Страница:
Питер Уоттс
Crysis. Легион
Эта книга основана на сюжете игры «Кризис-2».
Для превращения игры в книгу потребовалось кое-что изменить, расширить и добавить. Поэтому, возможно, вы заметите расхождения с игрой.
Интересного чтения!
Цеват Ерли и разработчики игры «Кризис-2»
«Кризис. Легион» представляет собой целиком и полностью произведение художественной литературы. Названия, имена и упоминаемые события либо вымышлены, либо используются в художественном контексте.
Предисловие издателя
Предлагаемый вам текст составлен на основе аудиозаписей и документов, предоставленных анонимом компании «МакроНет». Поэтому едва ли возможно подтвердить большинство изложенных здесь фактов. Упомянутые в тексте корпорации и организации – от ООН до Пентагона, «КрайНет» и ее дочерней мегакорпорации «Харгрив-Раш» – подлинность фактов яростно отрицают либо отмалчиваются. Но против «МакроНет» и «Дель Рей» было подано много исков с требованием раскрыть наши источники. Нам также угрожали административной и уголовной ответственностью в случае публикации, причем выдвигались всевозможные обвинения – от промышленного шпионажа до измены.
Тем не менее мы решили публиковать этот текст. Иски к нам безосновательны – мы не знаем, кто предоставил нам документы. Более того, он предпринял немалые усилия для сохранения анонимности – и эти меры включали, как нам кажется, даже уничтожение сервера Google на побережье острова Каталина. Если бы мы даже захотели сотрудничать с властями, нам нечего было бы им показать.
Что же касается возможных обвинений в измене и угрозе национальной безопасности, то, по мнению авторитетов, хотя нас и можно упрекнуть в нарушении буквы закона, вероятность преследования по таким обвинениям ничтожно мала. Власти целиком и полностью заняты тем, о чем рассказывается в этой книге. Нью-Йорк лежит в руинах, всем крупным городам угрожает та же судьба. И если хотя бы половина изложенного в книге – правда, то угроза нависла над всей планетой, суля неминуемую и скорую катастрофу. Хотя власти могут даже в таких условиях потратить драгоценные силы и средства на бессмысленную попытку цензуры и подавления свободы слова.
Но, по правде говоря, если б они могли бросить на нас толпу ребят с пушками и разнести нас в клочья, они бы давно уже это сделали.
Тем не менее мы решили публиковать этот текст. Иски к нам безосновательны – мы не знаем, кто предоставил нам документы. Более того, он предпринял немалые усилия для сохранения анонимности – и эти меры включали, как нам кажется, даже уничтожение сервера Google на побережье острова Каталина. Если бы мы даже захотели сотрудничать с властями, нам нечего было бы им показать.
Что же касается возможных обвинений в измене и угрозе национальной безопасности, то, по мнению авторитетов, хотя нас и можно упрекнуть в нарушении буквы закона, вероятность преследования по таким обвинениям ничтожно мала. Власти целиком и полностью заняты тем, о чем рассказывается в этой книге. Нью-Йорк лежит в руинах, всем крупным городам угрожает та же судьба. И если хотя бы половина изложенного в книге – правда, то угроза нависла над всей планетой, суля неминуемую и скорую катастрофу. Хотя власти могут даже в таких условиях потратить драгоценные силы и средства на бессмысленную попытку цензуры и подавления свободы слова.
Но, по правде говоря, если б они могли бросить на нас толпу ребят с пушками и разнести нас в клочья, они бы давно уже это сделали.
Трисия Пастернак,старший секретарь по связям с прессойслужбы безопасности компании «Дель Рей»
Война кончилась бы, если б могли воскреснуть мертвые.
Стенли Болдуин
Сынок, ты, кажется, думаешь, что это просто игра?
Джейкоб Харгрив
А я-то думал: мы во всем виноваты.
Да ведь вонючки «зеленые» ныли про это чуть не весь прошлый век. Глобальное потепление, надо же. Нет, извини, «антропогенные климатические изменения». Приливные волны, уровень моря поднимается, половина населения планеты шляется туда-сюда, не зная, где приткнуться, – ведь их прежние дома затопило. Сейчас на Балтике – малярия! Представь себе: тропическая зараза – на гребаной Балтике! И глазом никто не моргнул, а Южная Америка вдруг сделалась хуже Сибири. Дескать, полярный лед растаял, океанские течения закоротило и все такое. Весь мир передрался за пресную воду, сцепились, как стая ошалевших сук, – и тут Бразилия начала дымить, выкидывать сульфаты в стратосферу, и какими темпами! В общем, писец пришел, точно как чокнутые «зеленые» предсказывали, только еще хуже и гораздо скорее. Эта заварушка должна была случиться еще лет через сорок – пятьдесят, правда же?
Нас поимели, причем вроде бы мы сами же себя и поимели, и все паникеры в белых халатах, которых заранее рассовали по кутузкам, чтоб не гнали волну, заверещали в один голос: уже поздно, дескать, «тепловая инерция планеты», «точки нестабильности», «большие корабли поворачивают медленно» и все такое. Ничего не поделаешь, мир разлетается на части, но, может, еще не совсем поздно хоть пару частей попридержать? Ну, ты ж меня понимаешь: не доводить народ до смертоубийства, поделить между голодными то, что еще осталось от чудесных хлебов и рыб, и не давать мировому безобразию стукнуть в полную силу по старым добрым Соединенным Штатам благословенной Америки. Порядок поддерживать, и все такое.
Потому-то я и пошел в морскую пехоту. Потому мы все пошли. Это ведь мы прогадили мир: жрали свинячьи чипсы и на компьютере гоняли, пока все вокруг летело и падало. Пойти в морскую пехоту было, ну, как покаяние, или будто капеллан сто раз помолиться назначил. Способ искупить, что-то вроде того.
Но оказалось: не мы это, еще не мы. Это паршивые засранцы из космоса, с их паршивым криогенным оружием, с их гребучими складами посреди Китая. Мы-то смогли б затормозить лавину, когда она только начала катиться, но Лингшан сделался тем снежком, с которого оно все и покатилось. Мать моя женщина, они даже подрались там, но чуть-чуть, мало и тихо, и сумели все покрыть. Пара директив сверху, несколько стратегических пульс-бомб, чтобы оглушить там и тут сейсмодатчики и спутники, может, прикончили еще с дюжину корейцев, рыбачивших в неподходящее время в неподходящем месте – и все. Наружу просочились только невразумительные слухи, такие тупые и дикие, что даже «Фокс ньюс» не опустились до их пересказа.
Потом мир начал крениться на борт, все пошло наперекосяк, и виноваты, конечно, мы, жадные близорукие придурки с нашей убогой экономикой на ископаемой халяве.
Но они ж таки подрались, по-настоящему подрались, Роджер, – ты это знал?
С того оно все и пошло.
Н-2.2, Алькатрас/Пророк(условное временное обозначение).Выдержка из дебрифинга высадки на Манхэттен,28/08/2023
Пророчество
Расшифровка диктофонной записи
Дебрифинг высадки на Манхэттен
Личные данные субъекта: не установлены
(условное именование «Алькатрас»)
Если память не подводит, его звали Лоуренс Барнс. Пророк.
Меня, значит, окрестили Алькатрасом. Ну и ляд с ним. Конечно, имя свое еще помню. Я хоть и мертвец, но из ума не выжил. Все помню: имя, звание, личный номер. Только что мне с них? Тот, кого они обозначали, умер.
А меня опрашивает мельчайшая из мелких сошек, потому что начальники все обделались со страху, в одной комнате со мной быть никто не хочет. И думаете, эта сошка сама вызвалась?
Сошка небось возомнила, что тебе оказали гребаное великое доверие? Думаешь, они не уверены, что я не слечу с катушек в любой момент, а ты, мать твою, великий герой-доброволец?
Врешь.
И это объективный факт. Ты вспотел, проводимость кожи подскочила на пятнадцать процентов, глазки забегали на двадцать четыре процента скорее. Про голосовые гармоники можно и не упоминать. Тебе кажется, что ты говоришь сурово и спокойно, но поверь мне: на верхних частотах визжишь, будто перепуганная девчонка.
Теперь я могу все это узнать, еле глянув на тебя. И это не из-за прибамбасов, я не с тактического дисплея читаю циферки, это теперь во мне. Просто знаю, и все. Я теперь много чего знаю, чего человеку знать не положено.
Но ты не бойся. Честное слово, не стоит. Если б я хотел тебя прикончить, ты б и за порог ступить не успел. Хоть это пойми.
Правда, утешение в том слабое.
Как же мне рассказать-то все, чтоб коротко и ясно?
Ладно, начну с погрузки. Нас загнали под воду, как только перекрыли все ТВ. Именно как только, так сразу: Чино смотрел себе «Бокс с подменными телами», и тут – оп! Пошел сигнал экстренного сообщения, и через минуту «МакроНет» уже вовсю трезвонила о страшном взрыве в Нью-Йорке, а еще через две с хвостом минуты мы уже несемся как угорелые под воду. У причала вынырнула «меч-рыба», танки еще не продула, а мы уже штабелями в нутро. Едва люк успели завинтить, и снова вниз.
Пристегнулись. По всей субмарине грохочет и скрежещет. «Меч-рыба» – она, по сути, жестянка для перевозки десанта, посудина с мощным движком и парой-тройкой ракетных шахт, чтоб совсем уж голыми себя не чувствовать перед шакалами противолодочными. У «меч-рыбы» есть обычные для подлодок средства маскировки, чтоб прошмыгнуть незамеченной, – но на этот раз их не включили. Куда бы мы ни двигали, видимо, шишек жаба душит – жалкие шесть процентов мощности на маскировку потратить.
Потом началась обычная нудная чересполосица: то несемся как угорелые, то ждем неизвестно чего. И тянется такое восемнадцать гребаных часов. Никто ни хрена не говорит, и «ни хрена» эти меняются час от часу. Сперва собираемся пристать к огромной надувной медузе, подвешенной в мезопелагическом слое; хотят подержать вояк в сохранности, пока не понадобятся. Думаю, ничего, там хоть места хватает, можно отдохнуть малость от жестянки – но нет, снова тащимся к берегу. А потом кружим и кружим в какой-то богом забытой яме, твою в бога душу мать, кружим и кружим. Парни хотят подавить массу, но шеф раздал обычный шестичасовой набор стимуляторов, все подвинтились на гамма-аминобутирате, трицикликах и супернефрине – от этой гадости потом две недели суставы ломит. У меня в заплечнике фляжка с текилой – для медицинских целей, конечно, – я и приложился, чтоб стресс унять. Предложил народу – никто не хочет. Говорят, плохо оно смешивается с нейротропными. Дристуны.
И вот сидим мы, пристегнутые, увинченные, на стенку лезем. И тут снова заскрежетало, ночной свет включился, кроваво-красный, как в азиатском некросалоне, где длинноволновым подсвечивают, чтоб трупы красивее выглядели. Искусственных разумов не требуется, чтобы вычислить: в Нью-Йорк идем, но шеф и того не говорит. Дескать, на месте нам всё и про всё скажут. Вот и сидим, окомбинезоненные, локтями пихаемся да гадаем, байки травим, чтоб ожидание скрасить. То вирусы синтетические, то ядерные заряды в туннелях, то заговор в центральном командовании. А Левенворт – кстати, знаете Левенворта? Нет, конечно, не знаете. Так вот, Левенворта опять понесло, у него крыша на роликах, говорит, мол, вентеровские биоморфы взбунтовались, устроили сущий «Скайнет». И не слушает, недоумок, что ему полкоманды твердит: вентеровские лаборатории черт-те знает где, в Калифорнии, и если нас на войну с репликантами отправляют, так не проще ли было нас по воздуху перебросить, а не гонять субмарину через гребаный Северо-Западный проход?
Кажется, Левенфорт и сам-то не верит в свой гон, но ему нравится подзуживать. Если только я снова научусь скучать, то буду скучать по этому засранцу.
Из переднего люка доносятся обрывки разговоров. Кажется, еще самое малое шесть субмарин собралось, операция под командованием какого-то полковника Барклая – никогда о нем не слышал. И упс! – что за новость, идем по Ист-ривер к Манхэттену. Но вдруг уже не идем, оторвались от группы и направились к Бэттери-парку. Шеф говорит, мол, встретиться кое с кем надо втихую, спасти. Непонятно, то ли пробалтывается, то ли из пальца высасывает.
Народ снова принялся дико гнать, гадая, а Чино – вот же ушлый! – начал ставки принимать на этот гон, прямо вот так вот, в подлодке, а я сижу, и в голове у меня вертится одно…
Вы не знаете, наверное, я ж воды боюсь до чертиков. Ну я никому не говорил, но считал, что начальству известно. Я-то справлялся нормально, даже третье место взял на морском заплыве в прошлом году. Но когда мне было восемь, я чуть не утонул. И вроде как прицепилось ко мне. Не, бросьте, начальство обязано про такое знать. Тестов куча, мозги по полочкам раскладывают – должны ж были вычислить.
Ну, я так думаю.
В общем, все лезут с теориями, Чино принимает ставки, уже восемнадцать часов прошло, и самое малое десять из них я писаю кипятком. Парчман думает: у меня похмелье, а я сижу и чувствую, что между мною и целой Атлантикой жалких семь сантиметров биостали, и плевать мне, что про сталь эту пишут. Она всего лишь паутина, выдавленная из брюха генетически модифицированного паука. Думаете, ей удастся вечно выдерживать целый океан?
По-моему, это и была единственная верная моя догадка во всем предыдущем и последующем дерьме.
Наконец в наушниках голос: время пришло, седлайте, ребятки. А затем мы слышим эдакое «пам-м-м», будто щелбан по корпусу. Не как от сонара – во всяком случае, нашего сонара, – а один удар, аж корпус загудел. Все замолчали на секунду, потом Берендт огляделся и спрашивает: «Кто-нибудь это слышал?»
И тут нас грохают в борт.
Никакой тревоги, никаких сигналов – гигащелбан, грохот, и подлодка кренится на правый борт. И времени заорать нету, разве только выдохнуть: «Мать твою!» Корпус раскрывается, будто гигант приложился к нам консервным ножом, дальний край отсека просто сминается в бумагу. Берендту спину переломило, словно спичку, прям на глазах становится куклой тряпичной, а после балка или лонжерон, какая-то там хрень выдирается из передней переборки и плющит Бьюдри, как жука.
Мы летим вниз, палуба задралась под немыслимым углом, от носа хлещет вода, чертова жестянка скрежещет и воет, будто горбатый кит. О, вот теперь включилась тревога – или это орут все? Вокруг кровища. Думаете, ее в красном свете не заметишь? Так нет, она прям по глазам бьет, на вид черная, плотная, блестящая. Вода уже не просто хлещет, она бежит приливной волной, будто разжижившийся пол вознамерился расплющить нас о потолок. Только теперь потолок – это стена, а крыша – задняя переборка, и…
На хрен «и». Субмарина утонула, и точка. Зачем детали-то? Ты что, документалку снимать собрался? Утонула, к чертям собачьим.
Баста.
И каждый сам за себя. Я чуть вдохнуть успел, а океан уже над головой плещется, я ныряю, распихивая приятелей и куски тел, перетрусил до смерти, не вижу ничего, кроме кровавого света в отсеке да голубеньких огоньков сгорающей электроники. Субмарина еще стонет и кряхтит вокруг меня, сворачивается, будто лист бумаги, в комок. Слава богу, криков под водой не слышно, но металл о металл точно в мозгу скрежещет. Мы выбрались через передний люк, вокруг по-прежнему чернота, красным отсвечивает, голубым, и видна зияющая длинная дыра в боку, сине-черная расщелина, сочащаяся пузырями.
Протискиваюсь наружу, задираю голову – там бледный далекий свет. Гляжу вниз: мимо скользит огромная глыба металла, распоротая в хлам, испускающая потоки воздуха. Где-то там нос уже ткнулся в дно, оттуда поднимается, клубясь, облако черной грязи, охватывая лодку, будто живая – и очень голодная – заждавшаяся тварь.
Но я думаю только об одном: поскорей бы выбраться на поверхность.
Заметьте, ребята: там, в глубине, никакого вам выпендрючего геройства! Нет, ну я не против, но только если на мне реутилизатор дыхания, и не на один жалкий вдох при тридцати метрах до поверхности. Нет, может, я бы и стал геройствовать, если б не тот случай пятнадцать лет назад. К черту, вот вам прямо и просто: я не стал отыскивать застрявших, вытаскивать раненых на горбу. Я даже и не думал про это. Просто на моем пути помехи, одни твердые и с острыми краями, другие мягкие и пушистые, но я демократ до мозга костей, мне наплевать и на тех и на других, я распихиваю их с полным равнодушием. Мне снова восемь лет, я умираю, я знаю нутром, каково оно, умирать.
Только не это, ради бога, только не это снова!
И вот я изо всех сил толкаю себя наверх. У меня даже ума не хватило ласты подхватить, я просто бью по воде парой нелепых обезьяньих лап и знаю только: вон там посветлее, а в другой стороне – темнее, и грудь мою распирает, вот-вот взорвусь, будто целый отсек воздуха заглотнул. Я и в самом деле едва не взрываюсь, с эмболией шутки плохи, но наконец вспоминаю: последний-то вдох я сделал под давлением, и чем ближе я к поверхности, тем страшней меня давит изнутри. Потому открываю рот. Открываю, и выблевываю мой драгоценный воздух в океан, и барахтаюсь как могу, стараясь поспеть за пузырьками, и молюсь, чтоб воздух из меня выходил быстрей, чем изнутри распирает. Трепыхаюсь, загребаю, пихаю воду под себя, и вдруг свет над головой становится неоднородным, зеленоватое сияние рассыпается на лучи, и они танцуют, клянусь Господом, они танцуют! Вдруг над моей головой – потолок, корчащееся зеркало, будто ртуть, и я проламываюсь сквозь него и, кажется, могу заглотить сразу все это чертово небо, и я так рад, что живой, да ты не поверишь, охрененно рад.
Клал я с во-от таким прибором и на Берендта, и на Чино, и даже на старину Левенворта, повернутого на всемирном заговоре. Я так рад остаться в живых, что не сразу замечаю, в каком кошмаре оказался…
Кстати: ты заметил – я слегка красноречивее обычного. Местами. Подумать только, «лучи танцуют», «корчащееся зеркало». Я раньше так никогда не выражался. А теперь то и дело переключаюсь, сам того не замечая.
Но уж в этом ты рубишь, правда? Обогащение словарного запаса – лишь побочный эффект. Еще одно напоминание, что я в своей голове больше не один.
А гнездятся там прежний «я», нынешний «я» и все, чем возомнили себя мои доспехи.
Ха-ха.
Имя нам – легион!
Нефть в воде, но пылает небо.
Нью-Йорк вокруг нас – огромная черная опухоль. Большинство домов без света, на десяток приходится от силы пара тех, где еще светятся окна. Однако света хватает: лунное сияние пробивается сквозь облака, и сами они отсвечивают оранжевым, будто электрокамин. Если это от пожарищ, то, должно быть, полыхают целые кварталы. Даже с воды виден пылающий жилой дом вдалеке. Смотрится таким маленьким, спичечный коробок с ползающими по нему светляками. Невдалеке от берега офисная башня накренилась и уперлась в соседний дом, черный дым поднимается из сотни мест. С воды не разобрать, откуда именно, но вот куда он поднимается, видно хорошо: огромное черное покрывало над головой, на вид такое тяжеленное. Кажется: упадет наземь – расплющит напрочь все, еще стоящее.
– Матерь божья! – восклицает кто-то. – Что здесь случилось?
Левенворт! Старина, выбрался, тебе повезло!
Я обернулся, стараясь разобрать, откуда голос, но рядом со мной плавает не Левенворт, а что-то не военное и явно неживое. Оно даже и на человека не слишком похоже: глядит серыми бесформенными наростами, торчащими из глазниц, со щек тянутся пучки переплетенных то ли вен, то ли сухожилий, приросших к плечам, и все это похоже на… ну… э-э…
Ну знаешь эти огромные мощные мясорубки в супермаркетах? Туда сгружают остатки, обрезки, обломки костей, пихают в воронку наверху, а внизу решетка, и будущий гамбургер выползает оттуда пучком дряблых красных червей.
Так вот, оно выглядело вроде того.
Я вдруг замечаю: гавань вся усеяна этими раздутыми плавающими монстрами, половина тех, кого я принял за товарищей по оружию, – это обезображенные трупы гражданских. Я обед едва наружу не выметал, и думаю: может, все наши были правы одновременно? Может, это и синтевирусы, и ядерный удар, и заговор с переворотом, мать твою, ну отчего за компанию не подкинуть и девенвортовских сбрендивших биоморфов? Может, кто-то решил все сразу в дело пустить, чтобы уж гарантированно нас доконать?
Только сдается мне, это далеко не все, ох не все!
Тут кто-то завопил, я оборачиваюсь, ожидая увидеть новый кусок мертвечины и гнили, но вместо того вижу бурлящую от множества пузырей воду. Сперва думаю: это предсмертный вздох «меч-рыбы» со дна Гудзона, но вода все бурлит, и у меня вдруг мелькает проблеск надежды. Может, это наша субмарина пришла на помощь, кавалерия примчалась спасать несчастных поселенцев? Темная металлическая штуковина уже различима под поверхностью воды, снизу просачивается красный свет, а крошечная, забившаяся от страха в нору часть моего рассудка шепчет: не слишком-то оно похоже на рубку подлодки. Никогда таких не видел.
Оно поднимается над водой, и поднимается, и поднимается, и вот уже целиком вылезло, и все поднимается, эдакий небоскребище, вода по нему стекает реками, аж море внизу ходуном ходит. И по-прежнему ни хрена не разобрать, только две штуки круглые вроде гимнастических обручей (и размером с них же) пылают оранжевым огнем, а между ними – темень. Одно ясно: чем бы эта штука ни была, она не отсюда.
И не успела эта мысль как следует обжиться в моей голове, летучая хрень врубила прожектора и начала отстрел.
Когда вижу бегущую ко мне череду всплесков, рефлексы срабатывают как часы. Их и под водой слышно, это «твип-твип-твип» стрельбы очередями, вот оно громче, вот ослабло, когда погружаешься. Но только всплываешь хватануть воздуха, сыграть с курносой в чет-нечет – снова вовсю. Не поймешь, куда плыть, – времени нет. Выскакиваешь, вдыхаешь, краем глаза подмечаешь, где над головой несется мелькающая дорожка трассеров. Оп – кто-то вскрикнул, проиграл свой раунд в чет-нечет, но ты уже снова под водой, надеясь не подгадать безносой, пока на берег не выберешься. Конечно, там не нырнешь, но, по крайней мере, земля под ногами. И можно спрятаться, а не болтаться на воде живой раскровяненной приманкой для акул.
Долой мозг, вся власть мозжечку, пусть мышцы решают сами, в какую сторону дернуться. Не пытайся думать, что перед тобой, – это не по твоему уму, времени нету. Думай, что оно делает. А оно стреляет! Никаких тебе фазеров, лучей смерти, оно, мать его, стреляет! И никаких целевых суперкомпьютеров, а то ты был бы уже трупом. Оно расшвыривает гребаные пули, будто заказало обычный боезапас с обычного склада армии США.
Конечно, и обычный боезапас подходит прекрасно, когда мишень – безоружный гамбургер, нелепо бултыхающийся посреди бухты. Выныривая, я слышу крики – воздушный урод косит нас как траву. Но я все кидаю кости, я в игре: дышу, ныряю, выныриваю, загребаю, дергаюсь влево, вправо – и летучий придурок меня не достал! Я добрался до берега и чуть не убился о кучу хлама, не заметил прибрежных камней, а торчащая у самой поверхности дреколина чуть не выбила мне глаз. Дно и камни скользкие, но ведь твердые! Ура! Карабкаюсь наверх и утыкаюсь в бетонную стену набережной. За долю секунды соображаю: без крючьев или перчаток-липучек никак не выбраться. Поскальзываюсь, валюсь навзничь, а из стены брызжет бетонная крошка, и я любуюсь на череду круглых выбоин там, где секунду назад была моя голова.
Я снова в воде, а прожектора в небе, поганые гляделки, так и шарят по бухте, выискивая мишени. Кто-то слева орет – мать честная, Левенворт, и не пришибло психа, вот же нашел место, где параноику самое раздолье. Он машет, показывает: неподалеку набережную разворотило, в парапете дыра в несколько метров. Он уже нырнул туда, я поспеваю следом. Ползем через небольшой такой каньончик ломаного бетона и спутанной драной арматуры, норовящей выпустить тебе кишки при каждом движении, будто рыбе. А в воздухе особая вонь – не масло и мазут с подлодки, не смрад от трупов и дерьма в бухте, а кислое такое, резкое. Аммиак – вокруг смердит аммиаком!
Наконец мы выбираемся к груде мусора, бывшей когда-то улицей, и прячемся под вздыбившимся пластом асфальта, похожим на детский шалаш. Но Глазки Небесные на месте не стоят, шарят, заходят сбоку – и мы у них как на ладони. Левенворт выскакивает и несется к ближайшему укрытию, старому развалившемуся дому метрах в пятидесяти, за автостоянкой. Я мчусь за ним, глаз от земли не отрываю, но помогает мало: все равно вижу, как Левенворт разлетается, будто шарик с водой, аккурат перед моим носом. Пули сыплются градом, нас приятненько так превращают в фарш, а тупой голосок в моей голове все не заткнется, все твердит: «Ну, по крайней мере, Левенворт умер счастливым, прав оказался напоследок, пришельцы из космоса его ухайдокали, и…»
Дебрифинг высадки на Манхэттен
Личные данные субъекта: не установлены
(условное именование «Алькатрас»)
Если память не подводит, его звали Лоуренс Барнс. Пророк.
Меня, значит, окрестили Алькатрасом. Ну и ляд с ним. Конечно, имя свое еще помню. Я хоть и мертвец, но из ума не выжил. Все помню: имя, звание, личный номер. Только что мне с них? Тот, кого они обозначали, умер.
А меня опрашивает мельчайшая из мелких сошек, потому что начальники все обделались со страху, в одной комнате со мной быть никто не хочет. И думаете, эта сошка сама вызвалась?
Сошка небось возомнила, что тебе оказали гребаное великое доверие? Думаешь, они не уверены, что я не слечу с катушек в любой момент, а ты, мать твою, великий герой-доброволец?
Врешь.
И это объективный факт. Ты вспотел, проводимость кожи подскочила на пятнадцать процентов, глазки забегали на двадцать четыре процента скорее. Про голосовые гармоники можно и не упоминать. Тебе кажется, что ты говоришь сурово и спокойно, но поверь мне: на верхних частотах визжишь, будто перепуганная девчонка.
Теперь я могу все это узнать, еле глянув на тебя. И это не из-за прибамбасов, я не с тактического дисплея читаю циферки, это теперь во мне. Просто знаю, и все. Я теперь много чего знаю, чего человеку знать не положено.
Но ты не бойся. Честное слово, не стоит. Если б я хотел тебя прикончить, ты б и за порог ступить не успел. Хоть это пойми.
Правда, утешение в том слабое.
Как же мне рассказать-то все, чтоб коротко и ясно?
Ладно, начну с погрузки. Нас загнали под воду, как только перекрыли все ТВ. Именно как только, так сразу: Чино смотрел себе «Бокс с подменными телами», и тут – оп! Пошел сигнал экстренного сообщения, и через минуту «МакроНет» уже вовсю трезвонила о страшном взрыве в Нью-Йорке, а еще через две с хвостом минуты мы уже несемся как угорелые под воду. У причала вынырнула «меч-рыба», танки еще не продула, а мы уже штабелями в нутро. Едва люк успели завинтить, и снова вниз.
Пристегнулись. По всей субмарине грохочет и скрежещет. «Меч-рыба» – она, по сути, жестянка для перевозки десанта, посудина с мощным движком и парой-тройкой ракетных шахт, чтоб совсем уж голыми себя не чувствовать перед шакалами противолодочными. У «меч-рыбы» есть обычные для подлодок средства маскировки, чтоб прошмыгнуть незамеченной, – но на этот раз их не включили. Куда бы мы ни двигали, видимо, шишек жаба душит – жалкие шесть процентов мощности на маскировку потратить.
Потом началась обычная нудная чересполосица: то несемся как угорелые, то ждем неизвестно чего. И тянется такое восемнадцать гребаных часов. Никто ни хрена не говорит, и «ни хрена» эти меняются час от часу. Сперва собираемся пристать к огромной надувной медузе, подвешенной в мезопелагическом слое; хотят подержать вояк в сохранности, пока не понадобятся. Думаю, ничего, там хоть места хватает, можно отдохнуть малость от жестянки – но нет, снова тащимся к берегу. А потом кружим и кружим в какой-то богом забытой яме, твою в бога душу мать, кружим и кружим. Парни хотят подавить массу, но шеф раздал обычный шестичасовой набор стимуляторов, все подвинтились на гамма-аминобутирате, трицикликах и супернефрине – от этой гадости потом две недели суставы ломит. У меня в заплечнике фляжка с текилой – для медицинских целей, конечно, – я и приложился, чтоб стресс унять. Предложил народу – никто не хочет. Говорят, плохо оно смешивается с нейротропными. Дристуны.
И вот сидим мы, пристегнутые, увинченные, на стенку лезем. И тут снова заскрежетало, ночной свет включился, кроваво-красный, как в азиатском некросалоне, где длинноволновым подсвечивают, чтоб трупы красивее выглядели. Искусственных разумов не требуется, чтобы вычислить: в Нью-Йорк идем, но шеф и того не говорит. Дескать, на месте нам всё и про всё скажут. Вот и сидим, окомбинезоненные, локтями пихаемся да гадаем, байки травим, чтоб ожидание скрасить. То вирусы синтетические, то ядерные заряды в туннелях, то заговор в центральном командовании. А Левенворт – кстати, знаете Левенворта? Нет, конечно, не знаете. Так вот, Левенворта опять понесло, у него крыша на роликах, говорит, мол, вентеровские биоморфы взбунтовались, устроили сущий «Скайнет». И не слушает, недоумок, что ему полкоманды твердит: вентеровские лаборатории черт-те знает где, в Калифорнии, и если нас на войну с репликантами отправляют, так не проще ли было нас по воздуху перебросить, а не гонять субмарину через гребаный Северо-Западный проход?
Кажется, Левенфорт и сам-то не верит в свой гон, но ему нравится подзуживать. Если только я снова научусь скучать, то буду скучать по этому засранцу.
Из переднего люка доносятся обрывки разговоров. Кажется, еще самое малое шесть субмарин собралось, операция под командованием какого-то полковника Барклая – никогда о нем не слышал. И упс! – что за новость, идем по Ист-ривер к Манхэттену. Но вдруг уже не идем, оторвались от группы и направились к Бэттери-парку. Шеф говорит, мол, встретиться кое с кем надо втихую, спасти. Непонятно, то ли пробалтывается, то ли из пальца высасывает.
Народ снова принялся дико гнать, гадая, а Чино – вот же ушлый! – начал ставки принимать на этот гон, прямо вот так вот, в подлодке, а я сижу, и в голове у меня вертится одно…
Вы не знаете, наверное, я ж воды боюсь до чертиков. Ну я никому не говорил, но считал, что начальству известно. Я-то справлялся нормально, даже третье место взял на морском заплыве в прошлом году. Но когда мне было восемь, я чуть не утонул. И вроде как прицепилось ко мне. Не, бросьте, начальство обязано про такое знать. Тестов куча, мозги по полочкам раскладывают – должны ж были вычислить.
Ну, я так думаю.
В общем, все лезут с теориями, Чино принимает ставки, уже восемнадцать часов прошло, и самое малое десять из них я писаю кипятком. Парчман думает: у меня похмелье, а я сижу и чувствую, что между мною и целой Атлантикой жалких семь сантиметров биостали, и плевать мне, что про сталь эту пишут. Она всего лишь паутина, выдавленная из брюха генетически модифицированного паука. Думаете, ей удастся вечно выдерживать целый океан?
По-моему, это и была единственная верная моя догадка во всем предыдущем и последующем дерьме.
Наконец в наушниках голос: время пришло, седлайте, ребятки. А затем мы слышим эдакое «пам-м-м», будто щелбан по корпусу. Не как от сонара – во всяком случае, нашего сонара, – а один удар, аж корпус загудел. Все замолчали на секунду, потом Берендт огляделся и спрашивает: «Кто-нибудь это слышал?»
И тут нас грохают в борт.
Никакой тревоги, никаких сигналов – гигащелбан, грохот, и подлодка кренится на правый борт. И времени заорать нету, разве только выдохнуть: «Мать твою!» Корпус раскрывается, будто гигант приложился к нам консервным ножом, дальний край отсека просто сминается в бумагу. Берендту спину переломило, словно спичку, прям на глазах становится куклой тряпичной, а после балка или лонжерон, какая-то там хрень выдирается из передней переборки и плющит Бьюдри, как жука.
Мы летим вниз, палуба задралась под немыслимым углом, от носа хлещет вода, чертова жестянка скрежещет и воет, будто горбатый кит. О, вот теперь включилась тревога – или это орут все? Вокруг кровища. Думаете, ее в красном свете не заметишь? Так нет, она прям по глазам бьет, на вид черная, плотная, блестящая. Вода уже не просто хлещет, она бежит приливной волной, будто разжижившийся пол вознамерился расплющить нас о потолок. Только теперь потолок – это стена, а крыша – задняя переборка, и…
На хрен «и». Субмарина утонула, и точка. Зачем детали-то? Ты что, документалку снимать собрался? Утонула, к чертям собачьим.
Баста.
И каждый сам за себя. Я чуть вдохнуть успел, а океан уже над головой плещется, я ныряю, распихивая приятелей и куски тел, перетрусил до смерти, не вижу ничего, кроме кровавого света в отсеке да голубеньких огоньков сгорающей электроники. Субмарина еще стонет и кряхтит вокруг меня, сворачивается, будто лист бумаги, в комок. Слава богу, криков под водой не слышно, но металл о металл точно в мозгу скрежещет. Мы выбрались через передний люк, вокруг по-прежнему чернота, красным отсвечивает, голубым, и видна зияющая длинная дыра в боку, сине-черная расщелина, сочащаяся пузырями.
Протискиваюсь наружу, задираю голову – там бледный далекий свет. Гляжу вниз: мимо скользит огромная глыба металла, распоротая в хлам, испускающая потоки воздуха. Где-то там нос уже ткнулся в дно, оттуда поднимается, клубясь, облако черной грязи, охватывая лодку, будто живая – и очень голодная – заждавшаяся тварь.
Но я думаю только об одном: поскорей бы выбраться на поверхность.
Заметьте, ребята: там, в глубине, никакого вам выпендрючего геройства! Нет, ну я не против, но только если на мне реутилизатор дыхания, и не на один жалкий вдох при тридцати метрах до поверхности. Нет, может, я бы и стал геройствовать, если б не тот случай пятнадцать лет назад. К черту, вот вам прямо и просто: я не стал отыскивать застрявших, вытаскивать раненых на горбу. Я даже и не думал про это. Просто на моем пути помехи, одни твердые и с острыми краями, другие мягкие и пушистые, но я демократ до мозга костей, мне наплевать и на тех и на других, я распихиваю их с полным равнодушием. Мне снова восемь лет, я умираю, я знаю нутром, каково оно, умирать.
Только не это, ради бога, только не это снова!
И вот я изо всех сил толкаю себя наверх. У меня даже ума не хватило ласты подхватить, я просто бью по воде парой нелепых обезьяньих лап и знаю только: вон там посветлее, а в другой стороне – темнее, и грудь мою распирает, вот-вот взорвусь, будто целый отсек воздуха заглотнул. Я и в самом деле едва не взрываюсь, с эмболией шутки плохи, но наконец вспоминаю: последний-то вдох я сделал под давлением, и чем ближе я к поверхности, тем страшней меня давит изнутри. Потому открываю рот. Открываю, и выблевываю мой драгоценный воздух в океан, и барахтаюсь как могу, стараясь поспеть за пузырьками, и молюсь, чтоб воздух из меня выходил быстрей, чем изнутри распирает. Трепыхаюсь, загребаю, пихаю воду под себя, и вдруг свет над головой становится неоднородным, зеленоватое сияние рассыпается на лучи, и они танцуют, клянусь Господом, они танцуют! Вдруг над моей головой – потолок, корчащееся зеркало, будто ртуть, и я проламываюсь сквозь него и, кажется, могу заглотить сразу все это чертово небо, и я так рад, что живой, да ты не поверишь, охрененно рад.
Клал я с во-от таким прибором и на Берендта, и на Чино, и даже на старину Левенворта, повернутого на всемирном заговоре. Я так рад остаться в живых, что не сразу замечаю, в каком кошмаре оказался…
Кстати: ты заметил – я слегка красноречивее обычного. Местами. Подумать только, «лучи танцуют», «корчащееся зеркало». Я раньше так никогда не выражался. А теперь то и дело переключаюсь, сам того не замечая.
Но уж в этом ты рубишь, правда? Обогащение словарного запаса – лишь побочный эффект. Еще одно напоминание, что я в своей голове больше не один.
А гнездятся там прежний «я», нынешний «я» и все, чем возомнили себя мои доспехи.
Ха-ха.
Имя нам – легион!
Кому: Коменданту кризисной зоны «Манхэттен»Я родился заново посреди ночи. Еще с дюжину наших всплыли и озираются по сторонам, пока я глотаю небо. Я прихожу в себя, а на поверхность выскакивают еще несколько, будто чертики из коробочки. Повсюду нефть, ее лужи испятнали воду.
Д. Локхарту.
От кого: Секретариат управления СЕЛЛ.
Дата: 21/08/2023.
Также: Исполнительный комитет «КрайНет».
Комендант Локхарт!
Следуя решению состоявшейся сегодняшним утром экстренной сессии Верховного суда и принимая во внимание ожидаемое в скором будущем объявление об этом президента США, морской пехоте США под командованием полковника Шермана Барклая надлежит начать высадку в районе Среднего Манхэттена. Миссию их можно описать как «гуманитарную интервенцию», хотя солдаты проинструктированы насчет иных возможностей и будут действовать по обстановке.
Несмотря на вопиющую неконституционность этих мер, Вам надлежит взаимодействовать с силами полковника Барклая и оказывать ему все требуемое содействие в той, однако же, мере, в какой оно не выходит за рамки Ваших полномочий.
Позволим себе выразиться ясно и просто: решение о применении вооруженных сил Соединенных Штатов на территории Соединенных Штатов исполнительный комитет, равно как и его сторонники в Конгрессе США, рассматривают как серьезную ошибку нынешнего президента, слишком слабого, чтобы в должной мере следовать законодательным новшествам, введенным его предшественником. Мы абсолютно уверены, что решение будет отозвано в самое ближайшее время.
До того времени, полагая, что Вам ясны рамки Ваших полномочий, мы рассчитываем на Ваши несомненные способности – справиться с экстренной ситуацией, как того требует Ваш долг старшего офицера и держателя акций нашей компании.
Нефть в воде, но пылает небо.
Нью-Йорк вокруг нас – огромная черная опухоль. Большинство домов без света, на десяток приходится от силы пара тех, где еще светятся окна. Однако света хватает: лунное сияние пробивается сквозь облака, и сами они отсвечивают оранжевым, будто электрокамин. Если это от пожарищ, то, должно быть, полыхают целые кварталы. Даже с воды виден пылающий жилой дом вдалеке. Смотрится таким маленьким, спичечный коробок с ползающими по нему светляками. Невдалеке от берега офисная башня накренилась и уперлась в соседний дом, черный дым поднимается из сотни мест. С воды не разобрать, откуда именно, но вот куда он поднимается, видно хорошо: огромное черное покрывало над головой, на вид такое тяжеленное. Кажется: упадет наземь – расплющит напрочь все, еще стоящее.
– Матерь божья! – восклицает кто-то. – Что здесь случилось?
Левенворт! Старина, выбрался, тебе повезло!
Я обернулся, стараясь разобрать, откуда голос, но рядом со мной плавает не Левенворт, а что-то не военное и явно неживое. Оно даже и на человека не слишком похоже: глядит серыми бесформенными наростами, торчащими из глазниц, со щек тянутся пучки переплетенных то ли вен, то ли сухожилий, приросших к плечам, и все это похоже на… ну… э-э…
Ну знаешь эти огромные мощные мясорубки в супермаркетах? Туда сгружают остатки, обрезки, обломки костей, пихают в воронку наверху, а внизу решетка, и будущий гамбургер выползает оттуда пучком дряблых красных червей.
Так вот, оно выглядело вроде того.
Я вдруг замечаю: гавань вся усеяна этими раздутыми плавающими монстрами, половина тех, кого я принял за товарищей по оружию, – это обезображенные трупы гражданских. Я обед едва наружу не выметал, и думаю: может, все наши были правы одновременно? Может, это и синтевирусы, и ядерный удар, и заговор с переворотом, мать твою, ну отчего за компанию не подкинуть и девенвортовских сбрендивших биоморфов? Может, кто-то решил все сразу в дело пустить, чтобы уж гарантированно нас доконать?
Только сдается мне, это далеко не все, ох не все!
Тут кто-то завопил, я оборачиваюсь, ожидая увидеть новый кусок мертвечины и гнили, но вместо того вижу бурлящую от множества пузырей воду. Сперва думаю: это предсмертный вздох «меч-рыбы» со дна Гудзона, но вода все бурлит, и у меня вдруг мелькает проблеск надежды. Может, это наша субмарина пришла на помощь, кавалерия примчалась спасать несчастных поселенцев? Темная металлическая штуковина уже различима под поверхностью воды, снизу просачивается красный свет, а крошечная, забившаяся от страха в нору часть моего рассудка шепчет: не слишком-то оно похоже на рубку подлодки. Никогда таких не видел.
Оно поднимается над водой, и поднимается, и поднимается, и вот уже целиком вылезло, и все поднимается, эдакий небоскребище, вода по нему стекает реками, аж море внизу ходуном ходит. И по-прежнему ни хрена не разобрать, только две штуки круглые вроде гимнастических обручей (и размером с них же) пылают оранжевым огнем, а между ними – темень. Одно ясно: чем бы эта штука ни была, она не отсюда.
И не успела эта мысль как следует обжиться в моей голове, летучая хрень врубила прожектора и начала отстрел.
Когда вижу бегущую ко мне череду всплесков, рефлексы срабатывают как часы. Их и под водой слышно, это «твип-твип-твип» стрельбы очередями, вот оно громче, вот ослабло, когда погружаешься. Но только всплываешь хватануть воздуха, сыграть с курносой в чет-нечет – снова вовсю. Не поймешь, куда плыть, – времени нет. Выскакиваешь, вдыхаешь, краем глаза подмечаешь, где над головой несется мелькающая дорожка трассеров. Оп – кто-то вскрикнул, проиграл свой раунд в чет-нечет, но ты уже снова под водой, надеясь не подгадать безносой, пока на берег не выберешься. Конечно, там не нырнешь, но, по крайней мере, земля под ногами. И можно спрятаться, а не болтаться на воде живой раскровяненной приманкой для акул.
Долой мозг, вся власть мозжечку, пусть мышцы решают сами, в какую сторону дернуться. Не пытайся думать, что перед тобой, – это не по твоему уму, времени нету. Думай, что оно делает. А оно стреляет! Никаких тебе фазеров, лучей смерти, оно, мать его, стреляет! И никаких целевых суперкомпьютеров, а то ты был бы уже трупом. Оно расшвыривает гребаные пули, будто заказало обычный боезапас с обычного склада армии США.
Конечно, и обычный боезапас подходит прекрасно, когда мишень – безоружный гамбургер, нелепо бултыхающийся посреди бухты. Выныривая, я слышу крики – воздушный урод косит нас как траву. Но я все кидаю кости, я в игре: дышу, ныряю, выныриваю, загребаю, дергаюсь влево, вправо – и летучий придурок меня не достал! Я добрался до берега и чуть не убился о кучу хлама, не заметил прибрежных камней, а торчащая у самой поверхности дреколина чуть не выбила мне глаз. Дно и камни скользкие, но ведь твердые! Ура! Карабкаюсь наверх и утыкаюсь в бетонную стену набережной. За долю секунды соображаю: без крючьев или перчаток-липучек никак не выбраться. Поскальзываюсь, валюсь навзничь, а из стены брызжет бетонная крошка, и я любуюсь на череду круглых выбоин там, где секунду назад была моя голова.
Я снова в воде, а прожектора в небе, поганые гляделки, так и шарят по бухте, выискивая мишени. Кто-то слева орет – мать честная, Левенворт, и не пришибло психа, вот же нашел место, где параноику самое раздолье. Он машет, показывает: неподалеку набережную разворотило, в парапете дыра в несколько метров. Он уже нырнул туда, я поспеваю следом. Ползем через небольшой такой каньончик ломаного бетона и спутанной драной арматуры, норовящей выпустить тебе кишки при каждом движении, будто рыбе. А в воздухе особая вонь – не масло и мазут с подлодки, не смрад от трупов и дерьма в бухте, а кислое такое, резкое. Аммиак – вокруг смердит аммиаком!
Наконец мы выбираемся к груде мусора, бывшей когда-то улицей, и прячемся под вздыбившимся пластом асфальта, похожим на детский шалаш. Но Глазки Небесные на месте не стоят, шарят, заходят сбоку – и мы у них как на ладони. Левенворт выскакивает и несется к ближайшему укрытию, старому развалившемуся дому метрах в пятидесяти, за автостоянкой. Я мчусь за ним, глаз от земли не отрываю, но помогает мало: все равно вижу, как Левенворт разлетается, будто шарик с водой, аккурат перед моим носом. Пули сыплются градом, нас приятненько так превращают в фарш, а тупой голосок в моей голове все не заткнется, все твердит: «Ну, по крайней мере, Левенворт умер счастливым, прав оказался напоследок, пришельцы из космоса его ухайдокали, и…»