— Но не в том случае, когда его можно признать и принять, — сказал Хагбард. — Чтобы есть, ты должен быть голоден. Чтобы учиться, ты должен сначала быть невежественным. Это значит, что невежество — один из аспектов познания. Точно так же как боль — один из аспектов здоровья. Страсть — один из аспектов ума. Смерть — один из аспектов жизни. После того как Груаду удалось внушить своим последователям в Атлантиде, что эти аспекты порочны, ему не составило труда научить их совершать человеческие жертвоприношения, преследовать инакомыслящих и воевать. Эти идеи и стремление проповедовать их внушил Груаду именно Йог Сотот, а сам Груад об этом не догадывался.
— Итак, Йог Сотот — это змей в Эдемском саду, — произнёс Джо.
— Можно сказать и так, — согласился Хагбард. — Но ты ведь понимаешь, что миф об Эдеме придумали и распространили иллюминаты.
— А кто же тогда придумал миф о Груаде из Атлантиды? — язвительно поинтересовался Джо.
— А вот это не миф, а чистая правда, — торжественно возвестил Хагбард.
— Это самая большая ахинея, которую я когда-либо слышал, — заявил Джо. — Ты заявляешь, что таких понятий, как добро и зло, не существует, что они были выдуманы и внушены людям намеренно, чтобы психологически их уничтожить. Но для обоснования такого заявления тебе все равно придётся постулировать, что человек до появления Груада исповедовал добро, а с появлением Груада склонился ко злу. И ещё тебе придётся сделать из Йога Сотота точную копию Сатаны. Придумав свою претенциозную научно-фантастическую историю, ты ни на йоту не усовершенствовал иудео-христианский миф.
Хагбард разразился смехом и хлопнул Джо по колену. — Прекрасно! — Затем он поднял руку ладонью вперёд и сделал характерный жест пальцами. — Что я показываю? — спросил Хагбард.
— Похоже на «знак мира», только пальцы сложены вместе, — ответил Джордж в замешательстве.
— Вот что бывает с невежественными баптистами, — засмеялся Джо. — Как сын Истинной Церкви, я скажу тебе, Джордж, что это жест католического благословения.
— Неужели? — удивился Хагбард. — Взгляни-ка на тень, которую моя рука отбрасывает на книгу. — Он поднёс к ладони книгу, и они увидели голову рогатого Дьявола. — Солнце, источник света и энергии, символ спасения; моя рука в священном молитвенном жесте. Сложи оба этих символа вместе — и получишь Сатану.
— И что это, черт побери, значит? — требовательно спросил Джо. — Зло — лишь тень, мнимое явление? Вся эта обычная мистическая ахинея? Расскажи это тем, кто пережил Освенцим.
— Ну а если, — парировал Хагбард, — я скажу тебе, что добро — лишь тень и мнимое явление? Несколько современных философов заработали себе репутацию крепких реалистов, весьма правдоподобно аргументируя подобную точку зрения. Но это ведь лишь зеркальное отражение того, что ты называешь обычной мистической ахинеей!
— Что же, в таком случае, реально? — упорствовал Джо. — Мария, королева мая, или Кали, мать убийц, или Эрида, синтез их обеих?
— Реален лишь бред, — ответил Хагбард. — Все образы, с которыми ты сталкиваешься на пути, нереальны. Если ты продолжаешь двигаться вперёд, минуя их, то в конце концов начинаешь это понимать.
— Солипсизм. Школярский солипсизм, — сказал Джо.
— Нет. — Хагбард усмехнулся. — Солипсист считает реальностью бредящего.
— Хагбард, — позвал Гарри Койн, — там какие-то люди на дороге машут флажками.
Хагбард повернулся и посмотрел вперёд.
— Тормози. Это парни с «Лейфа Эриксона». Остановись, где они показывают, Гарри.
Хагбард дотянулся до серебряной вазы, вмонтированной около заднего сиденья, и вынул один бутон из букета свежих роз, поставленного им туда утром. Он аккуратно воткнул бутон себе в петлицу. Огромный золотистый «бугатти» плавно притормозил, и четверо мужчин вышли из машины. Гарри похлопал длинной худой рукой по огромному переднему крылу автомобиля.
— Спасибо, Хагбард, что дал мне порулить такой классной тачкой, — сказал он. — Это самое лучшее, что кто-либо делал для меня в этой жизни.
— Ошибаешься. Теперь ты будешь хотеть собственный «бугатти». Или, что ещё хуже, станешь напрашиваться ко мне в шофёры.
— Не буду. Но могу заключить с тобой сделку. Ты отдашь мне эту машину, а когда тебе захочется куда-нибудь в ней отправиться, я тебя отвезу.
Хагбард расхохотался и хлопнул Койна по плечу.
— Если все время будешь таким же умным, то и впрямь когда-нибудь заимеешь такую тачку.
Автомобили, следовавшие за «бугатти» длинной вереницей, тоже останавливались у обочины. От дороги к озеру был отлогий спуск, покрытый аккуратно подстриженной, как на газоне, травой. В озере неподалёку от берега покачивался на мелких волнах круглый золотой спасательный буй, испускавший облачка красноватого дыма.
Из «мерседеса», затормозившего сразу за «бугатти», вышла Стелла. Джорджу захотелось, чтобы вслед за ней вышли Мэвис и мисс Мао, но этого не случилось. Он смотрел на Стеллу и не мог вымолвить ни слова. Стелла обернулась и, ничего не сказав, взглянула на него. В её глазах была печаль. Джордж надеялся, что, когда они окажутся на подводной лодке, все будет иначе и лучше. Там у них появится возможность поговорить друг с другом.
Из розового «кадиллака», остановившегося за «мерседесом», выбрались Саймон Мун и Кларк Кент. Они с возбуждением что-то обсуждали. На них Стелла даже не взглянула. За «кадиллаком» остановился мотоцикл. С него слез Отто Уотерхаус. Стелла посмотрела на Отто и перевела взгляд на Джорджа. Отто взглянул на Стеллу и тоже посмотрел на Джорджа. Неожиданно Стелла отвернулась и начала спускаться к озеру. На берегу стоял огромный надутый спасательный плот. Когда Стелла приблизилась к нему, сидевший на плоту человек из команды Хагбарда встал и протянул ей костюм для подводного плавания. Неторопливо, словно она была совершенно одна, Стелла сняла с себя крестьянскую блузу, юбку, разделась догола. Затем она начала натягивать на себя гидрокостюм. Тем временем за руль «бугатти» Хагбарда сел другой человек и стал съезжать по лужайке к озеру. Ещё двое держали широко открытым громадный прозрачный пластиковый мешок, в который и въехал «бугатти», после чего они туго перевязали горловину мешка крепкой проволокой. Тросы, привязанные к мешку, натянулись, и он медленно соскользнул с лужайки в воду. Это выглядело величественно и в то же время комично. Оказавшись на некотором расстоянии от берега, мешок поплыл. Неожиданно из-под воды вынырнули два аквалангиста с мощными скутерами. Заняв места по обе стороны плывущего пластикового пузыря, эти люди привязали тросы к скутерам. Затем они включили двигатели и через мгновение скрылись в глубине вместе с машиной.
Между тем на берегу появились ещё надувные плоты, и люди Хагбарда начали надевать гидрокостюмы, доставленные на них с подводной лодки.
— Я никогда этого не делала, — произнесла Леди Велькор. — Вы уверены, что это безопасно?
— Не волнуйся, детка, — сказал Саймон Мун. — Это может сделать даже мужчина.
— Где твоя подруга, Мэри Лу? — спросил Джордж.
— Она ушла от меня, — процедил Саймон. — Спятила к черту от этой поганой кислоты.
НЕТ потому что в конечном счёте белые и чёрные и мужчины и женщины должны прийти к взаимопониманию и равенству Нет потому что этот раскол не может продолжаться вечно в том смысле что черт я это понимаю но Нет не могу не сейчас Нет я ещё не готова тот пенис который как мне казалось был у меня прошедшей ночью это не просто какая-то фрейдовская галлюцинация за физическим пенисом скрывается некая фаллическая сила Нет действие из центра тела как говорит Саймон а Хагбард называет действием от всего сердца Нет лишь несколько человек имеют сейчас на это право Нет большинство из нас не выучилось и у нас нет шансов выучиться и это реальная кастрация реальная импотенция у мужчин и женщин белых и чёрных Нет мы считаем эту силу фаллической потому что живём в патриархальном обществе Нет я не могу быть женщиной Саймона и вообще чьей-то женщиной Нет вначале я должна стать своей собственной женщиной и на это могут уйти годы на это может уйти вся жизнь и я этого так никогда и не добьюсь но я должна попытаться нельзя закончить жизнь как папа и как большинство чёрных и как заканчивает жизнь и большинство белых Нет возможно я снова встречу Саймона возможно мы сможем сделать вторую попытку этот кислотный псих Тимоти Лири говорил ты можешь стать кем угодно когда захочешь оказаться здесь во второй раз Нет не на этот раз это должно быть во второй раз Нет я сказала Нет я не буду Нет
— Я чертовски надеюсь, что Гауптманн не солгал и за мной не было слежки, — сказал Хагбард. — Чтобы всем нам оказаться на подводной лодке, потребуется довольно много времени.
— А что будет с машинами? — спросил Гарри Койн.
— «Бугатти» слишком прекрасна, чтобы я с ней расстался, поэтому-то я и забираю её на борт «Лейфа Эриксона». Остальные машины мы попросту оставим здесь. Возможно, кто-нибудь из тех, кто приехал на фестиваль, ими воспользуется.
— Насчёт фрицев не волнуйтесь, — сказал прогуливавшийся неподалёку Джон-Джон Диллинджер. — Если будут создавать проблемы, мы ответим им краткими, но острыми словами старого доброго мистера Томпсона. Пусть умрут со смеху.
— Мир — это прекрасно, — кисло промолвил Хагбард.
— Дадим ему шанс, — отозвался Малаклипс, все ещё в облике Жана-Поля Сартра. — Чтобы мир распространился, нужно время. Надо, чтобы отсутствие иллюминатов почувствовалось. Разницу непременно увидят все.
— Сомневаюсь, — отозвался Хагбард. — Дили-Лама был прав во всем.
Вся операция по переправке людей Хагбарда с аквалангами на борт «Лейфа Эриксона» заняла более часа. Ожидая своей очереди, Джордж жадно всматривался в глубины озера. Увидев наконец подводную лодку, сверкающую, словно гигантский золотой дирижабль, он почувствовал себя счастливым.
«По крайней мере, хоть это реально, — подумал Джордж. — Я вижу лодку снаружи, и она такая же огромная, как мне казалось. Пусть даже она никуда не плывёт и все это происходит в Диснейленде».
Час спустя подлодка уже шла Валусийским морем. Джордж, Джо и Хагбард находились на мостике. Хагбард стоял, прислонившись к драконьей голове, которая когда-то украшала нос настоящей ладьи викингов, а Джордж и Джо вглядывались в бездонные серые морские глубины и наблюдали за проплывавшими мимо странными незрячими рыбами и чудовищами. — В этом море есть разновидность грибов, эволюционировавших в нечто вроде морских водорослей, — сказал Хагбард. — Они люминесцентные. Другого света здесь нет, и потому зеленые растения не растут.
В отдалении появилась точка, она быстро увеличивалась в размерах, и наконец Джордж различил дельфина. Безусловно, это был Говард. На спине у него был закреплён акваланг. Приблизившись, Говард сделал сальто, и из динамика донёсся его транслированный голос. Дельфин пел:
Таких, как он, лишь раз Земля рождает. Вода кипит, когда он проплывает. Под ним трясётся ложе океана, И славлю я его, Левиафана!
Хагбард покачал головой.
— Ниже всякой критики. С БАРДАКом пора что-то делать, он совершенно не умеет переводить поэзию. О чем ты говоришь, Говард?
— Ага, — сказал Джо. — В прошлый раз, когда я был на борту, мне не довелось увидеть твоего друга, говорящего дельфина. Привет, Говард. Я — Джо.
— Привет, Джо, — отозвался Говард. — Добро пожаловать в мой мир. К сожалению, в данный момент он не очень гостеприимен. В Атлантике нам грозит большая опасность. Там рыщет сам Левиафан, истинный правитель иллюминатов. На краю Тихого океана дрожит земля, это обеспокоило Левиафана настолько, что он поднялся из глубин. Кроме того, он знает, что его главные поклонники, иллюминаты, мертвы. Левиафан узнал о их смерти, считывая информацию с пульсаций энергии сознания, которые достигают самого дна.
— Не может же он съесть подводную лодку, — сказал Хагбард. — И потом, мы хорошо вооружены.
— Он может расколоть лодку с такой же лёгкостью, как чайка раскалывает пингвинье яйцо, — ответил Говард. — А твоего оружия он вообще не заметит. В сущности, он неуничтожим.
Джо и Джордж недоверчиво переглянулись. Хагбард пожал плечами.
— Я буду осторожен, Говард. Мы не можем повернуть обратно. Нам нужно в Северную Америку. Постараемся ускользнуть от Левиафана, если его увидим. — Он заполняет целый океан, — сказал Говард. — Тебе в любом случае придётся его увидеть, а он увидит тебя. Что бы ты ни делал.
— Не преувеличиваешь опасность?
— Разве что самую малость. А теперь я должен с тобой попрощаться. Я считаю, что на этой неделе мы хорошо поработали и угроза как для моего народа, так и для твоего, исчезла. Наша дельфинья стая рассеивается и уходит разными путями в Северную Атлантику. Я покидаю Валусийское море через Шотландский проход. По нашему мнению, Левиафан направится на юг, вокруг мыса Горн в Тихий океан. Все, что плавает и испытывает голод, движется в том же направлении. К сожалению, в воде полно свежего мяса. Прощайте, друзья.
— Пока, Говард, — попрощался с ним Хагбард. — Ты помог мне построить замечательный мост.
— Да, мост был отличный, — согласился Говард. — Жаль только, что тебе пришлось его утопить.
— А что это за баллоны на спине Говарда? — поинтересовался Джо.
— Для дыхания под водой, — ответил Джордж. — В Валусийском море нет воздуха, поэтому Говард вынужден пользоваться аквалангом, пока не попадёт в открытый океан. Хагбард, что он там говорил насчёт истинного правителя иллюминатов? Я много раз слышал, что было пять Первоиллюминатов. Четыре из них — это семья Зауре. Остаётся один. Это Левиафан? Неужели всем заправляет какое-то морское чудовище? Это и есть та самая большая тайна?
— Нет, — ответил Хагбард. — Тебе придётся вычислить, кто пятый Иллюминатус Примус. — Он незаметно для Джорджа подмигнул Джо. — Под истинным правителем Говард имел в виду богоподобное существо, которому поклоняются иллюминаты.
— Морское чудовище? — переспросил Джо. — В кино, которое мне показывали в том доме на Нижнем Ист-Сайде, был какой-то намёк на морское чудовище колоссального размера и силы. Но первые иллюминаты — компания Груада — изображались там солнцепоклонниками. Огромная пирамида с глазом якобы символизировала божественный глаз Солнца. Черт возьми! Кто такие вообще эти люди с их фильмом? Сейчас я знаю, кто такая мисс Мао, но до сих пор не понимаю, кто были остальные?
— Эридианский Фронт Освобождения, или ЭФО, — ответил Хагбард. — У них несколько иное, чем у нас, представление о предыстории и происхождении иллюминатов. Но они, как и мы, считают, что религию изобрели иллюминаты.
— Первородный грех, да? — сардонически произнёс Джо.
— Тебе, Джо, следовало бы самому создать религию, — заметил Хагбард.
— Почему?
— Потому что ты редкостный скептик.
— Мы вернёмся в Америку, правда? — спросил Джордж. — И приключение будет более или менее окончено?
— По крайней мере, эта его фаза, — отозвался Хагбард.
— Ладно. Я хочу попробовать написать о том, что мне довелось увидеть и пережить. Увидимся позже, ребята.
— Вечером в кают-компании будет роскошный ужин, — предупредил Хагбард.
— И не забудь, — напомнил Джо, — что «Конфронтэйшн» имеет преимущественное право на все, что ты напишешь.
— Поцелуй меня в жопу, — донёсся голос Джорджа из-за закрывающейся двери.
— Все равно больше нечем заняться. Дайте две, — сказал Отто Уотерхаус.
— Как это, не понял, — удивился Гарри Койн. — А как же та нигра, Стелла, твоя девчонка? Почему ты не с ней?
— Потому что её не существует, — сказал Отто, забирая с полированного стола две карты, которые ему сдал Джон-Джон Диллинджер. Мгновение он внимательно изучал их и затем опустил в кувшин банкноту в пять тонн льна. — Как не существует мисс Мао и не существует Мэвис. За ними скрывается одна женщина, а все, что со мной было, — галлюцинация.
— В мире нет ни одной женщины, о которой нельзя было бы сказать то же самое, — высказался Диллинджер. — Сколько тебе, Гарри?
— Три, — ответил Гарри. — Ну и дерьмо же ты мне сдал, Джон-Джон. Если задуматься, ты галлюцинируешь все время, пока занимаешься сексом. В этом вся его прелесть. И это объясняет, почему я могу трахать что угодно.
— Я возьму только одну, — сказал Диллинджер. — Мне идут хорошие карты. А что ты видишь, когда трахаешь деревья, маленьких мальчиков и всякое такое, Гарри?
— Белый свет, — ответил Гарри. — Огромный прекрасный ясный белый свет. На этот раз я ставлю десять тонн льна. — Видать, не такие уж и дерьмовые у тебя карты, — заметил Уотерхаус.
— Войдите, — сказал Джордж.
Дверь в каюту открылась, и он выронил пишущую ручку. Перед ним стояла Стелла.
— У нас небольшая проблема, да, Джордж? — сказала она, входя в каюту и присаживаясь рядом с ним на койку. — Наверное, ты на меня сердишься, — она положила ладонь ему на колено. — Тебе кажется, что моя личность — сплошной обман. Да, в каком-то смысле это так, я тебя обманывала.
— Я потерял и тебя, и Мэвис, — с горечью произнёс Джордж. — Вы обе — одна и та же женщина. Вы бессмертны. Вы — не люди; и я не знаю, кто вы. — Внезапно он ощутил надежду. — Если только все, что происходило прошлой ночью, не было галлюцинацией. Может быть, во всем виновата кислота? Ты действительно можешь превращаться в разных людей?
— Да, — ответила Мэвис.
— Не делай этого, — попросил Джордж. — Это меня слишком расстраивает.
Он украдкой бросил на неё взгляд. Это была Стелла.
— На самом деле я не понимаю, почему это настолько меня беспокоит, — признался Джордж. — Пора бы уже ко всему относиться спокойно.
— Тебя когда-нибудь волновало, что, любя меня, ты был влюблён ещё и в Мэвис? — спросила Стелла.
— Не очень. Потому что, судя по всему, это ничуть не волновало тебя. Сейчас я понимаю почему. Как ты могла ревновать, если вы с Мэвис — одна и та же личность?
— На самом деле мы не одна и та же личность.
— В каком смысле?
— Тебе не приходилось читать «Три лика Евы»? Вот послушай… Этот роман, в лучших традициях любовных романов, начался в
Париже. Её знали как знаменитую голливудскую актрису (на самом деле она была одной из Первоиллюминатов); он приобрёл широкую известность как миллионер и прожигатель жизни (на самом деле он был контрабандистом и анархистом). Представь себе кадры из «Касабланки» — Богарт и Бергман. Все было примерно так же: страсть настолько сильная, Париж настолько прекрасный (возрождающийся после войны, в которую он был ввергнут в киноэпопее с Богартом и Бергман), пара столь сияющая, что любой достаточно тонкий наблюдатель мог предсказать бурю. Так вот, буря разразилась в ту ночь, когда он признался, что является магом, и сделал ей некое предложение. Она его тут же бросила. Через месяц, уже в Беверли-Хиллз, она поняла: то, что он просил, было её судьбой. Когда же она попыталась его найти, он, как это часто бывает с Хагбардом Челине, скрылся от глаз общественности, временно передал свой бизнес в другие руки и залёг на дно.
Через год она узнала, что он снова стал публичной фигурой и якшается с английскими бизнесменами сомнительной репутации и с ещё более подозрительными китайцами, директорами импортно-экспортных фирм Гонконга. Она разорвала контракт с крупнейшей голливудской киностудией и отправилась в британскую колонию, но там узнала, что он снова исчез, а его недавние дружки находятся под следствием по подозрению в причастности к торговле героином.
Она нашла его в Токио, в отеле «Империал».
— Год назад я решила принять твоё предложение, — сказала она ему, — но теперь, после Гонконга, уже не уверена.
— Телема, — сказал он, глядя на неё из дальнего конца номера, который, казалось, был спроектирован для марсиан; на самом деле номер создавался для уэльсцев.
Она резко села на диван.
— Ты в Ордене?
— В Ордене и против Ордена, — сказал он. — Моя реальная цель — его уничтожить.
— Я одна из высшей Пятёрки в Соединённых Штатах, — нетвёрдо произнесла она. — Почему ты считаешь, что я от них сейчас отвернусь?
— Телема, — повторил он. — Это не просто пароль. Это Боля.
— «Орден — моя Воля», — процитировала она слова из старинной Клятвы Посвящения, придуманной Вейсгауптом.
— Если бы ты действительно в это верила, то не была бы сейчас здесь, — сказал он. — Ты разговариваешь со мной потому, что часть тебя знает: человеческая Воля не может быть с внешней организацией.
— Ты говоришь как моралист. Довольно странно слышать это от торговца героином.
— Ты тоже говоришь как моралистка, и это довольно странно для служительницы Агхарти. — Никто не разделит эту судьбу, — произнесла она с бойким акцентом кокни, — если он изначально не моралист. — Они оба рассмеялись.
— Я в тебе не ошибся, — сказал он.
— Но, — перебил Джордж, — неужели он на самом деле занимается героиновым бизнесом? Какая гадость!
— Ты тоже говоришь, как моралист, — сказала она. — Это часть его Демонстрации. Любое государство могло бы положить конец его бизнесу на своей территории, — как это сделала Англия, — легализовав дурь. Пока они отказываются это делать, существует чёрный рынок. Он не хочет допустить, чтобы этот рынок монополизировала Мафия. Он хочет, чтобы чёрный рынок был свободным рынком. Если бы не он, множество наркоманов, которые сегодня живы, были бы уже мертвы от грязного героина. Но давай я буду рассказывать историю дальше.
Они сняли виллу в Неаполе, чтобы начать трансформацию. В течение месяца единственными людьми, которых она видела помимо Хагбарда, были двое слуг, Сад и Мазох (позже она узнала, что на самом деле их звали Эйхманном и Келли). Каждый день начинался с того, что они подавали ей завтрак и спорили. В первый день Сад отстаивал материализм, а Мазох — идеализм; на второй день Сад пропагандировал идеи фашизма, а Мазох — коммунизма; на третий день Сад настаивал, что яйца надо разбивать с тупого конца, а Мазох с такой же горячностью утверждал, что с острого. Эти споры происходили на высоком надменно-интеллектуальном уровне, но казались абсурдными из-за того, что на Саде и Мазохе всегда были клоунские костюмы. На четвёртый день они спорили по поводу абортов; на пятый — об эвтаназии; на шестой — о фразе «Жизнь стоит того, чтобы жить». Она все отчётливее понимала, сколько времени и денег пришлось потратить Хагбарду на их обучение и подготовку: каждый из них спорил не менее искусно, чем первоклассный защитник в суде, и приводил в поддержку своей точки зрения множество тщательно собранных фактов; но при этом клоунские наряды мешали воспринимать их всерьёз. Утром седьмого дня они спорили на тему «теизм или атеизм?»; на восьмой день — на тему «индивидуум и Государство»; на девятый день — о том, считать ли ношение обуви сексуальным извращением. В конце концов все споры стали казаться ей одинаково несущественными. Утром десятого дня они спорили о реализме и антиномианизме; на одиннадцатое утро — о том, есть ли внутреннее противоречие в утверждении «Все утверждения относительны»; на двенадцатое утро — о вменяемости человека, который жертвует собственной жизнью ради страны; на пятнадцатое утро — о том, что оказало бо'льшее влияние на формирование итальянского национального характера: спагетти или Данте…
И это было только начало дня. После завтрака (который подавали ей в спальне, где вся мебель была золотой, со скруглёнными углами) она отправлялась в кабинет Хагбарда (где всё было в точности как внутри золотого яблока) и смотрела документальные фильмы о ранне матриархальной стадии греческой культуры. Через каждые десять случайно выбранных промежутков времени выкликалось имя «Эрида». Если она успевала откликнуться на него, по жёлобу в стене скатывалась шоколадная конфета. Через каждые десять других случайно выбранных промежутков времени выкликалось её собственное имя; если она откликалась, её легонько било током. Спустя десять дней система несколько изменилась: если она откликалась на своё имя, её било током сильнее, чем раньше, а если на имя «Эрида», немедленно входил Хагбард и доставлял ей половое удовлетворение.
Во время ленча (к концу которого всегда подавался золотистый яблочный штрудель) Эйхманн и Келли исполняли для неё сложный балет, который Хагбард называл «Шаляй-Валяй»; причём ей ни разу не удалось заметить тот кульминационный момент, когда они менялись костюмами и Шаляй превращался в Валяя, а Валяй становился Шаляем.
Днём Хагбард приходил в её апартаменты и давал ей уроки йоги, уделяя особое внимание пранаяме и асанам.
— Суть не том, чтобы научиться стоять неподвижно и удерживать на голове блюдце с серной кислотой, не причиняя себе вреда, — подчёркивал он. — Главное — понимать, что делает каждая твоя мышца, если она вообще должна что-то делать.
Вечерами они ходили в маленькую часовню, пристроенную к вилле несколько веков назад. Хагбард убрал из часовни все христианские атрибуты и переделал её в классический греческий храм с традиционной магической пентаграммой на полу. Она сидела в позе лотоса в середине пятиугольника, пока Хагбард танцевал как сумасшедший вокруг пяти точек, образующих углы пентаграммы (он был укурен в камень), призывая Эриду.
— Кое-что из того, что ты делаешь, вероятно, имеет научное объяснение, — сказала она ему через пять дней, — но остальное кажется мне откровенной глупостью. — Если наука потерпит неудачу, — ответил он, — возможно, сработает откровенная глупость.
— Итак, Йог Сотот — это змей в Эдемском саду, — произнёс Джо.
— Можно сказать и так, — согласился Хагбард. — Но ты ведь понимаешь, что миф об Эдеме придумали и распространили иллюминаты.
— А кто же тогда придумал миф о Груаде из Атлантиды? — язвительно поинтересовался Джо.
— А вот это не миф, а чистая правда, — торжественно возвестил Хагбард.
— Это самая большая ахинея, которую я когда-либо слышал, — заявил Джо. — Ты заявляешь, что таких понятий, как добро и зло, не существует, что они были выдуманы и внушены людям намеренно, чтобы психологически их уничтожить. Но для обоснования такого заявления тебе все равно придётся постулировать, что человек до появления Груада исповедовал добро, а с появлением Груада склонился ко злу. И ещё тебе придётся сделать из Йога Сотота точную копию Сатаны. Придумав свою претенциозную научно-фантастическую историю, ты ни на йоту не усовершенствовал иудео-христианский миф.
Хагбард разразился смехом и хлопнул Джо по колену. — Прекрасно! — Затем он поднял руку ладонью вперёд и сделал характерный жест пальцами. — Что я показываю? — спросил Хагбард.
— Похоже на «знак мира», только пальцы сложены вместе, — ответил Джордж в замешательстве.
— Вот что бывает с невежественными баптистами, — засмеялся Джо. — Как сын Истинной Церкви, я скажу тебе, Джордж, что это жест католического благословения.
— Неужели? — удивился Хагбард. — Взгляни-ка на тень, которую моя рука отбрасывает на книгу. — Он поднёс к ладони книгу, и они увидели голову рогатого Дьявола. — Солнце, источник света и энергии, символ спасения; моя рука в священном молитвенном жесте. Сложи оба этих символа вместе — и получишь Сатану.
— И что это, черт побери, значит? — требовательно спросил Джо. — Зло — лишь тень, мнимое явление? Вся эта обычная мистическая ахинея? Расскажи это тем, кто пережил Освенцим.
— Ну а если, — парировал Хагбард, — я скажу тебе, что добро — лишь тень и мнимое явление? Несколько современных философов заработали себе репутацию крепких реалистов, весьма правдоподобно аргументируя подобную точку зрения. Но это ведь лишь зеркальное отражение того, что ты называешь обычной мистической ахинеей!
— Что же, в таком случае, реально? — упорствовал Джо. — Мария, королева мая, или Кали, мать убийц, или Эрида, синтез их обеих?
— Реален лишь бред, — ответил Хагбард. — Все образы, с которыми ты сталкиваешься на пути, нереальны. Если ты продолжаешь двигаться вперёд, минуя их, то в конце концов начинаешь это понимать.
— Солипсизм. Школярский солипсизм, — сказал Джо.
— Нет. — Хагбард усмехнулся. — Солипсист считает реальностью бредящего.
— Хагбард, — позвал Гарри Койн, — там какие-то люди на дороге машут флажками.
Хагбард повернулся и посмотрел вперёд.
— Тормози. Это парни с «Лейфа Эриксона». Остановись, где они показывают, Гарри.
Хагбард дотянулся до серебряной вазы, вмонтированной около заднего сиденья, и вынул один бутон из букета свежих роз, поставленного им туда утром. Он аккуратно воткнул бутон себе в петлицу. Огромный золотистый «бугатти» плавно притормозил, и четверо мужчин вышли из машины. Гарри похлопал длинной худой рукой по огромному переднему крылу автомобиля.
— Спасибо, Хагбард, что дал мне порулить такой классной тачкой, — сказал он. — Это самое лучшее, что кто-либо делал для меня в этой жизни.
— Ошибаешься. Теперь ты будешь хотеть собственный «бугатти». Или, что ещё хуже, станешь напрашиваться ко мне в шофёры.
— Не буду. Но могу заключить с тобой сделку. Ты отдашь мне эту машину, а когда тебе захочется куда-нибудь в ней отправиться, я тебя отвезу.
Хагбард расхохотался и хлопнул Койна по плечу.
— Если все время будешь таким же умным, то и впрямь когда-нибудь заимеешь такую тачку.
Автомобили, следовавшие за «бугатти» длинной вереницей, тоже останавливались у обочины. От дороги к озеру был отлогий спуск, покрытый аккуратно подстриженной, как на газоне, травой. В озере неподалёку от берега покачивался на мелких волнах круглый золотой спасательный буй, испускавший облачка красноватого дыма.
Из «мерседеса», затормозившего сразу за «бугатти», вышла Стелла. Джорджу захотелось, чтобы вслед за ней вышли Мэвис и мисс Мао, но этого не случилось. Он смотрел на Стеллу и не мог вымолвить ни слова. Стелла обернулась и, ничего не сказав, взглянула на него. В её глазах была печаль. Джордж надеялся, что, когда они окажутся на подводной лодке, все будет иначе и лучше. Там у них появится возможность поговорить друг с другом.
Из розового «кадиллака», остановившегося за «мерседесом», выбрались Саймон Мун и Кларк Кент. Они с возбуждением что-то обсуждали. На них Стелла даже не взглянула. За «кадиллаком» остановился мотоцикл. С него слез Отто Уотерхаус. Стелла посмотрела на Отто и перевела взгляд на Джорджа. Отто взглянул на Стеллу и тоже посмотрел на Джорджа. Неожиданно Стелла отвернулась и начала спускаться к озеру. На берегу стоял огромный надутый спасательный плот. Когда Стелла приблизилась к нему, сидевший на плоту человек из команды Хагбарда встал и протянул ей костюм для подводного плавания. Неторопливо, словно она была совершенно одна, Стелла сняла с себя крестьянскую блузу, юбку, разделась догола. Затем она начала натягивать на себя гидрокостюм. Тем временем за руль «бугатти» Хагбарда сел другой человек и стал съезжать по лужайке к озеру. Ещё двое держали широко открытым громадный прозрачный пластиковый мешок, в который и въехал «бугатти», после чего они туго перевязали горловину мешка крепкой проволокой. Тросы, привязанные к мешку, натянулись, и он медленно соскользнул с лужайки в воду. Это выглядело величественно и в то же время комично. Оказавшись на некотором расстоянии от берега, мешок поплыл. Неожиданно из-под воды вынырнули два аквалангиста с мощными скутерами. Заняв места по обе стороны плывущего пластикового пузыря, эти люди привязали тросы к скутерам. Затем они включили двигатели и через мгновение скрылись в глубине вместе с машиной.
Между тем на берегу появились ещё надувные плоты, и люди Хагбарда начали надевать гидрокостюмы, доставленные на них с подводной лодки.
— Я никогда этого не делала, — произнесла Леди Велькор. — Вы уверены, что это безопасно?
— Не волнуйся, детка, — сказал Саймон Мун. — Это может сделать даже мужчина.
— Где твоя подруга, Мэри Лу? — спросил Джордж.
— Она ушла от меня, — процедил Саймон. — Спятила к черту от этой поганой кислоты.
НЕТ потому что в конечном счёте белые и чёрные и мужчины и женщины должны прийти к взаимопониманию и равенству Нет потому что этот раскол не может продолжаться вечно в том смысле что черт я это понимаю но Нет не могу не сейчас Нет я ещё не готова тот пенис который как мне казалось был у меня прошедшей ночью это не просто какая-то фрейдовская галлюцинация за физическим пенисом скрывается некая фаллическая сила Нет действие из центра тела как говорит Саймон а Хагбард называет действием от всего сердца Нет лишь несколько человек имеют сейчас на это право Нет большинство из нас не выучилось и у нас нет шансов выучиться и это реальная кастрация реальная импотенция у мужчин и женщин белых и чёрных Нет мы считаем эту силу фаллической потому что живём в патриархальном обществе Нет я не могу быть женщиной Саймона и вообще чьей-то женщиной Нет вначале я должна стать своей собственной женщиной и на это могут уйти годы на это может уйти вся жизнь и я этого так никогда и не добьюсь но я должна попытаться нельзя закончить жизнь как папа и как большинство чёрных и как заканчивает жизнь и большинство белых Нет возможно я снова встречу Саймона возможно мы сможем сделать вторую попытку этот кислотный псих Тимоти Лири говорил ты можешь стать кем угодно когда захочешь оказаться здесь во второй раз Нет не на этот раз это должно быть во второй раз Нет я сказала Нет я не буду Нет
— Я чертовски надеюсь, что Гауптманн не солгал и за мной не было слежки, — сказал Хагбард. — Чтобы всем нам оказаться на подводной лодке, потребуется довольно много времени.
— А что будет с машинами? — спросил Гарри Койн.
— «Бугатти» слишком прекрасна, чтобы я с ней расстался, поэтому-то я и забираю её на борт «Лейфа Эриксона». Остальные машины мы попросту оставим здесь. Возможно, кто-нибудь из тех, кто приехал на фестиваль, ими воспользуется.
— Насчёт фрицев не волнуйтесь, — сказал прогуливавшийся неподалёку Джон-Джон Диллинджер. — Если будут создавать проблемы, мы ответим им краткими, но острыми словами старого доброго мистера Томпсона. Пусть умрут со смеху.
— Мир — это прекрасно, — кисло промолвил Хагбард.
— Дадим ему шанс, — отозвался Малаклипс, все ещё в облике Жана-Поля Сартра. — Чтобы мир распространился, нужно время. Надо, чтобы отсутствие иллюминатов почувствовалось. Разницу непременно увидят все.
— Сомневаюсь, — отозвался Хагбард. — Дили-Лама был прав во всем.
Вся операция по переправке людей Хагбарда с аквалангами на борт «Лейфа Эриксона» заняла более часа. Ожидая своей очереди, Джордж жадно всматривался в глубины озера. Увидев наконец подводную лодку, сверкающую, словно гигантский золотой дирижабль, он почувствовал себя счастливым.
«По крайней мере, хоть это реально, — подумал Джордж. — Я вижу лодку снаружи, и она такая же огромная, как мне казалось. Пусть даже она никуда не плывёт и все это происходит в Диснейленде».
Час спустя подлодка уже шла Валусийским морем. Джордж, Джо и Хагбард находились на мостике. Хагбард стоял, прислонившись к драконьей голове, которая когда-то украшала нос настоящей ладьи викингов, а Джордж и Джо вглядывались в бездонные серые морские глубины и наблюдали за проплывавшими мимо странными незрячими рыбами и чудовищами. — В этом море есть разновидность грибов, эволюционировавших в нечто вроде морских водорослей, — сказал Хагбард. — Они люминесцентные. Другого света здесь нет, и потому зеленые растения не растут.
В отдалении появилась точка, она быстро увеличивалась в размерах, и наконец Джордж различил дельфина. Безусловно, это был Говард. На спине у него был закреплён акваланг. Приблизившись, Говард сделал сальто, и из динамика донёсся его транслированный голос. Дельфин пел:
Таких, как он, лишь раз Земля рождает. Вода кипит, когда он проплывает. Под ним трясётся ложе океана, И славлю я его, Левиафана!
Хагбард покачал головой.
— Ниже всякой критики. С БАРДАКом пора что-то делать, он совершенно не умеет переводить поэзию. О чем ты говоришь, Говард?
— Ага, — сказал Джо. — В прошлый раз, когда я был на борту, мне не довелось увидеть твоего друга, говорящего дельфина. Привет, Говард. Я — Джо.
— Привет, Джо, — отозвался Говард. — Добро пожаловать в мой мир. К сожалению, в данный момент он не очень гостеприимен. В Атлантике нам грозит большая опасность. Там рыщет сам Левиафан, истинный правитель иллюминатов. На краю Тихого океана дрожит земля, это обеспокоило Левиафана настолько, что он поднялся из глубин. Кроме того, он знает, что его главные поклонники, иллюминаты, мертвы. Левиафан узнал о их смерти, считывая информацию с пульсаций энергии сознания, которые достигают самого дна.
— Не может же он съесть подводную лодку, — сказал Хагбард. — И потом, мы хорошо вооружены.
— Он может расколоть лодку с такой же лёгкостью, как чайка раскалывает пингвинье яйцо, — ответил Говард. — А твоего оружия он вообще не заметит. В сущности, он неуничтожим.
Джо и Джордж недоверчиво переглянулись. Хагбард пожал плечами.
— Я буду осторожен, Говард. Мы не можем повернуть обратно. Нам нужно в Северную Америку. Постараемся ускользнуть от Левиафана, если его увидим. — Он заполняет целый океан, — сказал Говард. — Тебе в любом случае придётся его увидеть, а он увидит тебя. Что бы ты ни делал.
— Не преувеличиваешь опасность?
— Разве что самую малость. А теперь я должен с тобой попрощаться. Я считаю, что на этой неделе мы хорошо поработали и угроза как для моего народа, так и для твоего, исчезла. Наша дельфинья стая рассеивается и уходит разными путями в Северную Атлантику. Я покидаю Валусийское море через Шотландский проход. По нашему мнению, Левиафан направится на юг, вокруг мыса Горн в Тихий океан. Все, что плавает и испытывает голод, движется в том же направлении. К сожалению, в воде полно свежего мяса. Прощайте, друзья.
— Пока, Говард, — попрощался с ним Хагбард. — Ты помог мне построить замечательный мост.
— Да, мост был отличный, — согласился Говард. — Жаль только, что тебе пришлось его утопить.
— А что это за баллоны на спине Говарда? — поинтересовался Джо.
— Для дыхания под водой, — ответил Джордж. — В Валусийском море нет воздуха, поэтому Говард вынужден пользоваться аквалангом, пока не попадёт в открытый океан. Хагбард, что он там говорил насчёт истинного правителя иллюминатов? Я много раз слышал, что было пять Первоиллюминатов. Четыре из них — это семья Зауре. Остаётся один. Это Левиафан? Неужели всем заправляет какое-то морское чудовище? Это и есть та самая большая тайна?
— Нет, — ответил Хагбард. — Тебе придётся вычислить, кто пятый Иллюминатус Примус. — Он незаметно для Джорджа подмигнул Джо. — Под истинным правителем Говард имел в виду богоподобное существо, которому поклоняются иллюминаты.
— Морское чудовище? — переспросил Джо. — В кино, которое мне показывали в том доме на Нижнем Ист-Сайде, был какой-то намёк на морское чудовище колоссального размера и силы. Но первые иллюминаты — компания Груада — изображались там солнцепоклонниками. Огромная пирамида с глазом якобы символизировала божественный глаз Солнца. Черт возьми! Кто такие вообще эти люди с их фильмом? Сейчас я знаю, кто такая мисс Мао, но до сих пор не понимаю, кто были остальные?
— Эридианский Фронт Освобождения, или ЭФО, — ответил Хагбард. — У них несколько иное, чем у нас, представление о предыстории и происхождении иллюминатов. Но они, как и мы, считают, что религию изобрели иллюминаты.
— Первородный грех, да? — сардонически произнёс Джо.
— Тебе, Джо, следовало бы самому создать религию, — заметил Хагбард.
— Почему?
— Потому что ты редкостный скептик.
— Мы вернёмся в Америку, правда? — спросил Джордж. — И приключение будет более или менее окончено?
— По крайней мере, эта его фаза, — отозвался Хагбард.
— Ладно. Я хочу попробовать написать о том, что мне довелось увидеть и пережить. Увидимся позже, ребята.
— Вечером в кают-компании будет роскошный ужин, — предупредил Хагбард.
— И не забудь, — напомнил Джо, — что «Конфронтэйшн» имеет преимущественное право на все, что ты напишешь.
— Поцелуй меня в жопу, — донёсся голос Джорджа из-за закрывающейся двери.
— Все равно больше нечем заняться. Дайте две, — сказал Отто Уотерхаус.
— Как это, не понял, — удивился Гарри Койн. — А как же та нигра, Стелла, твоя девчонка? Почему ты не с ней?
— Потому что её не существует, — сказал Отто, забирая с полированного стола две карты, которые ему сдал Джон-Джон Диллинджер. Мгновение он внимательно изучал их и затем опустил в кувшин банкноту в пять тонн льна. — Как не существует мисс Мао и не существует Мэвис. За ними скрывается одна женщина, а все, что со мной было, — галлюцинация.
— В мире нет ни одной женщины, о которой нельзя было бы сказать то же самое, — высказался Диллинджер. — Сколько тебе, Гарри?
— Три, — ответил Гарри. — Ну и дерьмо же ты мне сдал, Джон-Джон. Если задуматься, ты галлюцинируешь все время, пока занимаешься сексом. В этом вся его прелесть. И это объясняет, почему я могу трахать что угодно.
— Я возьму только одну, — сказал Диллинджер. — Мне идут хорошие карты. А что ты видишь, когда трахаешь деревья, маленьких мальчиков и всякое такое, Гарри?
— Белый свет, — ответил Гарри. — Огромный прекрасный ясный белый свет. На этот раз я ставлю десять тонн льна. — Видать, не такие уж и дерьмовые у тебя карты, — заметил Уотерхаус.
— Войдите, — сказал Джордж.
Дверь в каюту открылась, и он выронил пишущую ручку. Перед ним стояла Стелла.
— У нас небольшая проблема, да, Джордж? — сказала она, входя в каюту и присаживаясь рядом с ним на койку. — Наверное, ты на меня сердишься, — она положила ладонь ему на колено. — Тебе кажется, что моя личность — сплошной обман. Да, в каком-то смысле это так, я тебя обманывала.
— Я потерял и тебя, и Мэвис, — с горечью произнёс Джордж. — Вы обе — одна и та же женщина. Вы бессмертны. Вы — не люди; и я не знаю, кто вы. — Внезапно он ощутил надежду. — Если только все, что происходило прошлой ночью, не было галлюцинацией. Может быть, во всем виновата кислота? Ты действительно можешь превращаться в разных людей?
— Да, — ответила Мэвис.
— Не делай этого, — попросил Джордж. — Это меня слишком расстраивает.
Он украдкой бросил на неё взгляд. Это была Стелла.
— На самом деле я не понимаю, почему это настолько меня беспокоит, — признался Джордж. — Пора бы уже ко всему относиться спокойно.
— Тебя когда-нибудь волновало, что, любя меня, ты был влюблён ещё и в Мэвис? — спросила Стелла.
— Не очень. Потому что, судя по всему, это ничуть не волновало тебя. Сейчас я понимаю почему. Как ты могла ревновать, если вы с Мэвис — одна и та же личность?
— На самом деле мы не одна и та же личность.
— В каком смысле?
— Тебе не приходилось читать «Три лика Евы»? Вот послушай… Этот роман, в лучших традициях любовных романов, начался в
Париже. Её знали как знаменитую голливудскую актрису (на самом деле она была одной из Первоиллюминатов); он приобрёл широкую известность как миллионер и прожигатель жизни (на самом деле он был контрабандистом и анархистом). Представь себе кадры из «Касабланки» — Богарт и Бергман. Все было примерно так же: страсть настолько сильная, Париж настолько прекрасный (возрождающийся после войны, в которую он был ввергнут в киноэпопее с Богартом и Бергман), пара столь сияющая, что любой достаточно тонкий наблюдатель мог предсказать бурю. Так вот, буря разразилась в ту ночь, когда он признался, что является магом, и сделал ей некое предложение. Она его тут же бросила. Через месяц, уже в Беверли-Хиллз, она поняла: то, что он просил, было её судьбой. Когда же она попыталась его найти, он, как это часто бывает с Хагбардом Челине, скрылся от глаз общественности, временно передал свой бизнес в другие руки и залёг на дно.
Через год она узнала, что он снова стал публичной фигурой и якшается с английскими бизнесменами сомнительной репутации и с ещё более подозрительными китайцами, директорами импортно-экспортных фирм Гонконга. Она разорвала контракт с крупнейшей голливудской киностудией и отправилась в британскую колонию, но там узнала, что он снова исчез, а его недавние дружки находятся под следствием по подозрению в причастности к торговле героином.
Она нашла его в Токио, в отеле «Империал».
— Год назад я решила принять твоё предложение, — сказала она ему, — но теперь, после Гонконга, уже не уверена.
— Телема, — сказал он, глядя на неё из дальнего конца номера, который, казалось, был спроектирован для марсиан; на самом деле номер создавался для уэльсцев.
Она резко села на диван.
— Ты в Ордене?
— В Ордене и против Ордена, — сказал он. — Моя реальная цель — его уничтожить.
— Я одна из высшей Пятёрки в Соединённых Штатах, — нетвёрдо произнесла она. — Почему ты считаешь, что я от них сейчас отвернусь?
— Телема, — повторил он. — Это не просто пароль. Это Боля.
— «Орден — моя Воля», — процитировала она слова из старинной Клятвы Посвящения, придуманной Вейсгауптом.
— Если бы ты действительно в это верила, то не была бы сейчас здесь, — сказал он. — Ты разговариваешь со мной потому, что часть тебя знает: человеческая Воля не может быть с внешней организацией.
— Ты говоришь как моралист. Довольно странно слышать это от торговца героином.
— Ты тоже говоришь как моралистка, и это довольно странно для служительницы Агхарти. — Никто не разделит эту судьбу, — произнесла она с бойким акцентом кокни, — если он изначально не моралист. — Они оба рассмеялись.
— Я в тебе не ошибся, — сказал он.
— Но, — перебил Джордж, — неужели он на самом деле занимается героиновым бизнесом? Какая гадость!
— Ты тоже говоришь, как моралист, — сказала она. — Это часть его Демонстрации. Любое государство могло бы положить конец его бизнесу на своей территории, — как это сделала Англия, — легализовав дурь. Пока они отказываются это делать, существует чёрный рынок. Он не хочет допустить, чтобы этот рынок монополизировала Мафия. Он хочет, чтобы чёрный рынок был свободным рынком. Если бы не он, множество наркоманов, которые сегодня живы, были бы уже мертвы от грязного героина. Но давай я буду рассказывать историю дальше.
Они сняли виллу в Неаполе, чтобы начать трансформацию. В течение месяца единственными людьми, которых она видела помимо Хагбарда, были двое слуг, Сад и Мазох (позже она узнала, что на самом деле их звали Эйхманном и Келли). Каждый день начинался с того, что они подавали ей завтрак и спорили. В первый день Сад отстаивал материализм, а Мазох — идеализм; на второй день Сад пропагандировал идеи фашизма, а Мазох — коммунизма; на третий день Сад настаивал, что яйца надо разбивать с тупого конца, а Мазох с такой же горячностью утверждал, что с острого. Эти споры происходили на высоком надменно-интеллектуальном уровне, но казались абсурдными из-за того, что на Саде и Мазохе всегда были клоунские костюмы. На четвёртый день они спорили по поводу абортов; на пятый — об эвтаназии; на шестой — о фразе «Жизнь стоит того, чтобы жить». Она все отчётливее понимала, сколько времени и денег пришлось потратить Хагбарду на их обучение и подготовку: каждый из них спорил не менее искусно, чем первоклассный защитник в суде, и приводил в поддержку своей точки зрения множество тщательно собранных фактов; но при этом клоунские наряды мешали воспринимать их всерьёз. Утром седьмого дня они спорили на тему «теизм или атеизм?»; на восьмой день — на тему «индивидуум и Государство»; на девятый день — о том, считать ли ношение обуви сексуальным извращением. В конце концов все споры стали казаться ей одинаково несущественными. Утром десятого дня они спорили о реализме и антиномианизме; на одиннадцатое утро — о том, есть ли внутреннее противоречие в утверждении «Все утверждения относительны»; на двенадцатое утро — о вменяемости человека, который жертвует собственной жизнью ради страны; на пятнадцатое утро — о том, что оказало бо'льшее влияние на формирование итальянского национального характера: спагетти или Данте…
И это было только начало дня. После завтрака (который подавали ей в спальне, где вся мебель была золотой, со скруглёнными углами) она отправлялась в кабинет Хагбарда (где всё было в точности как внутри золотого яблока) и смотрела документальные фильмы о ранне матриархальной стадии греческой культуры. Через каждые десять случайно выбранных промежутков времени выкликалось имя «Эрида». Если она успевала откликнуться на него, по жёлобу в стене скатывалась шоколадная конфета. Через каждые десять других случайно выбранных промежутков времени выкликалось её собственное имя; если она откликалась, её легонько било током. Спустя десять дней система несколько изменилась: если она откликалась на своё имя, её било током сильнее, чем раньше, а если на имя «Эрида», немедленно входил Хагбард и доставлял ей половое удовлетворение.
Во время ленча (к концу которого всегда подавался золотистый яблочный штрудель) Эйхманн и Келли исполняли для неё сложный балет, который Хагбард называл «Шаляй-Валяй»; причём ей ни разу не удалось заметить тот кульминационный момент, когда они менялись костюмами и Шаляй превращался в Валяя, а Валяй становился Шаляем.
Днём Хагбард приходил в её апартаменты и давал ей уроки йоги, уделяя особое внимание пранаяме и асанам.
— Суть не том, чтобы научиться стоять неподвижно и удерживать на голове блюдце с серной кислотой, не причиняя себе вреда, — подчёркивал он. — Главное — понимать, что делает каждая твоя мышца, если она вообще должна что-то делать.
Вечерами они ходили в маленькую часовню, пристроенную к вилле несколько веков назад. Хагбард убрал из часовни все христианские атрибуты и переделал её в классический греческий храм с традиционной магической пентаграммой на полу. Она сидела в позе лотоса в середине пятиугольника, пока Хагбард танцевал как сумасшедший вокруг пяти точек, образующих углы пентаграммы (он был укурен в камень), призывая Эриду.
— Кое-что из того, что ты делаешь, вероятно, имеет научное объяснение, — сказала она ему через пять дней, — но остальное кажется мне откровенной глупостью. — Если наука потерпит неудачу, — ответил он, — возможно, сработает откровенная глупость.