Уэйс Маргарет. Кузница души

   Карамон пришел в ужас. Он знал, что жизнь солдата опасна, жизнь наемника трудна, но он не предполагал, что может еще и остаться голодным. Карьера воина, о которой он мечтал с шести лет, неожиданно потеряла немалую часть своей привлекательности. Он остановился у колодца и напился воды, надеясь немного заглушить ворчание в животе.
   — Не вините меня, — сказал он вполголоса своему близнецу, — если это бурчание напугает змей.
   — А где Танис, Флинт и все остальные? — спросил Рейстлин сестру, пока они шагали обратно в Гавань.
   — Флинт в «Безумном гноме», его любимой таверне. Стурм пошел вперед, в храм, потому что не знал, почтите ли вы нас своим присутствием сегодня. Кендер исчез — к лучшему, надо сказать, — Кит никогда не скрывала того, что считала Тассельхофа сплошным беспокойством. — Благодаря кендеру я отделалась от Таниса. Я не думаю, что он нужен нам сегодня.
   Карамон ошарашенно посмотрел на брата, который поморщился и мотнул головой в ответ. Карамон проигнорировал это предупреждение, будучи расстроенным и не способным заметить такой намек.
   — Как это «отделалась от Таниса»? Что ты имеешь в виду?
   Кит пожала плечами:
   — Я сказала ему, что приходил человек и сказал, будто Тассельхоф в тюрьме. Танис ведь обещал городскому стражнику, что будет отвечать за кендера, так что ему пришлось пойти узнать в чем дело.
   — Вон храм — там, где яркий свет, — указал Рейстлин, надеясь, что его брат поймет и оставит нежелательную тему. — Предлагаю свернуть на эту дорогу. — Он смотрел на улицу Конюхов.
   Карамон не успокаивался:
   — Получается, Тас в тюрьме?
   — Если и нет, то скоро будет, — ответила Кит, подмигивая ему и ухмыляясь. — Не так уж я соврала.
   — Я думал, ты любишь Таниса, — тихо сказал Карамон.
   — Карамон, ну в самом деле, когда ты повзрослеешь?! — Кит потеряла терпение. — Конечно, я люблю Таниса. Больше, чем всех, кого я когда-либо знала. Но то, что я люблю кого-то, не значит, что он должен болтаться рядом целыми днями! И ты должен признать, что Танис может испортить веселье. Один раз я поймала гоблина. И не убила его, а решила немного повеселиться, но Танис сказал…
   — Думаю, это и есть храм, — сказал Рейстлин.
   Храм Бельзора представлял собой впечатляющее зрелище. Его строили из гранита, привезенного в Гавань из гор Кхаролис на повозках, запряженных волами. Здание было воздвигнуто в спешке, и не обладало ни красотой, ни изяществом. Оно было похоже на простой куб, приземистый и угловатый, с грубоватым куполом наверху. Стены украшали вырезанные из камня — не очень хорошо вырезанные — гадюки. Здание предназначалось исключительно для практических функций, служило кровом жрецам и жрицам, трудившимся во имя Бельзора, и местом для проведения церемоний во славу их бога.
   Десятка два жрецов выстроились в два ряда перед входом в храм, пропуская внутрь верующих и просто любопытных. Жрецы держали факелы в руках и приветливо улыбались, приглашая всех войти в храм, чтобы лицезреть чудеса, совершаемые Бельзором. Шесть огромных железных жаровен, основания которых были отлиты в форме сплетенных змей, стояли по обеим сторонам дверей. В жаровнях лежали угли, политые каким-то маслом или благовонием, судя по тяжелому сладковатому запаху. В них пылал огонь, посылал искры высоко в ночное небо, наполнял воздух приторным запахом.
   Кит сморщила нос. Карамон закашлялся; дым мешал ему дышать. Рейстлин принюхался и чуть не задохнулся:
   — Прикройте нос и рот! Быстро! — предостерег он брата и сестру. — Не вдыхайте дым!
   Кит тут же прижала к носу руку в перчатке. Рейстлин закрыл лицо рукавом рубашки. Карамон поискал платок, но не нашел его. (Платок обнаружился только на следующий день в кармане Тассельхофа, куда тот положил его для сохранности).
   — Задержите дыхание! — приглушенным из-за рукава голосом скомандовал Рейстлин.
   Карамон попытался последовать совету, но как раз в тот момент, когда они входили в храм вместе с толпой других людей, один из служителей принялся махать гигантским опахалом из перьев и погнал дым прямо в лицо Карамону. Он заморгал, закашлялся и невольно вдохнул, набрав полные легкие дыма.
   — А ну убери это от нас!
   Служитель недостаточно быстро послушался, и Кит помогла ему пинком, почти сбив юнца с ног.
   Кит поддержала Карамона, который опасно качнулся в сторону, как пьяный. Таща его за собой, она быстро слилась с толпой, двигавшейся в храм. Рейстлин скользил между людьми, стараясь держаться поближе к сестре с братом.
   Они оказались в широком коридоре, который переходил в просторное круглое помещение, располагавшееся прямо под куполом. Гранитные скамьи тянулись от самых стен к середине зала, окружая расположенную в центре круглую арену. Жрецы проводили людей к скамьям, попросили их продвинуться в середину, чтобы не задерживать других пришедших зрителей.
   — А вот и Стурм, — сказала Кит.
   Проигнорировав просьбу жреца, она перемахнула через несколько скамеек и протолкалась ближе к арене.
   Карамон поплелся за ней.
   — Я себя странно чувствую, — поделился он с братом, прижав руку к голове. — Зал как будто кружится.
   — Я же говорил тебе не вдыхать тот дым, — пробормотал сквозь зубы Рейстлин и пошел рядом, делая все возможное, чтобы направлять заплетающиеся ноги брата в нужную сторону.
   — А что это было? — спросила Кит, оборачиваясь.
   — Кажется, они жгли маковое семя. Его дым вызывает состояние приятной эйфории. Я нахожу интересным тот факт, что Бельзору нравится видеть своих почитателей в одурманенном состоянии.
   — Да, действительно интересно, — согласилась Кит. — Как Карамон? С ним все будет в порядке?
   Карамон идиотски ухмылялся и напевал себе под нос какую-то песенку.
   — Это пройдет со временем, — сказал Рейстлин. — Но на него нельзя рассчитывать еще по меньшей мере час. Сядь, братец. Ты выбрал не самое лучшее время и место для танцев.
   — Что здесь происходило? — спросила Кит Стурма, который занял для них места в первом ряду, прямо перед ареной.
   — Ничего интересного, — ответил он.
   Необходимости понижать голоса не было — в зале стоял оглушающий шум. Люди, надышавшиеся дыма, смеялись, находя свое головокружение забавным, громко подзывали друзей и выкрикивали приветствия, пока жрецы провожали их к местам.
   — Я пришел рано. Что творится со всеми людьми? — Стурм неодобрительно оглядел толпу. — Это больше похоже на пивную, чем на храм. — Он с подозрением поглядел на Карамона.
   — Я не пьян! — невнятно пробормотал Карамон и съехал со скамьи на пол. Потирая ягодицы, он поднялся и захихикал.
   — Там, снаружи, в жаровнях разожгли огни, от которых идет что-то вроде отравленного дыма, — объяснила Кит. — Ты не вдыхал его, так?
   Стурм покачал головой:
   — Нет, они только начинали делать приготовления, когда я пришел. А где Танис? Я думал, он придет.
   — Кендера упекли в тюрьму, — ответила Кит, пожимая плечами. — Танису пришлось пойти, чтобы освободить его.
   Стурм выглядел опечаленным. Хотя он хорошо относился к Тассельхофу, «занимание» и «нахождение» вещей кендером огорчало его. Стурм часто беседовал с Тасом на тему вреда воровства, приводя цитаты из соламнийского кодекс законов, известного как Мера. Тас серьезно слушал, широко раскрыв глаза. Кендер соглашался с тем, что воровство ужасный грех, добавлял, что представить себе не может, какой подлый и злой человек может взять себе вещи, принадлежащие другому. Тут Стурм обнаруживал, что лишился кинжала, пояса или хлеба с сыром, которыми он собирался пообедать. Пропавшие вещи можно было найти в сумках у кендера, который использовал лекцию как прикрытие своей деятельности.
   Напрасно Танис повторял Стурму, что он только зря тратит время. Кендеры есть кендеры, и такими остаются со времен Серой Драгоценности, и ничто не может изменить их. Полный надежд и сил рыцарь считал своим долгом попробовать изменить хотя бы одного из них. Пока что у него не очень получалось.
   — Может быть, Танис придет позже, — сказал Стурм. — Я займу для него место.
   Кит поймала взгляд Рейстлина и улыбнулась.
   Когда они наконец уселись и зажали Карамона с двух сторон, так что его можно было удержать в случае чего, Рейстлин решил, что пора оглядеться вокруг. Зал слабо освещался огнями, горевшими в четырех жаровнях, которые стояли на арене. Рейстлин принюхался, но не учуял того запаха, который предупредил его о присутствии опиата в дыме снаружи. Судя по всему, публика нужна была жрецам в одурманенном состоянии, но не в бессознательном.
   Пламя бросало блики на большую статую змеи, которая виднелась в дальнем конце арены. Статуя была высечена из камня, не слишком аккуратно, и при дневном свете выглядела бы неправдоподобно, даже смешно. Но в колеблющемся свете огня она производила впечатление, особенно ее глаза, в которые были вставлены зеркала, отражавшие пламя. Сверкающие глаза придавали гадюке очень живой и пугающий вид. Несколько детей уже хныкали, напуганные видом змеи, и многие женщины не сдержали криков ужаса, в первый раз увидев статую.
   Веревка, протянутая по периметру арены, ограничивала доступ туда. К тому же несколько жрецов стояли вокруг нее на некотором расстоянии друг от друга, следя за тем, чтобы никто не вздумал пролезть под веревкой. Единственным предметом кроме статуи змеи на арене было деревянное кресло с высокой спинкой.
   — Ух ты, какая большая змеюка, — громко сказал Карамон, уставившись остекленевшими глазами на статую.
   — Тихо, братец! — Рейстлин ущипнул брата за руку.
   — Заткнись! — прошипела Кит с другой стороны, вонзая локоть под ребра Карамону.
   Карамон притих, все же продолжая бормотать что-то себе под нос. Но это было все, что остальные слышали от него, пока его голова не упала на грудь и он не захрапел. Кит убедилась, что сон его безмятежен и крепок, и обратила свое внимание к арене.
   Двери, выходившие на улицу, захлопнулись с громким стуком, напугав зрителей. Жрецы объявили, что ждут тишины. Люди кое-как, не без шиканья, покашливания и громкого шепота, уселись на места и стали ждать обещанных чудес.
   Два флейтиста ступили на арену и начали наигрывать печальную заунывную мелодию. Двери по обеим сторонам статуи распахнулись, и из них появились две процессии жрецов и жриц, одетых в небесно-голубые одежды. Каждый нес гадюку в плетеной корзине. Рейстлин приглядывался к жрицам, надеясь увидеть вдову Джудит.
   К его большому разочарованию, он ее не нашел. Музыка стала живее. Гадюки подняли головы, покачиваясь взад-вперед в такт движениям своих хозяев. Рейстлин когда-то читал в одной из книг Мастера Теобальда о заклинании змей, практике, широко развитой среди эльфов, которые не убивали ни одно живое существо без нужды и использовали музыку, чтобы прогонять ядовитых змей из своих садов.
   Если верить книге, заклинание змей не являлось магией. Змеи впадали в транс под действием музыки, во что Рейстлину верилось с трудом. Но сейчас, глядя на змей и на их реакцию на изменения в мелодии, он начал думать, что в этом все же что-то есть.
   Публика была потрясена. Отовсюду доносились восклицания ужаса и благоговения. Женщины подбирали юбки и усаживали детей себе на колени. Мужчины тихо чертыхались и хватались за ножи. Жрецы вели себя спокойно, как будто ничего особенного не происходило. Когда их танец перед статуей закончился, они поставили корзины со змеями на пол. Гадюки оставались там, их головы сонно покачивались из стороны в сторону. Люди в первых рядах не отрывали обеспокоенных взглядов от змей.
   Жрецы и жрицы встали полумесяцем вокруг статуи и начали петь. Запевал мужчина средних лет с длинными черными волосами, пронизанными седыми прядями. Его одежды были темнее, чем у остальных жрецов, и сшиты из лучшей ткани. На шее у него висела небольшая фигурка гадюки на золотой цепи. По залу пронесся шепот о том, что это и есть Высокий Жрец Бельзора.
   Его лицо было безмятежным и доброжелательным, но Рейстлин заметил, что глаза этого человека напоминали глаза статуи — они отражали свет, но не давали своего собственного света. Он говорил нараспев монотонным речитативом, иногда повышая голос и почти срываясь на крик, который, скорее всего, предназначался для того, чтобы разбудить тех зрителей, которые задремали.
   Пение продолжалось и продолжалось. Из слегка нервирующего оно превратилось в почти раздражающее, давящее и тягостное.
   — Это невыносимо, — прошептал Стурм.
   Рейстлин согласился. Ему было трудно дышать среди этого шума, дыма жаровен, вони нескольких сотен людей, запертых в одном помещении без окон. Его голова болела, а горло пересохло от жажды. Он не знал, сколько еще сможет терпеть это, и надеялся, что все скоро закончится. Он боялся, что ему станет плохо и придется уйти, в то время как он еще должен был разыскать Джудит и увидеть обещанные чудеса.
   Пение внезапно стихло. Зрители испустили единый вздох, то ли из благоговения, то ли от облегчения — Рейстлин не мог сказать точно. Скрытая в статуе дверь отворилась, и на арену вышла женщина.
   Рейстлин наклонился вперед, разглядывая ее. Он не мог ошибиться, хотя в последний раз видел ее много лет назад. Но ему требовалось подтверждение. Рейстлин схватил Карамона за плечо и затряс.
   — А? — Карамон огляделся вокруг, сонно щуря глаза. Его взгляд стал осмысленным, он сел прямо. Он смотрел прямо на вошедшую жрицу, и Рейстлин понял, что он тоже узнал ее, по тому, как внезапно напряглось его тело.
   — Вдова Джудит! — хрипло сказал Карамон.
   — Она? — спросила Кит. — Я ее видела только один раз. Вы уверены?
   — Я ее никогда не забуду, — мрачно сказал Карамон.
   — Я тоже ее узнал, — заявил Стурм. — Именно эту женщину мы знали как вдову Джудит.
   Кит улыбнулась. Скрестив руки на груди, она откинулась назад, закинула ногу на ногу и уставилась на жрицу, забыв обо всех остальных.
   Рейстлин тоже внимательно наблюдал за Джудит, хотя ее лицо и вызвало у него множество болезненных воспоминаний. Он решил подождать, пока не начнутся чудеса.
   Высокая Жрица была одета в голубые одежды, похожие на одежды других жрецов, с одним исключением: ее одеяние было вышито золотым шитьем, и, в то время как рукава всех остальных были узкими, плотно обхватывающими руки, ее рукава были очень широкими. Когда она двигалась, рукава как будто оживали и совершали собственные движения, что придавало ей странноватый вид создания не от мира сего. Это впечатление только усиливалось ее невероятной бледностью, происходившей, как подозревал Рейстлин, от умелого использования белил. Она намазала веки какой-то темной краской и втерла коралловый порошок в губы, чтобы они казались ярче в неверном свете пламени.
   Ее волосы были убраны назад, стянуты так туго, что кожа на ее скулах разгладилась, многие из морщин исчезли, и она выглядела моложе. Она являла собой впечатляющее зрелище, и одурманенная публика оценила его в должной мере. Возгласы восхищения и ужаса прокатились по рядам.
   Джудит воздела руки, призывая к тишине. Люди повиновались. Все притихли, никто не смел кашлянуть, ни один ребенок не плакал.
   — Те просители, которые были сочтены достойными, могут пройти ближе, чтобы поговорить с теми, кто отошел в мир иной, — прокричал Высокий Жрец. Его голос оказался неожиданно высоким для такого крупного мужчины.
   Восемь человек, которые стояли кучкой у самой арены, подошли ближе в сопровождении жрецов. Просителям, как бы то ни было, не разрешили пройти на арену.
   Шесть из них были женщинами средних лет, носившими траур. Они выглядели польщенными и даже самодовольными, когда шли за жрецами. Седьмая была молоденькой женщиной, вряд ли старше самого Рейстлина, но она выглядела бледной и изможденной, и часто подносила руку к глазам, чтобы вытереть набежавшие слезы. Она тоже была в трауре; по-видимому, горе постигло ее совсем недавно. Восьмым был флегматичный фермер лет сорока пяти. Он стоял неподвижно, глядел прямо перед собой, следя за тем, чтобы его лицо не выражало никаких чувств. Он, в отличие от остальных, не был в трауре и выглядел совершенно не к месту.
   — Выходите вперед и огласите свои просьбы. О чем вы хотите просить Бельзора? — громко проговорил Высокий Жрец.
   Первую женщину проводили вперед. Встав перед Высокой Жрицей, она изложила свою просьбу.
   Она желала поговорить со своим умершим мужем, Аргиноном.
   — Я бы хотела убедиться, что с ним все хорошо, и что он надевает фланелевую рубашку, когда холодно, — сказала она. — Простуда его и погубила.
   Высокая Жрица Джудит выслушала ее и учтиво ей поклонилась.
   — Бельзор услышит твою просьбу, — ответила она.
   Следующая женщина высказала похожее пожелание — поговорить с умершим мужем, как и четыре женщины после нее.
   Высокая Жрица благосклонно отнеслась ко всем ним и обещала, что Бельзор их услышит.
   Тогда жрецы вывели вперед молодую женщину. Она сжала руки, с мольбой глядя на Высокую Жрицу.
   — Моя маленькая дочка умерла… умерла от лихорадки. Ей было всего пять. И она так боялась темноты! Я только хочу убедиться… что там не темно… там, где она сейчас… — Несчастная мать сникла и зарыдала.
   — Бедная девушка, — тихо сказал Карамон.
   Рейстлин промолчал. Он заметил, как Джудит слегка нахмурилась, и как ее губы искривила натянутая недовольная улыбка, которая была так хорошо ему знакома.
   Высокая Жрица обещала, чуть более холодным голосом чем прежде, что Бельзор проследит за этим. Молодую женщину сопроводили назад в очередь, и вперед вышел фермер.
   Он сильно волновался, но это не поколебало его уверенности. Заложив руки за спину, он прочистил горло. Громким резким голосом, говоря очень быстро и не давая себе труд становиться, чтобы перевести дух или закончить фразу, он сказал:
   — Мой отец умер шесть месяцев назад мы знаем что у него были деньги потому что он говорил о них когда его скрутил приступ наверное он их спрятал но никто из нас не может их найти и что мы хотим знать это где они спрятаны заранее спасибо.
   Фермер слегка поклонился и отошел назад, чуть не наступив на ногу жрецу, который сопровождал его.
   Зрители зашумели после такого заявления; кто-то засмеялся, но на него немедленно зашикали.
   — Удивляюсь, как это ему разрешили высказать столь низменное и мирское пожелание, — вполголоса сказал Стурм.
   — А мне кажется, — прошептал Рейстлин, — что именно к этой просьбе Бельзор отнесется с наибольшим вниманием.
   Стурм выглядел ошарашенным. Он немного потеребил усы, размышляя над этим, и покачал головой.
   — Подожди и увидишь сам, — посоветовал ему Рейстлин.
   Высокая Жрица снова воздела руки вверх, призывая к тишине. Публика затаила дыхание, воздух в зале, казалось, наэлектризовался возбужденным ожиданием. Большинство людей уже посещало храм раньше. Но они пришли сюда снова за необыкновенным зрелищем.
   Джудит резко опустила руки, из-за чего ее широченные рукава упали следом и полностью скрыли ее руки. Высокий жрец завел какой-то гимн, призывая Бельзора. Джудит опустила голову. Ее глаза закрылись. Губы беззвучно двигались, шепча молитву.
   Статуя двинулась.
   Внимание Рейстлина было приковано к Джудит, поэтому он уловил движение только краем глаза. Он перевел взгляд на статую, одновременно с этим привлекая внимание Карамона толчком в бок.
   — А? — Карамон вздрогнул.
   Грубая каменная статуя ожила. Она извивалась и кружилась, хотя, когда Рейстлин прищурился, чтобы видеть лучше, ему показалось, что сам камень не двигался.
   — Это похоже на тень, — пробормотал он себе под нос. — Как будто тень змеи обрела жизнь… Интересно…
   — Вы только посмотрите! — выдохнул Карамон, потрясенный до глубины души. — Она живая! Кит, ты видишь? Стурм? Статуя ожила!
   Расплывчатая фигура змеи, раздувая клобук, скользнула вдоль арены. Гадюка казалась гигантской, ее покачивающаяся голова касалась купола зала. Гадюка оказалась перед Высокой Жрицей. Ее раздвоенный язык чуть дрожал. Женщины закричали, дети начали визжать от страха, мужчины вспоминали все известные им ругательства.
   — Не бойтесь! — прокричал Высокий Жрец, выставляя перед собой руки ладонями вперед, чтобы успокоить зрителей. — То, что вы видите — это дух Бельзора. Он не причинит вреда истинно верующим. Он пришел, чтобы передать нам послания из иного мира.
   Змея обогнула Джудит и остановилась за ней, нависнув прямо над ее головой. Ее сверкающие глаза глядели в толпу. Рейстлин посмотрел на жрецов и жриц, стоящих на арене. Многие из них, особенно молодые, глядели на змею открыв рот, всем своим видом воплощая искреннюю веру. Зрители разделяли эту веру, упиваясь чудом.
   Кит была покорена и, хоть и с неохотой, признавала, что удивлена. Карамон, как и всегда, искренне верил в то, что ему показывали. Казалось, только Стурм еще сомневался. Требовалось нечто побольше, чем ожившая каменная статуя, чтобы вытеснить из его сердца веру в Паладайна.
   Джудит подняла голову. Ее лицо выражало экстаз, глаза закатились так, что видны были одни белки, лоб блестел от пота, губы раскрылись.
   — Бельзор призывает дух Обадии Миллера.
   Вдова усопшего Миллера нерешительно сделала шаг вперед, нервно сжимая руки. Джудит закрыла глаза и продолжала стоять, слегка покачиваясь вместе со змеей.
   — Ты можешь говорить со своим мужем, — сказал Высокий Жрец.
   — Обадия, тебе хорошо? — робко спросила вдова.
   — Лучше быть не может, жаворонок мой! — ответила Джудит изменившимся голосом, более глубоким и низким.
   — Жаворонок! — Вдова прижала руки к груди. — Он всегда меня так называл! Это Обадия!
   — И мне было бы очень приятно, дорогая, — продолжал покойный Обадия, — если бы ты отдала часть тех денег, которые я тебе оставил, храму Бельзора.
   — Я отдам, Обадия! Обязательно отдам!
   Вдова явно была не прочь продолжить разговор с мужем, но жрец мягко отстранил ее, позволяя следующей вдове занять ее место.
   Эта приветствовала умершего мужа и поинтересовалась, сажать ей в этом году капусту, или отвести часть земли под репу. Говоря через Джудит, муж решил в пользу капусты и прибавил, что он будет рад, если часть урожая будет подарена Храму.
   Тут Кит встрепенулась и села прямо. Она послала пронзительный вопросительный взгляд Рейстлину.
   Он ответил ей взглядом искоса и слегка кивнул.
   Кит подняла брови в молчаливом вопросе.
   Рейстлин потряс головой — мол, еще не время.
   Кит откинулась назад, довольная. Улыбка снова бродила по ее лицу.
   Вдовы продолжали разговаривать с мужьями. Каждый раз, когда покойный вступал в беседу, он упоминал что-нибудь, что было известно только его жене. Все мужья завершали разговор просьбой пожертвовать Бельзору деньги, на что вдовы беспрекословно соглашались, утирая счастливые слезы.
   Джудит попросила фермера, искавшего свое спрятанное наследство, выйти вперед.
   После короткого спора отца и сына о методах истребления гусениц на полях, спора, который показался Бельзору — говорившему через Джудит — чересчур утомительным, Джудит вернулась к разговору о спрятанных деньгах.
   — Я сообщил Бельзору, где скрыты деньги, — сказала Джудит за покойного фермера. — Я не могу сказать об этом открыто, чтобы какой-нибудь нечестный человек не воспользовался этим, опередив тебя. Возвращайся сюда завтра с пожертвованием для храма, и получишь необходимые сведения.
   Фермер истово закивал, радуясь так, как будто Бельзор уже передал ему прямо в руки сундук, полный стали. Затем пришла очередь печальной молодой матери.
   Вспомнив выражение лица Джудит, Рейстлин насторожился. Он не думал, что Бельзор сможет много вытянуть из этой несчастной женщины. Ее одежда выглядела поношенной. Туфли наверняка принадлежали кому-то другому, потому что они были слишком большими. Потрепанная шаль укутывала ее худенькие плечи. Но она выглядела чисто и опрятно, ее аккуратно причесанные волосы блестели. Раньше она, наверное, была хорошенькой, и станет хорошенькой снова, когда время залечит свежие раны сердца после горькой потери.
   Голова Джудит поникла. Когда она заговорила, голос принадлежал ребенку, испуганному ребенку.
   — Мама! Мама! Где ты? Мама! Я боюсь! Помоги мне, мама! Почему ты не приходишь за мной?
   Молодая женщина содрогнулась и протянула руки вперед.
   — Твоя мама здесь, Мия, доченька! Я здесь! Не бойся!
   — Мама! Мамочка! Я не вижу тебя! Мама, тут какие-то жуткие чудовища, они совсем близко! Пауки, мама, и крысы! Мама! Помоги мне!
   — О, дитя мое! — душераздирающе крикнула молодая женщина и рванулась на арену. Жрец преградил ей путь.
   — Пустите меня к ней! Что с ней? Где она? — прорыдала женщина.
   — Мама! Почему ты не поможешь мне?
   — Я помогу! — Мать заломила руки, потом сжала их на груди. — Как, скажи мне?
   — Отец ребенка — эльф, не так ли? — спросила Джудит своим обычным голосом. Интонации до смерти напуганного ребенка исчезли.
   — Он… в нем только часть эльфийской крови, — начала запинаться женщина, боясь сказать лишнего. — Его прадедушка был эльфом. Но что с того? Какое это имеет значение?
   — Бельзор не одобряет браков людей с представителями низших рас. Такие браки — плоды злого умысла эльфов, предназначенные для ослабления человеческой расы, для того, чтобы мы все оказались под влиянием эльфов.
   Зрители одобрительно загудели. Многие кивали, соглашаясь.
   — Из-за части эльфийской крови, — безжалостно продолжала Джудит, — над твоим ребенком лежит проклятье, и поэтому она должна вечно пребывать во тьме и в муках!
   Несчастная мать застонала. Казалось, она готова лишиться чувств.