Человек в огне, казалось, его не слушал. Его рот снова искривился, и на сей раз крик, полный боли, был подавлен. Я хотела зажать уши, но крик звучал у меня в голове.
— Жжет! — простонал горящий. — Кровь червя до сих пор жжет меня — даже когда я сплю. Даже когда иду по Дороге Снов!
— Червя? — опешил отчим. — Уж не дракона ли? О чем ты говоришь?
— Он был как большая черная змея, — простонал Хакатри. — Мы с братом гнали его до самого логова, и сразились с ним, и убили его, но его едкая кровь брызнула на меня, и мне больше не знать покоя. Что за боль, клянусь Садами! — Он захлебнулся и умолк. Потом заговорил опять, и это было как песня:
— Мы оба рубили его мечами, но моему брату Инелюки посчастливилось. Он избежал страшного ожога. Черна, черна была она, эта кровь, и горячее, чем пламя Творения! Боюсь, что даже смерть не облегчит этих мук…
— Замолчи! — в ярости и отчаянии вскричал Сулис. — Ведьма, что пользы в твоем колдовстве? Почему он меня не слышит?
— Мое колдовство открыло дверь, только и всего. Хакатри, быть может, пришел к этой двери потому, что кровь дракона жжет его — ничто в мире не сравнится с кровью этих больших змеев. Его раны, должно быть, всегда держат его поблизости от Дороги Снов. Задай ему свой вопрос, наббаниец. Он так же способен ответить на него, как всякий другой из бессмертных.
И тогда я почувствовала, что тайна, приведшая нас всех сюда, держит нас в своих тисках. Я затаила дыхание, разрываясь между ужасом, который выл как зимний ветер у меня в голове, побуждая меня бросить Телларина и бежать, и жгучим любопытством, вопрошающим, что же подвигло моего отчима устроить эту невероятную встречу.
Сулис опустил голову, как будто и теперь, когда время пришло, не знал, что сказать, — и заговорил, сперва нерешительно, но постепенно обретая твердость:
— Наша Церковь учит нас, что Бог явился в мир в образе Узиреса Эдона, который сотворил множество чудес и исцелял больных и увечных, пока император Крексис не велел повесить его на Древе Казни. Известно ли тебе это, Хакатри?
Глаза человека в огне снова обратились к Сулису. Хакатри не отвечал, но казалось, что он слушает.
— Элдон-Искупитель обещал нам, что все ныне живущие встретятся вновь и смерти не будет. Доказательством этому служит то, что он, Бог, воплотился в мире людей и чудеса, которые он совершал. Но я много читал о твоем народе, Хакатри. Все чудеса, совершенные Узиресом Эдоном, мог бы совершить любой из вас, ситхов, или даже любой из полубессмертных существ. — Улыбка Сулиса напоминала оскал черепа. — Даже самые яростные мои противники из числа служителей Церкви согласны с тем, что отцом Узиреса был не человек.
Сулис снова понурил голову, то ли собираясь с силами, то ли подыскивая слова. Я глотнул воздуха, вспомнив, что надо дышать. Страх на лицах Аваллеса и Телларина смешивался с изумлением, лицо Валады скрывала тень.
— Обеих моих жен унесла безвременная смерть, — продолжал отчим. — Первая жена успела подарить мне сына, чудесного мальчика по имени Сареллис, — и он тоже умер, крича от боли, потому что наступил на гвоздь от подковы — на гвоздь! — и подхватил смертельную заразу. Молодых людей, которыми я командовал, убивали сотнями и тысячами, их тела громоздились на поле боя, как груды саранчи, — и все это из-за какого-то клочка земли или из-за чьих-то обидных слов. Мои родители тоже умерли, и между нами осталось так много невысказанного. Всех, кого я искренне любил, отняла у меня смерть.
Его хриплый голос обрел тревожную силу — казалось, он способен сокрушить стены самого Небесного Града.
— Церковь велит мне верить, что я встречусь с ними вновь. Мне говорят: «Взгляни на дела Господа нашего Узиреса и утешься, ибо он пришел доказать нам, что смерть не страшна». Но я не могу быть уверен — я не могу верить просто так! Права ли Церковь? Увижу ли я вновь тех, кого люблю? Будем ли все мы жить вечно? Отцы Церкви объявили меня еретиком и отступником за то, что я сомневался в божественном происхождении Эдона, но я должен знать! Скажи, Хакатри, — не из ваших ли был Узирес? Или сказка о том, что он Бог, придумана лишь для того, чтобы мы оставались счастливыми, а священники богатели? — Сулис сморгнул слезы, и лицо его исказилось от ярости и боли. — Даже если Бог приговорит меня за это к мукам ада, я должен знать: правду говорит наша вера или ложь?
Сулиса сотрясала такая дрожь, что ему пришлось отступить от огня, и он едва не упал. Никто не шелохнулся, кроме человека в огне, который проводил Сулиса своим пустым темным взором.
Я поняла, что тоже плачу, и тихо вытерла слезы. Страдания отчима были мне как нож острый, но этому сопутствовал гнев. И это все? Значит, вот для чего он бросил мою мать в одиночестве, а теперь губит собственную жизнь? Чтобы познать непознаваемое?
Долгое время все молчали, словно камни вокруг нас, и наконец Хакатри произнес:
— Вы, смертные, вечно мучите себя попусту. — Он моргнул, и лицо его при этом стало таким странным, что я отвернулась и не сразу вникла в смысл его слов. — А пуще всего вы мучитесь, когда задаете себе вопросы, на которые ответа нет.
— Как так — нет? — все еще дрожа, вставил Сулис. — Как это возможно?
Человек в огне вскинул свои длиннопалые руки — жестом умиротворения, как я догадывалась.
— Возможно. Дела смертных неведомы зидайям — ведь и вы ничего не можете знать о наших Садах и о том, куда мы уходим, когда покидаем это место. Послушай меня, смертный. Даже если ваш мессия в самом деле был из Детей Рассвета, почему это не могло произойти по воле вашего Бога? И разве это делает слова вашего Спасителя менее правдивыми? — Хакатри покачал головой с чуждой, нечеловеческой грацией озерной птицы.
— Ты просто скажи мне — из ваших Узирес или нет, — хрипло сказал отчим. — Избавь меня от своей философии и скажи прямо! Ибо я тоже горю! Я долгие годы не могу избавиться от этой боли!
Крик Сулиса прокатился по залу, и ситх в своем кольце черного пламени как будто впервые увидел его по-настоящему. Когда он заговорил, его голос был полон печали.
— Мы, задийи, мало что знаем о ваших делах, и есть среди нас такие, что откололись от других, — о них мы тоже не знаем. Я не думал, что ваш Узирес Эдон был из Детей Рассвета, но большего я не могу сказать тебе, смертный, да и никто из нас не сможет. — Он снова поднял руки, переплетя пальцы странным, непонятным образом. — Мне жаль, но это так.
Дрожь сотрясла тело Хакатри — быть может, это вернулась боль от ожогов, которая почему-то не так мучила его, пока он слушал Сулиса. Отчим, не дожидаясь, что будет дальше, бросился к колдовскому костру и раскидал его ногой, подняв тучу искр, а после пал на колени и закрыл лицо руками.
Явившийся в пламени исчез.
После показавшегося бесконечным молчания колдунья заговорила:
— Так как же, Сулис, выполнишь ты теперь наш уговор? Ты сказал, что освободишь меня, если я приведу тебя к одному из бессмертных. — Она говорила ровно, но с мягкостью, удивившей меня.
Отчим ответил невнятно, махнув рукой:
— Сними с нее цепи, Аваллес. Мне больше ничего от нее не нужно.
Посреди унылой пустыни горя я испытала миг острого счастья, видя, что все — колдунья, мой любимый, даже мой страдалец отчим — пережили эту ночь, несмотря на дурные предчувствия. Аваллес отмыкал оковы колдуньи, и руки у него так тряслись, что он едва удерживал ключ. Я мечтала, что отчим оправится от своего недуга, и вознаградит моего Телларина за храбрость и верность, и мы с любимым поселимся где-нибудь подальше от этого населенного призраками, обдуваемого ветром мыса.
Внезапно отчим испустил пронзительный крик и повалился ничком, содрогаясь от рыданий. Этот припадок горя у сурового, сдержанного Сулиса почему-то испугал меня больше, чем все, что я видела за эту длинную, страшную ночь.
Когда его крик достиг высот громадного зала и теневое дерево зашелестело, другое привлекло мое внимание. Двое боролись там, где только что стояла Валада. Сначала я подумала, что это схватились колдунья и Аваллес, но нет: Валада отошла и следила за боем, удивленно раскрыв блестящие глаза. Это Телларин с Аваллесом дрались, бросив свои факелы. Оцепенев от изумления, я смотрела, как они катаются по полу. Взвился и упал кинжал, и короткий бой завершился.
— Телларин! — закричала я и бросилась вперед. Он стоял, отряхивая одежду от пыли и вытаращив на меня глаза. Острие его ножа стало черным от крови, а сам он остолбенел — то ил от страха, то ли от удивления.
— Бреда? Что ты здесь делаешь?
— Почему он напал на тебя? — вскричала я. Аваллес лежал, скрючившись в черной луже. — Он ведь был твоим другом!
Телларин молча поцеловал меня и подошел к Сулису, который все еще корчился на полу в приступе горя. Уперся коленом в спину моего отчима, схватил его за волосы и запрокинул кверху залитое слезами лицо.
— Я не хотел убивать Аваллеса, — пояснил мой солдат то ли мне, то ли Сулису. — Но он сам захотел пойти, боясь, что иначе любимцем его дяди стану я. Жаль, что так случилось. Это тебя я хочу убить, Сулис, и я долго ждал подходящего случая.
Отчим, несмотря на крайне неудобную позу, усмехнулся плотно стиснутыми зубами:
— Который из Санселланов послал тебя?
— Какая разница? В Наббане у тебя врагов больше, чем ты способен сосчитать, Сулис Отступник. Ты еретик и схизматик, и ты опасен. Тебе следовало бы знать, что тебе не позволяет создать свой оплот здесь, в этой глуши.
— Я пришел сюда не затем, чтобы создать оплот, — проворчал отчим. — Я пришел, чтобы найти ответ на свои вопросы.
— Телларин! — вмешался я, тщетно пытаясь понять происходящее. — Что ты делаешь?
Его голос обрел долю прежней мягкости.
— К нам с тобой это не имеет отношения. Бреда.
— Так ты… — Я не могла говорить. Слезы коверкали все вокруг, как Черное Пламя. — Так ты только притворялся, что любишь меня? Чтобы найти способ убить его?
— Нет! Мне не нужно было притворяться — я и без того был одним из его самых доверенных людей. — Он вцепился в отчима еще крепче — я боялась, что он сломает Сулису шею. — У нас с тобой все по-настоящему, малютка Бреда, по-хорошему. Я возьму тебя с собой в Наббан — теперь я буду богат, и ты станешь моей женой. Увидишь, что такое настоящий город — не то что эта кишащая нечистью куча камней.
— Ты любишь меня? Правда любишь? — Мне очень хотелось верить ему. — Тогда отпусти моего отчима, Телларин!
— Не могу, — нахмурился он. — Мне поручили убить его еще до встречи с тобой, и я должен это исполнить. Он безумец, Бреда! И после ужасов этой ночи, после того, как он вызвал демона с помощью запретной магии, ты сама должна видеть, что его нельзя оставлять в живых.
— Не убивай его! Умоляю тебя!
Он поднял руку, призывая меня к молчанию.
— Я дал клятву моему господину в Наббане. Я должен сделать это, а потом мы оба будем свободны.
Даже именем нашей любви я не могла его остановить. Ошеломленная, не в силах больше спорить с человеком, который доставил мне столько радости, я обратилась за помощью к колдунье — но Валада уже ушла. Она получила свою свободу и предоставила нам убивать друг друга, сколько будет угодно. Мне показалось, что я уловила какое-то движение во мраке, — но это был только призрак, один из многих, взлетевший вверх по лестнице на своих бесшумных крыльях.
Сулис молчал. Он не боролся с Телларином и ждал удара, как старый бык на бойне. Он сглотнул, и кожа у него на шее так натянулась, что у меня из глаз снова хлынули слезы. Мой любимый приставил нож к горлу моего отчима. Сулис все так же молча смотрел на меня. Если какая-то мысль и была в его глазах, она пряталась так глубоко, что я не могла ее разгадать.
— Скажи еще раз, что любишь меня, — попросила я. Глядя на испуганное и все же торжествующее лицо моего солдата, я не могла не думать о замке, построенном на смерти, в чьих мрачных, загадочных глубинах мы находились сейчас. Мне показалось, что призрачные голоса вернулись, потому что в городе шумело, будто там бил прибой. — Скажи еще раз, Телларин. Прошу тебя.
Мой любимый сказал, не отнимая ножа от горла Сулиса:
— Конечно же, я люблю тебя, Бреда. Мы поженимся, и весь Наббан будет у твоих ног. Тебе никогда больше не будет холодно и одиноко. — Он подался вперед, и красивые, длинные мускулы его спины напряглись под моей рукой. Его заставил замешкаться звон стеклянного шарика, когда тот упал на пол и откатился прочь. — Что… — начал он и выпрямился, схватившись за поясницу, где уколол его коготь. Я, пошатываясь, отступила назад и с плачем упала на пол. Телларин задыхался. Его клинок звякнул о камень.
Я не могла смотреть, но его последний хрип остался со мной навсегда.
После той долгой ночи в глубинах замка Король-Цапля, как прозвали озерные жители моего отчима, снова стал похож на себя прежнего. Он правил в замке еще много лет, и даже мой драчливый, завистливый народ признал его своим главой, хотя королевский титул умер вместе с Сулисом.
Мой след в мире будет еще слабее.
Я так и не вышла замуж, а мой брат Эльфрик умер, упав с лошади, и не оставил потомства. Поэтому, хотя Озерный Народ продолжает спорить о том, кому достанется штандарт и копье Великого Тана, человек из моего рода больше не станет во главе. И никто, мне думается, не останется жить в замке после моей смерти — нас и без того здесь мало, и последние домочадцы не уходят только из любви ко мне. Когда меня не станет, даже за могилами ухаживать будет некому.
Не могу сказать, почему я избрала своим домом это мрачное место, как не могу сказать и того, почему предпочла жизнь отчима жизни моего красивого и лживого Телларина. Должно быть, потому, что боялась строить на крови самое для меня дорогое. Потому что любовь не умеет считать — она делает свой выбор, а потом отказывается от него. Каковы бы ни были причины, я свой выбор сделала. Отчим вынес меня из подземелья на свет дня и после почти не упоминал о той страшной ночи. До конца своих дней он держался со мной все так же отчужденно и загадочно, но порой я чувствовала в нем покой, которого прежде не было. Не знаю почему.
Когда он уже лежал на смертном одре, слабея день ото дня, я просиживала рядом с ним часами и рассказывала обо всем, что делается в замке — о стройке, которая все продолжалась, об арендаторах, о стадах, — как будто он вот-вот встанет и возьмет бразды правления в свои руки. Но оба мы знали, что этому не бывать.
Перед самой кончиной на его лице появилось выражение спокойного ожидания. Мне трудно описать это чувство, но это был не страх. И когда он испустил свой последний вздох, мне вдруг вспомнилось то, что я прочла в его записях, — и я поняла, что ошибалась тогда.
«Последняя надежда на то, что она проводит меня к Черному Пламени. Либо ответ, либо смерть».
Речь шла не о том, что он убьет колдунью, если она не исполнит обещанного. Он хотел сказать, что, если она не поможет ему найти ответ, ему придется ждать смерти, чтобы узнать истину.
Теперь он наконец получит ответ на вопрос, который мучил его так долго.
И теперь, когда я рассказала свою историю, даже призраки, порой будившие меня по ночам, покажутся мне скорее старинными друзьями, чем пугалами.
Я сделала свой выбор — и, думается мне, осталась довольна им.
— Жжет! — простонал горящий. — Кровь червя до сих пор жжет меня — даже когда я сплю. Даже когда иду по Дороге Снов!
— Червя? — опешил отчим. — Уж не дракона ли? О чем ты говоришь?
— Он был как большая черная змея, — простонал Хакатри. — Мы с братом гнали его до самого логова, и сразились с ним, и убили его, но его едкая кровь брызнула на меня, и мне больше не знать покоя. Что за боль, клянусь Садами! — Он захлебнулся и умолк. Потом заговорил опять, и это было как песня:
— Мы оба рубили его мечами, но моему брату Инелюки посчастливилось. Он избежал страшного ожога. Черна, черна была она, эта кровь, и горячее, чем пламя Творения! Боюсь, что даже смерть не облегчит этих мук…
— Замолчи! — в ярости и отчаянии вскричал Сулис. — Ведьма, что пользы в твоем колдовстве? Почему он меня не слышит?
— Мое колдовство открыло дверь, только и всего. Хакатри, быть может, пришел к этой двери потому, что кровь дракона жжет его — ничто в мире не сравнится с кровью этих больших змеев. Его раны, должно быть, всегда держат его поблизости от Дороги Снов. Задай ему свой вопрос, наббаниец. Он так же способен ответить на него, как всякий другой из бессмертных.
И тогда я почувствовала, что тайна, приведшая нас всех сюда, держит нас в своих тисках. Я затаила дыхание, разрываясь между ужасом, который выл как зимний ветер у меня в голове, побуждая меня бросить Телларина и бежать, и жгучим любопытством, вопрошающим, что же подвигло моего отчима устроить эту невероятную встречу.
Сулис опустил голову, как будто и теперь, когда время пришло, не знал, что сказать, — и заговорил, сперва нерешительно, но постепенно обретая твердость:
— Наша Церковь учит нас, что Бог явился в мир в образе Узиреса Эдона, который сотворил множество чудес и исцелял больных и увечных, пока император Крексис не велел повесить его на Древе Казни. Известно ли тебе это, Хакатри?
Глаза человека в огне снова обратились к Сулису. Хакатри не отвечал, но казалось, что он слушает.
— Элдон-Искупитель обещал нам, что все ныне живущие встретятся вновь и смерти не будет. Доказательством этому служит то, что он, Бог, воплотился в мире людей и чудеса, которые он совершал. Но я много читал о твоем народе, Хакатри. Все чудеса, совершенные Узиресом Эдоном, мог бы совершить любой из вас, ситхов, или даже любой из полубессмертных существ. — Улыбка Сулиса напоминала оскал черепа. — Даже самые яростные мои противники из числа служителей Церкви согласны с тем, что отцом Узиреса был не человек.
Сулис снова понурил голову, то ли собираясь с силами, то ли подыскивая слова. Я глотнул воздуха, вспомнив, что надо дышать. Страх на лицах Аваллеса и Телларина смешивался с изумлением, лицо Валады скрывала тень.
— Обеих моих жен унесла безвременная смерть, — продолжал отчим. — Первая жена успела подарить мне сына, чудесного мальчика по имени Сареллис, — и он тоже умер, крича от боли, потому что наступил на гвоздь от подковы — на гвоздь! — и подхватил смертельную заразу. Молодых людей, которыми я командовал, убивали сотнями и тысячами, их тела громоздились на поле боя, как груды саранчи, — и все это из-за какого-то клочка земли или из-за чьих-то обидных слов. Мои родители тоже умерли, и между нами осталось так много невысказанного. Всех, кого я искренне любил, отняла у меня смерть.
Его хриплый голос обрел тревожную силу — казалось, он способен сокрушить стены самого Небесного Града.
— Церковь велит мне верить, что я встречусь с ними вновь. Мне говорят: «Взгляни на дела Господа нашего Узиреса и утешься, ибо он пришел доказать нам, что смерть не страшна». Но я не могу быть уверен — я не могу верить просто так! Права ли Церковь? Увижу ли я вновь тех, кого люблю? Будем ли все мы жить вечно? Отцы Церкви объявили меня еретиком и отступником за то, что я сомневался в божественном происхождении Эдона, но я должен знать! Скажи, Хакатри, — не из ваших ли был Узирес? Или сказка о том, что он Бог, придумана лишь для того, чтобы мы оставались счастливыми, а священники богатели? — Сулис сморгнул слезы, и лицо его исказилось от ярости и боли. — Даже если Бог приговорит меня за это к мукам ада, я должен знать: правду говорит наша вера или ложь?
Сулиса сотрясала такая дрожь, что ему пришлось отступить от огня, и он едва не упал. Никто не шелохнулся, кроме человека в огне, который проводил Сулиса своим пустым темным взором.
Я поняла, что тоже плачу, и тихо вытерла слезы. Страдания отчима были мне как нож острый, но этому сопутствовал гнев. И это все? Значит, вот для чего он бросил мою мать в одиночестве, а теперь губит собственную жизнь? Чтобы познать непознаваемое?
Долгое время все молчали, словно камни вокруг нас, и наконец Хакатри произнес:
— Вы, смертные, вечно мучите себя попусту. — Он моргнул, и лицо его при этом стало таким странным, что я отвернулась и не сразу вникла в смысл его слов. — А пуще всего вы мучитесь, когда задаете себе вопросы, на которые ответа нет.
— Как так — нет? — все еще дрожа, вставил Сулис. — Как это возможно?
Человек в огне вскинул свои длиннопалые руки — жестом умиротворения, как я догадывалась.
— Возможно. Дела смертных неведомы зидайям — ведь и вы ничего не можете знать о наших Садах и о том, куда мы уходим, когда покидаем это место. Послушай меня, смертный. Даже если ваш мессия в самом деле был из Детей Рассвета, почему это не могло произойти по воле вашего Бога? И разве это делает слова вашего Спасителя менее правдивыми? — Хакатри покачал головой с чуждой, нечеловеческой грацией озерной птицы.
— Ты просто скажи мне — из ваших Узирес или нет, — хрипло сказал отчим. — Избавь меня от своей философии и скажи прямо! Ибо я тоже горю! Я долгие годы не могу избавиться от этой боли!
Крик Сулиса прокатился по залу, и ситх в своем кольце черного пламени как будто впервые увидел его по-настоящему. Когда он заговорил, его голос был полон печали.
— Мы, задийи, мало что знаем о ваших делах, и есть среди нас такие, что откололись от других, — о них мы тоже не знаем. Я не думал, что ваш Узирес Эдон был из Детей Рассвета, но большего я не могу сказать тебе, смертный, да и никто из нас не сможет. — Он снова поднял руки, переплетя пальцы странным, непонятным образом. — Мне жаль, но это так.
Дрожь сотрясла тело Хакатри — быть может, это вернулась боль от ожогов, которая почему-то не так мучила его, пока он слушал Сулиса. Отчим, не дожидаясь, что будет дальше, бросился к колдовскому костру и раскидал его ногой, подняв тучу искр, а после пал на колени и закрыл лицо руками.
Явившийся в пламени исчез.
После показавшегося бесконечным молчания колдунья заговорила:
— Так как же, Сулис, выполнишь ты теперь наш уговор? Ты сказал, что освободишь меня, если я приведу тебя к одному из бессмертных. — Она говорила ровно, но с мягкостью, удивившей меня.
Отчим ответил невнятно, махнув рукой:
— Сними с нее цепи, Аваллес. Мне больше ничего от нее не нужно.
Посреди унылой пустыни горя я испытала миг острого счастья, видя, что все — колдунья, мой любимый, даже мой страдалец отчим — пережили эту ночь, несмотря на дурные предчувствия. Аваллес отмыкал оковы колдуньи, и руки у него так тряслись, что он едва удерживал ключ. Я мечтала, что отчим оправится от своего недуга, и вознаградит моего Телларина за храбрость и верность, и мы с любимым поселимся где-нибудь подальше от этого населенного призраками, обдуваемого ветром мыса.
Внезапно отчим испустил пронзительный крик и повалился ничком, содрогаясь от рыданий. Этот припадок горя у сурового, сдержанного Сулиса почему-то испугал меня больше, чем все, что я видела за эту длинную, страшную ночь.
Когда его крик достиг высот громадного зала и теневое дерево зашелестело, другое привлекло мое внимание. Двое боролись там, где только что стояла Валада. Сначала я подумала, что это схватились колдунья и Аваллес, но нет: Валада отошла и следила за боем, удивленно раскрыв блестящие глаза. Это Телларин с Аваллесом дрались, бросив свои факелы. Оцепенев от изумления, я смотрела, как они катаются по полу. Взвился и упал кинжал, и короткий бой завершился.
— Телларин! — закричала я и бросилась вперед. Он стоял, отряхивая одежду от пыли и вытаращив на меня глаза. Острие его ножа стало черным от крови, а сам он остолбенел — то ил от страха, то ли от удивления.
— Бреда? Что ты здесь делаешь?
— Почему он напал на тебя? — вскричала я. Аваллес лежал, скрючившись в черной луже. — Он ведь был твоим другом!
Телларин молча поцеловал меня и подошел к Сулису, который все еще корчился на полу в приступе горя. Уперся коленом в спину моего отчима, схватил его за волосы и запрокинул кверху залитое слезами лицо.
— Я не хотел убивать Аваллеса, — пояснил мой солдат то ли мне, то ли Сулису. — Но он сам захотел пойти, боясь, что иначе любимцем его дяди стану я. Жаль, что так случилось. Это тебя я хочу убить, Сулис, и я долго ждал подходящего случая.
Отчим, несмотря на крайне неудобную позу, усмехнулся плотно стиснутыми зубами:
— Который из Санселланов послал тебя?
— Какая разница? В Наббане у тебя врагов больше, чем ты способен сосчитать, Сулис Отступник. Ты еретик и схизматик, и ты опасен. Тебе следовало бы знать, что тебе не позволяет создать свой оплот здесь, в этой глуши.
— Я пришел сюда не затем, чтобы создать оплот, — проворчал отчим. — Я пришел, чтобы найти ответ на свои вопросы.
— Телларин! — вмешался я, тщетно пытаясь понять происходящее. — Что ты делаешь?
Его голос обрел долю прежней мягкости.
— К нам с тобой это не имеет отношения. Бреда.
— Так ты… — Я не могла говорить. Слезы коверкали все вокруг, как Черное Пламя. — Так ты только притворялся, что любишь меня? Чтобы найти способ убить его?
— Нет! Мне не нужно было притворяться — я и без того был одним из его самых доверенных людей. — Он вцепился в отчима еще крепче — я боялась, что он сломает Сулису шею. — У нас с тобой все по-настоящему, малютка Бреда, по-хорошему. Я возьму тебя с собой в Наббан — теперь я буду богат, и ты станешь моей женой. Увидишь, что такое настоящий город — не то что эта кишащая нечистью куча камней.
— Ты любишь меня? Правда любишь? — Мне очень хотелось верить ему. — Тогда отпусти моего отчима, Телларин!
— Не могу, — нахмурился он. — Мне поручили убить его еще до встречи с тобой, и я должен это исполнить. Он безумец, Бреда! И после ужасов этой ночи, после того, как он вызвал демона с помощью запретной магии, ты сама должна видеть, что его нельзя оставлять в живых.
— Не убивай его! Умоляю тебя!
Он поднял руку, призывая меня к молчанию.
— Я дал клятву моему господину в Наббане. Я должен сделать это, а потом мы оба будем свободны.
Даже именем нашей любви я не могла его остановить. Ошеломленная, не в силах больше спорить с человеком, который доставил мне столько радости, я обратилась за помощью к колдунье — но Валада уже ушла. Она получила свою свободу и предоставила нам убивать друг друга, сколько будет угодно. Мне показалось, что я уловила какое-то движение во мраке, — но это был только призрак, один из многих, взлетевший вверх по лестнице на своих бесшумных крыльях.
Сулис молчал. Он не боролся с Телларином и ждал удара, как старый бык на бойне. Он сглотнул, и кожа у него на шее так натянулась, что у меня из глаз снова хлынули слезы. Мой любимый приставил нож к горлу моего отчима. Сулис все так же молча смотрел на меня. Если какая-то мысль и была в его глазах, она пряталась так глубоко, что я не могла ее разгадать.
— Скажи еще раз, что любишь меня, — попросила я. Глядя на испуганное и все же торжествующее лицо моего солдата, я не могла не думать о замке, построенном на смерти, в чьих мрачных, загадочных глубинах мы находились сейчас. Мне показалось, что призрачные голоса вернулись, потому что в городе шумело, будто там бил прибой. — Скажи еще раз, Телларин. Прошу тебя.
Мой любимый сказал, не отнимая ножа от горла Сулиса:
— Конечно же, я люблю тебя, Бреда. Мы поженимся, и весь Наббан будет у твоих ног. Тебе никогда больше не будет холодно и одиноко. — Он подался вперед, и красивые, длинные мускулы его спины напряглись под моей рукой. Его заставил замешкаться звон стеклянного шарика, когда тот упал на пол и откатился прочь. — Что… — начал он и выпрямился, схватившись за поясницу, где уколол его коготь. Я, пошатываясь, отступила назад и с плачем упала на пол. Телларин задыхался. Его клинок звякнул о камень.
Я не могла смотреть, но его последний хрип остался со мной навсегда.
***
Теперь я стара и знаю, что умру здесь, в этом замке. Полагаю, меня похоронят на мысу, рядом с матерью и господином Сулисом.После той долгой ночи в глубинах замка Король-Цапля, как прозвали озерные жители моего отчима, снова стал похож на себя прежнего. Он правил в замке еще много лет, и даже мой драчливый, завистливый народ признал его своим главой, хотя королевский титул умер вместе с Сулисом.
Мой след в мире будет еще слабее.
Я так и не вышла замуж, а мой брат Эльфрик умер, упав с лошади, и не оставил потомства. Поэтому, хотя Озерный Народ продолжает спорить о том, кому достанется штандарт и копье Великого Тана, человек из моего рода больше не станет во главе. И никто, мне думается, не останется жить в замке после моей смерти — нас и без того здесь мало, и последние домочадцы не уходят только из любви ко мне. Когда меня не станет, даже за могилами ухаживать будет некому.
Не могу сказать, почему я избрала своим домом это мрачное место, как не могу сказать и того, почему предпочла жизнь отчима жизни моего красивого и лживого Телларина. Должно быть, потому, что боялась строить на крови самое для меня дорогое. Потому что любовь не умеет считать — она делает свой выбор, а потом отказывается от него. Каковы бы ни были причины, я свой выбор сделала. Отчим вынес меня из подземелья на свет дня и после почти не упоминал о той страшной ночи. До конца своих дней он держался со мной все так же отчужденно и загадочно, но порой я чувствовала в нем покой, которого прежде не было. Не знаю почему.
Когда он уже лежал на смертном одре, слабея день ото дня, я просиживала рядом с ним часами и рассказывала обо всем, что делается в замке — о стройке, которая все продолжалась, об арендаторах, о стадах, — как будто он вот-вот встанет и возьмет бразды правления в свои руки. Но оба мы знали, что этому не бывать.
Перед самой кончиной на его лице появилось выражение спокойного ожидания. Мне трудно описать это чувство, но это был не страх. И когда он испустил свой последний вздох, мне вдруг вспомнилось то, что я прочла в его записях, — и я поняла, что ошибалась тогда.
«Последняя надежда на то, что она проводит меня к Черному Пламени. Либо ответ, либо смерть».
Речь шла не о том, что он убьет колдунью, если она не исполнит обещанного. Он хотел сказать, что, если она не поможет ему найти ответ, ему придется ждать смерти, чтобы узнать истину.
Теперь он наконец получит ответ на вопрос, который мучил его так долго.
***
Каким бы ответ ни был, Сулис не возвращался, чтобы поделиться им со мной. Теперь я старуха и скоро узнаю все сама. Как ни странно, меня это не слишком тревожит. За один год с Телларином, в месяцы нашей неистовой любви, я прожила целую жизнь. Потом для меня началась другая жизнь, долгая и медленная, где страдания уравновешиваются мелкими радостями. Двух жизней хватит хоть для кого — кому нужна вечность, на которую обречены бессмертные? На примере явившегося в пламени видно, что в вечной боли ничего хорошего нет.И теперь, когда я рассказала свою историю, даже призраки, порой будившие меня по ночам, покажутся мне скорее старинными друзьями, чем пугалами.
Я сделала свой выбор — и, думается мне, осталась довольна им.