Уильям Батлер Йейтс. Пьесы (сборник)

   КУХУЛИН (идет к задней двери и выбрасывает перья). Они стоят возле него. Им не разбудить его, несмотря на все его колдовство.
   СЛЕПЕЦ. Он говорит о герое, которого убил. О том самом, что прибыл из страны Айфе.
   КУХУЛИН. Он думал спасти себя колдовством.
   ДУРАК. А Слепец сказал, будто он убьет тебя, ведь он для этого прибыл из страны Айфе. Слепой Человек сказал, что его там обучили всем хитростям. Но я-то знал, что ты победишь его.
   КУХУЛИН (обращается к Слепцу). Тебе он был знаком?
   СЛЕПЕЦ. Я видел его, когда еще не ослеп, в стране Айфе.
   КУХУЛИН. Ты был в стране Айфе?
   СЛЕПЕЦ. Я видел там его и его мать.
   КУХУЛИН. Он хотел назвать ее перед смертью.
   СЛЕПЕЦ. Он – сын королевы.
   КУХУЛИН. Какой королевы? (Хватает Слепца, который к этому времени уже сидит на скамейке) Королевы Скатах? Там было много королев. Ведь там правили только королевы.
   СЛЕПЕЦ. Нет, не Скатах.
   КУХУЛИН. Королевы Уатах? Да? Отвечай же! Отвечай!
   СЛЕПЕЦ. Не могу, ты чуть не задушил меня. (Кухулин отпускает его) Не помню я. Боюсь соврать. Но она была королевой, это точно.
   ДУРАК. А мне он сказал сегодня, что тот юноша – сын Айфе.
   КУХУЛИН. Айфе? Нет! Нет! Когда я жил там, у нее не было сына.
   ДУРАК. Слепец сказал, что она растила его как сына.
   КУХУЛИН. Лучше бы он был сыном другой женщины. А кто его отец? Воин из Албы? Горячая была женщина – гордая, белая, горячая женщина.
   СЛЕПЕЦ. Никто не знал его отца.
   КУХУЛИН. Никто не знал! Неужели и ты не знал, ведь ты любишь подслушивать у дверей?
   СЛЕПЕЦ. Нет, нет. Я ничего не знаю.
   ДУРАК. А как-то раз он сказал, будто слышал, как Айфе похвалялась, будто у нее был лишь один возлюбленный и он единственный одолел ее в сражении.

Пауза.

   СЛЕПЕЦ. Дурак, не ты ли дрожишь? Скамейка трясется. Почему ты дрожишь? Неужели Кухулин убьет нас? Кухулин, это не я сказал тебе о сыне!
   ДУРАК. Кухулин дрожит. Кухулин трясет скамейку.
   СЛЕПЕЦ. Он убил своего сына.
   КУХУЛИН.

 
Колдуют ведьмы, на ветрах летая.
Вы где? Вы где? Мой меч, разгоним их!
Да нет, добры ко мне колдуньи были;
Им любо пламя вдруг раздуть из пепла,
Но если вдруг войну раздуть решили,
То будет славная война героев,
Но не такая ж. Войны их всегда
К напевам гордым арфы пробуждают.
Кто виноват? Боитесь? Говорите!
Я защитить вас ото всех сумею
И щедро награжу. То Дабтах-Майский Жук?
Мой старый враг? Да нет, он с Медб сейчас.
Иль Лаэгер? Вы почему молчите?
А это что за дом? (Пауза.) Я вспомнил всё.
 

   Подходит к трону Конхобара и ударяет по нему мечом, как если бы на нем сидел Конхобар.

 
Ты виноват, Король Верховный, ты
Сидел тут с жезлом, словно бы сорока
С украденною ложкой. Сорока? Нет!
Ты – червь, который пожирает землю!
Сбежал ты по-сорочьи торопливо.
Куда же ты сбежал?
 

   СЛЕПЕЦ. Да тут он, рядом.
   КУХУЛИН. Где рядом?
   СЛЕПЕЦ. Между домом и прибоем.
   КУХУЛИН. Эй, Конхобар, мой меч тебя разыщет!

   Кухулин убегает. Пауза. Дурак крадется к двери в глубине сцены, потом смотрит в нее.

   ДУРАК. Он бежит к королю Конхобару Все короли еще рядом с юношей. Нет, нет, он остановился. Накатывает большая волна на берег. Он смотрит на нее. Не может быть! Он бежит к морю, но меч держит, как в бою. (Пауза.) Вот удар так удар! Еще раз!
   СЛЕПЕЦ. Что он делает?
   ДУРАК. Он сражается с волнами!
   СЛЕПЕЦ. На каждой он видит корону Конхобара.
   ДУРАК. Вот! Ударил большую волну! Сбил с нее корону и пена разлетелась во все стороны. Опять идет большая волна!
   СЛЕПЕЦ. А где короли? Что они делают?
   ДУРАК. Они кричат и бегут к берегу. Из домов тоже все повыскакивали и бегут туда же.
   СЛЕПЕЦ. Говоришь, люди повыскакивали из домов? Значит, в домах никого не осталось. Послушай, Дурак!
   ДУРАК. Кухулин упал! Нет, встал опять. Идет туда, где глубже. Какая большая волна. Она накрыла его. Никого не видно. Он убил много королей и великанов, а волны убили его, волны убили его!
   СЛЕПЕЦ. Иди сюда, Дурак!
   ДУРАК. Волны убили его.
   СЛЕПЕЦ. Иди сюда!
   ДУРАК. Волны убили его.
   СЛЕПЕЦ. Говорю тебе, иди сюда!
   ДУРАК (подходит к Слепцу, но оглядывается на дверь). Ну, что тебе?
   СЛЕПЕЦ. В домах-то никого. Пойдем быстрее! Должно быть, осталось много еды, и ее никто не стережет. А мы тут как тут. (Они уходят.)

КОНЕЦ

Горшок с похлебкой
1904

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

   Джон Конили, Старик.
   Сибби Конили, молодая или средних лет женщина.
   Бродяга.

   Действие происходит в кухне. В плите горит огонь; на столе капуста, лук, тарелка с едой и т. д. Дверь полуоткрыта. Входит Бродяга, озирается.

   БРОДЯГА. Интересно, что за люди тут живут? Может, и не стоило приходить сюда за обедом? А что в этом большом горшке? (Открывает крышку) Ничего! А в маленьком? (Открывает крышку) Тоже ничего! А в бутылке? (Жадно хватает ее и отпивает глоток.) Молоко! Молоко в бутылке! Неужели у них нет ведра, чтобы в него подоить корову? Боюсь, нищему здесь ничем не разжиться. А что в сундуке? (Встает на колени и пытается поднять крышку сундука) Заперт! (Нюхает замочную скважину) Пахнет вкусно – гонят, видно, где-то рядом.

   Поднимается с колен и садится на сундук. Снаружи слышатся шум, крики, шаги, громкое испуганное кудахтанье.

   БРОДЯГА. Какого черта там творится? Можно подумать, ирландец Финн вышел на охоту!
   ГОЛОС СИББИ. Догони ее, Джон, да догони же ее. Хватай эту крикливую курицу, не орлица она, чтобы летать на крышу!
   ГОЛОС ДЖОНА. Не получается, Сибби. Только я к ней, а ее уж и нет!
   ГОЛОС СИББИ. Да в саду она! Беги туда. Теперь у нее простора побольше.
   БРОДЯГА. Он называет ее Сибби. Не дом ли это Сибби Конили? Если так, пожалуй, уйду я отсюда таким же голодным, как пришел. Ох уж и скряга, эта ничего не упустит, ей не в труд и крыс уморить голодом. Скряга, каких свет не видывал, из блохи и то умудрится сшить себе платье! Не повезло мне, а отсюда до Таббера ни деревни, ни фермы. Не добраться мне туда. (Выкладывает все из карманов на сундук.) Вот трубка, но нет ни щепотки табака! Вот носовой платок, он достался мне на обеде в честь коронации! Вот нож, но он весь стесан. (Вытряхивает все из карманов.) Вот крошки от последнего обеда, и, похоже, до завтра мне рассчитывать не на что. Больше ничего нет, разве что камень, который я подобрал неподалеку, чтобы утихомирить разлаявшегося пса. (Достает камень и подбрасывает его несколько раз.) Миновали времена, когда ни старухи, ни молодухи не отказывали мне в обеде! Помнится, повстречался мне старый священник, и я продал ему его собственных индюков. Тогда моя голова неплохо кормила мой живот, а теперь, боюсь, мозги у меня уже не те после всего, что мне пришлось пережить.

   Опять слышатся кудахтанье и крики.

   ГОЛОС СИББИ. Лови ее, она за кустом! Суй руки в крапиву, ничего с тобой не будет!

   Слышится придушенное кудахтанье, потом долгий крик.

   БРОДЯГА. Кого-то они ждут к обеду. А почему бы не меня? Как бы мне ее облапошить? У нее не больше жалости, чем у пса. Да пусть бы даже святые, босиком, встали перед ней, она бы попросила их зайти в другой раз. Надо заставить ее поверить мне, уговорить ее. (Глядит на камень) Придумал! Помнится мне, что сделал с камнем лудильщик, а чем я хуже него? (Он подпрыгивает на сундуке и машет над головой камнем) Ну, Сибби, держись! Если не получится так, я придумаю что-нибудь другое. Ставлю свою голову против всего человечества!

 
В горшке похлебка для тебя, старик,
В горшке похлебка для тебя, старик,
Капуста мне,
Тебе вода
И мясо для слуги.
 
 
Жду не дождусь, когда умрет старик,
Жду не дождусь, когда умрет старик,
Жду не дождусь,
Когда умрешь
И буду я женой слуги.
 

   ГОЛОС ДЖОНА (снаружи). Забирай ее, Сибби, неси ее в дом, а то не успеешь сварить обед для священника.
   ГОЛОС СИББИ. Не можешь потерпеть, пока я вытащу ее?

   Входит Джон.

   ДЖОН. Вот уж не знал, что в доме кто-то есть.
   БРОДЯГА. Я только что вошел. Устал с дороги, да и не ел с утра.
   ДЖОН (перебирает горшки и сковородки). Не могу ничего найти… нет тут ничего… Может быть, в сундуке.

   Джон берет ключ из потайного места за очагом, отпирает сундук, вытаскивает бутылку, окорок и начинает резать его, как входит Сибби, держа за шею цыпленка. Джон бросает окорок на лавку.

   СИББИ. Поторопись, Джон, ты и так много времени проваландался. Почему ты не поймал старую курицу, когда она скреблась в пыли?
   ДЖОН. Да решил, что цыплята будут нежнее на вкус.
   СИББИ. Плевать на нежный вкус! Ты только подумай, во сколько она уже обошлась! Моя большая курочка, пять лет я кормила тебя! А теперь настала пора с тобою распрощаться! Мне бы такое и в голову не пришло, не перестань она с Пасхи нестись.
   ДЖОН. Я подумал, что мы должны накормить его преподобие повкуснее.
   СИББИ. А при чем тут курица или цыпленок? Когда на стол поставишь, курица – она курица и есть. (Садится и принимается ощипывать цыпленка) Почему бы Кернанам, как обычно, не угостить священника обедом? Ну, умер брат их матери, и что из этого? Нет, все дело в расходах.
   ДЖОН. У тебя, помнится, еще остался хороший кусок бекона, так свари его вместе с цыпленком.
   СИББИ. Не говори чепухи. Высокородным господам, таким как священники, настоящим воспитанным людям нужен дух мяса на кончике ножа, не то что жадинам, которые убирают картошку или жнут хлеб.
   ДЖОН. Мне еще не встречались люди, будь они простые или не простые, чтобы, проголодавшись, они не обрадовались хорошему куску мяса.
   СИББИ. Отстань. Я покажу Кернанам, как надо потчевать священника. У меня есть кое-что получше бекона, вкусный окорочок, который я хранила в сундуке на всякий случай. (В это мгновение она замечает бродягу) А это кто? Бродяга? Будь добр, убирайся отсюда. У нас ничего нет для тебя. (Она встает и открывает дверь.)
   БРОДЯГА (выходит вперед). Вы совершаете ошибку, мэм, не спрашивая о том, кто я есть. Обычно я больше даю, чем беру. Еще не было случая, чтобы меня не звали в дом, в котором я уже побывал.
   СИББИ. У вас вид бродяги, но если вы не бродяга, то чем зарабатываете себе на хлеб?
   БРОДЯГА. Будь я бродягой, мэм, я пошел бы к простым людям, а не к такой даме, как вы, привычной к беседам лишь с благородными господами.
   СИББИ. Ладно, что вам нужно? Если хотите поесть, то у меня ничего нет, потому что я жду гостя, которого должна хорошенько накормить.
   БРОДЯГА. Разве я просил у вас еду? (Показывает камень) У меня есть кое-что получше говядины и баранины, кексов с корицей и мешков с мукой.
   СИББИ. Что же?
   БРОДЯГА (с загадочным видом). Тем, которые мне его дали, не понравилось бы, что я рассказываю о нем направо и налево.
   СИББИ (обращаясь к Джону). Думаешь, у него друзья из сидов?
   ДЖОН. С тех пор, как сиды помогли Джону Моллою отыскать золото, спрятанное на Лимрикском мосту, ты все время о них говоришь. Я вижу лишь камень.
   БРОДЯГА. Что ты можешь видеть, если ни разу не видел, что он делает?
   ДЖОН. А что он делает?
   БРОДЯГА. Да мало ли что. Вот сейчас, например, я сварю из него на обед похлебку.
   СИББИ. И мне бы хотелось иметь камень, из которого можно сварить похлебку.
   БРОДЯГА. Лишь у одного человека на земле есть такой камень, мэм, и никакой другой камень на земле не делает то, что делает этот камень, потому что он волшебный. Единственное, что я попрошу у вас, мэм, это горшок с кипящей водой.
   СИББИ. Это пожалуйста. Джон, налей воды в маленький горшок.
   бродяга (кладет камень в горшок). Ну вот, теперь мне надо поставить горшок на огонь, и у меня вскоре будет много похлебки.
   СИББИ. Больше ничего не надо туда класть?
   БРОДЯГА. Ничего… разве что, может быть, немножко травки, чтобы волшебство не покинуло мой камень. У вас, мэм, есть сланлус, срезанный ножом с черной ручкой?
   СИББИ. Нет, конечно. Я такого в доме не держу.
   БРОДЯГА. А фиараван, который собирают, когда дует северный ветер?
   СИББИ. И этого нет.
   БРОДЯГА. А отростка атар-талава, отца всех трав?
   ДЖОН. Этого полно около изгороди. Сейчас принесу.
   БРОДЯГА. О, не стоит беспокоиться. Вот тут, рядом со мной, есть листья. Их вполне хватит. (Он берет пригоршнями листья капусты и луковицы и бросает их в горшок.)
   СИББИ. А где вы взяли камень?
   БРОДЯГА. Вот как это было. Шел я как-то по лесу, и со мной была большая борзая. Она бежала за кроликом, ну, а я за ней и, когда наконец добрался до края гравиевого карьера, где росло несколько почти засохших кустиков, то увидел, что сидит мой пес, весь дрожит, а перед ним сидит старичок и снимает с себя кроличью шкуру. (Он поглядел на окорок.) Одолжите-ка мне шкурку помешать похлебку… (Он берет окорок и кладет его в горшок.)
   ДЖОН. Ой! Окорок!
   БРОДЯГА. Я сказал не окорок, а кролик.
   СИББИ. Придержи язык, Джон, если тебя глухота одолела.
   БРОДЯГА. (Он помешивает окороком в похлебке.) Ну, как я уже сказал, сидит старичок, и только я подумал, что он мал, как орех, а его голова уже среди звезд. Ну и испугался я.
   СИББИ. Неудивительно. Совсем неудивительно.
   БРОДЯГА. Ну вот, достает он из кармана маленький камешек – этот самый – и показывает его мне. «Отзови пса, – говорит он, – и я дам тебе этот камень, а тогда, захочется тебе похлебки, или каши, или даже нашего самогона, положи его в горшок, налей воды и знай себе помешивай понемногу, не успеешь оглянуться, как получишь, что пожелаешь».
   СИББИ. Самогон! И его тоже можно?
   БРОДЯГА. Да не глядите вы так, мэм. Еще накликаете на себя беду, нельзя ведь смотреть на горшок, когда в нем кипит похлебка. Надо накрыть его крышкой или как-то подкрасить воду. Дайте-ка мне немного того, что на тарелке.

   Сибби подает ему тарелку, и он сыплет в горшок пару пригоршней.

   ДЖОН. Умный человек!
   СИББИ. Хорошо иметь такой камень. (Она закончила щипать цыпленка, и теперь он лежит у нее на коленях.)
   БРОДЯГА. У него есть еще одно свойство, мэм. Если камень в руках католика, то положи вы в горшок даже самое белое мясо, какое только есть на свете, оно станет черным-пречерным.
   СИББИ. Ну и чудеса. Надо будет рассказать отцу Джону.
   БРОДЯГА. А если в другой день положить немножко мяса, ничего плохого не случится, даже наоборот. Смотрите, мэм. Я на минутку положу в горшок маленькую симпатичную курочку, которая лежит у вас на коленях, и вы сами поймете. (Берет цыпленка и кладет в горшок.)
   ДЖОН (с сарказмом). Хорошо, что сегодня не пятница!
   СИББИ. Придержи язык, Джон, и не перебивай человека, не то получишь по башке, как бабушка короля Лохланна.
   ДЖОН. Давай, давай, я больше ничего не скажу.
   БРОДЯГА. Если мне придется проходить в ваших местах в пятницу, я прихвачу с собой добрый кусок барана или грудку индюшки, и вы сами убедитесь, что через две минуты в горшке будет вонючая жижа.
   СИББИ (встает). Пора вынуть цыпленка.
   БРОДЯГА. Я помогу вам, мэм, чтобы вы не ошпарились. Еще минутка, и вы увидите вашу курочку белой, как ваша кожа, на которой лилии и розы сражаются за власть. Вам приходилось слышать, что парни из вашего прихода пели, когда вы вышли замуж, – те из них, которые не онемели от горя и которым не совсем мешали рыдания, или выпившие немного, чтобы успокоиться и не сойти с ума, когда потеряли надежду заполучить вас?

   Довольная Сибби вновь усаживается на свое место.

   СИББИ. А они пели?
   БРОДЯГА. Пели, мэм, еще как пели. Вот так они пели:

 
Там, где ива плакучая,
Песню пела Филомела…
 

   Нет, не то – странные штуки вытворяет память!

 
На танцах у Дермоди
Мы повстречались.
Нет, нет, не так – вру, вспомнил.
 
 
Ах, Пейстин Финн – любовь моя,
Она с ума свела меня.
 

   СИББИ. При чем тут Пейстин?
   БРОДЯГА. А как им называть вас? Неужели вашим настоящим именем, когда у вас есть муж, который готов вышибить мозги любому, едва посмотревшему в вашу сторону?
   СИББИ. Ну, наверно, нет.
   БРОДЯГА. Я стоял рядом, когда парень сочинял песню и записывал ее плотницким огрызком карандаша, а по щекам у него бежали слезы.

 
Ах, Пейстин Финн – любовь моя,
Она с ума свела меня,
Ах, в сердце лишь она одна,
О чем пою я без конца.
Ты верь, ты верь!
Вот ночью выломаю дверь.
 

   Cибби взяла вилку, чтобы вытащить из горшка цыпленка, но бродяга, жестом удержав ее на месте, продолжал петь.

 
Для парня нет прибытка в том,
Что одинок он день за днем,
Вот посидеть бы с ней в пивной
И вместе выпить литр-другой.
Ты верь, ты верь!
Вот ночью выломаю дверь.
 

   Сибби вновь привстала, но бродяга взял ее за руку.

   БРОДЯГА. Подожди, сейчас уже конец. (Поет.)

 
Один я девять дней подряд
Лежу в кустах и в дождь, и в град;