— Давайте-ка все поедем в «Венецианский карнавал» и потанцуем, — предложила она. — Будет весело, гораздо забавнее и интереснее, чем сидеть здесь и слушать меланхолическую музыку Кары. Там обязательно будут Ванхузены. Может заскочить и Берри Созерн. Он любит танцевать.
— Ты такая энергичная, Алексис, — лениво заметил Никое. Он сидел, откинувшись в кресле и протянув вперед ноги. — А мне музыка Кары нравится.
— Да ну тебя, — нетерпеливо воскликнула Алексис, и казалось что она от возмущения вот-вот затопает ногами в туфельках на высоченном каблуке, потому что ее желание не выполняется немедленно. — У нас впереди еще масса времени, чтобы сидеть и слушать музыку, когда мы состаримся. Сейчас я предпочитаю танцевать, а в «Венецианском карнавале» великолепный оркестр.
— Я бы тоже хотела поехать. — У Домини замерло сердце, когда Алексис сказала, что Берри мог заехать в клуб, — Хорошо, поедем, если ты не слишком устала, — сейчас же согласился Поль.
— Разве возможно устать в Греции? — С неожиданно охватившим ее весельем Домини выскользнула из кольца его рук и побежала в дом вместе с двумя другими девушками привести себя в порядок и накинуть что-нибудь потеплее.
Тетя Софула отклонила приглашение поехать с ними, заявив, что давно вышла из того возраста, когда предпочитают танцевать, а не сидеть дома и перебирать воспоминания.
— Ну что ж, встретимся на заре, мамочка, — засмеялся Никое и, наклонившись, поцеловал ее в щеку. Она положила руки ему на плечи и жадно смотрела в лицо, потом отпустила его, и он потянул свою похожую на мальчика кузину в низкую спортивную машину.
Алексис собиралась было проскользнуть в машину Поля, но Никое поймал ее за талию и насмешливо сказал:
— Ты поедешь с нами, Алексис. Поль и Домини пока еще предпочитают оставаться наедине.
— Но нам тесно в твоей таратайке, — сердито заявила Алексис.
— Усаживайся, женщина, — Никое слегка подтолкнул ее и через плечо улыбнулся Полю. — Мы поедем впереди тебя, кузен. Сегодня звезды висят так низко, что их можно поцеловать.
— Они изумительны, — сказала Домини, когда Поль вел кремовую машину вниз по склону, круто спускавшемуся к гавани. — Я и не предполагала, что звезды могут быть такими огромными… кажется, что их можно брать руками.
— Думаешь, тебе понравится жить на острове? — спросил Поль.
Домини глубоко вдохнула запах кустарников, росших вдоль дороги по холмам, и не могла отрицать, что ее глубоко трогает очарование сказочной красоты Анделоса.
— Да, остров околдовывает, Поль, — она улыбнулась, — очень подходит для сказочных событий.
Он быстро заглянул в ее глаза, загоревшиеся от восторга, синие, как греческое море, и выражение его лица стало чуть насмешливым. У нее вдруг замерло сердце: он не должен догадаться, что от присутствия на острове Берри все краски стали ярче. При мысли о том, каким беспощадным он может быть, румянец сошел с ее щек, и она вдруг почувствовала слабость, когда на крутом повороте его сильное мускулистое тело коснулось ее.
— Поль, — начала она, крепко сжимая в руках вышитую сумочку, — я подумала, было бы хорошо, если бы Кара погостила у нас. Я… Я уверена, ей такая идея придется по вкусу. Она так к тебе привязана, и мне она страшно нравится.
Несколько мгновений он молчал, потом сказал:
— Я знаю, тебе нравится Кара, но думаю, ты просто боишься оставаться со мной одна в доме.
— Уж не планировал ли ты, чтобы я стала настоящей пленницей, там, на твоем утесе, а, Поль? — спросила Домини и почувствовала, как пристально он посмотрел на нее. Она сидела рядом с ним очень прямо, шаль чуть сползла с плеч, и его подарок — рубиновые с жемчугом сердечки — сверкали у нее в ушах.
— Стоит ли говорить так трагически, дорогая? — протянул он, придавая слову «дорогая» глубоко ласкательное значение, неожиданно заставив ее вспыхнуть от раздражения.
— Играй влюбленного мужа на публике, Поль, — бросила она ему, — не надо притворства, когда мы одни. Давай честно признаем хотя бы то, что тебе нравится мое лицо и тело. Человек тебя не волнует. Я сомневаюсь, знаешь ли ты хоть самую малость об этом человеке… был ли дорог кто-нибудь другой, когда ты женился. Ты никогда не интересовался этим, верно, Поль? Это просто не имело для тебя никакого значения, лишь бы ты получил то, чего хотел.
Машина проехала еще один поворот, и вдруг сияющие огни гавани оказались гораздо ближе к ним. Примерно в полумиле от берега качалась на волнах стоящая на якоре яхта, и обрывки музыки и смеха разносились далеко по воде.
— И был тебе дорог кто-то другой? — тихо спросил Поль.
Домини внимательно рассматривала его профиль, вылепленный со всем совершенством греческого искусства, и столь же твердый и холодный, как мрамор, из которого греки ваяли свои скульптуры. Домини хотелось сказать открыто, что ей был дорог другой мужчина. Что он не перестал быть дорогим, что вся ее нежность предназначена только ему одному и никому другому.
Но при всем ее разочаровании и гневе страх перед Полем одержал верх, и, отвернувшись, она с наигранной холодностью ответила:
— Какое это имело бы для тебя значение? Ты ведь не проявил бы сочувствия и понимания… Когда дело касается меня, ты совершенно каменный.
— Не совсем, — протянул он. — Каменного человека не тронули бы лицо или тело. И их холодность не причинила бы ему боли.
Она поежилась, как от его прикосновения, и плотнее закуталась в накидку. Чего Поль ожидал от нее? Разумеется, не привязанности женщины, отдавшейся ему, чтобы уберечь имя семьи от скандала и позора?
Нет, он не мог ожидать от нее чувства привязанности, но однажды ночью в Афинах она поняла, что Поль по непонятной причине отстранен от других людей и одинок. Ему тридцать шесть лет, но иногда он казался переступившим гораздо более старший возраст.
Воспоминание о той ночи ярко всплыло в памяти Домини. Весь день они были на гонках, и у него постепенно сильно разболелась голова. Встревоженная Домини заставила его вернуться в отель, где они поужинали наверху в прохладе балкона, почти не разговаривая, но в непривычном для них почти дружелюбном молчании. Потом он ушел в свою комнату, а она одна улеглась в своей; Домини слышала, как он более часа ходил взад-вперед.
Взад-вперед, как тигр запертый в клетке, а она беспокойно вертелась в постели и гадала, не мучает ли его совесть. Дым от сигар, которые он курил одну за другой, проникали под дверь, и пару раз она поднималась на локтях, готовая выйти к нему. Рука ее уже бралась за одеяло, готовая его откинуть, когда вдруг его шаги замерли, и она услышала, что он ложится в постель.
По глубоко запавшим глазам и осунувшемуся лицу на следующее утро она поняла, что вряд ли он заснул хотя бы на короткое время. Почти грубо Поль притянул ее и обнял, жадным поцелуем прервав ее вежливый вопрос.
— Так, значит, ты слышала, как я ходил по комнате? — Он невесело засмеялся. — Приходилось выбирать: либо то, либо это, Домини. — И снова его губы силой взяли то, что она не хотела давать добровольно…
Теперь, когда машина подъезжала к «Венецианскому карнавалу» и резко затормозила на гравии подъездной дорожки, Поль повернулся к ней лицом, поставив локоть на руль. Взгляд его задержался на ее губах, будто он вспоминал о тех поцелуях, которые вырвал у нее силой.
— Если хочешь, можешь пригласить Кару, — сказал он. — Но дитя расстроится, если узнает, что мы с тобой делим горький мед.
— Разве я не достаточно прилично играла свою роль до сих пор? — У Домини зачастил пульс от его слов. — Я хочу, чтобы Кара погостила у нас не только из-за себя, но и потому, что уверена, она не очень счастлива в доме вашей тетки. Ты должен был это почувствовать, Поль.
Он наклонил голову.
— С тех пор как тетя Софула овдовела, она очень привязалась к Никосу, и, возможно. Каре покажется у нас лучше. Раньше я вынужден был слишком часто уезжать с острова, и в моем доме становилось слишком одиноко. Теперь все переменилось. Теперь у меня есть жена. Да, пожалуйста, приглашай Кару в гости.
— Она любит тебя, Поль, — тихо сказала Домини. — Я не сделаю ничего такого, что могло бы испортить это. Я ., не мстительна.
— Да, это так, — он прикоснулся к ее волосам, и лицо его казалось нежным. — Да, ты предельно чувствительна, но тебе трудно меня понять. Может быть, со временем…
Вспыхивающие и гаснущие огни вывески «Венецианского карнавала» играли на его лице, пока они сидели в машине… Сердце Домини громко стучало отчасти от страха, отчасти от желания, чтобы Берри сегодня был в клубе и танцевал с ней.
Она вышла из машины, услышала сзади решительный щелчок захлопнутой дверцы и скрип гравия. Поль догнал ее, взял за локоть, и они вместе поднялись по ступеням клуба. Швейцар в дверях приветствовал Поля как члена клуба и девушка подала ему черную полумаску, а Домини — золотую. Домини возбужденно рассмеялась, надевая ее.
— В ней я чувствую себя кокеткой шестнадцатого века, — с улыбкой сказала она.
Домини заметила, как по-тигриному блеснули глаза Поля в разрезе маски, и подумала, что он похож на дьявола с черной линией бровей над маской и зубами, сверкнувшими в быстрой улыбке.
— Пойдем, Домини, — сказал он и повел ее в большой, романтически освещенный венецианский зал, где пары кружились в вальсе или, разговаривая, сидели в нишах на круглых кушетках. Выглядели они в полумасках очень таинственно.
Домини осматривалась вокруг, губы ее приоткрылись, дыхание замерло, когда она увидела, как кто-то очень высокий проталкивается через толпу танцующих. На нем была пунцовая маска, но она узнала бы его где угодно, в любой толпе, из-за его львиной гривы волос.
Он поздоровался с ними, потом сказал Полю:
— Можно я потанцую с вашей женой, мистер Стефанос?
— Разумеется, — холодно сказал Поль и отступил в тень алькова, а Берри подхватил Домини, и они закружились среди танцующих пар.
Прошедшие годы будто куда-то ушли, и Домини убеждала себя, что глаза у нее затуманились от дыма, а не оттого, что она снова танцевала с Берри. Несколько бесконечных минут они молчали, кружась по залу, словно плыли в облаках.
— Домини, — хрипло произнес он ее имя, — у меня едва не остановилось сердце, когда ты сегодня днем показалась на террасе. Кара говорила мне, что ее брат женился на девушке по имени Домини, но я не мог поверить, не хотел поверить, что это ты. Только не моя Домини.
При этих словах на глазах у нее навернулись слезы, она споткнулась, и он обнял ее крепче. Это испугало ее, так как Поль в этот момент разговаривал с Алексис, а позади бара длинное зеркало отражало все танцующие пары. Она поспешила отстраниться от Берри.
— Мы должны быть осторожными, — прошептала она, и радость, вызванная его близостью, еще больше обострила ее страх.
— Но я должен поговорить с тобой… наедине. — Его пальцы врезались ей в талию. Глаза сверкали сквозь прорези маски, и рот, казалось, угрожал. Ей хотелось прижать руку к его губам и заставить его замолчать и не говорить слова, которые лучше было оставить невысказанными. — Я люблю тебя, Домини, — сказал он низким, глубоким голосом. — Никогда не переставал любить тебя.
— Я замужем, Берри, — ответила Домини. — И подобные разговоры о любви необходимо прекратить…
— Я хочу кричать на весь мир, — угрожающе сказал он. — И сделаю это, если ты не выйдешь со мной в сад и не расскажешь мне, почему вышла за человека, которого не любишь.
— От-откуда ты знаешь? — охнула она, начиная чувствовать головокружение от танца и от близости не Поля, а другого мужчины. Взгляд ее искал мужа из-за плеча Берри. Они с Алексис сидели за баром, и Поль казался удовлетворенным ее обществом.
— Давай ускользнем сейчас и поговорим, — тянул ее за собой Берри. — Пока внимание твоего мужа целиком поглощено соблазнительной Алексис.
— Я-я… не должна… — она боялась, и все же разговор наедине ей тоже был необходим. Но это вряд ли возможно, здесь, в клубе…
Музыка прекратилась, и после объявления выступления кабаре пары разошлись к столикам и нишам. Свет снова померк, музыка тихо заиграла, и из-за занавеса показалась тоненькая танцовщица в прозрачных шароварах и сверкающем бюстгальтере. Она вышла на середину сцены, где закружилась в рубиновом свете прожектора, как стрекоза посреди пламени.
Домини стояла в тени рядом с Берри, и сердце ее бешено колотилось от его близости, а танцовщица подняла над головой смуглые руки и застучала кастаньетами. Темп музыки ускорился, она начала танцевать, своей гибкой грацией завораживая зрителей, как богиня-змея. Щелчки кастаньет звучали, словно стук друг о друга раковинами в языческом гроте. Завеса времени раздвинулась пока она танцевала, прыгая и выгибаясь назад так, что длинные черные волосы мели пол. Казалось, в гавани стояли венецианские галеры, и вооруженные капитаны были ее зрителями. В этой живописной комнате снова танцевала Телетуза, все взгляды жадно следили за каждым ее движением, и двое, находившиеся в тени, легко выскользнули в стеклянные двери, открывавшиеся в сад, мужчина тянул за собой женщину, и она не могла противиться.
— Идем сюда, за деревья. — Берри втащил Домини в тень и аромат листвы. — Боги видят все, — процитировал он с насмешкой.
— Не надо! — Вздрогнула Домини одновременно и от его слов, и от прикосновения, когда он обнял ее у переплетения плюща. — Я должна вернуться, когда кончится музыка, — неловко сказала она.
— Боишься мужа? — Голос его звучал от ревности сердито.
— Нет, не в этом дело.
— В чем же тогда, в его дьявольском очаровании? Перед ним ты не смогла устоять? — Он больно ухватил ее за плечи. — Я должен узнать, почему ты вышла за Стефаноса. Почему, Домини, когда мы понимали друг друга… без слов понимали, что однажды поженимся?
— Однажды, Берри? — Улыбка ее была полна боли. — Уехал и ни разу не написал. Я думала, ты давно забыл меня.
— Это не правда. — В его голосе звучала самоуверенность. — Мы связали друг друга клятвой в вечер накануне моего отъезда, и ты знала, я говорю совершенно серьезно, обещая вернуться. Ты была такой юной, Домини, такой беззаботной и свободной, а мне надо было многого добиться, пока свободен, до нашей женитьбы. Я хотел запечатлеть на холсте то, что такие мастера, как Роден, создали из камня, и мне необходимо было полное одиночество на время работы.
— Тебе удалось добиться этого, Берри? — Домини смотрела в лицо, освещенное звездами, а пальцы мяли сладко пахнущие цветы плюща, к которому он прижимал ее… так, чтобы их было трудно увидеть.
— Я побывал во многих местах, — сказал он, гладя ее по щеке кончиками пальцев, — и здесь, в Греции, обнаружил такое изумительное освещение, что не могу остановиться и не рисовать. Гора Ида и пещера Зевса, как злой глаз. Смуглые рыбаки из Накси. Прекрасные, зловещие крепости Родоса. Греки верят, люди — это глина, обожженная в пламени; они лицом к лицу сталкивались с пропастью души, и все это необходимо мне для работы и для нас, Домини. Для нас.
Молчание между ними стало еще напряженнее от музыки Телетузы, ее ритм казался исполненным боли и страсти.
— Ловить в клетки птиц было всегда любимым занятием греков. — Берри коснулся ее волос. — И они всегда любили дикий мед.
— Так ты определяешь мой брак? — Пульс на ее шее бешено бился.
— Ты несчастлива с этим человеком. Я знаю! Я видел твои глаза, они мерцают, как сапфиры, когда ты счастлива.
— Счастье — это не вся жизнь, Берри.
— Так же, как и вино, и песни, и любовь, — Он взял ее за подбородок и грубо добавил:
— Слезы и поцелуи сделали тебя еще прекраснее, чем я помню. Что у тебя с этим мрачным греком — любовь или ненависть?
— Я могу сказать только, что он стоит между тобой и мной, Берри. Я принадлежу ему. Он мой муж.
— А знала ли ты хоть одно счастливое мгновение с тех пор, как он стал твоим мужем? — Голос его резал слух.
— Да… ты кажешься потрясенным, Берри, как будто это совершенно невозможно. — Она рассмеялась, и в смехе ее чувствовалась нотка горечи. — Он не чудовище. Поль умеет заставить женщину чувствовать себя… почти богиней в его объятиях.
— И что же, ты вышла за него ради секса? — пальцы Берри больно ухватили ее за руки. — Поцелуи Аполлона?
Ее глаза закрылись от причиняемой им боли, и от физической, и от внутренней, вызываемой сознанием, что она не может рассказать ему правду о своем замужестве. Любовь к семье — глупость, он сказал это ей давно. И ты должна вырвать ее из своего сердца, иначе она тебе дорого обойдется. Он мог так говорить, ведь у него не было семьи, он вырос в приюте. Дядя Мартин и Дуглас были ее семьей с раннего детства.
— Нам надо идти в зал, — сказала Домини, снова чувствуя страх, боясь рассердить своего такого непонятного ей мужа. — Музыка уже не играет, зрители аплодируют.
Она попыталась вырваться, но он крепко держал ее на расстоянии нескольких дюймов от своих губ.
— Сначала поцелуй меня, Домини, — заявил он. — Обстоятельства дают мне право на такой штраф.
— Нет, Берри… — сердце ее билось в горле, она пугалась каждого шороха, каждой тени, с каждой секундой, проведенной с ним, ее беспокойство усиливалось. — Ты будешь на вечере завтра. Тогда мы увидимся и потанцуем.
— Домини, дурочка. — Его низкий смех и теплое дыхание коснулись ее лица. — Мы с тобой никогда не сможем стать друзьями… нам предназначено быть гораздо ближе друг другу.
— Что было предназначено раньше, теперь не имеет значения, — с отчаянием воскликнула Домини. — Мы не похожи на тех невинных детей, которые ухаживали друг за другом на киле перевернутой лодки на пляже Найтли. Девочки с «конским хвостиком» и беззаботным взглядом больше не существует… разве ты не видишь этого? Вместо нее существует Домини Стефанос.
— Нет, милая знакомая все еще здесь, — настаивал он, — и стала еще привлекательнее, обретя какую-то таинственность. Будь же взрослым человеком, Домини. Если ты думаешь…
— А если ты думаешь, что я могу жить в воображаемом мире и притворяться, будто Поль не существует, ты очень ошибаешься, Берри. — Она встретила его взгляд, по-настоящему рассердившись. — Он — грек и очень властен, и ничто не может изменить того обстоятельства, что я вышла за него замуж.
— Значит, ты — его вещь, да? — грубо спросил Берри. — Если бы ты знала, что значит для меня… воображать тебя в его объятиях!
— Это его право, — холодно констатировала Домини.
— Да, у него есть права, — Берри приподнял ее подбородок и рассматривал лицо в золотой маске, — но у меня есть кое-что другое.
— Разве? — неуверенно спросила она.
— Я владею твоим сердцем, Домини… Я уверен.
Все замолкло и застыло, стоило ему произнести это, словно тамариски и плющ замерли и прислушались. Опасно сладкий момент, полный воспоминаний о юношеских обещаниях и свободе. Домини чувствовала прикосновения знакомых рук. Слезы встали комом в горле, и ее охватило страстное желание открыть Берри все. «Возьми меня, — хотелось ей сказать. — В гавани много лодок, и к утру мы могли бы быть за много миль отсюда. Увези меня, Берри, и мы снова станем молодыми и беззаботными, как когда-то…»
— Почему ты вышла за него, Домини? — Голос Берри так же нетерпелив, как и руки. — Я знаю, он красив, как дьявол, обладает положением и властью, но все это для тебя не имеет ровно никакого значения… если ты не любишь его. Скажи мне, Домини!
— Я… я не могу… тут замешаны другие люди…
— Мужчина?
— Да.
— Боже! Что случилось с тобой, Домини? Что изменило очаровательное, веселое, с открытым сердцем дитя, в которое я влюбился?
Она молча покачала головой, чувствуя, как ослабли его руки, вырвалась и поспешила назад, в клуб. Ветка инжирового дерева зацепилась за ее волосы, когда она пробегала мимо него, и Домини не заметила, что раздавленный цветок плюща прицепился к ее кружевному платью.
В зале снова танцевали, и взгляд ее окинул танцующие пары. Рядом с одной парой все другие померкли — Поль и смеющаяся Алексис в его объятиях. Чьи-то пальцы дотронулись до руки Домини, и, повернувшись, она встретила взгляд Кары, глаза которой оглядели ее лицо и волосы. Потом почти незаметно Кара стряхнула цветок плюща с платья Домини.
— Никки оставил меня и танцует со светловолосой гогочущей Сьюзи Ванхузен, — она улыбнулась. — Поль танцует с Алексис, но ты не должна беспокоиться.
— Я и не беспокоюсь, — сказала Домини и увидела, как Кара нахмурилась под маской и взглянула в сторону стеклянных дверей, где в этот момент появилась высокая фигура с львиной головой — Берри Созерн.
Он сразу посмотрел на Домини с Карой, и хотя оба — и он, и Домини — оставались в масках, у Домини появилось неприятное чувство, словно девушка, стоящая с ней рядом, сорвала с них маски. Носком зеленой туфельки Кара раздавила цветок плюща… она поняла, что жена ее брата и Берри были в саду вместе… и разговаривали они не как незнакомцы, которыми притворялись.
Глава 10
— Ты такая энергичная, Алексис, — лениво заметил Никое. Он сидел, откинувшись в кресле и протянув вперед ноги. — А мне музыка Кары нравится.
— Да ну тебя, — нетерпеливо воскликнула Алексис, и казалось что она от возмущения вот-вот затопает ногами в туфельках на высоченном каблуке, потому что ее желание не выполняется немедленно. — У нас впереди еще масса времени, чтобы сидеть и слушать музыку, когда мы состаримся. Сейчас я предпочитаю танцевать, а в «Венецианском карнавале» великолепный оркестр.
— Я бы тоже хотела поехать. — У Домини замерло сердце, когда Алексис сказала, что Берри мог заехать в клуб, — Хорошо, поедем, если ты не слишком устала, — сейчас же согласился Поль.
— Разве возможно устать в Греции? — С неожиданно охватившим ее весельем Домини выскользнула из кольца его рук и побежала в дом вместе с двумя другими девушками привести себя в порядок и накинуть что-нибудь потеплее.
Тетя Софула отклонила приглашение поехать с ними, заявив, что давно вышла из того возраста, когда предпочитают танцевать, а не сидеть дома и перебирать воспоминания.
— Ну что ж, встретимся на заре, мамочка, — засмеялся Никое и, наклонившись, поцеловал ее в щеку. Она положила руки ему на плечи и жадно смотрела в лицо, потом отпустила его, и он потянул свою похожую на мальчика кузину в низкую спортивную машину.
Алексис собиралась было проскользнуть в машину Поля, но Никое поймал ее за талию и насмешливо сказал:
— Ты поедешь с нами, Алексис. Поль и Домини пока еще предпочитают оставаться наедине.
— Но нам тесно в твоей таратайке, — сердито заявила Алексис.
— Усаживайся, женщина, — Никое слегка подтолкнул ее и через плечо улыбнулся Полю. — Мы поедем впереди тебя, кузен. Сегодня звезды висят так низко, что их можно поцеловать.
— Они изумительны, — сказала Домини, когда Поль вел кремовую машину вниз по склону, круто спускавшемуся к гавани. — Я и не предполагала, что звезды могут быть такими огромными… кажется, что их можно брать руками.
— Думаешь, тебе понравится жить на острове? — спросил Поль.
Домини глубоко вдохнула запах кустарников, росших вдоль дороги по холмам, и не могла отрицать, что ее глубоко трогает очарование сказочной красоты Анделоса.
— Да, остров околдовывает, Поль, — она улыбнулась, — очень подходит для сказочных событий.
Он быстро заглянул в ее глаза, загоревшиеся от восторга, синие, как греческое море, и выражение его лица стало чуть насмешливым. У нее вдруг замерло сердце: он не должен догадаться, что от присутствия на острове Берри все краски стали ярче. При мысли о том, каким беспощадным он может быть, румянец сошел с ее щек, и она вдруг почувствовала слабость, когда на крутом повороте его сильное мускулистое тело коснулось ее.
— Поль, — начала она, крепко сжимая в руках вышитую сумочку, — я подумала, было бы хорошо, если бы Кара погостила у нас. Я… Я уверена, ей такая идея придется по вкусу. Она так к тебе привязана, и мне она страшно нравится.
Несколько мгновений он молчал, потом сказал:
— Я знаю, тебе нравится Кара, но думаю, ты просто боишься оставаться со мной одна в доме.
— Уж не планировал ли ты, чтобы я стала настоящей пленницей, там, на твоем утесе, а, Поль? — спросила Домини и почувствовала, как пристально он посмотрел на нее. Она сидела рядом с ним очень прямо, шаль чуть сползла с плеч, и его подарок — рубиновые с жемчугом сердечки — сверкали у нее в ушах.
— Стоит ли говорить так трагически, дорогая? — протянул он, придавая слову «дорогая» глубоко ласкательное значение, неожиданно заставив ее вспыхнуть от раздражения.
— Играй влюбленного мужа на публике, Поль, — бросила она ему, — не надо притворства, когда мы одни. Давай честно признаем хотя бы то, что тебе нравится мое лицо и тело. Человек тебя не волнует. Я сомневаюсь, знаешь ли ты хоть самую малость об этом человеке… был ли дорог кто-нибудь другой, когда ты женился. Ты никогда не интересовался этим, верно, Поль? Это просто не имело для тебя никакого значения, лишь бы ты получил то, чего хотел.
Машина проехала еще один поворот, и вдруг сияющие огни гавани оказались гораздо ближе к ним. Примерно в полумиле от берега качалась на волнах стоящая на якоре яхта, и обрывки музыки и смеха разносились далеко по воде.
— И был тебе дорог кто-то другой? — тихо спросил Поль.
Домини внимательно рассматривала его профиль, вылепленный со всем совершенством греческого искусства, и столь же твердый и холодный, как мрамор, из которого греки ваяли свои скульптуры. Домини хотелось сказать открыто, что ей был дорог другой мужчина. Что он не перестал быть дорогим, что вся ее нежность предназначена только ему одному и никому другому.
Но при всем ее разочаровании и гневе страх перед Полем одержал верх, и, отвернувшись, она с наигранной холодностью ответила:
— Какое это имело бы для тебя значение? Ты ведь не проявил бы сочувствия и понимания… Когда дело касается меня, ты совершенно каменный.
— Не совсем, — протянул он. — Каменного человека не тронули бы лицо или тело. И их холодность не причинила бы ему боли.
Она поежилась, как от его прикосновения, и плотнее закуталась в накидку. Чего Поль ожидал от нее? Разумеется, не привязанности женщины, отдавшейся ему, чтобы уберечь имя семьи от скандала и позора?
Нет, он не мог ожидать от нее чувства привязанности, но однажды ночью в Афинах она поняла, что Поль по непонятной причине отстранен от других людей и одинок. Ему тридцать шесть лет, но иногда он казался переступившим гораздо более старший возраст.
Воспоминание о той ночи ярко всплыло в памяти Домини. Весь день они были на гонках, и у него постепенно сильно разболелась голова. Встревоженная Домини заставила его вернуться в отель, где они поужинали наверху в прохладе балкона, почти не разговаривая, но в непривычном для них почти дружелюбном молчании. Потом он ушел в свою комнату, а она одна улеглась в своей; Домини слышала, как он более часа ходил взад-вперед.
Взад-вперед, как тигр запертый в клетке, а она беспокойно вертелась в постели и гадала, не мучает ли его совесть. Дым от сигар, которые он курил одну за другой, проникали под дверь, и пару раз она поднималась на локтях, готовая выйти к нему. Рука ее уже бралась за одеяло, готовая его откинуть, когда вдруг его шаги замерли, и она услышала, что он ложится в постель.
По глубоко запавшим глазам и осунувшемуся лицу на следующее утро она поняла, что вряд ли он заснул хотя бы на короткое время. Почти грубо Поль притянул ее и обнял, жадным поцелуем прервав ее вежливый вопрос.
— Так, значит, ты слышала, как я ходил по комнате? — Он невесело засмеялся. — Приходилось выбирать: либо то, либо это, Домини. — И снова его губы силой взяли то, что она не хотела давать добровольно…
Теперь, когда машина подъезжала к «Венецианскому карнавалу» и резко затормозила на гравии подъездной дорожки, Поль повернулся к ней лицом, поставив локоть на руль. Взгляд его задержался на ее губах, будто он вспоминал о тех поцелуях, которые вырвал у нее силой.
— Если хочешь, можешь пригласить Кару, — сказал он. — Но дитя расстроится, если узнает, что мы с тобой делим горький мед.
— Разве я не достаточно прилично играла свою роль до сих пор? — У Домини зачастил пульс от его слов. — Я хочу, чтобы Кара погостила у нас не только из-за себя, но и потому, что уверена, она не очень счастлива в доме вашей тетки. Ты должен был это почувствовать, Поль.
Он наклонил голову.
— С тех пор как тетя Софула овдовела, она очень привязалась к Никосу, и, возможно. Каре покажется у нас лучше. Раньше я вынужден был слишком часто уезжать с острова, и в моем доме становилось слишком одиноко. Теперь все переменилось. Теперь у меня есть жена. Да, пожалуйста, приглашай Кару в гости.
— Она любит тебя, Поль, — тихо сказала Домини. — Я не сделаю ничего такого, что могло бы испортить это. Я ., не мстительна.
— Да, это так, — он прикоснулся к ее волосам, и лицо его казалось нежным. — Да, ты предельно чувствительна, но тебе трудно меня понять. Может быть, со временем…
Вспыхивающие и гаснущие огни вывески «Венецианского карнавала» играли на его лице, пока они сидели в машине… Сердце Домини громко стучало отчасти от страха, отчасти от желания, чтобы Берри сегодня был в клубе и танцевал с ней.
Она вышла из машины, услышала сзади решительный щелчок захлопнутой дверцы и скрип гравия. Поль догнал ее, взял за локоть, и они вместе поднялись по ступеням клуба. Швейцар в дверях приветствовал Поля как члена клуба и девушка подала ему черную полумаску, а Домини — золотую. Домини возбужденно рассмеялась, надевая ее.
— В ней я чувствую себя кокеткой шестнадцатого века, — с улыбкой сказала она.
Домини заметила, как по-тигриному блеснули глаза Поля в разрезе маски, и подумала, что он похож на дьявола с черной линией бровей над маской и зубами, сверкнувшими в быстрой улыбке.
— Пойдем, Домини, — сказал он и повел ее в большой, романтически освещенный венецианский зал, где пары кружились в вальсе или, разговаривая, сидели в нишах на круглых кушетках. Выглядели они в полумасках очень таинственно.
Домини осматривалась вокруг, губы ее приоткрылись, дыхание замерло, когда она увидела, как кто-то очень высокий проталкивается через толпу танцующих. На нем была пунцовая маска, но она узнала бы его где угодно, в любой толпе, из-за его львиной гривы волос.
Он поздоровался с ними, потом сказал Полю:
— Можно я потанцую с вашей женой, мистер Стефанос?
— Разумеется, — холодно сказал Поль и отступил в тень алькова, а Берри подхватил Домини, и они закружились среди танцующих пар.
Прошедшие годы будто куда-то ушли, и Домини убеждала себя, что глаза у нее затуманились от дыма, а не оттого, что она снова танцевала с Берри. Несколько бесконечных минут они молчали, кружась по залу, словно плыли в облаках.
— Домини, — хрипло произнес он ее имя, — у меня едва не остановилось сердце, когда ты сегодня днем показалась на террасе. Кара говорила мне, что ее брат женился на девушке по имени Домини, но я не мог поверить, не хотел поверить, что это ты. Только не моя Домини.
При этих словах на глазах у нее навернулись слезы, она споткнулась, и он обнял ее крепче. Это испугало ее, так как Поль в этот момент разговаривал с Алексис, а позади бара длинное зеркало отражало все танцующие пары. Она поспешила отстраниться от Берри.
— Мы должны быть осторожными, — прошептала она, и радость, вызванная его близостью, еще больше обострила ее страх.
— Но я должен поговорить с тобой… наедине. — Его пальцы врезались ей в талию. Глаза сверкали сквозь прорези маски, и рот, казалось, угрожал. Ей хотелось прижать руку к его губам и заставить его замолчать и не говорить слова, которые лучше было оставить невысказанными. — Я люблю тебя, Домини, — сказал он низким, глубоким голосом. — Никогда не переставал любить тебя.
— Я замужем, Берри, — ответила Домини. — И подобные разговоры о любви необходимо прекратить…
— Я хочу кричать на весь мир, — угрожающе сказал он. — И сделаю это, если ты не выйдешь со мной в сад и не расскажешь мне, почему вышла за человека, которого не любишь.
— От-откуда ты знаешь? — охнула она, начиная чувствовать головокружение от танца и от близости не Поля, а другого мужчины. Взгляд ее искал мужа из-за плеча Берри. Они с Алексис сидели за баром, и Поль казался удовлетворенным ее обществом.
— Давай ускользнем сейчас и поговорим, — тянул ее за собой Берри. — Пока внимание твоего мужа целиком поглощено соблазнительной Алексис.
— Я-я… не должна… — она боялась, и все же разговор наедине ей тоже был необходим. Но это вряд ли возможно, здесь, в клубе…
Музыка прекратилась, и после объявления выступления кабаре пары разошлись к столикам и нишам. Свет снова померк, музыка тихо заиграла, и из-за занавеса показалась тоненькая танцовщица в прозрачных шароварах и сверкающем бюстгальтере. Она вышла на середину сцены, где закружилась в рубиновом свете прожектора, как стрекоза посреди пламени.
Домини стояла в тени рядом с Берри, и сердце ее бешено колотилось от его близости, а танцовщица подняла над головой смуглые руки и застучала кастаньетами. Темп музыки ускорился, она начала танцевать, своей гибкой грацией завораживая зрителей, как богиня-змея. Щелчки кастаньет звучали, словно стук друг о друга раковинами в языческом гроте. Завеса времени раздвинулась пока она танцевала, прыгая и выгибаясь назад так, что длинные черные волосы мели пол. Казалось, в гавани стояли венецианские галеры, и вооруженные капитаны были ее зрителями. В этой живописной комнате снова танцевала Телетуза, все взгляды жадно следили за каждым ее движением, и двое, находившиеся в тени, легко выскользнули в стеклянные двери, открывавшиеся в сад, мужчина тянул за собой женщину, и она не могла противиться.
— Идем сюда, за деревья. — Берри втащил Домини в тень и аромат листвы. — Боги видят все, — процитировал он с насмешкой.
— Не надо! — Вздрогнула Домини одновременно и от его слов, и от прикосновения, когда он обнял ее у переплетения плюща. — Я должна вернуться, когда кончится музыка, — неловко сказала она.
— Боишься мужа? — Голос его звучал от ревности сердито.
— Нет, не в этом дело.
— В чем же тогда, в его дьявольском очаровании? Перед ним ты не смогла устоять? — Он больно ухватил ее за плечи. — Я должен узнать, почему ты вышла за Стефаноса. Почему, Домини, когда мы понимали друг друга… без слов понимали, что однажды поженимся?
— Однажды, Берри? — Улыбка ее была полна боли. — Уехал и ни разу не написал. Я думала, ты давно забыл меня.
— Это не правда. — В его голосе звучала самоуверенность. — Мы связали друг друга клятвой в вечер накануне моего отъезда, и ты знала, я говорю совершенно серьезно, обещая вернуться. Ты была такой юной, Домини, такой беззаботной и свободной, а мне надо было многого добиться, пока свободен, до нашей женитьбы. Я хотел запечатлеть на холсте то, что такие мастера, как Роден, создали из камня, и мне необходимо было полное одиночество на время работы.
— Тебе удалось добиться этого, Берри? — Домини смотрела в лицо, освещенное звездами, а пальцы мяли сладко пахнущие цветы плюща, к которому он прижимал ее… так, чтобы их было трудно увидеть.
— Я побывал во многих местах, — сказал он, гладя ее по щеке кончиками пальцев, — и здесь, в Греции, обнаружил такое изумительное освещение, что не могу остановиться и не рисовать. Гора Ида и пещера Зевса, как злой глаз. Смуглые рыбаки из Накси. Прекрасные, зловещие крепости Родоса. Греки верят, люди — это глина, обожженная в пламени; они лицом к лицу сталкивались с пропастью души, и все это необходимо мне для работы и для нас, Домини. Для нас.
Молчание между ними стало еще напряженнее от музыки Телетузы, ее ритм казался исполненным боли и страсти.
— Ловить в клетки птиц было всегда любимым занятием греков. — Берри коснулся ее волос. — И они всегда любили дикий мед.
— Так ты определяешь мой брак? — Пульс на ее шее бешено бился.
— Ты несчастлива с этим человеком. Я знаю! Я видел твои глаза, они мерцают, как сапфиры, когда ты счастлива.
— Счастье — это не вся жизнь, Берри.
— Так же, как и вино, и песни, и любовь, — Он взял ее за подбородок и грубо добавил:
— Слезы и поцелуи сделали тебя еще прекраснее, чем я помню. Что у тебя с этим мрачным греком — любовь или ненависть?
— Я могу сказать только, что он стоит между тобой и мной, Берри. Я принадлежу ему. Он мой муж.
— А знала ли ты хоть одно счастливое мгновение с тех пор, как он стал твоим мужем? — Голос его резал слух.
— Да… ты кажешься потрясенным, Берри, как будто это совершенно невозможно. — Она рассмеялась, и в смехе ее чувствовалась нотка горечи. — Он не чудовище. Поль умеет заставить женщину чувствовать себя… почти богиней в его объятиях.
— И что же, ты вышла за него ради секса? — пальцы Берри больно ухватили ее за руки. — Поцелуи Аполлона?
Ее глаза закрылись от причиняемой им боли, и от физической, и от внутренней, вызываемой сознанием, что она не может рассказать ему правду о своем замужестве. Любовь к семье — глупость, он сказал это ей давно. И ты должна вырвать ее из своего сердца, иначе она тебе дорого обойдется. Он мог так говорить, ведь у него не было семьи, он вырос в приюте. Дядя Мартин и Дуглас были ее семьей с раннего детства.
— Нам надо идти в зал, — сказала Домини, снова чувствуя страх, боясь рассердить своего такого непонятного ей мужа. — Музыка уже не играет, зрители аплодируют.
Она попыталась вырваться, но он крепко держал ее на расстоянии нескольких дюймов от своих губ.
— Сначала поцелуй меня, Домини, — заявил он. — Обстоятельства дают мне право на такой штраф.
— Нет, Берри… — сердце ее билось в горле, она пугалась каждого шороха, каждой тени, с каждой секундой, проведенной с ним, ее беспокойство усиливалось. — Ты будешь на вечере завтра. Тогда мы увидимся и потанцуем.
— Домини, дурочка. — Его низкий смех и теплое дыхание коснулись ее лица. — Мы с тобой никогда не сможем стать друзьями… нам предназначено быть гораздо ближе друг другу.
— Что было предназначено раньше, теперь не имеет значения, — с отчаянием воскликнула Домини. — Мы не похожи на тех невинных детей, которые ухаживали друг за другом на киле перевернутой лодки на пляже Найтли. Девочки с «конским хвостиком» и беззаботным взглядом больше не существует… разве ты не видишь этого? Вместо нее существует Домини Стефанос.
— Нет, милая знакомая все еще здесь, — настаивал он, — и стала еще привлекательнее, обретя какую-то таинственность. Будь же взрослым человеком, Домини. Если ты думаешь…
— А если ты думаешь, что я могу жить в воображаемом мире и притворяться, будто Поль не существует, ты очень ошибаешься, Берри. — Она встретила его взгляд, по-настоящему рассердившись. — Он — грек и очень властен, и ничто не может изменить того обстоятельства, что я вышла за него замуж.
— Значит, ты — его вещь, да? — грубо спросил Берри. — Если бы ты знала, что значит для меня… воображать тебя в его объятиях!
— Это его право, — холодно констатировала Домини.
— Да, у него есть права, — Берри приподнял ее подбородок и рассматривал лицо в золотой маске, — но у меня есть кое-что другое.
— Разве? — неуверенно спросила она.
— Я владею твоим сердцем, Домини… Я уверен.
Все замолкло и застыло, стоило ему произнести это, словно тамариски и плющ замерли и прислушались. Опасно сладкий момент, полный воспоминаний о юношеских обещаниях и свободе. Домини чувствовала прикосновения знакомых рук. Слезы встали комом в горле, и ее охватило страстное желание открыть Берри все. «Возьми меня, — хотелось ей сказать. — В гавани много лодок, и к утру мы могли бы быть за много миль отсюда. Увези меня, Берри, и мы снова станем молодыми и беззаботными, как когда-то…»
— Почему ты вышла за него, Домини? — Голос Берри так же нетерпелив, как и руки. — Я знаю, он красив, как дьявол, обладает положением и властью, но все это для тебя не имеет ровно никакого значения… если ты не любишь его. Скажи мне, Домини!
— Я… я не могу… тут замешаны другие люди…
— Мужчина?
— Да.
— Боже! Что случилось с тобой, Домини? Что изменило очаровательное, веселое, с открытым сердцем дитя, в которое я влюбился?
Она молча покачала головой, чувствуя, как ослабли его руки, вырвалась и поспешила назад, в клуб. Ветка инжирового дерева зацепилась за ее волосы, когда она пробегала мимо него, и Домини не заметила, что раздавленный цветок плюща прицепился к ее кружевному платью.
В зале снова танцевали, и взгляд ее окинул танцующие пары. Рядом с одной парой все другие померкли — Поль и смеющаяся Алексис в его объятиях. Чьи-то пальцы дотронулись до руки Домини, и, повернувшись, она встретила взгляд Кары, глаза которой оглядели ее лицо и волосы. Потом почти незаметно Кара стряхнула цветок плюща с платья Домини.
— Никки оставил меня и танцует со светловолосой гогочущей Сьюзи Ванхузен, — она улыбнулась. — Поль танцует с Алексис, но ты не должна беспокоиться.
— Я и не беспокоюсь, — сказала Домини и увидела, как Кара нахмурилась под маской и взглянула в сторону стеклянных дверей, где в этот момент появилась высокая фигура с львиной головой — Берри Созерн.
Он сразу посмотрел на Домини с Карой, и хотя оба — и он, и Домини — оставались в масках, у Домини появилось неприятное чувство, словно девушка, стоящая с ней рядом, сорвала с них маски. Носком зеленой туфельки Кара раздавила цветок плюща… она поняла, что жена ее брата и Берри были в саду вместе… и разговаривали они не как незнакомцы, которыми притворялись.
Глава 10
— Кali mera![14] — поздоровалась Кара, выходя на балкон, где завтракала Домини, и подсела к столу. Вчера они поздно возвратились из «Венецианского карнавала» и Домини проспала, а проснувшись, обнаружила, что Поля в постели уже нет. Кара, деловито наполняя свою тарелку жареной икрой и помидорами, сообщила, что они с Никосом отправились в турецкие бани в центр города.
— Никое просто очарователен, — заметила Домини, наливая себе кофе и добавляя в чашку сливки. Утро было великолепное, солнечные лучи ласково гладили ее волосы, распущенные по плечам поверх халатика.
— Он хорошенький маменькин сынок, — презрительно сморщила носик Кара, уплетая свой завтрак. — Тетя Софула зря беспокоится — мне вовсе не нужен ее драгоценный сыночек. Как кузен он мне нравится, но стоит ему дернуть меня за волосы, тетя тут же начинает ко мне придираться. Мне это страшно надоело.
— Бедняжка Кара! — Домини улыбнулась ей поверх кофейной чашки. — А не хотела бы ты поехать погостить к нам с Полем в дом на Орлином утесе?
Кара перестала жевать и вытаращила на Домини свои огромные черные глазищи. — Да я бы хотела этого больше всего на свете, — сказала она. — Ты это серьезно? Вы с Полем так недавно женились… не буду ли я вам мешать?
— Дом большой, — засмеялась Домини. — Там вполне хватит места для такой крохи, как ты.
— А что скажет Поль? Ты спрашивала разрешения?
— Да, я попросила у хозяина разрешения, — сухо ответила Домини. — Он согласен со мной, что тебе неспокойно в доме тети. Он, как и я, хочет этого.
— Домини, я просто в восторге. — Глаза у Кары засияли, как омытые росой вишни. — Мне очень хотелось проводить побольше времени с Полем, но я боялась вам мешать.
— Как ты можешь помешать, когда мы оба тебя любим? — Домини намазала маслом кусочек тоста и положила сверху густого греческого меда.
— Медовый месяц для двоих, — просто сказала Кара. — Это время очень сложное и важное, и я не хотела бы испортить все фальшивой нотой.
— Дорогая моя, — нежно улыбнулась ей Домини, — никто с таким тонким слухом, как у тебя, не может издать фальшивой ноты. Мы с Полем думаем, что ты станешь счастливее с нами, а я буду рада твоему обществу, пока Поль работает в своем кабинете.
— Это интересно. — Глаза у Кары снова разгорелись. — Под домом есть пляж, и много пещер, которые можно исследовать, дельфины играют и плавают в лагуне. Поль не будет работать все время, верно? Он любит плавать… Они с Лукасом всегда плавали, как морские львы.
Кара отодвинула в сторону тарелку и выбрала из гнезда листьев румяный персик. Ресницы ее отбрасывали глубокие тени на щеки, пока она гладила пальцем бархатистую кожицу персика.
— Знаешь, Лукас очень любил нырять в глубину.
— Голос у нее задрожал, и несколько секунд потребовалось ей на то, чтобы взять себя в руки. — На глубине океана существует целый мир, красочный и таинственный. Он часто нырял со специально сделанной для подводных съемок камерой, и в маске походил на блестящего Нептуна. Он, бывало, фотографировал анемоны с их извивающимися щупальцами, коралловые деревья, гроты, словно созданные для Ундины. В этом смысле Лукас был очень талантливым художником, и, как любая страсть, это увлечение заставляло его забывать о времени, страхе, обо всем.
Сестра Поля подняла взгляд и обнаружила, что Домини смотрит на нее глазами, полными глубокого сострадания. Окруженные темными густыми ресницами глаза передавали малейшее изменение настроения.
— Мы вышли на яхте Поля, — продолжила Кара, — и Лукас нырнул с борта со своей фотокамерой, едва мы отошли подальше в море. Алексис загорала на палубе. Поль стоял у руля, а я играла на цитре, и мы все сочиняли смешные стишки и пели. День был, как сейчас, Домини, с греческими островами, зеленеющими в дымке, с чайками, то взлетающими над водой, то опускающимися навстречу собственному отражению. Царил покой и умиротворение… Пока вдруг Алексис не заметила, как обычно лениво, не беспокоясь по-настоящему, что Лукас, должно быть, соблазняет Ундину на ее подводной постели. Уж очень долго его нет. Ногти Кары так глубоко вонзились в персик, что из него брызнул сок.
— Алексис любит делать подобные замечания, и мы к ним привыкли, но Поль не засмеялся. Он позвал с камбуза нашего micro, чтобы он встал у штурвала, добавил, что нырнет посмотреть, все ли в порядке у Лукаса, и оделся для глубоководного погружения…
— Никое просто очарователен, — заметила Домини, наливая себе кофе и добавляя в чашку сливки. Утро было великолепное, солнечные лучи ласково гладили ее волосы, распущенные по плечам поверх халатика.
— Он хорошенький маменькин сынок, — презрительно сморщила носик Кара, уплетая свой завтрак. — Тетя Софула зря беспокоится — мне вовсе не нужен ее драгоценный сыночек. Как кузен он мне нравится, но стоит ему дернуть меня за волосы, тетя тут же начинает ко мне придираться. Мне это страшно надоело.
— Бедняжка Кара! — Домини улыбнулась ей поверх кофейной чашки. — А не хотела бы ты поехать погостить к нам с Полем в дом на Орлином утесе?
Кара перестала жевать и вытаращила на Домини свои огромные черные глазищи. — Да я бы хотела этого больше всего на свете, — сказала она. — Ты это серьезно? Вы с Полем так недавно женились… не буду ли я вам мешать?
— Дом большой, — засмеялась Домини. — Там вполне хватит места для такой крохи, как ты.
— А что скажет Поль? Ты спрашивала разрешения?
— Да, я попросила у хозяина разрешения, — сухо ответила Домини. — Он согласен со мной, что тебе неспокойно в доме тети. Он, как и я, хочет этого.
— Домини, я просто в восторге. — Глаза у Кары засияли, как омытые росой вишни. — Мне очень хотелось проводить побольше времени с Полем, но я боялась вам мешать.
— Как ты можешь помешать, когда мы оба тебя любим? — Домини намазала маслом кусочек тоста и положила сверху густого греческого меда.
— Медовый месяц для двоих, — просто сказала Кара. — Это время очень сложное и важное, и я не хотела бы испортить все фальшивой нотой.
— Дорогая моя, — нежно улыбнулась ей Домини, — никто с таким тонким слухом, как у тебя, не может издать фальшивой ноты. Мы с Полем думаем, что ты станешь счастливее с нами, а я буду рада твоему обществу, пока Поль работает в своем кабинете.
— Это интересно. — Глаза у Кары снова разгорелись. — Под домом есть пляж, и много пещер, которые можно исследовать, дельфины играют и плавают в лагуне. Поль не будет работать все время, верно? Он любит плавать… Они с Лукасом всегда плавали, как морские львы.
Кара отодвинула в сторону тарелку и выбрала из гнезда листьев румяный персик. Ресницы ее отбрасывали глубокие тени на щеки, пока она гладила пальцем бархатистую кожицу персика.
— Знаешь, Лукас очень любил нырять в глубину.
— Голос у нее задрожал, и несколько секунд потребовалось ей на то, чтобы взять себя в руки. — На глубине океана существует целый мир, красочный и таинственный. Он часто нырял со специально сделанной для подводных съемок камерой, и в маске походил на блестящего Нептуна. Он, бывало, фотографировал анемоны с их извивающимися щупальцами, коралловые деревья, гроты, словно созданные для Ундины. В этом смысле Лукас был очень талантливым художником, и, как любая страсть, это увлечение заставляло его забывать о времени, страхе, обо всем.
Сестра Поля подняла взгляд и обнаружила, что Домини смотрит на нее глазами, полными глубокого сострадания. Окруженные темными густыми ресницами глаза передавали малейшее изменение настроения.
— Мы вышли на яхте Поля, — продолжила Кара, — и Лукас нырнул с борта со своей фотокамерой, едва мы отошли подальше в море. Алексис загорала на палубе. Поль стоял у руля, а я играла на цитре, и мы все сочиняли смешные стишки и пели. День был, как сейчас, Домини, с греческими островами, зеленеющими в дымке, с чайками, то взлетающими над водой, то опускающимися навстречу собственному отражению. Царил покой и умиротворение… Пока вдруг Алексис не заметила, как обычно лениво, не беспокоясь по-настоящему, что Лукас, должно быть, соблазняет Ундину на ее подводной постели. Уж очень долго его нет. Ногти Кары так глубоко вонзились в персик, что из него брызнул сок.
— Алексис любит делать подобные замечания, и мы к ним привыкли, но Поль не засмеялся. Он позвал с камбуза нашего micro, чтобы он встал у штурвала, добавил, что нырнет посмотреть, все ли в порядке у Лукаса, и оделся для глубоководного погружения…