Уиндем Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис. Чокки

   Мэри была не столь уверена в своем выборе.
   — Как ты думаешь, — спросила она однажды вечером, поглядывая искоса на петли своего вязанья, — правы ли мы, что ему подыгрываем? Ты не хочешь разрушить то, что создано его воображением и так далее, но пойми, никто ведь не знает, где тут остановиться. Получается какой-то замкнутый круг. Если каждый будет притворяться, что верит во всякую чушь, как же дети научатся отличать правду от вымысла?
   — Осторожней! — сказал я. — Ты коснулась опасной темы. Это во многом зависит от того, сколько народу верит в вымысел.
   Она не приняла шутливого тона и продолжала:
   — Грустно будет, если мы потом обнаружим, что эту фантазию надо было не укреплять, а развенчивать. Может, спросить психиатра? Он хоть скажет, нормально это или нет.
   — Я бы не стал раздувать из этого историю, — возразил я. — Лучше оставить все как есть. Пиф исчез сам по себе, и вреда от него не было.
   — Я не хочу посылать Мэтью к доктору. Я думала сама пойти посоветоваться, нормально это или нет. Мне будет легче, когда я узнаю.
   — Если хочешь, я займусь расспросами, — сказал я. — Но, по-моему, это несерьезно. Вроде книг, понимаешь? Мы читаем книгу, а дети ее выдумывают, живут ею. Меня другое волнует: возраст у него не тот. Наверное, скоро это кончится. А не кончится — спросим врача.
   Признаюсь, я говорил не слишком искренне. Кое-какие вопросы Мэтью меня здорово озадачили — они были вроде бы «не его», а главное — теперь, когда мы признали Чокки, он и не пытался выдать их за свои. Он часто начинал так: «Чокки не знает…», «Чокки хочет знать…», «Чокки говорит, ей интересно…»
   Я отвечал, хотя мне казалось, что Мэтью ведет себя очень уж по-детски. Еще больше меня беспокоило, что он упорно считает себя посредником, переводчиком.
   Во всяком случае, я решил выяснить хотя бы одно.
   — Вот что, — сказал я, — не могу понять, какого Чокки пола. «Он» это или «она»? А то мне очень трудно отвечать тебе.
   Мэтью не спорил.
   — Да, нелегко, — сказал он. — Я тоже так думал и спросил, но Чокки не знает.
   — Вон оно что! — сказал я. — Странно. Обычно это знает всякий.
   Мэтью не спорил и тут.
   — Понимаешь, Чокки не такой, — серьезно поведал он. — Я объяснил все как есть, а он не понял. Это очень редко бывает — по-моему, он ведь очень умный. Он сказал, что у нас все нелепо, и спросил, почему мы так устроились. А я не знаю. И никто не знает, я спрашивал. И ты не знаешь, папа?
   — М-м-м… Как тебе сказать… Не совсем… — признался я. — Так уж оно есть… Природа такая…
   Мэтью кивнул:
   — И я то же самое сказал — ну, примерно то же самое. Наверное, я плохо объяснил, потому что он говорит — если это на самом деле так глупо, все-таки должно быть какое-то объяснение. — Он помолчал немного, и, когда начал снова, в голосе его трогательно сочетались обида и сожаление: — У него выходит, что все самое обыкновенное глупо. Мне даже немножко надоело. Например, он животных ругает. Не пойму, за что — разве они виноваты, что у них не очень много ума?
   Мы поговорили еще. Я не скрывал заинтересованности, но не хотел быть навязчивым. По истории с Пифом я помнил, что лучше не слишком давить на воображение. То, что я узнал на этот раз, уменьшило мое расположение к Чокки. Он (или она) не отличался(лась) покладистостью. Кроме того, очень уж серьезны были эти разговоры. Вспоминая нашу беседу, я понял: Мэтью даже и не помышлял, что Чокки менее реален, чем мы, и тоже начал склоняться к тому, что надо побывать у психиатра…
   Одно мы, во всяком случае, выяснили: в каком роде употреблять связанные с Чокки слова. Мэтью объяснил так:
   — Чокки говорит совсем как мальчик, но, понимаешь, не о том, о чем мальчики разговаривают. А иногда он бывает такой вредный, как старшие сестры… Ты понимаешь?
   Я сказал, что понимаю, и, поговорив еще немного, мы решили, что лучше все-таки отнести Чокки к мужскому роду.
   Когда я рассказывал Мэри об этом разговоре, она задумчиво смотрела на меня.
   — Все же как-то яснее, когда это «он», а не «оно», — объяснял я. — Легче его представить, и общаться легче, чем с каким-то бестелесным, расплывчатым существом. Мэтью кажется, что Чокки не очень похож на его приятелей…
   — Вы решили, что Чокки — «он», потому что так вам легче с ним общаться, — проговорила Мэри.
   — Ну знаешь, такой чепухи… — начал я, но махнул рукой. По ее отсутствующему взгляду я понял, что зря потрачу время.
   Она помолчала, подумала и медленно произнесла:
   — Если это у него не пройдет, мы недели через две почувствуем, что и мораль, и медицина, и общество требуют от нас каких-то действий.
   — Я бы держал его подальше от психиатров, — сказал я. — Когда ребенок знает, что он — «интересный случай», возникает куча новых бед.
   Она помолчала — наверное, перебирала в уме знакомых детей. Потом кивнула. И мы решили посмотреть, что будет дальше.
   Однако все вышло не так, как мы думали.

Глава 3

   — Тише! — заорал я. — Тише вы, оба!
   Мэтью удивленно воззрился на меня, Полли — тоже. Потом и Мэтью, и Полли повернулись к матери. Мэри изо всех сил сохраняла безучастный вид. Губы ее чуть-чуть поджались, и, не говоря ни слова, она покачала головой. Мэтью молча доел пудинг, встал и вышел; от обиды он держался очень прямо. Полли прожевала последний кусок и громко всхлипнула. Я не растрогался.
   — Чего ты плачешь? — спросил я. — Сама начала.
   — Иди-ка сюда, — сказала Мэри, вынула платок, вытерла ей мокрые щеки и поцеловала. — Ну вот. Понимаешь, папа не хотел тебя обидеть. Он тысячу раз говорил, чтобы ты не задирала Мэтью. Особенно за столом. Говорил ведь, а?
   Полли засопела. Она смотрела вниз и крутила пуговицу.
   — Нет, правда, — сказала Мэри, — не ссорься ты с ним. Он же с тобой не ссорится. Когда вы ругаетесь, нам очень худо, да и тебе не сладко. Ну, попробуй, всем лучше будет.
   Полли оторвала взгляд от пуговицы.
   — Я пробую, мама! — заревела она. — Ничего не выходит.
   Мэри дала ей платок.
   — А ты еще попробуй, хорошо?
   Полли постояла тихо, кинулась к выходу и выбежала, хлопнув дверью.
   Я встал и закрыл дверь.
   — Мне очень жаль, — сказал я, возвращаясь. — Мне даже стыдно, но сама посуди… За две недели мы ни разу не пообедали без скандала. И всегда начинает Полли. Она его мучает и пилит, пока не доведет. Прямо не знаю, что это с ней — они всегда так ладили…
   — Да, ладили, — кивнула Мэри. — До недавних пор.
   — Новый этап? — предположил я. — У детей все какие-то этапы. Пока они через это перевалят, совсем измотаешься. Каждый этап плох на свой лад.
   — Может, и так, — задумчиво сказала Мэри. — Только… У детей такого не бывает.
   Удивившись ее интонации, я взглянул на нее. Она спросила:
   — Разве ты не видишь, что мучает девочку?
   Я тупо глядел на нее. Она объяснила:
   — Самая обычная ревность. Хотя… для того, кто ревнует, ревность всегда необычна.
   — Ревнует? — переспросил я.
   — Да, ревнует.
   — К кому же? К чему? Не понимаю!
   — Чего ж тут не понять? К Чокки, ясное дело.
   Я воззрился на нее:
   — Какой бред! Чокки просто… ну, не знаю, кто он такой… то есть — она… оно… Его нет, просто нету.
   — Что с того? Для Мэтью он есть — значит, есть и для Полли. Ты сам сказал, они всегда ладили. Полли восхищается Мэтью. Он все ей говорил, она ему помогала и очень этим гордилась. А теперь у него новый друг. Она не нужна. Как тут не взревнуешь?
   Я растерялся.
   — Вот теперь ты говоришь так, словно Чокки на самом деле есть.
   Мэри взяла сигарету.
   — Что значит — «есть»? Бесы и ведьмы есть для тех, кто в них верит. И Бог тоже. Для тех, кто живет верой, неважно, что есть, чего нет. Вот я и думаю — правы ли мы? Мы ему подыгрываем, он все больше верит, Чокки все больше есть… Теперь и для Полли он есть — она ведь к нему ревнует. Это уже не игра… Знаешь, мне это не нравится. Надо бы посоветоваться…
   Я понял, что на сей раз она говорит серьезно.
   — Ладно, — сказал я, — может быть… — Но тут раздался звонок.
   Я открыл дверь и увидел человека, которого несомненно знал, но никак не мог припомнить. Я уж было подумал, что он связан с родительским комитетом, как тот представился сам.
   — Здравствуйте, мистер Гор. Вы, наверное, меня не помните. Моя фамилия Тримбл, я преподаю математику вашему Мэтью.
   Когда мы вошли в гостиную, Мэри его узнала.
   — Здравствуйте, мистер Тримбл. Мэтью наверху, готовит уроки. Позвать его?
   — Нет, миссис Гор. Я хотел видеть именно вас. Конечно, из-за него.
   Я предложил гостю сесть и вынул бутылку виски. Он не возражал.
   — Вы чем-то недовольны, да? — спросил я.
   — Что вы, что вы! — поспешил заверить мистер Тримбл. — Совсем нет. Надеюсь, ничего, что я зашел? Я не по делу, скорей из любопытства. — Он снова помолчал, глядя то на меня, то на Мэри. — Это вы математик, да? — спросил он меня.
   Я покачал головой:
   — Не пошел дальше арифметики.
   — Значит, вы, миссис Гор?
   Теперь головой покачала она:
   — Что вы, мистер Тримбл! Я и арифметики-то не знаю.
   Тримбл удивился, даже как будто огорчился.
   — Странно, — сказал он, — а я думал… Может, у вас есть такой родственник или друг?…
   Головой покачали мы оба. Мистер Тримбл удивился еще больше.
   — Странно… — повторил он. — Кто-нибудь ему да помогал… верней, подавал мысли… как бы тут выразиться… — он заторопился. — Я всей душой за новые мысли! Но, понимаете, две системы сразу — это скорей собьет ребенка, запутает… Скажу откровенно, ваш Мэтью не из вундеркиндов. До недавних пор он учился как все — ну, чуть лучше. А теперь… Как будто его кто подталкивает, дает материал, но слишком сложный… — Он снова помолчал и прибавил смущенно: — Для математического гения это бы ничего… он бы даже удовольствие получал… а для вашего Мэтью трудновато. Он сбивается, отстает.
   — Я тоже буду с вами откровенным, — отвечал я. — Ничего не понимаю. Он что, рвется вперед, перепрыгивает через ступеньки?
   — Нет, нет! Тут просто столкнулись разные системы. Ну, словно думаешь на двух языках сразу. Сперва я не понимал, в чем дело, а потом нашел обрывки черновика. Вот, взгляните.
   Он склонился над бумагой и писал не меньше получаса. Мы явно разочаровали его, но кое-что я понял и перестал удивляться путанице в голове у Мэтью.
   Тримбл касался недоступных мне областей математики, и я простился с ним не без облегчения. Однако нас тронуло, что он ради Мэтью тратит собственное время, и мы обещали разобраться в этой истории.
   — Прямо не пойму, кто бы это мог быть, — сказала Мэри, когда мы вернулись в гостиную. — Вроде бы он мало кого видит…
   — Наверное, у них в школе есть вундеркинд, — предположил я. — Заинтересовал его вещами, которые ему еще не осилить. Правда, я никого такого не припомню. Ну да ладно — попробую допекаться, в чем тут дело.
   Я отложил это до субботы. Когда Мэри убрала со стола и увела Полли, мы с Мэтью вышли на веранду. Я вынул карандаш и нацарапал на полях газеты:
   ДНДДННДД
   — Что это? — спросил я.
   — Сто семьдесят девять, — сказал Мэтью.
   — А почему бы просто не написать 179?
   Мэтью объяснил мне двоичную систему — примерно как Тримбл.
   — Что же это, легче, по-твоему? — спросил я.
   — Не всегда, — сказал Мэтью, — делить трудно.
   — Зачем же идти кружным путем? Разве по-обычному не проще?
   — Понимаешь, так ведет счет Чокки. Он не умеет по-нашему. Он говорит, очень глупо возиться с десятью дурацкими цифрами потому, что у нас десять пальцев на руке. Тут и двух пальцев хватит.
   Я смотрел на бумажку и думал, как быть. Значит, Чокки… Мог бы и сам догадаться.
   — Что ж, когда Чокки считает, он так и говорит Д и Н?
   — Ну, вроде того… Не совсем… Это я их зову Д и Н — вместо «да» и «нет», чтоб легче было.
   Я раздумывал, как справиться с новым вторжением Чокки; надо полагать, вид у меня был растерянный — и Мэтью снова стал терпеливо объяснять.
   — Понимаешь, папа, сто — это ДДННДНН. Начинай справа. 1 — нет, 2 — нет, 4 — да, 8 — нет, 16 — нет, 32 — да, 64 — да. Сложи все Д, получишь сотню. Так все числа можно написать.
   Я кивнул:
   — Ясно, Мэтью. А теперь вот что скажи — как ты это узнал?
   — Я же говорил, папа! Так Чокки считает.
   Мне снова захотелось усомниться в существовании Чокки, но я рассудительно сказал:
   — Ну а он откуда взял? Вычитал где-нибудь?
   — Не знаю, папа. Кто-нибудь его научил, — неуверенно отвечал Мэтью.
   Я вспомнил кое-какие математические загадки, которые задал мне Тримбл, выложил Мэтью и не удивился, что для Чокки и это — дело привычное.
   Вдруг Мэтью как-то встряхнулся и пристально взглянул на меня.
   — Папа, ты ведь не думаешь, что я сумасшедший?
   Я смутился; мне казалось, что я сумел это скрыть.
   — Ну что ты! Кто тебе это сказал?
   — Колин.
   — Ты не говорил ему про Чокки?
   — Нет! Я никому не говорил, только тебе и маме… И Полли, — печально прибавил он.
   — Молодец, — похвалил я его. — Я бы тоже никому не сказал. А что же Колин?
   — Я его спросил, может, он слышал — есть люди, у которых внутри кто-то разговаривает? — серьезно объяснил Мэтью. — А он говорит, не слышал, и вообще это первый признак у сумасшедших. Этих, которые слушают голоса, сажают в сумасшедший дом или жгут, как Жанну д'Арк. Ну, я и хотел узнать…
   — А, вон оно что! — сказал я уверенным тоном, который не соответствовал моим чувствам. — Это совсем другое дело. — Я лихорадочно и тщетно искал мало-мальски убедительную разницу. — Он имел в виду голоса, которые пророчат или, скажем, подбивают людей на всякие глупости. Те голоса ни о чем не спрашивают и не учат бинарной системе. Наверное, он читал про такие голоса, а тебя не совсем понял. Ты не беспокойся, не стоит.
   Кажется, я говорил убедительней, чем думал. Мэтью радостно кивнул.
   — Я бы очень не хотел сойти с ума, — сказал он. — Понимаешь, я совсем не сумасшедший.
   Мэри я рассказал только о первой части нашей беседы — я чувствовал, что вторая ничего не даст, а ее растревожит.
   — Все сложней и сложней, — говорил я. — Считается, что дети часто делают открытия, но они им рады, они гордятся собой. Что-то тут не то… Зачем приписывать другому свои успехи? В этом есть что-то ненормальное. А все-таки его интересы стали шире. Он теперь больше замечает. И потом, у него появилась какая-то ответственность. Тут вот что важно: может ли повредить такой кружной подход? Этот твой Тримбл вроде бы не очень доволен?
   — Ах да! — перебила меня Мэри. — Я получила записку от мисс Тоуч, их географички. Я не все поняла, но в общем кажется, она благодарит нас за то, что мы поощряем интерес к ее предмету, и тактично намекает, что слишком подталкивать его не надо.
   — Опять Чокки? — спросил я.
   — Не знаю. Боюсь, Мэтью задавал ей такие же странные вопросы, как мне, — где Земля и все в этом роде.
   Я подумал.
   — Может, изменим тактику? Перейдем в наступление?
   — Нет, — сказала Мэри. — Чокки спрячется. То есть Мэтью перестанет нам доверять и замолчит, будет хуже.
   Я потер лоб.
   — Трудно это все… И поощрять глупо, и мешать… что же нам делать?

Глава 4

   Во вторник мы все еще думали и гадали, как нам быть.
   В тот день по пути домой я забрал новую машину — автомобиль с прицепом, о котором давно мечтал. Прицеп был большой, просторный, и багажник немалый. Мы все уселись в машину и проехались немножко для пробы. Машина меня хорошо слушалась, и я понял, что привяжусь к ней. Мои были просто в восторге и, подъезжая к дому, решили держать теперь голову выше. Потом я оставил машину у гаража (мы собирались с Мэри в гости) и прошел к себе, с тем чтобы написать до ужина письмо.
   Примерно через четверть часа я услышал громкий голос Мэтью. Слов я не разобрал, но понял, что он с кем-то сердито спорит. Выглянув в окно, и увидел, что прохожие останавливаются и не без удовольствия смотрят через забор. Я пошел разобраться, что к чему. Мэтью, весь красный, стоял неподалеку от машины и что-то кричал. Я направился туда.
   — Что случилось, Мэтью? — спросил я.
   Он обернулся. Сердитые детские слезы текли по его красным щекам. Пытаясь что-то выговорить, он схватил мою руку обеими руками. Я посмотрел на машину, подозревая, что все дело в ней. Она была вроде бы в порядке. Тогда я увел Мэтью подальше от зрителей, сел в кресло на веранде и посадил мальчика к себе на колени. Еще никогда в жизни я не видел его в таком состоянии. Он трясся от гнева, задыхался, плакал. Я обнял его.
   — Ну, ну, старина! Успокойся! — говорил я.
   Мало— помалу он затих и стал дышать чуть ровнее. Наконец он глубоко вздохнул. Я дал ему платок.
   — Прости меня, папа, — сказал он сквозь платок, громко сопя.
   — Да ладно. Не торопись.
   Мэтью опустил платок и сжал его в кулаке; дышал он еще тяжело. Потом поплакал снова, но уже иначе. Снова утерся, снова вздохнул и стал приходить в себя.
   — Прости меня, папа, — повторил он. — Кажется, прошло.
   — Молодец, — отвечал я, — кто же тебя обидел?
   Он ответил не сразу.
   — Машина…
   Я удивился:
   — Машина? Господи помилуй! Она как будто в порядке. Что она тебе сделала?
   — Ну, не сама машина, — пояснил Мэтью. — Она очень хорошая, я думал — она прямо люкс, и Чокки понравится. Я ее показал и стал объяснять, как и что.
   — А ему не понравилась? — догадался я.
   Что— то екнуло у Мэтью в горле, но он взял себя в руки и твердо продолжал:
   — Он сказал, она дурацкая… и страшная… и нелепая. Он… над ней смеялся!
   Воспоминание об этой чудовищной несправедливости снова вывело его из себя, но он победил свой гнев. Я всерьез обеспокоился. Мне совсем не понравилось, что мнимое существо вызвало такую истерику. Я пожалел, что мало знаю о симптомах шизофрении. Ясно было одно: развенчивать Чокки — не время, а сказать что-то надо.
   — Что ж в ней смешного? — спросил я.
   Мэтью засопел, помолчал и снова засопел.
   — Да все! — мрачно заявил он. — Мотор дурацкий, и устарел, и неэкономно… и вообще глупо. Что за машина, если ей нужны тормоза! Должна сама останавливаться. И почему нужны рессоры — потому что едешь по земле на колесах, а на них еще какие-то сосиски? Я говорю, машины все такие, а наша — новая и очень хорошая. А он говорит, чепуха, наша машина дурацкая, и опасная, и только дурак может выдумать такую громыхалку, и дурак на ней поедет. А потом я не все помню, я очень рассердился. И плевать мне на этого Чокки! Наша машина — первый класс.
   Тяжелый случай… Сердился он искренне; было ясно, что мальчик перенес настоящую яростную схватку. Я больше не сомневался, что надо посоветоваться с психиатром, а то сделаешь неверный шаг. Однако я не сдался.
   — Какой же должна быть машина, по его мнению? — спросил я.
   — Вот и я так спросил! — сказал Мэтью. — А он говорит — там, у них, машины без колес. Они едут немножко над землей и совсем бесшумно. Он сказал, для наших машин нужны дороги, и скоро все они друг друга передавят. А хорошие машины просто не могут врезаться друг в друга.
   — Да, это было бы неплохо, если удастся сделать, — согласился я. — Только где — «у них»?
   Мэтью нахмурился:
   — Мы никак не разберемся. Понимаешь, когда неизвестно, где все остальное, не поймешь, где ты сам.
   — Ты хочешь сказать, у вас нет точки отсчета? — предположил я.
   — Да, наверное, так, — неуверенно отвечал Мэтью. — Я думаю, он живет очень далеко. Там все другое.
   Я хмыкнул и пошел другим путем.
   — А сколько ему лет?
   — Да хватает, — сказал Мэтью. — У них там другое время. Мы подсчитали, что по-нашему ему лет двадцать. Только он говорит, что проживет века два, так что двадцать — это еще немного. Он считает, что очень глупо жить лет до семидесяти.
   — Он многое считает глупым, — заметил я.
   Мэтью пылко закивал.
   — Ой, много! — согласился он. — Чуть не все.
   — Прискорбно… — сказал я.
   — Иногда надоедает, — признал он.
   Тут Мэри позвала нас ужинать.
   Я совершенно не знал, что делать. По-видимому, у Мэтью хватило осторожности, и он не рассказал приятелям про Чокки. Наверное, он решил поделиться с Полли новым другом — и зря. Но говорить ему с кем-то надо, а после истории с машиной надо было и выплакаться, для чего я очень подходил.
   Когда я рассказал Мэри про машину, она предложила спросить нашего домашнего врача, к кому же лучше обратиться. Я был против. Эйкот — приличный лекарь, но мне казалось, что для этого дела у него кишка тонка. И потом, Мэтью его не любил и ему бы не доверился. Скорей он обиделся бы, что мы его выдали, и замкнулся бы в себе.
   Мэри подумала и согласилась со мной.
   — А все-таки, -сказала она, — дело зашло так далеко, что пускать на самотек уже нельзя. Надо что-то делать. К случайному психиатру не будешь обращаться. Нужен хороший, подходящий, чтоб кто-нибудь его знал…
   — Кажется, есть, — сказал я. — Алан недавно вспоминал одного нашего парня из Кембриджа, некоего Лендиса. Рой Лендис. Алан с ним дружил, и сейчас они видятся. Этот Лендис как раз занялся психиатрией. Он бы нам подсказал, с кем посоветоваться. А может, это по его специальности. Попробуем, а?
   — Хорошо, — согласилась Мэри. — Замани его сюда. Все лучше, чем сидеть сложа руки.
   Время и профессиональный навык творят чудеса. В элегантном человеке с бородкой, который пришел в клуб, чтобы с нами пообедать, я с трудом узнал неряху-студента и подумал, что его внешний вид внушает доверие и немножко пугает. Мне стало чуть-чуть не по себе.
   Тем не менее я прыгнул в воду. Я подчеркнул, что нам срочно нужен совет, и рассказал про Мэтью. Слушая меня, Лендис становился все проще и внимательней. История с машиной очень заинтересовала его. Он задал несколько вопросов; я ответил, как мог, и во мне родилась надежда. Потом он согласился приехать к нам через неделю и объяснил, как подготовить почву. И я со спокойной совестью доложил Мэри, что дело наконец сдвинулось с места.
   Назавтра я сказал Мэтью:
   — Знаешь, вчера я обедал с моим старым другом. Наверное, он тебе понравится.
   — У-гу, — промычал Мэтью, не слишком интересовавшийся моими старыми друзьями.
   — Мы говорили о машинах, — продолжал я, — и он думает примерно как твой Чокки. Он говорит, что теперешние машины — очень топорные.
   — Угу! — повторил Мэтью и прямо взглянул на меня. — А ты ему сказал?
   — Ну кое-что. Понимаешь, не мог же я соврать, что это твои мысли. Он и не удивился — не то что я. Вероятно, он такое слышал.
   Мэтью чуть-чуть оживился, но был еще настороже.
   — С ним тоже говорят? — спросил он.
   — Нет, — ответил я, — не с ним. Наверное, с его знакомым. В общем он не очень удивился. Боюсь, мы не слишком глубоко обсудили вопрос, но я думал, тебе будет интересно.
   Начало вышло хорошее. Мэтью возвращался к этой теме раза два. Ему понравилось, что кто-то не удивился его Чокки.
   В субботу мы на новой машине отправились к морю. Выкупались, поели, а потом взрослые легли позагорать, а дети гуляли.
   В половине шестого мы собрались домой. Полли быстро нашли и оторвали от новых подружек, а Мэтью нигде не было. Не было его и в шесть. Я решил проехать по берегу, а женщины остались на случай, если он вернется.
   Нашел я его в порту, где он вел серьезную беседу с полисменом. Я подъехал ближе, и он увидел меня.
   — Ой, папа! — крикнул Мэтью, поднял глаза на собеседника и пошел ко мне. Полисмен последовал за ним и поднес руку к шлему.
   — Добрый день, сэр, — сказал он. — Я тут толкую вашему пареньку, что это не дело. — Он покачал головой. — Разве можно в лодки лазать? Все равно что в чужой дом.
   — Конечно, нельзя, констебль, — согласился я. — Ты лазал в лодки, Мэтью?
   — Я просто смотрел. Я думал, можно. Я ничего не делал.
   — Но в лодку ты лез?
   — Да, папа.
   Тут я покачал головой:
   — Нехорошо! Констебль совершенно прав. Ты попросил прощения? — Я взглянул на полисмена и увидел, что тот чуть заметно подмигнул мне. Мэтью тоже взглянул на него снизу вверх.
   — Простите, сэр, — сказал он. — Я не думал, что лодка — как дом. Теперь буду знать, — и протянул руку.
   Полисмен серьезно пожал ее.
   — Ну, поехали, и так опаздываем, — сказал я. — Спасибо, констебль.
   Полисмен улыбнулся и снова козырнул мне.
   — Что ты такое натворил? — спросил я.
   — Я же сказал! Смотрел и все.
   — Ну, тебе повезло. Хороший полисмен попался.
   — Да, — сказал Мэтью.
   Мы помолчали.
   — Папа, — начал он снова, — прости, что я опоздал. Понимаешь, Чокки никогда не видел лодки, то есть вблизи не видел. Я ему показывал. А там один заметил, рассердился и потащил меня к полисмену.
   — Ясно. Значит, Чокки виноват?
   — Не совсем, — признался честный Мэтью, — я думал, ему понравится.
   — Гм, — усмехнулся я, — по-моему, это вполне в его духе: заявить, что лодки — дурацкие.
   — Он так и сказал. Он говорит, надо очень много сил, чтоб разрезать всю эту воду. Разве не умней скользить над водой и разрезать воздух?
   — Ну, здесь он опоздал. Передай, что это у нас есть, — отвечал я, и тут мы подъехали к тому месту, где нас ждали женщины.
   Неделя шла к концу, и я все больше радовался, что скоро приедет Лендис. Начнем с того, что Мэтью принес дневник, и, хотя все, казалось, было в порядке, кое-что поставило меня в тупик.
   Мистер Тримбл, признавая успехи Мэтью, считал, что они возросли бы, если бы он ограничился традиционной школьной программой.