Уоллес Эдгар Ричард Горацио. Шутник

   Человек, повидаться с которым он заходил, должен был завтра появиться в суде в роли обвинителя, и Джим на следующее утро пошел в суд, где встретил инспектора с Ивори-стрит. Джим не успел еще объяснить ему, зачем он пришел, как тот спросил его:
   — Вы были в полицейском участке, когда туда притащили чернолицего?
   — Да, помню этого шумного господина, — сказал Джим. — А что?
   Инспектор покачал головой, совершенно сбитый с толку.
   — Не понимаю, откуда он достал это. Сержант тщательно обыскал его, но, вероятно, он уже раньше успел спрятать.
   — Что у него было? — спросил без особого интереса Джим.
   — Шприц, — ответил инспектор. — Сегодня утром тюремщик не мог его добудиться, я уже хотел послать за врачом. Нельзя было от него добиться ни слова. Он только стонал, обхватив голову руками. Мы насилу усадили его на тюремный грузовик.
   Первые два дела быстро прошли; полисмен выкрикнул «Джон Смит», и в зал суда вошел чернолицый комедиант, жалкое существо, еле державшееся на ногах. Вчерашняя веселость прошла, и Джиму стало искренне жаль беднягу в жалких лохмотьях, с вымазанным в черную краску лицом.
   — Почему не заставили этого человека вымыть физиономию, раньше чем привести его сюда? — спросил судья.
   — Ничего не могли с ним поделать, сэр, — ответил тюремщик.
   Судья что-то проворчал, и перед ним на свидетельском месте встал потерпевший городовой. Он изложил свое показание, и судья посмотрел на склоненную фигуру на скамье подсудимых.
   — Что вы скажете, Смит? — спросил он.
   Человек не поднимал головы.
   — Известно о нем что-нибудь? Его адреса не было на обвинительном листе.
   — Он не говорит своего адреса, ваша честь, — сказал инспектор.
   — Отвести для допроса.
   Тюремщик коснулся плеча арестованного, тот с недоумением посмотрел на него, огляделся вокруг и сказал сиплым голосом:
   — Могу я спросить, зачем я здесь?
   Джим чуть не упал в обморок — чернолицый человек был сэр Джозеф Лейтон…

Глава 17

   Даже судья вздрогнул, хотя и не узнал голоса. Джим бросился к его столу и прошептал ему на ухо несколько слов.
   — Невозможно! — сказал судья.
   — Могу я спросить, — снова заговорил арестованный, — что это такое, я, право, не понимаю.
   Он покачнулся и чуть не упал, но тюремщик подхватил его.
   — Снесите его в мой кабинет, — судья встал, — суд прерывается на десять минут, — и он исчез за занавесом.
   Через несколько секунд арестованного внесли и положили на диван.
   — Вы уверены? Вы не ошиблись, Карлтон?
   — Я совершенно уверен, хотя усы у него сбриты, — сказал Джим, глядя на лицо лежавшего в бессознательном состоянии человека. — Это сэр Джозеф Лейтон, министр иностранных дел. Я его хорошо знаю.
   Джим послал в аптеку за кольдкремом, и к приходу участкового врача личность чернолицего была вполне установлена. Его седые волосы были выкрашены, усы сбриты.
   Доктор завернул рукав и осмотрел предплечье пострадавшего.
   — Ему сделали порядочно уколов, — сказал он, указывая на точки, — я не знаю только, каким ядом.
   Оставив сэра Джозефа на попечении врача, Джим поспешил к телефону и сразу же был соединен с премьер-министром.
   — Буду через несколько минут, — сказал изумленный министр. — Позаботьтесь, чтобы информация не попала в газеты. Судью попросите от моего имени не заносить ничего в протокол.
   Сэр Джозеф был еще в бессознательном состоянии, когда приехал премьер-министр. Карета скорой помощи уже стояла во дворе; после бесплодных попыток добиться ответа от министра иностранных дел его завернули в одеяло и отправили в лечебницу.
   — Я положительно сбит с толку, — в отчаянии проговорил премьер-министр. — Негритянский певец, оскорбление полиции… Невероятно! Вы говорите, что были в полицейском участке, когда его привели, узнали вы его?
   — Нет, сэр, — откровенно сказал Джим, — мне показалось, что это обыкновенный пьяница. Инспектор говорит, что от него пахло водкой, и, конечно, он не стеснялся в выражениях.
   Премьер развел руками.
   — Не могу ничего понять, точно страшный сон!
   Когда премьер-министр уехал, Джим поспешил в лечебницу. Инспектор с Ивори-стрит уже был там, он приехал в той же карете скорой помощи.
   — Как вы думаете, что мы нашли в его кармане? — спросил он.
   — Вы меня ничем не удивите, — сказал Джим. — Что же там было? Версальский договор?
   Инспектор открыл свой бумажник и вынул маленькую чистую визитную карточку, с видимыми царапинами на ней, сделанными, вероятно, тупым инструментом. Рассматривая ее, Джим убедился, что на ней что-то написано. Два слова можно было разобрать: «Марлинг» и «Гарло». Он наскоблил на карточку пыли от карандаша и посыпал ею царапины, так что они стали виднее. Но и при этом полностью разобрать написанное не удалось.
   — Первые слова «кто бы то ни был», — вдруг прочел Джим, — дальше слово «пожалуйста», и оно, как будто, подчеркнуто… «Гарло» и «Марлинг» совершенно ясно видно. Что вы скажете, инспектор?
   — Ничего не разбираю и не понимаю, — ответил тот. — Я занят мыслью о том, как эта карточка попала ему в карман; ее не было, когда сержант его обыскивал, он готов присягнуть.

Глава 18

   Краткое сообщение появилось в утренних газетах:
 

   «Сэр Джозеф Лейтон, министр иностранных дел, серьезно заболел и находится в лечебнице».

 
   Это сообщение, конечно, не могло тотчас же восстановить прежнее положение на мировом рынке. Итогом речи министра иностранных дел была мировая паника, месяц времени потребовалось для того, чтобы большая часть бумаг вернулась к прежнему уровню. Какая-то ничего не подозревающая газета обратилась к мистеру Гарло с интервью.
   — Я полагаю, — сказал Гарло, — что последствия этого выступления преувеличены. Во многих отношениях паника дала благоприятный результат. Обнаружились слабые стороны нашей финансовой системы, и наш порядок стал сильнее и здоровее.
   — Правда ли, что вся суматоха была устроена группой дельцов?
   Мистер Гарло с презрением отнесся к этой идее.
   — Как же можно было подстроить такую штуку без согласия или помощи министра иностранных дел? — спросил он. — По-видимому, сэр Джозеф был очень болен, когда произносил свою речь в палате депутатов. Говорят, что он переутомился, но какова бы ни была причина его болезни, он один ответственен за происшедшее. За четверть часа до своей речи он был у меня, в этой самой комнате, и казался совершенно нормальным. Если он и был болен, то скрывал это.
   Джим с улыбкой прочел интервью. Гарло наговорил много, но умолчал еще о большем: ни слова о лихорадочной работе в Рата-синдикате или о его чудовищных барышах.
   Человек этот был загадкой. Чего он добивался? Он же был одним из трех самых богатых людей в Англии.
   У Гарло не было других целей, кроме накопления денег. Он не был одарен чувством общественного долга, радости и страдания других людей не находили отзыва в его душе. Если он давал, то давал холодно, хотя не напоказ.
   Правда, он подарил правительству образцовый полицейский дом, предлагал соорудить Парфенон в память великой войны; в его проектах чувствовалось что-то не совсем бескорыстное, человек этот для Джима Карлтона оставался непостижим.
   В эту ночь Джим просидел шесть часов у постели министра, находящегося в бессознательном состоянии. Какую странную историю мог бы тот рассказать! Не было ли у него какой-либо тайной слабости, которую Гарло эксплуатировал? Но жизнь сэра Джозефа была открытой книгой; день за днем она писалась его секретарем, согласно сообщениям коллег.
   Во время этого бодрствования Джим безуспешно старался разобрать нацарапанное. Вдвоем с инспектором Уилтоном они по очереди дежурили у постели больного. Доктор сказал, что каждую минуту министр может прийти в сознание, и хотя он ожидал очень серьезных последствий отравления, возможность полного выздоровления им не исключалась.
   В четверть четвертого утра все время бредивший больной повернулся на спину, открыл глаза и обвел взглядом слабо освещенную комнату.
   Джим подошел к его кровати.
   Сэр Джозеф с удивлением посмотрел на него.
   — Хелло! — слабо сказал он. — Что случилось? Автомобиль опрокинулся?
   — Ничего серьезного, сэр Джозеф, — спокойно ответил Джим.
   — Это ведь больница?
   — Лечебница, — подтвердил Джим.
   После долгого молчания больной снова заговорил:
   — У меня адски болит голова. Не можете ли вы дать мне чего-нибудь выпить, или это не разрешается?
   Джим, поддерживая больного за плечи, поднес к его губам стакан воды. Тот с жадностью выпил содержимое и снова упал на подушки.
   — Кажется мне, что голова моя не в порядке, но я могу поклясться, что вы Карлтон, — сказал сэр Джозеф.
   — Да, это мое имя.
   Министр ненадолго задумался.
   — Ничего у меня не сломано? Я говорил этому дураку, шоферу, чтобы он был осторожнее, дорога была как стекло.
   — Ничего у вас не сломано, сэр Джозеф, — сказал Джим, — было лишь сильное сотрясение.
   Он уже позвонил доктору, спавшему в комнате под ними.
   — Сотрясение? Не помню… А Гарло? — Брови больного нахмурились. — Славный малый, только уж очень нарядный. Я ведь был у него вечером… Какие-то македонцы… Да, вспоминаю. Когда это было?
   Джиму не хотелось говорить министру, что это было несколько дней тому назад.
   Вошел доктор, в халате поверх пижамы. Ум министра был уже настолько ясен, что он догадался о его профессии.
   — Я в сознании, доктор. Что это было? Сотрясение?
   — Нет, сэр Джозеф, — ответил врач. Он пощупал пульс пациента и, по-видимому, остался доволен.
   — Сэр Джозеф думает, что произошла автомобильная катастрофа, — посмотрев значительным взглядом на врача, сказал Джим.
   Больной был очень слаб, но ум его не был помрачен.
   — Что со мной? — раздраженно спросил министр, когда врач приложил к его сердцу стетоскоп.
   — Вы не употребляете никаких наркотиков?
   — Я — наркотиков?! — презрительно фыркнул министр. — Что за вопрос! Я даже лекарств никогда не принимал! Когда мне не по себе, я иду к своему остеопату, и он приводит меня в порядок.
   — Ну, так и я не дам вам наркотического средства. — Доктор нашелся, как замять свой неловкий вопрос. — Сердце у вас в порядке и пульс нормальный, вам нужен только хороший сон.
   — И еда, — проговорил сэр Джозеф, — я страшно голоден.
   Ему принесли куриного бульона, и через полчаса он мирно заснул. Доктор кивком вызвал Джима в другую комнату.
   — Вы можете теперь спокойно уйти, — сказал он. — Сэр Джозеф поправляется гораздо быстрее, чем я ожидал. Он ничего не рассказывал о своих приключениях?
   — Ничего.
   Рано утром Джим зашел к премьер-министру.
   — Он думает, что после отъезда из дома Гарло с его автомобилем произошла авария. Он ничего не помнит о речи в парламенте, и доктора не разрешают говорить с ним об этом, пока он не окрепнет. Я сильно сомневаюсь в одном пункте, сэр, и хочу его разъяснить. Для этого я, может быть, буду вынужден выйти за пределы закона.
   — Мне все равно, куда вы выйдете, — сказал премьер-министр, — но мы должны добиться правды. Я прикажу дать вам карт-бланш и поддержу вас во всех ваших начинаниях.
   Джим отправился в Скотленд-Ярд, чтобы доказать правильность версии, которая создавалась в его мозгу в ночные часы; версии настолько фантастичной, что он не мог заставить даже самого себя серьезно относиться к ней.

Глава 19

   Однажды утром были отправлены четыреста каблограмм и все в одинаковых выражениях:
 

   «Перевести по кабелю через отделение банка на Ломбард-стрит прибыль Рата-синдиката 17, расписаться в получении инструкции. Скреплено. Рата».

 
   Эта депеша была отправлена в три часа утра.
   Начальником иностранного отдела этого банка был старый друг, мистера Элленбери. Элленбери отправился к нему на другой день.
   — Я ожидаю очень крупных переводов через ваш банк, — сказал он, — и мне понадобятся наличные деньги.
   Кисло глядевший на него начальник стал еще кислее.
   — От Рата, вероятно? Удивляюсь, зачем вы путаетесь с такими людьми, Элленбери? Вы, вероятно, не знаете, как о них говорят в Сити…
   Он был друг и прямой человек. Элленбери кротко слушал его.
   — Не всегда можно выбирать, — сказал он, — война не лучшим образом отразилась на мне: я должен на что-то жить.
   На войну часто ссылаются в сомнительных вопросах морали. Начальник отнесся к этому заявлению не вполне доверчиво.
   — Сколько же заработал Гарло на этом мошенничестве? — спросил он, опять пользуясь привилегиями дружбы.
   — Когда-нибудь скажу вам, — ответил уклончиво Элленбери, — теперь я ожидаю очень крупных сумм.
   В этот день вечером пришел первый перевод — из Иоганнесбурга; сумма не была колоссальна, но очень велика. Ночью пришли переводы из Нью-Орлеана, Чикаго, Нью-Йорка, Торонто и Сиднея. Мистер Элленбери не торопился получать деньги, скапливавшиеся в Ломбард-банке.
   Утром в этот день, перед тем как отправиться в Сити, он гулял по своему владению, к которому был очень привязан, несмотря на то, что оно было запущено и неухожено, даже в огороде не было порядка: вместо капусты стояли какие-то призраки кочнов.
   Подошел садовник, прикрытый от дождя мешком.
   — Я достал кучу мусора, чтобы засыпать яму, — сказал он, — вчера привезли.
   Тридцать лет эта яма с жидкой грязью на дне мозолила глаза. Элленбери мечтал то обратить ее в пруд, окруженный рододендронами, то в купальню с белыми кафельными берегами. Теперь настал конец мечтам — яму надо было засыпать; рядом с ямой лежала куча всевозможного мусора.
   — Я сам ее зарою, мне нужен физический труд, — сказал Элленбери.
   Грязная дыра привлекала его внимание. Если бы он мог запихнуть туда Гарло и увидеть его белое лицо, выглядывающее из грязи, — вот это было бы славно. Наконец он оторвался от этого зрелища и пошел в дом.
   Элленбери быстро позавтракал, его ожидала наемная машина, оплачиваемая Рата-синдиктом. Элленбери знал такой гараж, где можно было нанять автомобиль, не подвергаясь лишним расспросам. В этом гараже тариф был значительно выше, чем в других, но эти издержки оплачивались синдикатом. Автомобиль приехал после полудня; шофер, дюжий человек с черными усами, жевал резинку и ничем, кроме своего дела, не интересовался.
   Элленбери поехал в банк, захватив с собой два плоских чемодана; он вошел в кабинет начальника и представил переводы.
   — Чудовищно! — сказал управляющий, намекая на общую сумму. — И будут, вероятно, еще? Уже и это выходит за всякие пределы.
   — Пределы? — Элленбери не понимал, о чем он говорит.
   — Правильно и неправильно… все равно, что пытаться измерить высоту Святого Павла футовой линейкой.
   Элленбери, любитель диалектики, не мог устоять и вступил в беседу.
   — Моральность поведения не поддается арифметическому учету. Вы должны измерять ее не аршинами, а углом. Десятиградусное уклонение от перпендикуляра грубая ошибка, будь то столб для ворот или Пизанская башня… Я подсчитал, американский итог сто двенадцать тысяч.
   Элленбери сделал пять пакетов и запихнул их в чемодан.
   — Теперь приступим к южноамериканским переводам, — сказал управляющий отделом. — Может быть, вы и правы, но я заметил, что общественное возмущение обратно пропорционально количеству прикарманенных денег. Когда вы наживаете миллион, вы становитесь выше понимания присяжных заседателей. Они смотрят на человека, на деньги и автоматически произносят: «Не виноват». Надо было бы изменить закон и присяжными выбирать только бухгалтеров и романистов, которые сами никогда не видят настоящих денег, но думают о миллионах… Еще восемьдесят семь тысяч девятьсот…
   — У вас превратные идеи, мой друг. Если человек ворует, то десять ли центов, или пять миллионов долларов… — заметил Элленбери, укладывая новые пачки в чемоданы.
   Уже темнело, когда он вынес деньги, положил в автомобиль и отправился в свою собственную контору.
   Элленбери рано отпустил клерка домой: была пятница, он дал ему двухнедельный отпуск и заплатил жалованье вперед. Отперев дверь своим ключом, он втащил чемоданы в кабинет. Там стоял совершенно новый дорожный сундук и лежал паспорт. Несколько недель тому назад Гарло приказал ему выхлопотать паспорт на имя Джексона, который иначе назывался Инглом. Элленбери терпеть не мог мелких мошенничеств, но, конечно, повиновался и увеличил еще свой проступок тем, что выхлопотал второй паспорт для себя, представив фотографию, снятую с него двадцать лет тому назад, и подписав прошение именем, не имеющим никакого сходства с его собственным.
   Элленбери сел перед своими набитыми чемоданами и задумался.
   Таможенный контроль будет в Кале или в Гавре, и деньги обратят на себя внимание. Ему надо сесть в Симплонский экспресс, багаж там досматривается поверхностно, а если он возьмет билет до Монте-Карло, то его с его богатством примут просто за сумасшедшего.
   Но в Симплонских экспрессах и в поездах, идущих на Ривьеру, в это время года все места расписаны заранее, и никакими способами нельзя достать отдельное купе.
   Остался лишь один путь. Половину денег положить в сундук, как можно больше распихать по карманам, а остальное отправить по почте в различные отели Франции и Испании, адресовав их самому себе.

Глава 20

   С путеводителем в руках начал он свою работу за столом, заваленным конвертами, когда раздался стук в обитую зеленым сукном дверь. Элленбери чуть не вскрикнул от страха.
   Два серьезных серых глаза смотрели на него в овальное окошечко, выходившее в контору. Выбежав из-за стола, он потянул дверь.
   На пороге стояла молодая девушка. На ней было длинное синее пальто; на плечах и на маленькой шляпе сверкали капли дождя, в руке она держала мокрый зонтик. Мистер Элленбери и не заметил, что шел дождь.
   Девушка, не двигаясь, смотрела на открытые чемоданы, на пачки денег, на кучи конвертов. Эйлин Риверс никогда не видела столько денег.
   — Я пыталась найти вашего клерка, — сказала она. — Дверь была открыта…
   В своем стремлении как можно скорее начать работу, Элленбери забыл запереть наружную дверь. Он узнал девушку.
   — От Стеббингса, — сказал он, задыхаясь. — Что вам надо?
   Эйлин вынула из сумочки конверт. Какие-то контракты, заключенные покойной мисс Элис Гарло, по недосмотру, как объяснил мистер Стеббингс, не попавшие в завещание. Элленбери пытался прочесть письмо и не мог.
   — Что-то о контрактах… — проговорил он. — Я займусь этим завтра.
   — Мистер Гарло знает, — сказала девушка. — Мы телеграфировали ему сегодня около полудня, он ответил, чтобы мы обратились к вам и подробное сообщение доставили бы ему на дом сегодня вечером.
   Элленбери поднял голову.
   — Вы идете сейчас к Гарло? — заикаясь, спросил он.
   Удивительно было, что она весь день думала об этом визите; что-то влекло ее к Гарло, как действующий вулкан влечет робких людей к своему краю; они содрогаются, но смотрят на кипящую у их ног массу.
   — Да, я иду в Парк-Лейн, — сказала Эйлин.
   Рассудок Элленбери замер.
   Гарло изменил план своей поездки, чтобы встретиться с этой девушкой в Принстоуне; наводил о ней справки. Он объяснял это интересом к ее дяде. Элленбери, по опыту, объяснял иначе — очень хорошенькая девушка… И колесо разума стало быстро вращаться… Конечно, она все расскажет Гарло.
   — Моя жена больна… — пробормотал он, — очень больна, она уже двадцать лет не встает с постели. И как это странно — вдруг вы приходите, а она сегодня спрашивала о вас.
   — Обо мне? — Эйлин не верила своим ушам. — Но я ее не знаю.
   — А она знает вас, знала, когда вы были ребенком, знала вашего отца или мать, я уж не помню. И как странно… Я хотел заехать к Стеббингсу и просить вас… мой автомобиль доставил бы вас назад.
   — Поехать к миссис Элленбери сегодня вечером? — с удивлением спросила Эйлин.
   Мистер Элленбери кивнул.
   — Но я обещала прийти к мистеру Гарло.
   — Времени хватит. Уважьте просьбу старика, может быть, не совсем разумную…
   Элленбери действительно выглядел старым и жалким.
   — А это далеко?
   Он рассказал ей дорогу. Что будет потом — он об этом не думал. Он уже заказал себе каюту на пароходе; завтра он должен уехать. Отнять девушку у Гарло, может быть, ее любовника, вот что важно. Эти мысли совсем затуманили его.
   — Могу я позвонить мистеру Стеббингсу?
   — Я сам сделаю это, — сказал Элленбери почти весело. — А вы можете помочь мне уложить мои чемоданы. Куча денег, и все принадлежит мистеру Гарло. Умнейший человек!
   Эйлин забыла, что Элленбери обещал ей позвонить, и вспомнила об этом лишь в автомобиле.
   — У меня дома есть телефон, — сказал он.
   Скорчившись в углу автомобиля, с чемоданами под ногами, Элленбери болтал о своей жене, а сам думал о сидящей рядом девушке, которая невольно может выдать его.
   Они подъезжали к дому, и он приказал шоферу:
   — Остановитесь у ворот.
   Элленбери сунул в руку шофера три бумажки; шофер, — по-видимому, остался доволен.
   — Вы разрешите остановиться у ворот? — обратится Элленбери к девушке. — Мы пройдем по дорожке; моя жена такая нервная, вздрагивает при каждом звуке…
   Эйлин не протестовала. Когда они вышли из машины, она предложила донести один из чемоданов. Элленбери согласился.
   — Все это принадлежит Гарло, Гарло! — бормотал он. — Это одна из его шуток.
   — Что вы подразумеваете?
   — Шутки Гарло… трудно объяснить… — Ветер вырывал слова из его речи.
   Девушка увидела безобразный, безжизненный дом.
   — Левей… Мы войдем через задний ход.
   Перед нею было какое-то странное здание; Элленбери сказал, что там помещается топка для оранжереи.
   — Теперь две ступеньки вниз.
   Но зачем же идти вечером в оранжерею? Он ответил на вопрос, которого она не задала.
   — Сейф… спрятать чемоданы… — сказал Элленбери.
   Ветер перешел в ураган, блеснула молния — молния в декабре… Элленбери поставил чемоданы на пол и потянул заржавевший замок; дверь со скрипом отворилась.
   — Здесь, — сказал он, и Эйлин вошла вслед за ним.
   Он зажег крошечную свечку в грязном фонаре, девушка осмотрелась. Это была какая-то кирпичная яма без окон, пол был покрыт золой, битыми цветочными горшками и разным садовым мусором.
   — Подождите, я принесу мешки, — сказал Элленбери.
   Сердце у него так билось, что он еле дышал; к счастью, Эйлин не видела его лица.
   Он вышел, хлопнув дверью, и запер замок. Потом поднялся по ступенькам и побежал к дому.
   Ему пришлось немного подождать, пока он настолько успокоился, что смог войти. Элленбери прокрался в переднюю и на цыпочках прошел в свой кабинет. Он промок насквозь и дрожал. Сняв мокрое пальто, Элленбери позвонил. Тотчас же явившаяся горничная была удивлена, увидев его.
   — Ступайте в мою комнату, только без шума, и принесите мне сухое платье и белье. Госпоже скажите, что я приду еще не скоро.
   Девушка принесла все нужное, предложила чашку чая и вышла.
   Элленбери начал переодеваться, как вдруг ему пришла в голову мысль, что переодеваться не надо. Брюки его не были мокрыми, и вокруг ямы было так грязно. Об этой яме он думал в автомобиле. Судьба работала на него.
   Он надел халат и взял с полки два тома, которые часто читал, — «Хроника преступлений»; в книгах было много иллюстраций.
   Элленбери открыл наугад один из томов.

   «…Когда молодая, красивая, невинная женщина становится жертвой насилия, не найдется ни одного человека с обычными человеческими чувствами, который не рискнул бы жизнью, чтобы спасти ее от отчаяния и нищеты…»

   Он прочел эту поучительную цитату и перевернул страницу.

   «…Мария Мартен застрелена в амбаре, другая женщина убита шпагой».

   Он нетерпеливо переворачивал листы, жалея, что так мало знаком с уголовным судом. У него был большой топор… но где? Да, за кухонной дверью. Элленбери спустился по лестнице. Вот, на обычном месте… Он спрятал его под халат и принес к себе в комнату.
   — Можете идти спать, — сказал он горничной, подавшей ему чай, и, выпив чашку, надел мокрое пальто и вышел на дождь.
   Очень неприятно… почему они не дают ему уехать спокойно, ведь он стар, ему так мало осталось жить… Слезы потекли по его щекам при мысли о несправедливости. Это все Гарло! К черту его! Эта милая девушка, никому не причинившая ни малейшего зла, такая красивая — и она должна умереть из-за Гарло.
   Элленбери вытер рукой слезы, снял замок и открыл дверь.
   Свеча вспыхнула в последний раз, и в этом мгновенном свете он увидел белое лицо замершей от ужаса девушки. С рыданием Элленбери замахнулся на нее топором…

Глава 21

   Когда Элк пришел под вечер к своему другу, Джим сидел перед столом, на котором был разложен большой план города.
   — Покупаете себе дом? — спросил Элк.
   Джим тщательно свернул план и спрятал в ящик стола.
   — Не согласитесь ли вы помочь мне совершить небольшой налет сегодня ночью? — спросил он. — Было время, когда я мог лазить, как кошка.
   — Где же намечен грабеж? — спросил Элк.
   — В Парк-Лейне, — ответил Джим. — Я собираюсь забраться в один из роскошнейших домов Лондона, в замок барона Гарло.