Уитни Филлис. Бирюзовая маска

   Он снова настойчиво повторил:
   — Ты должна уехать.
   Но я с не меньшей настойчивостью возразила:
   — Еще не время. Вы, конечно же, можете выставить меня из дома, но, если вы этого не сделаете, я останусь. Вы пригласили меня сюда, и теперь вы должны смириться с моим присутствием. Я думаю, что я уже близко подошла к разрешению тайны.
   — Не знаю, кто на самом деле является истинным Кордова, — удивительно мягко сказал он, и я не могла не успокоиться и не улыбнуться ему в ответ. — Нахмуренные брови тебе не идут. Твоя улыбка очень меня радует. Она напоминает мне портрет Эмануэллы.
   Он пытался меня обмануть, но взгляд совершенно не вязался с его тоном. Я начала собирать мольберт и кисти, намереваясь покинуть комнату.
   — Подожди, — сказал он. — Если ты сразу сейчас не едешь, то тогда есть кое-что, что ты можешь сделать для меня сегодня ночью.
   — Если я смогу, — я сразу же насторожилась.
   — Прошлой ночью, когда я пытался заснуть, кто-то подошел и встал около моей постели. Когда я потянулся, чтобы включить свет, этот человек исчез.
   — Может быть, Кларита? — предположила я. — Она очень беспокоилась о вас прошлой ночью.
   — Кларита знает, что она должна назвать себя, когда подходит ко мне. Она знает, что я не люблю, когда за мной подсматривают. Затем на меня напали во дворе, когда я встал в тревоге за свою коллекцию. Есть люди, которые что-то затевают против меня, Аманда. Но я не знаю, кто эти мои враги.
   Все это казалось немного странным. Никто, кроме домашних, не мог подойти к нему, и я не могла представить себе, чтобы кто-нибудь мог ему серьезно угрожать. Он был вполне способен что-либо на-фантазировать, чтобы вызвать этим мою симпатию.
   — И что я должна сделать?
   — Я уже не могу водить машину. Я сам не могу никуда поехать. Поезжай в мой магазин сегодня вечером.
   — В магазин? — повторила я. — Ночью?
   Он спокойно продолжал:
   — Днем тебя могут увидеть. Незаметно выберись из дома, так чтобы никто не знал, что ты ушла. Я закажу такси на девять часов. Оно будет ждать тебя у поворота на Камино дель Монто Соль. Я дам тебе ключ. Два ключа.
   Он порылся в карманах одежды, достал ключи; я с неохотой приняла их.
   — Один от задней двери. Она не на сигнализации. Войди и поднимись в зал с витриной толедского оружия. Второй ключ от витрины. На полу стоит резной деревянный ящичек. Принеси его мне сюда. И никому не говори.
   Ключи холодили мне пальцы, и мне не нравилось это ощущение. Мне не нравилась и перспектива добираться одной ночью до хранилища, когда там никого не будет. Это жутко было бы даже днем.
   — Ты не боишься пустых комнат? — с вызовом спросил он меня.
   — Конечно, боюсь. После вчерашней ночи мне совершенно не хочется идти туда, где темно и никого нет. Почему бы вам не послать Гэвина?
   — А насколько я могу ему доверять? Насколько я могу доверять тем, кто работает против меня? Тебе я могу доверять потому, что тебе от меня ничего не нужно. Ты должна это сделать для меня, Аманда. И, конечно же, в хранилище не будет темно. Часть ламп горит всю ночь. И никто не будет знать, что ты отправишься туда.
   Его сильная воля подчинила меня, склонила на его сторону, как и раньше. Между нами не было любви, но, возможно, существовало уважение.
   — Хорошо, — сказала я. — Я сделаю, как вы хотите.
   Его губы слегка искривились в некоем подобии улыбки, и снова я ощутила его радость от победы надо мной.
   — Gracias, guerida, gracias^[5].
   — Что в ящичке, который я должна принести?
   — Когда ты принесешь его, возможно, я покажу. Но это ящик Пандоры, и ты не должна открывать его сама. Обещай мне это.
   — Обещаю, — сказала я, хотя и удивилась: что изменится, если я узнаю, что находится в ящике?
   — Ладно. Теперь ты можешь идти по своим делам. Я посижу здесь, пока огонь не прогреет мои старые кости.
   — Я собираюсь выйти в город порисовать, — сказала я. — Кларита нашла для меня ваш старый мольберт. Я возьму с собой сэндвич, и пускай меня не ждут к ланчу.
   Он кивнул так, будто его мысли были уже далеко отсюда, и я поняла, что он снова погрузился в свои опасения и страхи, но не знала, чего он боится.
   Ярко светило солнце, когда я вышла за бирюзовые ворота и пошла по пыльной дороге, рассматривая кирпичные стены и невысокие домики за ними. Холмы почти спускались к дороге, а вдали виднелась покрытая снегом вершина Сангре-де-Кристос, и я представила, как там, высоко, среди сосен.
   На дороге почти не было транспорта, и вскоре мне удалось найти укромное место в тени тополя, где лучи солнца не падали на холст. Я раскрыла мольберт. В ящике было несколько холстов, и, когда я отобрала один из них, я задумалась над тем, что я хотела написать.
   Кусочек петляющей дороги с кирпичной стеной, распахнутые ворота низкого домика и тополь у дверей — все это составляло прекрасную композицию и отражало эту часть Санта-Фе. На заднем плане я могла бы изобразить небольшой холм. Со смешанным чувством ожидания и неуверенности в собственных силах, которое часто посещало меня, когда я начинала новую картину, я выдавила немного краски на прямоугольную палитру. Это будет изображение солнечного света на кирпичных стенах, и мне надо суметь поймать нужный момент. Обычно солнечный свет изображают так, как видит его глаз, не пытаясь расцветить его, как некое существо. Между тем этот эффект может быть достигнут при использовании контраста темного и белого в передаче световых пятен. Я люблю писать солнечный свет маслом, потому что краска впитывает и отражает естественный свет, так что вся поверхность начинает как бы светиться изнутри.
   Я сделала наброски углем, потом стала работать красками и перестала замечать что-либо, кроме пейзажа. Я почти забыла о Гэвине и даже о том, как по моей спине полоснули плеткой. Перед солнечным светом все померкло, как бы потеряло реальность. Работая, я совершенно не замечала времени.
   Как обычно, пахло скипидаром и красками, но к этому запаху примешивался и теплый аромат солнца, согревавшего кирпичную кладку: казалось, что пахнет сосной. В воздухе чувствовались прохлада и покой. Я полностью ушла в работу, испытывая при этом тихую радость оттого, что я занималась делом, которое мне нравится больше всего на свете: для меня больше ничего уже не существовало. Постепенно на полотне возникла картина, и я подумала, что она не так уж и плоха. Я не была уверена, что правильно уловила цвет кирпича, но общее впечатление, казалось, передано достаточно точно. Было бы неплохо добавить еще немного зелени для теней у домов. Хорошо бы еще охрой оживить засохшую траву, а также слегка тронуть тень от тополя красным.
   Я была так поглощена картиной, что прямо-таки подпрыгнула, когда за моей спиной прозвучал вкрадчивый голос.
   Отброшенная в реальный мир, глубоко расстроенная тем, что меня прервали, ощущая боль в спине, я обернулась и увидела Элеанору. Когда мы встретились вчера вечером в галерее, она была страшно разъярена. Сейчас же она стояла здесь, стройная фигура в джинсах и белой блузе, перехваченной поясом с серебряной пряжкой в виде раковины, улыбаясь так, как будто между нами ничего не произошло. Я ей не доверяла, но все-таки решила поддержать ее подозрительно дружелюбное настроение и посмотреть, что же за всем этим стоит.
   — Как ты себя чувствуешь, Аманда? — спросила она.
   Я слегка двинула плечами, не имея никакого желания вспоминать о своей боли.
   — Я в порядке.
   Она настойчиво продолжала.
   — Как ты думаешь, кто же воспользовался вчера этим кнутом?
   — Я даже не пытаюсь предполагать, — сказала я. — А ты что знаешь?
   — Возможно, я и могу предположить.
   — Тогда лучше скажи об этом нашему дедушке.
   Она резко переменила тему разговора, разглядывая мою картину.
   — Жаль, что я не могу изобразить ничего подобного.
   — Рисовать может любой, — ответила я избитой фразой.
   — Не думаю, что это так, — Элеанора немного отошла, чтобы лучше оценить картину. — Все равно не получится, как у тебя. Или как у тех художников, которые писали для коллекции Хуана.
   Я рассмеялась и взяла на кисть немного желтой краски.
   — Не упоминай меня в этом ряду. Едва ли я достигла их мастерства.
   — Не скромничай! Я не умею рисовать, но благодаря Хуану видела за свою жизнь очень много картин. Я не думала, что ты так хорошо рисуешь.
   С кисточкой в руке, я обернулась и с удивлением посмотрела на нее. Ее светлые волосы были перехвачены голубой лентой на затылке, челка слегка взъерошена, на лице не было никакой косметики, наверное, поэтому оно выглядело удивительно молодым и наивным. Я никогда раньше ее такой не видела и инстинктивно насторожилась. Когда Кордова решают выглядеть безоружными, у них это получается крайне убедительно.
   — Ты не возражаешь, если я останусь понаблюдать? — спросила она и, не ожидая моего согласия, присела на сухую траву у дороги. Я снова вернулась к работе, надеясь на то, что ей скоро это надоест и она уйдет. Но ей явно хотелось поговорить, и, хотя я ничем не поддерживала беседу, она очень дружелюбно обратилась ко мне так, как будто бы мы были лучшими друзьями.
   — Я поняла, что вы ездили вчера на ранчо. Рассказал ли Гэвин тебе что-нибудь об этом месте?
   — Немного, — ответила я.
   — Оно раньше принадлежало отцу Хуана — Ан-тонио Кордова, нашему прадедушке. Ему следовало быть испанским доном. Он всегда говорил, что Испания — его родина и что Севилья, а не Мадрид — историческая столица Америки, так как именно оттуда отправлялись путешественники и миссионеры.
   Имя прадедушки я услышала впервые.
   — А ты знала Антонио Кордова?
   — Он умер до того, как я родилась. Но я слышала о нем на протяжении всей своей жизни. Кларита частенько рассказывала мне о своем дедушке. Он сильно разгневался, когда его сын женился на англичанке — нашей бабушке Кэти — и отправился в Санта-Фе, чтобы начать собирать коллекцию. Кларита говорит, что Хуану пришлось очень много сделать, чтобы доказать отцу свою правоту. Ужасно, что Антонио умер до того, как «Кордова» прославилась. Ты была в магазине вчера, не так ли?
   — Да, все это очень впечатляет, — я попыталась сконцентрироваться на своей картине. Несмотря на присутствие Элеаноры, пейзаж получался достаточно хорошо.
   — Когда-нибудь «Кордова» будет принадлежать мне, — сказала она, и в ее словах послышался вызов, как будто бы она ожидала, что я начну возражать.
   Я не попалась на эту удочку.
   — Да, на тебя ляжет большая ответственность. Хорошо, если Гэвин будет управлять ею и закупать картины.
   Она подпрыгнула и немного отскочила в сторону, затем снова повернулась ко мне, раздавив каблуком ком земли.
   — Не будем говорить о Гэвине.
   Я пожала плечами и продолжила работу.
   Через какое-то время она попыталась сделать еще одну попытку нападения.
   — Кларита говорит, что ты нашла эту старую бирюзовую маску на ранчо и привезла ее домой. Зачем?
   — Потому что я помню ее. Она связана у меня с тем… с тем, что случилось.
   Она прямо-таки засветилась.
   — Очаровательно! Полу захочется узнать об этом. Что же она заставила тебя вспомнить?
   — Ничего. Кроме того, что я была напугана. Сильвия говорит, что когда они все были детьми, то, надев маску, часто играли на ранчо в жмурки.
   — Да, Кларита говорила мне об этом. Однажды, когда маску надел Керк, он схватил Доро, сорвал маску и поцеловал ее. Кларита это видела и продолжала злиться даже тогда, когда рассказывала мне эту историю. В то время ей самой нравился Керк, и ее очень возмущало то, что ему больше нравилась Доро. Конечно же, позже она преодолела это чувство. Он не стал ее единственной любовью.
   — А кто?
   — Разве ты не знаешь? — интригующе спросила она. Я не собиралась играть ни в какие игры.
   — Во всяком случае, кончилось тем, что моя мать влюбилась в Уильяма Остина, — напомнила я ей.
   — Но Кларита рассказывает эту историю по-другому. Она думает, что Доро все еще любила Керка, когда тот вернулся через много лет.
   Я больше ничего не сказала. Мне не хотелось обсуждать все это с Элеанорой, и я не знала, почему она вообще об этом заговорила.
   — Когда Гэвин вез тебя на ранчо, вы ехали через Мадрид? — спросила она. Как все здесь, в названии города она сделала ударение на первый слог.
   — Я не знаю. А что?
   — Возможно, он вез тебя по другой дороге. Ты бы знала, если бы вы ехали через Мадрид. Сейчас это город привидений, хотя когда-то он был оживленным промышленным центром. Корни Кордова оттуда. Тебе было бы там что порисовать. Если хочешь, я как-нибудь отвезу тебя туда.
   — Благодарю, — сказала я и посмотрела ей прямо в глаза. — Почему ты сегодня ко мне лучше стала относиться? Вчера ты была страшно разгневана.
   — Как ты подозрительна, Аманда! — Элеанора невинно посмотрела на меня своими фиолетовыми глазами, но этот ее взгляд меня ни в чем не убедил. — Мы ведь двоюродные сестры, не правда ли? Ведь мы познакомились не сегодня?
   — Как ты думаешь, кто воспользовался кнутом в патио? — Я задала ей ее же собственный вопрос, и она вздрогнула.
   Секунду она смотрела на меня. Я продолжала:
   — Пол говорит, что кое-что еще исчезло из группы с кающимися грешниками.
   — Я знаю. Он сказал мне тоже. Но я не понимаю, зачем кому-либо надо было нападать на дедушку!
   — Я и не думаю, что это было кому-нибудь нужно. Охотились на меня. Его ударили, так как он оказался на чьем-то пути.
   Она холодно посмотрела на меня, вся ее дружелюбность враз куда-то улетучилась.
   — Тогда на твоем месте, Аманда, я бы очень испугалась.
   — Почему? Потому что я подошла слишком близко к раскрытию тайны?
   — Разве?
   И я сказала ей — сказала, что я вспомнила: в тот день, когда моя мать ходила встречаться с Керком, там было три человека, а не два, как заявила Кларита и чему все поверили.
   Она жадно выслушала меня, но ее заинтересованность показалась мне неестественной. Но я знала, что должна была сказать ей это. Конечно же, она расскажет всем. Она скажет Полу и, возможно, Кларите. Может быть, она даже скажет об этом дедушке. В результате я окажусь в еще большей опасности, чем когда-либо. Но это был единственный способ узнать, кто же был этой третьей фигурой.
   Она еще раз посмотрела с наигранным интересом на мою картину и затем, сказав обычное hasta la vista, направилась к дому. И хотя было еще не поздно, казалось, что солнце уже не светит так ярко, а воздух стал немного прохладнее.
   Я слегка прошлась, давая отдых усталым пальцам. Затем села на кирпичную кладку, съела сэндвич и отпила немного из термоса. Идти обратно в дом означало бы испортить себе настроение больше, чем это удалось сделать Элеаноре, поэтому я вернулась к работе и полностью отдалась ей.
   Но все-таки что-то снова подтолкнуло меня к мыслям о Кордова. Несмотря на то, что я была поглощена работой и у меня кое-что уже получалось, мысль о сегодняшней ночи и о том, что я обещала дедушке, не покидала меня, как я ни старалась отогнать ее. Его план мне не нравился, и я очень жалела, что согласилась делать то, что мне было явно не по душе. Я снова позволила ему подчинить себя. Вернувшись в дом, я просто-напросто скажу ему, что передумала. Я уже и так больше не чувствовала себя в безопасности здесь, у кирпичной стены, и мне не хотелось добавлять в свою жизнь страх из-за поручения дедушки.
   Приняв решение, я успокоилась, снова вернулась к работе и закончила то, что начала. Иногда требуется несколько дней, чтобы закончить этюд, сегодня же я работала долго и старательно и многого достигла.
   Я сложила палитру, вытерла руки и кисти, все убрала и вернулась в дом.
   Кларита встретила меня в гостиной, и мне показалось, что она немного волнуется.
   — Отец сегодня спустится обедать, Аманда. И мы все составим ему компанию, а с нами Сильвия и Пол. Сильвия уже освободилась, и отец пригласил их. Переоденься и спустись вовремя.
   Она выглядела так, как будто ей предстояло суровое испытание, и я подумала, что она бы взбунтовалась, если бы смогла. Мне было интересно, чем вызвана эта неожиданная многолюдная встреча с Хуаном Кордова и почему он решил выйти к обеду. Но Кларита уже ринулась на кухню, и я ничего не успела выяснить.
   В своей комнате я достала картину и поставила ее в проеме у окна, чтобы просушить. Мне понравилось, как изображены кирпичная кладка и вьющаяся дорога, хотя картина и не была сентиментальной. Было что-то застывшее в жарком небе и иссушенной солнцем земле. Строго говоря, это не было изображением Санта-Фе, можно было подумать, что это деревенский уголок в пустынной стране в середине лета — картина вне времени. Одетый в коричневые одежды монах мог бы только что приехать из Севильи на своем ослике. Возможно, я его даже и напишу. Я почувствовала некоторое удовлетворение. Это была моя первая картина с изображением Нью-Мексико, и я знала, что будут и другие. У меня какое-то особое чувство к этой земле, она вдохновила мою кисть.
   Хотя работа маслом и помогла мне избавиться от напряжения, она меня все-таки утомила, и сейчас мне хотелось лечь и отдохнуть перед обедом. В комнате было прохладно и сумрачно, и когда я подошла к кровати, чтобы откинуть покрывало, то в удивлении остановилась.
   Что-то, слегка возвышаясь, лежало под простынями — нечто, напоминающее человеческую фигуру.
   Я задрожала, и ко мне вернулось ощущение неведомой угрозы, которую нес в себе этот дом. В глубине души я знала то, что знал этот дом, — и в меня вселился ужас. Но мой разум молчал.
   С немыслимым усилием я откинула простыню и замерла, широко раскрытыми глазами рассматривая то, что ухмылялось мне с подушки. Меня снова охватил ужас, испытанный мной в предыдущую ночь, и я почти что заново ощутила боль от удара плетью. Пустыми глазами на меня смотрела донья Себастьяна, улыбаясь мне безгубым ртом, четко выделявшимся на этом лице-черепе. Казалось, ее лук со стрелой был направлен прямо мне в сердце.
   Я бросилась к дверям и пронзительно закричала. Меня услышала Кларита и, стремительно взбежав по лестнице, через мгновение стояла рядом со мной, глядя на то, что лежало у меня на кровати.
   — La Muerte, — мягко сказала она. — Телега движется. Шаги приближаются. Идет смерть.
   Если бы я слушала ее, я бы могла сойти с ума. Я схватила ее за руку и сильно встряхнула.
   — Остановитесь! Меня не испугают подобные штучки! Я не боюсь этого! Это снова Элеанора, не так ли? Так же, как и амулет, который она подкинула!
   — И ты думаешь, что это Элеанора нанесла тебе удары прошлой ночью? — прошептала Кларита. — И ты думаешь, что именно Элеанора ударила своего дедушку?
   — Хуан должен знать это, — сказала я и повернулась к двери.
   Но она сразу же встала на моем пути:
   — Нет, он и так достаточно перенес.
   Я оттолкнула ее и бросилась вниз по лестнице. Хуана не было в гостиной, я побежала к балкону и увидела, что его нет и в кабинете. Затем я подошла к окну и выглянула во двор. Он лежал в шезлонге недалеко от дома и грелся в лучах заходящего солнца. Но когда я его увидела, Кларита была уже рядом с ним, и я заметила, что она с тревогой склонилась над ним. Она первая добежала до него, и я не могла даже предположить, что она ему говорит. Но несмотря ни на что, я должна была увидеться с ним сама.
   Когда я выбежала во двор, она все еще была там, и хотя ее темные глаза и одарили меня гневным взглядом, Хуан увидел меня, и она уже не могла ничего сделать, когда я упала на колени у его кресла. У Клариты не было способа запретить мне рассказать о том, что лежит на моей кровати. Слушая меня, он прикрыл глаза, но при этом был очень внимателен; затем он, глядя на Клариту, произнес:
   — Оставь нас, пожалуйста.
   Она явно не хотела уходить, и на какое-то мгновение мне показалось, что она ослушается его и останется, но старая привычка подчиняться победила. Когда она вернулась в дом, Хуан обратился ко мне:
   — Ты скоро уедешь, Аманда, — слабым голосом сказал он. — Завтра мы отправим тебя в Нью-Йорк. Здесь становится слишком опасно. Я никогда бы не позвал тебя сюда, но я думал, что твой приезд остановит Пола Стюарта и ты не появишься в его книге. Здесь мы могли бы защитить тебя от него. Так мы, по крайней мере, думали.
   Да, наступило время сказать ему. Не было больше причин делать секрет из того, что я знала, так как я уже сказала об этом Элеаноре.
   — Когда умерла моя мать, на холме было трое, — сказала я. — Я не знаю, кто там еще был, но боролись три фигуры.
   Мне показалось, что все болезни сразу же оставили его, он сел в кресле и вцепился в мою руку своими сильными, тонкими пальцами.
   — Именно это пыталась сказать мне Кэти перед смертью. И я этому не поверил.
   — Знаете ли вы, кто бы это мог быть? — спросила я.
   Он пристально посмотрел на меня, его пальцы еще сильнее сжали мою руку.
   — Теперь уже слишком поздно что-нибудь предпринимать, — сказал он. — Я не хочу снова ворошить старую трагедию. Что сделано, то сделано.
   — А защитить живых? — спросила я.
   Он отбросил мою руку так, как будто бы ощущать ее ему было неприятно.
   — Чтобы защитить тебя. Дочь Доры. Ты должна отсюда уехать немедленно.
   — Я не поеду, — сказала я. — По крайней мере, не сейчас, когда я почти вплотную подошла к разгадке. Неужели вы не хотите узнать правду, дедушка?
   Он снова ослабел.
   — Я стар. Я не вынесу. Сегодня у нас будет небольшой вечер, я хотел, чтобы он стал твоим прощальным вечером. А после обеда ты ускользнешь и сделаешь для меня то, о чем я просил. Я тоже в опасности, Аманда, и только ты можешь мне помочь. Затем мы с тобой снова поговорим о твоем возвращении в Нью-Йорк.
   Я молча поднялась. Он рассматривал меня своими темными, пронзительными глазами, и я подумала, что он понимает, что я не верю в то, что опасность грозит именно ему.
   — Я велел Кларите забрать это — эту вещь из твоей кровати и отдать ее Полу Стюарту, когда он приедет. Необходимо вернуть это в магазин. Встретимся за обедом, Аманда.
   Я медленно направилась в свою комнату. Я не знала, уеду я или нет, но теперь я знала, что мне придется выполнить его просьбу, о которой мы разговаривали. Возможно, это последнее, что я могу сделать для него.
   Донью Себастьяну убрали из моей комнаты, но Роза все еще была там и меняла простыни и наволочки.
   Я была благодарна Кларите, так как я чувствовала глубокое отвращение к тому, что мне придется дотрагиваться до простыней, на которых лежала эта фигура. У Розы глаза казались очень большими, и в них застыл ужас, и я знала, что она должна была видеть то, что было спрятано в кровати. Она не пыталась поговорить со мной, но поспешила закончить работу и исчезнуть как можно быстрее — как будто бы в меня вселился злой дух и она не желает слишком близко подходить ко мне.
   Я легла на покрывало и попыталась отдохнуть. Я уже не могла выносить ни угроз, ни ужаса, связанных с Кордова. Возможно, лучше сделать так, как хочет Хуан, и уехать. Но я знала, что моя жизнь никогда уже не будет такой, какой она была раньше, и в ней навсегда останутся вопросы без ответов и память о Санта-Фе и этом старом доме. Останутся воспоминания о Гэвине, и я просто не смогу всего этого вынести. Я никогда не смогу забыть его. Где проходит граница между истинным чувством и всякими глупостями в любви? Я восстаю против него, когда он проявляет гнев по отношению ко мне, но при этом какая-то часть меня тоскует по нему и заставляет злиться на себя. Должен же быть какой-то выход из этого тупика!
   У меня было время, и я очень тщательно оделась, ведь это, возможно, мой последний вечер в доме Кордова. Может быть, во время этого обеда произойдет что-нибудь, что поможет мне в поисках правды. По крайней мере, я должна быть начеку.
   У меня с собой было одно вечернее платье. Это был белоснежный наряд с длинными рукавами, перехваченными на запястьях, с длинной узкой юбкой с разрезом. Фасон был несложный, и на платье не было никаких украшений, поэтому я украсила круглый воротничок брошью и надела сережки своей матери. Мне было все равно, понравится это кому-то или нет. Моя губная помада была светло-оранжевого цвета, но не слишком бледная, поэтому я решила не красить глаза. Мужчины не очень-то любят, когда у женщины сильно накрашены глаза, — это нравится только женщинам, а сегодня я одевалась для Гэвина. А вообще-то, какая разница, есть у меня вкус или нет. Ведь я его больше никогда не увижу.
   Так как я спустилась вниз немного позже означенного времени, все, за исключением Гэвина, обратились к напиткам в гостиной. Элеанора была вся в черном, что, разумеется, контрастировало с моим белым одеянием. Платье ее было украшено бахромой наподобие испанской шали, волосы высоко подняты и скреплены испанским гребнем и цветком, на лоб спускалось несколько кудряшек. На шее и в ушах у нее был жемчуг, и вообще она выглядела ошеломляюще прекрасной. Немного приободрившись, Хуан сидел у камина и не мог отвести взгляда от Элеаноры. Я думаю, ей не стоило беспокоиться о том, что наследство может достаться мне. Когда я вошла в комнату, он оценил и меня, но, конечно же, большую часть его восхищения получила Элеанора.
   К моему удивлению, на Кларите было надето длинное платье из красного бархата, отделанное золотом, в ушах у нее были большие золотые кольца. Я с удивлением уставилась на нее, впервые осознав, что она может быть удивительно хорошенькой женщиной, когда не хочет быть в тени. Сильвия Стюарт выглядела очень современно в голубой кофте и брюках; Пол был явно доволен собой: на нем был надет удобный клетчатый пиджак с галстуком по последней моде. Мне хотелось бы узнать, где Гэвин, но никто о нем даже и не упоминал.