Страница:
Недавно мне попались на глаза сведения об одном мальгашском (мадагаскарском) владетельном князьке, которого зовут так:
Андрианцимитовиамиандриандзаке.
Где-то неподалеку от его княжества лежат владения его достойного соседа: Андриампанаривофоманадзаке. Мне неизвестно, находятся ли сила, власть и богатства этих государей в таком же соотношении, как и длина их великолепных имен. Но, несомненно, поискав по странам Востока, мусульманским и иным, можно было бы найти там счастливцев, обладающих несравненно более богатыми именословными коллекциями. Косвенным доказательством этого служит японская забавная сказочка про двух мальчиков, у которой много различных вариантов, но которую можно вкратце изложить следующим образом.
Жили-были в Японии двое мальчуганов — богатый и бедный. Богатому мальчику родители дали очень почтенное количество весьма достославных имен. Его звали:
Онюдо — Конюдо — Мапирапонюдо — Хиранюдо — Сейтакапонюдо — Харимапобето — Хейтако — Хейтако — Хэмета — Кемэта — Иччиочирика — Чоччорачирика — ЧоониЧоони — Чобикуни — Чоторабуцуни — Нагонабицуни -Апояма — Копояма — Амосу — Комосу — Моосу — Моосу -Моосиго — Ясиклапдони — Темоку — Темоку — Мокуно — Мокуно — Мокудзобо — Таванчоосуна — Хихидзоэшка.
Это было более чем удовлетворительное имя. А бедного мальчика называли просто Чон.
За богатым мальчиком следило множество нянек, бедный же бегал где хотел один. И однажды он упал в глубокий колодец.
Как только это случилось, соседские дети прибежали к его родителям и крикнули: «Ваш Чон упал в колодец!» В мгновение ока Чонов папа был тут как тут и вытащил сына так быстро, что тот даже не успел воды в рот набрать.
На другой день богатый мальчик улучил минутку, когда его няньки зазевались, побежал и, в свою очередь, свалился в колодец.
Соседские дети не очень любили его, но, видя такую беду, помчались к дому его родителей и закричали:
«Упал в колодец!»
«Кто?» — спросили родители.
«Ваш Онюдо — Конюдо — Мапирапонюдо — Хиранюдо — Сейтакапонюдо…» — начали было дети, но кто-то из них вдруг ахнул: «Ой, что вы! Вы же пропустили Харимапобето! Сначала!!»
Они испугались и начали сначала: «Ваш Онюдо — Конюдо — Мапирапонюдо — Сейтакапонюдо — Харимапобето — Хейтако — Хейтако…» Но, пока они добрались до Хихидзоэшки и родители поняли, что случилось, богатый мальчик захлебнулся и утонул. (В интересном сборнике японских сказок (М., Госполитиздат», 1958) эта же сказочка приведена в другом варианте. Там богатый мальчик носит такое имя: «Бонза большой — Бонза меньшой — Бонза над всеми бонзами бонза — Бонза толстяк — Бонза в мошне деньги бряк — Бонза просто так — Бонза не знаю дальше как — Богач-разбогач — Самого не знаю как дальше его — Чашка да чайник — Главный начальник — Все пьют воду — Сам пью чай — Чудо-герой — Серебро горой — Звать по-таковски — Звать по-сяковски — И этак, и так, и перетактак — На горе храм—На храме крыша — Над крышей сосна — Над сосной луна — Эй-эй расти скорей — Эйске». Я не знаю, представляет ли этот новый вариант точный перевод первого, но нам сейчас это и не важно.).
Это сказка, и таких имен в Японии, вероятно нет. Но сказок не бывает без правды, как дыма без огня. И, очевидно, японское именословие тоже не отказывается от нанизывания множества имен одного за другим. Если бы это было не так, в сказке не оказалось бы ничего смешного, и она исчезла бы.
Это повествование о человеческой глупости и тщеславии мне хочется завершить маленьким рассказиком о столь же забавном лукавстве.
Если знатные гранды и сеньоры западных стран не были ограничены в количестве своих имен, то простолюдинам приходилось удовлетворяться каким-нибудь жалким единственным небесным покровителем: большее было не по карману. Однако не так-то легко было обвести вокруг пальца соотечественников Рабле и Вольтера, даже самых бедных и невежественных. Такие же суеверы, как и их высокородные господа, простые французы обладали и здравым смыслом, и врожденным лукавством. Им тоже хотелось обеспечить себе достодолжную заступу свыше, и, подумав, они изобрели великолепное, по сей день распространенное среди французского простонародья, имя —Туссэн.
Чем оно примечательно? Очень просто: «сэн» (saints) значит «святые», а «ту» (tous) — все. «Туссэн» — это «все святые». Сразу! Одним ударом на службу новорожденного становится вся небесная рать; и тот, кто получил такое имя, мгновенно обходит всех герцогов, графов и маркизов. Дешево и сердито!
Вам может прийти на ум: а как же с «именинами»? Гоголевский городничий, как известно, бывал именинником дважды в году — и на Антона и на Онуфрия, и то это всех удивляло. А тут человек, очевидно, должен именинничать ежедневно, — ведь каждый день церковь празднует память какого-нибудь из «всех святых».
Но и это утряслось ко всеобщему удовольствию. У католиков есть день «всех святых», первого ноября. Вот тут-то Туссэны и ходят именинниками. (Когда эта книга вышла в свет, в журнале «Огонек» было опубликовано взятое из немецкого журнала «Космос» индейское имя, будто бы принадлежавшее скончавшемуся в конце XIX века в штате Висконсин, США, старику вождю. Оно содержит 121 букву и является чемпионом среди длинных имен:
ЛЕПОДОТЕМАЧОСЕЛАЧОГАЛЕООКРАНИОЛЕИПСАНОТРИУМУОТРИММАТОСИФИОПАФАОМЕЛИТОКАТАКЕЦЛУММЕНОКИЧЛЕЙПКОССУФОФАТТОПЕРИСТЕРАЛЕКТРУОНОП.
Не могу удержаться от того, чтобы не сообщить его вам, хотя, к сожалению, журналисты не приводят ни значения, ни состава этого имени-чудовища. Впрочем, в языках североамериканских индейцев и нарицательные имена достигают почти такой же длины.).
Андрианцимитовиамиандриандзаке.
Где-то неподалеку от его княжества лежат владения его достойного соседа: Андриампанаривофоманадзаке. Мне неизвестно, находятся ли сила, власть и богатства этих государей в таком же соотношении, как и длина их великолепных имен. Но, несомненно, поискав по странам Востока, мусульманским и иным, можно было бы найти там счастливцев, обладающих несравненно более богатыми именословными коллекциями. Косвенным доказательством этого служит японская забавная сказочка про двух мальчиков, у которой много различных вариантов, но которую можно вкратце изложить следующим образом.
Жили-были в Японии двое мальчуганов — богатый и бедный. Богатому мальчику родители дали очень почтенное количество весьма достославных имен. Его звали:
Онюдо — Конюдо — Мапирапонюдо — Хиранюдо — Сейтакапонюдо — Харимапобето — Хейтако — Хейтако — Хэмета — Кемэта — Иччиочирика — Чоччорачирика — ЧоониЧоони — Чобикуни — Чоторабуцуни — Нагонабицуни -Апояма — Копояма — Амосу — Комосу — Моосу — Моосу -Моосиго — Ясиклапдони — Темоку — Темоку — Мокуно — Мокуно — Мокудзобо — Таванчоосуна — Хихидзоэшка.
Это было более чем удовлетворительное имя. А бедного мальчика называли просто Чон.
За богатым мальчиком следило множество нянек, бедный же бегал где хотел один. И однажды он упал в глубокий колодец.
Как только это случилось, соседские дети прибежали к его родителям и крикнули: «Ваш Чон упал в колодец!» В мгновение ока Чонов папа был тут как тут и вытащил сына так быстро, что тот даже не успел воды в рот набрать.
На другой день богатый мальчик улучил минутку, когда его няньки зазевались, побежал и, в свою очередь, свалился в колодец.
Соседские дети не очень любили его, но, видя такую беду, помчались к дому его родителей и закричали:
«Упал в колодец!»
«Кто?» — спросили родители.
«Ваш Онюдо — Конюдо — Мапирапонюдо — Хиранюдо — Сейтакапонюдо…» — начали было дети, но кто-то из них вдруг ахнул: «Ой, что вы! Вы же пропустили Харимапобето! Сначала!!»
Они испугались и начали сначала: «Ваш Онюдо — Конюдо — Мапирапонюдо — Сейтакапонюдо — Харимапобето — Хейтако — Хейтако…» Но, пока они добрались до Хихидзоэшки и родители поняли, что случилось, богатый мальчик захлебнулся и утонул. (В интересном сборнике японских сказок (М., Госполитиздат», 1958) эта же сказочка приведена в другом варианте. Там богатый мальчик носит такое имя: «Бонза большой — Бонза меньшой — Бонза над всеми бонзами бонза — Бонза толстяк — Бонза в мошне деньги бряк — Бонза просто так — Бонза не знаю дальше как — Богач-разбогач — Самого не знаю как дальше его — Чашка да чайник — Главный начальник — Все пьют воду — Сам пью чай — Чудо-герой — Серебро горой — Звать по-таковски — Звать по-сяковски — И этак, и так, и перетактак — На горе храм—На храме крыша — Над крышей сосна — Над сосной луна — Эй-эй расти скорей — Эйске». Я не знаю, представляет ли этот новый вариант точный перевод первого, но нам сейчас это и не важно.).
Это сказка, и таких имен в Японии, вероятно нет. Но сказок не бывает без правды, как дыма без огня. И, очевидно, японское именословие тоже не отказывается от нанизывания множества имен одного за другим. Если бы это было не так, в сказке не оказалось бы ничего смешного, и она исчезла бы.
Это повествование о человеческой глупости и тщеславии мне хочется завершить маленьким рассказиком о столь же забавном лукавстве.
Если знатные гранды и сеньоры западных стран не были ограничены в количестве своих имен, то простолюдинам приходилось удовлетворяться каким-нибудь жалким единственным небесным покровителем: большее было не по карману. Однако не так-то легко было обвести вокруг пальца соотечественников Рабле и Вольтера, даже самых бедных и невежественных. Такие же суеверы, как и их высокородные господа, простые французы обладали и здравым смыслом, и врожденным лукавством. Им тоже хотелось обеспечить себе достодолжную заступу свыше, и, подумав, они изобрели великолепное, по сей день распространенное среди французского простонародья, имя —Туссэн.
Чем оно примечательно? Очень просто: «сэн» (saints) значит «святые», а «ту» (tous) — все. «Туссэн» — это «все святые». Сразу! Одним ударом на службу новорожденного становится вся небесная рать; и тот, кто получил такое имя, мгновенно обходит всех герцогов, графов и маркизов. Дешево и сердито!
Вам может прийти на ум: а как же с «именинами»? Гоголевский городничий, как известно, бывал именинником дважды в году — и на Антона и на Онуфрия, и то это всех удивляло. А тут человек, очевидно, должен именинничать ежедневно, — ведь каждый день церковь празднует память какого-нибудь из «всех святых».
Но и это утряслось ко всеобщему удовольствию. У католиков есть день «всех святых», первого ноября. Вот тут-то Туссэны и ходят именинниками. (Когда эта книга вышла в свет, в журнале «Огонек» было опубликовано взятое из немецкого журнала «Космос» индейское имя, будто бы принадлежавшее скончавшемуся в конце XIX века в штате Висконсин, США, старику вождю. Оно содержит 121 букву и является чемпионом среди длинных имен:
ЛЕПОДОТЕМАЧОСЕЛАЧОГАЛЕООКРАНИОЛЕИПСАНОТРИУМУОТРИММАТОСИФИОПАФАОМЕЛИТОКАТАКЕЦЛУММЕНОКИЧЛЕЙПКОССУФОФАТТОПЕРИСТЕРАЛЕКТРУОНОП.
Не могу удержаться от того, чтобы не сообщить его вам, хотя, к сожалению, журналисты не приводят ни значения, ни состава этого имени-чудовища. Впрочем, в языках североамериканских индейцев и нарицательные имена достигают почти такой же длины.).
Когда скончался июнь 1793 года?
Мы видели: у нас на Руси мирские имена уступили место календарным, крестным. На Западе имел место обратный процесс: во многих странах там давно уже ребят называют без помощи церкви. Никому нет никакого дела, как я нареку своего сынишку; как говорит русская поговорка: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь!» — Ну, как это — никакого дела? — спросите вы. — Не может же быть, чтобы сейчас, в XX веке, могли бы, как у нас в XV, наречь кого-нибудь Износком или Котом! Да и, кроме того: мы читаем западную литературу; все имена, которые нам попадаются, звучат нормально. Не преувеличение ли это?
Совсем не преувеличение. Во-первых, натыкаясь на западные имена, мы нередко воспринимаем их именно как «имена, и только», не имея представления, что означают они как слова. Вы встречаете французское женское имя Бланш и даже не подозреваете, что оно значит «белянка». Вы читаете у англичанина Голсуорси про девушку, по имени Флёр, и не думаете о том, что слово Флёр (fleur) означает «цветок», да к тому же не по-английски, а по-французски. Между тем, в романе «Сага о Форсайтах» Голсуорси подробно рассказывает, как именно было дано девочке такое своеобразное имя. Крошечное существо лежит в колыбельке. Отец-англичанин с умилением в первый раз смотрит на него. Умилена и мать-француженка.
— Ma petite fleur! (маленький мой цветочек!) — сказала Аннет.
— Флёр?—повторил Сомс, — Флёр! Ну, мы так и назовем ее.
Разве это не похоже на негритянское Датини — «А я что говорила?» (см. стр. 27.) Очевидно, англичане так же свободно, как и негры, пользуются правом делать именем любое слово, и только от их вкуса зависит, что именно они выберут; выбрали же родители для одного из генералов американской армии времени мировой войны — мистера Брэдли — имя Омар, не то позаимствовав его из мусульманского именослова, не то вспомнив о большом морском ракообразном. Но, если вы хотите увидеть, к каким странностям это порой может привести, выслушайте вот какую историю.
В 1793 году в революционной Франции был основан «Клуб номофилов». Слово «номофил» в вольном переводе с греческого может быть передано как «имялюб». Номофилы считали, что в новом, преобразованном революцией, мире все должно быть новым, в том числе и имена.
Это было довольно естественно. Церковь в новорожденной республике утратила свои права, религия— тоже. Еще 20 сентября предыдущего, 1792 года у духовенства было отнято право записывать состоявшиеся браки, регистрировать рождающихся и умирающих. Вместе с этим было отменено и право церкви навязывать людям угодные ей имена (Было разрешено также менять старые имена на новые.). Стали появляться люди, которых называли какими заблагорассудится, и порою очень странными на наш взгляд, именами-словами. Точно так же было разрешено по первому заявлению менять надоевшую или неблагозвучную фамилию на любую другую. Началось бурное сочинительство имен и фамилий. Номофилы изощрялись в нем особенно ревностно.
Я не знаю, правда, принадлежал ли к этой организации кто-нибудь из членов провинциальной семьи, обитавшей в местечке Куломье, но это вполне вероятно: свою, оставшуюся нам неизвестной, дореволюционную фамилию семья эта заменила новой. Она звучала так:
Мильсэсанкатрвэнтрэз. По-французски это означает: тысяча семьсот девяносто три. У нас такая фамилия должна была бы выглядеть примерно так: «Тысячасемьсотдевяностотретские» или «Девяностотретьевы». Странно, конечно, но почему бы и нет? Наша довольно распространенная сейчас фамилия «Октябрьский» тоже показалась бы несколько неожиданной до 1917 года.
Носители фамилии Мильсэсанкатрвэнтрэз могли бы преспокойно жить в провинциальной французской глуши, и никто о них не узнал бы. Однако много лет спустя произошло печальное событие, которое привлекло к ним общее внимание.
Дело в том, что в конце XIX века в семье Тысяча-семьсотдевяностотретских появилась очень принципиальная пара. Этим супругам показалось мало хронологической фамилии, они дали трем своим сыновьям еще и календарные имена. Одного назвали Маем (Мэ), второго Июнем (Жуэн), третьего Июлем (Жюийэ). Все шло очень хорошо, и братья «Месяцы Месяцовичи» тихо жили в Куломье. Но все имеет конец; в местной газете появилось объявление в траурной рамке. Оно значило примерно следующее:
Нельзя быть до того уж последовательным в своих вкусах: мало кто плакал, читая это извещение; большинство смеялось. Один американский журналист поместил его в своей занятной книжке, копилке курьезов, озаглавленной «Хочешь — веришь, хочешь — нет». Оттуда я и почерпнул рассказ об этом.
Совсем не преувеличение. Во-первых, натыкаясь на западные имена, мы нередко воспринимаем их именно как «имена, и только», не имея представления, что означают они как слова. Вы встречаете французское женское имя Бланш и даже не подозреваете, что оно значит «белянка». Вы читаете у англичанина Голсуорси про девушку, по имени Флёр, и не думаете о том, что слово Флёр (fleur) означает «цветок», да к тому же не по-английски, а по-французски. Между тем, в романе «Сага о Форсайтах» Голсуорси подробно рассказывает, как именно было дано девочке такое своеобразное имя. Крошечное существо лежит в колыбельке. Отец-англичанин с умилением в первый раз смотрит на него. Умилена и мать-француженка.
— Ma petite fleur! (маленький мой цветочек!) — сказала Аннет.
— Флёр?—повторил Сомс, — Флёр! Ну, мы так и назовем ее.
Разве это не похоже на негритянское Датини — «А я что говорила?» (см. стр. 27.) Очевидно, англичане так же свободно, как и негры, пользуются правом делать именем любое слово, и только от их вкуса зависит, что именно они выберут; выбрали же родители для одного из генералов американской армии времени мировой войны — мистера Брэдли — имя Омар, не то позаимствовав его из мусульманского именослова, не то вспомнив о большом морском ракообразном. Но, если вы хотите увидеть, к каким странностям это порой может привести, выслушайте вот какую историю.
В 1793 году в революционной Франции был основан «Клуб номофилов». Слово «номофил» в вольном переводе с греческого может быть передано как «имялюб». Номофилы считали, что в новом, преобразованном революцией, мире все должно быть новым, в том числе и имена.
Это было довольно естественно. Церковь в новорожденной республике утратила свои права, религия— тоже. Еще 20 сентября предыдущего, 1792 года у духовенства было отнято право записывать состоявшиеся браки, регистрировать рождающихся и умирающих. Вместе с этим было отменено и право церкви навязывать людям угодные ей имена (Было разрешено также менять старые имена на новые.). Стали появляться люди, которых называли какими заблагорассудится, и порою очень странными на наш взгляд, именами-словами. Точно так же было разрешено по первому заявлению менять надоевшую или неблагозвучную фамилию на любую другую. Началось бурное сочинительство имен и фамилий. Номофилы изощрялись в нем особенно ревностно.
Я не знаю, правда, принадлежал ли к этой организации кто-нибудь из членов провинциальной семьи, обитавшей в местечке Куломье, но это вполне вероятно: свою, оставшуюся нам неизвестной, дореволюционную фамилию семья эта заменила новой. Она звучала так:
Мильсэсанкатрвэнтрэз. По-французски это означает: тысяча семьсот девяносто три. У нас такая фамилия должна была бы выглядеть примерно так: «Тысячасемьсотдевяностотретские» или «Девяностотретьевы». Странно, конечно, но почему бы и нет? Наша довольно распространенная сейчас фамилия «Октябрьский» тоже показалась бы несколько неожиданной до 1917 года.
Носители фамилии Мильсэсанкатрвэнтрэз могли бы преспокойно жить в провинциальной французской глуши, и никто о них не узнал бы. Однако много лет спустя произошло печальное событие, которое привлекло к ним общее внимание.
Дело в том, что в конце XIX века в семье Тысяча-семьсотдевяностотретских появилась очень принципиальная пара. Этим супругам показалось мало хронологической фамилии, они дали трем своим сыновьям еще и календарные имена. Одного назвали Маем (Мэ), второго Июнем (Жуэн), третьего Июлем (Жюийэ). Все шло очень хорошо, и братья «Месяцы Месяцовичи» тихо жили в Куломье. Но все имеет конец; в местной газете появилось объявление в траурной рамке. Оно значило примерно следующее:
Бисмарк и Трампеданх
Кем был князь Отто Эдуард Леопольд Бисмарк, знают все: крупнейшим государственным деятелем Пруссии XIX века, основателем Германской империи, жестоким врагом революции и рабочего движения, человеком столь крутым, что его прозвали «Железный канцлер».
Он родился в 1815 году, умер в 1898-м, восьмидесяти трех лет от роду.
Кто был господин Трампеданх, когда он появился на свет и когда скончался, не ведомо теперь уже никому. Тем не менее он в свое время жил, владел портняжной мастерской где-то в Бранденбурге и слыл восторженным поклонником князя Бисмарка. Страстное преклонение перед знаменитым человеком заставило его решиться на очень смелый поступок.
В 1895 году, когда Бисмарку исполнилось ровно восемьдесят лет, у господина Трампеданха родился сынишка. Счастливый отец, придя в волнение, послал о том своему кумиру такую телеграмму:
«Ваше сиятельство! Судьба послала мне первенца. Умоляю осчастливить меня, разрешив в Вашу честь наименовать моего сына Бисмарком».
Старый вельможа был человеком суровым, но обладал чувством юмора. Он не рассердился. Наоборот, позвав секретаря, он продиктовал ему вот какой ответ:
«Тронут. Не только разрешаю, но едва лишь у меня родится сын, не премину окрестить его Трампеданхом».
Железный канцлер знал, что делает: в восемьдесят лет прибавление семейства никак не угрожало ему.
Как вам кажется, зачем я рассказал этот анекдот: ведь, прежде всего, неизвестно — не выдумка ли это?
Может быть, и выдумка. Но, во-первых, эта история хорошо показывает, как свободно распоряжаются в некоторых странах выбором имен для людей. А во-вторых, она позволяет мне поговорить об одном довольно занятном и мало известном у нас явлении в области именословия.
Он родился в 1815 году, умер в 1898-м, восьмидесяти трех лет от роду.
Кто был господин Трампеданх, когда он появился на свет и когда скончался, не ведомо теперь уже никому. Тем не менее он в свое время жил, владел портняжной мастерской где-то в Бранденбурге и слыл восторженным поклонником князя Бисмарка. Страстное преклонение перед знаменитым человеком заставило его решиться на очень смелый поступок.
В 1895 году, когда Бисмарку исполнилось ровно восемьдесят лет, у господина Трампеданха родился сынишка. Счастливый отец, придя в волнение, послал о том своему кумиру такую телеграмму:
«Ваше сиятельство! Судьба послала мне первенца. Умоляю осчастливить меня, разрешив в Вашу честь наименовать моего сына Бисмарком».
Старый вельможа был человеком суровым, но обладал чувством юмора. Он не рассердился. Наоборот, позвав секретаря, он продиктовал ему вот какой ответ:
«Тронут. Не только разрешаю, но едва лишь у меня родится сын, не премину окрестить его Трампеданхом».
Железный канцлер знал, что делает: в восемьдесят лет прибавление семейства никак не угрожало ему.
Как вам кажется, зачем я рассказал этот анекдот: ведь, прежде всего, неизвестно — не выдумка ли это?
Может быть, и выдумка. Но, во-первых, эта история хорошо показывает, как свободно распоряжаются в некоторых странах выбором имен для людей. А во-вторых, она позволяет мне поговорить об одном довольно занятном и мало известном у нас явлении в области именословия.
Машенька Иван
Князь Бисмарк мог подивиться холуйской телеграмме своего поклонника, но не его замыслу: как это ни странно на наш взгляд, у многих народов слово, которое служит именем одному человеку, может удобно оказаться фамилией другого, и наоборот.
Примеров можно привести множество. В США очень недавно одновременно жили два писателя; одного звали по имени Синклер, по фамилии Льюис, а другого — по фамилии Синклер, по имени же Эптон.
То же мы видим и во Франции.
Здесь нам известны два писателя-современника: Ромен (имя), Роллан (фамилия) и Жюль (имя), Ромен (фамилия). История прошлого помнит как Андрэ Шенье, так и Саломона Андрэ. Рядом существуют Клэр д'Ивуа (актриса) и Эжен Клэр (журналист). Можно сказать, что многим советским поклонникам современного французского театра доставляла немало хлопот путаница между Жераром Филипом (известным, ныне покойным, актером) и Филиппом Жераром (автором некоторых песенок Ива Монтана).
Такая же особенность английского именословия позволила известному писателю О. Генри забавно сострить в рассказе «Сила привычки». «Когда мы обращались к классикам, — сетует он, —…нас изобличали в плагиате [литературном воровстве.—Л. У. ]. Когда мы пытались изобразить действительность… упрекали нас в подражании Генри Джорджу, Джорджу Вашингтону, Вашингтону Ирвингу и Ирвингу Бачеллеру…» Как видите, на четверых литераторов хватило для их имен и фамилий всего пяти слов; нам для этого понадобилось бы чуть не вдвое больше.
То же самое можно сказать и о Германии; здесь рядом с великим поэтом Фридрихом Шиллером можно указать богослова Иоганна Фридриха; здесь существовал некогда и романист Фридрих Фридрих, так сказать «Фридрих в квадрате».
Нам, русским, нелегко привыкнуть к этому. Мы с трудом можем представить себе двух людей, одного из которых зовут Сергеем по имени, а другого Сергеем по фамилии (не Сергеевым, а именно Сергеем). Еще неестественнее встретить человека, который носит имя Петров или Ванин. Ванин Юрьевич Петров! Колин Никанорович Андрюша! Вы даже скажете, вероятно, что это решительно невозможно. Но, во-первых, почему вы так думаете, и, во-вторых, правильно ли это утверждение?
Наши фамилии обычно (хотя и не всегда) отличаются от личных имен одной особенностью: им свойственны специальные суффиксы (суффиксы принадлежности и некоторые другие),. В самом деле, как образуются они?
(Подробнее об этом см. главу «Людские и лошадиные» (стр. 131 и след.).).
Таким образом, в большинстве случаев фамилия отличается от того слова, от которого она произошла.
А на Западе? А там это далеко не обязательно. По-немецки дуб — «эйхе», Эйхе будет и фамилией, соответствующей нашему «Дубов». «Утес» по-английски «рок», а поэтому и наш Утесов в Англии был бы «мистер Рок». Английская фамилия Смит (помните Сайреса Смита из «Таинственного острова» Жюля Верна?) ничем не отличается от слова «смит», означающего «кузнец». Смит— это английский Кузнецов. Совершенно так же от слов «ля рош» («скала») или «лё блан» («белый») ничем не отличимы распространенные французские фамилии Лярош и Леблан (соответствующие нашим Скалину и Белову).
Как видите, никакие особые суффиксы для образования фамилий там не нужны; если же фамилия образуется от собственного имени, то между именем и ею не оказывается никакой видимой разницы. Они совпадают.
Собственно говоря, ничего странного в этом нет. Хотя большинство русских фамилии образовано при помощи определенных суффиксов, немало у нас и бессуффиксных, преимущественно в украинском языке. Постарайтесь, и вы вспомните длинный их список.
Очень нетрудно понять, что все эти фамилии великолепно могли бы быть и именами, если бы до нашего времени дожил обычай пользоваться именами мирскими, как в старину. Очевидно, духу славянских языков совпадение мирского имени и фамилии, превращение фамилий в имена явно не противоречат.
Другое дело — переход христианского крестного имени в фамилию. Виданы ли у нас такие фамилии, как Василий, Елена, Петя или Андрюша? «Конечно, нет, — скажете вы. — Это типичные имена, и фамилиями они быть никак не могут». Но верно ли это?
Я обратился к совершенно случайному источнику, к первому попавшемуся под руку большому справочнику, содержащему множество русских имен, отчеств и фамилий; то был «Весь Петроград», огромная адресная книга за 1916 год: в ней содержатся десятки тысяч справок о самых различных гражданах. И вот какие сочетания там обнаружились:
Я выписал только по одной такой необыкновенной фамилии на каждую букву алфавита, и то — смотрите: незаполненными остались лишь те рубрики (скажем, буквы Ч, Ш, Щ), на которые нельзя указать имен; на деле же подобных фамилий несравненно больше. Но и то, что тут приведено, поражает неожиданностью. Эдуард, по фамилии Иван! Дама, по имени Мария, а по фамилии Борис, а рядом с ней — другая, у которой имя Александра, но зато фамилия Мария… Мадам Филипп, мадемуазель Харитон… По правде сказать, я сам удивился этому и подумал: «Да, поистине, мы не знаем, какие сюрпризы готовит нам изучение наших имен, личных или фамильных — все равно!» (По любезному сообщению моего читателя И. М. Фельдмана, среди «некрасовцев» (донских казаков-раскольников, выселившихся в Турцию при Петре I под предводительством казака Некраса) имена постоянно служат фамилиями. В дни войны среди пленных ему встретились «некрасовцы», носившие фамилии Константин, Макар, Александр и Иона. По их словам, такие фамилии были самыми обычными в некрасовских селах на территории Румынии.)
На этом, вообще говоря, было бы очень удобно покончить с личными именами и перейти как раз к фамилиям. Но мне хочется коснуться еще одного вопроса, заслуживающего большего, нежели маленькая главка в такой небольшой книжке, как эта. Я говорю о так называемых советских именах.
Примеров можно привести множество. В США очень недавно одновременно жили два писателя; одного звали по имени Синклер, по фамилии Льюис, а другого — по фамилии Синклер, по имени же Эптон.
То же мы видим и во Франции.
Здесь нам известны два писателя-современника: Ромен (имя), Роллан (фамилия) и Жюль (имя), Ромен (фамилия). История прошлого помнит как Андрэ Шенье, так и Саломона Андрэ. Рядом существуют Клэр д'Ивуа (актриса) и Эжен Клэр (журналист). Можно сказать, что многим советским поклонникам современного французского театра доставляла немало хлопот путаница между Жераром Филипом (известным, ныне покойным, актером) и Филиппом Жераром (автором некоторых песенок Ива Монтана).
Такая же особенность английского именословия позволила известному писателю О. Генри забавно сострить в рассказе «Сила привычки». «Когда мы обращались к классикам, — сетует он, —…нас изобличали в плагиате [литературном воровстве.—Л. У. ]. Когда мы пытались изобразить действительность… упрекали нас в подражании Генри Джорджу, Джорджу Вашингтону, Вашингтону Ирвингу и Ирвингу Бачеллеру…» Как видите, на четверых литераторов хватило для их имен и фамилий всего пяти слов; нам для этого понадобилось бы чуть не вдвое больше.
То же самое можно сказать и о Германии; здесь рядом с великим поэтом Фридрихом Шиллером можно указать богослова Иоганна Фридриха; здесь существовал некогда и романист Фридрих Фридрих, так сказать «Фридрих в квадрате».
Нам, русским, нелегко привыкнуть к этому. Мы с трудом можем представить себе двух людей, одного из которых зовут Сергеем по имени, а другого Сергеем по фамилии (не Сергеевым, а именно Сергеем). Еще неестественнее встретить человека, который носит имя Петров или Ванин. Ванин Юрьевич Петров! Колин Никанорович Андрюша! Вы даже скажете, вероятно, что это решительно невозможно. Но, во-первых, почему вы так думаете, и, во-вторых, правильно ли это утверждение?
Наши фамилии обычно (хотя и не всегда) отличаются от личных имен одной особенностью: им свойственны специальные суффиксы (суффиксы принадлежности и некоторые другие),. В самом деле, как образуются они?
Таким образом, в большинстве случаев фамилия отличается от того слова, от которого она произошла.
А на Западе? А там это далеко не обязательно. По-немецки дуб — «эйхе», Эйхе будет и фамилией, соответствующей нашему «Дубов». «Утес» по-английски «рок», а поэтому и наш Утесов в Англии был бы «мистер Рок». Английская фамилия Смит (помните Сайреса Смита из «Таинственного острова» Жюля Верна?) ничем не отличается от слова «смит», означающего «кузнец». Смит— это английский Кузнецов. Совершенно так же от слов «ля рош» («скала») или «лё блан» («белый») ничем не отличимы распространенные французские фамилии Лярош и Леблан (соответствующие нашим Скалину и Белову).
Как видите, никакие особые суффиксы для образования фамилий там не нужны; если же фамилия образуется от собственного имени, то между именем и ею не оказывается никакой видимой разницы. Они совпадают.
Собственно говоря, ничего странного в этом нет. Хотя большинство русских фамилии образовано при помощи определенных суффиксов, немало у нас и бессуффиксных, преимущественно в украинском языке. Постарайтесь, и вы вспомните длинный их список.
Другое дело — переход христианского крестного имени в фамилию. Виданы ли у нас такие фамилии, как Василий, Елена, Петя или Андрюша? «Конечно, нет, — скажете вы. — Это типичные имена, и фамилиями они быть никак не могут». Но верно ли это?
Я обратился к совершенно случайному источнику, к первому попавшемуся под руку большому справочнику, содержащему множество русских имен, отчеств и фамилий; то был «Весь Петроград», огромная адресная книга за 1916 год: в ней содержатся десятки тысяч справок о самых различных гражданах. И вот какие сочетания там обнаружились:
На этом, вообще говоря, было бы очень удобно покончить с личными именами и перейти как раз к фамилиям. Но мне хочется коснуться еще одного вопроса, заслуживающего большего, нежели маленькая главка в такой небольшой книжке, как эта. Я говорю о так называемых советских именах.
Современные номофилы
В 1939 году одна знакомая обратилась ко мне со странным вопросом. «Вы занимаетесь всевозможными названиями, — сказала она. — Объясните, что значит имя, которое дали моей племяннице ее сумасшедшие родители?» — «А как они назвали девочку?»—спросил я. «Сателлиткой!» — пожав плечами, ответила молодая женщина.
Я не новичок в этих вопросах. Мне хорошо известно, что после Великой Октябрьской социалистической революции в нашей стране в области именословия произошло примерно то же, что в конце XVIII века во Франции: у церкви было отнято право регистрировать так называемые «акты гражданского состояния», то есть отмечать рождения, смерти, браки. Граждане получили полную свободу в выборе имен для своих детей: по смыслу наших законов каждый вправе избрать для своего ребенка любое понравившееся ему слово в качестве имени.
На этой почве возникли разные новинки. Появились и привились многочисленные имена (их стали называть «советскими»). Некоторые из них приобрели популярность: и сегодня на свете живет довольно много уже взрослых Кимов, Спартаков, Тимуров. Стали распространенными такие женские имена, как Нинель, Владлена, Лилия, Светлана. Широко распространились у нас имена, взятые у других народов, иногда почерпнутые из их литературы: Виолетта, Аида, Марта, Мая, те же Спартак и Тимур…
Но случилось и другое: иные родители-оригиналы не задумывались над тем, что им на долю выпало нелегкое и ответственное дело — найти не просто слово, а такое, которое свяжется с их ребенком на всю его жизнь, такое слово-имя, которое, как мы с вами уже видели, будет в глазах окружающих накладывать известный отпечаток даже на самого его носителя. Они забывали об этом и сводили дело к довольно легкомысленной игре. Лежит в кроватке бессловесное созданьице, не способное сказать ничего, так почему бы не прикрепить к нему на веки вечные любую кличку, которая нам почему-то понравилась? Какое это имеет значение?
Получались иной раз самые настоящие «ономастические анекдоты». Незадолго до моего разговора со знакомой писатель Л. Кассиль рассказал в печати о бедной девушке, награжденной удивительным именем — Лагшмивара; этим именем причудники-родители задумали создать своебразный живой памятник славной эпопее челюскинцев, — Лагшмивара, видите ли, расшифровывалось как «лагерь Шмидта в Арктике». Кассиль не сообщал, что позднее произошло с носительницей имени-мемориальной доски, но я лично полагаю, что она скоро превратилась сначала в обыкновенную Вареньку, а потом — и в Варвару.
Встречались и мне такие имена-чудачества. Я знал девочку (почему-то взрослые особенно старались и мудрили именно над девочками; мальчишкам доставалось как-то меньше), которую назвали и записали в метрике Артиллерийской Академией. Дома, впрочем, ее называли довольно мило — Арточкой. Но почему же это случилось?
В момент ее появления на свет папа служил в этом весьма уважаемом учреждении, — и только.
Другую бедняжку в конце двадцатых годов окрестили еще неожиданнее — Непрерывкой. В те годы был предпринят опыт перехода на так называемую непрерывную пятидневную рабочую неделю. О «непрерывке» много писали в газетах. Этого было достаточно; из модного слова сделали имя. Но слово подвело.
Прошло очень немного лет, и от непрерывной недели по разным причинам отказались. Слово «непрерывка» утратило свое значение, а затем и попросту забылось, — может быть, вы сегодня услышали его от меня впервые. А бедная жертва новых номофилов сохранила свое нелепое имя. Правда, близкие звали ее Рэрой, но ей то и дело приходилось отвечать на простодушные вопросы:
«Рэрочка? Ах, это очаровательно! А полное имя как?» Поставьте себя в ее положение…
Как видите, мне приходилось встречаться с довольно оригинальными именами. Я столкнулся с одним — не тем он будь помянут—довольно туповатым студентом, которого звали Гением. Видел я и маленького, да к тому же еще хромого, мальчика, которому было дано имя Гигант; точно это выдумали со специальной целью испортить ребенку и без того нелегкую жизнь. Родители вздумали отметить таким своеобразным способом основание зернового совхоза «Гигант» в Сальских степях на юге нашей страны.
Таким образом, у меня уже был опыт. И тем не менее имя Сателлитка поразило меня.
— Сателлитка?—пробормотал я в растерянности. — Как? Очень странно! Гм, гм… Это просто удивительно.
— А что значит «сателлитка»?
— Гм, гм… Да как вам сказать? «Сателлит» означает по-латыни «телохранитель», «приспешник», «последователь», «спутник». Сателлитами иногда в астрономии называют луны, спутники крупных планет… «Сателлитка», очевидно, «приспешница»… Кстати, а кто родители девочки? Кто они — ученые, историки, филологи? Слово-то такое редкое.
— Какие там ученые! — с видимым раздражением махнула рукой Сателлиткина тетя. — Мать — домохозяйка, а отец служит в автобронечасти.
И тут меня осенило.
— А! Так! Ну, тогда все понятно. Он имеет дело с автомобилями? Так, видите ли… В автомобиле, в устройстве, передающем усилие от мотора на задние колеса, среди множества других частей есть маленькие шестеренки, вращающиеся среди других, больших. Их именуют «сателлитные шестерни», а попросту «сателлитки»…
Отсюда ваш родич и взял это слово.
Я сказал: «все понятно», но это неверно. Объяснилось кое-как одно—происхождение имени. Но основное — как пришла отцу в голову идея назвать дочку «Шестеренка», — осталось по-прежнему загадочным. Вполне возможно, по долгу службы он постоянно имел дело с моторами, отлично знал эту шестерню. Но разве это причина? Разве естественно будет, если ботаник назовет сына Чертополохом, энтомолог дочку —Гусеницей, а врач своих ребят — Аппендицитом и Золотухой? Это, может быть, было бы вполне нормальным с точки зрения наших далеких предков: те не видели ничего плохого в том, чтобы иметь дочурку Малинку и сына Щетинку. Но мы-то живем не в XV веке! Мы предъявляем к именам совсем другие требования: мы хотим, чтобы имя было и звучным и осмысленным, чтобы оно было, помимо всего прочего, именем, а не случайно прилепленным к человеку любым словом. Как же этого добиться?
Мало кто знает теперь, что в свое время, в двадцатых и в начале тридцатых годов нашего века, было сделано несколько отважных попыток создать для населения нашей страны нечто вроде «советских святцев». На протяжении нескольких годов разными издательствами было выпущено немало календарей, содержавших, так сказать, рекомендательные списки новых имен. Списки эти включали большое число предложений; среди них встречались совсем неплохие. И все же, если вы переберете своих знакомых или заглянете в любой список граждан, родившихся уже после Октябрьской революции, вы увидите: подавляющее большинство их носит самые обыкновенные, привычные, стародавние (то есть введенные еще церковью) имена. В чем же тут дело? Почему это так? Почему попытки наших номофилов повисли в воздухе? Ведь как будто бы нет никаких причин нашим людям так упорно держаться за старину. Почему бы в самом деле не принять рядом с хорошо известным и любое число новых, — красивых, и по звуку и по значению, имен?
Чтобы решить, почему этого не произошло до сих пор, посмотрим, как строились те «красные святцы», о которых я только что вспоминал.
Я не новичок в этих вопросах. Мне хорошо известно, что после Великой Октябрьской социалистической революции в нашей стране в области именословия произошло примерно то же, что в конце XVIII века во Франции: у церкви было отнято право регистрировать так называемые «акты гражданского состояния», то есть отмечать рождения, смерти, браки. Граждане получили полную свободу в выборе имен для своих детей: по смыслу наших законов каждый вправе избрать для своего ребенка любое понравившееся ему слово в качестве имени.
На этой почве возникли разные новинки. Появились и привились многочисленные имена (их стали называть «советскими»). Некоторые из них приобрели популярность: и сегодня на свете живет довольно много уже взрослых Кимов, Спартаков, Тимуров. Стали распространенными такие женские имена, как Нинель, Владлена, Лилия, Светлана. Широко распространились у нас имена, взятые у других народов, иногда почерпнутые из их литературы: Виолетта, Аида, Марта, Мая, те же Спартак и Тимур…
Но случилось и другое: иные родители-оригиналы не задумывались над тем, что им на долю выпало нелегкое и ответственное дело — найти не просто слово, а такое, которое свяжется с их ребенком на всю его жизнь, такое слово-имя, которое, как мы с вами уже видели, будет в глазах окружающих накладывать известный отпечаток даже на самого его носителя. Они забывали об этом и сводили дело к довольно легкомысленной игре. Лежит в кроватке бессловесное созданьице, не способное сказать ничего, так почему бы не прикрепить к нему на веки вечные любую кличку, которая нам почему-то понравилась? Какое это имеет значение?
Получались иной раз самые настоящие «ономастические анекдоты». Незадолго до моего разговора со знакомой писатель Л. Кассиль рассказал в печати о бедной девушке, награжденной удивительным именем — Лагшмивара; этим именем причудники-родители задумали создать своебразный живой памятник славной эпопее челюскинцев, — Лагшмивара, видите ли, расшифровывалось как «лагерь Шмидта в Арктике». Кассиль не сообщал, что позднее произошло с носительницей имени-мемориальной доски, но я лично полагаю, что она скоро превратилась сначала в обыкновенную Вареньку, а потом — и в Варвару.
Встречались и мне такие имена-чудачества. Я знал девочку (почему-то взрослые особенно старались и мудрили именно над девочками; мальчишкам доставалось как-то меньше), которую назвали и записали в метрике Артиллерийской Академией. Дома, впрочем, ее называли довольно мило — Арточкой. Но почему же это случилось?
В момент ее появления на свет папа служил в этом весьма уважаемом учреждении, — и только.
Другую бедняжку в конце двадцатых годов окрестили еще неожиданнее — Непрерывкой. В те годы был предпринят опыт перехода на так называемую непрерывную пятидневную рабочую неделю. О «непрерывке» много писали в газетах. Этого было достаточно; из модного слова сделали имя. Но слово подвело.
Прошло очень немного лет, и от непрерывной недели по разным причинам отказались. Слово «непрерывка» утратило свое значение, а затем и попросту забылось, — может быть, вы сегодня услышали его от меня впервые. А бедная жертва новых номофилов сохранила свое нелепое имя. Правда, близкие звали ее Рэрой, но ей то и дело приходилось отвечать на простодушные вопросы:
«Рэрочка? Ах, это очаровательно! А полное имя как?» Поставьте себя в ее положение…
Как видите, мне приходилось встречаться с довольно оригинальными именами. Я столкнулся с одним — не тем он будь помянут—довольно туповатым студентом, которого звали Гением. Видел я и маленького, да к тому же еще хромого, мальчика, которому было дано имя Гигант; точно это выдумали со специальной целью испортить ребенку и без того нелегкую жизнь. Родители вздумали отметить таким своеобразным способом основание зернового совхоза «Гигант» в Сальских степях на юге нашей страны.
Таким образом, у меня уже был опыт. И тем не менее имя Сателлитка поразило меня.
— Сателлитка?—пробормотал я в растерянности. — Как? Очень странно! Гм, гм… Это просто удивительно.
— А что значит «сателлитка»?
— Гм, гм… Да как вам сказать? «Сателлит» означает по-латыни «телохранитель», «приспешник», «последователь», «спутник». Сателлитами иногда в астрономии называют луны, спутники крупных планет… «Сателлитка», очевидно, «приспешница»… Кстати, а кто родители девочки? Кто они — ученые, историки, филологи? Слово-то такое редкое.
— Какие там ученые! — с видимым раздражением махнула рукой Сателлиткина тетя. — Мать — домохозяйка, а отец служит в автобронечасти.
И тут меня осенило.
— А! Так! Ну, тогда все понятно. Он имеет дело с автомобилями? Так, видите ли… В автомобиле, в устройстве, передающем усилие от мотора на задние колеса, среди множества других частей есть маленькие шестеренки, вращающиеся среди других, больших. Их именуют «сателлитные шестерни», а попросту «сателлитки»…
Отсюда ваш родич и взял это слово.
Я сказал: «все понятно», но это неверно. Объяснилось кое-как одно—происхождение имени. Но основное — как пришла отцу в голову идея назвать дочку «Шестеренка», — осталось по-прежнему загадочным. Вполне возможно, по долгу службы он постоянно имел дело с моторами, отлично знал эту шестерню. Но разве это причина? Разве естественно будет, если ботаник назовет сына Чертополохом, энтомолог дочку —Гусеницей, а врач своих ребят — Аппендицитом и Золотухой? Это, может быть, было бы вполне нормальным с точки зрения наших далеких предков: те не видели ничего плохого в том, чтобы иметь дочурку Малинку и сына Щетинку. Но мы-то живем не в XV веке! Мы предъявляем к именам совсем другие требования: мы хотим, чтобы имя было и звучным и осмысленным, чтобы оно было, помимо всего прочего, именем, а не случайно прилепленным к человеку любым словом. Как же этого добиться?
Мало кто знает теперь, что в свое время, в двадцатых и в начале тридцатых годов нашего века, было сделано несколько отважных попыток создать для населения нашей страны нечто вроде «советских святцев». На протяжении нескольких годов разными издательствами было выпущено немало календарей, содержавших, так сказать, рекомендательные списки новых имен. Списки эти включали большое число предложений; среди них встречались совсем неплохие. И все же, если вы переберете своих знакомых или заглянете в любой список граждан, родившихся уже после Октябрьской революции, вы увидите: подавляющее большинство их носит самые обыкновенные, привычные, стародавние (то есть введенные еще церковью) имена. В чем же тут дело? Почему это так? Почему попытки наших номофилов повисли в воздухе? Ведь как будто бы нет никаких причин нашим людям так упорно держаться за старину. Почему бы в самом деле не принять рядом с хорошо известным и любое число новых, — красивых, и по звуку и по значению, имен?
Чтобы решить, почему этого не произошло до сих пор, посмотрим, как строились те «красные святцы», о которых я только что вспоминал.