— Даунз здесь, — произнес охранник и стал слушать. — Хорошо. Мы придем прямо туда. — Даунз убрал трубку и обернулся к Сондгарду:
— Вы хотите пройти вниз? Там сам старый мистер Лаундес. Он что-то нашел.
— Конечно. Ларри, подожди здесь доктора Уолша. Я сейчас вернусь.
Ларри неохотно кивнул. Было совершенно ясно, что ему очень не нравится идея разделить их отряд на две группы. Ему, едва исполнилось двадцать, младшекурсник, один из “особенных” Сондгарда, тех иногда появляющихся студентов, которые производят впечатление, что они все хотят знать и верят, будто их преподаватели знают именно то, что они хотят знать.
Темпл приехал сюда, считая, что станет на лето полицейским, регулирующим дорожное движение, да и Сондгард ожидал того же. Капитан отдал ему ночные дежурства, потому что такое патрулирование было намного проще и спокойнее, чем дневное, а еще потому, что рассчитывал, что Ларри найдет в этой работе романтическое удовольствие. Ни один из них не предполагал, что мальчишке придется увидеть зверски убитого человека. Ларри держался намного лучше, чем ожидал Сондгард. Отчасти, подумал капитан, Темпл чувствует себя уверенно из-за присутствия Фрэнка и Гарри. Парни явно выглядели профессионалами, и мальчик готов был отдать все на свете, лишь бы не показаться им молодым и бесполезным.
Сондгард и Гарри сели в машину, Даунз вел ее, и, пока они спускались по дороге, капитан показал на телефон:
— Техническая новинка.
— Прямая связь с домом. Это уоки-токи, только усовершенствованный. Так что они могут звонить нам, если мы на патрулировании, а в доме что-то случилось. Кто-то пытается вломиться в дом, например.
— Что нашел мистер Лаундес?
— Какую-то надпись внизу у озера.
— Надпись?
Но Гарри больше ничего не знал, и оставшуюся часть пути они проехали молча. Даунз остановил машину в конце дороги перед гаражом, мужчины обошли его и стали спускаться к озеру.
Эверетт Лаундес стоял там, у самой кромки воды. Высокий худощавый старик, одетый в вельветовые брюки и большой серый вязаный свитер. Пышная грива седых волос сверкала на солнце, встававшем за озером. Увидев, что мужчины приближаются, Лаундес отправился им навстречу:
— Эрик Сондгард! Рад снова видеть вас.
— Я тоже рад, мистер Лаундес.
Они пожали друг другу руки, и старик заметил:
— Хотя обстоятельства для новой встречи не из лучших.
Идемте.
Все трое спустились к воде. В нескольких футах от озера лужайка кончалась, а земля там была темной и влажной.
— Вам придется встать под правильным углом, чтобы вообще разглядеть это. Я заметил ее, только спустившись сюда. Вон там.
Видите?
Сондгард увидел. Три слова, одно под другим, нацарапанные в грязи неровными кривыми буквами, часть букв была даже не дописана до конца.
РОБЕРТ
РОБЕРТ
РОБЕРТ
— Значит, он действительно подходил к дому, — заметил капитан.
— Но не заходил внутрь, — уточнил Лаундес. — Мы в этом совершенно уверены.
— Он оставляет записки, — задумчиво проговорил Сондгард. — Это уже вторая.
— Вы полагаете, что речь идет об одном и том же человеке?
О том, кто убил вчера девушку?
— Я почти уверен в этом.
— И вы говорите, что он уже оставил одну записку. Но это трудно назвать запиской, не так ли?
— Первую тоже. Мылом на зеркале. “Я сожалею”.
— Вы думаете, что он один из тех типов, которые действительно хотят, чтобы их поймали? — поинтересовался Гарри. — Ну, вы знаете... “Остановите меня, пока я не совершил еще одно убийство”.
— Может быть. Он не в своем уме, вот и все, что я в настоящий момент знаю наверняка. Поэтому я не могу понять, что означают его записки.
— Вы полагаете, что это его собственное имя? — осведомился Лаундес.
— Думаю, что да. Убитого звали Эдди, верно?
Даунз кивнул:
— Правильно.
— Ив нашем доме нет никого по имени Роберт, — добавил Лаундес.
Сондгард отвернулся от озера и посмотрел на дорогу. Капитан хмурился, пытаясь понять.
— Он перелез через ворота. Я не думаю, что он лез сюда, чтобы убить Эдди. Он даже не подозревал, что Эдди тут. Не заметил его. А если бы он заметил Эдди, тогда Эдди должен был бы заметить его.
— Эдди не позволил бы ему перелезать через ворота, — подтвердил Даунз. — А их просто так не перепрыгнешь.
— Совершенно верно. Итак, он перелез и пошел по дороге, вот тут-то Эдди его и обнаружил. Они бросились друг на друга, он убил Эдди, а затем продолжил свой путь сюда. Он не пытался войти в дом, или... А как насчет гаража? Или эллинга?
— Мы проверили их, — сообщил Гарри. — Прошлой ночью они оба были заперты. Сегодня утром мы нашли их запертыми.
— Хорошо. Значит, он спустился сюда, прошел до самого берега. Здесь он сел, как я полагаю, или встал на колени. И написал на земле это имя. Возможно, свое собственное имя. Но может, и нет. Как бы то ни было, после этого он встал и ушел.
— Вы знаете, — заметил Лаундес. — Я, может быть, сейчас скажу странную вещь, учитывая, что бедный Эдди Креншоу едва успел остыть, но мне кажется, что я испытываю жалость к этому человеку. Я почти смог увидеть его сейчас, когда вы описывали его передвижения, и он на самом деле печальный и отчаявшийся человек.
— А также он крайне опасен, — добавил Даунз.
— Я признаю это.
— Я знаю, что вы имеете в виду, — ответил капитан. — У меня было точно такое же ощущение.
Сондгард снова оглянулся на дорогу и увидел, что к дому приближается бело-голубая патрульная машина. — Это еще что?
Капитан полез вверх по склону. Лаундес и Даунз последовали за ним.
Сондгард добрался до края дороги в тот момент, когда Ларри остановил свой “форд”. Его лицо побледнело еще больше, а глаза раскрылись еще шире. Темпл изогнулся, чтобы крикнуть через дальнее от себя окошко:
— Доктор Сондгард! Они хотят, чтобы вы немедленно приехали.
— Кто? Доктор Уолш там?
— Да, сэр, но случилось кое-что еще. Кое-что еще произошло в театре.
Он проснулся, приподнял тяжелые веки и обвел комнату затуманенным взглядом: судя по освещенности комнаты, было еще очень рано. Не так уж много времени прошло с тех пор, как Мэл после часу ночи лег вчера спать. Если он хочет быть в форме сегодня, ему следует поспать еще.
Но ему не удалось. Вначале любопытство заставило его вновь открыть глаза, чтобы узнать, который час. Затем Дэниэлсу пришлось порыться на ночном столике в поисках своих часов, из-за чего Мэл совсем проснулся. Его глаза болели от дневного света, но веки уже совсем открылись; судя по всему, заснуть опять будет трудно. Наконец Дэниэлс обнаружил свои часы, они показывали двадцать минут седьмого.
Пять часов сна. Невозможно.
Мэл со стоном упал на кровать. Он ДОЛЖЕН снова заснуть.
Но тут напомнило о себе пиво, выпитое вчера вечером, Дэниэлсу пришлось встать и отправиться в ванную. Пол казался ледяным его босым ступням, ключ не желал открывать дверь, кафельные плитки в ванной были еще холоднее. К тому времени, когда Мэл вернулся в постель, он уже понял безнадежность своей попытки, но все же постарался заснуть.
Дэниэлс никак не мог найти удобную позу, он ворочался, крутился, мял простыни, натягивал одеяло до подбородка, подгибал колени, но ничто не помогало. Нижняя простыня сбилась в твердые складки под его ребрами, а верхняя простыня и одеяло свисали то на одну, то на другую сторону постели, казались короткими и давили на ступни.
А еще Дэниэлс проголодался.
Наконец Мэлу пришлось встать. Дэниэлс отбросил постылые простыню и одеяло и сел. Он снова взял часы, надел их на запястье и взглянул на них, абсолютно убежденный, что проснулся, как минимум, полчаса тому назад — он ведь так долго пытался заснуть! — но стрелки показывали двадцать пять минут седьмого. Прошло всего пять минут.
Мэл встал с постели, оделся, потянулся за сигаретами и сунул одну в рот. У него появилось предчувствие, что вкус ее будет гадким, и он убрал сигарету в пачку. Дэниэлс сгреб полотенце, направился через холл в ванную, вымыл лицо и руки, а затем вернулся и закончил одеваться, отыскав чистую рубашку.
Мэл спускался вниз, собираясь пойти на кухню, чтобы приготовить себе чашку кофе, но к тому времени, когда Дэниэлс добрался до первого этажа, у него появились мысли получше. В его нынешнем состоянии не стоит связываться с печками и хрупкими тарелками. Может быть, бар за дорогой уже открылся, или, на худой конец, там найдется кто-то, готовый сделать ему чашку кофе.
Мэл отпер входную дверь и вышел на улицу, вдыхая холодный сырой воздух. Желто-оранжевое солнце футов на шесть поднялось над горизонтом, оно было прямо на уровне глаз Дэниэлса и мгновенно ослепило молодого человека. Мэл зажмурился, посмотрел направо и увидел три машины, припаркованные перед театром. Белый “континенталь”, принадлежащий, как теперь выяснил Дэниэлс, Луин Кемпбелл, которая играла здесь ради удовольствия владеть им, а вовсе не ради денег, и красный “GMC” Боба Холдемана. Но маленький старый пыльный “додж” — собственность Мэри-Энн Маккендрик — тоже стоял здесь. Какого черта она тут делает в такую рань?
Мэл решил пойти и разузнать.
Дэниэлс спустился с крыльца и по хрустящему под ногами гравию направился к театру. Но все двери оказались запертыми. Восемь дверей, восемь стеклянных дверей, выстроившихся в ряд. Мэл проверил каждую, одну за другой, и все они оказались запертыми.
Мэри-Энн оставила свою машину здесь? Девушка вернулась домой без нее?
Это было глупо. Дэниэлс постучал в ближайшую стеклянную дверь. Затем он сильнее поколотил в нее. Наконец Мэл увидел, как одна из внутренних дверей приоткрылась, и Мэри-Энн собственной персоной направилась к нему через вестибюль. Девушка узнала его, она подошла ближе и, стоя по другую сторону стеклянной двери, спросила:
— Что вы хотите?
Ее голос звучал приглушенно и отстраненно.
Мэл просто смотрел на нее. Дэниэлс не знал, как ответить на ее вопрос в пяти или шести словах, а больше пяти-шести слов и не скажешь, если беседа происходит через запертую стеклянную дверь. Мэри-Энн ждала, Мэл тоже ждал. Но наконец молодой человек сумел облечь свои мысли в наиболее простую форму и закричал через дверь:
— Я хочу чашку кофе.
Мэри-Энн удивилась, но прокричала через стекло:
— У меня нет кофе.
— Послушайте, может быть, они, — Дэниэлс повернул голову и указал на бар, — открывают в это время и...
Это была плохая мысль. Мэл с несчастным видом посмотрел на девушку через стекло.
— Мы действительно должны все время кричать через эту дверь?
— Кофе на кухне! — закричала Мэри-Энн и повернулась, чтобы уйти.
— Будь он проклят!
Девушка удивленно обернулась:
— Что с вами происходит?
— Послушайте! — закричал он. — Вам не следует запирать эту чертову дверь. Нет необходимости, потому что... Ради всего святого, я не убивал ее!
— Я не сказала, что вы это сделали! Этот капитан объяснил мне, я не мог убить ее. По времени не получается...
— Просто чудесно для вас! — Мэри-Энн пыталась кричать с сарказмом. — Но мне нужно работать.
— В шесть утра?
Девушка подошла вплотную к двери и внимательно посмотрела на Мэла:
— Вы пьяны?
— Нет! У меня похмелье!
Больше Дэниэлс ничего не смог сделать. Ему показалось, что его голова развалилась на две части и обжигающий солнечный свет проник внутрь. Мэл поднял лицо вверх, положил ладонь на лоб и пошел прочь.
— Не важно, — пробормотал Дэниэлс слишком тихо, чтобы девушка не могла услышать его. — Просто не обращай внимания.
За его спиной послышалась серия щелчков, и Мэри-Энн распахнула дверь. Когда Мэл обернулся, девушка стояла в дверях и, улыбаясь, смотрела на него.
— Каждый раз, когда я вас вижу, у вас похмелье, — сообщила Мэри-Энн. — Или у вас похмелье бывает каждый день?
— Кроме Великого поста.
— Вы хотите, чтобы кто-нибудь приготовил вам чашку кофе?
— Я не знал, когда миссис — как там ее зовут?.. — приходит готовить завтрак, а если бы я попытался сделать это самостоятельно, то, боюсь, взорвал бы дом.
— Она вообще не придет. Она звонила вчера вечером. Убийство напугало ее. Она вернется, когда изверга поймают, но не раньше. Это она так сказала — изверга.
— Слово не хуже других.
— Это верно; вы же видели ее. Поэтому я считаю, вполне естественно, что у вас сегодня похмелье.
— Благодарю вас.
Мэл потянулся за сигаретой, но опять передумал. Сперва кофе. Затем ему в голову пришла еще одна мысль:
— Вы в самом деле работаете в шесть утра?
— Сейчас не шесть утра, а больше половины седьмого. Да, я действительно работаю. Точнее, работала до тех пор, пока вы не появились.
— И вы всегда работаете в шесть утра?
— В шесть тридцать. Нет, не всегда. Но накопилось много работы, и я думаю, что у меня не будет времени поработать днем. — Мэри-Энн засмеялась и похлопала его по руке:
— Пойдемте. Я приготовлю вам кофе.
Они направились к дому, и по пути Дэниэлс поинтересовался:
— Кстати, а что вы здесь делаете? Я имею в виду, что я знаю, чем вы занимаетесь: реклама, ассистент режиссера и все такое, но как вы здесь оказались? Вы хотите быть актрисой?
— Нет, еще глупее.
Сейчас девушка казалась менее уверенной в себе, более молодой и застенчивой.
Так как Мэри-Энн не продолжала, Мэл подбодрил ее:
— Кем же тогда?
— Режиссером.
Девушка произнесла это так тихо, запинаясь, что Дэниэлс едва смог расслышать ее слова. Как только Мэри-Энн выговорила это, она словно обрела силы, слова полились из нее потоком:
— Я хочу быть режиссером, Мэл. Я знаю, считается, что женщинам не следует даже думать об этом, но именно этого я хочу.
У меня так много идей, задумок, которые я хочу осуществить... У меня дома есть пьесы, сотни пьес, полные постановочных замечаний, расписывающих каждый поворот, каждый шаг. У меня есть распределение ролей... Вы бы не поверили в некоторые из моих замыслов, я хотела бы поставить такие вещи, пригласить таких людей! И фильмы!
Они стояли сейчас на крыльце, но не приближались к кухне. Мэри-Энн замерла перед дверью, ее лицо оживилось, слова стали быстрыми, выразительными, руки непрерывно двигались, пока девушка говорила:
— Есть так много вещей, никем не испробованных. Я иду в кино, я вижу какую-то сцену и говорю себе: “Почему бы им не сделать это вот так? Почему бы им не поставить камеру здесь и здесь, почему бы им не поставить такую-то декорацию?.. Ох, я не знаю, просто... просто я вижу все совершенно иначе! И когда я вижу, как работает Ральф... Он ужасно хороший режиссер, Мэл, он правда очень хороший, но я смотрю на него и думаю: “Почему у него актеры не делают это и это? Почему не...” Вы знаете, кто мой идеал? Марго Джонс, вот кто. Иметь свой собственный театр, мой собственный театр, быть режиссером, находить новые пьесы, новые способы ставить их, новые... новые... новые подходы. Я делаю все это мысленно. Я все больше узнаю каждый день, и я не брезгую тем, чем занимаюсь. Я буду делать рекламу, готовить кофе или выполнять обязанности суфлера. Я не переживаю, потому что таким образом я... Я просто становлюсь ближе и продолжаю учиться. Понимаете?
Было еще слишком раннее утро, чтобы Мэл смог вполне понять то, что говорила Мэри-Энн, но Дэниэлс почувствовал силу ее желания. Молодой человек отреагировал так, как всегда реагировал на беззаветную страсть, немного завидуя и сожалея, потому что такое пламя редко горит долго в нашем мире, не испытывающем потребности в подобном тепле. Его голос стал более серьезным и сочувствующим, чем сам Дэниэлс мог ожидать, когда он посоветовал:
— Тогда вам следует поехать в Нью-Йорк. Здесь вы ничего не добьетесь.
— Марго Джонс не работала в Нью-Йорке, она работала в Далласе.
— Иногда она работала и в Нью-Йорке, а Картье-Айл не Даллас.
Совершенно неожиданно девушка поникла, словно вдруг уже испытав вкус поражения.
— Я знаю, — проговорила Мэри-Энн. — Но я трусиха. Мне двадцать два; если я собираюсь вообще начинать, мне надо этим заняться сейчас. Но вы не можете себе представить, Мэл, как меня пугает Нью-Йорк. Сидя здесь, я могу заставить себя поверить, что я все еще учусь, все еще накапливаю знания, все еще готовлюсь к моему большому дню. Но поехать в Нью-Йорк... Я ведь никого там не знаю, я бы не знала, с чего начать и что сделать. Если бы я хотела быть актрисой, я могла бы начать с маленьких ролей и расти постепенно. Но не существует маленьких ролей для режиссеров, их просто не существует.
— Вы когда-нибудь что-нибудь ставили?
— Ах, ничего, ничего. — Девушка раздраженно затрясла головой. — Только в школе, и еще маленькие постановки в церкви, а иногда делала здесь кое-какие сцены за Ральфа, вот и все.
— Ну что ж, вы встречали здесь людей, людей из Нью-Йорка. Разве вы не можете познакомиться с кем-то, с теми людьми, кто сможет помочь вам, когда вы приедете в Нью-Йорк, кто представит вас кому-то еще, имеющему возможность помочь вам?
— Я не знаю, я думаю... — Девушка покачала головой. — Я просто трусиха, и ничего больше. Я не знаю, решусь ли я когда-нибудь продолжить или нет. Возможно, я просто организую маленький театр в Картье-Айл на зимний сезон, а летом буду продолжать заниматься рекламой для этого театра; и умру семидесятитрехлетней городской сумасшедшей. Пойдемте, я приготовлю вам кофе.
Мэри-Энн открыла дверь и направилась через холл к кухне.
Мэл последовал за ней со словами:
— Послушайте, почему бы не...
— Нет, не нужно. Я не хочу больше говорить об этом. Во всяком случае, не сейчас.
— Попозже?
— Да-да, попозже.
Они толкнули тяжелую дверь, вошли в кухню и одновременно заметили это.
Кухонный стол. Покрытый красной массой, отвратительно красной бугорчатой липкой массой. Словно кто-то нарезал на маленькие кусочки сырое мясо и полил его кровью, а вся эта мешанина уже наполовину свернулась и покрылась струпьями.
И нацарапанные на ней кривые скачущие линии, узкие линии, позволяющие увидеть крышку стола; линии складывались в слова: “ЭТО СДЕЛАЛ БОББИ”.
Мэри-Энн отступила к стене, глядя на это широко открытыми глазами, прижав ладонь ко рту. Ее голос звучал очень слабо и испуганно, когда она проговорила:
— Вам лучше позвонить в полицию, Мэл. Вам лучше поспешить и позвонить в полицию.
Глава 7
— Вы хотите пройти вниз? Там сам старый мистер Лаундес. Он что-то нашел.
— Конечно. Ларри, подожди здесь доктора Уолша. Я сейчас вернусь.
Ларри неохотно кивнул. Было совершенно ясно, что ему очень не нравится идея разделить их отряд на две группы. Ему, едва исполнилось двадцать, младшекурсник, один из “особенных” Сондгарда, тех иногда появляющихся студентов, которые производят впечатление, что они все хотят знать и верят, будто их преподаватели знают именно то, что они хотят знать.
Темпл приехал сюда, считая, что станет на лето полицейским, регулирующим дорожное движение, да и Сондгард ожидал того же. Капитан отдал ему ночные дежурства, потому что такое патрулирование было намного проще и спокойнее, чем дневное, а еще потому, что рассчитывал, что Ларри найдет в этой работе романтическое удовольствие. Ни один из них не предполагал, что мальчишке придется увидеть зверски убитого человека. Ларри держался намного лучше, чем ожидал Сондгард. Отчасти, подумал капитан, Темпл чувствует себя уверенно из-за присутствия Фрэнка и Гарри. Парни явно выглядели профессионалами, и мальчик готов был отдать все на свете, лишь бы не показаться им молодым и бесполезным.
Сондгард и Гарри сели в машину, Даунз вел ее, и, пока они спускались по дороге, капитан показал на телефон:
— Техническая новинка.
— Прямая связь с домом. Это уоки-токи, только усовершенствованный. Так что они могут звонить нам, если мы на патрулировании, а в доме что-то случилось. Кто-то пытается вломиться в дом, например.
— Что нашел мистер Лаундес?
— Какую-то надпись внизу у озера.
— Надпись?
Но Гарри больше ничего не знал, и оставшуюся часть пути они проехали молча. Даунз остановил машину в конце дороги перед гаражом, мужчины обошли его и стали спускаться к озеру.
Эверетт Лаундес стоял там, у самой кромки воды. Высокий худощавый старик, одетый в вельветовые брюки и большой серый вязаный свитер. Пышная грива седых волос сверкала на солнце, встававшем за озером. Увидев, что мужчины приближаются, Лаундес отправился им навстречу:
— Эрик Сондгард! Рад снова видеть вас.
— Я тоже рад, мистер Лаундес.
Они пожали друг другу руки, и старик заметил:
— Хотя обстоятельства для новой встречи не из лучших.
Идемте.
Все трое спустились к воде. В нескольких футах от озера лужайка кончалась, а земля там была темной и влажной.
— Вам придется встать под правильным углом, чтобы вообще разглядеть это. Я заметил ее, только спустившись сюда. Вон там.
Видите?
Сондгард увидел. Три слова, одно под другим, нацарапанные в грязи неровными кривыми буквами, часть букв была даже не дописана до конца.
РОБЕРТ
РОБЕРТ
РОБЕРТ
— Значит, он действительно подходил к дому, — заметил капитан.
— Но не заходил внутрь, — уточнил Лаундес. — Мы в этом совершенно уверены.
— Он оставляет записки, — задумчиво проговорил Сондгард. — Это уже вторая.
— Вы полагаете, что речь идет об одном и том же человеке?
О том, кто убил вчера девушку?
— Я почти уверен в этом.
— И вы говорите, что он уже оставил одну записку. Но это трудно назвать запиской, не так ли?
— Первую тоже. Мылом на зеркале. “Я сожалею”.
— Вы думаете, что он один из тех типов, которые действительно хотят, чтобы их поймали? — поинтересовался Гарри. — Ну, вы знаете... “Остановите меня, пока я не совершил еще одно убийство”.
— Может быть. Он не в своем уме, вот и все, что я в настоящий момент знаю наверняка. Поэтому я не могу понять, что означают его записки.
— Вы полагаете, что это его собственное имя? — осведомился Лаундес.
— Думаю, что да. Убитого звали Эдди, верно?
Даунз кивнул:
— Правильно.
— Ив нашем доме нет никого по имени Роберт, — добавил Лаундес.
Сондгард отвернулся от озера и посмотрел на дорогу. Капитан хмурился, пытаясь понять.
— Он перелез через ворота. Я не думаю, что он лез сюда, чтобы убить Эдди. Он даже не подозревал, что Эдди тут. Не заметил его. А если бы он заметил Эдди, тогда Эдди должен был бы заметить его.
— Эдди не позволил бы ему перелезать через ворота, — подтвердил Даунз. — А их просто так не перепрыгнешь.
— Совершенно верно. Итак, он перелез и пошел по дороге, вот тут-то Эдди его и обнаружил. Они бросились друг на друга, он убил Эдди, а затем продолжил свой путь сюда. Он не пытался войти в дом, или... А как насчет гаража? Или эллинга?
— Мы проверили их, — сообщил Гарри. — Прошлой ночью они оба были заперты. Сегодня утром мы нашли их запертыми.
— Хорошо. Значит, он спустился сюда, прошел до самого берега. Здесь он сел, как я полагаю, или встал на колени. И написал на земле это имя. Возможно, свое собственное имя. Но может, и нет. Как бы то ни было, после этого он встал и ушел.
— Вы знаете, — заметил Лаундес. — Я, может быть, сейчас скажу странную вещь, учитывая, что бедный Эдди Креншоу едва успел остыть, но мне кажется, что я испытываю жалость к этому человеку. Я почти смог увидеть его сейчас, когда вы описывали его передвижения, и он на самом деле печальный и отчаявшийся человек.
— А также он крайне опасен, — добавил Даунз.
— Я признаю это.
— Я знаю, что вы имеете в виду, — ответил капитан. — У меня было точно такое же ощущение.
Сондгард снова оглянулся на дорогу и увидел, что к дому приближается бело-голубая патрульная машина. — Это еще что?
Капитан полез вверх по склону. Лаундес и Даунз последовали за ним.
Сондгард добрался до края дороги в тот момент, когда Ларри остановил свой “форд”. Его лицо побледнело еще больше, а глаза раскрылись еще шире. Темпл изогнулся, чтобы крикнуть через дальнее от себя окошко:
— Доктор Сондгард! Они хотят, чтобы вы немедленно приехали.
— Кто? Доктор Уолш там?
— Да, сэр, но случилось кое-что еще. Кое-что еще произошло в театре.
* * *
Мэл не мог больше спать.Он проснулся, приподнял тяжелые веки и обвел комнату затуманенным взглядом: судя по освещенности комнаты, было еще очень рано. Не так уж много времени прошло с тех пор, как Мэл после часу ночи лег вчера спать. Если он хочет быть в форме сегодня, ему следует поспать еще.
Но ему не удалось. Вначале любопытство заставило его вновь открыть глаза, чтобы узнать, который час. Затем Дэниэлсу пришлось порыться на ночном столике в поисках своих часов, из-за чего Мэл совсем проснулся. Его глаза болели от дневного света, но веки уже совсем открылись; судя по всему, заснуть опять будет трудно. Наконец Дэниэлс обнаружил свои часы, они показывали двадцать минут седьмого.
Пять часов сна. Невозможно.
Мэл со стоном упал на кровать. Он ДОЛЖЕН снова заснуть.
Но тут напомнило о себе пиво, выпитое вчера вечером, Дэниэлсу пришлось встать и отправиться в ванную. Пол казался ледяным его босым ступням, ключ не желал открывать дверь, кафельные плитки в ванной были еще холоднее. К тому времени, когда Мэл вернулся в постель, он уже понял безнадежность своей попытки, но все же постарался заснуть.
Дэниэлс никак не мог найти удобную позу, он ворочался, крутился, мял простыни, натягивал одеяло до подбородка, подгибал колени, но ничто не помогало. Нижняя простыня сбилась в твердые складки под его ребрами, а верхняя простыня и одеяло свисали то на одну, то на другую сторону постели, казались короткими и давили на ступни.
А еще Дэниэлс проголодался.
Наконец Мэлу пришлось встать. Дэниэлс отбросил постылые простыню и одеяло и сел. Он снова взял часы, надел их на запястье и взглянул на них, абсолютно убежденный, что проснулся, как минимум, полчаса тому назад — он ведь так долго пытался заснуть! — но стрелки показывали двадцать пять минут седьмого. Прошло всего пять минут.
Мэл встал с постели, оделся, потянулся за сигаретами и сунул одну в рот. У него появилось предчувствие, что вкус ее будет гадким, и он убрал сигарету в пачку. Дэниэлс сгреб полотенце, направился через холл в ванную, вымыл лицо и руки, а затем вернулся и закончил одеваться, отыскав чистую рубашку.
Мэл спускался вниз, собираясь пойти на кухню, чтобы приготовить себе чашку кофе, но к тому времени, когда Дэниэлс добрался до первого этажа, у него появились мысли получше. В его нынешнем состоянии не стоит связываться с печками и хрупкими тарелками. Может быть, бар за дорогой уже открылся, или, на худой конец, там найдется кто-то, готовый сделать ему чашку кофе.
Мэл отпер входную дверь и вышел на улицу, вдыхая холодный сырой воздух. Желто-оранжевое солнце футов на шесть поднялось над горизонтом, оно было прямо на уровне глаз Дэниэлса и мгновенно ослепило молодого человека. Мэл зажмурился, посмотрел направо и увидел три машины, припаркованные перед театром. Белый “континенталь”, принадлежащий, как теперь выяснил Дэниэлс, Луин Кемпбелл, которая играла здесь ради удовольствия владеть им, а вовсе не ради денег, и красный “GMC” Боба Холдемана. Но маленький старый пыльный “додж” — собственность Мэри-Энн Маккендрик — тоже стоял здесь. Какого черта она тут делает в такую рань?
Мэл решил пойти и разузнать.
Дэниэлс спустился с крыльца и по хрустящему под ногами гравию направился к театру. Но все двери оказались запертыми. Восемь дверей, восемь стеклянных дверей, выстроившихся в ряд. Мэл проверил каждую, одну за другой, и все они оказались запертыми.
Мэри-Энн оставила свою машину здесь? Девушка вернулась домой без нее?
Это было глупо. Дэниэлс постучал в ближайшую стеклянную дверь. Затем он сильнее поколотил в нее. Наконец Мэл увидел, как одна из внутренних дверей приоткрылась, и Мэри-Энн собственной персоной направилась к нему через вестибюль. Девушка узнала его, она подошла ближе и, стоя по другую сторону стеклянной двери, спросила:
— Что вы хотите?
Ее голос звучал приглушенно и отстраненно.
Мэл просто смотрел на нее. Дэниэлс не знал, как ответить на ее вопрос в пяти или шести словах, а больше пяти-шести слов и не скажешь, если беседа происходит через запертую стеклянную дверь. Мэри-Энн ждала, Мэл тоже ждал. Но наконец молодой человек сумел облечь свои мысли в наиболее простую форму и закричал через дверь:
— Я хочу чашку кофе.
Мэри-Энн удивилась, но прокричала через стекло:
— У меня нет кофе.
— Послушайте, может быть, они, — Дэниэлс повернул голову и указал на бар, — открывают в это время и...
Это была плохая мысль. Мэл с несчастным видом посмотрел на девушку через стекло.
— Мы действительно должны все время кричать через эту дверь?
— Кофе на кухне! — закричала Мэри-Энн и повернулась, чтобы уйти.
— Будь он проклят!
Девушка удивленно обернулась:
— Что с вами происходит?
— Послушайте! — закричал он. — Вам не следует запирать эту чертову дверь. Нет необходимости, потому что... Ради всего святого, я не убивал ее!
— Я не сказала, что вы это сделали! Этот капитан объяснил мне, я не мог убить ее. По времени не получается...
— Просто чудесно для вас! — Мэри-Энн пыталась кричать с сарказмом. — Но мне нужно работать.
— В шесть утра?
Девушка подошла вплотную к двери и внимательно посмотрела на Мэла:
— Вы пьяны?
— Нет! У меня похмелье!
Больше Дэниэлс ничего не смог сделать. Ему показалось, что его голова развалилась на две части и обжигающий солнечный свет проник внутрь. Мэл поднял лицо вверх, положил ладонь на лоб и пошел прочь.
— Не важно, — пробормотал Дэниэлс слишком тихо, чтобы девушка не могла услышать его. — Просто не обращай внимания.
За его спиной послышалась серия щелчков, и Мэри-Энн распахнула дверь. Когда Мэл обернулся, девушка стояла в дверях и, улыбаясь, смотрела на него.
— Каждый раз, когда я вас вижу, у вас похмелье, — сообщила Мэри-Энн. — Или у вас похмелье бывает каждый день?
— Кроме Великого поста.
— Вы хотите, чтобы кто-нибудь приготовил вам чашку кофе?
— Я не знал, когда миссис — как там ее зовут?.. — приходит готовить завтрак, а если бы я попытался сделать это самостоятельно, то, боюсь, взорвал бы дом.
— Она вообще не придет. Она звонила вчера вечером. Убийство напугало ее. Она вернется, когда изверга поймают, но не раньше. Это она так сказала — изверга.
— Слово не хуже других.
— Это верно; вы же видели ее. Поэтому я считаю, вполне естественно, что у вас сегодня похмелье.
— Благодарю вас.
Мэл потянулся за сигаретой, но опять передумал. Сперва кофе. Затем ему в голову пришла еще одна мысль:
— Вы в самом деле работаете в шесть утра?
— Сейчас не шесть утра, а больше половины седьмого. Да, я действительно работаю. Точнее, работала до тех пор, пока вы не появились.
— И вы всегда работаете в шесть утра?
— В шесть тридцать. Нет, не всегда. Но накопилось много работы, и я думаю, что у меня не будет времени поработать днем. — Мэри-Энн засмеялась и похлопала его по руке:
— Пойдемте. Я приготовлю вам кофе.
Они направились к дому, и по пути Дэниэлс поинтересовался:
— Кстати, а что вы здесь делаете? Я имею в виду, что я знаю, чем вы занимаетесь: реклама, ассистент режиссера и все такое, но как вы здесь оказались? Вы хотите быть актрисой?
— Нет, еще глупее.
Сейчас девушка казалась менее уверенной в себе, более молодой и застенчивой.
Так как Мэри-Энн не продолжала, Мэл подбодрил ее:
— Кем же тогда?
— Режиссером.
Девушка произнесла это так тихо, запинаясь, что Дэниэлс едва смог расслышать ее слова. Как только Мэри-Энн выговорила это, она словно обрела силы, слова полились из нее потоком:
— Я хочу быть режиссером, Мэл. Я знаю, считается, что женщинам не следует даже думать об этом, но именно этого я хочу.
У меня так много идей, задумок, которые я хочу осуществить... У меня дома есть пьесы, сотни пьес, полные постановочных замечаний, расписывающих каждый поворот, каждый шаг. У меня есть распределение ролей... Вы бы не поверили в некоторые из моих замыслов, я хотела бы поставить такие вещи, пригласить таких людей! И фильмы!
Они стояли сейчас на крыльце, но не приближались к кухне. Мэри-Энн замерла перед дверью, ее лицо оживилось, слова стали быстрыми, выразительными, руки непрерывно двигались, пока девушка говорила:
— Есть так много вещей, никем не испробованных. Я иду в кино, я вижу какую-то сцену и говорю себе: “Почему бы им не сделать это вот так? Почему бы им не поставить камеру здесь и здесь, почему бы им не поставить такую-то декорацию?.. Ох, я не знаю, просто... просто я вижу все совершенно иначе! И когда я вижу, как работает Ральф... Он ужасно хороший режиссер, Мэл, он правда очень хороший, но я смотрю на него и думаю: “Почему у него актеры не делают это и это? Почему не...” Вы знаете, кто мой идеал? Марго Джонс, вот кто. Иметь свой собственный театр, мой собственный театр, быть режиссером, находить новые пьесы, новые способы ставить их, новые... новые... новые подходы. Я делаю все это мысленно. Я все больше узнаю каждый день, и я не брезгую тем, чем занимаюсь. Я буду делать рекламу, готовить кофе или выполнять обязанности суфлера. Я не переживаю, потому что таким образом я... Я просто становлюсь ближе и продолжаю учиться. Понимаете?
Было еще слишком раннее утро, чтобы Мэл смог вполне понять то, что говорила Мэри-Энн, но Дэниэлс почувствовал силу ее желания. Молодой человек отреагировал так, как всегда реагировал на беззаветную страсть, немного завидуя и сожалея, потому что такое пламя редко горит долго в нашем мире, не испытывающем потребности в подобном тепле. Его голос стал более серьезным и сочувствующим, чем сам Дэниэлс мог ожидать, когда он посоветовал:
— Тогда вам следует поехать в Нью-Йорк. Здесь вы ничего не добьетесь.
— Марго Джонс не работала в Нью-Йорке, она работала в Далласе.
— Иногда она работала и в Нью-Йорке, а Картье-Айл не Даллас.
Совершенно неожиданно девушка поникла, словно вдруг уже испытав вкус поражения.
— Я знаю, — проговорила Мэри-Энн. — Но я трусиха. Мне двадцать два; если я собираюсь вообще начинать, мне надо этим заняться сейчас. Но вы не можете себе представить, Мэл, как меня пугает Нью-Йорк. Сидя здесь, я могу заставить себя поверить, что я все еще учусь, все еще накапливаю знания, все еще готовлюсь к моему большому дню. Но поехать в Нью-Йорк... Я ведь никого там не знаю, я бы не знала, с чего начать и что сделать. Если бы я хотела быть актрисой, я могла бы начать с маленьких ролей и расти постепенно. Но не существует маленьких ролей для режиссеров, их просто не существует.
— Вы когда-нибудь что-нибудь ставили?
— Ах, ничего, ничего. — Девушка раздраженно затрясла головой. — Только в школе, и еще маленькие постановки в церкви, а иногда делала здесь кое-какие сцены за Ральфа, вот и все.
— Ну что ж, вы встречали здесь людей, людей из Нью-Йорка. Разве вы не можете познакомиться с кем-то, с теми людьми, кто сможет помочь вам, когда вы приедете в Нью-Йорк, кто представит вас кому-то еще, имеющему возможность помочь вам?
— Я не знаю, я думаю... — Девушка покачала головой. — Я просто трусиха, и ничего больше. Я не знаю, решусь ли я когда-нибудь продолжить или нет. Возможно, я просто организую маленький театр в Картье-Айл на зимний сезон, а летом буду продолжать заниматься рекламой для этого театра; и умру семидесятитрехлетней городской сумасшедшей. Пойдемте, я приготовлю вам кофе.
Мэри-Энн открыла дверь и направилась через холл к кухне.
Мэл последовал за ней со словами:
— Послушайте, почему бы не...
— Нет, не нужно. Я не хочу больше говорить об этом. Во всяком случае, не сейчас.
— Попозже?
— Да-да, попозже.
Они толкнули тяжелую дверь, вошли в кухню и одновременно заметили это.
Кухонный стол. Покрытый красной массой, отвратительно красной бугорчатой липкой массой. Словно кто-то нарезал на маленькие кусочки сырое мясо и полил его кровью, а вся эта мешанина уже наполовину свернулась и покрылась струпьями.
И нацарапанные на ней кривые скачущие линии, узкие линии, позволяющие увидеть крышку стола; линии складывались в слова: “ЭТО СДЕЛАЛ БОББИ”.
Мэри-Энн отступила к стене, глядя на это широко открытыми глазами, прижав ладонь ко рту. Ее голос звучал очень слабо и испуганно, когда она проговорила:
— Вам лучше позвонить в полицию, Мэл. Вам лучше поспешить и позвонить в полицию.
Глава 7
Сондгард сидел на кухонном стуле, скрестив руки перед грудью и с разочарованием и сожалением изучал послание. Сначала “РОБЕРТ РОБЕРТ РОБЕРТ”, теперь “ЭТО СДЕЛАЛ БОББИ”. А до них “Я СОЖАЛЕЮ”.
— Он хочет, чтобы его поймали, — пробормотал себе под нос Сондгард.
Этого хотела обезумевшая часть его личности. Бедное создание, вызывающее жалость. Впадающее в ярость чудовище хотело, чтобы его поймали. Он хотел, чтобы его остановили, он хотел, чтобы его наказали, он хотел, чтобы его забрали туда, где он никому не сможет причинить вреда. Он не мог заставить себя подойти к первому попавшемуся полицейскому и сдаться, поэтому он нашел другой выход. Он оставлял послания. Он позволял всему миру узнать, что он сожалеет о совершаемом им, что он не хочет совершать это, что он ждет, чтобы ему помешали делать это вновь, и, наконец, он сообщает всему миру свое имя. Роберт, Бобби.
Существует только один Роберт, связанный с летним театром, его продюсер Роберт Холдеман. Но Холдемана всегда звали Боб и никогда Робертом или Бобби. Холдеман, Сондгард не сомневался в этом, думал о себе как о Бобе, но ни в коем случае как о Роберте, ил и Бобби.
Кроме того, Холдеман НЕ МОГ совершить это. По крайней мере, продюсер не мог совершить первое преступление, убийство Сисси Уолкер. Его передвижения по театру были проверены, и на Холдемана не падала даже тень подозрения.
Он хочет, чтобы его поймали. Сондгард повторял себе эту фразу снова и снова. Он хочет, чтобы его поймали. Он оставляет нам ключи, он старается, чтобы мы его узнали. Но мы слишком глупы и не можем его понять.
Он позволил им узнать совсем немного, дал всего лишь несколько фактов. Они смогли узнать наверняка, что Сисси Уолкер и Эдди Креншоу убил один и тот же человек. Они смогли узнать наверняка, что неизвестный им человек — один из тех, кто живет в этом доме. После того как он оставил свое имя в грязи возле дома Лаундеса, он вернулся сюда и написал еще одну записку, чтобы не возникло ошибки. Он был здесь, он убил их обоих, его имя Бобби.
Или, по крайней мере, имя Бобби каким-то образом связано с ним, может так или иначе привести к нему. Потому что его не могут на самом деле звать Бобби. Сондгард составил маленький список подозреваемых, но ни одного из них не звали Бобби.
Капитан мысленно просмотрел список. Он состоял всего из четырех фамилий: Том Берне, Кен Форрест, Уилл Хенли, Род Макги.
Том Берне? Был когда-то Бобби Берне, шотландский поэт.
Может быть, предполагалось, что имя приведет к фамилии, а фамилия к другому Бернсу с другим именем? Цепочка казалась сложной и запутанной, но, возможно, именно так и работает больной ум? Сондгард не мог бы ответить.
Хорошо, а как насчет остальных? Кен Форрест. Никакой связи с именем Роберт или Бобби. Даже заглавные буквы не совпадают. Нет ни одного известного человека, которого бы звали Роберт Форрест. То же самое касается и Уилла Хенли, не совпадают заглавные буквы, а имя Роберт Хенли не выглядит знакомым. А Род Макги? Макги сказал, что его имя является сокращением от Фредрика, но, может быть, на самом деле оно происходит от Роберта? Тут, во всяком случае, одинаковые заглавные буквы в именах.
Сондгард недовольно раздраженно покачал головой. Это было хуже, чем двойной кроссворд. Хуже, чем “Поминки по Финнегану” без подстрочника. Хуже, чем детективные романы, выпускаемые каждое лето его друзьями-профессорами (но не его друзьями-полицейскими), где ключевой момент, приводящий к развязке, всегда связан со специальностью автора: это или перевернутый печатный лист в первом издании “De cititate Dei” Гутенберга, или неверное написание курдского слова “птица”, или надпись на вазе династии Минь, или следы странных минералов, вкрапленных в рукоятку малайского кинжала.
Бобби. Бобби. Это имя или прозвище. А еще жаргонное название английского полицейского. А выражение “одетый в короткие носки” использовали тинейджеры. Слово “боб” в словаре жаргона Деймона Раньона значилось синонимом “доллара”. Но что тогда? Ни один из подозреваемых не был полицейским, англичанином и тому подобное. Никто из них не являлся тинейджером. Ничье имя не было синонимом слова “доллар”.
Нет, тут не просто игра слов. Нацарапанное на столе “Бобби” — это ИМЯ, подтвержденное именем Роберт из предыдущего сообщения. Убийца оставлял ключ к самому себе, дважды открыв им свое имя. Так или иначе должна существовать возможность связать воедино это имя и убийцу.
Может быть, Сондгарду довелось столкнуться со случаем раздвоения личности? Как в “Трех ликах Евы”, где различные персонажи действовали совершенно независимо один от другого и даже брали себе разные имена. Может быть, один из этих четверых также страдает раздвоением личности, имеет второе “я”, время от времени захватывающее контроль над организмом, склонное убивать и придумавшее для себя имя Роберт или Бобби?
Если так, то перед капитаном тупик. Абсолютно невозможно угадать, кто из этих четверых прячет внутри себя вторую личность. Если бы между двумя “я” существовало полное разделение, “нормальная” личность не имела бы никаких воспоминаний о том, что сотворила вторая, скорее всего, “нормальная” личность знала бы только, что возникает пробел в памяти всякий раз, когда происходят убийства. Возможно, “нормальное” “я” даже не осознает длительность этих пробелов. Сам убийца, ожидавший вместе с другими в репетиционном зале, мог не подозревать, что именно он и является объектом охоты.
Сондгард вспомнил, что, увидев ту первую записку, нацарапанную на зеркале в ванной комнате, он подумал, что имеет дело с Джекилом и Хайдом, человеком, чей рассудок запутан, и в этой путанице Хайду — дьявольской части личности — удается одерживать верх. А сейчас капитан сомневался. Действительно ли перед ним была ситуация Джекила и Хайда, то есть двух различных личностей, действующих в одном теле.
Но как найти Хайда, если Джекил даже не подозревает о его существовании?
Вчера Сондгард, конечно, провел положенные опросы практически всех работающих в театре, просто чтобы соблюсти процедуру. Если Хайд уже действовал раньше, то некоторые полицейские подразделения могли прежде сталкиваться с Джекилом.
Но вполне возможно, что Хайд стал опасен совсем недавно и ранее преступлений не совершал. Или, может быть, этот Хайд натворил дел в Нью-Йорке (ведь все его подозреваемые оттуда), но еще не разыскивается полицией города. Нью-Йорк очень велик, уровень преступности так высок, что неизбежно огромное количество преступлений остается нераскрытым. Кроме того, Хайд мог действовать в Нью-Йорке таким образом, что Джекил не привлек внимания тамошней полиции.
Все его подозреваемые сообщили ему, что раньше у них не ; возникало проблем со служителями закона, и Сондгард принял на веру их заявления. Их слишком легко можно было проверить. Если только Джекил вовлекался хоть в одно преступление, даже в качестве свидетеля, он сообщил бы об этом и имел бы на всякий случай заготовленную историю. Солгать там, где истину так легко выяснить, — означает навлечь на себя лишние подозрения.
Тогда речь шла бы о Джекиле, знавшем о существовании и действиях Хайда, необязательно являвшихся реальными. Но если Джекил не знал о Хайде, у него не было причины лгать, потому что он и не предполагал, будто ему необходимо что-то скрывать. К тому же, мрачно подумал капитан, кто сказал, что здесь вообще мы имеем дело с ситуацией Джекила и Хайда? Есть более простой вариант: существует только одна личность, являющаяся убийцей. Личность, способная демонстрировать миру свое лишенное стыда лицо, а затем отворачиваться и совершать зверские убийства.
— Он хочет, чтобы его поймали, — пробормотал себе под нос Сондгард.
Этого хотела обезумевшая часть его личности. Бедное создание, вызывающее жалость. Впадающее в ярость чудовище хотело, чтобы его поймали. Он хотел, чтобы его остановили, он хотел, чтобы его наказали, он хотел, чтобы его забрали туда, где он никому не сможет причинить вреда. Он не мог заставить себя подойти к первому попавшемуся полицейскому и сдаться, поэтому он нашел другой выход. Он оставлял послания. Он позволял всему миру узнать, что он сожалеет о совершаемом им, что он не хочет совершать это, что он ждет, чтобы ему помешали делать это вновь, и, наконец, он сообщает всему миру свое имя. Роберт, Бобби.
Существует только один Роберт, связанный с летним театром, его продюсер Роберт Холдеман. Но Холдемана всегда звали Боб и никогда Робертом или Бобби. Холдеман, Сондгард не сомневался в этом, думал о себе как о Бобе, но ни в коем случае как о Роберте, ил и Бобби.
Кроме того, Холдеман НЕ МОГ совершить это. По крайней мере, продюсер не мог совершить первое преступление, убийство Сисси Уолкер. Его передвижения по театру были проверены, и на Холдемана не падала даже тень подозрения.
Он хочет, чтобы его поймали. Сондгард повторял себе эту фразу снова и снова. Он хочет, чтобы его поймали. Он оставляет нам ключи, он старается, чтобы мы его узнали. Но мы слишком глупы и не можем его понять.
Он позволил им узнать совсем немного, дал всего лишь несколько фактов. Они смогли узнать наверняка, что Сисси Уолкер и Эдди Креншоу убил один и тот же человек. Они смогли узнать наверняка, что неизвестный им человек — один из тех, кто живет в этом доме. После того как он оставил свое имя в грязи возле дома Лаундеса, он вернулся сюда и написал еще одну записку, чтобы не возникло ошибки. Он был здесь, он убил их обоих, его имя Бобби.
Или, по крайней мере, имя Бобби каким-то образом связано с ним, может так или иначе привести к нему. Потому что его не могут на самом деле звать Бобби. Сондгард составил маленький список подозреваемых, но ни одного из них не звали Бобби.
Капитан мысленно просмотрел список. Он состоял всего из четырех фамилий: Том Берне, Кен Форрест, Уилл Хенли, Род Макги.
Том Берне? Был когда-то Бобби Берне, шотландский поэт.
Может быть, предполагалось, что имя приведет к фамилии, а фамилия к другому Бернсу с другим именем? Цепочка казалась сложной и запутанной, но, возможно, именно так и работает больной ум? Сондгард не мог бы ответить.
Хорошо, а как насчет остальных? Кен Форрест. Никакой связи с именем Роберт или Бобби. Даже заглавные буквы не совпадают. Нет ни одного известного человека, которого бы звали Роберт Форрест. То же самое касается и Уилла Хенли, не совпадают заглавные буквы, а имя Роберт Хенли не выглядит знакомым. А Род Макги? Макги сказал, что его имя является сокращением от Фредрика, но, может быть, на самом деле оно происходит от Роберта? Тут, во всяком случае, одинаковые заглавные буквы в именах.
Сондгард недовольно раздраженно покачал головой. Это было хуже, чем двойной кроссворд. Хуже, чем “Поминки по Финнегану” без подстрочника. Хуже, чем детективные романы, выпускаемые каждое лето его друзьями-профессорами (но не его друзьями-полицейскими), где ключевой момент, приводящий к развязке, всегда связан со специальностью автора: это или перевернутый печатный лист в первом издании “De cititate Dei” Гутенберга, или неверное написание курдского слова “птица”, или надпись на вазе династии Минь, или следы странных минералов, вкрапленных в рукоятку малайского кинжала.
Бобби. Бобби. Это имя или прозвище. А еще жаргонное название английского полицейского. А выражение “одетый в короткие носки” использовали тинейджеры. Слово “боб” в словаре жаргона Деймона Раньона значилось синонимом “доллара”. Но что тогда? Ни один из подозреваемых не был полицейским, англичанином и тому подобное. Никто из них не являлся тинейджером. Ничье имя не было синонимом слова “доллар”.
Нет, тут не просто игра слов. Нацарапанное на столе “Бобби” — это ИМЯ, подтвержденное именем Роберт из предыдущего сообщения. Убийца оставлял ключ к самому себе, дважды открыв им свое имя. Так или иначе должна существовать возможность связать воедино это имя и убийцу.
Может быть, Сондгарду довелось столкнуться со случаем раздвоения личности? Как в “Трех ликах Евы”, где различные персонажи действовали совершенно независимо один от другого и даже брали себе разные имена. Может быть, один из этих четверых также страдает раздвоением личности, имеет второе “я”, время от времени захватывающее контроль над организмом, склонное убивать и придумавшее для себя имя Роберт или Бобби?
Если так, то перед капитаном тупик. Абсолютно невозможно угадать, кто из этих четверых прячет внутри себя вторую личность. Если бы между двумя “я” существовало полное разделение, “нормальная” личность не имела бы никаких воспоминаний о том, что сотворила вторая, скорее всего, “нормальная” личность знала бы только, что возникает пробел в памяти всякий раз, когда происходят убийства. Возможно, “нормальное” “я” даже не осознает длительность этих пробелов. Сам убийца, ожидавший вместе с другими в репетиционном зале, мог не подозревать, что именно он и является объектом охоты.
Сондгард вспомнил, что, увидев ту первую записку, нацарапанную на зеркале в ванной комнате, он подумал, что имеет дело с Джекилом и Хайдом, человеком, чей рассудок запутан, и в этой путанице Хайду — дьявольской части личности — удается одерживать верх. А сейчас капитан сомневался. Действительно ли перед ним была ситуация Джекила и Хайда, то есть двух различных личностей, действующих в одном теле.
Но как найти Хайда, если Джекил даже не подозревает о его существовании?
Вчера Сондгард, конечно, провел положенные опросы практически всех работающих в театре, просто чтобы соблюсти процедуру. Если Хайд уже действовал раньше, то некоторые полицейские подразделения могли прежде сталкиваться с Джекилом.
Но вполне возможно, что Хайд стал опасен совсем недавно и ранее преступлений не совершал. Или, может быть, этот Хайд натворил дел в Нью-Йорке (ведь все его подозреваемые оттуда), но еще не разыскивается полицией города. Нью-Йорк очень велик, уровень преступности так высок, что неизбежно огромное количество преступлений остается нераскрытым. Кроме того, Хайд мог действовать в Нью-Йорке таким образом, что Джекил не привлек внимания тамошней полиции.
Все его подозреваемые сообщили ему, что раньше у них не ; возникало проблем со служителями закона, и Сондгард принял на веру их заявления. Их слишком легко можно было проверить. Если только Джекил вовлекался хоть в одно преступление, даже в качестве свидетеля, он сообщил бы об этом и имел бы на всякий случай заготовленную историю. Солгать там, где истину так легко выяснить, — означает навлечь на себя лишние подозрения.
Тогда речь шла бы о Джекиле, знавшем о существовании и действиях Хайда, необязательно являвшихся реальными. Но если Джекил не знал о Хайде, у него не было причины лгать, потому что он и не предполагал, будто ему необходимо что-то скрывать. К тому же, мрачно подумал капитан, кто сказал, что здесь вообще мы имеем дело с ситуацией Джекила и Хайда? Есть более простой вариант: существует только одна личность, являющаяся убийцей. Личность, способная демонстрировать миру свое лишенное стыда лицо, а затем отворачиваться и совершать зверские убийства.