Страница:
– Да, – сказал Браш. – В другом городе, где меня арестовали, отпечатки пальцев никого не интересовали.
– Может, у них аппарата нет, – ответил Бохардас, самодовольно постучав костяшками пальцев по стеклянному столу. – Мы заплатили две тыщи долларов за эту штуковину – высший класс!
Браш внимательно осмотрел получившиеся отпечатки.
– Вот этот большой палец получился нечетко, мистер Бохардас, – сказал он. – Давайте лучше переделаем.
– Нет, все четко. У вас прекрасный большой палец. Видите спирали?
– Да.
– Лучше спиралей я в жизни не видел! Кое-кто говорит, что по ним можно все узнать о характере человека.
– Неужели?
– Говорят. А теперь давайте сделаем фотоснимок. Будьте добры, встаньте так, чтобы ваша голова оказалась вот в этой раме. Ладненько... А с отпечатками пальцев забавная штука получается, – продолжал Бохардас, прилаживая табличку с цифрами на груди Браша. – Если бы их был триллион триллионов, то все равно двух одинаковых не нашлось бы.
– Какая прелесть! – откликнулся Браш, перейдя на благоговейный шепот. Бохардас скрылся под черным куском материи. – Может, мне улыбнуться? – предложил Браш.
– Нет, – ответил Бохардас, появляясь из-под покрывала и возясь с объективом. – Здесь улыбок на фотографиях не требуется.
– Я думаю, мистер Бохардас, что вы за свою жизнь повидали немало преступников?
– Я? Разумеется. Я описывал по методу Бертильона[1] убийцу собственных родителей, отравителей жен и тех, кто плевал на американский флаг. Вы не поверите! Чего я только не насмотрелся. А теперь мы вас снимем в профиль, мистер Браун. Ладненько. – Он подошел к Брашу, повернул его голову и деликатно поинтересовался: – Могу я спросить, что вы такого, по их мнению, сделали, мистер Браун?
– Я ничего не сделал. Только сказал президенту банка, что банки аморальны, и меня за это арестовали.
– Это же надо. Повыше подбородок, мистер Браун.
– Меня зовут не Браун, а Браш – Джордж Марвин Браш.
– Ах, извините... Хотя что такое имя?.. Так, теперь, я думаю, у нас получатся прекрасные снимки.
– А вы не продаете эти фотографии, мистер Бохардас?
– Думаю, это запрещено. Да и охотников на эти фотографии, видимо, не найдется.
– А я бы не отказался купить несколько штук. Более двух лет не фотографировался. Матери надо послать.
Бохардас злобно уставился на Браша.
– Нет ничего остроумного в насмешках над моей работой, мистер Браун, мне это не нравится. За пятнадцать лет никто не позволял себе здесь издевок, даже убийцы.
– Уверяю вас, мистер Бохардас, – сказал Браш, краснея, – я и не думал насмехаться над вами! Я заметил, что вы хорошо фотографируете, вот и все.
Бохардас обиженно замолчал и, когда Браша уводили, не ответил на его «до свидания». В кабинете начальника тюрьмы, куда ввели Браша, шел оживленный разговор между шефом полиции, мистером Саутуиком и другими отцами города. Браш сразу же направился к мистеру Саутуику.
– Я так и не могу понять, что плохого вы нашли в моих словах. Я не могу приносить извинения, мистер Саутуик, за ошибки, которые не сознаю. Допускаю, что вам не понравилось мое нелестное мнение о банковском деле, но за это меня нельзя сажать в тюрьму, и мнение свое на этот счет я менять не стану. Во всяком случае, я прошу честного суда, на котором все за полчаса выяснится. Смею надеяться, что зал суда будет заполнен до отказа – во времена депрессии как можно больше людей должны знать, что думал о деньгах Ганди.
Шеф полиции подошел к нему с угрожающим видом.
– Перестаньте молоть вздор! – сказал он. – Сейчас же прекратите. Что это с вами! – Он повернулся к своим собеседникам. – Джерри считает, что у него не все дома. Может, послать его в Монктаун на психиатрическую экспертизу? Как ты считаешь, парень? Что с тобой? Рехнулся?
– Нет, – закричал Браш, – и мне это уже надоело. Вы сами прекрасно видите, что я не сумасшедший. Давайте проверим по любому из старых тестов: на запоминание дат, на знание истории, Библии. Я – американский гражданин в здравом уме и памяти, и любой, кто еще посмеет обозвать меня сумасшедшим, ответит за это, хотя я и противник насилия. Я сказал мистеру Саутуику, что его банк, как и любой другой, – шаткое вместилище страха и трусости...
– Ладно, заткнись, хватит, – сказал шеф полиции. – Слушай внимательно, Браш, если через час ты не уберешься из этого города, мы оденем тебя в смирительную рубашку и отправим на полгода куда-нибудь подальше для проверки душевного здоровья. Дошло?
– Я бы с удовольствием прошел проверку, – сказал Браш, – но я не могу тратить на это полгода.
– Гогарти, – сказал шеф полиции, – проводи его до вокзала.
Гогарти был высокий мужчина с большой костистой нижней челюстью и бледно-голубыми глазами.
– Чтоб без шума, парень, понял? – предупредил Гогарти.
– Зачем мне шуметь? – отозвался Браш.
Когда они прошли в молчании несколько кварталов, Гогарти остановился, повернулся к Брашу и, ткнув указательным пальцем в лацкан его пиджака, доверительно спросил:
– Послушай, парень, откуда ты узнал, что «Мариана сейвингз» затрещал по швам? Тебе кто сказал?
– Я имел в виду не только этот банк. Я имел в виду все банки.
Ответ не удовлетворил Гогарти. Погрузившись в свои мысли, он продолжал поглядывать на Браша поверх очков. Потом отвернулся и посмотрел вдаль.
– Кажется, у банка собралось много народу, – сказал он. Неожиданно лицо его приняло решительное выражение. – Не отставай, парень, – сказал он и бросился в дом, около которого они стояли. В доме женщина мыла посуду. – Миссис Коулз, – сказал Гогарти сурово, – как констебль этого города, я вынужден воспользоваться вашим телефоном.
– О чем речь, мистер Гогарти! – взволнованно сказала миссис Коулз.
– И я должен вас просить выйти на крыльцо, пока я буду говорить.
Миссис Коулз послушно вышла. Когда Гогарти соединили с абонентом, он сказал в трубку:
– Одевайся, Мери. Делай, что я тебе велю. Иди в город и сними с нашего счета все деньги до последнего цента. Шевелись. У тебя всего полчаса. И никому ни слова.
Гогарти с Брашем ушли, что позволило миссис Коулз вернуться к своим занятиям. Снова оглядев улицу, констебль решил, что здесь он нужнее, и отпустил Браша на вокзал одного.
– Ш-ш-ш, Тимоти! Не стоит беспокоиться, дорогой. Поспи немного. Ш-ш-ш!
Глава II
Глава III
– Может, у них аппарата нет, – ответил Бохардас, самодовольно постучав костяшками пальцев по стеклянному столу. – Мы заплатили две тыщи долларов за эту штуковину – высший класс!
Браш внимательно осмотрел получившиеся отпечатки.
– Вот этот большой палец получился нечетко, мистер Бохардас, – сказал он. – Давайте лучше переделаем.
– Нет, все четко. У вас прекрасный большой палец. Видите спирали?
– Да.
– Лучше спиралей я в жизни не видел! Кое-кто говорит, что по ним можно все узнать о характере человека.
– Неужели?
– Говорят. А теперь давайте сделаем фотоснимок. Будьте добры, встаньте так, чтобы ваша голова оказалась вот в этой раме. Ладненько... А с отпечатками пальцев забавная штука получается, – продолжал Бохардас, прилаживая табличку с цифрами на груди Браша. – Если бы их был триллион триллионов, то все равно двух одинаковых не нашлось бы.
– Какая прелесть! – откликнулся Браш, перейдя на благоговейный шепот. Бохардас скрылся под черным куском материи. – Может, мне улыбнуться? – предложил Браш.
– Нет, – ответил Бохардас, появляясь из-под покрывала и возясь с объективом. – Здесь улыбок на фотографиях не требуется.
– Я думаю, мистер Бохардас, что вы за свою жизнь повидали немало преступников?
– Я? Разумеется. Я описывал по методу Бертильона[1] убийцу собственных родителей, отравителей жен и тех, кто плевал на американский флаг. Вы не поверите! Чего я только не насмотрелся. А теперь мы вас снимем в профиль, мистер Браун. Ладненько. – Он подошел к Брашу, повернул его голову и деликатно поинтересовался: – Могу я спросить, что вы такого, по их мнению, сделали, мистер Браун?
– Я ничего не сделал. Только сказал президенту банка, что банки аморальны, и меня за это арестовали.
– Это же надо. Повыше подбородок, мистер Браун.
– Меня зовут не Браун, а Браш – Джордж Марвин Браш.
– Ах, извините... Хотя что такое имя?.. Так, теперь, я думаю, у нас получатся прекрасные снимки.
– А вы не продаете эти фотографии, мистер Бохардас?
– Думаю, это запрещено. Да и охотников на эти фотографии, видимо, не найдется.
– А я бы не отказался купить несколько штук. Более двух лет не фотографировался. Матери надо послать.
Бохардас злобно уставился на Браша.
– Нет ничего остроумного в насмешках над моей работой, мистер Браун, мне это не нравится. За пятнадцать лет никто не позволял себе здесь издевок, даже убийцы.
– Уверяю вас, мистер Бохардас, – сказал Браш, краснея, – я и не думал насмехаться над вами! Я заметил, что вы хорошо фотографируете, вот и все.
Бохардас обиженно замолчал и, когда Браша уводили, не ответил на его «до свидания». В кабинете начальника тюрьмы, куда ввели Браша, шел оживленный разговор между шефом полиции, мистером Саутуиком и другими отцами города. Браш сразу же направился к мистеру Саутуику.
– Я так и не могу понять, что плохого вы нашли в моих словах. Я не могу приносить извинения, мистер Саутуик, за ошибки, которые не сознаю. Допускаю, что вам не понравилось мое нелестное мнение о банковском деле, но за это меня нельзя сажать в тюрьму, и мнение свое на этот счет я менять не стану. Во всяком случае, я прошу честного суда, на котором все за полчаса выяснится. Смею надеяться, что зал суда будет заполнен до отказа – во времена депрессии как можно больше людей должны знать, что думал о деньгах Ганди.
Шеф полиции подошел к нему с угрожающим видом.
– Перестаньте молоть вздор! – сказал он. – Сейчас же прекратите. Что это с вами! – Он повернулся к своим собеседникам. – Джерри считает, что у него не все дома. Может, послать его в Монктаун на психиатрическую экспертизу? Как ты считаешь, парень? Что с тобой? Рехнулся?
– Нет, – закричал Браш, – и мне это уже надоело. Вы сами прекрасно видите, что я не сумасшедший. Давайте проверим по любому из старых тестов: на запоминание дат, на знание истории, Библии. Я – американский гражданин в здравом уме и памяти, и любой, кто еще посмеет обозвать меня сумасшедшим, ответит за это, хотя я и противник насилия. Я сказал мистеру Саутуику, что его банк, как и любой другой, – шаткое вместилище страха и трусости...
– Ладно, заткнись, хватит, – сказал шеф полиции. – Слушай внимательно, Браш, если через час ты не уберешься из этого города, мы оденем тебя в смирительную рубашку и отправим на полгода куда-нибудь подальше для проверки душевного здоровья. Дошло?
– Я бы с удовольствием прошел проверку, – сказал Браш, – но я не могу тратить на это полгода.
– Гогарти, – сказал шеф полиции, – проводи его до вокзала.
Гогарти был высокий мужчина с большой костистой нижней челюстью и бледно-голубыми глазами.
– Чтоб без шума, парень, понял? – предупредил Гогарти.
– Зачем мне шуметь? – отозвался Браш.
Когда они прошли в молчании несколько кварталов, Гогарти остановился, повернулся к Брашу и, ткнув указательным пальцем в лацкан его пиджака, доверительно спросил:
– Послушай, парень, откуда ты узнал, что «Мариана сейвингз» затрещал по швам? Тебе кто сказал?
– Я имел в виду не только этот банк. Я имел в виду все банки.
Ответ не удовлетворил Гогарти. Погрузившись в свои мысли, он продолжал поглядывать на Браша поверх очков. Потом отвернулся и посмотрел вдаль.
– Кажется, у банка собралось много народу, – сказал он. Неожиданно лицо его приняло решительное выражение. – Не отставай, парень, – сказал он и бросился в дом, около которого они стояли. В доме женщина мыла посуду. – Миссис Коулз, – сказал Гогарти сурово, – как констебль этого города, я вынужден воспользоваться вашим телефоном.
– О чем речь, мистер Гогарти! – взволнованно сказала миссис Коулз.
– И я должен вас просить выйти на крыльцо, пока я буду говорить.
Миссис Коулз послушно вышла. Когда Гогарти соединили с абонентом, он сказал в трубку:
– Одевайся, Мери. Делай, что я тебе велю. Иди в город и сними с нашего счета все деньги до последнего цента. Шевелись. У тебя всего полчаса. И никому ни слова.
Гогарти с Брашем ушли, что позволило миссис Коулз вернуться к своим занятиям. Снова оглядев улицу, констебль решил, что здесь он нужнее, и отпустил Браша на вокзал одного.
* * *
Придя домой, мистер Саутуик лег на постель в затемненной комнате. Когда он время от времени стонал, к постели на цыпочках приближалась жена, меняла мокрое полотенце у него на лбу и шептала:– Ш-ш-ш, Тимоти! Не стоит беспокоиться, дорогой. Поспи немного. Ш-ш-ш!
Глава II
Оклахома-Сити. В основном разговоры. Приключение в сарае. Марджи Маккой дает совет
Браш приехал в гостиницу «Макгроу-хаус» вечером того же дня. На следующее утро он уже впрягся в работу. Посетил уйму всевозможных инспекторов, директоров и деканов. Съездил в исправительную колонию, где, уступая настоянию педагогов, выступил перед общим собранием воспитанников.
В восемь часов вечера он постучал в дверь номера Блоджеттов. Было слышно, как за дверью обменялись несколькими репликами на повышенных тонах, а затем Блоджетт вышел в коридор и закрыл за собой дверь.
– Слушай, Браш, – сказал он, – cегодня такая история. Прошу тебя, будь поосторожнее. Ты знаешь, у моей кузины нервишки разгулялись. Не касайся вещей, которые огорчают ее. Уловил?
– Хорошо. Постараюсь.
– Д-д-да... На нее много свалилось в последнее время. В прошлом месяце она развелась, а ты ведь знаешь, каково...
– Она... разведенная женщина? – спросил Браш тихо.
– Да, да. Ты все понял! – И Блоджетт заговорщицки подмигнул ему. Потом открыл дверь и проговорил с нервозной сердечностью: – Ты посмотри, Мардж, кто к нам пришел.
Марджи Маккой сидела на кровати с кислым выражением лица, опираясь на железную спинку и положив ноги на газету. В одной руке она держала высокий бокал, в другой – сигарету. На приветствие Браша она ответила едва заметным движением глаз, не отрывая остервенелого взгляда от стены перед собой.
Беседа складывалась тяжело. Браш говорил осторожно, поскольку не знал, какие темы могут огорчить женщину, только что пережившую ужасную процедуру развода. Промучившись минут сорок, он встал, чтобы откланяться.
– Спасибо большое за приглашение, – сказал он, пятясь к выходу. – Я, пожалуй, пойду. Надо еще отчеты написать и...
К удивлению обоих мужчин, миссис Маккой заговорила.
– Что за спешка? Что за спешка? – спросила она раздраженно. – Садитесь. Вы еще и не курите? Понятно, что вы чувствуете себя идиотом, сидя вот так и разговаривая. Ремус, дай ему пива. Боже, пусть он хоть чем-нибудь займет руки!
Беседа возобновилась. Браш упомянул о том, что со времени их последней встречи его арестовали и заключили в тюрьму. Его попросили рассказать подробности, и вскоре он уже живо описывал свою беседу с мистером Саутуиком. Потом он изложил им теорию Добровольной Бедности. Теперь миссис Маккой смотрела на него изумленными глазами. В конце рассказа с губ обоих слушателей был готов сорваться один и тот же вопрос.
– Что вы будете делать, если потеряете работу? – спросили они.
– Точно не знаю. Никогда серьезно не думал об этом. Думаю, подыщу себе чего-нибудь. Однако что-то непохоже, что меня уволят. Я все время получаю прибавки к зарплате. Они меня даже нервируют.
– Прибавки вас нервируют? – спросила миссис Маккой.
– Да.
– А что вы будете делать, если заболеете? – спросила она.
– А что вы собираетесь делать, когда состаритесь? – спросил Блоджетт.
– Я вам уже объяснял это, – ответил он.
Миссис Маккой опустила ноги на пол и, уперев руки в бока, наклонилась вперед.
– Послушай, крошка, – сказала она. – Дай мне посмотреть на тебя. Ты что, смеешься надо мной?
– Что вы, миссис Маккой! Я совсем не смеюсь.
Она с мрачным выражением лица села на кровать в прежнее положение.
– Тут что-то не так, – пробормотала она, недоверчиво глядя в свой бокал.
– Приятель, – сказал Блоджетт, – почему ты сказал, что тебя нервируют прибавки к зарплате?
– Потому что сейчас почти никто не получает прибавок. Я считаю, что от депрессии все должны страдать в равной мере. Понимаете?
Миссис Маккой сухо заметила:
– Понимаю. Вы думаете не как все люди, согласны?
– Да, – сказал Браш, – не как все. Не для того я учился четыре года в колледже и пережил трудное религиозное обращение, чтобы думать как все.
– Понятно... А скажите мне теперь вот что: когда вы женитесь, чем вы замените деньги?
– Извините, не понял.
– Откуда вы знаете, что ваша жена захочет каждый месяц выбрасывать все оставшиеся деньги? Откуда вы знаете, что она, подобно вам, будет с восторгом ожидать приюта для бедняков?
– О, я знаю, – сказал Браш.
– Значит, вы помолвлены? – спросил Блоджетт.
– Я... я практически помолвлен. Видите ли... на самом деле я не знаю, помолвлен я или нет.
– А она... она симпатичная девушка?
– Этого я тоже не знаю, во всяком случае, наверняка. – Браш бросил взгляд на Блоджетта. – Лучше не стоит об этом говорить, – сказал он. – Это часть той большой ошибки, которую я совершил. Вы сказали, чтобы сегодня вечером я не касался таких тем.
– Я теперь все что угодно выдержу, – сказала миссис Маккой. – После теории большой бедности я выдержу что угодно. Вчерашнее утро совсем другое дело. Я не могла терпеть это на пустой желудок, вот и все. Рассказывайте, что с вами стряслось.
Браш снова взглянул на Блоджетта.
– Конечно, – сказал Блоджетт. – Валяй.
– Это весьма интимная история, чтобы рассказывать ее людям... с которыми знаком недолго. Но я очень нуждаюсь в совете. И прежде чем начать, я должен объяснить, как я вообще отношусь к женщинам.
– Минутку, приятель, – сказал Блоджетт, откусывая кончик сигары. – Ты уверена, что выдержишь, сестра?
– Я уже сказала, что все выдержу.
Браш удивленно вскинул брови.
– Ничего особенно трудного вам выдерживать не придется. Я просто хочу, чтобы вы знали, что до того случая я везде искал себе жену. Действительно везде. Почти ни о чем другом я тогда и думать не мог. Мне двадцать три года... вообще-то вчера, когда мы познакомились, был как раз мой день рождения.
– Очень хорошо, – сказал Блоджетт, – поздравляем.
– Большое спасибо... и мне бы уже давно пора было обзавестись семьей...
– Понимаю.
– ... и создать американский дом.
– Что?
Браш доверчиво наклонился вперед.
– Вы знаете, что я считаю самой прекрасной вещью на свете? Это когда мужчина – американец, конечно – садится за воскресный обед в окружении жены и шестерых детей. Понимаете, что я имею в виду?
– Шестерых?
– Да, и чем больше, тем лучше... Вот чего я больше всего хотел, поэтому и искал везде себе жену. И порой даже думал, что нашел ее. К примеру, однажды я пел в церкви... я вам еще, кажется, не говорил, что у меня очень хороший голос, тенор...
– Нет.
– Так вот, говорю. Поэтому, когда я приезжаю в город, где мне предстоит провести воскресенье, я иду к священнику и предлагаю ему свои услуги на время воскресной службы. Пение в церкви воодушевляет. И однажды, когда я пел, среди паствы заметил девушку, показавшуюся мне верхом совершенства. Я пел «Утерянное согласие» и, когда дошел до той части, где требуется петь forte[2], можете представить, сколько сил я вложил в это. После службы ко мне подходили прихожане и наперебой приглашали к себе на обед. Так всегда бывает. Подошел и отец этой девушки и тоже пригласил меня. Весь обед я просидел рядом с ней, думая, что прекраснее девушки в жизни своей не встречал, хотя она за все время почти ни одного слова не проронила. Но меня постоянно глодала мысль, а вдруг сейчас произойдет что-то нехорошее. Я подвел разговор к эволюции и выяснил, что тут все было в порядке – их семья не верила во всю эту чепуху с обезьянами... Вы, наверное, уже догадались, что было дальше.
– Нет, – сказал Блоджетт. – Откуда мне знать?
– Мы сидели все вместе после обеда, и вдруг она просит у брата сигарету.
– Не может быть!
– Ее мать огорчилась, о чем ей и сказала, но ее, похоже, это не особенно трогало. Наверное, при таком госте, как я, ей хотелось пустить пыль в глаза, показать, что она не какая-то там деревенская девчонка. Это случилось в Салфур-Фоллз, штат Арканзас. И теперь стоит мне услышать о Салфур-Фоллз, у меня начинает странно так сосать под ложечкой.
– Вот история так история, – сказал Блоджетт. – Верно, Марджи?
– Она когда-нибудь узнала, что потеряла в жизни? – спросила миссис Маккой.
Браш улыбнулся.
– Она не только меня потеряла, миссис Маккой, – сказал он.
Блоджетт торопливо вмешался:
– Вам когда-нибудь запрещали петь в церкви?
– Иногда мне устраивали проверку, но после первых же нот все улаживалось.
– Вы могли бы прилично заработать таким образом.
– Нет, я не могу брать за это деньги. Однажды в Плате, штат Миссури, ко мне подошел человек и предложил двести долларов за выступление на собрании «Ордена Лосей»[3] в Сент-Луисе, но я не смог. Я бы спел для них бесплатно, только маршрут мой в то время проходил далеко от Сент-Луиса. На этот счет у меня тоже есть теория. Такой голос, как у меня, – дар Божий. И никакой моей заслуги в этом нет. Это природный дар, как и любой другой. Ниагарский водопад, кентуккийские пещеры и Джон Маккормак[4] дарованы всему нашему обществу. Это как красивая внешность, которая радует всех. Как сила. Меня ею Бог тоже, кстати, не обидел. Я могу целый день помогать вам носить чемоданы или двигать рояль и денег за это не возьму. Вам понятно?
– Да, – сказала миссис Маккой, – мне кое-что понятно. Только когда же вы все-таки начнете рассказывать ту, главную историю?
– Тяжело ее рассказывать. Это случилось в каникулы перед выпускным курсом, когда я учился в колледже...
– Каком колледже? – спросил Блоджетт.
– Баптистском колледже в Шайло, штат Южная Дакота, очень хороший колледж... Каждое лето я путешествовал по Миссури, Иллинойсу и Огайо, продавал «Детскую энциклопедию». Из города в город я ходил пешком или ездил на попутных машинах. И однажды я заблудился. Я был, видимо, где-то в двадцати милях к юго-востоку от Канзас-Сити. Стемнело, пошел дождь. Я зашел в фермерский дом и попросил разрешения переночевать в сарае. Фермер и его жена пригласили меня на кухню и угостили кофе с бутербродами. Они оказались методистами, в доме были еще три или четыре красивые девушки, их дочери; хорошо я их не мог разглядеть, поскольку близко к свету они не подходили. Но я все же заметил, что все они были очень красивые. Я решил про себя, что утром хорошо все осмотрю и запомню, а потом обязательно вернусь сюда. Я поблагодарил хозяев, пожелал им доброй ночи и ушел в сарай спать. – Здесь Браш вынул носовой платок и вытер лоб. – Сейчас начнется весьма деликатная часть, – сказал он, – и мне бы не хотелось оскорбить ваши чувства, но, насколько я понимаю, вы оба знакомы с интимной жизнью по личному опыту.
– Да, – сказал Блоджетт, – мы знаем худшее.
– Я проснулся в кромешной темноте от женского смеха; девушка то смеялась, то плакала. Она спросила, не хочу ли я есть. Ну, я всегда готов есть!..
– Хотите яблоко? – спросила миссис Маккой.
– Нет, спасибо, не сейчас... – Мы долго говорили. Она пожаловалась, что ей плохо живется на ферме. Я спросил, как ее зовут, и она ответила: «Роберта». Во всяком случае, звучало как Роберта. А это важно, вдруг она была Берта? А однажды в газете я встретил женское имя Герта. Наверняка какое-то из этих трех имен.
– А какая разница, как ее звали? – закричала миссис Маккой.
– Скоро увидите... Как бы то ни было, она заплакала, и я попытался успокоить ее. И тут я решил, что женюсь на ней.
Наступило молчание; кузина и кузен смотрели на Браша вопросительно.
Он повторил с выражением:
– И тут я решил, что женюсь на ней.
Блоджетт наклонился вперед и спросил тихим, сдавленным голосом:
– Ты обесчестил девушку?
Браш, побледнев, кивнул.
– Дай ему выпить! – взвизгнула миссис Маккой. – Дай ему выпить, ради Бога!
– Я не пью, – сказал Браш.
– Ремус, дай ему что-нибудь выпить, – кричала она все пронзительнее. – Он должен выпить. Не выношу, когда кто-то ведет себя как большой ребенок. Выпей сейчас же и перестань корчить из себя дурака.
Браш взял стакан и сделал вид, что пригубил пиво. К его удивлению, он почувствовал на губах слабый сладковатый привкус.
– Не тяните кота за хвост, – сказала миссис Маккой. – Чем все кончилось?
– Это, пожалуй, все, – продолжал он. – Я хотел было сказать этой девушке, что я назавтра вернусь и женюсь на ней, но она убежала в дом. Тогда я выбрался под дождем на дорогу и шел всю ночь. Я шел час за часом, обдумывая, что я скажу ее отцу и все такое. Но дело в том, что потом я не смог найти этот дом. Я десятки раз обошел все дороги с этой стороны Канзас-Сити. Я спрашивал у каждого о ферме методистов, что живут с дочерьми. Я поговорил со всеми почтальонами в округе, но все было напрасно. Теперь вы знаете, почему я не могу стать священником.
Все молчали.
– Так ты любишь девчонку? – спросил Блоджетт.
Брашу вопрос не понравился.
– Это совсем не важно, люблю я ее или нет, – сказал он. – Важно то, что я ее муж до гробовой доски. Когда двое людей так близки, как мы с ней, то ни один из них не может сблизиться с кем-то другим, прежде чем один из супругов не умрет.
Миссис Маккой свесилась с кровати и мстительно заглянула в его стакан.
– Вы не пьете! – закричала она. – Пейте. Не тяните. Пейте.
– Я не пью, миссис Маккой.
– Мне плевать, пьешь ты или нет. Кому говорю, пей.
Блоджетта испугала ее настойчивость. Он поднял бровь, делая знак Брашу, который выпил еще один глоток. Миссис Маккой угрожающе наблюдала за ним. Потом снова опустила ноги на пол, не меняя хмурого выражения лица, и медленно спросила:
– Хотите совет?
– Да, хочу.
– Ха-ха, я вас спрашиваю: хотите совет?
– Да.
– Чей? Мой?
– Да.
– Тогда слушайте! Внимательно! Поскольку вы сделали все возможное, поскольку вы не смогли найти девушку, поскольку девушка сама пришла к вам – так? – поскольку все обстоит так, как я сказала, забудьте об этом. Вы чисты. Вы свободны. Начните все снова. С самого начала.
– Я не могу. Вы что, не понимаете, что я уже женат?
– Что вы несете? Вы не женаты. У вас нет свидетельства о браке. Вы не женаты.
– Миссис Маккой, когда вы говорите, что я не женат, вы просто играете словами, потому как на самом деле я женат.
Миссис Маккой гневно взглянула на него и, качая головой, вернулась в прежнее положение на кровати.
Браш продолжал, не поднимая глаз:
– Во всяком случае, для меня здесь все ясно. И возможно, это значит, что мне не обзавестись семьей и американским домом. Иногда я боюсь: вдруг меня охватит такое уныние, что я заболею или еще хуже. Ведь болезнь – это и есть уныние. На этот счет у меня тоже есть теория. В соответствии с моей теорией всякая болезнь начинается, когда человек теряет надежду. Если человек обнаруживает, что он не такой хороший, как ему казалось, – в работе или в чем еще – или если он сделал ошибку и не может ее исправить, он постепенно заболевает. И на самом деле хочет умереть. Он уже не ждет завтрашнего восхода солнца. Он думает, что хочет жить, а в глубине души – нет. Я, пожалуй, обдумаю это получше в ноябре, когда у меня будет отпуск. А пока у меня есть прекрасный пример. Взгляните на меня: я так переживаю случившееся, что прошлой весной заболел гриппом. Я ведь до этого ни разу не болел. И еще одно – вы уж меня простите, – я никогда не употреблял слабительных, а теперь все время беру слабительные. Я точно знаю, с чем это связано. Я не хочу жить, пока не обзаведусь семьей и американским...
В этот момент не выдержала Марджи Маккой:
– Заставь его заткнуться. Черт возьми, сколько можно? Сколько можно говорить об одном и том же? Смени пластинку. Иначе я чокнусь... Эй вы, выпейте-ка еще. Н-е-ет! Пейте по-настоящему, а не мочите губы.
Браш сделал еще один глоток и поднялся на ноги.
– Думаю, мне пора, – сказал он. – Завтра я уезжаю в лагерь Моргана двухчасовым поездом. Спасибо за приглашение и за прием.
Он стоял истуканом в центре комнаты, дожидаясь, пока она подаст ему руку для прощания. Она встала и пошла к двери, виляя бедрами. Около двери она остановилась и оперлась спиной о стену. Оба мужчины смотрели на нее с тревогой.
– А теперь слушай. Слушай меня! – сказала она выразительно. – Меня тошнит от тебя. Где ты набрался всех этих теорий и идей? Плюнь. Живи, малыш, – живи! Что бы стало со всеми нами, сукиными детьми, если бы мы начали обсуждать каждый свой шаг?! Смотри на вещи проще.
Глядя на нее насупленно, Браш тихо произнес:
– Мне кажется, я живу.
К удивлению обоих мужчин, она положила руку ему на плечо.
– Я хочу сказать: смотри вокруг себя. Вскоре мы все умрем. Думай не думай – все одно. От размышлений только еще больше тоска берет.
– Меня тоска, когда я думаю, не берет, – сказал он.
Миссис Маккой раздраженно отвернулась и прикурила очередную сигарету.
– Иди к черту! – сказала она.
Блоджетт проводил Браша в коридор.
– Я ожидал, что она хоть за руку со мной попрощается.
– Не берите в голову, – сказал Блоджетт смущенно. – Она всегда так себя ведет при первом знакомстве. Когда вы ее узнаете получше, сами убедитесь, что она совсем другая.
Браш медленно вернулся к себе в номер. Прежде чем начать собирать вещи, он постоял у окна, глядя на дождь.
– Я слишком много болтаю, – произнес он шепотом. – Надо следить за собой. Я чертовски много болтаю.
Браш приехал в гостиницу «Макгроу-хаус» вечером того же дня. На следующее утро он уже впрягся в работу. Посетил уйму всевозможных инспекторов, директоров и деканов. Съездил в исправительную колонию, где, уступая настоянию педагогов, выступил перед общим собранием воспитанников.
В восемь часов вечера он постучал в дверь номера Блоджеттов. Было слышно, как за дверью обменялись несколькими репликами на повышенных тонах, а затем Блоджетт вышел в коридор и закрыл за собой дверь.
– Слушай, Браш, – сказал он, – cегодня такая история. Прошу тебя, будь поосторожнее. Ты знаешь, у моей кузины нервишки разгулялись. Не касайся вещей, которые огорчают ее. Уловил?
– Хорошо. Постараюсь.
– Д-д-да... На нее много свалилось в последнее время. В прошлом месяце она развелась, а ты ведь знаешь, каково...
– Она... разведенная женщина? – спросил Браш тихо.
– Да, да. Ты все понял! – И Блоджетт заговорщицки подмигнул ему. Потом открыл дверь и проговорил с нервозной сердечностью: – Ты посмотри, Мардж, кто к нам пришел.
Марджи Маккой сидела на кровати с кислым выражением лица, опираясь на железную спинку и положив ноги на газету. В одной руке она держала высокий бокал, в другой – сигарету. На приветствие Браша она ответила едва заметным движением глаз, не отрывая остервенелого взгляда от стены перед собой.
Беседа складывалась тяжело. Браш говорил осторожно, поскольку не знал, какие темы могут огорчить женщину, только что пережившую ужасную процедуру развода. Промучившись минут сорок, он встал, чтобы откланяться.
– Спасибо большое за приглашение, – сказал он, пятясь к выходу. – Я, пожалуй, пойду. Надо еще отчеты написать и...
К удивлению обоих мужчин, миссис Маккой заговорила.
– Что за спешка? Что за спешка? – спросила она раздраженно. – Садитесь. Вы еще и не курите? Понятно, что вы чувствуете себя идиотом, сидя вот так и разговаривая. Ремус, дай ему пива. Боже, пусть он хоть чем-нибудь займет руки!
Беседа возобновилась. Браш упомянул о том, что со времени их последней встречи его арестовали и заключили в тюрьму. Его попросили рассказать подробности, и вскоре он уже живо описывал свою беседу с мистером Саутуиком. Потом он изложил им теорию Добровольной Бедности. Теперь миссис Маккой смотрела на него изумленными глазами. В конце рассказа с губ обоих слушателей был готов сорваться один и тот же вопрос.
– Что вы будете делать, если потеряете работу? – спросили они.
– Точно не знаю. Никогда серьезно не думал об этом. Думаю, подыщу себе чего-нибудь. Однако что-то непохоже, что меня уволят. Я все время получаю прибавки к зарплате. Они меня даже нервируют.
– Прибавки вас нервируют? – спросила миссис Маккой.
– Да.
– А что вы будете делать, если заболеете? – спросила она.
– А что вы собираетесь делать, когда состаритесь? – спросил Блоджетт.
– Я вам уже объяснял это, – ответил он.
Миссис Маккой опустила ноги на пол и, уперев руки в бока, наклонилась вперед.
– Послушай, крошка, – сказала она. – Дай мне посмотреть на тебя. Ты что, смеешься надо мной?
– Что вы, миссис Маккой! Я совсем не смеюсь.
Она с мрачным выражением лица села на кровать в прежнее положение.
– Тут что-то не так, – пробормотала она, недоверчиво глядя в свой бокал.
– Приятель, – сказал Блоджетт, – почему ты сказал, что тебя нервируют прибавки к зарплате?
– Потому что сейчас почти никто не получает прибавок. Я считаю, что от депрессии все должны страдать в равной мере. Понимаете?
Миссис Маккой сухо заметила:
– Понимаю. Вы думаете не как все люди, согласны?
– Да, – сказал Браш, – не как все. Не для того я учился четыре года в колледже и пережил трудное религиозное обращение, чтобы думать как все.
– Понятно... А скажите мне теперь вот что: когда вы женитесь, чем вы замените деньги?
– Извините, не понял.
– Откуда вы знаете, что ваша жена захочет каждый месяц выбрасывать все оставшиеся деньги? Откуда вы знаете, что она, подобно вам, будет с восторгом ожидать приюта для бедняков?
– О, я знаю, – сказал Браш.
– Значит, вы помолвлены? – спросил Блоджетт.
– Я... я практически помолвлен. Видите ли... на самом деле я не знаю, помолвлен я или нет.
– А она... она симпатичная девушка?
– Этого я тоже не знаю, во всяком случае, наверняка. – Браш бросил взгляд на Блоджетта. – Лучше не стоит об этом говорить, – сказал он. – Это часть той большой ошибки, которую я совершил. Вы сказали, чтобы сегодня вечером я не касался таких тем.
– Я теперь все что угодно выдержу, – сказала миссис Маккой. – После теории большой бедности я выдержу что угодно. Вчерашнее утро совсем другое дело. Я не могла терпеть это на пустой желудок, вот и все. Рассказывайте, что с вами стряслось.
Браш снова взглянул на Блоджетта.
– Конечно, – сказал Блоджетт. – Валяй.
– Это весьма интимная история, чтобы рассказывать ее людям... с которыми знаком недолго. Но я очень нуждаюсь в совете. И прежде чем начать, я должен объяснить, как я вообще отношусь к женщинам.
– Минутку, приятель, – сказал Блоджетт, откусывая кончик сигары. – Ты уверена, что выдержишь, сестра?
– Я уже сказала, что все выдержу.
Браш удивленно вскинул брови.
– Ничего особенно трудного вам выдерживать не придется. Я просто хочу, чтобы вы знали, что до того случая я везде искал себе жену. Действительно везде. Почти ни о чем другом я тогда и думать не мог. Мне двадцать три года... вообще-то вчера, когда мы познакомились, был как раз мой день рождения.
– Очень хорошо, – сказал Блоджетт, – поздравляем.
– Большое спасибо... и мне бы уже давно пора было обзавестись семьей...
– Понимаю.
– ... и создать американский дом.
– Что?
Браш доверчиво наклонился вперед.
– Вы знаете, что я считаю самой прекрасной вещью на свете? Это когда мужчина – американец, конечно – садится за воскресный обед в окружении жены и шестерых детей. Понимаете, что я имею в виду?
– Шестерых?
– Да, и чем больше, тем лучше... Вот чего я больше всего хотел, поэтому и искал везде себе жену. И порой даже думал, что нашел ее. К примеру, однажды я пел в церкви... я вам еще, кажется, не говорил, что у меня очень хороший голос, тенор...
– Нет.
– Так вот, говорю. Поэтому, когда я приезжаю в город, где мне предстоит провести воскресенье, я иду к священнику и предлагаю ему свои услуги на время воскресной службы. Пение в церкви воодушевляет. И однажды, когда я пел, среди паствы заметил девушку, показавшуюся мне верхом совершенства. Я пел «Утерянное согласие» и, когда дошел до той части, где требуется петь forte[2], можете представить, сколько сил я вложил в это. После службы ко мне подходили прихожане и наперебой приглашали к себе на обед. Так всегда бывает. Подошел и отец этой девушки и тоже пригласил меня. Весь обед я просидел рядом с ней, думая, что прекраснее девушки в жизни своей не встречал, хотя она за все время почти ни одного слова не проронила. Но меня постоянно глодала мысль, а вдруг сейчас произойдет что-то нехорошее. Я подвел разговор к эволюции и выяснил, что тут все было в порядке – их семья не верила во всю эту чепуху с обезьянами... Вы, наверное, уже догадались, что было дальше.
– Нет, – сказал Блоджетт. – Откуда мне знать?
– Мы сидели все вместе после обеда, и вдруг она просит у брата сигарету.
– Не может быть!
– Ее мать огорчилась, о чем ей и сказала, но ее, похоже, это не особенно трогало. Наверное, при таком госте, как я, ей хотелось пустить пыль в глаза, показать, что она не какая-то там деревенская девчонка. Это случилось в Салфур-Фоллз, штат Арканзас. И теперь стоит мне услышать о Салфур-Фоллз, у меня начинает странно так сосать под ложечкой.
– Вот история так история, – сказал Блоджетт. – Верно, Марджи?
– Она когда-нибудь узнала, что потеряла в жизни? – спросила миссис Маккой.
Браш улыбнулся.
– Она не только меня потеряла, миссис Маккой, – сказал он.
Блоджетт торопливо вмешался:
– Вам когда-нибудь запрещали петь в церкви?
– Иногда мне устраивали проверку, но после первых же нот все улаживалось.
– Вы могли бы прилично заработать таким образом.
– Нет, я не могу брать за это деньги. Однажды в Плате, штат Миссури, ко мне подошел человек и предложил двести долларов за выступление на собрании «Ордена Лосей»[3] в Сент-Луисе, но я не смог. Я бы спел для них бесплатно, только маршрут мой в то время проходил далеко от Сент-Луиса. На этот счет у меня тоже есть теория. Такой голос, как у меня, – дар Божий. И никакой моей заслуги в этом нет. Это природный дар, как и любой другой. Ниагарский водопад, кентуккийские пещеры и Джон Маккормак[4] дарованы всему нашему обществу. Это как красивая внешность, которая радует всех. Как сила. Меня ею Бог тоже, кстати, не обидел. Я могу целый день помогать вам носить чемоданы или двигать рояль и денег за это не возьму. Вам понятно?
– Да, – сказала миссис Маккой, – мне кое-что понятно. Только когда же вы все-таки начнете рассказывать ту, главную историю?
– Тяжело ее рассказывать. Это случилось в каникулы перед выпускным курсом, когда я учился в колледже...
– Каком колледже? – спросил Блоджетт.
– Баптистском колледже в Шайло, штат Южная Дакота, очень хороший колледж... Каждое лето я путешествовал по Миссури, Иллинойсу и Огайо, продавал «Детскую энциклопедию». Из города в город я ходил пешком или ездил на попутных машинах. И однажды я заблудился. Я был, видимо, где-то в двадцати милях к юго-востоку от Канзас-Сити. Стемнело, пошел дождь. Я зашел в фермерский дом и попросил разрешения переночевать в сарае. Фермер и его жена пригласили меня на кухню и угостили кофе с бутербродами. Они оказались методистами, в доме были еще три или четыре красивые девушки, их дочери; хорошо я их не мог разглядеть, поскольку близко к свету они не подходили. Но я все же заметил, что все они были очень красивые. Я решил про себя, что утром хорошо все осмотрю и запомню, а потом обязательно вернусь сюда. Я поблагодарил хозяев, пожелал им доброй ночи и ушел в сарай спать. – Здесь Браш вынул носовой платок и вытер лоб. – Сейчас начнется весьма деликатная часть, – сказал он, – и мне бы не хотелось оскорбить ваши чувства, но, насколько я понимаю, вы оба знакомы с интимной жизнью по личному опыту.
– Да, – сказал Блоджетт, – мы знаем худшее.
– Я проснулся в кромешной темноте от женского смеха; девушка то смеялась, то плакала. Она спросила, не хочу ли я есть. Ну, я всегда готов есть!..
– Хотите яблоко? – спросила миссис Маккой.
– Нет, спасибо, не сейчас... – Мы долго говорили. Она пожаловалась, что ей плохо живется на ферме. Я спросил, как ее зовут, и она ответила: «Роберта». Во всяком случае, звучало как Роберта. А это важно, вдруг она была Берта? А однажды в газете я встретил женское имя Герта. Наверняка какое-то из этих трех имен.
– А какая разница, как ее звали? – закричала миссис Маккой.
– Скоро увидите... Как бы то ни было, она заплакала, и я попытался успокоить ее. И тут я решил, что женюсь на ней.
Наступило молчание; кузина и кузен смотрели на Браша вопросительно.
Он повторил с выражением:
– И тут я решил, что женюсь на ней.
Блоджетт наклонился вперед и спросил тихим, сдавленным голосом:
– Ты обесчестил девушку?
Браш, побледнев, кивнул.
– Дай ему выпить! – взвизгнула миссис Маккой. – Дай ему выпить, ради Бога!
– Я не пью, – сказал Браш.
– Ремус, дай ему что-нибудь выпить, – кричала она все пронзительнее. – Он должен выпить. Не выношу, когда кто-то ведет себя как большой ребенок. Выпей сейчас же и перестань корчить из себя дурака.
Браш взял стакан и сделал вид, что пригубил пиво. К его удивлению, он почувствовал на губах слабый сладковатый привкус.
– Не тяните кота за хвост, – сказала миссис Маккой. – Чем все кончилось?
– Это, пожалуй, все, – продолжал он. – Я хотел было сказать этой девушке, что я назавтра вернусь и женюсь на ней, но она убежала в дом. Тогда я выбрался под дождем на дорогу и шел всю ночь. Я шел час за часом, обдумывая, что я скажу ее отцу и все такое. Но дело в том, что потом я не смог найти этот дом. Я десятки раз обошел все дороги с этой стороны Канзас-Сити. Я спрашивал у каждого о ферме методистов, что живут с дочерьми. Я поговорил со всеми почтальонами в округе, но все было напрасно. Теперь вы знаете, почему я не могу стать священником.
Все молчали.
– Так ты любишь девчонку? – спросил Блоджетт.
Брашу вопрос не понравился.
– Это совсем не важно, люблю я ее или нет, – сказал он. – Важно то, что я ее муж до гробовой доски. Когда двое людей так близки, как мы с ней, то ни один из них не может сблизиться с кем-то другим, прежде чем один из супругов не умрет.
Миссис Маккой свесилась с кровати и мстительно заглянула в его стакан.
– Вы не пьете! – закричала она. – Пейте. Не тяните. Пейте.
– Я не пью, миссис Маккой.
– Мне плевать, пьешь ты или нет. Кому говорю, пей.
Блоджетта испугала ее настойчивость. Он поднял бровь, делая знак Брашу, который выпил еще один глоток. Миссис Маккой угрожающе наблюдала за ним. Потом снова опустила ноги на пол, не меняя хмурого выражения лица, и медленно спросила:
– Хотите совет?
– Да, хочу.
– Ха-ха, я вас спрашиваю: хотите совет?
– Да.
– Чей? Мой?
– Да.
– Тогда слушайте! Внимательно! Поскольку вы сделали все возможное, поскольку вы не смогли найти девушку, поскольку девушка сама пришла к вам – так? – поскольку все обстоит так, как я сказала, забудьте об этом. Вы чисты. Вы свободны. Начните все снова. С самого начала.
– Я не могу. Вы что, не понимаете, что я уже женат?
– Что вы несете? Вы не женаты. У вас нет свидетельства о браке. Вы не женаты.
– Миссис Маккой, когда вы говорите, что я не женат, вы просто играете словами, потому как на самом деле я женат.
Миссис Маккой гневно взглянула на него и, качая головой, вернулась в прежнее положение на кровати.
Браш продолжал, не поднимая глаз:
– Во всяком случае, для меня здесь все ясно. И возможно, это значит, что мне не обзавестись семьей и американским домом. Иногда я боюсь: вдруг меня охватит такое уныние, что я заболею или еще хуже. Ведь болезнь – это и есть уныние. На этот счет у меня тоже есть теория. В соответствии с моей теорией всякая болезнь начинается, когда человек теряет надежду. Если человек обнаруживает, что он не такой хороший, как ему казалось, – в работе или в чем еще – или если он сделал ошибку и не может ее исправить, он постепенно заболевает. И на самом деле хочет умереть. Он уже не ждет завтрашнего восхода солнца. Он думает, что хочет жить, а в глубине души – нет. Я, пожалуй, обдумаю это получше в ноябре, когда у меня будет отпуск. А пока у меня есть прекрасный пример. Взгляните на меня: я так переживаю случившееся, что прошлой весной заболел гриппом. Я ведь до этого ни разу не болел. И еще одно – вы уж меня простите, – я никогда не употреблял слабительных, а теперь все время беру слабительные. Я точно знаю, с чем это связано. Я не хочу жить, пока не обзаведусь семьей и американским...
В этот момент не выдержала Марджи Маккой:
– Заставь его заткнуться. Черт возьми, сколько можно? Сколько можно говорить об одном и том же? Смени пластинку. Иначе я чокнусь... Эй вы, выпейте-ка еще. Н-е-ет! Пейте по-настоящему, а не мочите губы.
Браш сделал еще один глоток и поднялся на ноги.
– Думаю, мне пора, – сказал он. – Завтра я уезжаю в лагерь Моргана двухчасовым поездом. Спасибо за приглашение и за прием.
Он стоял истуканом в центре комнаты, дожидаясь, пока она подаст ему руку для прощания. Она встала и пошла к двери, виляя бедрами. Около двери она остановилась и оперлась спиной о стену. Оба мужчины смотрели на нее с тревогой.
– А теперь слушай. Слушай меня! – сказала она выразительно. – Меня тошнит от тебя. Где ты набрался всех этих теорий и идей? Плюнь. Живи, малыш, – живи! Что бы стало со всеми нами, сукиными детьми, если бы мы начали обсуждать каждый свой шаг?! Смотри на вещи проще.
Глядя на нее насупленно, Браш тихо произнес:
– Мне кажется, я живу.
К удивлению обоих мужчин, она положила руку ему на плечо.
– Я хочу сказать: смотри вокруг себя. Вскоре мы все умрем. Думай не думай – все одно. От размышлений только еще больше тоска берет.
– Меня тоска, когда я думаю, не берет, – сказал он.
Миссис Маккой раздраженно отвернулась и прикурила очередную сигарету.
– Иди к черту! – сказала она.
Блоджетт проводил Браша в коридор.
– Я ожидал, что она хоть за руку со мной попрощается.
– Не берите в голову, – сказал Блоджетт смущенно. – Она всегда так себя ведет при первом знакомстве. Когда вы ее узнаете получше, сами убедитесь, что она совсем другая.
Браш медленно вернулся к себе в номер. Прежде чем начать собирать вещи, он постоял у окна, глядя на дождь.
– Я слишком много болтаю, – произнес он шепотом. – Надо следить за собой. Я чертовски много болтаю.
Глава III
Веселая жизнь в лагере Моргана. Кошмары Дика Робертса. Ужин с Миссисипи Кори
Поездку в лагерь Моргана Джордж Браш затеял, повинуясь телеграфному сообщению, полученному в Оклахома-Сити. Телеграмма была от издательского начальника и содержала такой текст: Судья Озеро Морган Лагерь уладьте Гутенберг Альд Кэкстон Возьмите его в оборот Пределов нет Эйнштейн. Это послание не так сложно было понять, как может показаться с первого взгляда. Хауэллз, отправитель телеграммы, был добродушный человек и подписывал свои телеграммы первым пришедшим на ум неподходящим именем. Судья Озеро Морган Лагерь означало, что член палаты представителей Кори, унаследовавший от отца пост судьи, проводит выходные в лагере на озере Морган близ Морганвилла, штат Оклахома. Судья Кори был самым влиятельным членом комитета по вопросам образования в законодательном собрании штата, и выбор учебников для системы государственных школ всецело зависел от него. Уладьте Гутенберг Альд Кэкстон означало, что Браш должен убедить судью рекомендовать школам некоторые учебники издательства Колкинса. Имена великих первопечатников служили кодом для следующих учебников: Гуттенберг[5] – для «Начального курса алгебры» Колкинса, Альд[6] – для «Элементарного французского» мадемуазель Дефонтен, Кэкстон[7] – для «Солдата Цезаря» профессора Грабба. Возьмите его в оборот. Пределов нет относилось к тщательно продуманной шутке, известной Хауэллзу и Брашу и покоящейся на неверном предположении о том, что члены палаты представителей могут брать взятки. Браша уполномочили предложить судье Кори место Почетного директора Лиги улучшения среднего образования. Этот пост давал обладателю семьсот долларов в год за так называемые специальные услуги. Шутка эта давно потеряла свежесть для Браша, но Хауэллз продолжал прибегать к ней из месяца в месяц. Хауэллз даже утверждал, что конкурирующее издательство широко пользовалось этим методом, предлагая некоторым законодателям место в консультативном совете Союза по вопросам образования граждан, которое приносит в год тысячу долларов. Браш знал, что издательство Колкинса не способно на подобные вещи, а кроме того, его никто никогда не учил, как начинать беседу, которая заканчивается предложением такой сделки. Как бы то ни было, он умел продавать учебники миллионам школьников, не прибегая к таким средствам, и издательство высоко ценило его, несмотря на все странности.
Поездку в лагерь Моргана Джордж Браш затеял, повинуясь телеграфному сообщению, полученному в Оклахома-Сити. Телеграмма была от издательского начальника и содержала такой текст: Судья Озеро Морган Лагерь уладьте Гутенберг Альд Кэкстон Возьмите его в оборот Пределов нет Эйнштейн. Это послание не так сложно было понять, как может показаться с первого взгляда. Хауэллз, отправитель телеграммы, был добродушный человек и подписывал свои телеграммы первым пришедшим на ум неподходящим именем. Судья Озеро Морган Лагерь означало, что член палаты представителей Кори, унаследовавший от отца пост судьи, проводит выходные в лагере на озере Морган близ Морганвилла, штат Оклахома. Судья Кори был самым влиятельным членом комитета по вопросам образования в законодательном собрании штата, и выбор учебников для системы государственных школ всецело зависел от него. Уладьте Гутенберг Альд Кэкстон означало, что Браш должен убедить судью рекомендовать школам некоторые учебники издательства Колкинса. Имена великих первопечатников служили кодом для следующих учебников: Гуттенберг[5] – для «Начального курса алгебры» Колкинса, Альд[6] – для «Элементарного французского» мадемуазель Дефонтен, Кэкстон[7] – для «Солдата Цезаря» профессора Грабба. Возьмите его в оборот. Пределов нет относилось к тщательно продуманной шутке, известной Хауэллзу и Брашу и покоящейся на неверном предположении о том, что члены палаты представителей могут брать взятки. Браша уполномочили предложить судье Кори место Почетного директора Лиги улучшения среднего образования. Этот пост давал обладателю семьсот долларов в год за так называемые специальные услуги. Шутка эта давно потеряла свежесть для Браша, но Хауэллз продолжал прибегать к ней из месяца в месяц. Хауэллз даже утверждал, что конкурирующее издательство широко пользовалось этим методом, предлагая некоторым законодателям место в консультативном совете Союза по вопросам образования граждан, которое приносит в год тысячу долларов. Браш знал, что издательство Колкинса не способно на подобные вещи, а кроме того, его никто никогда не учил, как начинать беседу, которая заканчивается предложением такой сделки. Как бы то ни было, он умел продавать учебники миллионам школьников, не прибегая к таким средствам, и издательство высоко ценило его, несмотря на все странности.