Уиндем Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис. Чокки

   Среда прошла тихо — правда, утром принесли письмо Для Мэтью, и в левом углу конверта виднелась надпись «Общество телепатических явлений». Я прочитал его в вагоне. Автор слышал по радио о необычных подвигах Мэтью и решил, что все это будет интересно членам его кружка. Если Мэтью не возражает, и т. п.
   Да, в среду было тихо, но четверг возместил это с лихвой.
   Я пытался читать «Таймс» — что непросто в переполненном вагоне, — когда случайно увидел фотографию в «Дейли телеграф», которую держал пассажир напротив, и она сразу чем-то привлекла мое внимание. Я подался вперед, чтоб лучше видеть. У тех, кто ежедневно ездит в поезде, вырабатывается особый рефлекс на такую нескромность. Мой визави опустил газету, взглянул на меня так, словно я браконьер или убийца, и развернул ее на другой странице.
   Все же то, что я успел заметить, взволновало меня, и на вокзале Ватерлоо я стал искать этот номер, чтобы посмотреть как следует. Однако «Дейли телеграф» распродали. Утвердившись еще сильнее в своих подозрениях, я добрался до Блумсбери-сквер и тут же послал искать по в'сему учреждению свежий «Телеграф». К счастью, один нашли и принесли мне. Я развернул его, исполненный предчувствий, — и не зря…
   Полстраницы занимали фотографии рисунков с выставки школьников. Тот, который привлек мое внимание еще в вагоне, снова встревожил меня и затмил все другие. Это был вид из окна; внизу, на улице, несколько мальчиков с ранцами толкались у каких-то ворот. Мальчики были угловатые, длинные, и многих бы это удивило — но не меня. Мне не нужна была подпись, и все же я прочитал: «Рисунок „Домой“ двенадцатилетнего Мэтью Гора из Хинтона, в Хиндмере, говорит о таланте и наблюдательности, редких для таких лет».
   Я все еще смотрел на рисунок, когда вошел Томми Перселл и заглянул через мое плечо.
   — А! — сказал он. — Видел, видел. Поздравляю. Так и думал, что это ваш. А я и не знал, что у него такие таланты. Очень тонко… хотя довольно странно, а?
   — Да, — ответил я, и мне показалось, что газета скользит у меня из рук, — довольно странно.
   Лендис залпом выпил полрюмки шерри.
   — Видели газеты? — спросил он.
   Я не стал притворяться, что не понимаю.
   — Видел сегодняшний «Телеграф», — ответил я.
   — А «Стандард»? Они тоже напечатали и дали целый абзац о даровитом ребенке. Вы мне об этом не говорили, — с упреком прибавил он.
   — Я сам тогда не знал.
   — И про плавание тоже?
   — Это все потом случилось.
   — Конечно, и там, и тут — Чокки?
   — Кто ж еще! — сказал я.
   Он подумал немного.
   — Довольно опрометчиво, а? Не надо было выставлять эту картинку.
   — Мы ее не выставляли.
   — Вот досада! — бросил Лендис и заказал еще два шерри. — Да, картинка, — снова начал он. — Фигуры какие-то странные, вытянутые… тощие, что ли. Они у него всегда такие?
   Я кивнул.
   — Как он их рисует?
   Я рассказал ему все, о чем Мэтью поведал нам. Он не удивился, только задумался. Потом начал так:
   — И не одни фигуры. Все вертикальные линии длинней, чем надо. Как будто их видит существо, привыкшее к другим пропорциям… как будто там у них все шире, приземистей. — Лендис оборвал фразу, бессмысленно глядя на рюмку. Потом лицо его осветилось. — Нет, не то! Как будто смотришь сквозь особые очки и рисуешь, что видишь, без поправки. Наденьте другие стекла, сокращающие вертикальные линии, — и все станет на место. Должно быть, зрение Чокки не совсем совпадает со зрением Мэтью…
   — Нет, не пойму, — сказал я. — Ведь глаз, который видит натуру, видит и картинку.
   — Это просто аналогия… — уступил он, — я говорил приблизительно… а может, упростил. Но что-то в этих линиях есть. Пойдемте-ка пообедаем.
   За обедом Лендис подробно спрашивал о происшествии в Бонтгоче. Я рассказал, как мог, и он решил, что это чуть ли не важнее рисунков. И тогда, и потом, дома, меня поражало, что он совсем не удивился. Мне даже порой казалось, что он разыгрывает меня — хочет проверить, как далеко я зайду. Но нет, в его речах не было и намека на недоверие; он принимал самые поразительные вещи.
   Я все больше ощущал, что он зашел дальше меня — я волей-неволей соглашаюсь принять Чокки как гипотезу, а он просто верит в него. Словно, думал я, он следует правилу Шерлока Холмса: «Когда все невозможное исключено, считайте правдой то, что остается — как бы невероятно оно ни было». Почему-то мое беспокойство от этого усиливалось.
   После обеда, за кофе и бренди, Лендис сказал:
   — Надеюсь, вы заметили, что я много думал о вашем деле, и теперь, мне кажется, вам нужен Торби. Сэр Уильям Торби. Он очень умен, и опытен, и гибок — а это у нас нечасто бывает. Я хочу сказать, что он не фанатик психоанализа. К каждому случаю он подходит особо: решит, что нужен анализ, — применит, а решит, что нужны лекарства, — даст лекарства. На его счету много поразительных исцелений. Да, если кто-то вам поможет, то именно Торби.
   Я не стал обращать внимание на «если» и сказал:
   — Вроде бы в тот раз вы говорили, что помощь не нужна.
   — Я и сейчас скажу! Это вашей жене нужна помощь. Да и вам не помешает.
   Он был прав. Мы с Мэри куда больше тревожились за Мэтью, чем он сам. И я согласился, чтобы Лендис свел нас с сэром Уильямом Торби.
   — Хорошо, — сказал Лендис, — я с ним поговорю и через несколько дней дам вам знать.
   Дома я застал клокочущую от гнева Мэри и понял, что она видела «Ивнинг стандард».
   — Какой-то кошмар! — взорвалась она. — Как она смела посылать рисунок без спроса? Прямо… ну, как это называют?… прямо присвоение чужой собственности!… Даже у Мэтью не спросила. Послала и никому не сказала. Нет, она бы не посмела — хоть с кем-то она да советовалась. Не знаю, до чего дойдут учителя! Им кажется — у них все права, а у нас никаких. Хоть бы из вежливости спросили родителей… Какое хамство! Ну, чему научится ребенок, если его учат невежи? Завтра же напиши им, пусть она хоть прощения попросит… Нет, сейчас пиши. Утром тебе будет некогда.
   Я очень устал за день.
   — Не станет она просить прощения. С какой стати?
   Мэри прямо взглянула на меня, набрала воздуху и на-; чала снова. Я прервал ее:
   — Такая у нее работа. Ее ученик нарисовал картинку, и ей показалось, что ее можно выставить. Она хотела, чтоб ему воздали должное. Конечно, она думала, что мы будем в восторге. Да мы и были бы, если б не этот Чокки.
   — Хоть бы спросила…
   — А ты бы ей сказала про Чокки? И потом, это было перед самыми каникулами, она еле успела послать. Держу пари, сейчас она ждет благодарности.
   Мэри сердито фыркнула.
   — Ладно, — сказал я, — пиши сама. Извинений ты не дождешься. Что ж тогда? Поднимешь скандал? Местные газеты любят перепалку родителей и учителей. Можешь прогреметь на всю страну. И картинке сделаешь рекламу. А кто-нибудь догадается, что Мэтью Гор с картинкой и Мэтью Гор с ангелом — один и тот же мальчик. Вообще-то и так догадаются, не стоит самим звонить на всю Англию.
   Мэри так испуганно взглянула на меня, что я пожалел о своем тоне, и смотрела долго-долго, а потом лицо ее скривилось… Я помог ей встать и почти отнес в кресло.
   Наконец она вынула платок у меня из кармана и стала понемногу затихать. Рука ее нашла мою руку.
   — Прости, что я такая глупая, — сказала она.
   Я обнял ее:
   — Ничего! Ты не глупая, ты просто боишься, что ж тут странного.
   Мэри помолчала, комкая платок.
   — Я так за него тревожусь, — нетвердо произнесла она, привстала и взглянула на меня. — Дэвид, скажи мне честно!… Они… они не решат, что он сумасшедший? А?
   — Конечно, не решат. С чего бы? Ты ведь знаешь, он совсем нормальный.
   — А если пронюхают про Чокки? Что он слышит голос и… и… — договорить она не смогла.
   — Ты не того боишься, — начал я. — Посмотри на дело иначе. С Мэтью, с самим Мэтью — все в порядке. Редко встретишь такого разумного, здорового мальчика. Прошу тебя, очень тебя прошу, пойми: этот Чокки — не выдумка. Не Мэтью его создает, а он приходит к Мэтью, кто б он ни был. Трудно поверить, я знаю, и невозможно понять. Но я убежден в этом, и Лендис тоже. Он психиатр, и он доволен Мэтью, не считает его больным. Прошу тебя, поверь!
   — Я стараюсь… но я не понимаю! Кто такой Чокки?
   Плавание… картинки… все эти вопросы…
   — Этого-то мы и не знаем… пока. Мне кажется, Мэтью сейчас и впрямь похож на одержимого. Да, слово неудачиое, оно связано с безумием, страхом, злой волей, но я его употребил не в том смысле. Другого слова не найдешь! Как будто кто-то в него вселился… Очевидно, Чокки ему не вредит. Мы пугаемся его, потому что не понимаем. Я хочу судить объективно, и, знаешь, мне кажется, мы неблагодарны. Вспомни, ведь Мэтью считает, что Чокки их обоих спас… А если не он — то кто же? Нет, он не опасен. Он надоедлив, навязчив, но расположен к Мэтью как… скажем, как добрый дух.
   — Ах вон что! — всплеснула руками Мэри. — Ты хочешь сказать, что он и есть ангел-хранитель.
   — Ну, нет… не то… я хотел сказать… а вообще-то в некотором роде — да.

Глава 9

   На следующее утро в станционном киоске я купил нашу местную газету. Как я и ожидал, там было про Мэтью — на четвертой колонке первой полосы под шапкой «„Ангел-хранитель“ спасает детей». Мне не понравились кавычки — видимо, редактор хотел подстраховаться, — но я стал читать и немного успокоился. Пришлось признать, что статья неплохая и объективная, хотя автор явно не договаривал, и даже какая-то растерянная, словно он решил судить непредвзято и вдруг перестал понимать, что же все это означает. Ангел-хранитель присутствовал чуть ли не только в заголовке; по статье же скорее выходило, что когда Мэтью упал в воду, с ним случилось что-то странное, но никто не знает, что же именно. Сомнений не было в одном: Мэтью спас Полли.
   Как ни печально, люди прежде всего замечают заголовки; в конце концов, для того они и покупают газеты.
   Алан в то утро позвонил, пригласил позавтракать, и я согласился.
   — Видел вчера в газете его рисунок, — сказал Алан. — После твоих рассказов я решил сходить на выставку. Она чуть не рядом с нами. Почти все — ерунда, как обычно. Не удивляюсь, что им так понравился Мэтью. Все-таки чудной у него ракурс, все какое-то длинное — а что-то есть, есть… — Он помолчал, с интересом глядя на меня. — Странно, что вы их послали. Ведь вы так говорили про Чокки…
   — Мы не посылали, — ответил я и рассказал ему о последних событиях.
   — Ах вон оно что! Да, неудачно, все так совпало. Кстати, в среду ко мне заходили из Общества любителей плавания. Насчет медали. Они там прослышали, что Мэтью раньше не умел плавать, и, конечно, усомнились во всей этой истории. Ну, я им рассказал, что мог. Подтвердил, что он ье плавал. Черт, я же сам его учил дня за два до того! Кажется, поверили, но я их еще больше сбил с толку. — Он снова помолчал. — Знаешь, Дэвид, теперь твой Чокки — именинник. Что ты будешь с ним делать?
   — Что ж мне с ним делать? А вот насчет Мэтью — Лендис кое-что посоветовал.
   И я пересказал ему нашу беседу.
   — Торби… Торби… да еще сэр?… — пробормотал Алан. — Что-то недавно слышал… Ах да! Его пригласили консультантом в какую-то фирму. Не помню, куда именно — во всяком случае дело там большое. Тот, кто мне рассказывал, интересовался, вошел ли он в долю. И практики там — хоть отбавляй.
   — И денег тоже? — спросил я.
   Алан покачал головой:
   — Не скажу, не знаю. Да уж платят, наверное! Я бы поговорил сперва с Лендисом…
   — Спасибо, я поговорю. Не так уж приятно платить кучу денег, если лечение затянется.
   — Не думаю, что оно затянется. В конце концов, никто не считает, что Мэтью нездоров… что его надо лечить. Ты просто хочешь понять… и посоветоваться, правда?
   — Не знаю, — ответил я. — Конечно, Чокки не принес ему никакого вреда…
   — И спас их обоих, не забудь.
   — Да. Я, собственно, за Мэри волнуюсь. Она не успокоится, пока Чокки не изгонят… не уничтожат, не развеют — ну, словом, не покончат с ним.
   — Покоя хочет… Нормальность — прежде всего… Инстинкт побеждает логику… Что ж, все мы думаем по-разному, особенно мужчины и женщины. Постарайся, чтоб она дала Торби возможность высказаться. Что-то мне кажется, хуже будет, если она сама начнет выкуривать Чокки.
   — Этого не бойся. Она знает, что Мэтью тогда рассердится. Она ведь вроде Полли — им обеим кажется, что Мэтью им изменил.
   Когда я пришел домой, там было невесело, но меня никто не ругал, и я приободрился. Я решил, что Мэри читала газету к отнеслась к ней, как я, и спросил ее, как прошел день.
   — Я думала, в город лучше не ездить, — отвечала она, — и заказала все по телефону. Часов в одиннадцать пришел очень милый, немножко чокнутый священник. Он огорчился, что Мэтью нет, хотел, понимаешь, растолковать ему, что он ошибается, и растолковал мне. Видишь ли, он с огорчением прочитал, что Мэтью принял версию об ангеле-хранителе. Дело в том, что это не христианское понятие. Ранняя церковь просто заимствовала его вместе с другими языческими верованиями. С тех пор много неверных идей вытеснено истинным учением, а эта все держится. Говорит, христиане должны бороться с ересью, так что вот, не соглашусь ли я передать Мэтью, что Творец не передоверяет своих дел секретарям. Он сам, и только Он, мог поддержать тогда Мэтью и дать ему смелость и силу. Священник же считает своим долгом разъяснить недоразумение. Ну, я сказала, что передам, а сразу после него позвонила Дженет…
   — О Господи!
   — Да, позвонила. Она потрясена успехами Мэтью в рисовании.
   — И приедет завтра их обсудить?
   — Нет, в воскресенье. Завтра приедет Пэшенс, она позже звонила.
   — Надеюсь, — сказал я без особой надежды, — ты им бесповоротно отказала?
   Она ответила не сразу.
   — Ты же знаешь, Дженет такая настырная…
   — А… — сказал я и снял трубку.
   — Подожди минутку! — попросила Мэри.
   — Что ж, мне сидеть и смотреть, как твои сестрицы потрошат Мэтью? Сама знаешь, будут тарахтеть, ломаться, выпытывать и жалеть тебя, бедняжку, которой попался такой необычный ребенок. К черту! — Я коснулся диска.
   — Нет, — сказала Мэри, — лучше я.
   — Ладно, — согласился я. — Скажи, чтоб не приходили. Скажи, что я обещал друзьям приехать на уик-энд… и на следующей неделе тоже, а то им дай только волю!
   Она все сделала как надо и, кладя трубку, взглянула на меня. Ей явно полегчало, и я очень обрадовался.
   — Спасибо, Дэвид… — начала она. Тут раздался звонок; я взял трубку.
   — Нет, — сказал я. — Он спит… Нет, завтра не будет целый день.
   — Кто? — спросила Мэри.
   — «Санди Даун». Хочет взять у него интервью. Знаешь, кажется, они поняли, что Мэтью-герой и Мэтью-художник — одно и то же лицо. Скоро многие поймут.
   Я не ошибся. Позвонили из «Рипорт», потом — из «Санди Войс».
   — Ну, решено, — сказал я. — Завтра придется уйти на целый день. И пораньше, пока они еще не расположились в саду. Да и на ночь останемся. Пойдем собирать вещи.
   Мы пошли наверх, и телефон затрезвонил снова. Я поколебался.
   — Да ну его, — сказала Мэри.
   И мы не подошли к телефону ни в этот, ни в следующий раз.
   Нам удалось уехать в семь, опередив репортеров. Мы направились к берегу.
   — Надеюсь, они без нас не вломятся, — сказала Мэри. — Мне кажется, что я — беженка.
   Всем нам так казалось часа два, пока мы ехали до берега. Машин на шоссе было полно, и мы еле ползли. То и дело что-то случалось и образовывалась пробка на целые мили Дети стали скучать.
   — Это все он, — плакалась Полли.
   — Нет, не я, — возражал Мэтью. — Я ничего такого не хотел. Само случилось.
   — Значит, это Чокки.
   — Тебе бы его благодарить, — напомнил Мэтью.
   — Сама знаю, а не могу. Он все портит, — ответила Полли.
   — Последний раз, когда мы тут ехали, с нами был Пиф, — заметил я. — Он немножко мешал.
   — Пиф был глупый, он мне ничего не говорил, это я ему говорила. А этот Чокки вечно болтает или спрашивает всякую ерунду.
   — Нет, — сказал Мэтью, — сейчас он уже не спрашивает. Его не было со вторника. Я думаю, он отправился ДОМОЙ.
   — А где его дом? — спросила Полли.
   — Не знаю. Он был какой-то расстроенный. Наверное, отправился к себе, спросить, как и что.
   — Что спросить? — настаивала Полли.
   Я заметил, что Мэри в беседу не вступает.
   — Если его нет, — предложил я, — давайте про него забудем.
   Полли высунула голову и стала разглядывать неподвижные вереницы машин.
   — Мы, наверно, нескоро поедем, — заявила она. — Я лучше почитаю. — Она выудила книгу откуда-то сзади и открыла ее. Мэтью посмотрел на картинку.
   — Это что, цирк? — поинтересовался он.
   — Скажешь тоже! — презрительно воскликнула Полли. — Это очень интересная книжка про одного пони. Его звали Золотое Копытце. Раньше он выступал в цирке, а сейчас учится в балете.
   — Вон что! — сказал Мэтью с достойной уважения сдержанностью.
   Мы доехали до большой стоянки, где брали по пять шиллингов с машины, взяли вещи и отправились искать море. Каменистый берег у самой стоянки заполнили люди с транзисторами. Мы пошли дальше по камушкам и добрались до места, где от сверкающей воды нас отделяла только широкая лента нефти и мусора да кромка пены.
   — О Господи! — сказала Мэри. — Надеюсь, ты не будешь тут купаться?
   Присмотревшись получше, Мэтью заколебался, но все же возроптал:
   — А я хочу плавать, раз я умею.
   — Не здесь, — сказала Мэри. — Какой был хороший пляж несколько лет назад! А сейчас это… это…
   — Самый краешек британской клоаки? — подсказал я. — Ну, пойдем еще куда-нибудь. Иди сюда, мы уходим! — крикнул я Мэтью, который все еще, словно во сне, смотрел на грязную пену. Полли и Мэри зашагали по берегу, а я подождал его.
   — Что, Чокки вернулся? — спросил я.
   — Как ты узнал? — удивился Мэтью.
   — Да уж узнал. Вот что, окажи-ка мне услугу. Молчи про него, если можешь. Не надо портить маме поездку. И так ей здесь не понравилось.
   — Ладно, — согласился он.
   Мы отошли от берега и обнаружили деревню в ущелье, у подножия холмов. Там было тихо, а в кабачке мы очень прилично позавтракали. Я спросил, можно ли остаться на ночь, и, на наше счастье, у них оказалась комната. Мы с Мэри расположились в садике, в шезлонгах; Мэтью исчез, туманно намекнув, что идет побродить; Полли улеглась под деревом, и ей почудилось, что она — Золотое Копытце. Примерно через час я предложил прогуляться перед чаем.
   Мы лениво побрели по тропинке, опоясывающей холм, и через полмили, по ту сторону, увидели, что кто-то стоит на коленях и рисует в большом альбоме.
   — Это Мэтью, — сказала Мэри.
   — Да, — ответил я и повернул обратно.
   — Нет, пошли, — сказала она. — Я хочу посмотреть.
   Я без особой охоты отправился за ней. Мэтью нас не заметил, даже когда мы подошли вплотную. Он выбирал карандаш решительно и точно, а линию вел уверенно — ничего похожего на прежнюю неопределенность. Потом и твердо, и нежно он растирал ее, растушевывал рукой, или большим пальцем, или углом платка, а после, вытерев платком руки, наносил новую линию и опять растушевывал ее.
   Я всегда дивлюсь художникам как чуду, но сейчас сассекский ландшафт так явственно оживал на бумаге, материал был так прост, а техника — так необычна, что я стоял, словно зачарованный, и Мэри тоже. Так мы простояли больше получаса; наконец Мэтью распрямился, тяжело вздохнул и поднял готовый рисунок, чтобы его рассмотреть. Тут он заметил, что мы стоим сзади, и обернулся.
   — Ох, это вы! — сказал он, не совсем уверенно глядя на Мэри.
   — Мэтью, какая красота! — воскликнула она.
   Мэтью явно стало легче. Он снова воззрился на рисунок.
   — Наверное, сейчас он видит правильней… — серьезно, как судья, сказал он, — хотя еще немного чудно.
   Мэри спросила:
   — Ты мне дашь этот рисунок? Я буду его очень беречь.
   Мэтью с улыбкой посмотрел на нее. Он понял, что наступил мир.
   — Хорошо, мама, если хочешь, — сказал он и попросил на всякий случай: — Только ты с ним поосторожней.
   — Я буду очень осторожна, он такой красивый, — заверила она.
   — Да, ничего, — согласился Мэтью. — Чокки считает, что это красивая планета, если б мы ее не портили.
   Домой мы вернулись в воскресенье вечером. В эти дни нам стало легче, но Мэри все же боялась думать о понедельнике.
   — Эти газетчики такие наглые. Гонишь их, гонишь, а они все лезут, — жаловалась она.
   — Не думаю, что они тебя будут сильно мучить. Во всяком случае, не в воскресенье. А к концу недели все уляжется. Знаешь, лучше всего убрать Мэтью куда-нибудь. На один день, конечно, — в школу ему со вторника. Сделай ему побольше бутербродов и скажи, чтоб не возвращался до вечера. И денег дай: соскучится — пойдет в кино.
   — Как-то жестоко его выгонять…
   — Да. Только вряд ли он предпочтет репортеров с ангелами.
   Наутро Мэри выставила его — и не зря. За день наведались шестеро: наш собственный викарий; еще какой-то священник; дама средних лет, отрекомендовавшаяся духовидицей; дама из местного кружка художников, в который, по ее мнению, будет счастлив вступить и Мэтью; дама, полагавшая, что грезы детей мало изучены; и, наконец, инструктор плавания, надеявшийся, что Мэтью выступит на следующем водном празднестве.
   Когда я вернулся, Мэри еле дышала.
   — Если я когда-нибудь сомневалась в могуществе печати, беру свои слова обратно. Жаль только, что его тратят на такую чепуху.
   Вообще же понедельник прошел неплохо. Мэтью вроде бы хорошо провел день. Он нарисовал два раза один и тот же ландшафт. Первый рисунок был явно в манере Чокки; второй -похуже, но Мэтью гордился им.
   — Это я сам, — поведал он. — Чокки много мне говорил, как надо смотреть, и я начинаю понимать, чего он хочет.
   Во вторник, с утра, Мэтью ушел в школу. Домой он вернулся с подбитым глазом.
   — Мэтью! — вскрикнула Мэри. — Ты дрался!
   — Нет, — гневно ответил Мэтью. — Меня побили.
   По его словам, он стоял на переменке во дворе, а мальчик постарше, Саймон Леддер, подошел к нему с тремя приспешниками и стал острить насчет ангелов. Саймон заявил, что, если ангел спасет Мэтью от его кулака, он в ангелов поверит, а не спасет — значит, Мэтью трепло. Затем он претворил свое заявление в жизнь, ударив Мэтью так, что тот упал. Может быть, минуты на две он даже потерял сознание. Во всяком случае, он помнит только, что, встав, увидел не Саймона, а мистера Слетсона, директора школы.
   Мистер Слетсон был так мил, что зашел к нам попозже справиться о здоровье Мэтью. Я сказал, что Мэтью лучше, хоть вид у него и неважный.
   — Мне так жаль, — сказал мистер Слетсон. — Виноват только Леддер. Надеюсь, это больше не повторится. Странное происшествие! Я был далеко, помочь не мог, но все видел. Он ударил Мэтью и ждал, пока тот встанет — явно хотел ударить снова. Но когда Мэтью встал, они все ВДРУГ отступили, уставились на него, а потом бросились бежать. Я спросил зачинщика, Леддера, что случилось. Он отвечал, что «Мэтью был очень уж злющий». Странно… но это значит, что больше они не пристанут. Кстати… — и, понизив голос, мистер Слетсон принялся немного растерянно поздравлять нас с успехами сына в плавании и рисовании.
   Полли очень заинтересовалась подбитым глазом.
   — А ты им видишь? — спросила она.
   — Да, — сухо отвечал Мэтью.
   — Он смешной, — сообщила она и прибавила, подумав: — А Копытцу тоже чуть не выбили глаз.
   — Балерина заехала ногой? — предположил Мэтью.
   — Нет, еще в той книжке, где про охоту, — объяснила Полли и, помолчав немного, невинно спросила: — Это Чокки?
   — Ну хватит! — сказал я. — Мэтью, а твоей учительнице понравилось, что «Домой» напечатали в газетах?
   Мэтью покачал головой:
   — Я ее еще не видел. Сегодня рисования не было.
   — Наша мисс Пинксер видела, — вмешалась Полли. — Она считает, что это просто дрянь.
   — Господи, Полли! — взволновалась Мэри. — Не может быть, чтобы она так выразилась.
   — Она не выразилась. Она подумала. Сразу видно… Она сказала, у Мэтью стиг… стигматы, что ли, и наверняка он носит очки. А я ей сказала, на что ему очки, ведь это не он рисовал.
   Мы с Мэри переглянулись.
   — Ой, что ты натворила! — охнула Мэри.
   — Так это ж правда, — возроптала Полли.
   — Нет, — сказал Мэтью. — Это я рисовал. Учительница сама видела.
   Полли фыркнула.
   Когда они наконец ушли, я рассказал Мэри свои новости. Утром звонил Лендис. Он видел сэра Уильяма. Тот заинтересовался Мэтью. Время у него распределено по минутам, но все же он велел мне договориться с его секретаршей.
   Я позвонил, и секретарша тоже упомянула о времени, но обещала посмотреть, зашуршала бумагой и наконец любезно сообщила, что мне повезло — в пятницу в два есть просвет, можно прийти, иначе придется ждать неделями.
   Мэри колебалась. Кажется, за последние дни ее нелюбовь к Чокки ослабела; и еще, я думаю, ей не хотелось делить с кем-то Мэтью — как прежде, когда он пошел в школу. Однако присущий ей здравый смысл победил, и мы решили, что в пятницу я повезу Мэтью на Харли-стрит.
   В среду было тихо. Мэри отказала только двоим посетителям и еще двоим — по телефону, а в школе прогнали предполагаемого репортера. Правда, сам Мэтью не поладил с Кефером.
   Началось, по-видимому, с того, что Кефер на уроке физики сказал, что скорость света — предел, и ничто не может двигаться быстрее света.
   Мэтью поднял руку. Кефер посмотрел на него.
   — О, — сказал он. — Так я и думал. Ну, молодой человек, что вы знаете такого, чего не знал Эйнштейн?
   Мэтью уже жалел, что выскочил, и буркнул:
   — Это я так… Неважно.
   — Нет, важно, — настаивал учитель. — Всякое возражение Эйнштейну чрезвычайно важно. Возражайте!