- Я не буду! - хмуро говорит Петька, глядя куда-то вбок. - У меня мать
больная.
- Ну, Петенька, один же только вечер! - умоляюще просит Василинка. -
Скажешь свои слова и сразу пойдешь. У нас никто лучше тебя не сумеет...
- Нет, не могу! - вздыхает Петька. - Когда мать поправится, может,
тогда. Ты лучше Зигмунта попроси...
Хлопот оказалось больше, чем предполагала Василинка. Надо подумать, во
что одеть героев, где найти для Кручининой красивую шляпу с вуалью? Разве
что попросить у беженки Ванды? У той есть такая, из черного бархата, с
букетиком алых роз. Должно быть, и вуаль у Ванды найдется. А ей самой как
одеться? Она уже несколько раз доставала из шкафа, когда не было мамы дома,
папины праздничные брюки и напяливала на себя. Но, глянув в зеркало, чуть не
плакала: папины брюки надо было подвязывать ремнем подмышками.
Она долго упрашивала Стася одолжить ей свою одежду: его рубашка и
длинные узкие брюки были тоже великоваты, но все же больше подходили, чем
папины. Стась нехотя согласился, но поставил условие: он дает напрокат свой
костюм не больше, чем на час...
Работа закипела. Тоня шила из покрывал занавес. Стась с Зигмунтом
мастерили из неоструганных досок лавки. Еще вынесут из комнат несколько
стульев и табуретки. И тут Василинку охватывал страх: "А если вдруг придет
столько детей, что не будет где сесть?"
Но отступать было некуда. "Беда большая, посидят на полу или постоят у
стены. Плата за вход маленькая: всего пять копеек".
Наконец на двери школы появилось объявление, написанное Тоней под
диктовку Василинки (Тоня очень красиво писала):
"Сегодня в 7 часов спектакль о потерянном сыне (настоящего названия его
Василинка так и не вспомнила). Приглашаются дети-школьники с Зеленой улицы.
Просьба не опаздывать".
Чем ближе подходило назначенное время, тем больше волновалась
Василинка.
- Всем же говорила: не опаздывать. А они тянутся как неживые.
Наконец появились первые зрители. Двоюродный брат Рыгорка сказал, что
билет покупать не будет, и Василинка вынуждена была пустить его задаром как
родственника. За ним и все остальные как пришли, так и уселись на лавках. Но
Василинка была рада, что хоть было перед кем открывать занавес: ей так не
терпелось выступать!
- Садитесь, садитесь, дети, - приглашает Василинка зрителей. А сама
поглядывает, пришли ли хоть все актеры. Пора начинать, а Зигмунта еще нету.
- Будем без него выступать, - решает Василинка. - Не срывать же
постановку!
Дети с любопытством следят за актерами и почему-то громко хохочут.
Василинка понимает, что все идет вкривь и вкось. Актеры забыли свои роли.
"Сколько разучивала с ними, а они словно остолбенели". То несут вздор, то
совсем молчат, словно воды в рот набрали. А зрители смеются и спрашивают:
- А что дальше?
Тоня-Кручинина ласкает Василинку-Гришу, одетую в узенькие брюки Стася,
гладит по головке. Но нет у нее слез на глазах. Тоне тоже смешно! Все не
так, все непохоже на то, что Василинка видела в спектакле. И после того, как
закрылся занавес, зрители никак не могли унять смех.
- Где они такую шляпу выкопали? Чистое решето!
- А Василинка какая смешная!
Обидно девочке. А тут еще беда. На днях похоронили мать Петьки, соседку
Жевнерову. Хотя все давно знали, что от чахотки еще никто не выздоравливал,
но все равно жаль эту тихую добрую женщину. Они с мамой заходили проведать
Жевнерову, когда та уже не подымалась с постели. У Василинки и сейчас звучат
в ушах ее слова:
"Если б мой Фомка был богат да свозил меня в Крым! Пожила бы еще на
свете!"
Мама заходила к больной часто, но Василинку с собой больше не брала.
Она и убрать Жевнерову женщинам помогала, и цветами гроб украшала. Запах
огненно-желтых настурций, запах смерти, надолго запомнился Василинке.
Петька Жевнеров не плакал, но когда опускали гроб в могилу, он внезапно
зашатался и схватился рукой за дерево - наверное, чтобы не упасть. Рядом
стоял отец, Фомка Жевнеров, и часто-часто крестился, а потом нагнулся и
бросил в могилу горсть желтого песка.
По Зеленой разнесся слух, что Петьку берет к себе вместо сына богатый
крестьянин, односельчанин матери. Петька сказал Василинке по секрету, что
теперь он не будет зваться Жевнеровым, теперь у него будет новая фамилия:
Морозов.
Через два-три дня у дома Жевнеровых остановилась бричка. С нее спрыгнул
чернобородый, довольно молодой мужчина в суконном армяке, перевязанном
поясом с красными кистями. Догадавшись, кто это, Василинка бросилась к
Жевнеровым, но в дом заходить не осмелилась. У калитки молча толпились дети
из соседних домов.
- Идут! - крикнул кто-то. И на улицу вышел незнакомый мужчина, а следом
за ним, втянув голову в плечи, медленно шел Петька.
"Прощай, Петька!" - хотелось крикнуть Василинке, но так и застряли в
горле эти слова. Точно онемев, молчали все дети.
Чернобородый отвязал вожжи от забора и громко распорядился:
- Садись, Петрок, на воз, чего стоишь как столб.
Петька молча повернулся к друзьям: наверное, что-то хотел сказать, но,
должно быть, передумал. Молча взобрался на воз и сел за спиной своего нового
"отца".
- Приезжай к нам! - крикнула Василинка. Только Петька, наверное, не
услыхал, потому что даже не пошевельнулся.
Дети еще долго не расходились. Они не могли понять, как это можно
оставить родного отца, а чужого дядю назвать папой. Нет, Василинка никогда
бы на такое не согласилась.
Через несколько минут вновь отворились двери в доме Жевнеровых и из них
вышел дядя Фомка. Мгновение постояв, он медленно присел на верхней
ступеньке, достал из кармана махорку, скрутил цигарку, но не закурил, а
долго сидел неподвижно, опустив голову.
Проводы и встречи... Отца Василинка видит чаще всего в дорожной одежде:
черную кожанку он одевает и зимой и летом, когда на своем паровозе едет в
рейс. В день последнего отъезда кожанка блестела как новая, потому что мама
натерла ее маслом. Дорожный сундучок сверкал медными уголками и гвоздиками.
А вернулся из поездки - кожанка вся потрепанная, в белых пятнах-лысинах,
сундучок грязный. И лишь большие серые папины глаза на потном усталом лице
такие же, как всегда - ласковые и веселые.
- Как вы тут жили, что делали без меня? - спрашивает отец. - Сказывают,
вы тут всех женщин подняли - вона сколько дров накололи для паровозов...
- Это мама! - высунулась из-за Тониного плеча Василинка и сразу
осеклась, прикусила язык под маминым строгим взглядом. А отец, отодвинув в
сторону миску с затиркой, прижал к груди Василинку, ласково дунул на
стриженую макушку, на которой никак не хочет держаться белый бантик, и
ласково спросил:
- А правда, что ты детский сад открыла?
- Детскую площадку, - уточняет Василинка. - И не я, а Тоня. А я, -
вздыхает Василинка, - только игрушки собирала. И свою Машу отнесла, пускай
малыши играют, зачем она мне, я уже четвертый класс окончила.
Василинка удобно примостилась возле отца. Вся семья собралась наконец
вместе, и в доме тепло, и мама наварила затирки такой большущий чугун, что
можно вдоволь наесться и еще останется. Василинка не видит, как отец смотрит
на них - и с жалостью, и с любовью, и с гордостью, пристально вглядывается в
детские лица и замечает что-то новое в каждом из них. Заметно повзрослела
Тоня. Вытянулся Митька, и еще больше похудела Василинка. "Растут дети", -
думает он про себя.
- Расскажи, мать, как вы ездили за дровами, - просит он тихо.
- Да что там рассказывать, - смеясь, отказывается мама. - Одна я, что
ли? Все наши бабы ездили, пилили дрова... Я же не слабая... А началось с
того, что позвали нас в депо...
Все внимательно слушают маму, хотя дети уже несколько раз слышали обо
всех этих событиях. Василинке кажется, что она тоже стоит в депо и слушает
горячую речь женщины в красной косынке.
- "Согласны ли вы, жены железнодорожников, помочь в трудное время
революции? Остановка транспорта - это голод, муки, смерть..." Так говорила
та женщина. Да мы и сами знали это, - рассказывает мама.
Василинка внимательно слушает мамин рассказ. А Митьке хоть бы хны.
Поел, повозился у отца на коленях, спрыгнул на пол и в мгновение исчез за
дверями, побежал играть с мальчишками. Мать привычно составила одна в одну
пустые тарелки и сказала с улыбкой:
- Ну что тут поделаешь! И жаль было оставлять детей одних, да как
вспомнила про тебя, про всех наших мужиков, про тех, кто на фронте воюет -
не выдержало мое сердце. Кричу: "Пишите меня в список! Поеду! Поедем, бабы!
Мы же к работе привычные, мы все железнодорожные. Наши мужики Советскую
власть в городе установили. Так кто же сейчас им поможет, как не мы!"
Женщины загудели. А Зинаида, жена Иванова, кочегара, - упрекнула меня: "Ты
за нас не говори, Алексеевна. Тебе легче: у тебя дочки уже большие. А мне с
кем трех малышей оставить?" Но как-то все обошлось. Тоня с девочками своими
занимала детей, пока мы были в отъезде...
Отец с уважением глядит на старшую дочку. Вот тебе и Тоня, вот тебе и
тихоня!
- Это не я, папа, - отнекивается, смутившись, Тоня. - Это мы всей
школой - и учителя, и ученики. Узнали, кто поедет на лесозаготовки, и пошли
по домам. Каждое утро приводили малышей в сад железнодорожников, там учителя
дежурили. И Зинаидины мальчишки туда ходили...
Те трое мальчишек запомнились. Маленькие, да удаленькие... Тоня,
кажется, ни дня, ни ночи не видела - то рубашки, то штанишки зашивает этим
сорванцам, то чулки штопает. Всюду они свой нос сунут, нигде без них не
обойдется...
- А ты, дочушка? - глянув на Василинку, спросил отец, чтобы ее не
обидеть. - Какое у тебя было задание?
Подумаешь, задание! Игрушек насобирать! Правда, побегала она немало. И
Катю, и Тасю, и Зину заставила пришивать старым куклам оторванные руки и
ноги. Помыли, посушили на солнце, выгладили платьица - и куклы стали, как
новые! Вот было радости малышам!
Тоня вышла на кухню поставить самовар. Мама вынула из шкафа блюдечко с
серой солью: уже давно все привыкли пить чай с солью вместо сахара и конфет.
Расставила чашки, положила ложечки и принялась рассказывать дальше.
...Несколько часов они ехали в товарном вагоне. Кто сидел на дощатых
нарах, а кто прямо на полу.
- Алексеевна! - кричала на весь вагон Зинаида. - Будем с тобой на пару
работать? И с пня валить, и сучья обрубать - все умею. Согласна?
...До места добрались темной ночью. В длинном бараке ничего не было,
кроме голых нар. Но они же не в гости приехали. Легли, прижавшись друг к
дружке, немного согрелись и уснули. А назавтра - в лес, на делянку.
- Ой и тяжело было, Змитрочка! Если б ты только знал! Кровавые мозоли
за полдня набила. Комаров тьма-тьмущая, грызут, как ошалелые. Под ногами
трясина, сверху солнце печет немилосердно. Но работали дружно, и Зинаида со
мной в паре стояла...
К вечеру, когда поднялись первые штабеля дров, между деревьев
замелькали незнакомые фигуры. Это женщины из деревни пришли поглядеть на
городских.
Постояли, поговорили. А утром снова пришли деревенские женщины, и
несколько самых молодых остались работать вместе с городскими.
Тут мама спохватилась:
- Что это я все говорю да говорю! Лучше бы ты, отец, нам рассказал о
своем путешествии.
И, вынув из волос металлическую шпильку, поправила фитилек в коптилке.
- А что мне рассказывать, - улыбнулся отец. - Ну, присматривал за своей
"щукой". Бросал в топку дрова, давал пар. Хотелось скорее пригнать эшелон:
мы же хлеб для города везли...
Но отец не успел поделиться своими новостями. Кто-то постучал в дверь.
Посыльный из депо!
- На собрание! Сказали, чтобы вы обязательно пришли...
Беспокойно спалось в ту ночь Василинке. Снились всякие страхи. То ее
отец с шашкой в руках рубил беляков, то он вел вместо машиниста паровоз
через пылающий мост. А вслед за папиным паровозом шел бронепоезд и, не
переставая, бухали пушки. Тут Василинка открыла глаза и увидела маму. Она
трясла ее за плечи и говорила: "Что тебе снится? Проснись, дочушка!"
Утром отец объявил новость. На собрании железнодорожники решили
временно, пока не окончится гражданская война и не улучшится положение с
продуктами, направить свои семьи в деревни, к родственникам. А самим биться
с врагами до полной победы. Биться до победы.
Отец рассказывает про свою родную деревню. Красивая деревня, зовется
Березовая Роща! Там очень хорошо, среди белых берез растет мягкая зеленая
травка и синие, как небо, колокольчики. А люди, люди там какие добрые! Они
наверняка его узнают. Не может быть, чтобы не осталось там его одногодков.
Это мечтательное папино настроение прерывают мамины слова:
- Скажи, а богатеи там есть?
Помолчав минутку, отец отвечает:
- Ну, может, один найдется. А остальные - люди как люди, друг к дружке
с участием.
Он долго убеждает маму, что в деревне детям будет лучше. Убеждает не
столько маму, сколько самого себя. В той Березовой Роще он не был тридцать
лет. Из родных там никто не живет. Старшие братья тоже отправились по свету
на поиски лучшей доли и куда подевались - неизвестно. Пропали, затерялись
где-то в Сибири их следы. Как в деревне встретят люди его детей и жену?
Но он решительно отгоняет прочь тревожные мысли. В городе голод. А в
деревне как-нибудь прокормятся, быть не может, чтобы там хуже было.
Отец долго убеждает, что необходимо ехать в Березовую Рощу, а мама не
хочет, она волнуется и плачет. Перед дальней дорогой задумалась и Василинка.
больная.
- Ну, Петенька, один же только вечер! - умоляюще просит Василинка. -
Скажешь свои слова и сразу пойдешь. У нас никто лучше тебя не сумеет...
- Нет, не могу! - вздыхает Петька. - Когда мать поправится, может,
тогда. Ты лучше Зигмунта попроси...
Хлопот оказалось больше, чем предполагала Василинка. Надо подумать, во
что одеть героев, где найти для Кручининой красивую шляпу с вуалью? Разве
что попросить у беженки Ванды? У той есть такая, из черного бархата, с
букетиком алых роз. Должно быть, и вуаль у Ванды найдется. А ей самой как
одеться? Она уже несколько раз доставала из шкафа, когда не было мамы дома,
папины праздничные брюки и напяливала на себя. Но, глянув в зеркало, чуть не
плакала: папины брюки надо было подвязывать ремнем подмышками.
Она долго упрашивала Стася одолжить ей свою одежду: его рубашка и
длинные узкие брюки были тоже великоваты, но все же больше подходили, чем
папины. Стась нехотя согласился, но поставил условие: он дает напрокат свой
костюм не больше, чем на час...
Работа закипела. Тоня шила из покрывал занавес. Стась с Зигмунтом
мастерили из неоструганных досок лавки. Еще вынесут из комнат несколько
стульев и табуретки. И тут Василинку охватывал страх: "А если вдруг придет
столько детей, что не будет где сесть?"
Но отступать было некуда. "Беда большая, посидят на полу или постоят у
стены. Плата за вход маленькая: всего пять копеек".
Наконец на двери школы появилось объявление, написанное Тоней под
диктовку Василинки (Тоня очень красиво писала):
"Сегодня в 7 часов спектакль о потерянном сыне (настоящего названия его
Василинка так и не вспомнила). Приглашаются дети-школьники с Зеленой улицы.
Просьба не опаздывать".
Чем ближе подходило назначенное время, тем больше волновалась
Василинка.
- Всем же говорила: не опаздывать. А они тянутся как неживые.
Наконец появились первые зрители. Двоюродный брат Рыгорка сказал, что
билет покупать не будет, и Василинка вынуждена была пустить его задаром как
родственника. За ним и все остальные как пришли, так и уселись на лавках. Но
Василинка была рада, что хоть было перед кем открывать занавес: ей так не
терпелось выступать!
- Садитесь, садитесь, дети, - приглашает Василинка зрителей. А сама
поглядывает, пришли ли хоть все актеры. Пора начинать, а Зигмунта еще нету.
- Будем без него выступать, - решает Василинка. - Не срывать же
постановку!
Дети с любопытством следят за актерами и почему-то громко хохочут.
Василинка понимает, что все идет вкривь и вкось. Актеры забыли свои роли.
"Сколько разучивала с ними, а они словно остолбенели". То несут вздор, то
совсем молчат, словно воды в рот набрали. А зрители смеются и спрашивают:
- А что дальше?
Тоня-Кручинина ласкает Василинку-Гришу, одетую в узенькие брюки Стася,
гладит по головке. Но нет у нее слез на глазах. Тоне тоже смешно! Все не
так, все непохоже на то, что Василинка видела в спектакле. И после того, как
закрылся занавес, зрители никак не могли унять смех.
- Где они такую шляпу выкопали? Чистое решето!
- А Василинка какая смешная!
Обидно девочке. А тут еще беда. На днях похоронили мать Петьки, соседку
Жевнерову. Хотя все давно знали, что от чахотки еще никто не выздоравливал,
но все равно жаль эту тихую добрую женщину. Они с мамой заходили проведать
Жевнерову, когда та уже не подымалась с постели. У Василинки и сейчас звучат
в ушах ее слова:
"Если б мой Фомка был богат да свозил меня в Крым! Пожила бы еще на
свете!"
Мама заходила к больной часто, но Василинку с собой больше не брала.
Она и убрать Жевнерову женщинам помогала, и цветами гроб украшала. Запах
огненно-желтых настурций, запах смерти, надолго запомнился Василинке.
Петька Жевнеров не плакал, но когда опускали гроб в могилу, он внезапно
зашатался и схватился рукой за дерево - наверное, чтобы не упасть. Рядом
стоял отец, Фомка Жевнеров, и часто-часто крестился, а потом нагнулся и
бросил в могилу горсть желтого песка.
По Зеленой разнесся слух, что Петьку берет к себе вместо сына богатый
крестьянин, односельчанин матери. Петька сказал Василинке по секрету, что
теперь он не будет зваться Жевнеровым, теперь у него будет новая фамилия:
Морозов.
Через два-три дня у дома Жевнеровых остановилась бричка. С нее спрыгнул
чернобородый, довольно молодой мужчина в суконном армяке, перевязанном
поясом с красными кистями. Догадавшись, кто это, Василинка бросилась к
Жевнеровым, но в дом заходить не осмелилась. У калитки молча толпились дети
из соседних домов.
- Идут! - крикнул кто-то. И на улицу вышел незнакомый мужчина, а следом
за ним, втянув голову в плечи, медленно шел Петька.
"Прощай, Петька!" - хотелось крикнуть Василинке, но так и застряли в
горле эти слова. Точно онемев, молчали все дети.
Чернобородый отвязал вожжи от забора и громко распорядился:
- Садись, Петрок, на воз, чего стоишь как столб.
Петька молча повернулся к друзьям: наверное, что-то хотел сказать, но,
должно быть, передумал. Молча взобрался на воз и сел за спиной своего нового
"отца".
- Приезжай к нам! - крикнула Василинка. Только Петька, наверное, не
услыхал, потому что даже не пошевельнулся.
Дети еще долго не расходились. Они не могли понять, как это можно
оставить родного отца, а чужого дядю назвать папой. Нет, Василинка никогда
бы на такое не согласилась.
Через несколько минут вновь отворились двери в доме Жевнеровых и из них
вышел дядя Фомка. Мгновение постояв, он медленно присел на верхней
ступеньке, достал из кармана махорку, скрутил цигарку, но не закурил, а
долго сидел неподвижно, опустив голову.
Проводы и встречи... Отца Василинка видит чаще всего в дорожной одежде:
черную кожанку он одевает и зимой и летом, когда на своем паровозе едет в
рейс. В день последнего отъезда кожанка блестела как новая, потому что мама
натерла ее маслом. Дорожный сундучок сверкал медными уголками и гвоздиками.
А вернулся из поездки - кожанка вся потрепанная, в белых пятнах-лысинах,
сундучок грязный. И лишь большие серые папины глаза на потном усталом лице
такие же, как всегда - ласковые и веселые.
- Как вы тут жили, что делали без меня? - спрашивает отец. - Сказывают,
вы тут всех женщин подняли - вона сколько дров накололи для паровозов...
- Это мама! - высунулась из-за Тониного плеча Василинка и сразу
осеклась, прикусила язык под маминым строгим взглядом. А отец, отодвинув в
сторону миску с затиркой, прижал к груди Василинку, ласково дунул на
стриженую макушку, на которой никак не хочет держаться белый бантик, и
ласково спросил:
- А правда, что ты детский сад открыла?
- Детскую площадку, - уточняет Василинка. - И не я, а Тоня. А я, -
вздыхает Василинка, - только игрушки собирала. И свою Машу отнесла, пускай
малыши играют, зачем она мне, я уже четвертый класс окончила.
Василинка удобно примостилась возле отца. Вся семья собралась наконец
вместе, и в доме тепло, и мама наварила затирки такой большущий чугун, что
можно вдоволь наесться и еще останется. Василинка не видит, как отец смотрит
на них - и с жалостью, и с любовью, и с гордостью, пристально вглядывается в
детские лица и замечает что-то новое в каждом из них. Заметно повзрослела
Тоня. Вытянулся Митька, и еще больше похудела Василинка. "Растут дети", -
думает он про себя.
- Расскажи, мать, как вы ездили за дровами, - просит он тихо.
- Да что там рассказывать, - смеясь, отказывается мама. - Одна я, что
ли? Все наши бабы ездили, пилили дрова... Я же не слабая... А началось с
того, что позвали нас в депо...
Все внимательно слушают маму, хотя дети уже несколько раз слышали обо
всех этих событиях. Василинке кажется, что она тоже стоит в депо и слушает
горячую речь женщины в красной косынке.
- "Согласны ли вы, жены железнодорожников, помочь в трудное время
революции? Остановка транспорта - это голод, муки, смерть..." Так говорила
та женщина. Да мы и сами знали это, - рассказывает мама.
Василинка внимательно слушает мамин рассказ. А Митьке хоть бы хны.
Поел, повозился у отца на коленях, спрыгнул на пол и в мгновение исчез за
дверями, побежал играть с мальчишками. Мать привычно составила одна в одну
пустые тарелки и сказала с улыбкой:
- Ну что тут поделаешь! И жаль было оставлять детей одних, да как
вспомнила про тебя, про всех наших мужиков, про тех, кто на фронте воюет -
не выдержало мое сердце. Кричу: "Пишите меня в список! Поеду! Поедем, бабы!
Мы же к работе привычные, мы все железнодорожные. Наши мужики Советскую
власть в городе установили. Так кто же сейчас им поможет, как не мы!"
Женщины загудели. А Зинаида, жена Иванова, кочегара, - упрекнула меня: "Ты
за нас не говори, Алексеевна. Тебе легче: у тебя дочки уже большие. А мне с
кем трех малышей оставить?" Но как-то все обошлось. Тоня с девочками своими
занимала детей, пока мы были в отъезде...
Отец с уважением глядит на старшую дочку. Вот тебе и Тоня, вот тебе и
тихоня!
- Это не я, папа, - отнекивается, смутившись, Тоня. - Это мы всей
школой - и учителя, и ученики. Узнали, кто поедет на лесозаготовки, и пошли
по домам. Каждое утро приводили малышей в сад железнодорожников, там учителя
дежурили. И Зинаидины мальчишки туда ходили...
Те трое мальчишек запомнились. Маленькие, да удаленькие... Тоня,
кажется, ни дня, ни ночи не видела - то рубашки, то штанишки зашивает этим
сорванцам, то чулки штопает. Всюду они свой нос сунут, нигде без них не
обойдется...
- А ты, дочушка? - глянув на Василинку, спросил отец, чтобы ее не
обидеть. - Какое у тебя было задание?
Подумаешь, задание! Игрушек насобирать! Правда, побегала она немало. И
Катю, и Тасю, и Зину заставила пришивать старым куклам оторванные руки и
ноги. Помыли, посушили на солнце, выгладили платьица - и куклы стали, как
новые! Вот было радости малышам!
Тоня вышла на кухню поставить самовар. Мама вынула из шкафа блюдечко с
серой солью: уже давно все привыкли пить чай с солью вместо сахара и конфет.
Расставила чашки, положила ложечки и принялась рассказывать дальше.
...Несколько часов они ехали в товарном вагоне. Кто сидел на дощатых
нарах, а кто прямо на полу.
- Алексеевна! - кричала на весь вагон Зинаида. - Будем с тобой на пару
работать? И с пня валить, и сучья обрубать - все умею. Согласна?
...До места добрались темной ночью. В длинном бараке ничего не было,
кроме голых нар. Но они же не в гости приехали. Легли, прижавшись друг к
дружке, немного согрелись и уснули. А назавтра - в лес, на делянку.
- Ой и тяжело было, Змитрочка! Если б ты только знал! Кровавые мозоли
за полдня набила. Комаров тьма-тьмущая, грызут, как ошалелые. Под ногами
трясина, сверху солнце печет немилосердно. Но работали дружно, и Зинаида со
мной в паре стояла...
К вечеру, когда поднялись первые штабеля дров, между деревьев
замелькали незнакомые фигуры. Это женщины из деревни пришли поглядеть на
городских.
Постояли, поговорили. А утром снова пришли деревенские женщины, и
несколько самых молодых остались работать вместе с городскими.
Тут мама спохватилась:
- Что это я все говорю да говорю! Лучше бы ты, отец, нам рассказал о
своем путешествии.
И, вынув из волос металлическую шпильку, поправила фитилек в коптилке.
- А что мне рассказывать, - улыбнулся отец. - Ну, присматривал за своей
"щукой". Бросал в топку дрова, давал пар. Хотелось скорее пригнать эшелон:
мы же хлеб для города везли...
Но отец не успел поделиться своими новостями. Кто-то постучал в дверь.
Посыльный из депо!
- На собрание! Сказали, чтобы вы обязательно пришли...
Беспокойно спалось в ту ночь Василинке. Снились всякие страхи. То ее
отец с шашкой в руках рубил беляков, то он вел вместо машиниста паровоз
через пылающий мост. А вслед за папиным паровозом шел бронепоезд и, не
переставая, бухали пушки. Тут Василинка открыла глаза и увидела маму. Она
трясла ее за плечи и говорила: "Что тебе снится? Проснись, дочушка!"
Утром отец объявил новость. На собрании железнодорожники решили
временно, пока не окончится гражданская война и не улучшится положение с
продуктами, направить свои семьи в деревни, к родственникам. А самим биться
с врагами до полной победы. Биться до победы.
Отец рассказывает про свою родную деревню. Красивая деревня, зовется
Березовая Роща! Там очень хорошо, среди белых берез растет мягкая зеленая
травка и синие, как небо, колокольчики. А люди, люди там какие добрые! Они
наверняка его узнают. Не может быть, чтобы не осталось там его одногодков.
Это мечтательное папино настроение прерывают мамины слова:
- Скажи, а богатеи там есть?
Помолчав минутку, отец отвечает:
- Ну, может, один найдется. А остальные - люди как люди, друг к дружке
с участием.
Он долго убеждает маму, что в деревне детям будет лучше. Убеждает не
столько маму, сколько самого себя. В той Березовой Роще он не был тридцать
лет. Из родных там никто не живет. Старшие братья тоже отправились по свету
на поиски лучшей доли и куда подевались - неизвестно. Пропали, затерялись
где-то в Сибири их следы. Как в деревне встретят люди его детей и жену?
Но он решительно отгоняет прочь тревожные мысли. В городе голод. А в
деревне как-нибудь прокормятся, быть не может, чтобы там хуже было.
Отец долго убеждает, что необходимо ехать в Березовую Рощу, а мама не
хочет, она волнуется и плачет. Перед дальней дорогой задумалась и Василинка.