— Нет! — Лаури отшатнулась от балерины, оказавшись на краю оркестровой ямы. Черный провал был страшен и глубок, а они с Андреей на минуту оказались изолированными. Пианист играл мелодию из «Жар-птицы», танцоры скользили и прыгали по сцене, а Максим увлеченно обсуждал какие-то детали с художниками, разрабатывающими декорации для новых балетов, — это была семейная пара, очаровательные французы, говорившие всегда одновременно.
Лаури напряженно слушала их голоса с французским прононсом, тихие ответы Максима, ритм музыки и стук собственного сердца. Андрея плавно приближалась к ней, и Лаури снова сделала шаг назад. Алый платок вспыхнул на фоне черного трико, словно огонь…
— Ты выставишь себя полной идиоткой на этой сцене, — презрительно цедила Андрея. — Зал будет смеяться над тобой. А я — балерина, на которую приходят посмотреть люди и платят за это деньги. Без меня труппа ди Корте станет ничем. Ничем — ты слышишь меня?
Лаури слышала, хотя Андрея говорила так тихо, что ее слова были еле уловимы. В нескольких шагах, спиной к ним, стучал молотком театральный рабочий, почти заглушая ее голос. Тонкие губы Андреи казались тетивой, с которой она пускала свои отравленные стрелы.
— В тебе нет ничего, за что кто-нибудь отдаст свои деньги. Да кто ты такая? — Она брезгливо оглядела Лаури с ног до головы. — Ли красоты, ни блеска, лишь фальшивая невинность. Мужчины всегда были падки на это, мы все убедились в этом. Ловко ты обвела вокруг пальца Лонцу и Максима.
— Это неправда, — выдохнула Лаури.
— Должна признать, — с ненавистью усмехнулась Андрея, — тебе неплохо удается роль страдающей невинности. Именно так ты добилась, чтобы Максим обещал отдать тебе «Жизель».
— Максим ничего мне не обещал. — Лаури чувствовала нервную дрожь, поднимавшуюся откуда-то из-под колен и охватывающую все ее тело. — Я лишь простая дублерша, и этот факт весьма надежно защищает меня от необходимости исполнять вашу партию.
— Ты так думаешь? — Андрея подняла брови. — А если я вдруг заболею перед первой премьерой — просто ради удовольствия видеть твой позор? Нет ничего страшнее, чем провал. Быть осмеянной аудиторией — худшее наказание. — Андрея подступала все ближе — словно пожар, языки огня, крики и сцена, объятая пламенем…
Это был кошмар. Наяву Лаури снова почувствовала себя ребенком, бегущим от кроватки к окну, выходящему на театр, где танцевали ее родители. Громкий шум разбудил девочку, и когда она дрожащими ручонками раздвинула шторы, то увидела мечущихся людей и пламя, вырывающееся из здания театра. Купол здания, из-за которого театр напоминал храм, был объят красными языками. Вой пожарных сирен ознаменовал страшную потерю для маленького сердца Лаури…
Девушка покачнулась на краю оркестровой ямы, но чьи-то сильные руки подхватили ее. Высокий смуглый мужчина отнес Лаури в гримерную и заставил ее выпить глоток бренди. Ей стало немного лучше.
— Проводишь ее в палаццо. — В голосе говорившего проскальзывали нотки едва сдерживаемого гнева. Подняв глаза, Лаури увидела Максима, стоявшего за Виолой, которая растирала ее руки. Лицо венецианца было сердито, как и его голос; Лаури похолодела и решила заверить, что с ней все в порядке и что она может продолжать репетицию.
Но она не смогла произнести ни слова. Девушка отчаянно пыталась вырваться из этой гнетущей атмосферы с мускусным запахом грима, возвращавшей ее в давно минувший день, когда маленькая Лаури Гарнер сидела на колене отца напротив большого зеркала и он легонько мазнул пуховкой по ее личику. «Это у тебя в крови, дочка, — весело засмеялся тогда отец. — Тебе не уйти от балета». Отец улыбнулся в зеркало отражению ее матери, и Лаури было тепло и уютно в лучах их любви к ней и друг к другу…
— Виола, — тихо пробормотала она, — тебе не нужно идти со мной.
— Ты будешь делать то, что я сказал, — сухо отрезал Максим, а Лаури подумала, что ей не нужны проводники. Она не сбежит, поскольку в этом нет смысла — от себя не уйдешь.
— Синьор ди Корте, — она заглянула в его глаза, еще более темные, чем обычно, из-за сдвинутых бровей, — со мной все будет в порядке, и я не хочу срывать репетицию. Пожалуйста, пусть Виола останется. Она так любит танцевать.
— Очень хорошо. — Он кивнул Виоле. — Возвращайся на сцену.
Обрадованная итальянка с благодарной улыбкой выскользнула из гримерной. Лаури услышала вздох Максима и еще раз удивилась тому, что он до сих пор возится с таким тяжелым человеком, как она.
— Мне так жаль, — призналась она, — я всегда все порчу…
Планы на то и существуют, чтобы их нарушать, — отмахнулся он. — Я многое могу простить Андрее, но только не это. С запугиванием дублерши я мириться не собираюсь. Она уволена…
— Синьор, — Лаури вскочила на ноги, — лучше отпустите меня, и тогда все уладится. Андрея так много значит для вас…
— Много значит? — Он замер, словно огромная грациозная пантера, удерживаемая натянутой привязью. — Потому что я — хозяин, а мои танцоры — бедные марионетки? Неужели ты думаешь, будто талант я ставлю выше человечности, сострадания, любви к ближним?
— Это же бизнес, не так ли? — устало произнесла Лаури.
— Да, просто бизнес, — вскинулся он. Он помрачнел, словно черный свитер отбросил тень на его лицо. — Я рад, что ты поняла это, потому что завтра начнешь репетировать «Жизель» с Лонцей.
Пока ошеломленная Лаури приходила в себя, надеясь, что ослышалась, Максим резко развернулся к двери.
— Вскоре Андрея покинет труппу, — бросил он через плечо. — У нее есть серьезные предложения от многих театров, так что не воображай, будто из-за тебя наши отношения дали трещину.
— Но она нуждается в вас… — беспомощно начала Лаури.
— Андрея ни в ком не нуждается, — оборвал ее Максим. — Ведь у нее нет сердца, дурочка.
Он направился по проходу, ведущему на сцену, и Лаури осталась одна. Она окинула помещение растерянным взглядом. На ширме висели ее нейлоновые чулки, на столе стояли коробочка с лентами и стаканчик с бренди. Из-за двери доносились звуки пианино. Во все щели проникал удушливый запах грима.
Когда все последствия решения Максима дошли до Лаури, колени ее подкосились, и она снова вынуждена была опуститься в кресло.
Здесь, в театре Феникса — птицы, объятой пламенем, — ей придется танцевать «Жизель». Она должна будет вспомнить все, что Максим рассказал ей об этой роли: каждое неуловимое движение, каждый нюанс, , каждый шаг. И она должна будет забыть, если сможет, каждое злое слово Андреи.
Лаури медленно оделась и покинула театр через служебный вход. Она бесцельно бродила по улицам, заглядывая в витрины и пытаясь осознать, к чему же приведет безобразная сцена с Андреей. Девушка очнулась у кафе «Мадонна» и зашла внутрь выпить чашку кофе. Она села у окна, из которого был виден «Феникс» — окруженное колоннами прекрасное старинное здание, где когда-то танцевала сама Травилла.
Люди боготворили Травиллу, но какова будет их реакция на новую «Жизель», которую ее внук представит на их суд всего через две недели?
Лаури долго пила ароматный кофе, надеясь хоть в нем найти немного тепла. Уже поднявшись на ноги, она приняла решение — и вернулась в театр, оставшись там до конца репетиции. Максим никак не прокомментировал ее поступок, но девушке показалось, что в его глазах мелькнула одобрительная искорка.
Два дня спустя Лаури получила ответ на телеграмму, которую она посылала тете Пэт. Он пришел в виде письма от их соседей, в котором говорилось: артрит так сильно изувечил руки старушки, что она не может самостоятельно написать племяннице. Она так долго молчала о болезни, потому что все-таки надеялась приехать в Венецию, но доктор категорически запрещает делать это.
«Не беспокойся обо мне, — гласило написанное под диктовку письмо. — Сконцентрируйся на своем призвании, Лаури, и постарайся блестяще выступить на сцене „Феникса“. Мне кажется, это прекрасный театр. Синьор ди Корте был так любезен, что написал мне. Он заверяет, что ты делаешь большие успехи и что он очень рассчитывает на тебя. Этот человек гораздо добрее, чем тебе кажется, моя дорогая. Я знаю, ты хочешь, чтобы я сейчас была рядом. Я тоже желаю этого всем сердцем, но обстоятельства против нас. Уверена, что ты можешь положиться на синьора ди Корте так же, как на меня. Не вешай нос! Артрит разрушил наши планы, но очень скоро ты вернешься домой и я увижу твои выступления в Лондоне. Я все время думаю о тебе, дорогая Лаури, и шлю тебе всю свою любовь, все свои лучшие пожелания и все силы, какие только могу. Танцуй для меня, дорогая, и танцуй так, как можешь только ты.
Любящая и надеющаяся на тебя тетя Пэт».
Слезы брызнули из глаз Лаури, когда она дочитала письмо до конца. Бедная тетя Пэт, вынужденная терпеть ужасную боль и все-таки ни на что не жалующаяся! Лаури еще раз просмотрела ту часть, в которой ее тетя упоминала, что Максим писал ей. Это значило очень много, и теперь Лаури стыдилась своей реакции на его поступок.
Венетта также считала Максима добрым, она явно была шокирована тем, что Лаури думает о нем по-другому.
Лаури усмехнулась, представив, что бы сказали Венетта и ее тетя, побывай они на сегодняшней репетиции в «Фениксе». Она только что вернулась из театра, где танцоры репетировали с раннего утра, и сразу же уединилась в обнесенном высокими стенами саду, чтобы спокойно прочитать письмо.
Вздохнув, Лаури сложила листок и опустила его в карман жакета. Она неважно себя чувствовала. Пальцы ног горели от бесконечных фуэте, но влажный бриз, шевелящий листья плакучих ив, приятно холодил кожу. Присев на скамейку в конце сада, Лаури попробовала расслабиться. Под старыми серыми стенами тихо шептала вода, колокола дальней церкви отбивали негромкую завораживающую мелодию.
Знает ли Максим, что ее ноги так ноют? Лаури заметила его недовольство, когда она смазала финальную серию поддержек с Микаэлем. Это так трудно, но так красиво — если все получается как надо! Но с больными ногами очень легко ошибиться…
Под тихий шелест виноградных листьев солнце спускалось все ниже и ниже, и в сад начали проникать сумерки. Девушке давно пора было возвращаться в дом, но здесь она нашла желанный покой — вдали от несмолкавших разговоров о новом сезоне и о той роли, которую ей предстоит сыграть. Каждый искренне старался помочь и поддержать дебютантку, но за общей добротой и отзывчивостью Лаури чувствовала тени сомнения.
— Не волнуйся, все будет хорошо, — твердили ей, но у танцоров всегда говорящие глаза, и Лаури понимала, что товарищи не уверены в ней.
На послеобеденной репетиции она кожей ощутила всеобщее напряжение, когда так неуклюже танцевала с Микаэлем. Теперь к натертым ногам добавилась и боль разочарования, оттого что тетя Пэт не приедет в Венецию…
Виноградные листья снова зашелестели. Вокруг по-прежнему щебетали птицы, но Лаури напряглась, услышав звук шагов. Кто-то неспешно приближался по дорожке, ведущей к ее убежищу, и вот уже смуглая рука отвела спустившиеся до земли ивовые ветви, и Лаури обнаружили.
Максим глядел на нее сверху вниз, и сумерки скрывали выражение его темных глаз.
— Я видел письмо, ожидавшее тебя в холле, — заметил он. — Как я понимаю, оно от твоей тетушки — у нее все в порядке?
— У тети сильный приступ артрита. — Лаури не могла скрыть ни беспокойства, ни сильнейшего разочарования, которые принесло ей это письмо. — Она не сможет приехать на открытие сезона.
— Сожалею — я понимаю, как сильно ты рассчитывала на ее поддержку. — Он глубоко вздохнул. — Теперь ты, конечно, чувствуешь себя жертвой — как мифические девственницы, избранные для смягчения гнева богов.
— Если вы намерены шутить, — передернуло Лаури, — то, боюсь, я не в том настроении.
— Да, — согласился он, — с тобой целый день что-то не так.
— Я устала. — Она в панике вскочила на ноги. — Это обычное нервное напряжение…
— Пойдем со мной. — Максим взял ее за руку и бесцеремонно потянул за собой. — Хочу взглянуть, что происходит с твоими ногами.
— М-мои ноги в порядке. — Лаури пыталась вырвать руку, но его пальцы были словно сделаны из стали. Она вынуждена была проследовать за ним через сад к башне и подняться по лестнице. Несколько ламп заливали мягким светом уютную комнату, слуга накрывал на стол. «На двоих», — отметила про себя Лаури.
Максим подтолкнул Лаури к софе, и она села, зная, что сопротивляться бесполезно.
— Снимай обувь и чулки, — велел он. — Давай без лишних скромностей — я на своем веку перевидал немало женских ног.
С румянцем на щеках и с испепеляющими молниями в глазах Лаури нагнулась, сняв простые туфли на плоской подошве и чулки. Она почувствовала себя беспомощным ребенком, когда Максим с холодным безразличием осмотрел ее ступни и нахмурился, увидев свежие мозоли на пальцах. Он пощупал сухожилия, самую уязвимую часть ног балерины, и гневно посмотрел на Лаури:
— Полагаю, ты танцевала бы с натертыми ногами до тех пор, пока окончательно не испортила бы их, — резко бросил он. — Твои пуанты не ручной работы, насколько я понимаю?
Она кивнула:
— Пуанты изнашиваются так быстро, что покупать готовые гораздо выгоднее.
Балерине с нежными ногами в итоге они обойдутся гораздо дороже. — Максим обернулся к слуге и отдал какое-то распоряжение на итальянском. Мужчина вышел из комнаты и вскоре вернулся с баночкой бальзама в руках. Максим передал снадобье Лаури и приказал, чтобы та растерла им ноги. — Сделай это прямо сейчас, — настаивал он, — и еще раз — перед сном. Завтра я принесу тебе новые пуанты, и обещай мне никогда не надевать ничего другого. Твои ноги слишком ценны и уязвимы, поскольку ты еще очень молода.
— Вы так беспокоитесь о моих ногах? — Лаури произнесла последние слова с дрожью в голосе, так как в этот момент приложила к горящим пальцам прохладный бальзам.
— Ты понятия не имеешь, о чем я беспокоюсь на самом деле. — В этот момент звякнула стеклянная пробка графина. — По-твоему, я забочусь о своих инвестициях.
— Разве не так, синьор? — Лаури пошевелила пальцами ног, с облегчением признав, что ей стало гораздо лучше.
— Пожалуйста, положи сюда мои инвестиции. — Максим бросил ей под ноги подушку и с ироничной улыбкой подал бокал шерри. — Мне довелось узнать, что Лонца сегодня вечером встречается с несколькими меценатами, так что ты вольна поужинать со мной.
Лаури взглянула на стол, украшенный свечами в венецианских стеклянных канделябрах и цветами.
— Я думала, вы ждете важного гостя, — растерялась она. — Я в повседневной одежде…
— Ерунда. — Его взгляд скользнул по обручу, удерживающему волосы Лаури, по ее бледному ненакрашенному лицу и маленьким босым ногам на подушке. Сам он облачился в черный превосходно сшитый смокинг и безупречно сидящие серые брюки.
— Пей свое шерри и расслабляйся, — попросил он. — Думаю, музыка нам не помешает.
Хозяин включил магнитофон, и чарующая музыка Чайковского к «Лебединому озеру» коснулась ушей Лаури, заставив ее мысленно вернуться к первой встрече с Максимом ди Корте. Тогда ученица балетной школы думала о нем как о самом страшном человеке, какого она когда-либо видела. Девушку пугали его надменное венецианское лицо, проницательные глаза и насмешливая улыбка.
Она смотрела на Максима поверх бокала шерри, пытаясь понять, угадывает ли он ее мысли.
— Вы взялись за сложное дело, синьор, решившись превратить утенка в лебедя, — горько улыбнулась она.
— Я люблю испытания, — он подался вперед, — но даже если бы ты танцевала, как лошадь, я бы все равно принял тебя.
— Потому что я чуть-чуть похожа на Травиллу? — Лаури вглядывалась в портрет, в который раз дивясь ауре, окутывавшей Травиллу. Поражала смесь поэтичности и роковой страсти в тонких чертах, в карих лучезарных глазах. — Странно, — пробормотала Лаури, — словно смотришь в воду и видишь размытое отражение.
— Когда ты наденешь костюм, в котором она танцевала Жизель, зрители подумают, будто перед ними призрак.
Лаури широко распахнула глаза. Максим невозмутимо улыбнулся.
— Да, тот самый костюм, в котором она изображена на этом портрете. Сохранился даже венок из листьев и цветов. Это поможет тебе… э-э-э… чувствовать себя не такой одинокой?
После этих слов он отвернулся и попросил слугу принести им птицу на первое. Лаури обулась, сняла жакет и скользнула в ванную, чтобы привести себя в порядок. Максим тем временем зажег свечи и выключил лампы. Запах цветов, казалось, усилился — то были бордовые оранжерейные розы, такие же чувственные, как и их аромат.
— Прелестные цветы. — Лаури снова подумала, что Максим, наверное, ждал кого-то — возможно, Венетту, — но по какой-то причине гость не смог приехать. Лаури изучала хозяина из-под густых ресниц, отметив его странную улыбку и опасный огонек в темных глазах, когда он бросил взгляд на розы, только что похваленные ею. Думал ли он о том, что они пропали зря?
Розы как женщины, — усмехнулся он. — Меняясь с каждым часом, они милее при свечах, нежели при солнечном свете. — Максим налил вино в бокалы из венецианского стекла, запомнившиеся Лаури с прошлого посещения башни. Она окинула быстрым взглядом овальную комнату с тускло блестевшими полированным деревом стенами, с книгами и с глазами Травиллы, наблюдавшими за ними с портрета. Все здесь располагало к отдыху, однако Лаури не могла расслабиться, она чувствовала напряжение, повисшее в воздухе, — такое же явное, как мерцание свечей между ней и Максимом.
Перед ней поставили блюдо с соблазнительными кусочками рыбы под винным соусом.
— За скорейшее выздоровление, твоей тетушки! — Максим поднял свой бокал. — Уверен, мыслями она будет с тобой, даже если не сможет сама присутствовать на премьере в «Фениксе» на следующей неделе. Сердце Лаури замерло.
— На следующей неделе? — через секунду переспросила она, глотнув для храбрости вина.
— Не убивайся так, если миссис Доналдсон не приедет в Венецию. — Максим поймал ее взгляд и ободряюще улыбнулся. — Тебя поддержит Лонца, да и я ни на шаг не отойду из-за кулис.
— Как Свенгали? — нервно улыбнулась Лаури.
— Нет, — охрипшим голосом неожиданно возразил Максим. — Я никогда не обманывал тебя, чтобы ты ни делала. Я только пытался проявить то, что в тебе уже есть. Дитя, неужели ты еще не поняла этого?
— Я все поняла давным-давно, — вздохнула она, немного сбитая с толку его непонятыми словами.
— Что ты имеешь в виду? — Он настороженно посмотрел на нее. — Что ты поняла?
— То, что вы всегда хотели дать миру вторую Травиллу. — Лаури мрачно уставилась в свою тарелку. — Очень надеюсь, синьор, что оправдаю ваши надежды.
Максим молчал, и Лаури наконец осмелилась взглянуть на него. Он вертел в длинных смуглых пальцах пустой бокал, и странная усмешка играла на его губах.
— Пообещай мне, — попросил он, — что навсегда останешься такой простой и безыскусной, как сейчас.
С легкостью, — невесело улыбнулась Лаури, теребя в пальцах упавший розовый лепесток. — Гадкому утенку не так-то легко превратиться в прекрасного лебедя, синьор.
— Кстати, о лебедях, — загадочно улыбнулся Максим. — Лоренцо как раз приготовил нам одного.
— Я не верю вам, — выдохнула Лаури. — Какая дикость!
— Лучше бы тебе не говорить этого Лоренцо, — откровенно смеялся Максим. — Он очень гордится этой птицей — такой белой, с клубнично-красным клювом. Лоренцо клялся, что блюдо — пальчики оближешь!
— Я не буду есть, — заявила Лаури и с опаской покосилась на Лоренцо, когда тот подал традиционное жаркое с картофелем и другими овощами, тушенными в соусе.
Максим посмеивался, словно задумал какую-то шутку. В конце концов венецианец не выдержал и что-то приказал слуге по-итальянски. Лоренцо поставил перед Лаури тарелку, затем торопливо вышел и вернулся, торжественно держа перед собой блюдо с лебедем, сделанным из ванильного и клубничного мороженого. Гордая птица плыла по озеру из виноградного желе.
— Лоренцо сделал его специально для тебя, — пояснил Максим.
— Для меня? — Лаури изумленно посмотрела на него, потом на Лоренцо и, наконец, на алые розы. На мгновение девушке показалось, будто она задыхается в их аромате, но тут же с легким вздохом Лаури вернулась к реальности. — Это очень милый лебедь, Лоренцо, — улыбнулась она. — Даже грустно его есть.
— Будет еще более грустно, если мы позволим этому шедевру растаять, — заметил Максим. — Нельзя сохранить радугу, звуки музыки или лебедя, сделанного из мороженого, дитя мое. Когда ты станешь старше, то научишься любить и отпускать.
Лоренцо вышел из комнаты, осторожно унося лебедя в холодильник до десерта.
— А вы уже научились, синьор? — решилась спросить Лаури. — Любить — и отпускать?
— Если бы, — почти серьезно ответил он. — Нельзя все время хвататься за счастье, это все равно что пытаться удержать в кулаке воду или луч солнца. Они просто утекают сквозь пальцы… но вернемся же к нашей телятине, пока она не остыла.
Лаури склонилась над тарелкой и послушно принялась за еду. Теперь она уже не видела глаз собеседника, однако слишком хорошо помнила их. «Я могу любить и отпустить», — прочла она в его взгляде. Значило ли это, что Максим считал, будто Венетта не найдет в себе сил справиться со своими воспоминаниями? Что она не сможет стать свободной и полюбить снова?
— Телятина изумительна — еще немного вина, Лаурина? — Максим вопросительно взглянул на гостью.
— Нет, у меня осталась половина бокала, синьор.
— Тогда допей его поскорее.
— Хорошо, — отозвалась девушка, вновь подчиняясь ему. «Лаурина» — так ее называла Венетта.
Они разделались с ванильно-клубничным лебедем, после чего послушали романтические фортепьянные сонаты. После этого Максим решил, что балерине давно пора ложиться, и проводил ее в другую половину палаццо. Когда Максим открыл дверь, ветерок прикоснулся к лицу Лаури, и она содрогнулась. Ощущение было такое, будто ледяные пальцы притронулись к ее коже, поэтому она инстинктивно отпрянула к Максиму.
— Что случилось? — От его дыхания чуть шевельнулись волосы.
— О, — Лаури нервно засмеялась, — мне порой кажется, будто в палаццо обитают призраки.
— Все старые дома населены привидениями, — В тусклом свете настенных фонарей Максим развернул Лаури к себе и внимательно вгляделся в ее бледное перепуганное лицо. — Как странны люди, как суеверны и уязвимы, — пробормотал он. — Мышь заскребется в темноте — а мы уже слышим шаги. По каменному полу дунул сквозняк, а нам уже кажется, будто это шорох шелковых юбок средневековой леди. Я сам слышал столько таинственных звуков.
Они неотъемлемая часть любого венецианского палаццо на воде, и уверяю тебя: это все шутки твоего богатого воображения.
— Конечно. — Лаури отодвинулась от него, высвободив тонкое запястье. — Спокойной ночи, синьор.
— Спокойной ночи, синьорина. — Он поднес ее руки к губам и поцеловал каждую. — Ты не поедешь завтра на репетицию вместе со всеми, потому что я хочу, чтобы ты привыкла к новым пуантам. Не забыла бальзам?
— Он у меня в кармане, — с улыбкой ответила она. Это так похоже на него — целовать ей руки и одновременно беспокоиться о ее бесценных для балета ногах. — Спасибо вам за него. Мне уже немного лучше.
— Рад это слышать — а теперь иди и ложись спать.
Она переступила через порог и на мгновение оглянулась. Высокий и смуглый Максим стоял у подножия своей башни, и, может, причиной была игра теней, но он показался ей очень одиноким.
Глава 10
Лаури напряженно слушала их голоса с французским прононсом, тихие ответы Максима, ритм музыки и стук собственного сердца. Андрея плавно приближалась к ней, и Лаури снова сделала шаг назад. Алый платок вспыхнул на фоне черного трико, словно огонь…
— Ты выставишь себя полной идиоткой на этой сцене, — презрительно цедила Андрея. — Зал будет смеяться над тобой. А я — балерина, на которую приходят посмотреть люди и платят за это деньги. Без меня труппа ди Корте станет ничем. Ничем — ты слышишь меня?
Лаури слышала, хотя Андрея говорила так тихо, что ее слова были еле уловимы. В нескольких шагах, спиной к ним, стучал молотком театральный рабочий, почти заглушая ее голос. Тонкие губы Андреи казались тетивой, с которой она пускала свои отравленные стрелы.
— В тебе нет ничего, за что кто-нибудь отдаст свои деньги. Да кто ты такая? — Она брезгливо оглядела Лаури с ног до головы. — Ли красоты, ни блеска, лишь фальшивая невинность. Мужчины всегда были падки на это, мы все убедились в этом. Ловко ты обвела вокруг пальца Лонцу и Максима.
— Это неправда, — выдохнула Лаури.
— Должна признать, — с ненавистью усмехнулась Андрея, — тебе неплохо удается роль страдающей невинности. Именно так ты добилась, чтобы Максим обещал отдать тебе «Жизель».
— Максим ничего мне не обещал. — Лаури чувствовала нервную дрожь, поднимавшуюся откуда-то из-под колен и охватывающую все ее тело. — Я лишь простая дублерша, и этот факт весьма надежно защищает меня от необходимости исполнять вашу партию.
— Ты так думаешь? — Андрея подняла брови. — А если я вдруг заболею перед первой премьерой — просто ради удовольствия видеть твой позор? Нет ничего страшнее, чем провал. Быть осмеянной аудиторией — худшее наказание. — Андрея подступала все ближе — словно пожар, языки огня, крики и сцена, объятая пламенем…
Это был кошмар. Наяву Лаури снова почувствовала себя ребенком, бегущим от кроватки к окну, выходящему на театр, где танцевали ее родители. Громкий шум разбудил девочку, и когда она дрожащими ручонками раздвинула шторы, то увидела мечущихся людей и пламя, вырывающееся из здания театра. Купол здания, из-за которого театр напоминал храм, был объят красными языками. Вой пожарных сирен ознаменовал страшную потерю для маленького сердца Лаури…
Девушка покачнулась на краю оркестровой ямы, но чьи-то сильные руки подхватили ее. Высокий смуглый мужчина отнес Лаури в гримерную и заставил ее выпить глоток бренди. Ей стало немного лучше.
— Проводишь ее в палаццо. — В голосе говорившего проскальзывали нотки едва сдерживаемого гнева. Подняв глаза, Лаури увидела Максима, стоявшего за Виолой, которая растирала ее руки. Лицо венецианца было сердито, как и его голос; Лаури похолодела и решила заверить, что с ней все в порядке и что она может продолжать репетицию.
Но она не смогла произнести ни слова. Девушка отчаянно пыталась вырваться из этой гнетущей атмосферы с мускусным запахом грима, возвращавшей ее в давно минувший день, когда маленькая Лаури Гарнер сидела на колене отца напротив большого зеркала и он легонько мазнул пуховкой по ее личику. «Это у тебя в крови, дочка, — весело засмеялся тогда отец. — Тебе не уйти от балета». Отец улыбнулся в зеркало отражению ее матери, и Лаури было тепло и уютно в лучах их любви к ней и друг к другу…
— Виола, — тихо пробормотала она, — тебе не нужно идти со мной.
— Ты будешь делать то, что я сказал, — сухо отрезал Максим, а Лаури подумала, что ей не нужны проводники. Она не сбежит, поскольку в этом нет смысла — от себя не уйдешь.
— Синьор ди Корте, — она заглянула в его глаза, еще более темные, чем обычно, из-за сдвинутых бровей, — со мной все будет в порядке, и я не хочу срывать репетицию. Пожалуйста, пусть Виола останется. Она так любит танцевать.
— Очень хорошо. — Он кивнул Виоле. — Возвращайся на сцену.
Обрадованная итальянка с благодарной улыбкой выскользнула из гримерной. Лаури услышала вздох Максима и еще раз удивилась тому, что он до сих пор возится с таким тяжелым человеком, как она.
— Мне так жаль, — призналась она, — я всегда все порчу…
Планы на то и существуют, чтобы их нарушать, — отмахнулся он. — Я многое могу простить Андрее, но только не это. С запугиванием дублерши я мириться не собираюсь. Она уволена…
— Синьор, — Лаури вскочила на ноги, — лучше отпустите меня, и тогда все уладится. Андрея так много значит для вас…
— Много значит? — Он замер, словно огромная грациозная пантера, удерживаемая натянутой привязью. — Потому что я — хозяин, а мои танцоры — бедные марионетки? Неужели ты думаешь, будто талант я ставлю выше человечности, сострадания, любви к ближним?
— Это же бизнес, не так ли? — устало произнесла Лаури.
— Да, просто бизнес, — вскинулся он. Он помрачнел, словно черный свитер отбросил тень на его лицо. — Я рад, что ты поняла это, потому что завтра начнешь репетировать «Жизель» с Лонцей.
Пока ошеломленная Лаури приходила в себя, надеясь, что ослышалась, Максим резко развернулся к двери.
— Вскоре Андрея покинет труппу, — бросил он через плечо. — У нее есть серьезные предложения от многих театров, так что не воображай, будто из-за тебя наши отношения дали трещину.
— Но она нуждается в вас… — беспомощно начала Лаури.
— Андрея ни в ком не нуждается, — оборвал ее Максим. — Ведь у нее нет сердца, дурочка.
Он направился по проходу, ведущему на сцену, и Лаури осталась одна. Она окинула помещение растерянным взглядом. На ширме висели ее нейлоновые чулки, на столе стояли коробочка с лентами и стаканчик с бренди. Из-за двери доносились звуки пианино. Во все щели проникал удушливый запах грима.
Когда все последствия решения Максима дошли до Лаури, колени ее подкосились, и она снова вынуждена была опуститься в кресло.
Здесь, в театре Феникса — птицы, объятой пламенем, — ей придется танцевать «Жизель». Она должна будет вспомнить все, что Максим рассказал ей об этой роли: каждое неуловимое движение, каждый нюанс, , каждый шаг. И она должна будет забыть, если сможет, каждое злое слово Андреи.
Лаури медленно оделась и покинула театр через служебный вход. Она бесцельно бродила по улицам, заглядывая в витрины и пытаясь осознать, к чему же приведет безобразная сцена с Андреей. Девушка очнулась у кафе «Мадонна» и зашла внутрь выпить чашку кофе. Она села у окна, из которого был виден «Феникс» — окруженное колоннами прекрасное старинное здание, где когда-то танцевала сама Травилла.
Люди боготворили Травиллу, но какова будет их реакция на новую «Жизель», которую ее внук представит на их суд всего через две недели?
Лаури долго пила ароматный кофе, надеясь хоть в нем найти немного тепла. Уже поднявшись на ноги, она приняла решение — и вернулась в театр, оставшись там до конца репетиции. Максим никак не прокомментировал ее поступок, но девушке показалось, что в его глазах мелькнула одобрительная искорка.
Два дня спустя Лаури получила ответ на телеграмму, которую она посылала тете Пэт. Он пришел в виде письма от их соседей, в котором говорилось: артрит так сильно изувечил руки старушки, что она не может самостоятельно написать племяннице. Она так долго молчала о болезни, потому что все-таки надеялась приехать в Венецию, но доктор категорически запрещает делать это.
«Не беспокойся обо мне, — гласило написанное под диктовку письмо. — Сконцентрируйся на своем призвании, Лаури, и постарайся блестяще выступить на сцене „Феникса“. Мне кажется, это прекрасный театр. Синьор ди Корте был так любезен, что написал мне. Он заверяет, что ты делаешь большие успехи и что он очень рассчитывает на тебя. Этот человек гораздо добрее, чем тебе кажется, моя дорогая. Я знаю, ты хочешь, чтобы я сейчас была рядом. Я тоже желаю этого всем сердцем, но обстоятельства против нас. Уверена, что ты можешь положиться на синьора ди Корте так же, как на меня. Не вешай нос! Артрит разрушил наши планы, но очень скоро ты вернешься домой и я увижу твои выступления в Лондоне. Я все время думаю о тебе, дорогая Лаури, и шлю тебе всю свою любовь, все свои лучшие пожелания и все силы, какие только могу. Танцуй для меня, дорогая, и танцуй так, как можешь только ты.
Любящая и надеющаяся на тебя тетя Пэт».
Слезы брызнули из глаз Лаури, когда она дочитала письмо до конца. Бедная тетя Пэт, вынужденная терпеть ужасную боль и все-таки ни на что не жалующаяся! Лаури еще раз просмотрела ту часть, в которой ее тетя упоминала, что Максим писал ей. Это значило очень много, и теперь Лаури стыдилась своей реакции на его поступок.
Венетта также считала Максима добрым, она явно была шокирована тем, что Лаури думает о нем по-другому.
Лаури усмехнулась, представив, что бы сказали Венетта и ее тетя, побывай они на сегодняшней репетиции в «Фениксе». Она только что вернулась из театра, где танцоры репетировали с раннего утра, и сразу же уединилась в обнесенном высокими стенами саду, чтобы спокойно прочитать письмо.
Вздохнув, Лаури сложила листок и опустила его в карман жакета. Она неважно себя чувствовала. Пальцы ног горели от бесконечных фуэте, но влажный бриз, шевелящий листья плакучих ив, приятно холодил кожу. Присев на скамейку в конце сада, Лаури попробовала расслабиться. Под старыми серыми стенами тихо шептала вода, колокола дальней церкви отбивали негромкую завораживающую мелодию.
Знает ли Максим, что ее ноги так ноют? Лаури заметила его недовольство, когда она смазала финальную серию поддержек с Микаэлем. Это так трудно, но так красиво — если все получается как надо! Но с больными ногами очень легко ошибиться…
Под тихий шелест виноградных листьев солнце спускалось все ниже и ниже, и в сад начали проникать сумерки. Девушке давно пора было возвращаться в дом, но здесь она нашла желанный покой — вдали от несмолкавших разговоров о новом сезоне и о той роли, которую ей предстоит сыграть. Каждый искренне старался помочь и поддержать дебютантку, но за общей добротой и отзывчивостью Лаури чувствовала тени сомнения.
— Не волнуйся, все будет хорошо, — твердили ей, но у танцоров всегда говорящие глаза, и Лаури понимала, что товарищи не уверены в ней.
На послеобеденной репетиции она кожей ощутила всеобщее напряжение, когда так неуклюже танцевала с Микаэлем. Теперь к натертым ногам добавилась и боль разочарования, оттого что тетя Пэт не приедет в Венецию…
Виноградные листья снова зашелестели. Вокруг по-прежнему щебетали птицы, но Лаури напряглась, услышав звук шагов. Кто-то неспешно приближался по дорожке, ведущей к ее убежищу, и вот уже смуглая рука отвела спустившиеся до земли ивовые ветви, и Лаури обнаружили.
Максим глядел на нее сверху вниз, и сумерки скрывали выражение его темных глаз.
— Я видел письмо, ожидавшее тебя в холле, — заметил он. — Как я понимаю, оно от твоей тетушки — у нее все в порядке?
— У тети сильный приступ артрита. — Лаури не могла скрыть ни беспокойства, ни сильнейшего разочарования, которые принесло ей это письмо. — Она не сможет приехать на открытие сезона.
— Сожалею — я понимаю, как сильно ты рассчитывала на ее поддержку. — Он глубоко вздохнул. — Теперь ты, конечно, чувствуешь себя жертвой — как мифические девственницы, избранные для смягчения гнева богов.
— Если вы намерены шутить, — передернуло Лаури, — то, боюсь, я не в том настроении.
— Да, — согласился он, — с тобой целый день что-то не так.
— Я устала. — Она в панике вскочила на ноги. — Это обычное нервное напряжение…
— Пойдем со мной. — Максим взял ее за руку и бесцеремонно потянул за собой. — Хочу взглянуть, что происходит с твоими ногами.
— М-мои ноги в порядке. — Лаури пыталась вырвать руку, но его пальцы были словно сделаны из стали. Она вынуждена была проследовать за ним через сад к башне и подняться по лестнице. Несколько ламп заливали мягким светом уютную комнату, слуга накрывал на стол. «На двоих», — отметила про себя Лаури.
Максим подтолкнул Лаури к софе, и она села, зная, что сопротивляться бесполезно.
— Снимай обувь и чулки, — велел он. — Давай без лишних скромностей — я на своем веку перевидал немало женских ног.
С румянцем на щеках и с испепеляющими молниями в глазах Лаури нагнулась, сняв простые туфли на плоской подошве и чулки. Она почувствовала себя беспомощным ребенком, когда Максим с холодным безразличием осмотрел ее ступни и нахмурился, увидев свежие мозоли на пальцах. Он пощупал сухожилия, самую уязвимую часть ног балерины, и гневно посмотрел на Лаури:
— Полагаю, ты танцевала бы с натертыми ногами до тех пор, пока окончательно не испортила бы их, — резко бросил он. — Твои пуанты не ручной работы, насколько я понимаю?
Она кивнула:
— Пуанты изнашиваются так быстро, что покупать готовые гораздо выгоднее.
Балерине с нежными ногами в итоге они обойдутся гораздо дороже. — Максим обернулся к слуге и отдал какое-то распоряжение на итальянском. Мужчина вышел из комнаты и вскоре вернулся с баночкой бальзама в руках. Максим передал снадобье Лаури и приказал, чтобы та растерла им ноги. — Сделай это прямо сейчас, — настаивал он, — и еще раз — перед сном. Завтра я принесу тебе новые пуанты, и обещай мне никогда не надевать ничего другого. Твои ноги слишком ценны и уязвимы, поскольку ты еще очень молода.
— Вы так беспокоитесь о моих ногах? — Лаури произнесла последние слова с дрожью в голосе, так как в этот момент приложила к горящим пальцам прохладный бальзам.
— Ты понятия не имеешь, о чем я беспокоюсь на самом деле. — В этот момент звякнула стеклянная пробка графина. — По-твоему, я забочусь о своих инвестициях.
— Разве не так, синьор? — Лаури пошевелила пальцами ног, с облегчением признав, что ей стало гораздо лучше.
— Пожалуйста, положи сюда мои инвестиции. — Максим бросил ей под ноги подушку и с ироничной улыбкой подал бокал шерри. — Мне довелось узнать, что Лонца сегодня вечером встречается с несколькими меценатами, так что ты вольна поужинать со мной.
Лаури взглянула на стол, украшенный свечами в венецианских стеклянных канделябрах и цветами.
— Я думала, вы ждете важного гостя, — растерялась она. — Я в повседневной одежде…
— Ерунда. — Его взгляд скользнул по обручу, удерживающему волосы Лаури, по ее бледному ненакрашенному лицу и маленьким босым ногам на подушке. Сам он облачился в черный превосходно сшитый смокинг и безупречно сидящие серые брюки.
— Пей свое шерри и расслабляйся, — попросил он. — Думаю, музыка нам не помешает.
Хозяин включил магнитофон, и чарующая музыка Чайковского к «Лебединому озеру» коснулась ушей Лаури, заставив ее мысленно вернуться к первой встрече с Максимом ди Корте. Тогда ученица балетной школы думала о нем как о самом страшном человеке, какого она когда-либо видела. Девушку пугали его надменное венецианское лицо, проницательные глаза и насмешливая улыбка.
Она смотрела на Максима поверх бокала шерри, пытаясь понять, угадывает ли он ее мысли.
— Вы взялись за сложное дело, синьор, решившись превратить утенка в лебедя, — горько улыбнулась она.
— Я люблю испытания, — он подался вперед, — но даже если бы ты танцевала, как лошадь, я бы все равно принял тебя.
— Потому что я чуть-чуть похожа на Травиллу? — Лаури вглядывалась в портрет, в который раз дивясь ауре, окутывавшей Травиллу. Поражала смесь поэтичности и роковой страсти в тонких чертах, в карих лучезарных глазах. — Странно, — пробормотала Лаури, — словно смотришь в воду и видишь размытое отражение.
— Когда ты наденешь костюм, в котором она танцевала Жизель, зрители подумают, будто перед ними призрак.
Лаури широко распахнула глаза. Максим невозмутимо улыбнулся.
— Да, тот самый костюм, в котором она изображена на этом портрете. Сохранился даже венок из листьев и цветов. Это поможет тебе… э-э-э… чувствовать себя не такой одинокой?
После этих слов он отвернулся и попросил слугу принести им птицу на первое. Лаури обулась, сняла жакет и скользнула в ванную, чтобы привести себя в порядок. Максим тем временем зажег свечи и выключил лампы. Запах цветов, казалось, усилился — то были бордовые оранжерейные розы, такие же чувственные, как и их аромат.
— Прелестные цветы. — Лаури снова подумала, что Максим, наверное, ждал кого-то — возможно, Венетту, — но по какой-то причине гость не смог приехать. Лаури изучала хозяина из-под густых ресниц, отметив его странную улыбку и опасный огонек в темных глазах, когда он бросил взгляд на розы, только что похваленные ею. Думал ли он о том, что они пропали зря?
Розы как женщины, — усмехнулся он. — Меняясь с каждым часом, они милее при свечах, нежели при солнечном свете. — Максим налил вино в бокалы из венецианского стекла, запомнившиеся Лаури с прошлого посещения башни. Она окинула быстрым взглядом овальную комнату с тускло блестевшими полированным деревом стенами, с книгами и с глазами Травиллы, наблюдавшими за ними с портрета. Все здесь располагало к отдыху, однако Лаури не могла расслабиться, она чувствовала напряжение, повисшее в воздухе, — такое же явное, как мерцание свечей между ней и Максимом.
Перед ней поставили блюдо с соблазнительными кусочками рыбы под винным соусом.
— За скорейшее выздоровление, твоей тетушки! — Максим поднял свой бокал. — Уверен, мыслями она будет с тобой, даже если не сможет сама присутствовать на премьере в «Фениксе» на следующей неделе. Сердце Лаури замерло.
— На следующей неделе? — через секунду переспросила она, глотнув для храбрости вина.
— Не убивайся так, если миссис Доналдсон не приедет в Венецию. — Максим поймал ее взгляд и ободряюще улыбнулся. — Тебя поддержит Лонца, да и я ни на шаг не отойду из-за кулис.
— Как Свенгали? — нервно улыбнулась Лаури.
— Нет, — охрипшим голосом неожиданно возразил Максим. — Я никогда не обманывал тебя, чтобы ты ни делала. Я только пытался проявить то, что в тебе уже есть. Дитя, неужели ты еще не поняла этого?
— Я все поняла давным-давно, — вздохнула она, немного сбитая с толку его непонятыми словами.
— Что ты имеешь в виду? — Он настороженно посмотрел на нее. — Что ты поняла?
— То, что вы всегда хотели дать миру вторую Травиллу. — Лаури мрачно уставилась в свою тарелку. — Очень надеюсь, синьор, что оправдаю ваши надежды.
Максим молчал, и Лаури наконец осмелилась взглянуть на него. Он вертел в длинных смуглых пальцах пустой бокал, и странная усмешка играла на его губах.
— Пообещай мне, — попросил он, — что навсегда останешься такой простой и безыскусной, как сейчас.
С легкостью, — невесело улыбнулась Лаури, теребя в пальцах упавший розовый лепесток. — Гадкому утенку не так-то легко превратиться в прекрасного лебедя, синьор.
— Кстати, о лебедях, — загадочно улыбнулся Максим. — Лоренцо как раз приготовил нам одного.
— Я не верю вам, — выдохнула Лаури. — Какая дикость!
— Лучше бы тебе не говорить этого Лоренцо, — откровенно смеялся Максим. — Он очень гордится этой птицей — такой белой, с клубнично-красным клювом. Лоренцо клялся, что блюдо — пальчики оближешь!
— Я не буду есть, — заявила Лаури и с опаской покосилась на Лоренцо, когда тот подал традиционное жаркое с картофелем и другими овощами, тушенными в соусе.
Максим посмеивался, словно задумал какую-то шутку. В конце концов венецианец не выдержал и что-то приказал слуге по-итальянски. Лоренцо поставил перед Лаури тарелку, затем торопливо вышел и вернулся, торжественно держа перед собой блюдо с лебедем, сделанным из ванильного и клубничного мороженого. Гордая птица плыла по озеру из виноградного желе.
— Лоренцо сделал его специально для тебя, — пояснил Максим.
— Для меня? — Лаури изумленно посмотрела на него, потом на Лоренцо и, наконец, на алые розы. На мгновение девушке показалось, будто она задыхается в их аромате, но тут же с легким вздохом Лаури вернулась к реальности. — Это очень милый лебедь, Лоренцо, — улыбнулась она. — Даже грустно его есть.
— Будет еще более грустно, если мы позволим этому шедевру растаять, — заметил Максим. — Нельзя сохранить радугу, звуки музыки или лебедя, сделанного из мороженого, дитя мое. Когда ты станешь старше, то научишься любить и отпускать.
Лоренцо вышел из комнаты, осторожно унося лебедя в холодильник до десерта.
— А вы уже научились, синьор? — решилась спросить Лаури. — Любить — и отпускать?
— Если бы, — почти серьезно ответил он. — Нельзя все время хвататься за счастье, это все равно что пытаться удержать в кулаке воду или луч солнца. Они просто утекают сквозь пальцы… но вернемся же к нашей телятине, пока она не остыла.
Лаури склонилась над тарелкой и послушно принялась за еду. Теперь она уже не видела глаз собеседника, однако слишком хорошо помнила их. «Я могу любить и отпустить», — прочла она в его взгляде. Значило ли это, что Максим считал, будто Венетта не найдет в себе сил справиться со своими воспоминаниями? Что она не сможет стать свободной и полюбить снова?
— Телятина изумительна — еще немного вина, Лаурина? — Максим вопросительно взглянул на гостью.
— Нет, у меня осталась половина бокала, синьор.
— Тогда допей его поскорее.
— Хорошо, — отозвалась девушка, вновь подчиняясь ему. «Лаурина» — так ее называла Венетта.
Они разделались с ванильно-клубничным лебедем, после чего послушали романтические фортепьянные сонаты. После этого Максим решил, что балерине давно пора ложиться, и проводил ее в другую половину палаццо. Когда Максим открыл дверь, ветерок прикоснулся к лицу Лаури, и она содрогнулась. Ощущение было такое, будто ледяные пальцы притронулись к ее коже, поэтому она инстинктивно отпрянула к Максиму.
— Что случилось? — От его дыхания чуть шевельнулись волосы.
— О, — Лаури нервно засмеялась, — мне порой кажется, будто в палаццо обитают призраки.
— Все старые дома населены привидениями, — В тусклом свете настенных фонарей Максим развернул Лаури к себе и внимательно вгляделся в ее бледное перепуганное лицо. — Как странны люди, как суеверны и уязвимы, — пробормотал он. — Мышь заскребется в темноте — а мы уже слышим шаги. По каменному полу дунул сквозняк, а нам уже кажется, будто это шорох шелковых юбок средневековой леди. Я сам слышал столько таинственных звуков.
Они неотъемлемая часть любого венецианского палаццо на воде, и уверяю тебя: это все шутки твоего богатого воображения.
— Конечно. — Лаури отодвинулась от него, высвободив тонкое запястье. — Спокойной ночи, синьор.
— Спокойной ночи, синьорина. — Он поднес ее руки к губам и поцеловал каждую. — Ты не поедешь завтра на репетицию вместе со всеми, потому что я хочу, чтобы ты привыкла к новым пуантам. Не забыла бальзам?
— Он у меня в кармане, — с улыбкой ответила она. Это так похоже на него — целовать ей руки и одновременно беспокоиться о ее бесценных для балета ногах. — Спасибо вам за него. Мне уже немного лучше.
— Рад это слышать — а теперь иди и ложись спать.
Она переступила через порог и на мгновение оглянулась. Высокий и смуглый Максим стоял у подножия своей башни, и, может, причиной была игра теней, но он показался ей очень одиноким.
Глава 10
Наконец, вечер настал. За сценой было шумно, царило всеобщее возбуждение и напряжение, служители двигали декорации, мелькали взволнованные балерины.
Ряды и ложи по другую сторону сцены постепенно заполняла нарядная публика. Билетеры красовались в расшитых золотом ливреях и париках, повсюду слышался шелест шелков, мерцали драгоценности, казалось, в воздухе парит неосязаемое предчувствие волшебства, которое всегда дарит балет тем, кто любит искусство.
Все знали, что вместо Лидии Андреи роль Жизели будет исполнять неизвестная юная балерина, и к обычному оживлению перед закрытым занавесом добавлялось еще и нескрываемое чувство любопытства. «Это англичанка, и очень молоденькая…», «…она еще никогда не исполняла главных партий…», «…первое выступление перед публикой…» «…ее выбрали, потому что она похожа на Травиллу ди Корте…»
— Да, но никто не обладает таким неземным очарованием, — возражали те, кто помнил Травиллу.
Лаури в гримерной каждым своим нервом чувствовала, что каждый из них должен был думать и говорить. Бледная как полотно, она подводила темно-золотистые глаза, от чего они стали необыкновенно большими. Голые электрические лампочки вокруг зеркала высвечивали каждую черточку ее лица и длинную, тонкую шею. Сегодня этой шее предстоит встретить меч славы… или резкий нож осуждения.
Она боялась и была совершенно одна, так как Максим отвел ей маленькую гримерную в самом конце коридора, вдали от суматохи остальных. «Тебе необходимо успокоиться перед выходом, — объяснил он. — Другие уже привыкли к премьерам, и для них это как бокал вина. Ты — другое дело».
Он не стал развивать эту тему, но Лаури поняла, что он имел в виду. Он не сомневался во всех остальных вплоть до последнего пируэта… но когда на сцену «Феникса» выйдет она — все пойдет по воле богов: или она будет танцевать прекрасно, или их ждет провал.
Ряды и ложи по другую сторону сцены постепенно заполняла нарядная публика. Билетеры красовались в расшитых золотом ливреях и париках, повсюду слышался шелест шелков, мерцали драгоценности, казалось, в воздухе парит неосязаемое предчувствие волшебства, которое всегда дарит балет тем, кто любит искусство.
Все знали, что вместо Лидии Андреи роль Жизели будет исполнять неизвестная юная балерина, и к обычному оживлению перед закрытым занавесом добавлялось еще и нескрываемое чувство любопытства. «Это англичанка, и очень молоденькая…», «…она еще никогда не исполняла главных партий…», «…первое выступление перед публикой…» «…ее выбрали, потому что она похожа на Травиллу ди Корте…»
— Да, но никто не обладает таким неземным очарованием, — возражали те, кто помнил Травиллу.
Лаури в гримерной каждым своим нервом чувствовала, что каждый из них должен был думать и говорить. Бледная как полотно, она подводила темно-золотистые глаза, от чего они стали необыкновенно большими. Голые электрические лампочки вокруг зеркала высвечивали каждую черточку ее лица и длинную, тонкую шею. Сегодня этой шее предстоит встретить меч славы… или резкий нож осуждения.
Она боялась и была совершенно одна, так как Максим отвел ей маленькую гримерную в самом конце коридора, вдали от суматохи остальных. «Тебе необходимо успокоиться перед выходом, — объяснил он. — Другие уже привыкли к премьерам, и для них это как бокал вина. Ты — другое дело».
Он не стал развивать эту тему, но Лаури поняла, что он имел в виду. Он не сомневался во всех остальных вплоть до последнего пируэта… но когда на сцену «Феникса» выйдет она — все пойдет по воле богов: или она будет танцевать прекрасно, или их ждет провал.