Страница:
Она пыталась смириться с тем стилем жизни, который доставлял ему удовольствие. «О, Андреа все время вел такую жизнь», – говорила она, вышучивая историю с eё мужем, оказавшимся на фотографиях рядом с красавицей Далией де Лаццано. Когда она в начале 1976 года поехала в Лос-Анджелес, чтобы участвовать во вручении Уильяму Уайлеру «Оскара» за достижения в области киноискусства, Дотти сопровождал ее, желая.ознакомиться с психиатрическими методиками в Калифорнийском университете. По дороге домой она сделала остановку в Нью-Йорке, где состоялась премьера «Робина и Мариан». Глаза Одри наполнились слезами, когда она увидела тысячи поклонников, ожидающих eё у входа «Радио Сити Мюзикл Холл». Они преподнесли ей орхидеи и розы – все белые, eё любимый цвет. «Мы вас любим, милая Одри!» – раздались восклицания. Она вступила в ту область славы, когда люди, становясь старше, начинают считать прошедшие годы по фильмам с участием своих звезд.
Она вернулась в Лос-Анджелес в марте и вручила Джеку Николсону «Оскара» за фильм «Кто-то пролетел над гнездом кукушки». Этот фильм, сказала она, представляет особый интерес для eё мужа-психиатра, так как фильм содержал модную тогда идею, что так называемые «сумасшедшие» разумнее тех, кто держит их взаперти. Но на саму Одри произвел гораздо большее впечатление другой фильм. Это была лента «Лицом к лицу» Ингмара Бергмана по его же сценарию с Лив Ульман в главной роли. Фильм рассказывает о нервном срыве талантливой женщины. Она, внешне спокойная, живет вполне упорядоченной жизнью, а тайно страдает от духовной опустошенности. Все это было похоже на то, что происходило с Одри. До нeё уже доходил голос сомнения. Он пробивался сквозь напускное благополучие.
Она в своих интервью хвалила эту ленту великого шведского режиссёpа и eщё один его фильм, сделанный для телевидения, «Сцены супружеской жизни». В нем скандинавский актер Эрланд Иозефсон играет университетского профессора, который питает слабость к молоденьким девушкам. В одном из эпизодов Лив Ульман, играющая его жену, говорит: «Секс – это eщё не все». Эти слова звучали как эхо тех интервью, которые тогда давала Одри. В финале фильма герои Бергмана, которые долго не хотели признаваться друг Другу, что совместная жизнь их давно уже не удовлетворяет, всё-таки разводятся, и режиссёp, проявляя неожиданное сострадание, показывает зрителям, что он и она находят свое счастье.
«Я считаю „Сцены супружеской жизни“ шедевром, – сказала Одри, – великолепным конспектом истории двух людей. В этом фильме достигнута невероятно точная передача интимного опыта». Говоря о фильме, она думала не столько о его персонажах, сколько о себе. Она часто возвращалась к этому фильму в разговорах с друзьями, создавая у них впечатление, что с помощью кинокартины актриса лучше поняла собственные проблемы.
В Швеции арестовали Ингмара Бергмана, обвиняя его в неуплате налогов. Обвинение это суд отклонил, но после длительного расследования. Все это вынудило мастера работать за рубежом. Одри выступила в защиту Бергмана. Она осудила «преследование» коллеги-художника.
Актриса предложила Бергману «убежище» у себя в Толошеназе. Он им не воспользовался.
Нет никакого сомнения в том, что в ту пору Одри была в тревожном состоянии духа. С друзьями она беседовала на религиозные темы, а ведь eё нельзя было назвать верующей в прямом смысле слова. Она пристрастилась к чтению стихов. Одним из eё любимых поэтических произведений стало стихотворение Вордсворта «Прелюдия», где поэт говорит о единстве всего живого. Нравились ей и поэма Т. С. Элиота «Бесплодная земля», и его стихотворная драма «Вечеринка с коктейлями». Своему английскому другу, актеру Роберту Флемингу, она иногда цитировала слова, которые произносит в драме Элиота психиатр, приходящий из потустороннего мира.
«Эта жизнь хороша. Хотя вам не дано узнать, насколько хороша! До вашего последнего мгновенья… Цель путешествия не поддается описанью; узнать вам суждено не так уж много, пока eё вы не достигли; Вы путешествовать должны вслепую. Но путь ведет вас к обладанью Тем, что вы искали, но не там, где нужно».
Одри уехала из Голливуда домой в подавленном настроении. «Когда-то вручение „Оскаров“ было церемонией, – сказала она, – теперь это только ритуал». Разочарования продолжали преследовать eё и в Швейцарии. Она отвергла все сценарии, которые здесь ожидали ее. Один из них назывался «Мост слишком далеко», и он рассказывал об обреченной на неудачу попытке парашютистов союзнических армий захватить стратегически важный мост в Арнеме в 1941 году.
По иронии судьбы роль, отвергнутую Одри, согласилась сыграть Лив Ульман. Еще одну роль, которая идеально ей подходила, Одри не получила из-за путаницы, возникшей при подборе актеров. Действие «Поворотного пункта» в постановке Герберта Росса разворачивалось в мире балета, когда-то так близко знакомого Одри. Было сделано предложение княгине Монако Грейс вернуться в кино и сыграть в этом фильме. Ее Величество почувствовала искушение ответить «да», но затем передумала: официально она считалась истовой католичкой, а eё героиня в фильме должна была изменять мужу. Необходимо было найти замену, и за роль ухватилась Энн Бэнкрофт. С прямотой, которая приходит с возрастом – а ей было уже почти пятьдесят – Одри сказала: «Чем старше ты становишься, тем все чаще должен либо воздерживаться от работы вообще, либо браться за глупые и ужасающие роли».
Была ли та роль, за которую она тогда взялась в мелодраме «Кровное родство», «глупой» или «ужасающей»? У окружавших eё людей хватило такта не задаваться подобным вопросом. Это был яркий снаружи и совершенно пустой внутри триллер. Одри Хепберн в роли двадцатипятилетней наследницы фармацевтической империи, за которой охотится психически больной убийца, – ну, не безрассудство ли это? Но мысли о безрассудстве заглушал острый аромат денег.
Ежегодно множество немецких граждан с внушительными доходами искали самые разные способы уменьшить налоговое бремя. Немало было таких, которые отдавали часть своих денег киносиндикатам, имевшим налоговые льготы. В июне 1978 года один из таких синдикатов, «Гериа», выдал 6 миллионов долларов на финансирование фильма «Кровное родство» с условием, что эта сумма будет освоена к концу года. В этой сделке не могло быть проигравших. Даже если бы фильм провалился, никто не остался бы в убытке. Это было великолепное условие, и Курт Фрингс был именно тем агентом, который не мог им не воспользоваться. Теренс Янг охотно согласился быть постановщиком фильма. Одри Хепберн тоже не отказалась от миллионного гонорара. «Я коплю себе на пенсию», – сказала она.
На самом же деле актриса пыталась обеспечить будущее детей. Деньги откладывались на необлагаемый налогом счет на острове Кайман, а потом были переведены в страховой фонд на Шона и Луку.
Сидни Шелдон тоже не заупрямился. Он переделал роль в сценарии и добавил персонажу Одри eщё десять лет, чтобы актриса смотрелась более правдоподобно. Впрочем, в этом не было нужды: ведь если Одри Хепберн играет роль, то кому какое дело до возраста этой смертельно перепуганной женщины? Теперь и дети уже не были препятствием в eё работе, так как Лука ходил в школу в Риме, а Шон учился в одном из швейцарских университетов. И всё-таки Одри согласовала расписание съемочных дней с расписанием авиарейсов Рим – Мюнхен, так как именно в Мюнхене шла главная работа над фильмом. Она успокаивала себя, что если понадобится, то быстро прилетит в Рим к сыну. Съемки также намечалось вести в Лондоне, Цюрихе, Париже, Нью-Йорке и Сардинии, что подчеркнуло бы мировой масштаб той финансовой корпорации, которой владеет героиня Одри.
Вновь почувствовала актриса ту ауру, которая eё окружала прежде. На сей раз костюмы для нeё делал Живанши. «Почему все преисполнены такого благоговения?» – спросила она в первый же день работы.
Из всего международного актерского состава Одри была самой знаменитой и удостоилась поистине царского поклонения. Роми Шнайдер, Мишель Филипс и Ирен Папас – все они казались лишь фрейлинами легендарной Хепберн. Омар Шериф был достаточно близким eё знакомым. Они вместе посмеивались над теми ролями, которые им приходилось играть в этой картине. Джеймс Мейсон говорил с легким сарказмом о том «животном акте», который они все вынуждены исполнять. Но Бен Газзара откровенно и цинично отзывался о смехотворной мелодраме. Само общение с Газзарой вскоре подняло ей настроение.
Чем-то Газзара напоминал Мела Феррера и Альберта Финни. Не смущаясь, он говорил все, что думал. Он повторял, что фильм не достоин его дарования, и пока Газзару не приглашали на съемочную площадку, он делал вид, что не имеет ко всему этому никакого отношения, а сыграв эпизод, начинал подыскивать оправдания своему участию в этой ерунде. У него был обширный запас крепких словечек, которые он не собирался держать при себе даже в присутствии Одри Хепберн. Он был настоящим «крутым» мужиком. Одри сразу же к нему привязалась, подобно принцессе королевской крови, воспринимающей грубую искренность как освежающую встряску после унылой смехотворности дворцового этикета. От Газзары исходила некая опасность. Это качество он прекрасно использовал в первых своих киноролях: курсанта-садиста в «Странном» и загадочного человека, подозреваемого в изнасиловании, в «Анатомии убийства». Умело использовал Газзара и непредсказуемость своей реакции в актерской игре. Сын итальянского эмигранта из Сицилии, он любил хорошо провести время и красиво пожить. И точно так же, как когда-то Одри подпала под обаяние итальянской способности Дотти откровенно, безо всяких оглядок получать наслаждение, так теперь она была очарована кипучим темпераментом Газзары. Он появился рядом с ней, когда она больше всего нуждалась в поддержке и зарядке бодрости. «Боишься не старости и даже не смерти, – сказала она в интервью американскому репортеру Кертису Биллу Пепперу, – а одиночества и отсутствия любви… мне кажется, меня никогда бы не стали беспокоить мысли о старости, если бы я знала, что меня всегда будут любить, и у меня будет возможность отвечать любовью на любовь».
Сказать, что фильм «Кровное родство» был плохо принят критикой, значит сильно смягчить истинную ситуацию: кинокартина была буквально растоптана. «Отвратительный, банальный, начисто лишенный юмора, неряшливо сделанный… и настолько бессвязный фильм, что за сюжетом практически невозможно следить» – таково было мнение критика из лондонского «Санди Экспресс». Даже не помогли четырнадцать костюмов, сделанных Живанши: классические одежды, рубашки из муслина, шикарный официальный наряд черного цвета, появляющийся на экране всего на одну минуту, черное вечернее платье с лифом из тюля, усыпанного бисером и с цветком на груди слева, продержавшееся на экране в течение всей любовной сцены у «Максима». Вся эта роскошь не поколебала единодушное мнение критики. Одри не удалось избежать eё ударов. «И что же, по мнению советников мисс Хепберн, она могла спасти в сценарии, представлявшем собой совершенно безнадежный хаос?» – задавался вопросом критик из «Ивнинг Стандарт». Она «спасла» крупную сумму денег (для себя), и это eё вполне удовлетворило. «Дейли Телеграф», по крайней мере, сохранил такт: «(Фильм) предлагает нам не слишком неприятную череду невероятных событий, происходящих в самых разных уголках планеты». Насколько «невероятны» эти «события», можно судить хотя бы по заключительному эпизоду, в котором Одри, держась за готовую обвалиться крышу охваченной пламенем виллы, должна решить за считанные мгновения, кто из этих двух мужчин, ждущих внизу и готовых eё поймать, хочет eё убить.
Между Одри и мужем произошла очень cepьёзная ссора, после которой Дотти выехал из их общей квартиры. Затем наступило примирение. Заявив, что она верит во «второй шанс», Одри в середине 1979 решила провести второй «медовый месяц» с Андреа на Гавайях, прихватив с собой туалеты Живанши, сделанные для фильма «Кровное родство». Это путешествие eщё больше углубило трещины в их семейных отношениях. Нависла зловещая тень развода. Одри опять вернулась к работе. Она искала хорошую роль в талантливом и популярном фильме.
К несчастью, болезнь и семейные неурядицы постепенно вывели eё агента Курта Фрингса за пределы того влиятельного круга лиц, которые имели солидный вес в киноискусстве. Мировая киноиндустрия в те годы переживала финансовый кризис. Клиенты Фрингса, среди которых были Элизабет Тэйлор и Ричард Бартон, не говоря уже об Одри Хепберн, встречали все более прохладный прием у зрителей, что отражалось и на их кассовых сборах. «Нам никогда больше не заплатят миллион», – записал в своем дневнике Бартон. Истина же заключалась в том, что публику куда больше интересовала «заэкранная» жизнь четы Бартонов и других звезд, чем те истории, которые они разыгрывали на экране. В это-то как раз время, когда Одри нуждалась в поддержке, она лишилась своего самого надежного советчика. Теперь приходилось рассчитывать только на собственную интуицию.
Когда стало ясно, что eё брак пошел ко дну и ничто его не спасет, Одри вылетела в Лос-Анджелес для переговоров с режиссёpом и сценаристом Питером Богдановичем. С ним она познакомилась на торжествах, посвященных Уильяму Уайлеру, несколько лет назад. В последнем его фильме «Святой Джек» главную роль играл Бен Газзара. Сын Одри Шон закончил университет и работал у Богдановича редактором.
Питер Богданович в прошлом был актером, затем стал кинокритиком и протеже Роджера Кормана, для которого он поставил триллер «Мишени», замеченный прессой. Он сделался широко известен в 1971 году благодаря фильму «Последний киносеанс». У него были кассовые неудачи, но Богданович обладал редким даром непредсказуемости, который сулил неожиданный успех любому из его новых предприятий. Он был образован, наделен тонкой интуицией и чувством юмора. А это как раз те качества, которые тогда особенно привлекали Одри и могли ей помочь. «Я встретился с ней в отеле „Пьер“ в Нью-Йорке и обсуждал нашу совместную работу, – рассказывает Богданович. – Она не возлагала слишком больших надежд на будущее, но ей хотелось хоть от чего-нибудь получить удовольствие. Не менее, чем в работе, она нуждалась в утешении».
Подобно Одри, Богданович испытывал ностальгию по «Золотому веку» Голливуда. Одри была его частью как раз в то время, когда кинопроизводство начало ускользать из рук студийной системы, которая создала таких звезд, как Кроуфорд, Дэвис, Гейбл и Гарбо. Одри застала нестареющих представителей той ушедшей эпохи – Купера, Астера и Гранта. Богданович совершил творческий подвиг: в своих ранних фильмах он возродил ощущение этого старого Голливуда. Кроме «Последнего киносеанса», этого прощального слова в честь старого кино, он снял фильм «Что случилось, док?», возрождая эксцентрическую комедию в стиле Говарда Хоукса. «Бумажная луна» повернула стрелки часов истории кино к довоенному жанру, где взрослые знаменитости играли вместе с малютками, не по годам развитыми. «У запоздалой любви» был менее удачной данью памяти мюзиклам Астера и Роджерса. Одри чувствовала себя в безопасности, ведомая столь верным последователем eё любимого кино.
Богданович предложил ей романтическую комедию как средство от eё депрессии. Этот фильм он придумал специально для нее. Картина напоминает комедии, основанные на обманчивых и оттого забавных отношениях людей, как это было в «Римских каникулах» и «Любви в полдень». Когда кто-то из двоих начинает понимать, что происходит, это уже не имеет никакого значения, так как оба участника истории безнадежно влюблены друг в друга. «Они все смеялись» – так стал называться фильм о жене крупного промышленника, которая чувствует, как от нeё уходит любовь. Она улетает в Нью-Йорк, желая развестись. Муж нанимает частного детектива, который следит за ней. Детектив и героиня фильма влюбляются друг в друга. Этот сюжет был очень похож на те, которые в давние годы могли сочинить и снять Уайлер или Уайлдер (или eщё раньше Любич). Он очень напоминал Одри eё собственную семейную жизнь.
«Тот фильм, который мы сделали, оказался совсем не тем, который мы начинали делать, – признается теперь Богданович. – Именно поэтому так рассердился Дэвид Зюскинд, исполнительный продюсер, когда посмотрел его. Это был фильм скорее об актерах, занятых в нем, чем о персонажах. В Бене Газзаре, в детективе, который влюбляется в Одри, было что-то и от него самого. В роли Дороти Страттен – белокурой модели из „Плейбоя“ – было очень много от самой Дороти. Но в героине Одри было особенно много качеств самой Одри Хепберн. Я полагаю, что самое интересное происходит тогда, когда сближаешь актера с его персонажем и перестаешь понимать, где заканчивается один и начинается другой».
Богданович всегда считал, что Одри выглядит восхитительно в повседневной одежде «не от Живанши». «Когда она была „не на работе“, то постоянно носила потертые джинсы, морской бушлат и иногда шарф, накинутый на голову, как платок. Я сказал ей, что мне хотелось, чтобы она выглядела именно так повседневно, то есть была в привычной для нeё одежде. Она повела меня наверх в свой номер в отеле „Пьер“, открыла шкаф, извлекла оттуда всю свою одежду и бросила eё на кровать. И мы постепенно выбрали то, что Одри должна будет надевать в фильме».
Когда в апреле 1979 года на улицах Нью-Йорка начались съемки, «Одри нельзя было ни в малейшей степени обвинить в излишней требовательности и капризах, столь характерных для кинозвезд. Я предупредил ее, что никаких особых удобств не будет. Прежде всего, весь наш транспорт находился на расстоянии десяти кварталов. Во-вторых, мы не имеем никакой возможности закрывать что бы то ни было – времена „Завтрака у Тиффани“ уже прошли, – и потому нам приходилось снимать как можно скорее, так как стоит людям заметить, что вы снимаете на улице – и пиши пропало! Хотя на Одри были большие темные очки, как и в жизни, eё невозможно было ни с кем спутать – это была Одри Хепберн. „Зайдите в магазин, – говорил я ей, – подождите там. Когда все будет готово, третий ассистент режиссёpа вас позовет“. Она так и поступала, а после того, как мы завершали съемку, она показывала мне все то, что в магазине eё уговорили взять в качестве сувенира: шарфик, платок, губную помаду – и все это только за то, что она, великая Одри Хепберн, посетила магазин, чем привела всех в неописуемый восторг. Я сказал ей: „Когда мы закончим эту сцену, вы сможете „поработать“ на противоположной стороне улицы“. Это рассмешило eё и подняло настроение». Внешность теперь значила для Одри значительно меньше, чем приятное чувство принадлежности к «коммуне» создателей фильма, возглавляемой Богдановичем. «Та хрупкость, которая eё всегда отличала, теперь сделалась eщё более заметна. Иногда казалось, что eё сдует ветром. Вам хотелось защитить ее. Но затем как-то так получалось, что она все выстраивала с завидной силой и сосредоточенностью. Она была солдатом чувств».
У любого другого режиссёpа с меньшей чувствительностью к актерским переживаниям, чем у Богдановича – он ведь сам какое-то время был актером, – подобные претензии вызвали бы безусловное раздражение. «Я помню, как она постоянно спрашивала: „Пит, так – хорошо?“ – „Превосходно, Одри“. – „Ты уверен, что тебе не захочется изменить текст?“ – „Нет, Одри, все превосходно“. – „Но я ведь говорила не совсем то, что у тебя написано в сценарии“. – „Да, я заметил, но все получилось превосходно. И даже намного лучше“. – „Ты уверен, что тебе не захочется попросить меня все это переделать?“ И так далее… Одри могла быть в очень хорошем настроении, но когда оно подводило ее, она теряла всякую уверенность в себе. У меня возникло ощущение, что кроме необходимости в работе, она чувствовала острую необходимость в любви».
Наперекор слухам и историям, публиковавшимся в это время, Одри не нашла то, что искала, в Бене Газзаре. «Она была очень близка к нему в ходе съемок того первого фильма, который они делали вместе. „Кровное родство“, но не на этот раз», – рассказывает Богданович. Собственный брак Газзары вступил в полосу испытаний, и он не отвечал на теплое отношение к нему Одри тем же сильным и непосредственным чувством, как это было раньше. Теперь ему приходилось заниматься неприятным и дорогим делом: собирать осколки собственной семейной жизни. Чтобы охладить горячие журналистские головы и заставить многих прикусить языки, он пригласил на съемки «Они все смеялись» свою жену. Но эффект получился прямо противоположный: авторы светской хроники сделали все, чтобы раздуть эти сплетни в историю грандиозного романа.
На экране все выглядело совсем иначе, «Одри делала нечто совершенно удивительное, – рассказывает Богданович, – в определенных сценах, которые отличались откровенной эротичностью. В одном весьма чувственном моменте фильма она целует Газзару, и ни у кого не возникает никакого сомнения, что целует именно она. В другой сцене, в которой они вместе лежат в постели, она меня просто поразила. „Где ты была?“ – спросил я ее. „Везде“, – ответила она. У меня создалось впечатление, что она отчаянно хочет найти любовь».
От Богдановича Одри ждала и получала все, кроме любви. Он же все более и более привязывался к Дороти Страттен. Через несколько недель после окончания съёмок, вернувшись в Лос-Анджелес из воскресной поездки за город, он в аэропорту узнал, что Дороти убита своим ревнивым и психически неуравновешенным мужем. Богданович впал в тяжелую депрессию, продолжавшуюся довольно долго. Свое горе он позднее описал в книге «Смерть единорога», с теплотой и любовью вспоминая покойную. «Последствия гибели Дороти для фильма были крайне неблагоприятны, – рассказывает он теперь. – Акцент в восприятии фильма публикой сместился на eё персонаж в то время, как его значение было очень точно сбалансировано с персонажем Одри, и это превратило романтическую комедию в нечто сулящее неминуемую трагедию. Теперь единственное, о чем мог думать зритель, глядя на экран, была смерть Дороти. Шон Феррер находился в Ванкувере, когда пришло сообщение об убийстве актрисы. Он тут же сел в машину и ехал восемнадцать часов нонстопом, чтобы быть рядом со мной и в нужную минуту успокоить меня. Шон всегда был настоящим сыном своей матери».
Еще до завершения съемок фильма «Они все смеялись» Богданович и Одри начали обсуждать планы на будущее. Как это ни удивительно, они вращались вокруг eё возвращения на сцену. Богданович должен был выступать в качестве режиссёpа, а если обстоятельства сложатся благоприятно, то и eё партнера по спектаклю. "Нам обоим очень нравился Ноэль Кауэрд. «Сенная лихорадка» принадлежала к числу тех его пьес, в которых Одри очень хотелось сыграть… с Майклом Кейном. Еще на примете был «Жизнерадостный дух», но она сказала: «Мне не хочется играть Эльвиру, жену духа, если вы об этом думаете. Я хочу сыграть ясновидящую». Я ответил: «Но эту роль играла Маргарет Рутенфорд». «Да, – сказала Одри, – она ведь знала, какая роль в пьесе самая лучшая».
«Не могу сказать, что именно искала в это время Одри, но это было нечто такое, что кино со своей зыбкой, текучей природой не могло ей дать. В Италии, у нeё дома, семейные проблемы продолжали усложняться. Мне казалось, что она пытается проанализировать их и понять, что ей готовит будущее. У меня возникло ощущение, что решение своих проблем она найдет в кино. И я перенес это ощущение на тот фильм, который мы делали совместно. Оно проявляется в концовке, в том месте, где Одри улетает на вертолете. Появление Одри в конце фильма подобно заключительной строфе в поэме. Но именно так я и задумывал этот эпизод. Но сейчас он выглядит несколько зловещим».
Одри вернулась в Рим к Луке. Она выехала из своей квартиры в палаццо и сняла в тихом пригороде уютную виллу с садиком, где eё глаз радовало множество цветов. Лука, который все eщё ходил в школу, жил с нею, и это, естественно, вполне устраивало Одри. Ради ребенка (окончательно порвать с прошлым и при этом сохранить самое ценное из прошлого) она теперь затевала длительный и мучительный развод.
Особенно тяжелым его сделало то, что брак заключался в протестантской церкви в Швейцарии, а расторжение происходило в Италии, где отец семейства обладает особыми и весьма значительными правами.
Она прямо признавала: "У меня с мужем то, что вы назвали бы «открытыми отношениями». Затем она добавила: «Это неизбежно, мне кажется, когда муж моложе жены».
НОВЫЙ МУЖЧИНА В ЕЁ ЖИЗНИ
Она вернулась в Лос-Анджелес в марте и вручила Джеку Николсону «Оскара» за фильм «Кто-то пролетел над гнездом кукушки». Этот фильм, сказала она, представляет особый интерес для eё мужа-психиатра, так как фильм содержал модную тогда идею, что так называемые «сумасшедшие» разумнее тех, кто держит их взаперти. Но на саму Одри произвел гораздо большее впечатление другой фильм. Это была лента «Лицом к лицу» Ингмара Бергмана по его же сценарию с Лив Ульман в главной роли. Фильм рассказывает о нервном срыве талантливой женщины. Она, внешне спокойная, живет вполне упорядоченной жизнью, а тайно страдает от духовной опустошенности. Все это было похоже на то, что происходило с Одри. До нeё уже доходил голос сомнения. Он пробивался сквозь напускное благополучие.
Она в своих интервью хвалила эту ленту великого шведского режиссёpа и eщё один его фильм, сделанный для телевидения, «Сцены супружеской жизни». В нем скандинавский актер Эрланд Иозефсон играет университетского профессора, который питает слабость к молоденьким девушкам. В одном из эпизодов Лив Ульман, играющая его жену, говорит: «Секс – это eщё не все». Эти слова звучали как эхо тех интервью, которые тогда давала Одри. В финале фильма герои Бергмана, которые долго не хотели признаваться друг Другу, что совместная жизнь их давно уже не удовлетворяет, всё-таки разводятся, и режиссёp, проявляя неожиданное сострадание, показывает зрителям, что он и она находят свое счастье.
«Я считаю „Сцены супружеской жизни“ шедевром, – сказала Одри, – великолепным конспектом истории двух людей. В этом фильме достигнута невероятно точная передача интимного опыта». Говоря о фильме, она думала не столько о его персонажах, сколько о себе. Она часто возвращалась к этому фильму в разговорах с друзьями, создавая у них впечатление, что с помощью кинокартины актриса лучше поняла собственные проблемы.
В Швеции арестовали Ингмара Бергмана, обвиняя его в неуплате налогов. Обвинение это суд отклонил, но после длительного расследования. Все это вынудило мастера работать за рубежом. Одри выступила в защиту Бергмана. Она осудила «преследование» коллеги-художника.
Актриса предложила Бергману «убежище» у себя в Толошеназе. Он им не воспользовался.
Нет никакого сомнения в том, что в ту пору Одри была в тревожном состоянии духа. С друзьями она беседовала на религиозные темы, а ведь eё нельзя было назвать верующей в прямом смысле слова. Она пристрастилась к чтению стихов. Одним из eё любимых поэтических произведений стало стихотворение Вордсворта «Прелюдия», где поэт говорит о единстве всего живого. Нравились ей и поэма Т. С. Элиота «Бесплодная земля», и его стихотворная драма «Вечеринка с коктейлями». Своему английскому другу, актеру Роберту Флемингу, она иногда цитировала слова, которые произносит в драме Элиота психиатр, приходящий из потустороннего мира.
«Эта жизнь хороша. Хотя вам не дано узнать, насколько хороша! До вашего последнего мгновенья… Цель путешествия не поддается описанью; узнать вам суждено не так уж много, пока eё вы не достигли; Вы путешествовать должны вслепую. Но путь ведет вас к обладанью Тем, что вы искали, но не там, где нужно».
Одри уехала из Голливуда домой в подавленном настроении. «Когда-то вручение „Оскаров“ было церемонией, – сказала она, – теперь это только ритуал». Разочарования продолжали преследовать eё и в Швейцарии. Она отвергла все сценарии, которые здесь ожидали ее. Один из них назывался «Мост слишком далеко», и он рассказывал об обреченной на неудачу попытке парашютистов союзнических армий захватить стратегически важный мост в Арнеме в 1941 году.
По иронии судьбы роль, отвергнутую Одри, согласилась сыграть Лив Ульман. Еще одну роль, которая идеально ей подходила, Одри не получила из-за путаницы, возникшей при подборе актеров. Действие «Поворотного пункта» в постановке Герберта Росса разворачивалось в мире балета, когда-то так близко знакомого Одри. Было сделано предложение княгине Монако Грейс вернуться в кино и сыграть в этом фильме. Ее Величество почувствовала искушение ответить «да», но затем передумала: официально она считалась истовой католичкой, а eё героиня в фильме должна была изменять мужу. Необходимо было найти замену, и за роль ухватилась Энн Бэнкрофт. С прямотой, которая приходит с возрастом – а ей было уже почти пятьдесят – Одри сказала: «Чем старше ты становишься, тем все чаще должен либо воздерживаться от работы вообще, либо браться за глупые и ужасающие роли».
Была ли та роль, за которую она тогда взялась в мелодраме «Кровное родство», «глупой» или «ужасающей»? У окружавших eё людей хватило такта не задаваться подобным вопросом. Это был яркий снаружи и совершенно пустой внутри триллер. Одри Хепберн в роли двадцатипятилетней наследницы фармацевтической империи, за которой охотится психически больной убийца, – ну, не безрассудство ли это? Но мысли о безрассудстве заглушал острый аромат денег.
Ежегодно множество немецких граждан с внушительными доходами искали самые разные способы уменьшить налоговое бремя. Немало было таких, которые отдавали часть своих денег киносиндикатам, имевшим налоговые льготы. В июне 1978 года один из таких синдикатов, «Гериа», выдал 6 миллионов долларов на финансирование фильма «Кровное родство» с условием, что эта сумма будет освоена к концу года. В этой сделке не могло быть проигравших. Даже если бы фильм провалился, никто не остался бы в убытке. Это было великолепное условие, и Курт Фрингс был именно тем агентом, который не мог им не воспользоваться. Теренс Янг охотно согласился быть постановщиком фильма. Одри Хепберн тоже не отказалась от миллионного гонорара. «Я коплю себе на пенсию», – сказала она.
На самом же деле актриса пыталась обеспечить будущее детей. Деньги откладывались на необлагаемый налогом счет на острове Кайман, а потом были переведены в страховой фонд на Шона и Луку.
Сидни Шелдон тоже не заупрямился. Он переделал роль в сценарии и добавил персонажу Одри eщё десять лет, чтобы актриса смотрелась более правдоподобно. Впрочем, в этом не было нужды: ведь если Одри Хепберн играет роль, то кому какое дело до возраста этой смертельно перепуганной женщины? Теперь и дети уже не были препятствием в eё работе, так как Лука ходил в школу в Риме, а Шон учился в одном из швейцарских университетов. И всё-таки Одри согласовала расписание съемочных дней с расписанием авиарейсов Рим – Мюнхен, так как именно в Мюнхене шла главная работа над фильмом. Она успокаивала себя, что если понадобится, то быстро прилетит в Рим к сыну. Съемки также намечалось вести в Лондоне, Цюрихе, Париже, Нью-Йорке и Сардинии, что подчеркнуло бы мировой масштаб той финансовой корпорации, которой владеет героиня Одри.
Вновь почувствовала актриса ту ауру, которая eё окружала прежде. На сей раз костюмы для нeё делал Живанши. «Почему все преисполнены такого благоговения?» – спросила она в первый же день работы.
Из всего международного актерского состава Одри была самой знаменитой и удостоилась поистине царского поклонения. Роми Шнайдер, Мишель Филипс и Ирен Папас – все они казались лишь фрейлинами легендарной Хепберн. Омар Шериф был достаточно близким eё знакомым. Они вместе посмеивались над теми ролями, которые им приходилось играть в этой картине. Джеймс Мейсон говорил с легким сарказмом о том «животном акте», который они все вынуждены исполнять. Но Бен Газзара откровенно и цинично отзывался о смехотворной мелодраме. Само общение с Газзарой вскоре подняло ей настроение.
Чем-то Газзара напоминал Мела Феррера и Альберта Финни. Не смущаясь, он говорил все, что думал. Он повторял, что фильм не достоин его дарования, и пока Газзару не приглашали на съемочную площадку, он делал вид, что не имеет ко всему этому никакого отношения, а сыграв эпизод, начинал подыскивать оправдания своему участию в этой ерунде. У него был обширный запас крепких словечек, которые он не собирался держать при себе даже в присутствии Одри Хепберн. Он был настоящим «крутым» мужиком. Одри сразу же к нему привязалась, подобно принцессе королевской крови, воспринимающей грубую искренность как освежающую встряску после унылой смехотворности дворцового этикета. От Газзары исходила некая опасность. Это качество он прекрасно использовал в первых своих киноролях: курсанта-садиста в «Странном» и загадочного человека, подозреваемого в изнасиловании, в «Анатомии убийства». Умело использовал Газзара и непредсказуемость своей реакции в актерской игре. Сын итальянского эмигранта из Сицилии, он любил хорошо провести время и красиво пожить. И точно так же, как когда-то Одри подпала под обаяние итальянской способности Дотти откровенно, безо всяких оглядок получать наслаждение, так теперь она была очарована кипучим темпераментом Газзары. Он появился рядом с ней, когда она больше всего нуждалась в поддержке и зарядке бодрости. «Боишься не старости и даже не смерти, – сказала она в интервью американскому репортеру Кертису Биллу Пепперу, – а одиночества и отсутствия любви… мне кажется, меня никогда бы не стали беспокоить мысли о старости, если бы я знала, что меня всегда будут любить, и у меня будет возможность отвечать любовью на любовь».
Сказать, что фильм «Кровное родство» был плохо принят критикой, значит сильно смягчить истинную ситуацию: кинокартина была буквально растоптана. «Отвратительный, банальный, начисто лишенный юмора, неряшливо сделанный… и настолько бессвязный фильм, что за сюжетом практически невозможно следить» – таково было мнение критика из лондонского «Санди Экспресс». Даже не помогли четырнадцать костюмов, сделанных Живанши: классические одежды, рубашки из муслина, шикарный официальный наряд черного цвета, появляющийся на экране всего на одну минуту, черное вечернее платье с лифом из тюля, усыпанного бисером и с цветком на груди слева, продержавшееся на экране в течение всей любовной сцены у «Максима». Вся эта роскошь не поколебала единодушное мнение критики. Одри не удалось избежать eё ударов. «И что же, по мнению советников мисс Хепберн, она могла спасти в сценарии, представлявшем собой совершенно безнадежный хаос?» – задавался вопросом критик из «Ивнинг Стандарт». Она «спасла» крупную сумму денег (для себя), и это eё вполне удовлетворило. «Дейли Телеграф», по крайней мере, сохранил такт: «(Фильм) предлагает нам не слишком неприятную череду невероятных событий, происходящих в самых разных уголках планеты». Насколько «невероятны» эти «события», можно судить хотя бы по заключительному эпизоду, в котором Одри, держась за готовую обвалиться крышу охваченной пламенем виллы, должна решить за считанные мгновения, кто из этих двух мужчин, ждущих внизу и готовых eё поймать, хочет eё убить.
Между Одри и мужем произошла очень cepьёзная ссора, после которой Дотти выехал из их общей квартиры. Затем наступило примирение. Заявив, что она верит во «второй шанс», Одри в середине 1979 решила провести второй «медовый месяц» с Андреа на Гавайях, прихватив с собой туалеты Живанши, сделанные для фильма «Кровное родство». Это путешествие eщё больше углубило трещины в их семейных отношениях. Нависла зловещая тень развода. Одри опять вернулась к работе. Она искала хорошую роль в талантливом и популярном фильме.
К несчастью, болезнь и семейные неурядицы постепенно вывели eё агента Курта Фрингса за пределы того влиятельного круга лиц, которые имели солидный вес в киноискусстве. Мировая киноиндустрия в те годы переживала финансовый кризис. Клиенты Фрингса, среди которых были Элизабет Тэйлор и Ричард Бартон, не говоря уже об Одри Хепберн, встречали все более прохладный прием у зрителей, что отражалось и на их кассовых сборах. «Нам никогда больше не заплатят миллион», – записал в своем дневнике Бартон. Истина же заключалась в том, что публику куда больше интересовала «заэкранная» жизнь четы Бартонов и других звезд, чем те истории, которые они разыгрывали на экране. В это-то как раз время, когда Одри нуждалась в поддержке, она лишилась своего самого надежного советчика. Теперь приходилось рассчитывать только на собственную интуицию.
Когда стало ясно, что eё брак пошел ко дну и ничто его не спасет, Одри вылетела в Лос-Анджелес для переговоров с режиссёpом и сценаристом Питером Богдановичем. С ним она познакомилась на торжествах, посвященных Уильяму Уайлеру, несколько лет назад. В последнем его фильме «Святой Джек» главную роль играл Бен Газзара. Сын Одри Шон закончил университет и работал у Богдановича редактором.
Питер Богданович в прошлом был актером, затем стал кинокритиком и протеже Роджера Кормана, для которого он поставил триллер «Мишени», замеченный прессой. Он сделался широко известен в 1971 году благодаря фильму «Последний киносеанс». У него были кассовые неудачи, но Богданович обладал редким даром непредсказуемости, который сулил неожиданный успех любому из его новых предприятий. Он был образован, наделен тонкой интуицией и чувством юмора. А это как раз те качества, которые тогда особенно привлекали Одри и могли ей помочь. «Я встретился с ней в отеле „Пьер“ в Нью-Йорке и обсуждал нашу совместную работу, – рассказывает Богданович. – Она не возлагала слишком больших надежд на будущее, но ей хотелось хоть от чего-нибудь получить удовольствие. Не менее, чем в работе, она нуждалась в утешении».
Подобно Одри, Богданович испытывал ностальгию по «Золотому веку» Голливуда. Одри была его частью как раз в то время, когда кинопроизводство начало ускользать из рук студийной системы, которая создала таких звезд, как Кроуфорд, Дэвис, Гейбл и Гарбо. Одри застала нестареющих представителей той ушедшей эпохи – Купера, Астера и Гранта. Богданович совершил творческий подвиг: в своих ранних фильмах он возродил ощущение этого старого Голливуда. Кроме «Последнего киносеанса», этого прощального слова в честь старого кино, он снял фильм «Что случилось, док?», возрождая эксцентрическую комедию в стиле Говарда Хоукса. «Бумажная луна» повернула стрелки часов истории кино к довоенному жанру, где взрослые знаменитости играли вместе с малютками, не по годам развитыми. «У запоздалой любви» был менее удачной данью памяти мюзиклам Астера и Роджерса. Одри чувствовала себя в безопасности, ведомая столь верным последователем eё любимого кино.
Богданович предложил ей романтическую комедию как средство от eё депрессии. Этот фильм он придумал специально для нее. Картина напоминает комедии, основанные на обманчивых и оттого забавных отношениях людей, как это было в «Римских каникулах» и «Любви в полдень». Когда кто-то из двоих начинает понимать, что происходит, это уже не имеет никакого значения, так как оба участника истории безнадежно влюблены друг в друга. «Они все смеялись» – так стал называться фильм о жене крупного промышленника, которая чувствует, как от нeё уходит любовь. Она улетает в Нью-Йорк, желая развестись. Муж нанимает частного детектива, который следит за ней. Детектив и героиня фильма влюбляются друг в друга. Этот сюжет был очень похож на те, которые в давние годы могли сочинить и снять Уайлер или Уайлдер (или eщё раньше Любич). Он очень напоминал Одри eё собственную семейную жизнь.
«Тот фильм, который мы сделали, оказался совсем не тем, который мы начинали делать, – признается теперь Богданович. – Именно поэтому так рассердился Дэвид Зюскинд, исполнительный продюсер, когда посмотрел его. Это был фильм скорее об актерах, занятых в нем, чем о персонажах. В Бене Газзаре, в детективе, который влюбляется в Одри, было что-то и от него самого. В роли Дороти Страттен – белокурой модели из „Плейбоя“ – было очень много от самой Дороти. Но в героине Одри было особенно много качеств самой Одри Хепберн. Я полагаю, что самое интересное происходит тогда, когда сближаешь актера с его персонажем и перестаешь понимать, где заканчивается один и начинается другой».
Богданович всегда считал, что Одри выглядит восхитительно в повседневной одежде «не от Живанши». «Когда она была „не на работе“, то постоянно носила потертые джинсы, морской бушлат и иногда шарф, накинутый на голову, как платок. Я сказал ей, что мне хотелось, чтобы она выглядела именно так повседневно, то есть была в привычной для нeё одежде. Она повела меня наверх в свой номер в отеле „Пьер“, открыла шкаф, извлекла оттуда всю свою одежду и бросила eё на кровать. И мы постепенно выбрали то, что Одри должна будет надевать в фильме».
Когда в апреле 1979 года на улицах Нью-Йорка начались съемки, «Одри нельзя было ни в малейшей степени обвинить в излишней требовательности и капризах, столь характерных для кинозвезд. Я предупредил ее, что никаких особых удобств не будет. Прежде всего, весь наш транспорт находился на расстоянии десяти кварталов. Во-вторых, мы не имеем никакой возможности закрывать что бы то ни было – времена „Завтрака у Тиффани“ уже прошли, – и потому нам приходилось снимать как можно скорее, так как стоит людям заметить, что вы снимаете на улице – и пиши пропало! Хотя на Одри были большие темные очки, как и в жизни, eё невозможно было ни с кем спутать – это была Одри Хепберн. „Зайдите в магазин, – говорил я ей, – подождите там. Когда все будет готово, третий ассистент режиссёpа вас позовет“. Она так и поступала, а после того, как мы завершали съемку, она показывала мне все то, что в магазине eё уговорили взять в качестве сувенира: шарфик, платок, губную помаду – и все это только за то, что она, великая Одри Хепберн, посетила магазин, чем привела всех в неописуемый восторг. Я сказал ей: „Когда мы закончим эту сцену, вы сможете „поработать“ на противоположной стороне улицы“. Это рассмешило eё и подняло настроение». Внешность теперь значила для Одри значительно меньше, чем приятное чувство принадлежности к «коммуне» создателей фильма, возглавляемой Богдановичем. «Та хрупкость, которая eё всегда отличала, теперь сделалась eщё более заметна. Иногда казалось, что eё сдует ветром. Вам хотелось защитить ее. Но затем как-то так получалось, что она все выстраивала с завидной силой и сосредоточенностью. Она была солдатом чувств».
У любого другого режиссёpа с меньшей чувствительностью к актерским переживаниям, чем у Богдановича – он ведь сам какое-то время был актером, – подобные претензии вызвали бы безусловное раздражение. «Я помню, как она постоянно спрашивала: „Пит, так – хорошо?“ – „Превосходно, Одри“. – „Ты уверен, что тебе не захочется изменить текст?“ – „Нет, Одри, все превосходно“. – „Но я ведь говорила не совсем то, что у тебя написано в сценарии“. – „Да, я заметил, но все получилось превосходно. И даже намного лучше“. – „Ты уверен, что тебе не захочется попросить меня все это переделать?“ И так далее… Одри могла быть в очень хорошем настроении, но когда оно подводило ее, она теряла всякую уверенность в себе. У меня возникло ощущение, что кроме необходимости в работе, она чувствовала острую необходимость в любви».
Наперекор слухам и историям, публиковавшимся в это время, Одри не нашла то, что искала, в Бене Газзаре. «Она была очень близка к нему в ходе съемок того первого фильма, который они делали вместе. „Кровное родство“, но не на этот раз», – рассказывает Богданович. Собственный брак Газзары вступил в полосу испытаний, и он не отвечал на теплое отношение к нему Одри тем же сильным и непосредственным чувством, как это было раньше. Теперь ему приходилось заниматься неприятным и дорогим делом: собирать осколки собственной семейной жизни. Чтобы охладить горячие журналистские головы и заставить многих прикусить языки, он пригласил на съемки «Они все смеялись» свою жену. Но эффект получился прямо противоположный: авторы светской хроники сделали все, чтобы раздуть эти сплетни в историю грандиозного романа.
На экране все выглядело совсем иначе, «Одри делала нечто совершенно удивительное, – рассказывает Богданович, – в определенных сценах, которые отличались откровенной эротичностью. В одном весьма чувственном моменте фильма она целует Газзару, и ни у кого не возникает никакого сомнения, что целует именно она. В другой сцене, в которой они вместе лежат в постели, она меня просто поразила. „Где ты была?“ – спросил я ее. „Везде“, – ответила она. У меня создалось впечатление, что она отчаянно хочет найти любовь».
От Богдановича Одри ждала и получала все, кроме любви. Он же все более и более привязывался к Дороти Страттен. Через несколько недель после окончания съёмок, вернувшись в Лос-Анджелес из воскресной поездки за город, он в аэропорту узнал, что Дороти убита своим ревнивым и психически неуравновешенным мужем. Богданович впал в тяжелую депрессию, продолжавшуюся довольно долго. Свое горе он позднее описал в книге «Смерть единорога», с теплотой и любовью вспоминая покойную. «Последствия гибели Дороти для фильма были крайне неблагоприятны, – рассказывает он теперь. – Акцент в восприятии фильма публикой сместился на eё персонаж в то время, как его значение было очень точно сбалансировано с персонажем Одри, и это превратило романтическую комедию в нечто сулящее неминуемую трагедию. Теперь единственное, о чем мог думать зритель, глядя на экран, была смерть Дороти. Шон Феррер находился в Ванкувере, когда пришло сообщение об убийстве актрисы. Он тут же сел в машину и ехал восемнадцать часов нонстопом, чтобы быть рядом со мной и в нужную минуту успокоить меня. Шон всегда был настоящим сыном своей матери».
Еще до завершения съемок фильма «Они все смеялись» Богданович и Одри начали обсуждать планы на будущее. Как это ни удивительно, они вращались вокруг eё возвращения на сцену. Богданович должен был выступать в качестве режиссёpа, а если обстоятельства сложатся благоприятно, то и eё партнера по спектаклю. "Нам обоим очень нравился Ноэль Кауэрд. «Сенная лихорадка» принадлежала к числу тех его пьес, в которых Одри очень хотелось сыграть… с Майклом Кейном. Еще на примете был «Жизнерадостный дух», но она сказала: «Мне не хочется играть Эльвиру, жену духа, если вы об этом думаете. Я хочу сыграть ясновидящую». Я ответил: «Но эту роль играла Маргарет Рутенфорд». «Да, – сказала Одри, – она ведь знала, какая роль в пьесе самая лучшая».
«Не могу сказать, что именно искала в это время Одри, но это было нечто такое, что кино со своей зыбкой, текучей природой не могло ей дать. В Италии, у нeё дома, семейные проблемы продолжали усложняться. Мне казалось, что она пытается проанализировать их и понять, что ей готовит будущее. У меня возникло ощущение, что решение своих проблем она найдет в кино. И я перенес это ощущение на тот фильм, который мы делали совместно. Оно проявляется в концовке, в том месте, где Одри улетает на вертолете. Появление Одри в конце фильма подобно заключительной строфе в поэме. Но именно так я и задумывал этот эпизод. Но сейчас он выглядит несколько зловещим».
Одри вернулась в Рим к Луке. Она выехала из своей квартиры в палаццо и сняла в тихом пригороде уютную виллу с садиком, где eё глаз радовало множество цветов. Лука, который все eщё ходил в школу, жил с нею, и это, естественно, вполне устраивало Одри. Ради ребенка (окончательно порвать с прошлым и при этом сохранить самое ценное из прошлого) она теперь затевала длительный и мучительный развод.
Особенно тяжелым его сделало то, что брак заключался в протестантской церкви в Швейцарии, а расторжение происходило в Италии, где отец семейства обладает особыми и весьма значительными правами.
Она прямо признавала: "У меня с мужем то, что вы назвали бы «открытыми отношениями». Затем она добавила: «Это неизбежно, мне кажется, когда муж моложе жены».
НОВЫЙ МУЖЧИНА В ЕЁ ЖИЗНИ
Роберт Уолдерс был высоким, худощавым, с глубоко посаженными глазами и бородой, которая придавала торжественно-cepьёзный вид и несколько старила его. Он был голландцем, сыном чиновника из авиационного управления. Воспитание и образование он получил в Европе и в США. Когда у него, eщё студента, спросили о цели в жизни, он ответил вполне cepьёзно: «Доставлять удовольствие дамам».
Уолдерс обладал необходимым для этого очарованием и определенными актерскими способностями. Он учился в театральной школе в Нью-Йорке, играл эпизодические роли в римейке «Bean Geste» в 1966 году и в «Тобруке» – откровенной халтуре о второй мировой войне. Затем, как можно предположить, с радостью вытряхнул песок из сапог, чтобы усесться в седло телесериала-вестерна «Ларедо», где яркая и привлекательная наружность была вполне подходяща. Ноэль Кауэрд заметил его на одном фестивале искусств. Там Уолдерс был занят в пьесе Кауэрда. «Мастер» вспомнил имя этого актера, когда Мерль Оберон искала артиста на главную мужскую роль в eё новом фильме. «Вполне вероятно, что у него большое будущее, Мерль, – сказал Кауэрд, – кроме того, он произвел на меня впечатление очень приятного молодого человека».
Уолдерс обладал необходимым для этого очарованием и определенными актерскими способностями. Он учился в театральной школе в Нью-Йорке, играл эпизодические роли в римейке «Bean Geste» в 1966 году и в «Тобруке» – откровенной халтуре о второй мировой войне. Затем, как можно предположить, с радостью вытряхнул песок из сапог, чтобы усесться в седло телесериала-вестерна «Ларедо», где яркая и привлекательная наружность была вполне подходяща. Ноэль Кауэрд заметил его на одном фестивале искусств. Там Уолдерс был занят в пьесе Кауэрда. «Мастер» вспомнил имя этого актера, когда Мерль Оберон искала артиста на главную мужскую роль в eё новом фильме. «Вполне вероятно, что у него большое будущее, Мерль, – сказал Кауэрд, – кроме того, он произвел на меня впечатление очень приятного молодого человека».