Улья Нова. Как делать погоду

 
   Но, возможно, я ошибаюсь. А что, если тут, на берегу Чистых прудов, гордо уперев кулаки в бока, передо мной стоит знаменитый в прошлом киноактер, исполнитель авторской песни, популярный в советское время дирижер, сумасбродный дрессировщик тигров, вышедший на пенсию и всеми забытый телеведущий, селекционер, скрестивший в конце 70-х вишню и ольху. Вполне возможно, сознание мое так притупилось от невидимой бобины, от моих сказок и ударов об лед, что, щурясь в зеленоватом свете фонаря, я никак не могу узнать солиста популярного цыганского ансамбля. Или беззубого космонавта, который съел сегодня на обед три зубчика чеснока, а под вечер отправился запускать над прудом петарды. Мало ли знаменитостей снует по московским улицам, оставляя следы подошв на зебре пешеходных переходов. Новоиспеченных звезд, которые только-только вспыхнули из безвестности и небытия. Меркнущих светил, норовящих удержаться на плаву и все же стремительно исчезающих в дымке окраинных будней. И позабытых кумиров, слава которых отгремела, а похвальные грамоты, газетные вырезки и значки – выцвели и рассыпались в пыль. Если вдуматься, в переулках центра, в серых зданиях редакций и киностудий ежесекундно случаются чьи-то заветные «и-тут-откуда-ни-возьмись», сотни неприметных людей обретают узнаваемые лица, поступают на конвейер развлечений, тесня на обочину поблекших, обессиленных и состарившихся. Новые и новые фамилии становятся громкими, рвутся в сознание со страниц журналов, мигают в новостных баннерах, вспыхивают на придорожных рекламных щитах, переливаются на глянцевых наклейках вагонов метро. Будто явившись из облака автомобильных выхлопов и окраинных переулков, многочисленные именитые личности мельтешат перед глазами, предлагая пережить сотни происшествий, обдумать десятки высказываний, заполняя чью-то пустую и бесцветную жизнь. Среди бесшумного листопада или порывистого ветра, разносящего по городу хрустальный дождь, неприметный продавец термометров старается поменьше осматриваться по сторонам. Ему скучно и тоскливо, очнувшись от дремоты, по-прежнему обнаруживать себя на раскладном рыболовном стульчике, мерзнущим перед клеенкой с разложенными на ней ситечками и лейкопластырями. Он судорожно ищет, чем бы заслониться от тягостных воспоминаний и горьких слов, умеющих назойливым сэмплом проникать внутрь и снова звучать в голове. Прячась от милиционеров за кустами, продавец термометров разворачивает заранее купленный журнал о тех, кто временно вырван из скучной толпы прохожих, плетущихся от метро к бледным девятиэтажкам. Вооружившись очками, прикрывшись зонтом от дождя и ветра, продавец термометров предпочитает подглядывать за сказочной жизнью людей, которым дают слово в радиоэфире и разрешают проникать в телеэкран. Поплевывая на палец, неторопливо перелистывая страницы, продавец забывается, согревается и перестает чувствовать изжогу. Для этого знаменитости и необходимы. Они заменяют таблетки от головной боли, служат отличным снотворным и проверенным средством от радикулита. В другой день они лечат от скуки, приступов уныния и простуды. Порой – даже от перхоти и облысения. А еще все эти крупные и мелкие звезды помогают пассажирам метро отвлечься от давней обиды, от отчаяния, от жгучей безысходности и скоротать десять минут пути по кольцевой линии в час пик.
   Оглядев старикана еще раз, я заметил стоптанные ботинки, синие форменные штаны, мятую голубую рубашку, торчащую из наполовину расстегнутого пуховика. Я обратил внимание на его забинтованный палец. А еще на веник, который он извлек из пакета и зачем-то держал наготове. Все эти приметы не подсказывали, кто передо мной, где мы могли встретиться раньше. Стараясь помочь, старикан повернул голову в профиль, гордо расправил плечи, замер посреди тропинки, преградив путь парам, гуляющим вдоль пруда. И нетерпеливо подбадривал: «Ну, пропащий? Неужели не узнаешь? Торопись, а то обижусь, расстроюсь, начнется снегопад, какого ты в жизни не видывал, весь город по горлышко заметет».
   Потоптавшись еще немного, он энергично замахал веником над головой, приговаривая: «Начинаю расстраиваться, посылаю обиду ввысь». Будто в подтверждение его слов, темно-синее, ждущее и таинственное небо над прудом вздрогнуло. В кругу мутного фонарного света что-то блеснуло, шевельнулось, замельтешило. На рукав куртки, медленно покачиваясь из стороны в сторону, опустилась большущая кружевная снежинка. Рядышком сели две поменьше. А потом еще и еще: сиреневые и голубые, перламутровые и серебряные снежинки осыпали куртку, нависли на бровях, засверкали на пуховиках и в волосах прохожих. Стараясь сосредоточиться, я поскорей запихнул карандаш и бумажку с адресом журнала в карман куртки, приподнял воротник, внимательнее пригляделся и напряг память. Тогда, не выдержав мучительной паузы, громким голосом конферансье старикан объявил. Его торжественные слова огласили каток, окатили кипятком дремлющих в пробке водителей, напугали парней, просивших прикурить, влетели в форточки соседствующих с прудом домов, встревожили собачонок, залившихся пронзительным лаем. И стряхнули ворон с деревьев, черневших вдоль берега.
   – Дорогие соотечественники и приезжие! Представился уникальный случай. Здесь и сейчас перед вами – кумир многих желающих, Василий Васильевич Дыдылдин. Обладатель почетных дипломов, грамот, званий и степеней. За достижения навсегда внесен во всемирную энциклопедию феноменов… Не пейте, не курите, женщинам цветы дарите – вот мои коронные слова, которые войдут в историю. А тебе это имя что говорит? Признавайся, слыхал обо мне? – Запыхавшийся феномен с тревогой и надеждой заглянул в меня лисьими глазенками. Насупился, умолк и внимательно, в упор наблюдал за мной. Снег повалил сильнее, за спиной послышалось поскребывание дворников по лобовым стеклам. Казалось, чем дольше я раздумываю, тем хлопья становятся гуще, пушистее. Вот уже на ветках ясеней и лип нависли белые меха. Огромные перья, вальяжные пушинки мелькали перед глазами, занавешивая город ангорской шалью богатого, щедрого снегопада.
   Два дня спустя в пасмурный полдень из форточек в пустынные царицынские дворы струятся ароматы, идентичные натуральным бульонам и голубцам. Хлюпая в океане подтаявшего фраппе, хорошенько хлебнув ботинками замоскворецкой слякоти, я возвращаюсь из подвальчика на шоссе Энтузиастов. Маленькая болонка, привязанная возле хозяйственного магазина, визгливо облаивает все вокруг и задумчиво смотрит сквозь меня вдаль. Стараясь не выронить, прижимаю к груди коробку из-под новогоднего шампанского. Всю дорогу в метро я рассеянно раздумывал, что теперь делать с ее содержимым, куда девать незамысловатый набор уволенного, включающий в себя (ценное подчеркнуть):
   а) выцветшую мишень Darts;
   б) блокнотик с логотипом сайта «Красота волос»;
   в) кактус, подаренный уборщицей к 23 февраля;
   г) квадрат клеящихся на монитор бумажек;
   д) черную кружку с иероглифом неизвестного содержания;
   е) кроссовки, пропахшие буднями человека среднего возраста;
   ё) пачку окаменевших овсяных печений;
   ж) Аленину фотографию в деревянной рамке;
   з) черный маркер для дисков;
   и) одноглазого инопланетянина Uglydoll;
   к) полбанки растворимого кофе;
   л) горсть разноцветных скрепок;
   м) наушники от iPoda;
   н) ржавый рыболовный нож.
   Так и не решившись оставить коробку возле мусорных баков, зачем-то тащу ее домой. Заброшенный грузовик с нарисованной на кузове серебристой рожицей посылает мне вдогонку озадаченный смайлик. Спешить некуда. В другой раз, избегая необходимости основательно подумать о будущем, я бы выяснял, кто замечает меня на фоне магазинчиков и ларьков, высматривал бы за кустами продавца термометров, любовался на голубятню, а еще мечтал, как совсем скоро что-то пошатнется, вспыхнет, грохнет и жизнь сложится неожиданно и прекрасно. Но в этот день мысли мои снова и снова возвращались к берегу Чистых прудов, под темно-синее небо, из которого на деревья и плечи прохожих опускались огромные хлопья снега. Сначала медленно и вальяжно, словно под музыку неуловимого вальса, невидимые балерины в белых и голубых пачках, обшитых снежинками, выделывали медлительные и жеманные пируэты над катком и бульваром. Потом снег заторопился, замельтешил сильнее, завиваясь в торопливой вакханалии, спеша опутать все вокруг белой кружевной сетью. Посыпался, повалил и наконец беспорядочно хлынул. Будто по условному знаку, который подал Дыдылдин своим растрепанным веником, кто-то там, над городом, вспарывал и потрошил пуховые подушки, пуфики и диваны, набитые ватой и белым войлочным наполнителем. И тогда вдруг меня словно окатило кипятком. Догадавшись, кто передо мной, я онемел, наполовину съехал со скамейки, запрокинул голову и подставил лицо снежинкам. Захотелось, чтобы в кармане куртки срочно оказался особый наушник. Ни секунды не раздумывая, я бы вдел его в ухо. И тогда вкрадчивый голос взъерошенного бородатого парня, приятеля Алены, которого в прошлом году уволили с радио из-за каких-то там интриг, произнес в самый центр моей головы последние новости к этому часу: «Добрый вечер. Московское время 22 часа 17 минут. Ветер северо-западный, снегопад. Напоминаем: вас по-прежнему зовут Митя Ниточкин. Вам все еще двадцать девять. Вы носите 42 размер обуви, 48 размер рубашки. Сейчас вы находитесь в районе станции метро „Тургеневская“, на третьей скамейке, если считать от бульвара. По правую сторону от вас лавка пуста. По левую сторону на спинке скамейки кутаются в нейлоновые куртки несколько подростков, к этой категории граждан из-за позднего взросления теперь относят и студентов. Они сидят рядком, громко смеются, курят. Люди быстро проходят мимо, разглядывая тропинку под ногами, никто не решается сделать замечание, чтобы компания перестала ругаться матом и не пачкала ногами сиденье. Перед вами – заваленный снегом пруд. Серебристый овал катка к этой минуте практически пуст. Если не считать, что по нему вяло скользят трое одиноких фигуристов-любителей. Вот один из них преодолевает снежное ограждение и ныряет в темноту противоположного берега. Примерно пять минут назад окончился спектакль в „Современнике“. За черными стволами ясеней, за чугунной оградой и шоссе шумные группки зрителей выныривают из-за тяжелой деревянной двери театра, освещенной рядком оранжевых лампочек. Пробки в городе рассосались, за исключением некоторых участков Садового кольца. Снег наискось штрихует улицы, осыпает редкие машины, беспрепятственно мчащиеся к Покровке. Бульвар опустел, но на дорожке мелькает то пошатывающаяся тень, то спешащий к метро силуэт – воплотившаяся в человека обида. Или печаль, принявшая обличье высоченного худого парня в косухе. Это, конечно, не так, а всего лишь грустная метафора вечерней Москвы. На тропинке перед вами приземистый, широкоплечий старик в распахнутом зеленом пуховике самозабвенно размахивает веником, бормоча под нос, что сегодня снегопад удался. На его седых растрепанных волосах тают снежинки. Наконец он замирает, отряхивает веник от снега, затягивает волосы на затылке в хвост и выкрикивает: „Вижу, сказочник, ты догадался. Что сказать, молодец! Не прошло и года. Итак, позвольте представиться…“
   Я понял, что мне необходим этот наушник с вкрадчивым голосом, который бы периодически объяснял, где я, напоминал, кто я. И подробно описывал, что на самом деле происходит вокруг. Если бы такой наушник действительно оказался у меня в ухе, правдивый и умный радиоведущий подтвердил бы, что после этого старикан громко представился: «Перед вами бакалавр международного ордена магов, целитель московских птиц, защитник дворовых кошек и собак, почетный лесной колдун современности Василий Васильевич Дыдылдин. Более ста лет, помимо исправной службы на железной дороге я не покладая рук тружусь на благо людей. Ежедневно, не зная усталости и уныния, делаю погоду в Москве. Силой мечты, по личной инициативе и собственному усмотрению я меняю к лучшему климат любимой столицы, чтобы было тепло и солнечно, ясно и сухо. Для тех, кто не в курсе: это я смягчаю морозы, сглаживаю порывы ветра, усмиряю смерчи, отправляю снеговые и грозовые тучи далеко за пределы страны. Все – совершенно бесплатно, благодаря талантам и полномочиям, подаренным мне самой природой. Многие знают, что если прогноз Гидрометцентра в очередной раз не подтвердился, значит, в атмосферные явления вмешался добрый волшебник Дыдылдин. Но иногда бывает, что кто-нибудь портит мне настроение – а это сплошь и рядом случается в нашей дорогой Москве. И мои обиды моментально передаются небу. Начинает моросить. Возникает северо-западный ветер с завихрениями. И снегопад. Сами только что убедились, как это происходит». – Тут маг и чародей вытащил из желтого пакета детскую бадминтонную ракетку. Повертел ею у меня перед носом, сообщив, что сейчас организует порывистый ветер, который к утру нагонит на столицу метель. И начал что есть силы махать ею над головой.
 
   Дома в глаза первым делом бросается мигающий огонек автоответчика. Тихий и вежливый голос Алены разливается по комнатам, просачивается в шкафы, вылетает в форточку, заполняя собой дымное небо. Превращается в голубей, прошивающих пунктирами войлок облака. Становится черными ветвями берез, шевелящимися на ветру. Комната светлеет. За окном, высоко в небе, летит фиолетовый шар. Восторг и ожидание ширятся. Я готов, бросив коробку на пол, бежать вниз по лестнице, перескакивая через три ступеньки. Нестись через дворы, распугивая кошек, заставляя встрепенуться нахохленных на лавочках старух, а также гуляющих с собаками и колясками замоскворецких невидимок. Готов мчаться куда угодно на звуки этого голоса. Чтобы понять, о чем она говорит, приходится прослушать сообщение еще раз. Тогда я узнаю слегка утомленную, вежливую интонацию, с которой Алена обычно читает сводки последних новостей: «Привет. Надеюсь, ты в порядке». Температура воздуха стремительно понижается. В ближайшие дни мне предстоит освободить квартиру, не забыв разморозить холодильник и почистить залитый чаем палас. В прихожей наступает холод, вместе с выдохом в воздух врывается сиреневый пар. Я узнаю, что ключи можно оставить соседке, сгорбленной и глуховатой старушке с пекинесом. А древнюю микроволновку – забрать с собой. Услышанное заставляет проследовать в комнату, не скинув ботинки, не сняв куртку. Опустившись на диван, я замираю с коробкой на коленях, ощущая безразличие стен, холод и нарастающую пустоту квартиры, в которой однажды ничего не изменилось с моим появлением. Где меня уже совсем скоро не будет. В этот момент я исчезаю окончательно и бесповоротно. Из большого и шумного города. Из жизни Алены. Из подвальчика на шоссе Энтузиастов. И больше ни одна мелочь, вроде шрама на подбородке или темных очков, не способна привлечь внимание, намекнуть, что я существую. Ведь все, что на мне надето, все, к чему я прикасаюсь, отныне будет стремительно проваливаться вместе со мной в быль продавцов термометров, в быт замоскворецких прохожих, в будни незначительных и незаметных людей. С улицы в охлажденную тишину квартиры врывается визг собаки, далекие гудки, стук затворяемой форточки. С лестницы доносятся шаги. Грузный рывок лифта с первого этажа. Лязганье ключа в замке. Скрежет крышки мусорного ящика. Звук падения бутылки, царапающей стенки кишки-мусоропровода. Чтобы убедиться в своем существовании, я осматриваю руку с обеих сторон. И тут совершенно не к месту вспоминается, как Алена рассказывала. Давным-давно, за черным столиком возле окна, украшенного стеклянными шарами и снежинками к Новому году. Неторопливо помешивая кофе, она несколько раз тоненько звякнула по краешку фарфоровой чашки, почти беззвучно положила ложечку на хрупкое блюдце. Она усмехнулась, оскалив безупречные зубки, в ряду которых выделялись остренькие клыки. Она говорила то быстро, то медленно, запахиваясь в пестрый платок с бахромой. Она улыбалась, поправляя вьющиеся волосы, отливающие то золотом, то медью. Тогда я не вслушивался, не придавал значения ее словам. Я замер и наблюдал, как звуки льются из ее рта и заполняют разноцветными узорами полумрак нашего кафе, затерянного в переулках Остоженки. В окне ветер гнал по небу густые сизые облака, напоминавшие глаза Алены, которые тоже все время менялись: то убегая и темнея, то вспыхивая и клубясь. Тогда я не думал, что скоро от нее останется только голос, настигающий меня в переходах метро, в автобусе, на остановках, в магазинах, – повсюду. Но только два дня назад на берегу Чистых прудов до меня неожиданно дошло все, о чем она тогда рассказывала. «По радиостанциям города ходят легенды, будто живет в Москве один зловредный человек. По одним слухам ему больше ста лет. По другим – около шестидесяти и он – просто сумасбродный пенсионер. Некоторые говорят, что на самом деле этот дед – телефонное привидение. Другие уверены, что такого человека вообще нет и никогда не было, а его именем называются несколько хулиганов. Кто он такой на самом деле, кем работает, где живет – никому не известно. Но все точно знают, что уже несколько лет по вечерам сумасброд названивает на радиостанции города, вторгается в прямые эфиры, дурит голову ведущим, срывает передачи. Чаще всего он прикидывается шепелявой старушенцией, бывшей учительницей, рассуждающей о воспитании детей. Или басит, как уставший после долгого перегона дальнобойщик, на чем свет стоит ругая безобразное поведение водителей на дорогах. Визжит тетушкой из очереди, возмущаясь ростом цен. Хнычет обиженной школьницей, ворчит гнусавой соседкой – меняет голоса как заблагорассудится, так что совершенно невозможно его ни отловить, ни обезвредить. Обычно звонки радиослушателей принимает специальная девушка-секретарь. Выслушивает всех, вежливо отклоняет жалобы безумных старушек, пропускает мимо ушей пьяное бормотание и бессвязные бредни, а в эфир выводит тех, у кого на самом деле имеется интересный, серьезный вопрос по теме. Но каждый раз хитроумному старикашке удается как-нибудь провести даже наученных многолетним опытом секретарш. Попав в прямой эфир, злодей победоносно представляется знаменитым на всю страну колдуном погоды Василием Василевичем Дыдылдиным. Кричит что-нибудь вроде: “Здравствуйте, милые мои, с вами снова я, почетный радиослушатель, Вася Погодник!” Требует поставить свою любимую песню “Миллион алых роз”. Обещает нагнать в Москву затяжной туман за повышение цен на хлеб. Грозит начальнику затяжными ливнями за задержку зарплаты. А под конец всегда сообщает свой собственный прогноз погоды на предстоящую неделю. И конечно же утверждает, что прогноз, данный на радио, – фикция и вранье. Много чего о нем интересного рассказывают. Например, что он может шиком или бормотанием нагнать на ведущего двухчасовую немоту, чтобы ему дали от души побуянить в прямом эфире. А некоторые радиостанции он так уморил своими многолетними фокусами, что со временем на него махнули рукой, даже полюбили и теперь спокойно разрешают пару минут побубнить в прямом эфире. В мои программы он ни разу не дозвонился. Проносило. Но вот ребята из вечерних выпусков новостей на него часто жалуются. А я всех этих радиосумасбродов терпеть не могу. У некоторых людей прямо-таки мания – хлебом не корми, дай услышать свой голос из приемника. Они тогда верят, что живут на самом деле. Как бы получают доказательство, что не призраки, а настоящие и живые. Правда, один наш практикант, заумный парень, историк, уверяет, что этот Дыдылдин – птица совсем другого рода. Будто бы его прогнозы погоды часто подтверждаются. Что, раз уж старикашка пригрозил кому-нибудь дождем, то дождь обязательно льет в положенном месте, в указанный час. Если честно, это только со стороны смешно и забавно, а когда ты на работе, да еще в прямом эфире – бесят такие типы. Вообще сумасшедших не люблю».
   Ближе к вечеру я, Митя Ниточкин, охваченный нарастающей паникой, бегаю из конца в конец комнаты, прижав трубку плечом к уху. Терпеливо прослушивая долгие гудки, нахожу в кладовке необъятную сумку, в которой когда-то развозил по городу книги, диски и картриджи для принтеров. Вытряхиваю из шкафов свои рубашки, джинсы и куртки. Автоответчики один за другим вежливо сообщают: «Нас сейчас нет дома. Оставьте сообщение после звукового сигнала. Мы вам перезвоним!» Я торопливо запихиваю рубашки в потертую и бесформенную сумку, что не раз тянула к земле стокилограммовым весом, вгрызалась лямкой в плечо и назло которой на бегу я сочинял сказки о долгожданном и волнующем «однажды», о неожиданном, стремительно меняющем все вокруг «и-тут-откуда-ни-возьмись».
   Мамин голос кротко и ласково шепчет из трубки, что я же знаю: для нас обоих лучше жить порознь. «Конечно, пока ты не найдешь квартиру, приходи. Дядя Слава не против. Поселим тебя на кухне. Как-нибудь потеснимся. Но мне ведь не надо объяснять? Ты же все понимаешь». И я все понимаю.
   Бывшие сокурсники в отпусках, в командировках, за городом. Опухшие и заспанные, шмыгая носами и сопя, они пасмурно предлагают перезвонить на выходных. И я с радостью соглашаюсь.
   Леня, тоже бывший курьер, ныне – заведующий лор-отделением поликлиники, как всегда спрашивает, не мог бы я положить ему «пару денег» на телефон, а то он в Рязани, ввязался в историю, продул все до копейки да еще помял бампер. И я, конечно, обещаю положить ему «пару денег».
   В мобильных нескольких отдалившихся друзей вежливый голос автоответчика несет околесицу из «Бойцовского клуба» и «Кин-дза-дзы».
   Бывший сосед по подъезду спортсмен Игорек, не дослушав просьбы, с гордостью сообщает, что теперь он дилер крупной компании Dirby. Эта фирма уже три десятка лет занимается распространением пылесосов, не имеющих аналогов в мире. Не давая вставить даже: «Вот молодец!» – Игорек стремительно переходит к делу. Будто нажав у себя на груди особую кнопку, он запускает проигрыватель и начинает презентацию. «Ты что-нибудь слышал о нашей продукции?» – энергично интересуется он. В ближайшие пять минут я узнаю, что вакуумно-паровые пылесосы Dirby, созданные по новейшим технологиям из сверхсовременных материалов, оснащены трехскоростным двигателем «Харлея» и заслуженно считаются лидерами среди приборов, предназначенных для уборки дома. На уникальный аппарат дается 350 лет гарантии, что говорит само за себя. На электрических часах безжалостно мигает двоеточие, секунды десятками утекают в прошлое. Не давая возможности возразить, Игорек предлагает бесплатно продемонстрировать у меня дома чудо-прибор и даже с его помощью провести чистку ковра или дивана. Тогда, воспользовавшись секундной паузой, я объявляю, что, к сожалению, с сегодняшнего дня стал безработным, а с завтрашнего дня стану еще и бездомным. На том конце провода бывший спортсмен, ныне дилер крупной фирмы Игорек моментально сдувается, выключает программу воспроизведения презентации и вяло бормочет: «Держись там! Хочешь, порекомендую, поработаешь у нас». Я благодарю Игорька за участие. Перспектива носиться по городу в деловом костюме, с огромной коробкой, заключающей в себе пылесос с двигателем «Харлея», производить по желанию незнакомых людей чистку ковров и диванов здорово отрезвляет. Откуда ни возьмись, берется невиданная энергия. И я с утроенной силой названиваю без разбора, судорожно листая выцветшие странички записной книжки. Некоторые дальние знакомые все же подходят к телефону. В ухо изливаются бескровные сожаления, безразличные отказы, белесые извинения, похожие на голоса растений из пещер, в которые никогда не проникает солнечный свет. «С работой, сам знаешь, глухо. Квартиру друзьям на той неделе сдали. Позвони Витьку, из 307-й». Но унывать не приходится, ведь по пятам гонятся дилеры чудо-пылесосов Dirby, намеренные затянуть меня в свои ряды. Время близится к полуночи. Трубка жалобно пищит, требуя подзарядки. Два наших с Аленой общих друга сбивчиво начинают меня жалеть, из чего напрашивается вывод, что все уже в курсе. Еще один общий друг, добродушный человек по прозвищу Фёкл, в прошлом – звукорежиссер радио, теперь – организатор, фотограф и тамада свадеб, предлагает заехать к нему в Алтуфьево. На три недели в моем распоряжении окажется комнатка-чулан без окон, где раньше была домашняя студия звукозаписи, а теперь – кладовка и фотолаборатория. Темная комнатка, где я смогу ненадолго укрыться от дяди Славы, дилеров Dirby, городского шума и чего угодно, кроме собственных мыслей, – уже ждет меня. Надо только купить раскладушку, постельное белье, ловушки для тараканов и мышеловку, а то там кто-то постоянно скребется. Я заверяю, что непременно куплю все, что нужно. Тогда Фёкл обещает что-нибудь придумать и насчет работы: «Ты у нас к чужим свадьбам, как? Без резкого отвращения? Значит, куда-нибудь тебя приткнем!» Я, конечно, не забываю поблагодарить его за помощь и участие. И выдохнув весь воздух из легких, без облегчения падаю на наш с Аленой диван, который теперь на глазах превращается в чужой, не имеющий больше никакого ко мне отношения образец велюровой мебели, купленный два года назад по выгодному кредиту в салоне «Карина».
   В ванной капает кран. Вооружившись мочалкой и моющим средством, старательно оттираю пятно чая с паласа. И тут, подтверждая, что не все у меня так уж безнадежно, за стеной начинается обычный вечерний скандал соседей. Как и всегда гнусавый, ломкий голос парня переходит на крик. Доносится возня, хлопки, что-то со всей силы ударяется в стену, падает и вдребезги разбивается. Нарастает грохот, визг, слышатся сбивчивые ругательства, небритые и слюнявые вопли, истошный рев, исторгаемый из прокуренной и выдубленной алкоголем глотки. Как и всегда, не имея возможности переключить канал или убавить громкость, я пытаюсь угадать в виде 3D анимации, что у них там стряслось. Комната соседей представляется мне серо-коричневой. Потолок испещрен пятнами давних затоплений, карие потоки ржавчины сползают по желтеньким с корзиночками обоям, оттопыренным на стыках, оторвавшимся по углам. Посреди потолка – блеклая люстра под хрусталь с множеством оборванных пластмассовых висюлек.