Она вздохнула и снова задалась вопросом, чего она лишена, с точки зрения темноглазого Максима. В любом случае он сказал это Андрее не только для того, чтобы та успокоилась и размурлыкалась.
В последующие дни Лаури с головой погрузилась в изнурительные упражнения в комнате, скромную обстановку которой составляли несколько стульев, огромное зеркало во всю стену и станок. Эти занятия с Максимом ди Корте длились по два часа в день, после чего учитель с ученицей присоединялись к остальным членам труппы. Они пили кофе и затем репетировали с Бруно балеты, запланированные на следующий сезон. Бальный зал палаццо превратился в просторную и удобную репетиционную комнату.
Танцоры превратились в дружную группу людей, проводивших большую часть времени вместе. Они разговаривали о балете, до полуночи засиживаясь в комнатах друг у друга, обсуждали взаимные ошибки, чинили пуанты, ссорились и мирились.
Но не все время отдавалось работе. Они любили Венецию и поэтому нередко устраивали лодочные прогулки. По вечерам многие отправлялись ужинать в близлежащее кафе, в котором звучала венецианская музыка и царила дружеская, неформальная обстановка.
Вскоре для Лаури стало вполне очевидно, что подруги видят в ней «маленькую подружку» Микаэля Лонцы. Несколько красоток, гораздо более привлекательных, нежели Лаури, открыто завидовали ей, другие просто дивились. Но все в один голос просили ее быть начеку, поскольку Пантера — опасный ловелас, и к тому же весьма непостоянный.
Лаури и сама давно догадалась об этом, но она хотела как можно лучше узнать Венецию, а Микаэлю, похоже, нравилось показывать ей окрестности.
Порой, когда они оказывались наедине в изумительном старом дворике или плыли в гондоле, в его глазах появлялся порочный блеск. В эти минуты Лаури, казалось, могла прочесть его мысли.
— Если предел твоих мечтаний, Микаэль, — множество дурацких поцелуев, тогда найди себе другую спутницу, — заявила Лаури однажды, вечером. — Поцелуи хороши для влюбленных. Можешь считать меня старомодной, но это мое убеждение.
— Как ты узнаешь, влюблена или нет, раз не даешь мужчине поцеловать себя? — подкалывал он.
— Я не куплюсь на это, коварный Мик, — парировала Лаури. — Влюбиться — серьезный поступок, а я не собираюсь менять свою жизнь, пока мне не исполнится по крайней мере двадцать один год. Кто знает, может быть, мне вообще не придется об этом задумываться.
— Вам придется прикусить язычок еще до того, как мы покинем Венецию, мисс Чопорность, — предупредил он. — Знаешь ли ты, что два человека, идеально танцующие вместе, находятся на грани того, чтобы влюбиться друг в друга?
— По мнению синьора ди Корте, я танцую далеко не идеально, — усмехнулась она. — Я была проинформирована о том, что, если проведу пять минут на сцене так, как начинала наши па из «Ларлин», он вышвырнет меня из труппы.
— Сомневаюсь, крошка. — Микаэль прислонился к статуе в нише на площади Святого Марка, где они спрятались от начавшего накрапывать дождика. — Когда в следующий раз увидишь маэстро, присмотрись к его упрямому подбородку. Мужчины расцветают, преодолевая барьеры, а ты, будучи женщиной, обеспечиваешь упорному венецианцу еще большие трудности, чем я. Много лет назад я согласился расстаться со своим бродяжьим прошлым, чтобы он сделал из меня настоящего танцора. Если бы ты только знала, на кого я был тогда похож, Нижинка!
— Я думаю, что ты загребал башмаками пыль везде, куда ступала нога человека, — рассмеялась она. — Маэстро было нелегко приручить тебя, если, конечно, тебя вообще можно приручить.
— Временами у нас едва не доходило до драк, — признался Микаэль. — Он тогда гонял меня до полусмерти, а когда наши мнения расходились, мы страшно ругались по-итальянски. Нас снова и снова тянет иногда скрестить шпаги, но он делает из меня то, что задумал, лепит балетного танцора из бродяги-цыгана, который рассчитывал лишь на легкие деньги и стакан вина к обеду.
Странно, — пробормотала Лаури, — временами преклоняться перед человеком, временами ненавидеть его. Не важно, что мы думаем о своих фуэте или пируэтах, он всегда сочтет их несовершенными. В такие моменты мне хочется запустить в него чем-нибудь тяжелым, но когда я сделаю фуэте так, как он хочет, то понимаю, что он был прав. Его невозможно привести в бешенство, и он никогда не устает. Иногда я едва не падаю от усталости, но разве его это волнует? Нет! «Выпей кофе, — прорычит. — Ты молода, скоро придешь в себя и восстановишь силы».
Микаэль расхохотался во все горло, и капли дождя, сверкающие в его волосах, разлетелись во все стороны. Его смех раскатился по пустынной площади, на которой кроме них остались лишь голуби, притулившиеся под каменными карнизами, да мокрые, блестящие камни тротуаров. Каналы, подернутые дымкой, навевали меланхолию.
— Мне кажется, ты очень многогранная, Лаури, — подарил он ей нежный взгляд. — Ты так глубока, что снова и снова выдаешь что-то совершенно неожиданное. Девушка «на грани страсти и поэзии», как сказал когда-то Оскар Уайльд. Ты до сих пор остаешься для меня загадкой, тайной за семью печатями. Видишь ли, я бы не отправился с тобой ни в одно из наших венецианских путешествий, если бы хотел раскусить тебя, как остальных. Ты не такая, как другие. Мне нравится просто быть с тобой, смотреть, как светятся твои глаза в полумраке старых церквей, как ты не можешь спокойно пройти мимо полосатой кошки и бежишь, как суеверная колдунья, от черных.
— Я обожаю кошек, — запротестовала Лаури. — Просто не люблю, когда черные коты перебегают мне дорогу.
— А еще ты стучишь по дереву, — не унимался он, сверкая глазами в сгущающейся тьме. — Вы, женщины, очень впечатлительны. Оглянись вокруг — разве на этот балкон в дождливых сумерках не могла выйти Джульетта? Отелло проходил вон под той аркой… а здесь рыцари в латах собирались в поход…
С легкой дрожью Лаури вынуждена была согласиться. На исходе дня атмосфера здесь воцарилась действительно почти сверхъестественная, словно сказка сошла на землю в этот фиолетовый час. Дождь оставил на площади лужи, в которых купались голуби, и это зрелище развеселило спутников. Фонари стали один за другим зажигаться вдоль побережья, и легкий вечерний бриз, словно холодный шелк, пробежал по площади.
— Нам пора отправляться домой, — с сожалением проговорила она.
— Думаю, мы могли бы поужинать в кафе «У трех фонтанов», — предложил он. — Ты ведь никогда не была там, Лаури. В этом чудесном тихом месте вкусная еда, и мы спокойно угостимся, не слушая болтовни о балете.
— Но ты же любишь балет больше жизни! — воскликнула она.
— Я люблю танцевать, но не могу обойтись только искусством, — улыбнулся он. — Мне нравится музыка Равеля, книги Томаса Манна и теоретические дискуссии с Максимом — но не все же время! Сегодня я хочу обедать у «Трех фонтанов», любоваться звездами, отражающимися в воде, и чувствовать себя мужчиной рядом с прелестной девушкой. Неужели ты не хочешь этого?
«Да», — ответила Лаури самой себе. Она хочет забыть о балете хотя бы на несколько часов… освободиться от опеки человека, считающего себя ее хозяином. Контролирующего каждое ее движение, каждое желание, словно она марионетка без признаков человеческих чувств. «Ты не устала! — заявляет он. — Давай еще раз повторим па-дебаск[10], и на этот раз работай ногами грациознее, а то они у тебя словно связки сельдерея!»
Иногда Лаури казалось, будто у венецианца каменное сердце. Для него не имело значения, что она тоскует по дому; что Андрея терпеть не может британскую конкурентку, — его волновал только танец.
«Твое тело — все равно что скрипка для музыканта, — повторял он. — Заботься о нем, береги ноги, никогда не надевай разорванные пуанты и всегда вытирай пот, закончив упражнения или репетицию».
«Настоящий балет должен быть волшебным сочетанием стиля, остроумия и колдовства, — подчеркивал он, — иначе получится статичная плоская картинка вместо живой трехмерной».
Авторитет ди Корте как учителя был огромен, Лаури и в голову не приходило возражать ему. День за днем улучшалась ее техника, и девушка неохотно признала: если и существовало что-то, чего он не знал о балете, так это только то, что в рубиновом перстне, который носила его прима, хранился яд.
Они, девушки, знали страшный секрет перстня. Виола однажды заметила его на тумбочке Андреи и как следует рассмотрела украшение. Маленький проем под рубином теперь пустовал, но давным-давно, во времена Борджиа[11], достаточно было лишь незаметно шевельнуть пальцем, чтобы высыпать смертельное содержимое в бокал недруга.
Лаури пыталась понять, как женщина может носить на пальце драгоценное орудие убийства, когда Микаэль повысил голос, подзывая проплывающую мимо гондолу.
— Скорее! — Он взял спутницу за руку, и они побежали через площадь к ожидающей их лодке, напоминающей лебедя.
— Мы одеты не для ресторана, — вспомнила она, когда Микаэль помогал ей сесть в гондолу. На девушке красовались жакет с юбкой и сдвинутый набок бархатный берет. Танцор тоже был облачен в повседневную одежду.
— Это Венеция, здесь люди одеваются, как им нравится, не придерживаясь строгих правил. — Микаэль грациозно откинулся на черную спинку сиденья, и крик гондольера, предупреждающий пассажиров о приближающемся мосте, разлетелся по поверхности воды.
Проплывая под сумрачными, загадочными мостами мимо византийского собора Святого Марка, гребец счел, будто везет влюбленную парочку, и решил исполнить для них серенаду. Парень обладал грубоватым, но сильным и красивым голосом. Очарованная Лаури вслушивалась, как звучит его песня, отражаясь эхом от стен древних палаццо, уединенных складов и заводов, продукция которых громоздилась над их головой.
Гондольер с улыбкой глядел на Лаури, продолжая старинную венецианскую песню, советующую девушкам венчаться совсем юными, пока листья на деревьях еще зелены; влюбляться, потому что молодость скоро пройдет.
Песня гондольера утихла, и лишь плеск его огромного весла раздавался в тишине. Но Лаури все здесь нравилось, и ее глаза сияли мягким светом, когда она озиралась по сторонам, жадно вдыхая воздух старинных стен и вглядываясь в отблески, танцевавшие на воде. Раньше ей и в голову не могло прийти, что Венеция может быть столь удивительна, столь прекрасна во всех своих проявлениях.
Неудивительно, что Максим ди Корте привозил своих танцоров сюда, чтобы они отдохнули и подготовились к новому сезону. Хотя Лаури до сих пор не понимала этого человека, она уяснила, что как директор труппы он был выше всяких похвал. Он знал все нужды и чаяния танцоров, словно свои собственные; венецианец понимал, что актеров переполняли эмоции и образы, которые они выплескивали на сцене.
Венеция стала для труппы идеальным местом. Они репетировали под колокольный звон, раскатывающийся по каналам, и не жалея сил готовились к новому сезону.
— Ты подозрительно спокойна. — Голос Микаэля пробудил Лаури от ее мечтаний, и она улыбнулась, подумав, что ее спутнику пошел бы темный плащ, а еще бархатная жилетка и лиловый берет.
Ответная улыбка появилась в его глазах.
— Рада, что согласилась пойти со мной к «Трем фонтанам»?
— Я согласилась? — весело удивилась она. — Мне кажется, цыган, что ты похитил меня.
— Что цыгану нравится, душа моя, то он и крадет. — Он осторожно взял ее за руку. Лаури взглянула на высокую темную фигуру гондольера, возвышающегося над ними, и у нее защемило сердце. На короткий миг девушке почудилось, что это Максим ди Корте стоял здесь, напоминая ей о невыполненных обязательствах.
— Микаэль, — выдохнула она, — сегодня в палаццо ждут важных гостей. Подразумевается, что мы все должны присутствовать на званом вечере.
— Я помню, — кивнул он, — но на этих светских вечеринках всегда так скучно. Разве тебе они нравятся?
— Это никого не интересует. — Ее кулачок замер в его руке, как пойманная птичка. — Синьор ди Корте разозлится на нас — другие-то будут на месте…
— Ну, в этом случае он и не заметит нашего отсутствия. — Микаэль сжал ее руку. — Расслабься, Лаури. Он будет слишком занят своими гостями, чтобы думать о беглецах. В Максиме просто дают о себе знать феодальные корни, вот он и желает блеснуть своими вассалами перед меценатами, финансирующими его компанию.
— Ты хочешь сказать, что, с его точки зрения, это хороший тон — показать инвесторам, на что идут их деньги? — нахмурилась Лаури.
— Именно, крошка. — Микаэль зло подмигнул ей. — Танцоры Максима ди Корте — всего лишь язычки пламени, завлекающие мотыльков. Ни на что большее нам не приходится рассчитывать на этих званых вечерах в палаццо.
— Тогда я рада, что мы избавлены от этого унижения. — Лаури больше не беспокоилась о том, что она так легкомысленно забыла про званый вечер, который устраивался в честь графини Риффини и нескольких ее друзей. Подумать только — еще вчера одна мысль об их титулах и заслугах заставляла ее нервничать.
Смотри, мы приближаемся к «Трем фонтанам». — Микаэль показал на просвет среди деревьев на маленьком острове, и Лаури расслышала дивную музыку, разносящуюся по воде.
Спустя несколько минут их гондола ткнулась в каменный причал. Микаэль расплатился с гребцом и выскочил на берег, чтобы подать Лаури руку с омываемых водой ступенек.
— Ужин на острове гораздо приятнее скучной вечеринки, — засмеялась она. — У тебя проскальзывают изумительные идеи, Микаэль.
— Рад слышать, что сумел угодить даже вам, строгая английская мисс. — Микаэль повлек оживившуюся спутницу туда, откуда слышалась музыка и виднелся свет фонарей знаменитого кафе под открытым небом. Столики были расставлены прямо между деревьями, и улыбающийся официант усадил их рядом с фонтаном. Лаури залюбовалась изображениями нимф с фавнами и белыми кувшинками, плавающими прямо в воде.
Воздух был пропитан ароматом душистых цветов, а на столике в вазочке красовались скромные и милые лилии, слегка бархатистые на ощупь.
— Райский сад, — улыбнулась она Микаэлю. — Понюхай, как пахнет.
— Больше всего мне понравится запах хорошего ужина. Чем бы нам себя порадовать? — Он с энтузиазмом открыл меню. — М-м-м, как насчет океанской рыбы и изысканного фалерно для начала? К рыбе подойдут спагетти, я думаю — они кладут в них томаты, масло и немного лука — пальчики оближешь.
Блюдо оказалось действительно вкусным, хотя поначалу капризные спагетти норовили соскользнуть с вилки Лаури, и тогда Микаэль показал сотрапезнице, как надо расправляться с непослушными «червячками» и как держать при этом вилку. А чудесное вино, по его словам, радовало тонким вкусом еще древних римлян.
Они наслаждались обедом на острове, слушая музыкантов, перемещавшихся от столика к столику, всматриваясь в гондолы, скользящие мимо черными лебедями.
Микаэль и Лаури чокнулись своими бокалами, со смехом представляя себе, как их товарищи в это время блистают своими талантами перед графиней.
— Ненавижу крахмальные рубашки и хорошие манеры, — признался Микаэль, когда официант принес персиковый десерт. — Дайте мне свободу! Дайте мне радость и любовь. Ты согласна, душа моя, что это самые главные вещи в жизни?
Лаури тоже считала любовь важной вещью, но она сомневалась, что ее представления об этом чувстве разделяет ее компаньон.
— Персики с миндалем восхитительны, — ушла она от опасной темы. — В них есть что-то дикое, языческое.
— Я рад, душа моя, что в тебе проснулось язычество, — задумчиво ответил он. — Я постепенно открываю тебя, Лаури, словно снимая лепестки с чертополоха.
— Какое колоритное сравнение, — рассмеялась девушка. — Я так колюча?
— Как маленький ежик, — сдержанно улыбнулся он. — Хочешь, чтобы я говорил тебе только комплименты?
— Не стоит. Лучше займись своими персиками с миндалем.
— Неужели боишься, что тебе это понравится? — Он рассматривал освещенную фонарями собеседницу — витающую в облаках и вызывающе юную. Ее нежные губы слегка покраснели от вина, которое они только что пили, — напитка мечтаний, юности и грусти. — Думаешь, я не вижу, как ты страдаешь и борешься с собственной тоской только ради того, чтобы порадовать тетю… и важного синьора, который видит в тебе вторую Травиллу?
— Пожалуйста, Микаэль. — Лаури вздрогнула, будто прикоснулась к призраку, и очарование вечера словно растаяло в воздухе. — Я не Травилла. Мне не хватает ее таланта — или чего-то еще.
Разве ты не видела ее портрет в башне Максима? — Микаэль подался вперед. — Иногда, при подходящем освещении, у тебя такое же выражение лица, и ресницы отбрасывают на щеки такие же тени. Да ты точно сошла с этой картины! Я подметил это тем вечером, когда мы впервые разговаривали на корабле. Максим не мог не заметить сходства. Представляю, как забилось его холодное сердце, когда он выяснил, что ты тоже танцуешь.
— Замолчи! — Она вскочила на ноги. — Я хочу домой!
— Домой? — Глаза Микаэля сузились. — В Англию?
Лаури уставилась на него, ощутив вдруг дикую, невыносимую тоску по родной Британии, по тете, по тишине и мирному течению жизни, которую они вели в коттедже.
— Нет, глупый. — Она с трудом изобразила на лице улыбку. — Домой в палаццо.
Когда они наконец вернулись в палаццо, уже совсем стемнело. Званый вечер давно закончился, и нигде не горело ни огонька… кроме освещенного узкого окна наверху башни.
Выстроенная много десятилетий назад, при свете звезд эта башня казалась особенно высокой и причудливой. Микаэль заметил, как Лаури опасливо взглянула наверх, и насмешливо улыбнулся.
— Что такое? — фыркнул он. — Боишься, что хозяин поджидает нас, чтобы задать взбучку?
— Конечно нет, — ответила Лаури, хотя именно это не шло у нее из головы.
— Ну признайся же, что боишься его!
— Я не из пугливых. — Она ускорила шаг и первой вошла в палаццо. Девушке противно было признаться даже самой себе, что она с ужасом думает о завтрашнем уроке со своим суровым директором.
Глава 6
В последующие дни Лаури с головой погрузилась в изнурительные упражнения в комнате, скромную обстановку которой составляли несколько стульев, огромное зеркало во всю стену и станок. Эти занятия с Максимом ди Корте длились по два часа в день, после чего учитель с ученицей присоединялись к остальным членам труппы. Они пили кофе и затем репетировали с Бруно балеты, запланированные на следующий сезон. Бальный зал палаццо превратился в просторную и удобную репетиционную комнату.
Танцоры превратились в дружную группу людей, проводивших большую часть времени вместе. Они разговаривали о балете, до полуночи засиживаясь в комнатах друг у друга, обсуждали взаимные ошибки, чинили пуанты, ссорились и мирились.
Но не все время отдавалось работе. Они любили Венецию и поэтому нередко устраивали лодочные прогулки. По вечерам многие отправлялись ужинать в близлежащее кафе, в котором звучала венецианская музыка и царила дружеская, неформальная обстановка.
Вскоре для Лаури стало вполне очевидно, что подруги видят в ней «маленькую подружку» Микаэля Лонцы. Несколько красоток, гораздо более привлекательных, нежели Лаури, открыто завидовали ей, другие просто дивились. Но все в один голос просили ее быть начеку, поскольку Пантера — опасный ловелас, и к тому же весьма непостоянный.
Лаури и сама давно догадалась об этом, но она хотела как можно лучше узнать Венецию, а Микаэлю, похоже, нравилось показывать ей окрестности.
Порой, когда они оказывались наедине в изумительном старом дворике или плыли в гондоле, в его глазах появлялся порочный блеск. В эти минуты Лаури, казалось, могла прочесть его мысли.
— Если предел твоих мечтаний, Микаэль, — множество дурацких поцелуев, тогда найди себе другую спутницу, — заявила Лаури однажды, вечером. — Поцелуи хороши для влюбленных. Можешь считать меня старомодной, но это мое убеждение.
— Как ты узнаешь, влюблена или нет, раз не даешь мужчине поцеловать себя? — подкалывал он.
— Я не куплюсь на это, коварный Мик, — парировала Лаури. — Влюбиться — серьезный поступок, а я не собираюсь менять свою жизнь, пока мне не исполнится по крайней мере двадцать один год. Кто знает, может быть, мне вообще не придется об этом задумываться.
— Вам придется прикусить язычок еще до того, как мы покинем Венецию, мисс Чопорность, — предупредил он. — Знаешь ли ты, что два человека, идеально танцующие вместе, находятся на грани того, чтобы влюбиться друг в друга?
— По мнению синьора ди Корте, я танцую далеко не идеально, — усмехнулась она. — Я была проинформирована о том, что, если проведу пять минут на сцене так, как начинала наши па из «Ларлин», он вышвырнет меня из труппы.
— Сомневаюсь, крошка. — Микаэль прислонился к статуе в нише на площади Святого Марка, где они спрятались от начавшего накрапывать дождика. — Когда в следующий раз увидишь маэстро, присмотрись к его упрямому подбородку. Мужчины расцветают, преодолевая барьеры, а ты, будучи женщиной, обеспечиваешь упорному венецианцу еще большие трудности, чем я. Много лет назад я согласился расстаться со своим бродяжьим прошлым, чтобы он сделал из меня настоящего танцора. Если бы ты только знала, на кого я был тогда похож, Нижинка!
— Я думаю, что ты загребал башмаками пыль везде, куда ступала нога человека, — рассмеялась она. — Маэстро было нелегко приручить тебя, если, конечно, тебя вообще можно приручить.
— Временами у нас едва не доходило до драк, — признался Микаэль. — Он тогда гонял меня до полусмерти, а когда наши мнения расходились, мы страшно ругались по-итальянски. Нас снова и снова тянет иногда скрестить шпаги, но он делает из меня то, что задумал, лепит балетного танцора из бродяги-цыгана, который рассчитывал лишь на легкие деньги и стакан вина к обеду.
Странно, — пробормотала Лаури, — временами преклоняться перед человеком, временами ненавидеть его. Не важно, что мы думаем о своих фуэте или пируэтах, он всегда сочтет их несовершенными. В такие моменты мне хочется запустить в него чем-нибудь тяжелым, но когда я сделаю фуэте так, как он хочет, то понимаю, что он был прав. Его невозможно привести в бешенство, и он никогда не устает. Иногда я едва не падаю от усталости, но разве его это волнует? Нет! «Выпей кофе, — прорычит. — Ты молода, скоро придешь в себя и восстановишь силы».
Микаэль расхохотался во все горло, и капли дождя, сверкающие в его волосах, разлетелись во все стороны. Его смех раскатился по пустынной площади, на которой кроме них остались лишь голуби, притулившиеся под каменными карнизами, да мокрые, блестящие камни тротуаров. Каналы, подернутые дымкой, навевали меланхолию.
— Мне кажется, ты очень многогранная, Лаури, — подарил он ей нежный взгляд. — Ты так глубока, что снова и снова выдаешь что-то совершенно неожиданное. Девушка «на грани страсти и поэзии», как сказал когда-то Оскар Уайльд. Ты до сих пор остаешься для меня загадкой, тайной за семью печатями. Видишь ли, я бы не отправился с тобой ни в одно из наших венецианских путешествий, если бы хотел раскусить тебя, как остальных. Ты не такая, как другие. Мне нравится просто быть с тобой, смотреть, как светятся твои глаза в полумраке старых церквей, как ты не можешь спокойно пройти мимо полосатой кошки и бежишь, как суеверная колдунья, от черных.
— Я обожаю кошек, — запротестовала Лаури. — Просто не люблю, когда черные коты перебегают мне дорогу.
— А еще ты стучишь по дереву, — не унимался он, сверкая глазами в сгущающейся тьме. — Вы, женщины, очень впечатлительны. Оглянись вокруг — разве на этот балкон в дождливых сумерках не могла выйти Джульетта? Отелло проходил вон под той аркой… а здесь рыцари в латах собирались в поход…
С легкой дрожью Лаури вынуждена была согласиться. На исходе дня атмосфера здесь воцарилась действительно почти сверхъестественная, словно сказка сошла на землю в этот фиолетовый час. Дождь оставил на площади лужи, в которых купались голуби, и это зрелище развеселило спутников. Фонари стали один за другим зажигаться вдоль побережья, и легкий вечерний бриз, словно холодный шелк, пробежал по площади.
— Нам пора отправляться домой, — с сожалением проговорила она.
— Думаю, мы могли бы поужинать в кафе «У трех фонтанов», — предложил он. — Ты ведь никогда не была там, Лаури. В этом чудесном тихом месте вкусная еда, и мы спокойно угостимся, не слушая болтовни о балете.
— Но ты же любишь балет больше жизни! — воскликнула она.
— Я люблю танцевать, но не могу обойтись только искусством, — улыбнулся он. — Мне нравится музыка Равеля, книги Томаса Манна и теоретические дискуссии с Максимом — но не все же время! Сегодня я хочу обедать у «Трех фонтанов», любоваться звездами, отражающимися в воде, и чувствовать себя мужчиной рядом с прелестной девушкой. Неужели ты не хочешь этого?
«Да», — ответила Лаури самой себе. Она хочет забыть о балете хотя бы на несколько часов… освободиться от опеки человека, считающего себя ее хозяином. Контролирующего каждое ее движение, каждое желание, словно она марионетка без признаков человеческих чувств. «Ты не устала! — заявляет он. — Давай еще раз повторим па-дебаск[10], и на этот раз работай ногами грациознее, а то они у тебя словно связки сельдерея!»
Иногда Лаури казалось, будто у венецианца каменное сердце. Для него не имело значения, что она тоскует по дому; что Андрея терпеть не может британскую конкурентку, — его волновал только танец.
«Твое тело — все равно что скрипка для музыканта, — повторял он. — Заботься о нем, береги ноги, никогда не надевай разорванные пуанты и всегда вытирай пот, закончив упражнения или репетицию».
«Настоящий балет должен быть волшебным сочетанием стиля, остроумия и колдовства, — подчеркивал он, — иначе получится статичная плоская картинка вместо живой трехмерной».
Авторитет ди Корте как учителя был огромен, Лаури и в голову не приходило возражать ему. День за днем улучшалась ее техника, и девушка неохотно признала: если и существовало что-то, чего он не знал о балете, так это только то, что в рубиновом перстне, который носила его прима, хранился яд.
Они, девушки, знали страшный секрет перстня. Виола однажды заметила его на тумбочке Андреи и как следует рассмотрела украшение. Маленький проем под рубином теперь пустовал, но давным-давно, во времена Борджиа[11], достаточно было лишь незаметно шевельнуть пальцем, чтобы высыпать смертельное содержимое в бокал недруга.
Лаури пыталась понять, как женщина может носить на пальце драгоценное орудие убийства, когда Микаэль повысил голос, подзывая проплывающую мимо гондолу.
— Скорее! — Он взял спутницу за руку, и они побежали через площадь к ожидающей их лодке, напоминающей лебедя.
— Мы одеты не для ресторана, — вспомнила она, когда Микаэль помогал ей сесть в гондолу. На девушке красовались жакет с юбкой и сдвинутый набок бархатный берет. Танцор тоже был облачен в повседневную одежду.
— Это Венеция, здесь люди одеваются, как им нравится, не придерживаясь строгих правил. — Микаэль грациозно откинулся на черную спинку сиденья, и крик гондольера, предупреждающий пассажиров о приближающемся мосте, разлетелся по поверхности воды.
Проплывая под сумрачными, загадочными мостами мимо византийского собора Святого Марка, гребец счел, будто везет влюбленную парочку, и решил исполнить для них серенаду. Парень обладал грубоватым, но сильным и красивым голосом. Очарованная Лаури вслушивалась, как звучит его песня, отражаясь эхом от стен древних палаццо, уединенных складов и заводов, продукция которых громоздилась над их головой.
Гондольер с улыбкой глядел на Лаури, продолжая старинную венецианскую песню, советующую девушкам венчаться совсем юными, пока листья на деревьях еще зелены; влюбляться, потому что молодость скоро пройдет.
Песня гондольера утихла, и лишь плеск его огромного весла раздавался в тишине. Но Лаури все здесь нравилось, и ее глаза сияли мягким светом, когда она озиралась по сторонам, жадно вдыхая воздух старинных стен и вглядываясь в отблески, танцевавшие на воде. Раньше ей и в голову не могло прийти, что Венеция может быть столь удивительна, столь прекрасна во всех своих проявлениях.
Неудивительно, что Максим ди Корте привозил своих танцоров сюда, чтобы они отдохнули и подготовились к новому сезону. Хотя Лаури до сих пор не понимала этого человека, она уяснила, что как директор труппы он был выше всяких похвал. Он знал все нужды и чаяния танцоров, словно свои собственные; венецианец понимал, что актеров переполняли эмоции и образы, которые они выплескивали на сцене.
Венеция стала для труппы идеальным местом. Они репетировали под колокольный звон, раскатывающийся по каналам, и не жалея сил готовились к новому сезону.
— Ты подозрительно спокойна. — Голос Микаэля пробудил Лаури от ее мечтаний, и она улыбнулась, подумав, что ее спутнику пошел бы темный плащ, а еще бархатная жилетка и лиловый берет.
Ответная улыбка появилась в его глазах.
— Рада, что согласилась пойти со мной к «Трем фонтанам»?
— Я согласилась? — весело удивилась она. — Мне кажется, цыган, что ты похитил меня.
— Что цыгану нравится, душа моя, то он и крадет. — Он осторожно взял ее за руку. Лаури взглянула на высокую темную фигуру гондольера, возвышающегося над ними, и у нее защемило сердце. На короткий миг девушке почудилось, что это Максим ди Корте стоял здесь, напоминая ей о невыполненных обязательствах.
— Микаэль, — выдохнула она, — сегодня в палаццо ждут важных гостей. Подразумевается, что мы все должны присутствовать на званом вечере.
— Я помню, — кивнул он, — но на этих светских вечеринках всегда так скучно. Разве тебе они нравятся?
— Это никого не интересует. — Ее кулачок замер в его руке, как пойманная птичка. — Синьор ди Корте разозлится на нас — другие-то будут на месте…
— Ну, в этом случае он и не заметит нашего отсутствия. — Микаэль сжал ее руку. — Расслабься, Лаури. Он будет слишком занят своими гостями, чтобы думать о беглецах. В Максиме просто дают о себе знать феодальные корни, вот он и желает блеснуть своими вассалами перед меценатами, финансирующими его компанию.
— Ты хочешь сказать, что, с его точки зрения, это хороший тон — показать инвесторам, на что идут их деньги? — нахмурилась Лаури.
— Именно, крошка. — Микаэль зло подмигнул ей. — Танцоры Максима ди Корте — всего лишь язычки пламени, завлекающие мотыльков. Ни на что большее нам не приходится рассчитывать на этих званых вечерах в палаццо.
— Тогда я рада, что мы избавлены от этого унижения. — Лаури больше не беспокоилась о том, что она так легкомысленно забыла про званый вечер, который устраивался в честь графини Риффини и нескольких ее друзей. Подумать только — еще вчера одна мысль об их титулах и заслугах заставляла ее нервничать.
Смотри, мы приближаемся к «Трем фонтанам». — Микаэль показал на просвет среди деревьев на маленьком острове, и Лаури расслышала дивную музыку, разносящуюся по воде.
Спустя несколько минут их гондола ткнулась в каменный причал. Микаэль расплатился с гребцом и выскочил на берег, чтобы подать Лаури руку с омываемых водой ступенек.
— Ужин на острове гораздо приятнее скучной вечеринки, — засмеялась она. — У тебя проскальзывают изумительные идеи, Микаэль.
— Рад слышать, что сумел угодить даже вам, строгая английская мисс. — Микаэль повлек оживившуюся спутницу туда, откуда слышалась музыка и виднелся свет фонарей знаменитого кафе под открытым небом. Столики были расставлены прямо между деревьями, и улыбающийся официант усадил их рядом с фонтаном. Лаури залюбовалась изображениями нимф с фавнами и белыми кувшинками, плавающими прямо в воде.
Воздух был пропитан ароматом душистых цветов, а на столике в вазочке красовались скромные и милые лилии, слегка бархатистые на ощупь.
— Райский сад, — улыбнулась она Микаэлю. — Понюхай, как пахнет.
— Больше всего мне понравится запах хорошего ужина. Чем бы нам себя порадовать? — Он с энтузиазмом открыл меню. — М-м-м, как насчет океанской рыбы и изысканного фалерно для начала? К рыбе подойдут спагетти, я думаю — они кладут в них томаты, масло и немного лука — пальчики оближешь.
Блюдо оказалось действительно вкусным, хотя поначалу капризные спагетти норовили соскользнуть с вилки Лаури, и тогда Микаэль показал сотрапезнице, как надо расправляться с непослушными «червячками» и как держать при этом вилку. А чудесное вино, по его словам, радовало тонким вкусом еще древних римлян.
Они наслаждались обедом на острове, слушая музыкантов, перемещавшихся от столика к столику, всматриваясь в гондолы, скользящие мимо черными лебедями.
Микаэль и Лаури чокнулись своими бокалами, со смехом представляя себе, как их товарищи в это время блистают своими талантами перед графиней.
— Ненавижу крахмальные рубашки и хорошие манеры, — признался Микаэль, когда официант принес персиковый десерт. — Дайте мне свободу! Дайте мне радость и любовь. Ты согласна, душа моя, что это самые главные вещи в жизни?
Лаури тоже считала любовь важной вещью, но она сомневалась, что ее представления об этом чувстве разделяет ее компаньон.
— Персики с миндалем восхитительны, — ушла она от опасной темы. — В них есть что-то дикое, языческое.
— Я рад, душа моя, что в тебе проснулось язычество, — задумчиво ответил он. — Я постепенно открываю тебя, Лаури, словно снимая лепестки с чертополоха.
— Какое колоритное сравнение, — рассмеялась девушка. — Я так колюча?
— Как маленький ежик, — сдержанно улыбнулся он. — Хочешь, чтобы я говорил тебе только комплименты?
— Не стоит. Лучше займись своими персиками с миндалем.
— Неужели боишься, что тебе это понравится? — Он рассматривал освещенную фонарями собеседницу — витающую в облаках и вызывающе юную. Ее нежные губы слегка покраснели от вина, которое они только что пили, — напитка мечтаний, юности и грусти. — Думаешь, я не вижу, как ты страдаешь и борешься с собственной тоской только ради того, чтобы порадовать тетю… и важного синьора, который видит в тебе вторую Травиллу?
— Пожалуйста, Микаэль. — Лаури вздрогнула, будто прикоснулась к призраку, и очарование вечера словно растаяло в воздухе. — Я не Травилла. Мне не хватает ее таланта — или чего-то еще.
Разве ты не видела ее портрет в башне Максима? — Микаэль подался вперед. — Иногда, при подходящем освещении, у тебя такое же выражение лица, и ресницы отбрасывают на щеки такие же тени. Да ты точно сошла с этой картины! Я подметил это тем вечером, когда мы впервые разговаривали на корабле. Максим не мог не заметить сходства. Представляю, как забилось его холодное сердце, когда он выяснил, что ты тоже танцуешь.
— Замолчи! — Она вскочила на ноги. — Я хочу домой!
— Домой? — Глаза Микаэля сузились. — В Англию?
Лаури уставилась на него, ощутив вдруг дикую, невыносимую тоску по родной Британии, по тете, по тишине и мирному течению жизни, которую они вели в коттедже.
— Нет, глупый. — Она с трудом изобразила на лице улыбку. — Домой в палаццо.
Когда они наконец вернулись в палаццо, уже совсем стемнело. Званый вечер давно закончился, и нигде не горело ни огонька… кроме освещенного узкого окна наверху башни.
Выстроенная много десятилетий назад, при свете звезд эта башня казалась особенно высокой и причудливой. Микаэль заметил, как Лаури опасливо взглянула наверх, и насмешливо улыбнулся.
— Что такое? — фыркнул он. — Боишься, что хозяин поджидает нас, чтобы задать взбучку?
— Конечно нет, — ответила Лаури, хотя именно это не шло у нее из головы.
— Ну признайся же, что боишься его!
— Я не из пугливых. — Она ускорила шаг и первой вошла в палаццо. Девушке противно было признаться даже самой себе, что она с ужасом думает о завтрашнем уроке со своим суровым директором.
Глава 6
Лаури с тяжелым сердцем ожидала предстоящего занятия с Максимом ди Корте, но вышло так, что его отложили на несколько часов. Бруно сообщил за завтраком, что Максим уехал по крайней мере на день по делам, связанным с графиней Риффини. Лаури вздохнула с облегчением. По возвращении Максим мог уже и не вспомнить о том, что она прогуляла званый вечер.
Лаури прошла вместе со всеми в класс Бруно, и после двухчасовой напряженной репетиции он позволил танцорам упасть в кресла и завел разговор о великих мастерах балета и их пути на вершину славы.
Гении всегда ассоциировались с тем или иным образом, говорил Бруно, никогда не будет другой такой Сильфиды, как Мари Тальони, или такого Умирающего лебедя, как Анна Павлова. Есть лишь бледные копии. Никто так не станцует Призрака розы, как Нижинский.
Бруно расхаживал по комнате, заложив руки за спину, и увлеченно рассказывал о богах и богинях балета.
— Мы подходим к Травилле, — объявил он. — «Полет Ласточки»… Ни одного лишнего движения, дети мои. Она становилась частью музыки и танцевала как луч света. Зрители понимали, что каждый шаг этой балерины — естественное продолжение биения ее сердца. В отличие от других великих прим Травилла танцевала не для целого мира — как нам это преподносят, — но лишь для одного человека, своего мужа. Но, порхая по сцене для него одного, она умудрялась затронуть за живое всех мужчин, проникать в душу каждой женщины.
— Вы знали ее? — полюбопытствовала одна из балерин.
— В последние годы жизни балерины, спустя много лет после того, как она оставила балет, — ответил Бруно. — Но я часто видел ее на сцене, когда был молодым. Мой отец работал дипломатом, и наша семья разъезжала по всему миру. Нередко нам доводилось пересекаться и с Травиллой.
В этот момент принесли дымящийся кофе и бутерброды с постной ветчиной. Заморив червячка, танцоры снова вспомнили о Травилле, и беседа возобновилась.
— Говорят, она была красива, — прозвучал мужской голос. — На картинах она выглядит скорее простоватой.
Картины не могут передать ее неуловимую привлекательность. — Бруно вытер губы большим платком, которым обычно промокал лоб и шею во время репетиций. — На сцене Травилла обладала странной, чарующей красотой. В меняющемся, сверкающем свете она превращалась в райскую птицу… На несколько часов она превращала реальность в волшебство, захватывавшее всю аудиторию.
Лаури с восхищением слушала лектора, так как Бруно, свободно изъясняющийся на всех европейских языках, сейчас повторял свои слова на английском. А потом он озвучил вопрос, заставивший ее подскочить на стуле.
— Может ли появиться вторая Травилла? — Он задумался, и, возможно, совершенно случайно его взгляд секунду задержался на Лаури.
— Я оптимист и верю в чудеса, иначе не занимался бы этим сумасшедшим и прекрасным делом, называющимся балетом, — многозначительно улыбнулся Бруно, в сотый раз взъерошив волосы. — А теперь, дети мои, дебаты закончены, пора за работу.
Лаури стала одной из четверки, танцевавшей в «Волшебном нефрите», так назывался новый балет Бруно о волшебной статуэтке, ожившей ночью перед аукционом. Красивый юноша хотел украсть ее и спрятался в этом помещении в надежде дождаться ночи.
Эта сцена всегда нравилась Лаури, и остаток утра принес ей огромное удовольствие. Ленч накрыли в обеденном салоне, а потом она отправилась в класс пантомимы, где прилежно трудилась до пяти часов. Девушка понимала, что в балете каждый жест осмыслен, и поэтому руки, глаза и тело танцора должны двигаться бесшумно и красноречиво.
Микаэль Лонца тоже изредка появлялся в этом классе, но в тот день он работал с Андреей над новой постановкой «Жизели», где танцевал партию Альберта.
Вся труппа хорошо знала, что Андрее не нравится партия Жизели, но она была примой, и Конча однажды по секрету рассказала Лаури, что эта особа скорее предпочтет всякий раз с отвращением выходить на сцену, чем позволит другой балерине занять ее место хоть на одно представление. Лидия цепляется за каждую главную роль, как пиявка за камень, и кто бы ни стал ее дублершей, бедняжка может весь вечер спокойно сидеть в гримерной, занимаясь, скажем, шитьем.
— Не понимаю, почему она так ненавидит эту партию? — Лаури и Конча сидели в кафе «Анцоло», наслаждаясь вкусом равиоли.
— Андрея тщеславна, как все красавицы, и знает, что никогда не станцует Жизель так, как Травилла. Наша прима ревнует к ее памяти, — ехидно бросила Конча.
Перекусив, Конча отправилась с товарками на новую выставку искусств; Лаури же не хотелось никуда идти, и девушка одна вернулась в палаццо. Оказавшись на площадке перед палаццо, она взглянула на башню, казавшуюся загадочной и неприступной, как и сам ее обитатель.
На этот раз за узкими окнами не было света. Высокий силуэт хозяина не вырисовывался на фоне звезд — сегодня он далеко, и башня в его отсутствие приобрела печальный, заброшенный вид.
Лаури подошла к ее стене из неотесанного камня и с замиранием сердца взглянула на дверь, почти незаметную издалека. Ей показалось, что она набрела на вход в тайное укрытие, и это лишь подстегнуло ее любопытство. Как выглядит орлиное гнездо Максима ди Корте, его кабинет, в котором он хранит великолепную библиотеку… и знаменитый портрет Травиллы?
Лаури коснулась ручки и попробовала повернуть… к ее восхищению, смешанному с испугом, она поддалась, и дверь открылась с жутковатым скрипом. Перед любопытной посетительницей предстала винтовая лестница, освещенная тусклыми лампами.
Сердце Лаури забилось сильнее… Желание подняться по этой лестнице было непреодолимо. Девушка прикинула, что до крепостных укреплений она доберется минут за пять. Она только взглянет сверху на город и сбежит вниз как тень, которой никогда там и не было.
Тени и легкие шорохи сопровождали ее на протяжении всего подъема. Остановившись, она обнаружила три одинаковые двери. Две из них вели в апартаменты Максима ди Корте, и Лаури неожиданно осознала, что вторглась в чужие владения. Напрасно она поддалась импульсу, который завел ее так далеко.
Ветерок скользнул по шее Лаури, когда она подошла к последней двери. «Сейчас или никогда», — мелькнуло у нее в голове. Возглас облегчения вырвался из груди девушки, когда прохладный ночной воздух повеял на нее с открывшихся за дверью высоких ступенек. Она взбежала по ним и оказалась на смотровой площадке.
Лаури стояла у одной из глубоких амбразур, и прямо в лицо ей бил ветер, огибающий едва различимые шпили и огромные купола, казавшиеся отсюда такими близкими… Ее окружала готика… Лаури жадно вдыхала воздух ночи, гладила пальцами мох, покрывавший старые серые камни.
Звезды над головой казались маленькими огоньками, слышался каждый всплеск воды в канале. Отсюда, с улыбкой думала Лаури, верная Рапунцель могла сбросить свои отрезанные волосы, чтобы возлюбленный поднялся к ней. Здесь благородная душа Максима ди Корте обретала покой и одиночество. Орлиное гнездо, убежище истинного идеалиста, человека, проявлявшего железное упорство, когда дело доходило до искусства.
Лаури прошла вместе со всеми в класс Бруно, и после двухчасовой напряженной репетиции он позволил танцорам упасть в кресла и завел разговор о великих мастерах балета и их пути на вершину славы.
Гении всегда ассоциировались с тем или иным образом, говорил Бруно, никогда не будет другой такой Сильфиды, как Мари Тальони, или такого Умирающего лебедя, как Анна Павлова. Есть лишь бледные копии. Никто так не станцует Призрака розы, как Нижинский.
Бруно расхаживал по комнате, заложив руки за спину, и увлеченно рассказывал о богах и богинях балета.
— Мы подходим к Травилле, — объявил он. — «Полет Ласточки»… Ни одного лишнего движения, дети мои. Она становилась частью музыки и танцевала как луч света. Зрители понимали, что каждый шаг этой балерины — естественное продолжение биения ее сердца. В отличие от других великих прим Травилла танцевала не для целого мира — как нам это преподносят, — но лишь для одного человека, своего мужа. Но, порхая по сцене для него одного, она умудрялась затронуть за живое всех мужчин, проникать в душу каждой женщины.
— Вы знали ее? — полюбопытствовала одна из балерин.
— В последние годы жизни балерины, спустя много лет после того, как она оставила балет, — ответил Бруно. — Но я часто видел ее на сцене, когда был молодым. Мой отец работал дипломатом, и наша семья разъезжала по всему миру. Нередко нам доводилось пересекаться и с Травиллой.
В этот момент принесли дымящийся кофе и бутерброды с постной ветчиной. Заморив червячка, танцоры снова вспомнили о Травилле, и беседа возобновилась.
— Говорят, она была красива, — прозвучал мужской голос. — На картинах она выглядит скорее простоватой.
Картины не могут передать ее неуловимую привлекательность. — Бруно вытер губы большим платком, которым обычно промокал лоб и шею во время репетиций. — На сцене Травилла обладала странной, чарующей красотой. В меняющемся, сверкающем свете она превращалась в райскую птицу… На несколько часов она превращала реальность в волшебство, захватывавшее всю аудиторию.
Лаури с восхищением слушала лектора, так как Бруно, свободно изъясняющийся на всех европейских языках, сейчас повторял свои слова на английском. А потом он озвучил вопрос, заставивший ее подскочить на стуле.
— Может ли появиться вторая Травилла? — Он задумался, и, возможно, совершенно случайно его взгляд секунду задержался на Лаури.
— Я оптимист и верю в чудеса, иначе не занимался бы этим сумасшедшим и прекрасным делом, называющимся балетом, — многозначительно улыбнулся Бруно, в сотый раз взъерошив волосы. — А теперь, дети мои, дебаты закончены, пора за работу.
Лаури стала одной из четверки, танцевавшей в «Волшебном нефрите», так назывался новый балет Бруно о волшебной статуэтке, ожившей ночью перед аукционом. Красивый юноша хотел украсть ее и спрятался в этом помещении в надежде дождаться ночи.
Эта сцена всегда нравилась Лаури, и остаток утра принес ей огромное удовольствие. Ленч накрыли в обеденном салоне, а потом она отправилась в класс пантомимы, где прилежно трудилась до пяти часов. Девушка понимала, что в балете каждый жест осмыслен, и поэтому руки, глаза и тело танцора должны двигаться бесшумно и красноречиво.
Микаэль Лонца тоже изредка появлялся в этом классе, но в тот день он работал с Андреей над новой постановкой «Жизели», где танцевал партию Альберта.
Вся труппа хорошо знала, что Андрее не нравится партия Жизели, но она была примой, и Конча однажды по секрету рассказала Лаури, что эта особа скорее предпочтет всякий раз с отвращением выходить на сцену, чем позволит другой балерине занять ее место хоть на одно представление. Лидия цепляется за каждую главную роль, как пиявка за камень, и кто бы ни стал ее дублершей, бедняжка может весь вечер спокойно сидеть в гримерной, занимаясь, скажем, шитьем.
— Не понимаю, почему она так ненавидит эту партию? — Лаури и Конча сидели в кафе «Анцоло», наслаждаясь вкусом равиоли.
— Андрея тщеславна, как все красавицы, и знает, что никогда не станцует Жизель так, как Травилла. Наша прима ревнует к ее памяти, — ехидно бросила Конча.
Перекусив, Конча отправилась с товарками на новую выставку искусств; Лаури же не хотелось никуда идти, и девушка одна вернулась в палаццо. Оказавшись на площадке перед палаццо, она взглянула на башню, казавшуюся загадочной и неприступной, как и сам ее обитатель.
На этот раз за узкими окнами не было света. Высокий силуэт хозяина не вырисовывался на фоне звезд — сегодня он далеко, и башня в его отсутствие приобрела печальный, заброшенный вид.
Лаури подошла к ее стене из неотесанного камня и с замиранием сердца взглянула на дверь, почти незаметную издалека. Ей показалось, что она набрела на вход в тайное укрытие, и это лишь подстегнуло ее любопытство. Как выглядит орлиное гнездо Максима ди Корте, его кабинет, в котором он хранит великолепную библиотеку… и знаменитый портрет Травиллы?
Лаури коснулась ручки и попробовала повернуть… к ее восхищению, смешанному с испугом, она поддалась, и дверь открылась с жутковатым скрипом. Перед любопытной посетительницей предстала винтовая лестница, освещенная тусклыми лампами.
Сердце Лаури забилось сильнее… Желание подняться по этой лестнице было непреодолимо. Девушка прикинула, что до крепостных укреплений она доберется минут за пять. Она только взглянет сверху на город и сбежит вниз как тень, которой никогда там и не было.
Тени и легкие шорохи сопровождали ее на протяжении всего подъема. Остановившись, она обнаружила три одинаковые двери. Две из них вели в апартаменты Максима ди Корте, и Лаури неожиданно осознала, что вторглась в чужие владения. Напрасно она поддалась импульсу, который завел ее так далеко.
Ветерок скользнул по шее Лаури, когда она подошла к последней двери. «Сейчас или никогда», — мелькнуло у нее в голове. Возглас облегчения вырвался из груди девушки, когда прохладный ночной воздух повеял на нее с открывшихся за дверью высоких ступенек. Она взбежала по ним и оказалась на смотровой площадке.
Лаури стояла у одной из глубоких амбразур, и прямо в лицо ей бил ветер, огибающий едва различимые шпили и огромные купола, казавшиеся отсюда такими близкими… Ее окружала готика… Лаури жадно вдыхала воздух ночи, гладила пальцами мох, покрывавший старые серые камни.
Звезды над головой казались маленькими огоньками, слышался каждый всплеск воды в канале. Отсюда, с улыбкой думала Лаури, верная Рапунцель могла сбросить свои отрезанные волосы, чтобы возлюбленный поднялся к ней. Здесь благородная душа Максима ди Корте обретала покой и одиночество. Орлиное гнездо, убежище истинного идеалиста, человека, проявлявшего железное упорство, когда дело доходило до искусства.