Тони потребовалась всего лишь секунда, чтобы осознать смысл сказанного. Он невольно отступил на шаг. – Иисус?! Ты? Ты Иисус?
Незнакомец ничего не ответил, по-прежнему глядя на Тони, и тот опустил глаза, чтобы собраться с мыслями. Он понял, что это правда. Конечно, это Иисус! Он же написал его имя на листке. Кого еще он мог вызвать в своем воображении, находясь в коматозном состоянии, если не Иисуса, архетип всех архетипов, угнездившийся в одном из самых дальних уголков нейронной сети? И вот Иисус стоял перед Тони, нейронная проекция, не существующая в действительности и не имеющая реальной сущности.
Тони поднял голову, и тут незнакомец вдруг ударил его ладонью по щеке – довольно чувствительно, но не настолько сильно, чтобы оставить след. Тони был ошарашен, в нем вспыхнул гнев.
– Это просто чтобы ты осознал, насколько активно твое воображение, – рассмеялся незнакомец. В глазах у него светилась доброта. – Удивительно, какую оплеуху может закатить проекция, не существующая в действительности и не имеющая реальной сущности, правда?
Пожалуй, в присутствии третьего лица Тони испытывал бы более сильное замешательство и гнев. В данной же ситуации он был скорее сбит с толку и удивлен.
– Отличное доказательство! – хмыкнул он. – Настоящий Иисус никогда не ударил бы человека.
– Откуда ты знаешь? Из личного опыта? – Человек, называвший себя Иисусом, ухмылялся с явным удовольствием. – Заметь, Тони, это ты убедил себя, что я – порождение твоего бессознательного, одурманенного психотропными средствами. Отсюда и возникает дилемма: либо я тот, за кого себя выдаю, либо ты в глубине души веришь в Иисуса, который способен ударить человека. Выбирай, что тебе больше нравится.
Этот якобы Иисус стоял, сложив руки на груди, и наблюдал, как Тони пытается разрешить парадокс. Наконец Тони ответил:
– Полагаю, что я действительно верю в Иисуса, способного ударить меня.
– Ага! – засмеялся Иисус и приобнял Тони за плечи. – Молодец. Значит, мертвые могут истекать кровью! Ты по крайней мере стараешься быть последовательным в своих умозаключениях, даже если они неистинны и затрудняют тебе жизнь. Позиция, конечно, неудобная, но понятная.
Тони пожал плечами и рассмеялся. Фраза насчет мертвых, истекающих кровью, немало озадачила его. Не сговариваясь, будто одинаково зная, куда им надо, Тони с Иисусом спустились по ступенькам и направились вверх по склону холма к перелеску. Снизу казалось, что деревья растут в самой высокой точке всей огороженной территории, вплотную к серой каменной стене, неподалеку от того места, где Тони встретился с Джеком. Вероятно, оттуда можно было разглядеть не только все пространство внутри стен, но и то, что находилось за их пределами, в долине. По пути Тони продолжал расспрашивать Иисуса. Как бизнесмен, он был решительно озадачен.
– Ты прожил здесь сорок с лишним лет, а место такое неприглядное и запущенное. Не хочу тебя обижать, но почему ты так мало успел сделать за это время? – Тони постарался, чтобы эти слова не прозвучали как упрек, однако Иисус воспринял их именно так.
– Возможно, ты прав. Наверное, я не очень хороший хозяин. Сейчас это лишь жалкая тень былого величия. Когда-то здесь был великолепный дикий сад, прекрасный, открытый, свободный.
– Я не хотел упрекать тебя… – начал было Тони, но Иисус только отмахнулся с улыбкой. – Просто это не очень-то похоже на сад… – объяснил Тони.
– Ну да, есть над чем поработать, – вздохнул Иисус, покорно констатируя факт.
– Похоже, восстанавливать его – сизифов труд, – добавил Тони, желая смягчить свою прямоту. Почему-то в любой беседе ему всегда нужно было чувствовать свое превосходство.
– Да, наверное, времени потребуется много, но что я теряю? – последовал невозмутимый ответ.
– Не хочу показаться невежливым, но не кажется ли тебе, что давно пора уже за это взяться? Тут многое можно сделать: очистить землю от сорняков, разрыхлить ее, удобрить, выращивать растения. Думаю, тут есть потенциал. Достаточно пригласить несколько специалистов с оборудованием – возможно, даже с парой бульдозеров. Это сильно ускорит дело. Я заметил, что кое-где стены начинают проседать и осыпаться. По чему бы не нанять архитектора, инженера и каменщиков? Они справятся месяцев за шесть. Заодно можно снести старый дом и построить новый.
– Тони, это живая земля, а не стройплощадка. Она настоящая, она дышит; это не фабричный продукт, который можно произвести по своему усмотрению. Когда вмешиваешься со всякой техникой в природный процесс, когда пытаешься сократить сроки естественного роста и добиваешься преждевременного понимания или созревания, то получаешь вот это. – Он обвел рукой окружающую территорию.
Тони не был уверен, употребляет ли Иисус местоимение «ты» как неопределенно-личное или как собственно личное, относящееся непосредственно к собеседнику. Он почел за лучшее промолчать.
– Мы можем двигаться только в том направлении и с той скоростью, какие установила сама земля, – продолжал Иисус. – Нужно относиться к земле со смиренным почтением и дать ей возможность делать то, что ей по сердцу. Из уважения к ней мы должны, оставаясь приверженцами истинного, не колеблясь подчиниться ее представлениям о «реальности», чего бы нам это ни стоило. Поступать с землей иначе – значит занять позицию агрессоров, пользователей-разрушителей. И не будет никакой надежды на ее восстановление.
– Сэр, – произнес Тони в некотором замешательстве оттого, что не до конца понимает собеседника, – вы говорите метафорами, которые в переводе на нормальный язык не всегда понятны. Вы отзываетесь об этой земле так, словно это живой человек, которого вы знаете и любите. Но это ведь просто почва и камни, холмы, дикие цветы, сорняки, вода и прочее.
– Вот-вот, – сказал Иисус, положив руку Тони на плечо и слегка сжав его, – потому ты и не можешь понять то, что я говорю. Я не употребил ни одной метафоры, зато сам ты только ими и говоришь. Ты так свыкся с привычными тебе метафорами и так в них уверовал, что не видишь истины.
Тони остановился, театральным жестом воздел руки, словно желая обнять все пространство перед собой, и заявил:
– Но это же просто пыль, грязь! Это не живой человек, а прах.
– Ну вот, Тони, ты сам сказал: прах к праху. Грязь.
Вот оно, недостающее звено! Однако сама эта мысль казалась абсурдной и потрясала воображение. Посмотрев опять в глаза Иисуса, Тони со страхом выдавил из себя:
– Ты хочешь сказать, что все здесь – не только внутри этих стен, но и за их пределами – живое существо?!
Взгляд Иисуса был тверд.
– Я хочу сказать тебе даже больше, Тони. Я хочу сказать, что это живое существо – ты!
– Я?! Нет, это совсем уже невероятно. Этого не может быть!
Тони чувствовал себя так, словно какой-то невидимый кулак сразил его одним ударом в солнечное сплетение. Он повернулся и сделал несколько шагов, пошатываясь и озираясь. В один миг его восприятие изменилось, он увидел все окружающее до того ясно, что ему стало страшно. Он уже вынес приговор этому месту, судя о нем отстраненно и свысока, объявил его заброшенным и погибшим, просто помойкой, восстанавливать которую не стоит труда. Такова была его собственная оценка. Выражая ее, он старался быть вежливым и не слишком категоричным, но лишь внешне. На самом деле, будь его воля, Тони снес бы все, что тут жило и росло, землю бы закатал асфальтом и возвел бы на ней небоскребы из бетона и стали. Все вокруг казалось уродливым, бесполезным и не заслуживало ничего, кроме полного уничтожения.
Тони упал на колени и закрыл глаза руками, словно желая подыскать новую ложь, которая заполнила бы пустоту, оставшуюся после гибели старой, уцепиться за новую иллюзию, которая дала бы ему убежище, защитила его и утешила. Но что понято, то понято. Решив быть честным, Тони отнял руки от лица; мысли его прояснились, и противостоять этому было нельзя. Он осмотрелся – на этот раз с бо́льшим вниманием. Но ничто из увиденного ему не понравилось, не вызвало в душе отклика. Это было загаженное никчемное место, настоящая помойка, досадное пятно на лике земли, в остальном вполне симпатичной. Если все это действительно отражение его самого, его сердца, то… Тони был, мягко говоря, сильно разочарован, а говоря откровенно, готов был возненавидеть себя.
Слезы – проявление слабости, и Тони их презирал. Он еще в детстве поклялся никогда не плакать. Но тут он не смог сдержаться. Он не просто заплакал, а зарыдал. Дамба, которая строилась годами, рухнула, и он оказался бессилен перед бурей нахлынувших на него чувств. Он спрашивал себя, они ли сотрясают все его тело, или это земля под ним содрогается.
– Не может быть, – всхлипывал он, стараясь не глядеть на Иисуса, – этого просто не может быть. – Затем откуда-то из глубины его существа вырвался крик: – Я не хочу, чтобы это было правдой! Пожалуйста, скажи мне, что это неправда! – умолял он. – Неужели это все, что я собой представляю, – слабый, жалкий, никчемный человечишка? К этому сводится вся моя жизнь? Неужели я так уродлив и гадок? Пожалуйста, ну скажи, что это не так.
Волны жалости и отвращения к самому себе захлестывали его одна за другой; душа, казалось, готова была разорваться по швам. Очередная мощная волна опрокинула Тони на землю. Иисус опустился рядом с ним на колени и обнял его сильно и нежно, смягчая невыносимую боль и чувство утраты. Похоже, только благодаря этим объятиям Тони не развалился на части.
Он боялся, как бы обрушившийся на него ураган переживаний не разрушил его рассудок; все, что он считал до сих пор настоящим и правильным, обращалось в пыль и прах. Но затем, словно луч света, пробившийся между туч, явилась спасительная мысль: что если он, напротив, как раз сейчас обрел и свой разум, и сердце, и душу? Тони рыдал, закрыв глаза, не желая видеть позорное зрелище собственной никчемности.
Всепонимающий Иисус уткнул его заплаканное лицо мокрым носом себе в плечо. Но стоило одной волне схлынуть, как новая с силой подхватывала Тони, и порой ему казалось, что эти удары вот-вот вывернут его наизнанку. Годами сдерживаемые чувства, вырвавшись на свободу, обрели голос и стремились выразить себя.
Но постепенно их напор ослаб, а потом и вовсе затих, и лишь отдельные короткие спазмы еще сотрясали Тони. И все это время его держал, не разжимая объятий, Иисус. Наконец, когда воцарилось спокойствие, он заговорил.
5. И уцелел один
– Послушай меня, Тони. – Иисус снова погладил его по го лове, как ребенка, как сына. – Душа каждого человека – это целая вселенная. Твои родители создали с помощью Бога новую душу, которая будет существовать вечно. Они оба участвовали в этом, обеспечивая генетический материал и все прочее, чтобы создать поразительное творение, хотя и небезупречное. Мы приняли из их рук то, что они принесли нам, и, в соответствии с особенностями их жизни и эпохи, добавили то единственное, что мы могли им дать, – жизнь. И вот ты был зачат – живое чудо, ворвавшееся в жизнь, вселенная среди множества вселенных, не изолированная, не сама по себе, а связанная с другими и предназначенная существовать в сообществе, с другими и с Богом.
– Ха! Это я-то живое чудо? – хмыкнул Тони, уставший бороться со слезами. Он думал, что уже выплакал их все и запас истощился, но оказалось, кое-что еще оставалось, и они опять покатились по щекам. – Как бы не так.
– Чтобы что-то стало «не так», надо, чтобы сначала оно было «так», – возразил Иисус. – Внешний образ мало о чем говорит. Внутренний мир больше внешнего, надо только уметь его видеть.
– Не уверен, что хочу его видеть или знать о нем что-нибудь, – проворчал Тони. – Это слишком больно. Я и так стыжусь того, что увидел, лучше бы мне оставаться незрячим.
И к тому же я не верю, что все это, включая тебя, реально.
– Боль реальна и истинна, Тони. Доверься мне. Изменения, происходящие без усилий, боли и страдания, без чувства потери, – только иллюзия. Это не настоящие изменения.
– Я не хочу меняться, – заявил Тони, снова задрожав. – Я не могу. А что касается доверия, то это слово не из моего лексикона. Я обхожусь без него.
– Оно и понятно, – усмехнулся Иисус. – Зато в моем лексиконе оно имеется.
Тони продолжал сидеть, опустив голову на грудь, не двигаясь и не открывая глаз. Он чувствовал себя глупо, казался сам себе совершенно беззащитным, но не хотел ничего предпринимать.
– Не понимаю, как быть, – признался Тони. – Знаешь, кого мне сейчас больше всего не хватает? – Он открыл глаза и глубоко вздохнул. – Матери.
Иисус тут же вытащил откуда-то красный носовой платок и протянул его Тони. Тот с благодарностью взял платок и высморкался.
– Тони, твоя мать была последней, кому ты доверял. Невозможно жить в одиночестве и диктовать жизни свои условия. Ты был создан человеческим сообществом для того, чтобы жить в нем, создан по образу Бога, который никогда не существовал вне сообщества.
– Бог существовал только в сообществе?
– Да, только. Я же говорил тебе, что никогда не был один. Я ничего не делал исключительно по собственной воле. Вся моя личность построена на отношениях с другими.
– Никогда не мог этого понять.
– Ничего страшного. Это надо не понять, а пережить.
Тони опять вздохнул.
– Так что же случилось со мной? Если это место – отражение моего «я», то как вышло, что я превратился в безжизненную пустыню?
– Если смотреть с твоей точки зрения, то получится, что с тобой «случилась» жизнь: повседневные большие и маленькие потери; приятие и накопление предательства и обмана; отсутствие родителей в тот момент, когда они очень нужны; выход из строя различных систем; решения, принятые ради самозащиты, которые помогли тебе выжить, но закрыли твою душу для всего, что могло бы ее исцелить.
– А если посмотреть с твоей точки зрения?
– С моей точки зрения, это была не жизнь, а смерть, не-реальность, вовсе не предназначенная для тебя. Это была не-любовь, не-свет, не-истина, не-свобода… Это была смерть.
– Значит, я умираю? Вот почему все это происходит со мной?
– Сынок, ты умираешь с того момента, как был зачат. И хотя смерть – чудовищное зло, люди приписывают ей могущество, каким она не обладает. Свет рампы отбрасывает на задник сцены твоего бытия слишком большую тень, и в результате ты боишься даже тени смерти.
– Я не понимаю.
– Это очень серьезный разговор, и многих тем лучше сегодня не касаться. Сейчас главное, чтобы ты понял: твой страх перед смертью обусловлен ограниченностью твоего мировосприятия. Широчайший размах и величие жизни непрерывно поглощают и истощают всю силу смерти, преодолевая ее. Ты считаешь смерть концом, прекращением существования подлинных ценностей, и она становится для тебя непреодолимой стеной, неизбежным губителем радости, любви и всех связей. Для тебя смерть – последнее слово, окончательная разобщенность с миром. Правда же в том, что смерть – лишь тень всего этого. То, что ты называешь смертью, – действительно своего рода разобщенность, но совсем не такая, как тебе представляется. Ты сосредоточился на последнем мгновении жизни и построил все свое существование на страхе перед этим мгновением, вместо того чтобы признать, что смерть вездесуща, она присутствует в каждом из твоих слов и жестов, решений, печалей. И она же – в твоем неверии, в твоей лжи, в суждениях и предрассудках, в нежелании прощать и жажде власти, в предательстве и попытках спрятаться от жизни. А само событие смерти есть лишь одно из проявлений ее присутствия. Ты же придал ему всеобъемлющий смысл, не сознавая, что ежедневно плаваешь в океане смерти. Тони, ты не был предназначен для смерти, как и смерть не была предназначена для этой вселенной. Момент смерти – это и обещание, крещение в океане, который несет не гибель, а спасение. Люди переделали жизнь на свой лад и превратили ее в не-жизнь, а мы из уважения к ним включили ее в общую картину мира как один из фрагментов. И теперь вы переживаете эту подспудную борьбу между жизнью и смертью каждодневно, пока вас не освобождает от этого момент смерти. При этом предполагалось, что вы будете переживать этот процесс в сообществе, совместно, а не в эгоцентричной изоляции от других, в которой ты пребываешь сейчас.
Незнакомец ничего не ответил, по-прежнему глядя на Тони, и тот опустил глаза, чтобы собраться с мыслями. Он понял, что это правда. Конечно, это Иисус! Он же написал его имя на листке. Кого еще он мог вызвать в своем воображении, находясь в коматозном состоянии, если не Иисуса, архетип всех архетипов, угнездившийся в одном из самых дальних уголков нейронной сети? И вот Иисус стоял перед Тони, нейронная проекция, не существующая в действительности и не имеющая реальной сущности.
Тони поднял голову, и тут незнакомец вдруг ударил его ладонью по щеке – довольно чувствительно, но не настолько сильно, чтобы оставить след. Тони был ошарашен, в нем вспыхнул гнев.
– Это просто чтобы ты осознал, насколько активно твое воображение, – рассмеялся незнакомец. В глазах у него светилась доброта. – Удивительно, какую оплеуху может закатить проекция, не существующая в действительности и не имеющая реальной сущности, правда?
Пожалуй, в присутствии третьего лица Тони испытывал бы более сильное замешательство и гнев. В данной же ситуации он был скорее сбит с толку и удивлен.
– Отличное доказательство! – хмыкнул он. – Настоящий Иисус никогда не ударил бы человека.
– Откуда ты знаешь? Из личного опыта? – Человек, называвший себя Иисусом, ухмылялся с явным удовольствием. – Заметь, Тони, это ты убедил себя, что я – порождение твоего бессознательного, одурманенного психотропными средствами. Отсюда и возникает дилемма: либо я тот, за кого себя выдаю, либо ты в глубине души веришь в Иисуса, который способен ударить человека. Выбирай, что тебе больше нравится.
Этот якобы Иисус стоял, сложив руки на груди, и наблюдал, как Тони пытается разрешить парадокс. Наконец Тони ответил:
– Полагаю, что я действительно верю в Иисуса, способного ударить меня.
– Ага! – засмеялся Иисус и приобнял Тони за плечи. – Молодец. Значит, мертвые могут истекать кровью! Ты по крайней мере стараешься быть последовательным в своих умозаключениях, даже если они неистинны и затрудняют тебе жизнь. Позиция, конечно, неудобная, но понятная.
Тони пожал плечами и рассмеялся. Фраза насчет мертвых, истекающих кровью, немало озадачила его. Не сговариваясь, будто одинаково зная, куда им надо, Тони с Иисусом спустились по ступенькам и направились вверх по склону холма к перелеску. Снизу казалось, что деревья растут в самой высокой точке всей огороженной территории, вплотную к серой каменной стене, неподалеку от того места, где Тони встретился с Джеком. Вероятно, оттуда можно было разглядеть не только все пространство внутри стен, но и то, что находилось за их пределами, в долине. По пути Тони продолжал расспрашивать Иисуса. Как бизнесмен, он был решительно озадачен.
– Ты прожил здесь сорок с лишним лет, а место такое неприглядное и запущенное. Не хочу тебя обижать, но почему ты так мало успел сделать за это время? – Тони постарался, чтобы эти слова не прозвучали как упрек, однако Иисус воспринял их именно так.
– Возможно, ты прав. Наверное, я не очень хороший хозяин. Сейчас это лишь жалкая тень былого величия. Когда-то здесь был великолепный дикий сад, прекрасный, открытый, свободный.
– Я не хотел упрекать тебя… – начал было Тони, но Иисус только отмахнулся с улыбкой. – Просто это не очень-то похоже на сад… – объяснил Тони.
– Ну да, есть над чем поработать, – вздохнул Иисус, покорно констатируя факт.
– Похоже, восстанавливать его – сизифов труд, – добавил Тони, желая смягчить свою прямоту. Почему-то в любой беседе ему всегда нужно было чувствовать свое превосходство.
– Да, наверное, времени потребуется много, но что я теряю? – последовал невозмутимый ответ.
– Не хочу показаться невежливым, но не кажется ли тебе, что давно пора уже за это взяться? Тут многое можно сделать: очистить землю от сорняков, разрыхлить ее, удобрить, выращивать растения. Думаю, тут есть потенциал. Достаточно пригласить несколько специалистов с оборудованием – возможно, даже с парой бульдозеров. Это сильно ускорит дело. Я заметил, что кое-где стены начинают проседать и осыпаться. По чему бы не нанять архитектора, инженера и каменщиков? Они справятся месяцев за шесть. Заодно можно снести старый дом и построить новый.
– Тони, это живая земля, а не стройплощадка. Она настоящая, она дышит; это не фабричный продукт, который можно произвести по своему усмотрению. Когда вмешиваешься со всякой техникой в природный процесс, когда пытаешься сократить сроки естественного роста и добиваешься преждевременного понимания или созревания, то получаешь вот это. – Он обвел рукой окружающую территорию.
Тони не был уверен, употребляет ли Иисус местоимение «ты» как неопределенно-личное или как собственно личное, относящееся непосредственно к собеседнику. Он почел за лучшее промолчать.
– Мы можем двигаться только в том направлении и с той скоростью, какие установила сама земля, – продолжал Иисус. – Нужно относиться к земле со смиренным почтением и дать ей возможность делать то, что ей по сердцу. Из уважения к ней мы должны, оставаясь приверженцами истинного, не колеблясь подчиниться ее представлениям о «реальности», чего бы нам это ни стоило. Поступать с землей иначе – значит занять позицию агрессоров, пользователей-разрушителей. И не будет никакой надежды на ее восстановление.
– Сэр, – произнес Тони в некотором замешательстве оттого, что не до конца понимает собеседника, – вы говорите метафорами, которые в переводе на нормальный язык не всегда понятны. Вы отзываетесь об этой земле так, словно это живой человек, которого вы знаете и любите. Но это ведь просто почва и камни, холмы, дикие цветы, сорняки, вода и прочее.
– Вот-вот, – сказал Иисус, положив руку Тони на плечо и слегка сжав его, – потому ты и не можешь понять то, что я говорю. Я не употребил ни одной метафоры, зато сам ты только ими и говоришь. Ты так свыкся с привычными тебе метафорами и так в них уверовал, что не видишь истины.
Тони остановился, театральным жестом воздел руки, словно желая обнять все пространство перед собой, и заявил:
– Но это же просто пыль, грязь! Это не живой человек, а прах.
– Ну вот, Тони, ты сам сказал: прах к праху. Грязь.
Вот оно, недостающее звено! Однако сама эта мысль казалась абсурдной и потрясала воображение. Посмотрев опять в глаза Иисуса, Тони со страхом выдавил из себя:
– Ты хочешь сказать, что все здесь – не только внутри этих стен, но и за их пределами – живое существо?!
Взгляд Иисуса был тверд.
– Я хочу сказать тебе даже больше, Тони. Я хочу сказать, что это живое существо – ты!
– Я?! Нет, это совсем уже невероятно. Этого не может быть!
Тони чувствовал себя так, словно какой-то невидимый кулак сразил его одним ударом в солнечное сплетение. Он повернулся и сделал несколько шагов, пошатываясь и озираясь. В один миг его восприятие изменилось, он увидел все окружающее до того ясно, что ему стало страшно. Он уже вынес приговор этому месту, судя о нем отстраненно и свысока, объявил его заброшенным и погибшим, просто помойкой, восстанавливать которую не стоит труда. Такова была его собственная оценка. Выражая ее, он старался быть вежливым и не слишком категоричным, но лишь внешне. На самом деле, будь его воля, Тони снес бы все, что тут жило и росло, землю бы закатал асфальтом и возвел бы на ней небоскребы из бетона и стали. Все вокруг казалось уродливым, бесполезным и не заслуживало ничего, кроме полного уничтожения.
Тони упал на колени и закрыл глаза руками, словно желая подыскать новую ложь, которая заполнила бы пустоту, оставшуюся после гибели старой, уцепиться за новую иллюзию, которая дала бы ему убежище, защитила его и утешила. Но что понято, то понято. Решив быть честным, Тони отнял руки от лица; мысли его прояснились, и противостоять этому было нельзя. Он осмотрелся – на этот раз с бо́льшим вниманием. Но ничто из увиденного ему не понравилось, не вызвало в душе отклика. Это было загаженное никчемное место, настоящая помойка, досадное пятно на лике земли, в остальном вполне симпатичной. Если все это действительно отражение его самого, его сердца, то… Тони был, мягко говоря, сильно разочарован, а говоря откровенно, готов был возненавидеть себя.
Слезы – проявление слабости, и Тони их презирал. Он еще в детстве поклялся никогда не плакать. Но тут он не смог сдержаться. Он не просто заплакал, а зарыдал. Дамба, которая строилась годами, рухнула, и он оказался бессилен перед бурей нахлынувших на него чувств. Он спрашивал себя, они ли сотрясают все его тело, или это земля под ним содрогается.
– Не может быть, – всхлипывал он, стараясь не глядеть на Иисуса, – этого просто не может быть. – Затем откуда-то из глубины его существа вырвался крик: – Я не хочу, чтобы это было правдой! Пожалуйста, скажи мне, что это неправда! – умолял он. – Неужели это все, что я собой представляю, – слабый, жалкий, никчемный человечишка? К этому сводится вся моя жизнь? Неужели я так уродлив и гадок? Пожалуйста, ну скажи, что это не так.
Волны жалости и отвращения к самому себе захлестывали его одна за другой; душа, казалось, готова была разорваться по швам. Очередная мощная волна опрокинула Тони на землю. Иисус опустился рядом с ним на колени и обнял его сильно и нежно, смягчая невыносимую боль и чувство утраты. Похоже, только благодаря этим объятиям Тони не развалился на части.
Он боялся, как бы обрушившийся на него ураган переживаний не разрушил его рассудок; все, что он считал до сих пор настоящим и правильным, обращалось в пыль и прах. Но затем, словно луч света, пробившийся между туч, явилась спасительная мысль: что если он, напротив, как раз сейчас обрел и свой разум, и сердце, и душу? Тони рыдал, закрыв глаза, не желая видеть позорное зрелище собственной никчемности.
Всепонимающий Иисус уткнул его заплаканное лицо мокрым носом себе в плечо. Но стоило одной волне схлынуть, как новая с силой подхватывала Тони, и порой ему казалось, что эти удары вот-вот вывернут его наизнанку. Годами сдерживаемые чувства, вырвавшись на свободу, обрели голос и стремились выразить себя.
Но постепенно их напор ослаб, а потом и вовсе затих, и лишь отдельные короткие спазмы еще сотрясали Тони. И все это время его держал, не разжимая объятий, Иисус. Наконец, когда воцарилось спокойствие, он заговорил.
5. И уцелел один
Боль напоминает нам, что мы живы, а любовь напоминает, зачем мы живем.
Тристан Овайн Хьюз[14]
– Послушай меня, Тони. – Иисус снова погладил его по го лове, как ребенка, как сына. – Душа каждого человека – это целая вселенная. Твои родители создали с помощью Бога новую душу, которая будет существовать вечно. Они оба участвовали в этом, обеспечивая генетический материал и все прочее, чтобы создать поразительное творение, хотя и небезупречное. Мы приняли из их рук то, что они принесли нам, и, в соответствии с особенностями их жизни и эпохи, добавили то единственное, что мы могли им дать, – жизнь. И вот ты был зачат – живое чудо, ворвавшееся в жизнь, вселенная среди множества вселенных, не изолированная, не сама по себе, а связанная с другими и предназначенная существовать в сообществе, с другими и с Богом.
– Ха! Это я-то живое чудо? – хмыкнул Тони, уставший бороться со слезами. Он думал, что уже выплакал их все и запас истощился, но оказалось, кое-что еще оставалось, и они опять покатились по щекам. – Как бы не так.
– Чтобы что-то стало «не так», надо, чтобы сначала оно было «так», – возразил Иисус. – Внешний образ мало о чем говорит. Внутренний мир больше внешнего, надо только уметь его видеть.
– Не уверен, что хочу его видеть или знать о нем что-нибудь, – проворчал Тони. – Это слишком больно. Я и так стыжусь того, что увидел, лучше бы мне оставаться незрячим.
И к тому же я не верю, что все это, включая тебя, реально.
– Боль реальна и истинна, Тони. Доверься мне. Изменения, происходящие без усилий, боли и страдания, без чувства потери, – только иллюзия. Это не настоящие изменения.
– Я не хочу меняться, – заявил Тони, снова задрожав. – Я не могу. А что касается доверия, то это слово не из моего лексикона. Я обхожусь без него.
– Оно и понятно, – усмехнулся Иисус. – Зато в моем лексиконе оно имеется.
Тони продолжал сидеть, опустив голову на грудь, не двигаясь и не открывая глаз. Он чувствовал себя глупо, казался сам себе совершенно беззащитным, но не хотел ничего предпринимать.
– Не понимаю, как быть, – признался Тони. – Знаешь, кого мне сейчас больше всего не хватает? – Он открыл глаза и глубоко вздохнул. – Матери.
Иисус тут же вытащил откуда-то красный носовой платок и протянул его Тони. Тот с благодарностью взял платок и высморкался.
– Тони, твоя мать была последней, кому ты доверял. Невозможно жить в одиночестве и диктовать жизни свои условия. Ты был создан человеческим сообществом для того, чтобы жить в нем, создан по образу Бога, который никогда не существовал вне сообщества.
– Бог существовал только в сообществе?
– Да, только. Я же говорил тебе, что никогда не был один. Я ничего не делал исключительно по собственной воле. Вся моя личность построена на отношениях с другими.
– Никогда не мог этого понять.
– Ничего страшного. Это надо не понять, а пережить.
Тони опять вздохнул.
– Так что же случилось со мной? Если это место – отражение моего «я», то как вышло, что я превратился в безжизненную пустыню?
– Если смотреть с твоей точки зрения, то получится, что с тобой «случилась» жизнь: повседневные большие и маленькие потери; приятие и накопление предательства и обмана; отсутствие родителей в тот момент, когда они очень нужны; выход из строя различных систем; решения, принятые ради самозащиты, которые помогли тебе выжить, но закрыли твою душу для всего, что могло бы ее исцелить.
– А если посмотреть с твоей точки зрения?
– С моей точки зрения, это была не жизнь, а смерть, не-реальность, вовсе не предназначенная для тебя. Это была не-любовь, не-свет, не-истина, не-свобода… Это была смерть.
– Значит, я умираю? Вот почему все это происходит со мной?
– Сынок, ты умираешь с того момента, как был зачат. И хотя смерть – чудовищное зло, люди приписывают ей могущество, каким она не обладает. Свет рампы отбрасывает на задник сцены твоего бытия слишком большую тень, и в результате ты боишься даже тени смерти.
– Я не понимаю.
– Это очень серьезный разговор, и многих тем лучше сегодня не касаться. Сейчас главное, чтобы ты понял: твой страх перед смертью обусловлен ограниченностью твоего мировосприятия. Широчайший размах и величие жизни непрерывно поглощают и истощают всю силу смерти, преодолевая ее. Ты считаешь смерть концом, прекращением существования подлинных ценностей, и она становится для тебя непреодолимой стеной, неизбежным губителем радости, любви и всех связей. Для тебя смерть – последнее слово, окончательная разобщенность с миром. Правда же в том, что смерть – лишь тень всего этого. То, что ты называешь смертью, – действительно своего рода разобщенность, но совсем не такая, как тебе представляется. Ты сосредоточился на последнем мгновении жизни и построил все свое существование на страхе перед этим мгновением, вместо того чтобы признать, что смерть вездесуща, она присутствует в каждом из твоих слов и жестов, решений, печалей. И она же – в твоем неверии, в твоей лжи, в суждениях и предрассудках, в нежелании прощать и жажде власти, в предательстве и попытках спрятаться от жизни. А само событие смерти есть лишь одно из проявлений ее присутствия. Ты же придал ему всеобъемлющий смысл, не сознавая, что ежедневно плаваешь в океане смерти. Тони, ты не был предназначен для смерти, как и смерть не была предназначена для этой вселенной. Момент смерти – это и обещание, крещение в океане, который несет не гибель, а спасение. Люди переделали жизнь на свой лад и превратили ее в не-жизнь, а мы из уважения к ним включили ее в общую картину мира как один из фрагментов. И теперь вы переживаете эту подспудную борьбу между жизнью и смертью каждодневно, пока вас не освобождает от этого момент смерти. При этом предполагалось, что вы будете переживать этот процесс в сообществе, совместно, а не в эгоцентричной изоляции от других, в которой ты пребываешь сейчас.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента