Торнтон Уайлдер
Небо – моя обитель

   Я – Джордж Браш,
   Ладингтона житель.
   Америка – моя родина,
   Небо – моя обитель.
(На американском Среднем Западе дети часто писали этот стишок на своих учебниках.)


   Изо всех человеческих талантов доброта взрослеет последней.
Т. Уайлдер. Женщина с Андроса

   Печатается с разрешения The Wilder Family LLC и литературного агентства The Barbara Hogenson Agency, Inc.;
   © The Wilder Family LLC, 1935
   © Перевод. Ю.А. Здоровов, 2009
   © ООО Издательство «АСТ МОСКВА», 2009
 
   Если Вы хотите узнать больше о Торнтоне Уайлдере, его жизни и творчестве, пожалуйста, посетите сайт: www.ThorntonWilderSociety.org.

Глава I

   Джордж Марвин Браш пытается спасти несколько душ в штатах Техас и Оклахома. Доремус Блоджетт и Марджи Маккой. Мысли, пришедшие на ум в день двадцатитрехлетия. Браш забирает свои сбережения из банка. Уголовное досье Браша; второе заключение в тюрьму
 
   Однажды утром в конце лета 1930 года хозяин и некоторые гости отеля «Юнион» в Кресткрего, штат Техас, с неудовольствием обнаружили, что кто-то написал библейские изречения на промокашке, лежавшей в холле на письменном столе. Два дня спустя точно такое же неудовольствие испытали постояльцы гостиницы Маккарти в Аскепо того же штата, а хозяин театра «Жемчужина», расположенного неподалеку, с удивлением заметил, что афиша на его двери испачкана и изорвана. Тем же вечером молодой человек, проходивший мимо церкви Иоанна Крестителя, увидел объявление о библейской викторине, заплатил за вход пятнадцать центов и, пристроившись у стены, выиграл первый приз, особо отличившись в знании генеалогического древа царя Давида. Вечером следующего дня пассажиров пульмановского вагона для некурящих, идущего в Форт-Уорт, поразил молодой человек в пижаме, преклонивший колени для молитвы около своей полки. Он был настолько поглощен этим занятием, что даже не заметил, как ему на плечо упали сверху журналы «Уэстерн магазин» и «Скрин фичерс». На следующее утро молодая дама вышла после завтрака в тамбур спокойно выкурить сигарету, а вернувшись на свое место, увидела в углу вагонной рамы визитную карточку: Джордж Марвин Браш, представитель педагогического издательства Колкинса, имеющего отделения в Нью-Йорке, Бостоне и Чикаго и выпускающего «Арифметику» и «Алгебру» Колкинса, а также другие прекрасные учебники для школ и колледжей. По верхнему полю карандашом было аккуратно добавлено следующее: Курящей женщине нельзя быть матерью. Молодая дама едва заметно покраснела, разорвала карточку на мелкие кусочки и притворилась, что спит. Через несколько минут она села и обвела купе устало-презрительным взглядом. Никто из пассажиров, похоже, не был способен на такую выходку, а уж молодого человека крепкого телосложения, не отрывавшего от нее серьезных глаз, никак нельзя было заподозрить ни в чем подобном.
   Молодой человек взял свой портфель и с чувством исполненного долга перешел в вагон для курящих. Там было нелегко найти свободное место. Стояла жара, и пассажиры, сняв пиджаки и расстегнув воротники сорочек, сидели, развалившись, в голубой табачной дымке. В нескольких местах играли в карты, а в дальнем углу нервный молодой человек пел нескончаемую балладу, то прищелкивая пальцами, то притопывая себе в такт. Вокруг него собралась кучка людей, дружно подтягивавших припев. В вагоне установилась дружеская атмосфера, из одного конца в другой неслись шутливые реплики. Браш изучающе обвел пассажиров взглядом и выбрал себе место около высокого мужчины с желто-коричневым лицом, который был без пиджака.
   – Садись, приятель, – сказал мужчина. – Не раскачивай вагон. Садись и дай прикурить.
   – Меня зовут Джордж Марвин Браш, – сказал молодой человек, схватив собеседника за руку и искренне глядя ему в глаза слегка затуманенным взором. – Рад познакомиться с вами. Я коммивояжер, торгую книгами. Родился в Мичигане, а сейчас еду в Веллингтон, штат Оклахома.
   – Вот и прекрасно, – сказал мужчина. – Вот и прекрасно, только не надувайся, сынок, отдыхай. Мы не в полицейском участке.
   Браш слегка покраснел и произнес с ноткой назидательности:
   – Я предпочитаю выкладывать карты на стол с самого начала.
   – Ты что, приятель, не слышал? – спросил мужчина, бросив на собеседника равнодушно-любопытный взгляд. – Отдыхай. Дай прикурить.
   – Не курю, – сказал Браш.
   Беседа коснулась погоды, урожая, политики и экономического положения страны. Наконец Браш произнес:
   – Брат, можно мне поговорить с вами о самом важном в нашей жизни?
   Мужчина медленно вытянулся во весь свой рост и провел рукой по длинному желтому лицу.
   – Если ты о страховке, то я ими сыт по горло, – сказал он. – Если о нефтяных скважинах, то мне на них и смотреть тошно, а если о религии, то я уже спасен.
   Браш был готов к такому повороту событий. В колледже им читали курс «Как начинать с незнакомцем беседу о “Спасении”» (два с половиной семестра), за которым следовал курс «Аргументация в религиозных спорах» (полтора семестра). В лекциях приводились основные аргументы проповедника и возможные ответы оппонента. Один из ответов в том как раз и состоял, что оппонент уже спасен. Это утверждение может быть либо (1) истинным, либо (2) ложным. В обоих случаях проповедник должен произнести то, что в реальной жизни Браш и произнес:
   – Превосходно. Для меня нет большего удовольствия, чем беседовать о серьезных предметах с верующим.
   – Я спасен, – продолжал высокий мужчина. – Бог дал мне мозги, чтобы я не корчил из себя идиота на людях. И не совал нос в чужие дела. Так что заткни пасть, златоуст, и проваливай, если не хочешь, чтобы я вырвал твой поганый язык.
   Авторы теоретических курсов предусмотрели и такой поворот событий.
   – Вы сердитесь, брат, – сказал Браш, – потому что недовольны собственной жизнью.
   – Послушай, – сказал мужчина серьезно. – Слушай, что я тебе скажу. Предупреждаю, ты пожалеешь, если еще хоть раз пикнешь об этом. Потом не говори, что я тебя не предупреждал.
   – Я не хочу надоедать вам, брат, – сказал Браш. – Но если я и замолчу, не думайте, что меня напугали ваши угрозы.
   – Я предупреждал тебя, – сказал мужчина тихо. Он наклонился, взял портфель, лежавший около ног Браша, и выбросил его в открытое окно. – А теперь ищи его, приятель, и в следующий раз знай, к кому приставать.
   Браш встал и вымученно улыбнулся.
   – Брат, – сказал он, – вам повезло, что я противник насилия. Я мог бы расплющить вас о стенку вагона. Я мог бы запросто сломать вам шею. В нашем колледже не было никого сильнее меня. Но я вас не трону. Вы насквозь прогнили от виски и сигарет.
   – Ха, ха, ха! – расхохотался мужчина.
   – Вам повезло, что я противник насилия, – механически повторил Браш, глядя на лицо мужчины, на его желтую морщинистую шею и голубое пятнышко, оставшееся на воротнике от пуговицы.
   Теперь уж за ними наблюдал весь вагон. Мужчина с желто-коричневым лицом положил руку на спинку сиденья, как бы приглашая соседей повеселиться вместе с ним.
   – Чокнутый, – сказал он.
   Послышались угрожающие голоса: «Пошел вон. Гони его».
   Браш заорал в лицо мужчине:
   – Вы отравлены... Это любой легко заметит... Вы умираете. О душе надо подумать.
   – Ха, ха, ха! – отозвался мужчина.
   Шум в вагоне вырос до всеобщего гвалта. Браш по проходу добрался до туалета. Его била дрожь. Держась руками о стенку туалета, он уткнулся в нее лбом. Ему казалось, что его вот-вот вырвет, и он все время еле слышно повторял: «Он насквозь прогнил от виски и сигарет». Потом прополоскал горло холодной водой и, успокоившись, вернулся в вагон для некурящих. Не поднимая глаз, он дошел до своего прежнего места, сел, обхватив голову руками, и уставился в пол.
   – Я не должен ненавидеть людей.
   Час спустя поезд прибыл в Веллингтон. Браш снял номер в гостинице, нанял машину и съездил за портфелем. Потом весь день обзванивал деканов местного колледжа. Выйдя после обеда из столовой, он подошел к письменному столу в холле, аккуратно написал на промокашке несколько библейских изречений и рано лег спать.
   На следующий день ему исполнялось двадцать три года.
* * *
   Встав ни свет ни заря, он до завтрака отправился на прогулку. В руке он держал черновой список пожеланий самому себе на ближайший год, а также реестр своих достоинств и недостатков. В холле он заметил, что на письменный стол положили новую промокательную бумагу. Он подошел к столу, вынул авторучку и несколько мгновений постоял в нерешительности. Потом, не садясь за стол, аккуратно вывел по верхнему краю: «Ты, Боже, видишь меня». Негр, сидевший на полу и драивший плевательницы, медленно поднял на него глаза и сказал со сдержанной злобой:
   – Вам бы лучше не писать на промокашке. Мистер Джиббз ужасно расстроится. Он уже ее сегодня один раз поменял, он очень расстроится.
   – Кому от этого вред? – спокойно спросил Браш, возвращая авторучку в карман.
   – Людям не нравится. Мистер Блоджетт, он живет у нас, злился почем зря.
   – Ну что ж, передай мистеру Блоджетту, что я хочу с ним побеседовать. С удовольствием познакомлюсь с мистером Блоджеттом, – ответил Браш, наливая себе из бачка стакан охлажденной воды.
   В этот момент в холл вошел хозяин гостиницы с двумя постояльцами – мужчиной и женщиной. Мужчина был невысокий и толстый, на его красном лице выразительно двигались темные кустистые брови. Он подошел к столу и взял лист почтовой бумаги.
   – Посмотрите-ка, – неожиданно закричал он, указывая на промокашку. – Вы только посмотрите. Уже второй раз. Боже, у меня от этого голова начинает болеть.
   – Нет на них управы, мистер Блоджетт, – грустно сказал хозяин гостиницы. – В прошлом году у нас остановился парень...
   – Хотел бы я встретить этого типа. Я бы ему выложил все, что о нем думаю.
   Хозяин что-то зашептал мистеру Блоджетту на ухо, указывая большим пальцем на Браша.
   Блоджетт присвистнул.
   – Вот те на! – сказал он.
   Женщина громко вмешалась:
   – Вечно ты, Рем, связываешься с сумасшедшими. Когда-нибудь допрыгаешься. Пойдем завтракать и оставь его в покое.
   В дороге надо время от времени развлекаться, сестра, – сказал Блоджетт. – У тебя будет такая возможность. Сейчас увидишь.
   Когда Браш направился к выходу, Блоджетт протянул руку.
   – Слушай, парень, – сказал он тихо, подняв одну бровь, – где ты устраиваешь свои собрания?
   – Я не устраиваю собраний, – ответил Браш, пожимая протянутую руку и глядя пытливо в его глаза. – Если не ошибаюсь, вас зовут Блоджетт. А меня – Джордж Браш. Джордж Марвин Браш. Я коммивояжер, торгую учебниками. Рад познакомиться с вами, мистер Блоджетт.
   – Да, сэр, я тоже, – сказал Блоджетт. – Доремус Блоджетт, фирма «Вечный трикотаж». Значит, вы коммивояжер?
   Да.
   – А что это вы промокашки пачкаете? Молодой и здоровый мужчина – смекаете?
   Рад поговорить на эту тему, – сказал Браш.
   – Вот и замечательно. Послушайте, Браш. Вы же разумный человек. Мы боялись, что вы один из этих фанатиков – смекаете? Браш, я хочу вас представить самой красивой девушке в мире, моей кузине, миссис Марджи Маккой.
   – Рад познакомиться с вами, – сказал Браш.
   У миссис Маккой было большое, пухлое, обильно напудренное лицо. Оно венчалось копной оранжево-каштаново-черных волос. На представление она никак не отреагировала.
   – Как мужчина мужчине, – продолжал Блоджетт, – скажите мне все же, зачем вы пишете на промокашках? Ну, я понимаю, если бы вы были проповедником. Им за это платят.
   – Когда я нахожу прекрасную мысль, мистер Блоджетт, мне хочется поделиться ею с другими.
   – Оставь его, Рем, оставь его, – сказала миссис Маккой, призывая своего кузена в столовую кивками и хмурыми взглядами в нужном направлении.
   – Мне это не по душе, – продолжал ее кузен неожиданно воинственным тоном.
   – Если вам это не по душе, – продолжал Браш, – то только потому, что вы, как сами знаете, живете неправильно.
   Блоджетт перешел на крик:
   – Вы, вонючие реформаторы, думаете, что все люди...
   В этот момент миссис Маккой встала между двумя мужчинами.
   – Давай сначала позавтракаем, ради всего святого. Перестань. Перестань сейчас же. Всегда лезешь в драку. Забыл, что сказал доктор? Сохранять спокойствие.
   – Я не дерусь ни с кем, миссис Маккой. Пусть он скажет все, что хочет.
   Блоджетт снова заговорил, уже спокойнее:
   – Я бы ничего не сказал, если бы речь шла о проповеднике, но что меня бесит больше всего... Черт возьми, всему свое место.
   – Ах, перестань и пойдем выпьем кофе, – сказала миссис Маккой, добавив шепотом: – Он чокнутый. Оставь его.
   – Слушай, а почему ты не проповедник? Почему ты не в церкви, где тебе самое место? – спросил Блоджетт.
   – На то есть своя причина, – ответил Браш, уставившись не мигая на стену за Блоджеттом.
   – Что, денег не хватило?
   – Нет, дело не в этом... У меня чисто личная причина.
   – Замолчи сейчас же! – заорал Блоджетт. – Я ничего не хочу слышать о чужих личных делах. Я только говорю, что, на мой взгляд, у тебя гораздо больше личных причин быть церковником.
   Браш мрачно смотрел на него.
   – Я не боюсь в этом признаться, – сказал он. – Я совершил нечто такое... Я совершил нечто такое, что священник совершить не может.
   – А-а, понял, – сказал Блоджетт заговорщицки. – Ну... тогда совсем другое дело.
   – Что он сказал? – спросила миссис Маккой.
   – Он сказал... что сделал что-то такое, что священник сделать не может. – Затем, повернувшись к Брашу, Блоджетт спросил, понизив голос: – А что это было?
   – Я не могу сказать это в присутствии дамы, – ответил Браш.
   Блоджетт поднял брови и сочувственно присвистнул.
   – Черт-те что! Значит, с женщиной спутался, точно?
   – Да.
   Блоджетт поцокал языком.
   – Ты должен жениться на бедняжке.
   Браш посмотрел на него внимательно.
   Разумеется, я хочу жениться на ней. Только я не могу найти ее.
   – Пошли отсюда, – заорала неожиданно Марджи Маккой. – Я схожу с ума. Оставь его, Рем. Он тронутый. Чокнутый. – И она быстро ушла в столовую.
   Блоджетт напустил на себя такой серьезно-задумчивый вид, словно говорил с Наполеоном.
   – Ужас какой! Как это случилось?
   – Мне бы не хотелось говорить об этом, – ответил Браш.
   Блоджетт задал несколько вопросов о дорогах и деловой жизни Техаса. Потом предложил:
   – Может, зайдешь к нам в номер вечерком? Поболтаем?
   – С удовольствием, но я сейчас уезжаю в Оклахома-Сити.
   – Ну и что? Мы сами завтра будем там. Где ты собираешься остановиться?
   Выяснилось, что и Браш и Блоджетт собираются жить в гостинице «Макгроу-хаус», и встреча была назначена на следующий вечер.
   – Порядок! Около восьми, идет? Приходи к нам в номер, пропустим по стаканчику.
   – Я не пью, но с удовольствием побеседую.
   – Не пьешь?
   – Нет.
   – Конечно, понимаю, спиртное – вне закона, – заметил Блоджетт великодушно.
   – Спиртное подрывает нервную систему и понижает потенцию, – добавил Браш.
   – Ты прав, черт тебя побери. Прав. Как-нибудь обязательно брошу. Чертовски прав. Но ты не против, если мы с малышкой пропустим по стаканчику в твоем присутствии?
   – Нет.
   В дверях появилась миссис Маккой.
   – Иди сюда, Рем, – заорала она. – Иди сюда. Он же может застрелить тебя или еще чего сделать.
   – Что значит застрелить, Мардж? Он в порядке. Мировой парень. – Он шлепнул Браша по спине, а затем, понизив голос, добавил доверительно: – Не обижайся, ладно? Малышка всегда такая с незнакомыми людьми.
   Блоджетт дружески подмигнул и последовал за своей кузиной на завтрак.
   Выйдя из гостиницы, Браш пошел прочь от центра, держась в тени тополей. Он с завистью вслушивался в звуки обыденной жизни, которые неслись из домов справа и слева от него. Хозяйки, высунувшись из окон, вытряхивали коврики и гремели в кухне посудой. Дети кричали пронзительно, каждая фраза начиналась и кончалась жалобным «ма». Одни мужчины по утреннему холодку выкашивали лужайки перед домами, другие открывали двери гаражей и с гордостью оглядывали свои машины. За городом Браш свернул с дороги на тропинку, петлявшую среди густой травы. Миновав кучи мусора и заброшенную лесопильню, он вышел к чистому ручью, быстрые воды которого, казалось, несли в пруд спутанные гривы донной травы. Браш лег на берегу пруда лицом вниз и воззрился на воду. Мимо, меняясь местами, проплыли две водяные змеи. На середине пруда черепаха с двумя детенышами на панцире взбиралась на гнилую доску. За ней последовало еще несколько тварей; устроившись на доске, они чуть втянули головы внутрь и закрыли глаза. Птичьи крики обещали жаркий день.
   Браш пришел поразмышлять. Это был его двадцать третий день рождения, а дни рождения были для него событиями торжественными. Ровно два года назад в такой же день он выбрался из раскачивающегося гамака на крыльце отцовского дома, прошел через весь Ладингтон, что в штате Мичиган, и предложил руку и сердце вдове, которая была на десять лет старше его. Вдова ему отказала, но он на всю жизнь запомнил и радостное возбуждение, связанное с этим поступком, и взгляд вдовы, которая вытирала передником мокрые руки, пока ее дети ползали по полу, пытаясь развязать шнурки его ботинок. Год спустя он провел весь вечер в публичной библиотеке города Эбайлина, штат Техас, за чтением статьи о Наполеоне в «Британской энциклопедии». Закончив читать, он вынул из кармана карандаш, написал на полях: «Я тоже великий человек, но только в добрых делах», – и поставил свои инициалы. Лоб его покрылся испариной.
   И теперь, в день своего двадцатитрехлетия, у пруда неподалеку от Веллингтона, штат Оклахома, он готовился с самоанализу и самооценке. В то утро он принял превосходнейшие решения. Грядущий год будет великим. Никогда не забыть ему торжественности того часа, к концу которого он, правда так и не позавтракав, заснул.
   Одно из решений, принятое у пруда в Веллингтоне, привело Браша в полдень того же дня в Армину: он проехал сорок миль, чтобы взять из местного банка все свои хранившиеся там сбережения. Банк представлял собой одну большую комнату, высокую и хорошо освещенную, с выгородкой посередине, сделанной из мрамора и сверкающих стальных решеток. Недалеко от входа в маленьком пенальчике сидел президент и предавался отчаянию. Если не произойдет чуда, его банку оставалось жить не больше недели. Банки лопались как мыльные пузыри по всем соседним штатам, и даже этот банк, всегда казавшийся ему вечным, вскоре должен будет закрыть двери.
   Браш бросил взгляд на президента, но, поборов в себе желание поговорить с ним, направился к окошечку, вынул свою чековую книжку и вырвал из нее листочек. Наклонившись к окошку, он сказал кассиру:
   – Я закрываю счет. Я забираю все, кроме процентов.
   – Простите?
   – Я забираю деньги, – повторил он так громко, будто кассир был глухим, – но проценты оставляю.
   Кассир растерянно поморгал, а потом принялся перекладывать деньги. Наконец он сказал тихим голосом:
   – Не думаю, что мы сможем сохранить ваш счет на столь малую сумму.
   – Вы не поняли. Процентную прибыль я оставляю не на счете. Она мне не нужна. Я возвращаю ее банку. Я не верю в проценты с капитала.
   Кассир начал беспомощно озираться по сторонам. Он отсчитал обе суммы и протянул их через решетку, бормоча себе под нос:
   – ...банк ...не место швыряться деньгами.
   Браш взял пятьсот долларов, а остальные отодвинул от себя. Очень громко, так, что его было слышно по всему залу, сказал:
   – Я не верю в проценты с капитала.
   Кассир подбежал к президенту и зашептал ему на ухо. Президент вскочил на ноги в таком волнении, будто ему сказали, что в хранилище проник вор. Он поспешил к выходу и успел остановить там Браша:
   – Мистер Браш.
   – Да.
   – Могу я поговорить с вами, мистер Браш? Зайдемте на минуточку ко мне.
   – Разумеется, – сказал Браш и последовал за президентом через низкие воротца в его пенальчик.
   У мистера Саутуика была большая баранья голова, к которой он постоянно и суетливо прилаживал очки или пенсне на черной сатиновой ленте. Профессиональное достоинство президента подчеркивалось громадным животом, затянутым в синюю саржу и подпоясанным золотой цепью. Браш и кассир сели по разные стороны от этого монумента, взволнованно глядя друг на друга.
   – М-м-м... м-м-м... вы решили взять свои сбережения, мистер Браш? – спросил президент мягко, словно речь шла о каком-то интимном гигиеническом вопросе.
   – Да, мистер Саутуик, – ответил Браш, прочитав имя президента на табличке, стоящей на столе.
   – ...и оставить проценты в банке?
   – Да.
   – Что бы вы хотели, чтобы мы с ними сделали?
   – Я не вправе диктовать. Деньги не мои. Я их не заработал.
   – Но это ваши деньги, мистер Браш... Я прошу прощения... ваши деньги заработали их.
   – Я не думаю, что деньги имеют право зарабатывать деньги.
   Мистер Саутуик сглотнул. Затем с тем же выражением, с каким он однажды объяснял своей дочери, что земля круглая, сказал:
   – Но деньги, которые вы поместили в наш банк... эти деньги зарабатывали деньги для нас. Проценты есть не что иное, как прибыль, которую мы делим с вами.
   – Я не верю в такую прибыль.
   Мистер Саутуик накренил свой стул и задал еще один вопрос:
   – М-м-м... м-м-м... Могу я спросить у вас, почему вы выбрали именно это время, чтобы снять деньги со счета?
   – С удовольствием отвечу на этот вопрос, мистер Саутуик. Видите ли, в последнее время я много размышлял о деньгах и банках. Я еще не до конца продумал всю проблему – придется отложить это до моего отпуска в ноябре, – но я по крайней мере понял, что накопление денег – не для меня. До сих пор я считал, что какую-то сумму – допустим, пятьсот долларов – можно отложить на случай старости, операции аппендикса, неожиданной женитьбы, короче, как люди говорят, на черный день! Но теперь я вижу, что ошибался. Я принял обет, мистер Саутуик; я принял обет Добровольной Бедности.
   – Чего, простите? – переспросил мистер Саутуик, выкатив глаза.
   – Добровольной Бедности, как Ганди. Вообще-то я более или менее всегда следовал этому принципу. Главное – не откладывать денег, нигде. Понимаете?
   Мистер Саутуик вытер лоб.
   – Когда я получал очередную зарплату, – продолжал Браш чистосердечно, – я тут же избавлялся от оставшихся с прошлого месяца денег, но в глубине души я всегда знал, что это не совсем честно. По отношению к самому себе – я-то ведь знал, что в вашем банке у меня лежат пятьсот долларов. Но с этого момента, мистер Саутуик, я более не нуждаюсь в банках. То, что я хранил деньги у вас, – явный признак страха.
   – Страха! – вскричал мистер Саутуик и так хлопнул по колокольчику, лежащему на столе, что он свалился на пол.
   – Да, – сказал Браш, голос которого повышался вместе с уверенностью в правоте своего дела. – Никто из хранящих деньги в банке не может быть счастлив. Люди прячут деньги в вашем банке только потому, что боятся черного дня. Они боятся, как говорится, самого худшего. Мистер Саутуик, вы верите в Бога?
   Мистер Саутуик был старостой Первой пресвитерианской церкви и в течение последних двадцати лет хранителем красной бархатной сумы для сбора пожертвований, но, услышав вопрос, он дернулся, словно его с силой ударили под ребра. К нему подошел служащий банка.
   – Идите на перекресток и срочно приведите мистера Гогарти, – хрипло приказал президент. – Ступайте.
   – Тогда вы понимаете, о чем я говорю, – продолжал Браш. Его голос теперь был слышен по всему залу. Служащие банка и клиенты побросали свои дела и внимательно прислушивались. – У хорошего человека нет черных дней. Ему нечего бояться. Откладывать деньги – значит бояться, а один страх порождает другой, тот, в свою очередь, – третий. Ни один вкладчик банка не может быть счастлив. Я удивляюсь, как ваши клиенты, мистер Саутуик, могут вообще спать по ночам. Они, видимо, лежат без сна и со страхом думают, что будет с ними, когда они состарятся, заболеют или когда лопнет банк...
   – Прекратите! Прекратите сейчас же! – закричал мистер Саутуик, побагровев. В зал вошел полицейский. – Арестуйте этого человека, мистер Гогарти. Он нарушает порядок. Уведите его отсюда немедленно.
   Браш повернулся к полицейскому.
   – К вашим услугам, – сказал он. – Что я такого сделал? Я ничего не сделал. Я все расскажу судье. Я повторю каждому то, что говорил здесь.
   – Пошли. Не дергайся.
   – Вам нет нужды пихать меня, – сказал Браш. – Я сам с радостью пойду.
   Его отвели в тюрьму.
   – Меня зовут Джордж Марвин Браш, – сказал он, хватая руку начальника тюрьмы.
   – Убери свою грязную лапу, – сказал начальник тюрьмы. – Джерри, сними у него отпечатки пальцев.
   Браша привели в другую комнату, где снимали отпечатки пальцев и фотографировали.
   – Меня зовут Джордж Марвин Браш, – сказал он, протягивая фотографу руку.
   – Как дела? – спросил фотограф. – Рад познакомиться. Меня зовут Бохардас.
   – Простите, не расслышал, – вежливо сказал Браш.
   – Бохардас... Джерри Бохардас.
   Джерри Бохардас был добродушный отставной полицейский, несколько сонный и медлительный. Седая прядь волос спадала ему на глаз.
   – Будьте добры, встаньте рядом вот с этим стеклянным столом, – сказал он. – Хороша погодка сегодня.
   – Прекрасная, – сказал Браш. – На улице превосходно.
   – А теперь, мистер Браш, прижмите вашу ладонь вот к этому листу бумаги, пожалуйста. Ладненько. Очень хорошо. Очень. – Понизив голос, он добавил доверительно: – Не переживайте, мистер Браш. Это пустая формальность. Ничего серьезного. Эти отпечатки посылают в Вашингтон, где хранится еще восемьдесят пять тысяч таких же – некоторые сняты с шерифов и мэров, сэр, вот так-то! Не удивлюсь, если и парочка сенаторов туда попала. А теперь другую руку, дружище. Вот и ладненько. Так вы что, в первый раз?