Страница:
Михаил Угаров.
Смерть Ильи Ильича.
Пьеса в 2 частях 11 картинах
По мотивам романа И. А. Гончарова «Обломов»
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ ОБЛОМОВ
ЗАХАР, слуга Обломова
АРКАДИЙ, доктор
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ ШТОЛЬЦ
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА ИЛЬИНСКАЯ
АГАФЬЯ МАТВЕЕВНА ПШЕНИЦЫНА
МАША И ВАНЯ, дети Пшеницыной
ПЕРВЫЙ ПОСЫЛЬНЫЙ
ВТОРОЙ ПОСЫЛЬНЫЙ
«Я, нижеподписавшийся, свидетельствую, с приложением своей печати, что коллежский секретарь Илья Обломов одержим hypertrophia cordis cum dilatatione ejus ventriculi sinistri (отолщением сердца с расширением левого желудочка оного), угрожающим опасным развитием здоровью и жизни больного, каковые припадки происходят, как надо полагать, от ежедневного хождения в должность. Посему, в предотвращение повторения и усиления болезненных припадков, я считаю за нужное прекратить на время г. Обломову хождение на службу и вообще предписываю воздержание от умственного занятия и всякой деятельности.»
ИЛЬЯ ИЛЬИЧ ОБЛОМОВ
ЗАХАР, слуга Обломова
АРКАДИЙ, доктор
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ ШТОЛЬЦ
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА ИЛЬИНСКАЯ
АГАФЬЯ МАТВЕЕВНА ПШЕНИЦЫНА
МАША И ВАНЯ, дети Пшеницыной
ПЕРВЫЙ ПОСЫЛЬНЫЙ
ВТОРОЙ ПОСЫЛЬНЫЙ
«Я, нижеподписавшийся, свидетельствую, с приложением своей печати, что коллежский секретарь Илья Обломов одержим hypertrophia cordis cum dilatatione ejus ventriculi sinistri (отолщением сердца с расширением левого желудочка оного), угрожающим опасным развитием здоровью и жизни больного, каковые припадки происходят, как надо полагать, от ежедневного хождения в должность. Посему, в предотвращение повторения и усиления болезненных припадков, я считаю за нужное прекратить на время г. Обломову хождение на службу и вообще предписываю воздержание от умственного занятия и всякой деятельности.»
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
Сцена первая.
Решительный молодой человек входит в комнату. У него вихор на затылке, который он так и не смог пригладить в прихожей, хотя начинал еще с лестницы. У него румянец во всю щеку, а на щеках – ямочки.
АРКАДИЙ. Здравствуйте! Собственного говоря, вы уж, наверно, предупреждены о моем приходе. И имя мое вам, конечно же, называл прежний ваш доктор. Но, тем не менее, позвольте представиться… м-м-м… Собственно, я бы хотел без чинов и церемоний… зовите меня просто. Аркадием Михайловичем. А вы, я полагаю, Илья Ильич?
И только тут он замечает, что в комнате никого.
Аркадий вздохнул с облегчением, рассмеялся. Поставил саквояж на пол, подтащил стул и сел.
(Недовольным голосом, почти сварливо.) Что значит – «вы предупреждены о моем приходе»?.. Или – «имя вам мое называли»? Глупо. Что из того, что имя называли? Как-то нескромно звучит, будто имя громкое и все должны тотчас сказать – «ах, вы и есть тот самый…» Представиться по полной форме, не торопясь, не волнуясь. Говорить нужно медленно, как бы обдумывая сказанное. Очки нужно завести для солидности, вот что! (Пробует.) Да. Недавно лишь закончил. Да. Со студенческой скамьи. Зато защитился на отлично. На доктора медицины. Практиковался. В самой Обуховской больнице, ни где-нибудь! Полтора года в Венском институте нервных болезней, наблюдателем.
Встает, важно расхаживает по комнате. Говорит, подражая кому-то.
Видите ли, милейший… Ваш прежний доктор, глубоко мною уважаемый Карл Иванович… Ведь он известил вас, что отказывается от вашего лечения? Потому что не видит у вас болезни. (С усмешкой.) Или не смог вывести диагноза. (Вновь серьезно.) Он выслушал консилиум, прежде чем принять решение. Они все как один не нашли у вас никакой болезни. (Ядовито.) Или не нашли ей названия. (Прежним спокойным голосом.) Дело было предложено мне, и я тотчас же согласился. Область моих медицинских интересов – а это душевные болезни – коллегам показалась достаточным основанием, чтобы передать вашу болезнь мне. Я, видите ли, занимаюсь душевнобольными.
Ниоткуда раздался приглушенный голос:
Я не душевнобольной! Где здесь душевные болезни?
Аркадий испугался. Присел на стул со страху.
Оглядел комнату, но никого в ней не увидел.
АРКАДИЙ. Всякая болезнь есть следствие душевной травмы. Невидимой, разумеется.
ГОЛОС. Так уж и всякая? А если, к примеру, кто коленку расшиб?
Аркадий в страхе вертится на стуле, ищет собеседника.
Но в комнате – по-прежнему пусто.
АРКАДИЙ. Колено расшиб? Г-м… Хороший доктор спросит так – «Зачем ты это сделал?»
ГОЛОС. Обнесло. По случайности. Так.
АРКАДИЙ (горячо). Не так. Случайностей не бывает. Все от головы. Колено зашиб – значит, сам, не осознавая того, себя наказал.
Изумление невидимки было таково, что он вынужден показаться. Появился он из-под большого круглого стола с зеленой скатертью, с кистями до полу.
Край скатерти взлетел, оттуда показался – Илья Ильич Обломов.
ОБЛОМОВ. Наказал? Да за что?
АРКАДИЙ. Сделал что-то худое. И сам себя наказал.
ОБЛОМОВ. Я ничего худого не делал.
АРКАДИЙ (веско). Всякий человек в чем-нибудь да виноват.
Обломов молчит. Видно, что он согласен.
Позвольте, вы, наверное, что-то обронили? А оно под стол закатилось? Нашлось?
ОБЛОМОВ. Нет.
АРКАДИЙ. Так, может быть, вам помочь?
ОБЛОМОВ. Я ничего не ронял. Ничего не закатилось.
АРКАДИЙ. А зачем же вы, позвольте спросить, залезли под стол?
ОБЛОМОВ. Я просто так здесь сижу. У меня здесь домик.
АРКАДИЙ. Что?
Обломов, кряхтя, вылезает из-под стола.
Поднимает руки над головой, сделав ладони углом – вид островерхой крыши.
«Я в домике!» Ну, так говорится. Если мы с вами, к примеру, в салочки играем, то нечестно меня салить, если я перед этим сделал так (ладони над головой) и сказал – «я в домике!»
АРКАДИЙ (в полной растерянности) . Ну…
ОБЛОМОВ. Баранки гну!
Молчание.
(Любезно.) Обломов. Илья Ильич.
АРКАДИЙ. Позвольте представиться… Впрочем, зовите меня просто…
ОБЛОМОВ. Аркадием Михайловичем.
АРКАДИЙ. Прежний доктор Карл Иванович…
ОБЛОМОВ. Предупреждал. И имя называл.
АРКАДИЙ. Я недавно лишь закончил. Доктор медицины. Практиковался в Венском институте нервных болезней.
ОБЛОМОВ. И в Обуховской больнице.
АРКАДИЙ. Аугсбургская школа нервных патологий. Сальпетриер в Париже, и доктор Жан Мартен Шарко…
ОБЛОМОВ (прерывая его). А вы в салочки – как? Играете?
АРКАДИЙ (после паузы). Не ударялись ли вы головой?
ОБЛОМОВ. А как же! Четырнадцать раз.
АРКАДИЙ. Удар пришелся в затылок?
ОБЛОМОВ (охотно). Во все части головы. И в лоб был удар, когда с горки на санях катался, и маковкой бился, когда со сна за порог запнулся. Виском об угол, когда с рыбных пирогов обнесло. Затылком, когда в казаках-разбойниках меня пулей сразило. Подтеменьем – в полонезе не той ноги пошел… Теменем, когда девки с буфета супницу доставали. Да так ударился теменем, что четверть часа пребывал в потёмках. Насилу меня оттуда дозвались… Да все ли я назвал? (Быстро тараторит.) Постойте, – голова делится на лицо и собственно голову. Лицо мы не трогаем. Хотя было рассечено и надбровие, но этого мы касаться не будем, как обещали. Разберем же голову – не забыл ли чего! Голова делится на маковку, на виски (оно же – косицы), на затылок (он же – затылочье или затылица). Идем дальше, – темя и подтеменье. (Отдышался.) Кажется, все!
АРКАДИЙ (в восторге). Вы – настоящий сумасшедший!
Обломов посмотрел на него с грустью. Вздохнул и полез снова под стол. И угол скатерти за собой опустил.
АРКАДИЙ. Куда же вы?
ОБЛОМОВ. Я ушел.
АРКАДИЙ. Обиделись?
ОБЛОМОВ. Я в домике.
АРКАДИЙ. Простите великодушно! У меня с языка слетело, сам не понимаю – как!..
Молчание в ответ.
Я прошу прощения! И впредь вам обещаю! Я за собой следить стану! Илья Ильич!
Молчание в ответ.
(В отчаянье, сам себе.) Мальчишка, дурак! Не подумавши не говори! Илья Ильич! Позвольте еще хоть минутку разговора с вами! (Стучит по столу.) Илья Ильич!
ОБЛОМОВ. Кто там?
АРКАДИЙ. Аркадий Михайлович. Доктор медицины.
ОБЛОМОВ. Чего надо?
АРКАДИЙ. Поговорить.
Молчание в ответ.
(Стучит по столу.) Тук-тук-тук!
ОБЛОМОВ. Кто там?
АРКАДИЙ. Гости.
ОБЛОМОВ. Принимать не велело. Еще петухи не пели. С первыми петухами – милости просим.
АРКАДИЙ (набрав в грудь воздуха). Ку-ка-реку!
ОБЛОМОВ. Кто там? Еще собаки не лаяли.
АРКАДИЙ. Гав-гав!
Пауза.
Край скатерти отлетел вверх, появилось лицо Обломова.
ОБЛОМОВ (в восхищении). Вы – сумасшедший!
АРКАДИЙ (вспыхнув). Прощайте!
Круто развернулся на каблуках и пошел в выходу.
ОБЛОМОВ. Обиделись?!
Обломов проворно выскакивает из-под стола и, подняв ладони над головой (домик!) бежит за Аркадием.
ОБЛОМОВ. Захар! Захар! Чаю неси, у нас гости!
АРКАДИЙ. Не надо мне вашего чаю! Мне ничего не надо! И лечить я вас не стану!
ОБЛОМОВ. Как не станете? Ведь вы Гиппократу обещались, факультетская клятва… (Кричит.) Да ведь я умру!
Аркадий молчит.
АРКАДИЙ (с интересом). Так вы боитесь умереть? Разве вы так больны?
ОБЛОМОВ. Я очень болен.
АРКАДИЙ. И что же у вас болит?
ОБЛОМОВ. Желудок почти не варит. Под ложечкой тяжесть. Изжога замучила. Ноги отекают. Ячмени пошли. То на левом глазу, то на правом. В сердце отверделость. Дыханье тяжело. А то вдруг ни с того ни с сего, начнет коробить и трясти. Вчера вот губа вдруг раздулась… Муха, наверное, укусила. По ночам кашель. Особенно когда поужинаю. А иногда заспишься, вдруг точно ударит кто-нибудь по голове, или душить начнет. А то не могу проснуться, – разве когда не станет уже мочи спать. Глаза заплывают слезами, и лицо бывает измято. Или належишь себе красное пятно на щеке. И говорю со сна не своим голосом.
Аркадий считает пульс у Обломова.
(Указывая на грудь, с тревогой.) В груди что-то лишнее, даже дышать тяжело… Что-то шевелится и толкает… Слева горячо, а справа холодно. Здесь мягко, а тут твердо… И в левом боку – будто колышек… Карл Иванович велел ехать на кислые воды. В Киссенген или Эмс. Лечиться виноградом в Тироле. И морской воздух, – сесть на пароход и – в Америку!
АРКАДИЙ (сдерживая смех) . В Америку?
ОБЛОМОВ. Кто же ездит в Америку! Только англичане! Так уж те так Господом Богом устроены, негде им жить-то у себя. А у нас кто поедет? Разве отчаянный какой-нибудь, кому жизнь нипочем.
АРКАДИЙ (закончил считать пульс). Пульс хороший, мерный.
ОБЛОМОВ. Карл Иванович говорил – отолщение сердца. С расширением левого желудочка оного.
АРКАДИЙ. Hypertrophia cordis cum dilatatione ejus ventriculi sinistri?
ОБЛОМОВ. Вы, говорит, умрете ударом. Если будете все лежать на диване.
АРКАДИЙ. А вы – лежите?
ОБЛОМОВ. А куда мне ходить?
АРКАДИЙ. Просто по улице.
ОБЛОМОВ. Боязно.
АРКАДИЙ. Скажите, а не было ли у вас в детстве испуга?
ОБЛОМОВ. Как же! Несколько случаев. (Охотно.) Однажды очень устрашился. Когда у часов гиря до полу дошла. Насилу в себя пришел.
АРКАДИЙ. Что ж тут страшного?
ОБЛОМОВ. Как же! Конец времени.
АРКАДИЙ. Чем лечились?
ОБЛОМОВ. Блинки с ежевикой помогли. Еще был случай. Дворовая девка в предбаннике сарафан вытряхивала. И вдруг увидал я, что у нее – нету… Ну… Того самого. Петушка.
АРКАДИЙ. А мы в детстве называли – волчок.
ОБЛОМОВ (залился смехом). Волчок? Почему же волчок, разве он кусается?
АРКАДИЙ (страшно смутился, покраснел). Ну, в том смысле, что он – сам по себе… (Докторским голосом.) Значит, это вас испугало?
ОБЛОМОВ. Даже вздрогнул. Язык прикусил.
АРКАДИЙ. Как лечили?
ОБЛОМОВ. Мой товарищ детских игр Штольц Андрей Иванович говорил, как это лечится. Да я ни разу не пробовал.
АРКАДИЙ. Что ж вы молчали? Значит, у вас не было женщин? Вы не живете половою жизнью?
ОБЛОМОВ. Не живу. В Обломовке только Анютка была. Прасковья тоже. Лида-маленькая и Наталья-котелок. А еще Антонина – Не жди меня. Только, чур, это не считается!
АРКАДИЙ. Постойте, зачем вы меня путаете? Одна картина, когда без женщин, воздержание и все такое прочее, а другая – с ними. Мужчина не может…
ОБЛОМОВ (поспешно). Я не мужчина!
АРКАДИЙ. То есть, как это?
ОБЛОМОВ. Я – Обломов.
АРКАДИЙ. Да, но…
ОБЛОМОВ. Обломов больше мужчины!
АРКАДИЙ. Позвольте!..
ОБЛОМОВ. Мужчин половина, и женщин ровно столько же. Как же я могу сказать, что я мужчина? Ведь это сразу сделаться половинкою вместо целого! Эдак вы меня на части разделите!
АРКАДИЙ. Да ведь это только слово! Не режу же я вас ножом на половинки!
ОБЛОМОВ. Режете! Вот и Карл Иванович советовал… Любовь, говорит, в мужчине горячит желчь, мягчит подбрюшенье… Но я бегу опасностей и остерегаюсь зла. Я, видите ли, робок…
АРКАДИЙ. В чем же вы видите опасность? В чем зло?
ОБЛОМОВ. Женщины!
Молчание.
АРКАДИЙ (решительно). Вот что, Илья Ильич! Вы опасно больны! Но лечить я вас не стану.
ОБЛОМОВ. Как же не лечить-то? Ведь я умру!
АРКАДИЙ. Нет-нет, лечить я вас ни за что не стану! Я сделаю лишь одно. Я вам болезнь вашу – назову!
ОБЛОМОВ. Так назовите теперь!
АРКАДИЙ. Экий вы быстрый! Я вам не лекарь, – чуть что кровь отворять и морфием прыскать. Я доктор медицины. Хотите, докторский паспорт покажу? Наука нынче шагнула так, что дух захватывает. Дело тонкое, торопливости не терпит. Конечно, я назову вам вашу болезнь, но не сразу. Тут необходимо применить новейшие методы душевного анализа…
ОБЛОМОВ. А что мне с того, что вы назовете? Разве от названия приливы в голове кончаются?
АРКАДИЙ. Назвать болезнь полным её именем необходимо – и для вас и для меня. Мне – дело профессиональной чести.
ОБЛОМОВ. А мне? Отверделость на сердце пройдет?
АРКАДИЙ. Новейшие методы учат бороться с неизвестностью. Ведь это она вас мучит, а не приливы и отверделости? Наука показывает, – как только больной узнает название своей болезни, – у него тот час же все как рукой снимает!
ОБЛОМОВ. Что же это за лечение? Одним только словом, что ли?
АРКАДИЙ (с презрением). Не клистирной же трубкой!
ОБЛОМОВ (колеблясь) . А у вас молоточек есть? А трубочка? У докторов бывает.
АРКАДИЙ. И трубочка, и молоточек.
ОБЛОМОВ. А постучать дадите?
АРКАДИЙ. И послушать дам.
ОБЛОМОВ (торопливо, откидывая угол скатерти) . Заходите ко мне! Гостем будете!
Аркадий залезает под стол.
Угол скатерти за ним опускается.
АРКАДИЙ. Здравствуйте! Собственного говоря, вы уж, наверно, предупреждены о моем приходе. И имя мое вам, конечно же, называл прежний ваш доктор. Но, тем не менее, позвольте представиться… м-м-м… Собственно, я бы хотел без чинов и церемоний… зовите меня просто. Аркадием Михайловичем. А вы, я полагаю, Илья Ильич?
И только тут он замечает, что в комнате никого.
Аркадий вздохнул с облегчением, рассмеялся. Поставил саквояж на пол, подтащил стул и сел.
(Недовольным голосом, почти сварливо.) Что значит – «вы предупреждены о моем приходе»?.. Или – «имя вам мое называли»? Глупо. Что из того, что имя называли? Как-то нескромно звучит, будто имя громкое и все должны тотчас сказать – «ах, вы и есть тот самый…» Представиться по полной форме, не торопясь, не волнуясь. Говорить нужно медленно, как бы обдумывая сказанное. Очки нужно завести для солидности, вот что! (Пробует.) Да. Недавно лишь закончил. Да. Со студенческой скамьи. Зато защитился на отлично. На доктора медицины. Практиковался. В самой Обуховской больнице, ни где-нибудь! Полтора года в Венском институте нервных болезней, наблюдателем.
Встает, важно расхаживает по комнате. Говорит, подражая кому-то.
Видите ли, милейший… Ваш прежний доктор, глубоко мною уважаемый Карл Иванович… Ведь он известил вас, что отказывается от вашего лечения? Потому что не видит у вас болезни. (С усмешкой.) Или не смог вывести диагноза. (Вновь серьезно.) Он выслушал консилиум, прежде чем принять решение. Они все как один не нашли у вас никакой болезни. (Ядовито.) Или не нашли ей названия. (Прежним спокойным голосом.) Дело было предложено мне, и я тотчас же согласился. Область моих медицинских интересов – а это душевные болезни – коллегам показалась достаточным основанием, чтобы передать вашу болезнь мне. Я, видите ли, занимаюсь душевнобольными.
Ниоткуда раздался приглушенный голос:
Я не душевнобольной! Где здесь душевные болезни?
Аркадий испугался. Присел на стул со страху.
Оглядел комнату, но никого в ней не увидел.
АРКАДИЙ. Всякая болезнь есть следствие душевной травмы. Невидимой, разумеется.
ГОЛОС. Так уж и всякая? А если, к примеру, кто коленку расшиб?
Аркадий в страхе вертится на стуле, ищет собеседника.
Но в комнате – по-прежнему пусто.
АРКАДИЙ. Колено расшиб? Г-м… Хороший доктор спросит так – «Зачем ты это сделал?»
ГОЛОС. Обнесло. По случайности. Так.
АРКАДИЙ (горячо). Не так. Случайностей не бывает. Все от головы. Колено зашиб – значит, сам, не осознавая того, себя наказал.
Изумление невидимки было таково, что он вынужден показаться. Появился он из-под большого круглого стола с зеленой скатертью, с кистями до полу.
Край скатерти взлетел, оттуда показался – Илья Ильич Обломов.
ОБЛОМОВ. Наказал? Да за что?
АРКАДИЙ. Сделал что-то худое. И сам себя наказал.
ОБЛОМОВ. Я ничего худого не делал.
АРКАДИЙ (веско). Всякий человек в чем-нибудь да виноват.
Обломов молчит. Видно, что он согласен.
Позвольте, вы, наверное, что-то обронили? А оно под стол закатилось? Нашлось?
ОБЛОМОВ. Нет.
АРКАДИЙ. Так, может быть, вам помочь?
ОБЛОМОВ. Я ничего не ронял. Ничего не закатилось.
АРКАДИЙ. А зачем же вы, позвольте спросить, залезли под стол?
ОБЛОМОВ. Я просто так здесь сижу. У меня здесь домик.
АРКАДИЙ. Что?
Обломов, кряхтя, вылезает из-под стола.
Поднимает руки над головой, сделав ладони углом – вид островерхой крыши.
«Я в домике!» Ну, так говорится. Если мы с вами, к примеру, в салочки играем, то нечестно меня салить, если я перед этим сделал так (ладони над головой) и сказал – «я в домике!»
АРКАДИЙ (в полной растерянности) . Ну…
ОБЛОМОВ. Баранки гну!
Молчание.
(Любезно.) Обломов. Илья Ильич.
АРКАДИЙ. Позвольте представиться… Впрочем, зовите меня просто…
ОБЛОМОВ. Аркадием Михайловичем.
АРКАДИЙ. Прежний доктор Карл Иванович…
ОБЛОМОВ. Предупреждал. И имя называл.
АРКАДИЙ. Я недавно лишь закончил. Доктор медицины. Практиковался в Венском институте нервных болезней.
ОБЛОМОВ. И в Обуховской больнице.
АРКАДИЙ. Аугсбургская школа нервных патологий. Сальпетриер в Париже, и доктор Жан Мартен Шарко…
ОБЛОМОВ (прерывая его). А вы в салочки – как? Играете?
АРКАДИЙ (после паузы). Не ударялись ли вы головой?
ОБЛОМОВ. А как же! Четырнадцать раз.
АРКАДИЙ. Удар пришелся в затылок?
ОБЛОМОВ (охотно). Во все части головы. И в лоб был удар, когда с горки на санях катался, и маковкой бился, когда со сна за порог запнулся. Виском об угол, когда с рыбных пирогов обнесло. Затылком, когда в казаках-разбойниках меня пулей сразило. Подтеменьем – в полонезе не той ноги пошел… Теменем, когда девки с буфета супницу доставали. Да так ударился теменем, что четверть часа пребывал в потёмках. Насилу меня оттуда дозвались… Да все ли я назвал? (Быстро тараторит.) Постойте, – голова делится на лицо и собственно голову. Лицо мы не трогаем. Хотя было рассечено и надбровие, но этого мы касаться не будем, как обещали. Разберем же голову – не забыл ли чего! Голова делится на маковку, на виски (оно же – косицы), на затылок (он же – затылочье или затылица). Идем дальше, – темя и подтеменье. (Отдышался.) Кажется, все!
АРКАДИЙ (в восторге). Вы – настоящий сумасшедший!
Обломов посмотрел на него с грустью. Вздохнул и полез снова под стол. И угол скатерти за собой опустил.
АРКАДИЙ. Куда же вы?
ОБЛОМОВ. Я ушел.
АРКАДИЙ. Обиделись?
ОБЛОМОВ. Я в домике.
АРКАДИЙ. Простите великодушно! У меня с языка слетело, сам не понимаю – как!..
Молчание в ответ.
Я прошу прощения! И впредь вам обещаю! Я за собой следить стану! Илья Ильич!
Молчание в ответ.
(В отчаянье, сам себе.) Мальчишка, дурак! Не подумавши не говори! Илья Ильич! Позвольте еще хоть минутку разговора с вами! (Стучит по столу.) Илья Ильич!
ОБЛОМОВ. Кто там?
АРКАДИЙ. Аркадий Михайлович. Доктор медицины.
ОБЛОМОВ. Чего надо?
АРКАДИЙ. Поговорить.
Молчание в ответ.
(Стучит по столу.) Тук-тук-тук!
ОБЛОМОВ. Кто там?
АРКАДИЙ. Гости.
ОБЛОМОВ. Принимать не велело. Еще петухи не пели. С первыми петухами – милости просим.
АРКАДИЙ (набрав в грудь воздуха). Ку-ка-реку!
ОБЛОМОВ. Кто там? Еще собаки не лаяли.
АРКАДИЙ. Гав-гав!
Пауза.
Край скатерти отлетел вверх, появилось лицо Обломова.
ОБЛОМОВ (в восхищении). Вы – сумасшедший!
АРКАДИЙ (вспыхнув). Прощайте!
Круто развернулся на каблуках и пошел в выходу.
ОБЛОМОВ. Обиделись?!
Обломов проворно выскакивает из-под стола и, подняв ладони над головой (домик!) бежит за Аркадием.
ОБЛОМОВ. Захар! Захар! Чаю неси, у нас гости!
АРКАДИЙ. Не надо мне вашего чаю! Мне ничего не надо! И лечить я вас не стану!
ОБЛОМОВ. Как не станете? Ведь вы Гиппократу обещались, факультетская клятва… (Кричит.) Да ведь я умру!
Аркадий молчит.
АРКАДИЙ (с интересом). Так вы боитесь умереть? Разве вы так больны?
ОБЛОМОВ. Я очень болен.
АРКАДИЙ. И что же у вас болит?
ОБЛОМОВ. Желудок почти не варит. Под ложечкой тяжесть. Изжога замучила. Ноги отекают. Ячмени пошли. То на левом глазу, то на правом. В сердце отверделость. Дыханье тяжело. А то вдруг ни с того ни с сего, начнет коробить и трясти. Вчера вот губа вдруг раздулась… Муха, наверное, укусила. По ночам кашель. Особенно когда поужинаю. А иногда заспишься, вдруг точно ударит кто-нибудь по голове, или душить начнет. А то не могу проснуться, – разве когда не станет уже мочи спать. Глаза заплывают слезами, и лицо бывает измято. Или належишь себе красное пятно на щеке. И говорю со сна не своим голосом.
Аркадий считает пульс у Обломова.
(Указывая на грудь, с тревогой.) В груди что-то лишнее, даже дышать тяжело… Что-то шевелится и толкает… Слева горячо, а справа холодно. Здесь мягко, а тут твердо… И в левом боку – будто колышек… Карл Иванович велел ехать на кислые воды. В Киссенген или Эмс. Лечиться виноградом в Тироле. И морской воздух, – сесть на пароход и – в Америку!
АРКАДИЙ (сдерживая смех) . В Америку?
ОБЛОМОВ. Кто же ездит в Америку! Только англичане! Так уж те так Господом Богом устроены, негде им жить-то у себя. А у нас кто поедет? Разве отчаянный какой-нибудь, кому жизнь нипочем.
АРКАДИЙ (закончил считать пульс). Пульс хороший, мерный.
ОБЛОМОВ. Карл Иванович говорил – отолщение сердца. С расширением левого желудочка оного.
АРКАДИЙ. Hypertrophia cordis cum dilatatione ejus ventriculi sinistri?
ОБЛОМОВ. Вы, говорит, умрете ударом. Если будете все лежать на диване.
АРКАДИЙ. А вы – лежите?
ОБЛОМОВ. А куда мне ходить?
АРКАДИЙ. Просто по улице.
ОБЛОМОВ. Боязно.
АРКАДИЙ. Скажите, а не было ли у вас в детстве испуга?
ОБЛОМОВ. Как же! Несколько случаев. (Охотно.) Однажды очень устрашился. Когда у часов гиря до полу дошла. Насилу в себя пришел.
АРКАДИЙ. Что ж тут страшного?
ОБЛОМОВ. Как же! Конец времени.
АРКАДИЙ. Чем лечились?
ОБЛОМОВ. Блинки с ежевикой помогли. Еще был случай. Дворовая девка в предбаннике сарафан вытряхивала. И вдруг увидал я, что у нее – нету… Ну… Того самого. Петушка.
АРКАДИЙ. А мы в детстве называли – волчок.
ОБЛОМОВ (залился смехом). Волчок? Почему же волчок, разве он кусается?
АРКАДИЙ (страшно смутился, покраснел). Ну, в том смысле, что он – сам по себе… (Докторским голосом.) Значит, это вас испугало?
ОБЛОМОВ. Даже вздрогнул. Язык прикусил.
АРКАДИЙ. Как лечили?
ОБЛОМОВ. Мой товарищ детских игр Штольц Андрей Иванович говорил, как это лечится. Да я ни разу не пробовал.
АРКАДИЙ. Что ж вы молчали? Значит, у вас не было женщин? Вы не живете половою жизнью?
ОБЛОМОВ. Не живу. В Обломовке только Анютка была. Прасковья тоже. Лида-маленькая и Наталья-котелок. А еще Антонина – Не жди меня. Только, чур, это не считается!
АРКАДИЙ. Постойте, зачем вы меня путаете? Одна картина, когда без женщин, воздержание и все такое прочее, а другая – с ними. Мужчина не может…
ОБЛОМОВ (поспешно). Я не мужчина!
АРКАДИЙ. То есть, как это?
ОБЛОМОВ. Я – Обломов.
АРКАДИЙ. Да, но…
ОБЛОМОВ. Обломов больше мужчины!
АРКАДИЙ. Позвольте!..
ОБЛОМОВ. Мужчин половина, и женщин ровно столько же. Как же я могу сказать, что я мужчина? Ведь это сразу сделаться половинкою вместо целого! Эдак вы меня на части разделите!
АРКАДИЙ. Да ведь это только слово! Не режу же я вас ножом на половинки!
ОБЛОМОВ. Режете! Вот и Карл Иванович советовал… Любовь, говорит, в мужчине горячит желчь, мягчит подбрюшенье… Но я бегу опасностей и остерегаюсь зла. Я, видите ли, робок…
АРКАДИЙ. В чем же вы видите опасность? В чем зло?
ОБЛОМОВ. Женщины!
Молчание.
АРКАДИЙ (решительно). Вот что, Илья Ильич! Вы опасно больны! Но лечить я вас не стану.
ОБЛОМОВ. Как же не лечить-то? Ведь я умру!
АРКАДИЙ. Нет-нет, лечить я вас ни за что не стану! Я сделаю лишь одно. Я вам болезнь вашу – назову!
ОБЛОМОВ. Так назовите теперь!
АРКАДИЙ. Экий вы быстрый! Я вам не лекарь, – чуть что кровь отворять и морфием прыскать. Я доктор медицины. Хотите, докторский паспорт покажу? Наука нынче шагнула так, что дух захватывает. Дело тонкое, торопливости не терпит. Конечно, я назову вам вашу болезнь, но не сразу. Тут необходимо применить новейшие методы душевного анализа…
ОБЛОМОВ. А что мне с того, что вы назовете? Разве от названия приливы в голове кончаются?
АРКАДИЙ. Назвать болезнь полным её именем необходимо – и для вас и для меня. Мне – дело профессиональной чести.
ОБЛОМОВ. А мне? Отверделость на сердце пройдет?
АРКАДИЙ. Новейшие методы учат бороться с неизвестностью. Ведь это она вас мучит, а не приливы и отверделости? Наука показывает, – как только больной узнает название своей болезни, – у него тот час же все как рукой снимает!
ОБЛОМОВ. Что же это за лечение? Одним только словом, что ли?
АРКАДИЙ (с презрением). Не клистирной же трубкой!
ОБЛОМОВ (колеблясь) . А у вас молоточек есть? А трубочка? У докторов бывает.
АРКАДИЙ. И трубочка, и молоточек.
ОБЛОМОВ. А постучать дадите?
АРКАДИЙ. И послушать дам.
ОБЛОМОВ (торопливо, откидывая угол скатерти) . Заходите ко мне! Гостем будете!
Аркадий залезает под стол.
Угол скатерти за ним опускается.
Сцена вторая.
На диване лежит Обломов.
На нем халат (который мы не успели описать в первой сцене) – из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу. Поместительный – можно дважды завернуться в него. Без всяких кистей и без талии, рукава – от пальцев к плечу все шире и шире. Он мягок, гибок, тело не чувствует его на себе, он покоряется любому движению тела.
Туфли у Обломова мягкие и широкие. Когда он, не глядя, опускает ноги с дивана на пол, то непременно попадает в них сразу.
Возле него Захар, слуга Обломова.
Захар с веником и совком для мусора.
ЗАХАР. Чем же я виноват, что клопы на свете есть? Разве я их выдумал? И мышей не я выдумал. Этой твари, что мышей, что кошек, что клопов, везде много. За всяким клопом не усмотришь, в щёлку к нему не влезешь. Мети, Захар, выбирай сор из углов. А завтра он опять наберется. Что это за жизнь у Захара? Лучше Бог пу душу пошли!
Обломов смотрит в потолок, ничего не отвечает.
Вот вы давеча спрашивали – отчего у других чисто? Вон, напротив, мол, у немца-настройщика? А где немцы сору возьмут? Вы поглядите-ка, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук переходит с отца на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие – только поджимай под себя ноги. Где им сору взять? У них в шкафах куча старого платья не лежит. И корка зря не валяется. Наделают сухариков да с пивом и выпьют. (Обреченно.) Мести, что ли, пол прикажете?
Обломов не отвечает.
Как только ноги-то таскают меня? Подумаешь, смерть-то нейдет!
ОБЛОМОВ. Захар! Где письмо?
ЗАХАР (тихо и злобно). Хуй знает.
Обломов медленно опускает ноги на пол.
Садится на диване.
ОБЛОМОВ. Кто знает?
Захар молчит.
Захар, ты что сказал?
ЗАХАР. Говорю, когда это Бог приберет меня?
ОБЛОМОВ. Нет, что ты сказал?
Захар молчит.
Думал ли ты о том, что сказал? «Он знает!» Кто знает, отвечай!
Захар молчит.
Что он знает?
Захар молчит.
(С горечью.) Не дурак ли ты, Захар?
ЗАХАР. Дурак.
ОБЛОМОВ. Он ничего знать не может.
Встает с дивана. В волнении ходит по комнате.
Это такая малая часть человека! У кого три вершка, у кого четыре. Если, к примеру, в человеке росту восемь с половиной вершков, то… (Закрыл глаза, шевелит губами.) Значит – одна двенадцатая часть человека. Подумай, какая малость! И что он может знать? В темноте, в тесноте. В штанах, да в теплом халате. Разве может знать этот волчок, что у человека в мыслях, в душе, и отчего сделалась отверделость на сердце? Вот спроси у него – что такое человек? Так он тебе и наговорит чепухи, уши заткнешь! Не поверишь, что это и есть человек, не узнаешь его. Вот скажи мне, Захар, – может ли часть человека знать его целого?
ЗАХАР. Ах ты, мать пресвятая Богородица!
ОБЛОМОВ. Нет уж, раз ты рот раскрыл, так отвечай. В аршине шестнадцать вершков, а ты говоришь, что вершок знает, что такое аршин.
ЗАХАР. Так по сердцу точно ножом и режете.
ОБЛОМОВ. В сажени – три аршина, а ты говоришь, что аршин знает все про сажень.
ЗАХАР (заплакал). Да полно вам, батюшка, томить-то меня жалкими словами!
ОБЛОМОВ. Как ты мог? Как сорвалось это у тебя с языка? Ты огорчил барина. Ведь огорчил?
ЗАХАР. Огорчил.
ОБЛОМОВ. Иди, Бог с тобой!
Захар, всхлипывая, уходит.
Обломов ложится на диван.
(Качая ногой.) Дроби придумали арабы. Зачем? Чтобы делить. А что им было делить? Чернотелому человеку в жарких странах, голому негру – что делить? Неужто себя?
Пауза.
(Кричит.) Захар!
Входит Захар.
Черт знает что, Захар! Вот захочется пить, возьмешь графин, а стакана нет.
ЗАХАР. Можно и без стакана напиться.
ОБЛОМОВ. Где стакан?
ЗАХАР. Должна же вещь иметь конец, хоть будь она железная, не век ей жить.
ОБЛОМОВ. Разбил… Вечно ты! Велят снять нагар со свечи, так он снимет. Но с такой силой, будто ворота отворяет. Поди отсюда.
ЗАХАР. Вот вы сердились, что письмо затерялось. А Захар его нашел.
Подает письмо Обломову.
Только вы его не читайте! Будете читать, – головка заболит, тошно сделается, кушать не станете. Завтра или послезавтра успеете – не уйдет оно.
Обломов, отмахнувшись, распечатывает письмо.
ОБЛОМОВ. Ишь, точно квасом писано. (Читает.) «Отец наш и кормилец, барин Илья Ильич… Доношу твоей милости, что у тебя в вотчине все благополучно. Пятую неделю нет дождей, яровое так и палит, словно полымем. Все, что есть, высохло аки прах. Горох червь сгубил, овес – ранние морозы, рожь кони вытоптали, улья высохли. О себе не заботимся – пусть издохнем, а тебя, авось, Господь помилует. Нынче еще три мужика ушли. Я баб погнал по мужей: бабы те назад не воротились. Все на Волгу, на барки ушли – такой нынче глупый народ стал, кормилец ты наш, батюшка, Илья Ильич! Холста нашего сей год на ярмарке не будет. Сушильню и белильню я запер и приставил Сычуга смотреть, да чтобы не стянул чего, я сам смотрю за ним денно и ночно. Другие больно хворают, иные пьют, и все воруют. Нынешний год пошлем доходцу немного, батюшка ты наш, благодетель, помене против того года. Только бы засуха не разорила вконец, а мы, разнесчастные, по ка мест живется, по та мест и жить станем! Аки зыхалу унесли так порхало дуде не бу пряснится донесут щело.»
Обломов прочитал тёмное место еще раз, почесал голову.
(Кричит.) Захар!
ЗАХАР (входя). Конца-то свету всё нет для меня!
ОБЛОМОВ. Захар, послушай-ка. (Читает.) «Аки зыхалу унесли так порхало дуде не бу пряснится донесут щело»? Тёмно пишут. Что бы это значило?
ЗАХАР. Известно, что. Богу жалуются.
ОБЛОМОВ. И без тебя я это понял. Да что такое – щйло?
ЗАХАР. Должно быть – смерть.
ОБЛОМОВ. Пошел ты к чёрту, азиатская душа!
Обломов глянул в конец.
«Староста твой, всенижайший раб Прокопий Вытягушкин собственной рукой руку приложил. А писал со слов оного старосты шурин его, Демка Кривой.»
Обломов опускает ноги на пол, садится.
Накрывает голову ладонями, – он «в домике».
На нем халат (который мы не успели описать в первой сцене) – из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу. Поместительный – можно дважды завернуться в него. Без всяких кистей и без талии, рукава – от пальцев к плечу все шире и шире. Он мягок, гибок, тело не чувствует его на себе, он покоряется любому движению тела.
Туфли у Обломова мягкие и широкие. Когда он, не глядя, опускает ноги с дивана на пол, то непременно попадает в них сразу.
Возле него Захар, слуга Обломова.
Захар с веником и совком для мусора.
ЗАХАР. Чем же я виноват, что клопы на свете есть? Разве я их выдумал? И мышей не я выдумал. Этой твари, что мышей, что кошек, что клопов, везде много. За всяким клопом не усмотришь, в щёлку к нему не влезешь. Мети, Захар, выбирай сор из углов. А завтра он опять наберется. Что это за жизнь у Захара? Лучше Бог пу душу пошли!
Обломов смотрит в потолок, ничего не отвечает.
Вот вы давеча спрашивали – отчего у других чисто? Вон, напротив, мол, у немца-настройщика? А где немцы сору возьмут? Вы поглядите-ка, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук переходит с отца на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие – только поджимай под себя ноги. Где им сору взять? У них в шкафах куча старого платья не лежит. И корка зря не валяется. Наделают сухариков да с пивом и выпьют. (Обреченно.) Мести, что ли, пол прикажете?
Обломов не отвечает.
Как только ноги-то таскают меня? Подумаешь, смерть-то нейдет!
ОБЛОМОВ. Захар! Где письмо?
ЗАХАР (тихо и злобно). Хуй знает.
Обломов медленно опускает ноги на пол.
Садится на диване.
ОБЛОМОВ. Кто знает?
Захар молчит.
Захар, ты что сказал?
ЗАХАР. Говорю, когда это Бог приберет меня?
ОБЛОМОВ. Нет, что ты сказал?
Захар молчит.
Думал ли ты о том, что сказал? «Он знает!» Кто знает, отвечай!
Захар молчит.
Что он знает?
Захар молчит.
(С горечью.) Не дурак ли ты, Захар?
ЗАХАР. Дурак.
ОБЛОМОВ. Он ничего знать не может.
Встает с дивана. В волнении ходит по комнате.
Это такая малая часть человека! У кого три вершка, у кого четыре. Если, к примеру, в человеке росту восемь с половиной вершков, то… (Закрыл глаза, шевелит губами.) Значит – одна двенадцатая часть человека. Подумай, какая малость! И что он может знать? В темноте, в тесноте. В штанах, да в теплом халате. Разве может знать этот волчок, что у человека в мыслях, в душе, и отчего сделалась отверделость на сердце? Вот спроси у него – что такое человек? Так он тебе и наговорит чепухи, уши заткнешь! Не поверишь, что это и есть человек, не узнаешь его. Вот скажи мне, Захар, – может ли часть человека знать его целого?
ЗАХАР. Ах ты, мать пресвятая Богородица!
ОБЛОМОВ. Нет уж, раз ты рот раскрыл, так отвечай. В аршине шестнадцать вершков, а ты говоришь, что вершок знает, что такое аршин.
ЗАХАР. Так по сердцу точно ножом и режете.
ОБЛОМОВ. В сажени – три аршина, а ты говоришь, что аршин знает все про сажень.
ЗАХАР (заплакал). Да полно вам, батюшка, томить-то меня жалкими словами!
ОБЛОМОВ. Как ты мог? Как сорвалось это у тебя с языка? Ты огорчил барина. Ведь огорчил?
ЗАХАР. Огорчил.
ОБЛОМОВ. Иди, Бог с тобой!
Захар, всхлипывая, уходит.
Обломов ложится на диван.
(Качая ногой.) Дроби придумали арабы. Зачем? Чтобы делить. А что им было делить? Чернотелому человеку в жарких странах, голому негру – что делить? Неужто себя?
Пауза.
(Кричит.) Захар!
Входит Захар.
Черт знает что, Захар! Вот захочется пить, возьмешь графин, а стакана нет.
ЗАХАР. Можно и без стакана напиться.
ОБЛОМОВ. Где стакан?
ЗАХАР. Должна же вещь иметь конец, хоть будь она железная, не век ей жить.
ОБЛОМОВ. Разбил… Вечно ты! Велят снять нагар со свечи, так он снимет. Но с такой силой, будто ворота отворяет. Поди отсюда.
ЗАХАР. Вот вы сердились, что письмо затерялось. А Захар его нашел.
Подает письмо Обломову.
Только вы его не читайте! Будете читать, – головка заболит, тошно сделается, кушать не станете. Завтра или послезавтра успеете – не уйдет оно.
Обломов, отмахнувшись, распечатывает письмо.
ОБЛОМОВ. Ишь, точно квасом писано. (Читает.) «Отец наш и кормилец, барин Илья Ильич… Доношу твоей милости, что у тебя в вотчине все благополучно. Пятую неделю нет дождей, яровое так и палит, словно полымем. Все, что есть, высохло аки прах. Горох червь сгубил, овес – ранние морозы, рожь кони вытоптали, улья высохли. О себе не заботимся – пусть издохнем, а тебя, авось, Господь помилует. Нынче еще три мужика ушли. Я баб погнал по мужей: бабы те назад не воротились. Все на Волгу, на барки ушли – такой нынче глупый народ стал, кормилец ты наш, батюшка, Илья Ильич! Холста нашего сей год на ярмарке не будет. Сушильню и белильню я запер и приставил Сычуга смотреть, да чтобы не стянул чего, я сам смотрю за ним денно и ночно. Другие больно хворают, иные пьют, и все воруют. Нынешний год пошлем доходцу немного, батюшка ты наш, благодетель, помене против того года. Только бы засуха не разорила вконец, а мы, разнесчастные, по ка мест живется, по та мест и жить станем! Аки зыхалу унесли так порхало дуде не бу пряснится донесут щело.»
Обломов прочитал тёмное место еще раз, почесал голову.
(Кричит.) Захар!
ЗАХАР (входя). Конца-то свету всё нет для меня!
ОБЛОМОВ. Захар, послушай-ка. (Читает.) «Аки зыхалу унесли так порхало дуде не бу пряснится донесут щело»? Тёмно пишут. Что бы это значило?
ЗАХАР. Известно, что. Богу жалуются.
ОБЛОМОВ. И без тебя я это понял. Да что такое – щйло?
ЗАХАР. Должно быть – смерть.
ОБЛОМОВ. Пошел ты к чёрту, азиатская душа!
Обломов глянул в конец.
«Староста твой, всенижайший раб Прокопий Вытягушкин собственной рукой руку приложил. А писал со слов оного старосты шурин его, Демка Кривой.»
Обломов опускает ноги на пол, садится.
Накрывает голову ладонями, – он «в домике».
Сцена третья.
Обломов на диване.
Возле него Захар.
ЗАХАР. Эк спит-то! Словно дитя невинное. Илья Ильич! Вишь, сопит, словно младенчик! Вставайте!
ОБЛОМОВ. Меня нет дома.
ЗАХАР. А где же вы?
ОБЛОМОВ. Ушел.
ЗАХАР (испугался). Как можно? На улице собака укусит! И пролётки ездят. Лошади на сторону бросаются!
Обломов стонет.
Народ глупый – кто взад, кто вперед. Долго ли затеряться среди толпы? А дорогу назад кто ж знает? Бегай потом, Захар, с фонарями, ищи – нипочем не найдешь! Разве можно? Ведь это ж проститься навек!
Обломов стонет во сне, мечется.
Полезайте, барин, на высокое место и стойте стоймя, пока Захар не найдет…
Обломов затих.
В дверях – Штольц.
Он разразился звонким хохотом.
ЗАХАР. Андрей Иваныч!
ШТОЛЬЦ. Захар! Кто это такой лежит?
ЗАХАР. Как кто? Это барин. Илья Ильич.
ОБЛОМОВ (не открывая глаз) . Джентльмен. Джентльмен – тот же барин.
ШТОЛЬЦ. Нет, Илья! Джентльмен сам надевает чулки. Сам снимает с себя сапоги.
ОБЛОМОВ. Потому что у англичан слуг не очень много.
ШТОЛЬЦ (смеясь). Recht gut, mein lieber Junge! (Очень хорошо, мой дорогой мальчик.)
Обломов наконец открыл глаза.
Проворно спустил ноги на пол.
ОБЛОМОВ (радостно) . Штольц! Штольц!
Штольц делает резкие выпады, как будто бьет Обломова.
Обломов пугается, накрывается одеялом.
Бокс – английская драка!
ОБЛОМОВ (из-под одеяла) . Полно тебе, Андрей! Оставь!
ШТОЛЬЦ (колотит его по спине) . Я задам тебе феферу! Ты есть Lotter (Лоддэр)!
ОБЛОМОВ. Ах ты, штуки-шпеки-немецки человеки! Да ты мальчиком без синего пятна домой не ворачивался! Без носу до крови!
ШТОЛЬЦ. Что за барчонок, если он ни разу носу себе не разбил? Или товарищу?
ОБЛОМОВ. Где ты? Что ты? Откуда? Говори! По-прежнему участвуешь в компании? Отправляешь товары за границу? По-прежнему – гешефтмахером?
ШТОЛЬЦ. А ты? По-прежнему на тебе один чулок нитяный, а другой бумажный?
Обломов смотрит на ноги.
Смеются оба.
Что это на тебе за шлафрок? Такие давно не носят.
ОБЛОМОВ. Это не шлафрок. А халат.
В комнату стремительно входит молодой человек в синей форме – блондин с приглаженными маслом волосами.
Он, не обращая внимания на хозяина, подает Штольцу листок синего цвета.
ШТОЛЬЦ (глянув в листок). Сколько?
ПЕРВЫЙ ПОСЫЛЬНЫЙ. Сто двадцать пудов.
ШТОЛЬЦ. По скольку?
ПЕРВЫЙ ПОСЫЛЬНЫЙ. По два с полтиною.
ШТОЛЬЦ. Уменьшим, – шестьдесят пудов. Но увеличим цену – по три рубля. Зато обозы наши.
Посыльный, взяв листок, стремительно уходит.
ОБЛОМОВ. Кто это, Андрей?
ШТОЛЬЦ. Посыльный. Ну, как ты, Илья? Что ты? Расскажи! Что жизнь?
ОБЛОМОВ. Жизнь? (Поискал ответа.) Трогает.
ШТОЛЬЦ (смеясь) . И слава Богу!
ОБЛОМОВ. Помнишь, как, бывало, в школе пристают к тем, кто посмирнее? То ущипнут исподтишка, то вдруг бросят песком прямо в лицо… Везде рогатки да машинки для препинания. Мочи нет!
ШТОЛЬЦ (оглядываясь вокруг) . Захар!
ЗАХАР. Вас волен зи дох?
ШТОЛЬЦ. Погляди-ка на окна! Грязи-то, грязи-то на них! Зги Божией не видно!
ЗАХАР. Не я же их грязью-то мазал. Это пыль, с улицы нанесло.
ШТОЛЬЦ. А ты мой, убирай, – и не будет ничего!
ЗАХАР. Так Илья Ильич все дома сидит, – как при них станешь убирать? Уйдет на целый день, так и уберу.
ОБЛОМОВ. Вот еще что выдумал – уйти! Поди-ка ты лучше к себе.
Захар уходит.
А меня, брат, ячмени одолели. Только на той неделе один сошел с правого глаза, а теперь вот садится другой.
ШТОЛЬЦ. Это ты наспал себе.
ОБЛОМОВ. Изжога мучит. Доктор говорит – удар может быть. Поезжайте, мол, в Америку…
ШТОЛЬЦ. И поезжай! В наши времена другие скорости – до Европы шнельцугом – за четыре дня, а в Америку – за три недели.
ОБЛОМОВ. Да я не усну на новом месте! А как встану, да увижу вон напротив вместо вывески токаря что-нибудь другое… Или вон ежели из окна не выглянет эта стриженая старуха перед обедом… Так меня тоска и загрызет.
ШТОЛЬЦ. Зачем тогда строят новые железные дороги? Зачем пароходы? Если сидеть на месте? Подай-ка, Илья, проект, чтоб всё остановилось – ведь ты не поедешь!
ОБЛОМОВ. Мало ли управляющих, купцов и чиновников, у которых нет угла? Пусть ездят себе!
ШТОЛЬЦ. Илья! Ты посмотри на себя – все лежишь, все спишь. А вокруг всё кипит, – жизнь!
ОБЛОМОВ. Кипит… Один пристал ко мне – читал ли я речь какого-то там депутата? И глаза вытаращил, когда я сказал, что депутатов не знаю. И не читаю газет. Как пошел рассуждать о Лудовике – Филиппе, точно тот ему отец родной! Потом привязался – отчего это Мехмет-Али послал корабль в Константинополь? Ведь не просто же так? Ночей не спит, голову ломает, будто Мехмет-Али ему тесть! Вдруг войско послали на Восток, – батюшки, загорелось! Лица на нем нет, бежит, кричит, как будто на него самого войско идет. Там роют канал, – опять покоя нет. Отчего, зачем, ведь не просто же так!… А у самого дочь куксится, в девках засиделась… Сын не учён, галок гоняет… У жены зоб, а ее лечат кумысом… И это ему – ничто! Где жена? Где сын и дочь? Ему депутат роднее родного, и восточный вопрос!
Возле него Захар.
ЗАХАР. Эк спит-то! Словно дитя невинное. Илья Ильич! Вишь, сопит, словно младенчик! Вставайте!
ОБЛОМОВ. Меня нет дома.
ЗАХАР. А где же вы?
ОБЛОМОВ. Ушел.
ЗАХАР (испугался). Как можно? На улице собака укусит! И пролётки ездят. Лошади на сторону бросаются!
Обломов стонет.
Народ глупый – кто взад, кто вперед. Долго ли затеряться среди толпы? А дорогу назад кто ж знает? Бегай потом, Захар, с фонарями, ищи – нипочем не найдешь! Разве можно? Ведь это ж проститься навек!
Обломов стонет во сне, мечется.
Полезайте, барин, на высокое место и стойте стоймя, пока Захар не найдет…
Обломов затих.
В дверях – Штольц.
Он разразился звонким хохотом.
ЗАХАР. Андрей Иваныч!
ШТОЛЬЦ. Захар! Кто это такой лежит?
ЗАХАР. Как кто? Это барин. Илья Ильич.
ОБЛОМОВ (не открывая глаз) . Джентльмен. Джентльмен – тот же барин.
ШТОЛЬЦ. Нет, Илья! Джентльмен сам надевает чулки. Сам снимает с себя сапоги.
ОБЛОМОВ. Потому что у англичан слуг не очень много.
ШТОЛЬЦ (смеясь). Recht gut, mein lieber Junge! (Очень хорошо, мой дорогой мальчик.)
Обломов наконец открыл глаза.
Проворно спустил ноги на пол.
ОБЛОМОВ (радостно) . Штольц! Штольц!
Штольц делает резкие выпады, как будто бьет Обломова.
Обломов пугается, накрывается одеялом.
Бокс – английская драка!
ОБЛОМОВ (из-под одеяла) . Полно тебе, Андрей! Оставь!
ШТОЛЬЦ (колотит его по спине) . Я задам тебе феферу! Ты есть Lotter (Лоддэр)!
ОБЛОМОВ. Ах ты, штуки-шпеки-немецки человеки! Да ты мальчиком без синего пятна домой не ворачивался! Без носу до крови!
ШТОЛЬЦ. Что за барчонок, если он ни разу носу себе не разбил? Или товарищу?
ОБЛОМОВ. Где ты? Что ты? Откуда? Говори! По-прежнему участвуешь в компании? Отправляешь товары за границу? По-прежнему – гешефтмахером?
ШТОЛЬЦ. А ты? По-прежнему на тебе один чулок нитяный, а другой бумажный?
Обломов смотрит на ноги.
Смеются оба.
Что это на тебе за шлафрок? Такие давно не носят.
ОБЛОМОВ. Это не шлафрок. А халат.
В комнату стремительно входит молодой человек в синей форме – блондин с приглаженными маслом волосами.
Он, не обращая внимания на хозяина, подает Штольцу листок синего цвета.
ШТОЛЬЦ (глянув в листок). Сколько?
ПЕРВЫЙ ПОСЫЛЬНЫЙ. Сто двадцать пудов.
ШТОЛЬЦ. По скольку?
ПЕРВЫЙ ПОСЫЛЬНЫЙ. По два с полтиною.
ШТОЛЬЦ. Уменьшим, – шестьдесят пудов. Но увеличим цену – по три рубля. Зато обозы наши.
Посыльный, взяв листок, стремительно уходит.
ОБЛОМОВ. Кто это, Андрей?
ШТОЛЬЦ. Посыльный. Ну, как ты, Илья? Что ты? Расскажи! Что жизнь?
ОБЛОМОВ. Жизнь? (Поискал ответа.) Трогает.
ШТОЛЬЦ (смеясь) . И слава Богу!
ОБЛОМОВ. Помнишь, как, бывало, в школе пристают к тем, кто посмирнее? То ущипнут исподтишка, то вдруг бросят песком прямо в лицо… Везде рогатки да машинки для препинания. Мочи нет!
ШТОЛЬЦ (оглядываясь вокруг) . Захар!
ЗАХАР. Вас волен зи дох?
ШТОЛЬЦ. Погляди-ка на окна! Грязи-то, грязи-то на них! Зги Божией не видно!
ЗАХАР. Не я же их грязью-то мазал. Это пыль, с улицы нанесло.
ШТОЛЬЦ. А ты мой, убирай, – и не будет ничего!
ЗАХАР. Так Илья Ильич все дома сидит, – как при них станешь убирать? Уйдет на целый день, так и уберу.
ОБЛОМОВ. Вот еще что выдумал – уйти! Поди-ка ты лучше к себе.
Захар уходит.
А меня, брат, ячмени одолели. Только на той неделе один сошел с правого глаза, а теперь вот садится другой.
ШТОЛЬЦ. Это ты наспал себе.
ОБЛОМОВ. Изжога мучит. Доктор говорит – удар может быть. Поезжайте, мол, в Америку…
ШТОЛЬЦ. И поезжай! В наши времена другие скорости – до Европы шнельцугом – за четыре дня, а в Америку – за три недели.
ОБЛОМОВ. Да я не усну на новом месте! А как встану, да увижу вон напротив вместо вывески токаря что-нибудь другое… Или вон ежели из окна не выглянет эта стриженая старуха перед обедом… Так меня тоска и загрызет.
ШТОЛЬЦ. Зачем тогда строят новые железные дороги? Зачем пароходы? Если сидеть на месте? Подай-ка, Илья, проект, чтоб всё остановилось – ведь ты не поедешь!
ОБЛОМОВ. Мало ли управляющих, купцов и чиновников, у которых нет угла? Пусть ездят себе!
ШТОЛЬЦ. Илья! Ты посмотри на себя – все лежишь, все спишь. А вокруг всё кипит, – жизнь!
ОБЛОМОВ. Кипит… Один пристал ко мне – читал ли я речь какого-то там депутата? И глаза вытаращил, когда я сказал, что депутатов не знаю. И не читаю газет. Как пошел рассуждать о Лудовике – Филиппе, точно тот ему отец родной! Потом привязался – отчего это Мехмет-Али послал корабль в Константинополь? Ведь не просто же так? Ночей не спит, голову ломает, будто Мехмет-Али ему тесть! Вдруг войско послали на Восток, – батюшки, загорелось! Лица на нем нет, бежит, кричит, как будто на него самого войско идет. Там роют канал, – опять покоя нет. Отчего, зачем, ведь не просто же так!… А у самого дочь куксится, в девках засиделась… Сын не учён, галок гоняет… У жены зоб, а ее лечат кумысом… И это ему – ничто! Где жена? Где сын и дочь? Ему депутат роднее родного, и восточный вопрос!