева.
— Простите, но вы меня не поняли, сеньор комиссар. Я сказал, что нет живых. Крепость завалена трупами. Это люди из банды «Эстета», другие — в форме полиции. Но ни у кого не нашли ни одного документа. Думаю, сеньор комиссар, что это не наши. Во всяком случае, мои парни их не знают. Они перестреляли друг друга. Наверное, опять что-нибудь не поделили, уроды.
— Ну, а теперь все?
— Да, сеньор комиссар. Только еще одно. Вся крепость кишит крокодилами. Полный ров! И наверху, в специальном террариуме, тоже. Я как глянул в яму с проломанной решеткой, так чуть не грохнулся туда. Хорошо, что никто из парней не оступился. И хоронить было бы нечего. Одна тварь даже валялась на средней площадке. Как он туда забрался, ума не приложу. А…
— Ну хватит болтать! Американца ко мне, остальным все хорошенько осмотреть, и за работу. Да, не забудьте отдать распоряжение, чтобы трупы убрали… А вы тоже ко мне. Напишите отчет и доложите о деталях. Все.
Сеньор Антонио бросил трубку… Испортили праздник, сволочи. И убивают, убивают друг друга. Все им мало… Господи, теперь дома будет опять скандал, подумал он с тоской и подсел к столу. Выдвинул верхний ящик и достал книгу, которую ему сунула Карина. Как будто у него было время читать! На глянцевой обложке красовалась белокурая девица с «винчестером» в руках. «Приключения Анжелины», — прочитал он заглавие, перевернул книгу и задумался.
Гладко причесанная женщина с ямочками на щеках и скромной улыбкой пристально смотрела на него, как будто выражала сочувствие.
«Джоан Уайлдер, — гласила надпись под портретом. — Лучший романист года». Хм. Так вот она какая, любимая писательница Карины. Нет, такая приличная женщина не может быть авантюристкой!
В авантюристах сеньор Антонио знал толк.
***
Джоан застыла у амбразуры, сжимая в ладони маленькое сердце, которое подарил ей Джек в ТОТ вечер.Слева громоздилась крепостная стена, а прямо перед ней сверкала огнями Картахена.
Элейн все еще лежала без сознания.
И вдруг Джоан услышала, как Элейн плачет. Громко. Почти навзрыд.
Огни перестали сверкать, крепость исчезла, она повернулась к Элейн…
За огромным письменным столом, с распухшим от слез носом, мокрыми глазами, сидела ее издатель Глория и громко сморкалась в необъятный мужской платок. Она смотрела на Джоан с восторгом и любопытством, как будто видела впервые.
Глория захлопнула рукопись и с любопытством уставилась на Джоан. Эта женщина была ей незнакома. Просветленное лицо с умело наложенной косметикой, делавшей ее глаза огромными голубыми озерами; тонко очерченный рот, с нежной улыбкой на розовых губах; золотая грива откинутых назад волос, тяжелой волной лежавшая на плечах и спине.
Она была точно такой, как в последнем ее романе — девушка, которую полюбил Джек. Модное бежевое платье подчеркивало стройность фигуры и закрывало стройные ноги ровно настолько, чтобы можно было любоваться их красотой, но не оставляло пищи для фантазии ценителей. А как она держалась! Королева!
Куда подевалась та робкая мышка, как называла себя сама Джоан! В каких джунглях Колумбии осталась ее серая шкурка? Сейчас здесь сидела львица, уверенная в себе, прекрасная.
Господи, промелькнуло в голове Глории, да она же красавица!
— Ну знаешь! — воскликнула она, сама не понимая, к чему относится ее восторженное восклицание — то ли к переменам во внешности Джоан, то ли к ее новому роману. Скорее всего, и к тому, и к другому.
Джоан, улыбаясь, смотрела на подругу, все еще пребывая там, в ИХ с Джеком Колумбии, на ИХ лугу, в ИХ пещере, в ИХ комнате.
— Это намного лучше, чем ты писала раньше. И как ты сумела так быстро написать все это. — Глория подняла толстую кипу листов, отметив про себя
— «фунтов пять, не меньше». — Вот чего не могу понять!
— Тебе понравилось? — Джоан подошла к столу и присела на угол.
Когда это она усаживалась на стол издателя?
— Понравилось? — переспросила Глория, закончив сморкаться. — Да ты посмотри на меня!
Вид у нее, действительно, был неважный. Я вся рыдаю!
От волнения Глория, так строго следившая за точным построением фраз, допустила неточность, и это было высшей похвалой для Джоан.
— Мне очень понравился конец. Ну там, где он прыгает с этой стены, тонет в море, а потом встречает ее в аэропорту. Это такая находка! И дальше они вместе отправляются в кругосветное путешествие. Джоан, это гениально!
— Ну, — Джоан улыбнулась своим воспоминаниям. — У меня был очень хороший источник вдохновения.
Глория встала.
— Джоанни, теперь ты самый последний безнадежный романтик этого мира,
— торжественно сказала она.
— Ты ошибаешься, Глория. Не безнадежный. Наоборот. Полный НАДЕЖД.
Я люблю тебя, Джоан… Ты должна мне верить… Я приеду за тобой и увезу… Я люблю тебя, Джоан… Ты должна мне верить всегда… Я люблю тебя, Джоан.
Спасибо, Джек. Я тебя тоже очень люблю, Вот и поговорили.
Джоан грустно улыбнулась и вышла на улицу.
***
Как странно.., неужели она раньше не любила выходить из дома, предпочитая каменный мешок этому водовороту человеческих лиц?Солнце висело высоко, правда, здесь его не было видно из-за домов. Но оно было… И Джоан знала, что оранжевый огромный апельсин висит в безоблачном синем небе. «Совсем как у нас в Колумбии», — подумала она и рассмеялась. У нас.., в Колумбии…
Толпа уличных торговцев окружила красивую женщину, которая шла по самому центру тротуара с охапкой ярко-желтых цветов в руках.
— Нет, нет, нет. Благодарю. Нет.
И никто не обижался. Они расступались перед ней, обезоруженные ее красотой и приветливой открытой улыбкой.
Говорят, что желтый цвет — цвет разлуки. Это неправда. Желтый цвет — цвет солнца, цвет надежды, цвет его волос.
Где ты, Джек Т. Коултон? Ау-у? По каким морям и океанам носит тебя судьба? Или снова проблемы с полицией?
Отзовись, Джек Т. Коултон.
Высокие каблуки итальянских туфель, точно таких, из которых он когда-то сделал удобные тапочки, четко выстукивали по асфальту: Джек — Т
— Коул — тон, Джек — Т — Коул — тон…
Господи, это наваждение какое-то…
Господи, это наваждение какое-то!
Прямо передо мной, на перекрестке, почти в центре Нью-Йорка, на Пятой авеню, выросла яхта. Его яхта! Я не могла ошибиться! Джек столько рассказывал мне о ней. Я знала ее в лицо, как человека. Два белых паруса, как огромные крылья неведомой птицы, хлопали по ветру. Белоснежный корпус отражал косые лучи и, казалось, светился. Маленькие окна иллюминаторов смотрели на меня ЕГО глазами!
Другой бы человек, конечно, воскликнул: «Не может быть!» Но только не я. Я знала точно, что это его яхта. ЕГО МЕЧТА, приехавшая за мной даже и в центр Нью-Йорка.
А почему бы и нет?
— Эй! — крикнула я, подняв голову.
И вот из рубки вышел ОН. Джек Т. Коултон. Ну, не совсем тот Джек, но этот был еще лучше.
В брезентовой матросской робе, свитере, какой-то возмужавший, уверенный, независимый.
И только глаза его совсем не изменились. Синими огоньками звали они в дорогу, как на станции, где проходят поезда.
Он ничего не сказал. Молча подошел к борту и толкнул ногой веревочный трап.
Эй! — услышал Джек и вышел из рубки.
Внизу на тротуаре стояла ОНА с охапкой желтых цветов, и лицо ее светилось, как тогда, на лугу. ОНА была так прекрасна, что у Джека перехватило дыхание. Джоан казалась главным цветком в букете, который держала в руках.
Другой бы подумал, что у него начался бред, но не он.
Джек точно знал, что разыщет ее, хоть на краю вселенной. И вот она стоит здесь и кричит ему «Эй!», а он даже не может ответить, боясь открыть рот.
Джоан Уайлдер. Как же ты прекрасна. Но я же говорил, что у тебя все будет в порядке.
Он подошел к борту и столкнул на землю трап, чтобы королева могла подняться.
Ух ты! Вот это да! Что-то до боли знакомое было в ботинке, которым он удерживал трап. Что-то родное, полосатое.
— Мне нравятся твои сапоги, — сказала я вместо приветствия, глядя ему в глаза.
Джек втащил меня на палубу и обнял, глядя в лицо, как будто давно не видел. Я, лично, видела его каждую минуту перед собой, с тех пор как мы расстались.
— Да, это бедный зубастый. У него случилось несварение желудка. Он умер в моих объятиях, — Джек не отводил глаз, словно искал в моем лице ответ на свой вопрос.
— Я его понимаю. Я больше нигде не хотела бы умереть.
Он облегченно вздохнул. И тихо сказал, будто никогда в жизни не говорил таких слов:
— Я все время думал только о тебе. Даже прочел все твои книги.
Конечно, это был великий подвиг, и я не могла оставить его без вознаграждения.
— И значит, ты знаешь, чем они кончаются?
— Да.
«ЕГО ГУБЫ НАШЛИ МОИ ГУБЫ, И Я ПОНЯЛА, ЧТО МЫ НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ РАССТАНЕМСЯ!» Прохожие с удивлением смотрели на новое чудо. По Нью-Йорку, на длинной платформе, проплывала яхта, на палубе которой, обнявшись, застыли парень и девушка. Они были прекрасны, как боги. Белый корабль уносил их все дальше и дальше от будней, от злобы, от ненависти.
Они уходили в безбрежный океан неизведанного. На белой корме четко выделялась надпись:
«АНЖЕЛИНА В КОЛУМБИИ».