Страница:
Таким образом, легенда, придуманная советскими летописцами, о том, что боя под Черным Долом не было, а анненковцы сожгли без боя оставленное жителями село, на суде рухнула. Бой был, но закончился примирением. Но это не мешало советским историкам Белого движения эксплуатировать свою версию до самого последнего времени: отбросив первую половину события, они усиленно разрабатывали вторую, выдавая свободный уход из села его защитников и жителей по договоренности за оставление села без боя.
О том, что отряд Анненкова не принимал участия во взятии Черного Дола и, следовательно, не имеет никакого отношения к пожару в селе, грабежам и насилиям, если они были, свидетельствуют и другие факты. В частности, тот же анненковский вахмистр Вордугин, как артиллерист, должен был играть одну из основных ролей во взятии села. Однако о бомбардировках села он ничего не говорит, обстоятельства его занятия излагает только по слухам и рассказывает суду легенду, услышанную им от есаула Кузнецова о том, что атаман Анненков при штурме Черного Дола был одет в гражданское платье. К чести суда, он правильно оценил это сообщение и не придал ему значения, но один из присутствовавших на суде журналистов уцепился за эту «сенсацию» и в своей публикации радостно воскликнул: «Так вот почему Анненкова никто не видел среди наступавших на Черный Дол!» Догадка корреспондента абсурдна, хотя бы потому, что Анненков никогда не пошел бы в бой в цивильном платье! А не видели его под Черным Долом потому, что его и его отряда там не-бы-ло!
То, что Анненков Черного Дола не брал, подтверждает и его диалог с председателем суда на дневном заседании суда 28 июля:
– Вы сами, Анненков, были в Черном Доле? – спрашивает он.
– Да! – подтверждает Анненков, – был! – и уточняет: – Через два дня после его взятия!
– Ну и что же, – иронизирует председатель, – в прекрасном состоянии его нашли?
– Нет, – четко отвечает Анненков, – деревня была сожжена! [68].
Этот диалог убедительно подтверждает, что Анненков село не брал, и позволяет сделать вывод, что, если бы Черный Дол брали его партизаны, он вошел бы в него сразу после взятия, одним из первых, а не через два дня после боя!
И еще одно доказательство неучастия отряда Анненкова во взятии Черного Дола. На суде Анненков, не называя своих сил, говорит, что он взял с собой на Черный Дол часть своих отрядов, а к этому времени в Татарск подоспели еще два сибирских полка. Говоря же о силах полковника Зеленцова, находившихся под Черным Долом, Анненков сообщает, что они составляли две роты пехоты и три кавалерийских эскадрона. Эти же цифры называет и Мирзоев, который, правда, по обычаю, именует их анненковскими [69]. Однако, зная уже кое-что из описываемых событий, мы легко догадаемся, что не только анненковского отряда, но и никаких сибирских полков под Черным Долом не было, потому что об этом сказали бы и Терибило, и другие свидетели, и Мирзоев в своем труде. И вообще следует усомниться в том, что для подавления столь незначительного, плохо организованного бунта были двинуты эти полки: трудно представить, что Омск в условиях неудач на Восточном фронте мог себе позволить отвлечь такое значительное количество сил и средств.
Из сказанного можно сделать только один вывод: силы, брошенные омским правительством на подавление чернодольского восстания, советскими источниками сильно преувеличены. Так, Л.М. Заика и В.А. Бобренев в своей работе указывают, что у полковника Зеленцова под Черным Долом было два полка пехоты, а отряд Анненкова составлял стрелковый полк и три эскадрона кавалерии. Кто же все-таки прав: Анненков и Мирзоев или Заика и Бобренев? Полагаю, что первые два. Мирзоев полностью подтверждает цифру Анненкова, никакого смысла занижать эту цифру для него не было. Наоборот, если бы он ее увеличил, то поднял бы тем самым еще выше престиж восстания и еще рельефнее показал бы панику перед ним омских правителей.
Подводя итог сказанному, можно сделать единственно правильный вывод: Анненков Черный Дол не брал и, следовательно, анненковцы к его сожжению и насилиям над селянами никакого отношения не имеют.
Мне могут возразить: а как понимать показания Анненкова о взятии им Черного Дола и занятии Славгорода? Таких показаний не было. При изучении судом этого эпизода Анненков совершил роковую ошибку: он понял местоимение «вы», с которым обратился к нему председатель суда, не как личностное, а как обобщающее понятие «белые», «ваша сторона» и т. д. и дал на вопросы правильные ответы. Придание судом этому местоимению личностного оттенка было его уловкой, на которую Анненков клюнул и оговорил себя. Все детали боя, которые он рассказал суду, были почерпнуты им из докладов полковника Зеленцова и других участников боя, а не из личных наблюдений.
Другим обвинением, вменяемым Анненкову, было уничтожение делегатов крестьянского съезда Советов, хотя мы уже знаем, что никакого съезда не было, потому что не существуют ни его протоколы, ни резолюции, ни решения. Однако, ради истины, было достаточно соотнести дату работы этого съезда с датой прибытия Анненкова в Славгород, чтобы этого обвинения не возникло. Однако оно было предъявлено, и Анненков обвинялся в убийстве 400 делегатов. Откуда взялась эта цифра – никто не знает. Почему этот крестьянский съезд называется съездом Советов, хотя таковых на территории уезда в то время не было, – можно только догадываться. Тем не менее цифра 400 легла в основу обвинительного заключения, ее же назвала в статье «Генерал Анненков и его сподвижники» газета «Известия» от 15 июля 1927 года. Однако на судебном процессе эта цифра продержалась недолго. Сначала ее почти в четыре раза вынужден был сократить главный свидетель славгородских событий, уже известный нам Теребило, заявив суду, что в Славгороде было арестовано только 80 делегатов. Приблизительно эту же цифру назвали и другие источники. Это вынудило гособвинителя Павловского оправдываться перед судом и народом за преподнесенную следствием цифру и заявить:
– Мы в этом отношении на судебном следствии установили ошибку в обвинительном заключении. Было убито 82 человека уездного крестьянского съезда вместо 400, которые указаны в обвинительном заключении, но, – продолжает оправдываться он, – общая сумма убитых в Славгороде доходит до четырех тысяч с лишним человек.
Количество убитых делегатов до сих пор никто не устанавливал, и до последнего времени фигурировали разные цифры. Так, Д.Л. Голинков, человек достаточно информированный, в прошлом следователь по особо важным делам в Прокуратурах РСФСР и СССР, называет 69. Сам Анненков на суде факт уничтожения делегатов съезда категорически отрицал и был абсолютно прав, так как еще задолго до процесса было точно установлено, что никакой рубки крестьянских делегатов под стенами Народного дома не было, как не было в то время и самого Народного дома.
Казалось бы, все ясно: Анненков под Черным Долом не был, в Славгород вошел 12 сентября, через два дня после его занятия зеленцовцами, и, следовательно, крестьянский съезд разгонять не мог. Но как раз последнего никак не может понять председатель суда, которому во что бы то ни стало нужно было доказать участие и вину Анненкова в разгоне съезда и в уничтожении его делегатов.
– Вы знали, что в Славгороде проходил крестьянский съезд? – обращается председатель к Анненкову.
– Я узнал об этом случайно, по прибытии в Славгород! – отвечает тот. – Делегаты съезда заблаговременно уехали из Славгорода!
– Но ведь есть сведения, что делегаты съезда, думая, что их, как представителей народа, не посмеют тронуть, остались в Славгороде!
– Я не допускаю того, ибо положение было военное, все равно что наступление. Не мог же этот съезд остаться в белой обстановке в Славгороде! – резонно заявляет Анненков.
– Следовательно, вы считаете, что он не был разгромлен?
– Да!
– Вы утверждаете, что по приходу войск в Славгород никаких повстанческих организаций: ни съезда, ни временного революционного штаба не было?
– Да!
Точно зная, что Анненков говорит правду и свернуть его с этого пути не удастся, суд больше к этому эпизоду не возвращался, разумно полагая, что дальнейшие «раскопки» приведут к снятию с Анненкова одной из важнейших статей обвинения.
Однако то, что знал суд, не знали люди, присутствовавшие на нем, и многомиллионная общественность всей страны, жадно глотавшая все, что появлялось об Анненкове и его процессе, в газетах и радио. Всякое отрицание Анненковым какого-либо эпизода, инкриминированного ему судом, расценивалось ими как запирательство для ухода от ответственности, что вызывало к Анненкову пролетарскую ненависть и удовлетворение тем, что наконец-то этот отпетый белогвардеец оказался на скамье подсудимых и получит крайнее возмездие!
Но Анненков был правдив перед судом.
– Не было ли случаев расправы без суда и следственной комиссии в момент Славгородского восстания? – спрашивает председатель суда.
– Это было! – отвечает Анненков. – В трех районах и в Славгороде были! Порок же в Славгороде не было – расстреливали, рубили…
– Жаловались ли вам крестьяне на то, что их пороли?
– Да, жаловались!
– А о таких случаях вам не говорили, что у пойманных жителей якобы вырезали глаза, полосы кожи и прочее?
– Нет, не говорили, но утверждать, что их не было, не могу!
– А таких сведений вам не поступало, что в некоторых деревнях происходили поголовные порки?
– Таких сведений я не получал, но получал сведения, что порки вообще были!
Суду очень хотелось доказать личное участие Анненкова в работе следственной комиссии и в вынесении приговоров повстанцам. Нужно отдать суду должное: он умело расставлял допросные сети и нередко Анненков в них попадал, но затем поправлялся, вносил ясность, в правдивости которой даже у суда не было оснований сомневаться.
– Следственная комиссия по делу Славгородского восстания была назначена Колчаком? – полуспрашивает-полуутверждает гособвинитель.
– Да! – подтверждает Анненков.
– Она целиком, во всех отношениях подчинялась вам?
– Да! – опрометчиво соглашается он.
– Председатель следственной комиссии согласовывал с вами действия?! – наступает гособвинитель, но Анненков уже понял свою оплошность и твердо поправляет:
– Нет, он сносился прямым проводом с Омском! Моя задача была только подавить восстание!
Не увенчались успехом и попытки суда изобличить Анненкова в личном его участии в расстрелах и порках.
Председатель: Скажите, Анненков, вы лично, сами приводили в исполнение какое-нибудь решение?
Анненков: Нет, не приводил!
Председатель: Вы не участвовали в безобразиях, творимых вашими частями?
Анненков: Нет, не участвовал!
Это тоже была правда! На протяжении всего процесса ни один заслуживающий у суда довериея свидетель не показал, что Анненков кого-то расстрелял, избил или выпорол. Не царское это дело! Приказывал, но рук не пачкал!
Мы уже знаем, что восстание было подавлено до прихода Анненкова. Ему оставалось только проведение мобилизации, чем он и занялся. Остальное делали следственная комиссия, гражданские и военные чины, хлынувшие сюда из Омска для восстановления разогнанной власти.
Пребывание Анненкова и его отряда в Славгороде было кратковременным. 17–18 сентября в Славгород для проведения мобилизации прибыл Украинский полк, или, как его называли, курень, под командованием полковника Шевченко. Вот этот полк с местными жителями не церемонился!
– Те, кто грабил, – показывает свидетель Сивко, – говорили на украинском языке!
– Отсюда явствует, что славгородская расправа не за душой Анненкова, а за теми украинскими бандитами, которые после его ухода хозяйничали в Славгородском уезде! – твердо заявил на суде защитник Анненкова Борецкий.
На суде не мог не возникнуть и возник вопрос, руководил ли Анненков войсками в Славгороде или он сознательно не делал этого, предоставив им полную свободу пороть, насиловать, грабить.
– Вы отдавали приказы своим частям в Славгороде? – задает вопрос гособвинитель.
Сугубо штатский человек сформулировал свой вопрос неправильно, чем ввел Анненкова в недоумение и на некоторое время выбил его из седла. Ведь в понятии военного человека Анненкова приказ – это письменный документ, издающийся на основе анализа каких-либо событий и требующий значительного времени для подготовки и доведения до частей. В той обстановке, которую исследовал суд, издавать приказы было просто некогда. В такой обстановке отдаются не приказы, а распоряжения, что и делал Анненков. Гособвинителю нужно было спросить, принимал ли Анненков меры к пресечению беспорядков, и получить четкий ответ. Поэтому Аненков спокойно ответил:
– Нет!
– Значит, – обрадованно продолжает допрос гособвинитель, – воинские части в городе были без всякого руководства?!
– Нет! – пораженный таким восприятием его слов, отвечает Анненков. – Я давал отдельные распоряжения, не размножая их по частям!
– Значит, вы признаете, что ничего не предпринимали, чтобы прекратить бесчинства ваших частей в Славгороде? – гнет свое гособвинитель.
Но Анненков уже оправился.
– Нет! – твердо отвечает он. – Я принимал, но сейчас считаю предпринимаемые мной тогда меры недостаточными…
Впрочем, что он мог сделать? Зеленцовские войска, которые он неожиданно возглавил в Славгороде, его не знали и встретили настороженно, со скрытой неприязнью. Это, в своем большинстве, была не спаянная ни дисциплиной, ни традициями дремучая крестьянская масса, недавно наряженная в солдатскую форму и пораженная партизанщиной, неповиновением, склонная к разбоям, грабежам, насилию. Возглавляли это воинство не кадровые офицеры и унтера, почти поголовно выбитые на фронтах Русско-японской и Великой войн, а выходцы из этой же массы, достигшие офицерских и унтер-офицерских званий благодаря личной храбрости, проявленной на фронте. Став офицерами и унтер-офицерами, они ни за что не хотели терять завоеванные пớтом и кровью привилегии и готовы были уничтожить всякого, в ком видели угрозу своему положению. Эту угрозу они видели и в славгородских бунтарях, которых и наказывали примерно.
В отличие от этого воинства отряд Анненкова отличался хорошей организацией и дисциплиной. Его костяк составляли кадровые офицеры, унтер-офицеры и нижние чины, многие из которых были сослуживцами Анненкова по мирному и военному времени. Они знали и любили его за справедливость, заботу, личную смелость, боевую удачу. Именно в это время родился девиз отряда «С нами Бог и атаман Анненков», который затем стал девизом всей его партизанской армии. Через этот костяк Анненков проводил свою дисциплинарную политику, поощрял одних и быстро, строго, справедливо и неотвратимо наказывал других. Новые бойцы, приходившие в отряд, попадали не в банду, не в ватагу разбойников и мародеров, а в крепкий воинский коллектив со сложившимися традициями, дисциплиной, принципами военной и партизанской демократии и растворялись в нем, становясь бойцами. Слава об Анненкове гремела по всему Уралу, где формировался отряд. К молодому, удачливому полководцу шли сотни добровольцев, а солдаты, мобилизованные в части других военачальников, старались перебежать к Анненкову. Поэтому, с одной стороны, у него было из кого и что выбирать, с другой – появились враги и недоброжелатели.
В руках восставших Славгород и уезд находился 9 дней (Чуев). Войдя в город, Анненков, естественно, вынужден был восстанавливать в нем порядок. О том, насколько это было необходимо, видно из рапорта начальника Славгородской уездной милиции от 17 сентября 1918 года (приводится отрывок. – В.Г.).
«Экстренно о происшествии
господину Алтайскому губернскому
<…> Вскоре после начала бунта гарнизон местных войск был совершенно уничтожен, милиция обезоружена, частью ранена, частью арестована. Бунтовщики начали неимоверно издеваться: рвали тело, били, садили на раскаленное железо и проч., после чего убивали или заключали под стражу. Бунтовщиками разбиты арестные дома в Славгороде и выпущены политические и уголовные преступники, которые и принялись за очистку населения, грабя и унося с собой, что попадалось под руку. Ограблена почтово-телеграфная контора: взято 7000 рублей» [70].
В фондах Центра хранения архивного фонда Алтайского края (ЦХАФ А.К.) есть рукописные воспоминания уж известного нам Г.П. Теребило, написанные им 2 июня 1926 года в бытность автора уполномоченным ОК ВКП(б) по Истпарту. Они, в частности, добавляют еще один штрих к разгулу повстанцев: «Эсеровские руководители в лице Рамазанова и Девизорова и др. скрылись от преследований крестьян, которые искали их отомстить им за совместную работу с белыми, был найден только один эсер – городской голова Фрей, который был тут же убит повстанцами» [71]. В своей работе Г.П. Теребило подчеркивает, что никаких документов по работе организации ВКП(б) за 1917/1918 годы не сохранилось. Материал составлен из воспоминаний.
Сохранился приказ Анненкова, направленный на наведение порядка в городе и уезде и на пополнение казны:
Приказ
№ 8
18 сентября 1918 г.
г. Славгород
Волостные земства и сельские комитеты остаются на своих местах и продолжают функционировать. В виду военного положения в уезде, председателям волостных земских управ и сельских комитетов предоставляю права волостного старшины и сельского старосты, указанные в ст. 79 и 104 Общ(его) Пол(ожения) о кр(естьянах), не исполняющих требований и распоряжений, подвергать административным взысканиям, штрафу и аресту. Сходы и собрания общественного, делового характера разрешаются и собираются председателями волостных Управ, а в обществах – председателями сельских комитетов.
Для спокойной и непрерывной работы в волостных управлениях и сельских комитетах председатели назначают дневальство в числе 2 солдат, бывших на фронте, к(оторые) будут отвечать за порядок в Управе.
Призываю население уезда немедленно внести все недоимки казенных сборов, сейчас же провести раскладку всех причитающихся с сельских обществ казенных, уездных, волостных и сельских сборов, взыскать таковые в двухнедельный срок и сдать полностью по назначению.
За неисполнение сего приказа и за нарушение порядка в присутственных местах, а также за оскорбление волостных и сельских должностных лиц и неисполнение их законных требований, виновники будут караться военными законами.
Командующий войсками Славгородского района
Атаман Анненков [72].
Приказ как приказ, ничего необычного, угроз и устрашений в нем нет. Спокойный, солидный тон. Звериное лицо Анненкова в нем не просматривается.
По данным следствия, в Черном Доле было расстреляно 10 человек, в Славгороде – 1667, а по уезду – 5667, количество же подвергнутых порке было в 4–5 раз больше. Порки и расстрелы, конечно, были, в том числе и со стороны анненковцев, однако количество жертв никто не считал и кем, на основании каких источников выведены эти цифры – неизвестно. Вменять такое количество убитых и поротых в вину только одному Анненкову некорректно. Хотя бы потому, что в район восстания его отряд прибыл тогда, когда оно солдатской дипломатией уже было прекращено, когда все эмоции и страсти уже улеглись, и зеленцовские отряды уже работали в селах по мобилизации, а пребывание отряда Анненкова в Славгороде и в его окрестностях было непродолжительным.
По воспоминаниям Ивана Илларионовича Романенко, на Черный Дол Анненков наложил контрибуцию в 500 000 рублей, на Новоплатово – 600 000 рублей, на Утянку – 800 000 рублей [73].
Насильственные действия белых в Славгороде вообще сильно преувеличены. Следует отметить, что повстанцы тоже не отличались гуманностью: только за один день они убили 82 офицера и 10 добровольцев. Можно только гадать, сколько бы было еще трупов, если бы продержались дольше!
Один из защитников Анненкова и Денисова – Борецкий – в пух и прах разнес статистику следствия и суда о жертвах среди жителей Черного Дола и Славгорода и фактически снял с Анненкова обвинение в массовом их уничтожении и масштабах насилия:
– Теребило говорит, что в Черном Доле убито 18 человек, а Цырюлько показывает – 22. По материалам Парфенова было убито 400 делегатов, а по показаниям Теребило – 87.
Вчера, – продолжает Борецкий, – я слушал речь государственного обвинителя, что в Славгороде и его районе убито 1667 человек, но, по показаниям Теребило, они были убиты в течение полутора месяцев. Но и этих жертв было бы значительно меньше, а может быть, и не было вовсе, если бы повстанцы не перебили в Славгороде офицерский отряд в количестве 82 человек, составлявший его гарнизон. Анненков пояснял суду, что этот факт явился основной причиной насилия белых над местным населением, что это была месть офицеров за погибших товарищей. Государственный обвинитель эту цифру не отвергал, но сам факт уничтожения гарнизона пытался смягчить, цинично поясняя, что повстанцы сначала убили 20 офицеров, но потом, при отступлении их вдоль железной дороги, они были окружены и тоже «частично пощипаны».
Выше уже говорилось о задачах, с которыми часть отряда Анненкова была направлена в Славгородский уезд. Пребывание его отряда здесь было кратковременным, так как его ожидал Семиреченский фронт, где дела у белых тоже не ладились. Поскольку с восстанием было покончено без него, Анненков принял участие в мобилизации. Когда число мобилизованных достигло 11 тысяч человек, а число изъятых винтовок достигло двух тысяч, Анненков доложил в Омск о выполнении задачи и получил распоряжение возвратиться к своим основным силам на станцию Татарск и продолжать выдвижение своего отряда на Семипалатинский фронт.
– Мои отряды, – показывает Анненков, – вернулись в Татарск, куда прибыл командир 2‑го Степного корпуса Матковский[28], с которым я выехал в Семипалатинск. После, по его распоряжению, были переброшены в Семипалатинск все партизанские части.
МЯТЕЖ
О том, что отряд Анненкова не принимал участия во взятии Черного Дола и, следовательно, не имеет никакого отношения к пожару в селе, грабежам и насилиям, если они были, свидетельствуют и другие факты. В частности, тот же анненковский вахмистр Вордугин, как артиллерист, должен был играть одну из основных ролей во взятии села. Однако о бомбардировках села он ничего не говорит, обстоятельства его занятия излагает только по слухам и рассказывает суду легенду, услышанную им от есаула Кузнецова о том, что атаман Анненков при штурме Черного Дола был одет в гражданское платье. К чести суда, он правильно оценил это сообщение и не придал ему значения, но один из присутствовавших на суде журналистов уцепился за эту «сенсацию» и в своей публикации радостно воскликнул: «Так вот почему Анненкова никто не видел среди наступавших на Черный Дол!» Догадка корреспондента абсурдна, хотя бы потому, что Анненков никогда не пошел бы в бой в цивильном платье! А не видели его под Черным Долом потому, что его и его отряда там не-бы-ло!
То, что Анненков Черного Дола не брал, подтверждает и его диалог с председателем суда на дневном заседании суда 28 июля:
– Вы сами, Анненков, были в Черном Доле? – спрашивает он.
– Да! – подтверждает Анненков, – был! – и уточняет: – Через два дня после его взятия!
– Ну и что же, – иронизирует председатель, – в прекрасном состоянии его нашли?
– Нет, – четко отвечает Анненков, – деревня была сожжена! [68].
Этот диалог убедительно подтверждает, что Анненков село не брал, и позволяет сделать вывод, что, если бы Черный Дол брали его партизаны, он вошел бы в него сразу после взятия, одним из первых, а не через два дня после боя!
И еще одно доказательство неучастия отряда Анненкова во взятии Черного Дола. На суде Анненков, не называя своих сил, говорит, что он взял с собой на Черный Дол часть своих отрядов, а к этому времени в Татарск подоспели еще два сибирских полка. Говоря же о силах полковника Зеленцова, находившихся под Черным Долом, Анненков сообщает, что они составляли две роты пехоты и три кавалерийских эскадрона. Эти же цифры называет и Мирзоев, который, правда, по обычаю, именует их анненковскими [69]. Однако, зная уже кое-что из описываемых событий, мы легко догадаемся, что не только анненковского отряда, но и никаких сибирских полков под Черным Долом не было, потому что об этом сказали бы и Терибило, и другие свидетели, и Мирзоев в своем труде. И вообще следует усомниться в том, что для подавления столь незначительного, плохо организованного бунта были двинуты эти полки: трудно представить, что Омск в условиях неудач на Восточном фронте мог себе позволить отвлечь такое значительное количество сил и средств.
Из сказанного можно сделать только один вывод: силы, брошенные омским правительством на подавление чернодольского восстания, советскими источниками сильно преувеличены. Так, Л.М. Заика и В.А. Бобренев в своей работе указывают, что у полковника Зеленцова под Черным Долом было два полка пехоты, а отряд Анненкова составлял стрелковый полк и три эскадрона кавалерии. Кто же все-таки прав: Анненков и Мирзоев или Заика и Бобренев? Полагаю, что первые два. Мирзоев полностью подтверждает цифру Анненкова, никакого смысла занижать эту цифру для него не было. Наоборот, если бы он ее увеличил, то поднял бы тем самым еще выше престиж восстания и еще рельефнее показал бы панику перед ним омских правителей.
Подводя итог сказанному, можно сделать единственно правильный вывод: Анненков Черный Дол не брал и, следовательно, анненковцы к его сожжению и насилиям над селянами никакого отношения не имеют.
Мне могут возразить: а как понимать показания Анненкова о взятии им Черного Дола и занятии Славгорода? Таких показаний не было. При изучении судом этого эпизода Анненков совершил роковую ошибку: он понял местоимение «вы», с которым обратился к нему председатель суда, не как личностное, а как обобщающее понятие «белые», «ваша сторона» и т. д. и дал на вопросы правильные ответы. Придание судом этому местоимению личностного оттенка было его уловкой, на которую Анненков клюнул и оговорил себя. Все детали боя, которые он рассказал суду, были почерпнуты им из докладов полковника Зеленцова и других участников боя, а не из личных наблюдений.
Другим обвинением, вменяемым Анненкову, было уничтожение делегатов крестьянского съезда Советов, хотя мы уже знаем, что никакого съезда не было, потому что не существуют ни его протоколы, ни резолюции, ни решения. Однако, ради истины, было достаточно соотнести дату работы этого съезда с датой прибытия Анненкова в Славгород, чтобы этого обвинения не возникло. Однако оно было предъявлено, и Анненков обвинялся в убийстве 400 делегатов. Откуда взялась эта цифра – никто не знает. Почему этот крестьянский съезд называется съездом Советов, хотя таковых на территории уезда в то время не было, – можно только догадываться. Тем не менее цифра 400 легла в основу обвинительного заключения, ее же назвала в статье «Генерал Анненков и его сподвижники» газета «Известия» от 15 июля 1927 года. Однако на судебном процессе эта цифра продержалась недолго. Сначала ее почти в четыре раза вынужден был сократить главный свидетель славгородских событий, уже известный нам Теребило, заявив суду, что в Славгороде было арестовано только 80 делегатов. Приблизительно эту же цифру назвали и другие источники. Это вынудило гособвинителя Павловского оправдываться перед судом и народом за преподнесенную следствием цифру и заявить:
– Мы в этом отношении на судебном следствии установили ошибку в обвинительном заключении. Было убито 82 человека уездного крестьянского съезда вместо 400, которые указаны в обвинительном заключении, но, – продолжает оправдываться он, – общая сумма убитых в Славгороде доходит до четырех тысяч с лишним человек.
Количество убитых делегатов до сих пор никто не устанавливал, и до последнего времени фигурировали разные цифры. Так, Д.Л. Голинков, человек достаточно информированный, в прошлом следователь по особо важным делам в Прокуратурах РСФСР и СССР, называет 69. Сам Анненков на суде факт уничтожения делегатов съезда категорически отрицал и был абсолютно прав, так как еще задолго до процесса было точно установлено, что никакой рубки крестьянских делегатов под стенами Народного дома не было, как не было в то время и самого Народного дома.
Казалось бы, все ясно: Анненков под Черным Долом не был, в Славгород вошел 12 сентября, через два дня после его занятия зеленцовцами, и, следовательно, крестьянский съезд разгонять не мог. Но как раз последнего никак не может понять председатель суда, которому во что бы то ни стало нужно было доказать участие и вину Анненкова в разгоне съезда и в уничтожении его делегатов.
– Вы знали, что в Славгороде проходил крестьянский съезд? – обращается председатель к Анненкову.
– Я узнал об этом случайно, по прибытии в Славгород! – отвечает тот. – Делегаты съезда заблаговременно уехали из Славгорода!
– Но ведь есть сведения, что делегаты съезда, думая, что их, как представителей народа, не посмеют тронуть, остались в Славгороде!
– Я не допускаю того, ибо положение было военное, все равно что наступление. Не мог же этот съезд остаться в белой обстановке в Славгороде! – резонно заявляет Анненков.
– Следовательно, вы считаете, что он не был разгромлен?
– Да!
– Вы утверждаете, что по приходу войск в Славгород никаких повстанческих организаций: ни съезда, ни временного революционного штаба не было?
– Да!
Точно зная, что Анненков говорит правду и свернуть его с этого пути не удастся, суд больше к этому эпизоду не возвращался, разумно полагая, что дальнейшие «раскопки» приведут к снятию с Анненкова одной из важнейших статей обвинения.
Однако то, что знал суд, не знали люди, присутствовавшие на нем, и многомиллионная общественность всей страны, жадно глотавшая все, что появлялось об Анненкове и его процессе, в газетах и радио. Всякое отрицание Анненковым какого-либо эпизода, инкриминированного ему судом, расценивалось ими как запирательство для ухода от ответственности, что вызывало к Анненкову пролетарскую ненависть и удовлетворение тем, что наконец-то этот отпетый белогвардеец оказался на скамье подсудимых и получит крайнее возмездие!
Но Анненков был правдив перед судом.
– Не было ли случаев расправы без суда и следственной комиссии в момент Славгородского восстания? – спрашивает председатель суда.
– Это было! – отвечает Анненков. – В трех районах и в Славгороде были! Порок же в Славгороде не было – расстреливали, рубили…
– Жаловались ли вам крестьяне на то, что их пороли?
– Да, жаловались!
– А о таких случаях вам не говорили, что у пойманных жителей якобы вырезали глаза, полосы кожи и прочее?
– Нет, не говорили, но утверждать, что их не было, не могу!
– А таких сведений вам не поступало, что в некоторых деревнях происходили поголовные порки?
– Таких сведений я не получал, но получал сведения, что порки вообще были!
Суду очень хотелось доказать личное участие Анненкова в работе следственной комиссии и в вынесении приговоров повстанцам. Нужно отдать суду должное: он умело расставлял допросные сети и нередко Анненков в них попадал, но затем поправлялся, вносил ясность, в правдивости которой даже у суда не было оснований сомневаться.
– Следственная комиссия по делу Славгородского восстания была назначена Колчаком? – полуспрашивает-полуутверждает гособвинитель.
– Да! – подтверждает Анненков.
– Она целиком, во всех отношениях подчинялась вам?
– Да! – опрометчиво соглашается он.
– Председатель следственной комиссии согласовывал с вами действия?! – наступает гособвинитель, но Анненков уже понял свою оплошность и твердо поправляет:
– Нет, он сносился прямым проводом с Омском! Моя задача была только подавить восстание!
Не увенчались успехом и попытки суда изобличить Анненкова в личном его участии в расстрелах и порках.
Председатель: Скажите, Анненков, вы лично, сами приводили в исполнение какое-нибудь решение?
Анненков: Нет, не приводил!
Председатель: Вы не участвовали в безобразиях, творимых вашими частями?
Анненков: Нет, не участвовал!
Это тоже была правда! На протяжении всего процесса ни один заслуживающий у суда довериея свидетель не показал, что Анненков кого-то расстрелял, избил или выпорол. Не царское это дело! Приказывал, но рук не пачкал!
Мы уже знаем, что восстание было подавлено до прихода Анненкова. Ему оставалось только проведение мобилизации, чем он и занялся. Остальное делали следственная комиссия, гражданские и военные чины, хлынувшие сюда из Омска для восстановления разогнанной власти.
Пребывание Анненкова и его отряда в Славгороде было кратковременным. 17–18 сентября в Славгород для проведения мобилизации прибыл Украинский полк, или, как его называли, курень, под командованием полковника Шевченко. Вот этот полк с местными жителями не церемонился!
– Те, кто грабил, – показывает свидетель Сивко, – говорили на украинском языке!
– Отсюда явствует, что славгородская расправа не за душой Анненкова, а за теми украинскими бандитами, которые после его ухода хозяйничали в Славгородском уезде! – твердо заявил на суде защитник Анненкова Борецкий.
На суде не мог не возникнуть и возник вопрос, руководил ли Анненков войсками в Славгороде или он сознательно не делал этого, предоставив им полную свободу пороть, насиловать, грабить.
– Вы отдавали приказы своим частям в Славгороде? – задает вопрос гособвинитель.
Сугубо штатский человек сформулировал свой вопрос неправильно, чем ввел Анненкова в недоумение и на некоторое время выбил его из седла. Ведь в понятии военного человека Анненкова приказ – это письменный документ, издающийся на основе анализа каких-либо событий и требующий значительного времени для подготовки и доведения до частей. В той обстановке, которую исследовал суд, издавать приказы было просто некогда. В такой обстановке отдаются не приказы, а распоряжения, что и делал Анненков. Гособвинителю нужно было спросить, принимал ли Анненков меры к пресечению беспорядков, и получить четкий ответ. Поэтому Аненков спокойно ответил:
– Нет!
– Значит, – обрадованно продолжает допрос гособвинитель, – воинские части в городе были без всякого руководства?!
– Нет! – пораженный таким восприятием его слов, отвечает Анненков. – Я давал отдельные распоряжения, не размножая их по частям!
– Значит, вы признаете, что ничего не предпринимали, чтобы прекратить бесчинства ваших частей в Славгороде? – гнет свое гособвинитель.
Но Анненков уже оправился.
– Нет! – твердо отвечает он. – Я принимал, но сейчас считаю предпринимаемые мной тогда меры недостаточными…
Впрочем, что он мог сделать? Зеленцовские войска, которые он неожиданно возглавил в Славгороде, его не знали и встретили настороженно, со скрытой неприязнью. Это, в своем большинстве, была не спаянная ни дисциплиной, ни традициями дремучая крестьянская масса, недавно наряженная в солдатскую форму и пораженная партизанщиной, неповиновением, склонная к разбоям, грабежам, насилию. Возглавляли это воинство не кадровые офицеры и унтера, почти поголовно выбитые на фронтах Русско-японской и Великой войн, а выходцы из этой же массы, достигшие офицерских и унтер-офицерских званий благодаря личной храбрости, проявленной на фронте. Став офицерами и унтер-офицерами, они ни за что не хотели терять завоеванные пớтом и кровью привилегии и готовы были уничтожить всякого, в ком видели угрозу своему положению. Эту угрозу они видели и в славгородских бунтарях, которых и наказывали примерно.
В отличие от этого воинства отряд Анненкова отличался хорошей организацией и дисциплиной. Его костяк составляли кадровые офицеры, унтер-офицеры и нижние чины, многие из которых были сослуживцами Анненкова по мирному и военному времени. Они знали и любили его за справедливость, заботу, личную смелость, боевую удачу. Именно в это время родился девиз отряда «С нами Бог и атаман Анненков», который затем стал девизом всей его партизанской армии. Через этот костяк Анненков проводил свою дисциплинарную политику, поощрял одних и быстро, строго, справедливо и неотвратимо наказывал других. Новые бойцы, приходившие в отряд, попадали не в банду, не в ватагу разбойников и мародеров, а в крепкий воинский коллектив со сложившимися традициями, дисциплиной, принципами военной и партизанской демократии и растворялись в нем, становясь бойцами. Слава об Анненкове гремела по всему Уралу, где формировался отряд. К молодому, удачливому полководцу шли сотни добровольцев, а солдаты, мобилизованные в части других военачальников, старались перебежать к Анненкову. Поэтому, с одной стороны, у него было из кого и что выбирать, с другой – появились враги и недоброжелатели.
В руках восставших Славгород и уезд находился 9 дней (Чуев). Войдя в город, Анненков, естественно, вынужден был восстанавливать в нем порядок. О том, насколько это было необходимо, видно из рапорта начальника Славгородской уездной милиции от 17 сентября 1918 года (приводится отрывок. – В.Г.).
«Экстренно о происшествии
господину Алтайскому губернскому
<…> Вскоре после начала бунта гарнизон местных войск был совершенно уничтожен, милиция обезоружена, частью ранена, частью арестована. Бунтовщики начали неимоверно издеваться: рвали тело, били, садили на раскаленное железо и проч., после чего убивали или заключали под стражу. Бунтовщиками разбиты арестные дома в Славгороде и выпущены политические и уголовные преступники, которые и принялись за очистку населения, грабя и унося с собой, что попадалось под руку. Ограблена почтово-телеграфная контора: взято 7000 рублей» [70].
В фондах Центра хранения архивного фонда Алтайского края (ЦХАФ А.К.) есть рукописные воспоминания уж известного нам Г.П. Теребило, написанные им 2 июня 1926 года в бытность автора уполномоченным ОК ВКП(б) по Истпарту. Они, в частности, добавляют еще один штрих к разгулу повстанцев: «Эсеровские руководители в лице Рамазанова и Девизорова и др. скрылись от преследований крестьян, которые искали их отомстить им за совместную работу с белыми, был найден только один эсер – городской голова Фрей, который был тут же убит повстанцами» [71]. В своей работе Г.П. Теребило подчеркивает, что никаких документов по работе организации ВКП(б) за 1917/1918 годы не сохранилось. Материал составлен из воспоминаний.
Сохранился приказ Анненкова, направленный на наведение порядка в городе и уезде и на пополнение казны:
Приказ
№ 8
18 сентября 1918 г.
г. Славгород
Волостные земства и сельские комитеты остаются на своих местах и продолжают функционировать. В виду военного положения в уезде, председателям волостных земских управ и сельских комитетов предоставляю права волостного старшины и сельского старосты, указанные в ст. 79 и 104 Общ(его) Пол(ожения) о кр(естьянах), не исполняющих требований и распоряжений, подвергать административным взысканиям, штрафу и аресту. Сходы и собрания общественного, делового характера разрешаются и собираются председателями волостных Управ, а в обществах – председателями сельских комитетов.
Для спокойной и непрерывной работы в волостных управлениях и сельских комитетах председатели назначают дневальство в числе 2 солдат, бывших на фронте, к(оторые) будут отвечать за порядок в Управе.
Призываю население уезда немедленно внести все недоимки казенных сборов, сейчас же провести раскладку всех причитающихся с сельских обществ казенных, уездных, волостных и сельских сборов, взыскать таковые в двухнедельный срок и сдать полностью по назначению.
За неисполнение сего приказа и за нарушение порядка в присутственных местах, а также за оскорбление волостных и сельских должностных лиц и неисполнение их законных требований, виновники будут караться военными законами.
Командующий войсками Славгородского района
Атаман Анненков [72].
Приказ как приказ, ничего необычного, угроз и устрашений в нем нет. Спокойный, солидный тон. Звериное лицо Анненкова в нем не просматривается.
По данным следствия, в Черном Доле было расстреляно 10 человек, в Славгороде – 1667, а по уезду – 5667, количество же подвергнутых порке было в 4–5 раз больше. Порки и расстрелы, конечно, были, в том числе и со стороны анненковцев, однако количество жертв никто не считал и кем, на основании каких источников выведены эти цифры – неизвестно. Вменять такое количество убитых и поротых в вину только одному Анненкову некорректно. Хотя бы потому, что в район восстания его отряд прибыл тогда, когда оно солдатской дипломатией уже было прекращено, когда все эмоции и страсти уже улеглись, и зеленцовские отряды уже работали в селах по мобилизации, а пребывание отряда Анненкова в Славгороде и в его окрестностях было непродолжительным.
По воспоминаниям Ивана Илларионовича Романенко, на Черный Дол Анненков наложил контрибуцию в 500 000 рублей, на Новоплатово – 600 000 рублей, на Утянку – 800 000 рублей [73].
Насильственные действия белых в Славгороде вообще сильно преувеличены. Следует отметить, что повстанцы тоже не отличались гуманностью: только за один день они убили 82 офицера и 10 добровольцев. Можно только гадать, сколько бы было еще трупов, если бы продержались дольше!
Один из защитников Анненкова и Денисова – Борецкий – в пух и прах разнес статистику следствия и суда о жертвах среди жителей Черного Дола и Славгорода и фактически снял с Анненкова обвинение в массовом их уничтожении и масштабах насилия:
– Теребило говорит, что в Черном Доле убито 18 человек, а Цырюлько показывает – 22. По материалам Парфенова было убито 400 делегатов, а по показаниям Теребило – 87.
Вчера, – продолжает Борецкий, – я слушал речь государственного обвинителя, что в Славгороде и его районе убито 1667 человек, но, по показаниям Теребило, они были убиты в течение полутора месяцев. Но и этих жертв было бы значительно меньше, а может быть, и не было вовсе, если бы повстанцы не перебили в Славгороде офицерский отряд в количестве 82 человек, составлявший его гарнизон. Анненков пояснял суду, что этот факт явился основной причиной насилия белых над местным населением, что это была месть офицеров за погибших товарищей. Государственный обвинитель эту цифру не отвергал, но сам факт уничтожения гарнизона пытался смягчить, цинично поясняя, что повстанцы сначала убили 20 офицеров, но потом, при отступлении их вдоль железной дороги, они были окружены и тоже «частично пощипаны».
Выше уже говорилось о задачах, с которыми часть отряда Анненкова была направлена в Славгородский уезд. Пребывание его отряда здесь было кратковременным, так как его ожидал Семиреченский фронт, где дела у белых тоже не ладились. Поскольку с восстанием было покончено без него, Анненков принял участие в мобилизации. Когда число мобилизованных достигло 11 тысяч человек, а число изъятых винтовок достигло двух тысяч, Анненков доложил в Омск о выполнении задачи и получил распоряжение возвратиться к своим основным силам на станцию Татарск и продолжать выдвижение своего отряда на Семипалатинский фронт.
– Мои отряды, – показывает Анненков, – вернулись в Татарск, куда прибыл командир 2‑го Степного корпуса Матковский[28], с которым я выехал в Семипалатинск. После, по его распоряжению, были переброшены в Семипалатинск все партизанские части.
МЯТЕЖ
Во второй половине Х1Х века в северном Семиречье, у подножия Джунгарского Алатау, возник ряд сел, основанных крестьянами, переселившимися сюда из центральных районов России в надежде найти свободные земли. Но свободных земель здесь уже не было: они уже давно была переданы в вечное пользование семиреченскому казачеству, поэтому переселенцы были вынуждены на тяжелых условиях арендовать землю у казаков и кулачества. Кабальные условия аренды, эксплуатация новоселов казачеством порождали их недовольство и вражду с ним.
Наиболее крупными из этих сел были Андреевское, Герасимовское, Глиновское, Колпаковское, Константиновское, Николаевское, Антоновское, Надеждинское, Петропавловское, Осиновское, Успенское и Черкасское[29] [74].
Население этих селений, по данным 1913 года, составляло 28 444 человека, из них 14 515 мужчин и 13 929 женщин. По селам оно распределялось следующим образом (см. таблицу).
Весть об отречении Государя в Семиречье встретили спокойно. «Документами зафиксирован только один случай открытого неприятия свержения самодержавия – со стороны небольшой группы саркандских[30] казаков во главе с атаманом Назаровым. Они были подвергнуты публичному осуждению, а первый войсковой съезд принял решение арестовать их как злостных реакционеров» [75].
А вообще-то страсти кипели и иногда прорывались наружу. Казак К.М. Арофьев вспоминает: «Когда Осипов искал Дегтярева, они зашли в дом Павличенковой и спросили, где она спрятала Дегтярева. Она подняла подол юбки, показала обнаженное тело задницы и сказала: вот тебе Дегтярев! Рассвирепевший полковник приказал Павличенкову высечь. Избили до потери сознания». «Казак Силин 2‑го казачьего полка Тополевской станицы признался отцу, что он большевик. Отец собрал своих соседей, выкопал могилу в своем дворе и закопал живьем сына. Жена сына побежала по селу. Прибежали соседи, выкопали сына, но тот был уже мертв» [76]
Одним из первых шагов буржуазного Временного правительства было привлечение на свою сторону казачества – организованной по-военному силы, постоянно находящейся среди наиболее подверженной бунту части российского общества – крестьянства и способной в случае необходимости подавить его. Поэтому правительство немедленно заявило о незыблемости земельной собственности казачьих войск, санкционировало созыв во всех казачьих областях выборных представителей от станиц для выработки предложений по интересующих казаков проблемам, а также создание в станицах новых представительных органов – исполкомов. Естественно, власть в станицах, а в Семиречье и в переселенческих селах, находящихся на территории казачьих войск, и земля фактически остались в руках казачества, а крестьянство не получило ни того, ни другого.
Наиболее крупными из этих сел были Андреевское, Герасимовское, Глиновское, Колпаковское, Константиновское, Николаевское, Антоновское, Надеждинское, Петропавловское, Осиновское, Успенское и Черкасское[29] [74].
Население этих селений, по данным 1913 года, составляло 28 444 человека, из них 14 515 мужчин и 13 929 женщин. По селам оно распределялось следующим образом (см. таблицу).
Весть об отречении Государя в Семиречье встретили спокойно. «Документами зафиксирован только один случай открытого неприятия свержения самодержавия – со стороны небольшой группы саркандских[30] казаков во главе с атаманом Назаровым. Они были подвергнуты публичному осуждению, а первый войсковой съезд принял решение арестовать их как злостных реакционеров» [75].
А вообще-то страсти кипели и иногда прорывались наружу. Казак К.М. Арофьев вспоминает: «Когда Осипов искал Дегтярева, они зашли в дом Павличенковой и спросили, где она спрятала Дегтярева. Она подняла подол юбки, показала обнаженное тело задницы и сказала: вот тебе Дегтярев! Рассвирепевший полковник приказал Павличенкову высечь. Избили до потери сознания». «Казак Силин 2‑го казачьего полка Тополевской станицы признался отцу, что он большевик. Отец собрал своих соседей, выкопал могилу в своем дворе и закопал живьем сына. Жена сына побежала по селу. Прибежали соседи, выкопали сына, но тот был уже мертв» [76]
Одним из первых шагов буржуазного Временного правительства было привлечение на свою сторону казачества – организованной по-военному силы, постоянно находящейся среди наиболее подверженной бунту части российского общества – крестьянства и способной в случае необходимости подавить его. Поэтому правительство немедленно заявило о незыблемости земельной собственности казачьих войск, санкционировало созыв во всех казачьих областях выборных представителей от станиц для выработки предложений по интересующих казаков проблемам, а также создание в станицах новых представительных органов – исполкомов. Естественно, власть в станицах, а в Семиречье и в переселенческих селах, находящихся на территории казачьих войск, и земля фактически остались в руках казачества, а крестьянство не получило ни того, ни другого.