Страница:
– У меня только сухари.
– У меня картофельный есть.
Вова хотел воздержаться, но кто-то внутри него ляпнул:
– У меня киселя полбрикета осталось.
– Вот и набрали на ужин, – подвел итог Акимов. – Действуй.
Недолго думая, Вова пустил на дрова обстановку будки, все равно по-другому впятером в тесной будке не разместиться. Вскоре забулькала вода в двух котелках, атмосферу будки наполнили одуряющие запахи, а там и остальные подтянулись. Впервые за несколько недель Три Процента спал в тепле и под крышей. А если добавить к этому почти полный желудок…
Сержант безжалостно растолкал Вову еще затемно.
– Дуй к мосту, выбери позицию, немцы появятся – стрельнешь. Понял?
– Да понял, понял.
Железная печка за ночь остыла, но снаружи было еще холоднее. Лопухов поежился, поднял воротник шинели и натянул пилотку на уши, сунул руки в карманы и побрел по дороге. Несколько раз споткнувшись и пару раз едва не упав, он, наконец, добрался до цели, пристроился в ямке за деревом и, пригревшись благополучно заснул.
От сна к бодрствованию Вова перешел мгновенно, треск мотоциклетного мотора настойчиво лез в уши. Было уже довольно светло, значит, от восьми до девяти утра. Только Лопухов взялся за рукоятку затвора, как мотоцикл выскочил к мосту и замер перед остатками обгорелых досок. За первым из-за поворота появился второй. Пользуясь шумом моторов, Вова дослал патрон в ствол. За мотоциклами нарисовалась угловатая глыба бронетранспортера. Пулеметчик, торчавший над лобовым листом брони, настороженно вглядывался в противоположный берег поверх ствола своего пулемета, который, казалось, смотрел прямо в лицо Вове.
Три Процента замер, боясь шевельнуться. Между тем фрицы заглушили моторы, слезли со своих железных коней, собрались около остатков моста. Посовещались, затем один из них ткнул пальцем в противоположный берег и выбранный им неудачник, подоткнув полы шинели, начал переправу. Наблюдая за его переходом – остальные расслабились, даже пулеметчик приподнялся, чтобы лучше видеть открывающееся зрелище. «Ну его на хрен», – решил Три Процента и начал осторожно, боясь пошевелить укрывавшие его траву и пожелтевшие остатки листьев, подтягивать к себе винтовку. «Отползу подальше, пальну в воздух и ходу. Вроде и приказ выполнил, и под пули башку подставлять не надо». Но тут фриц выбрался на берег, сел, снял сапоги и начал выливать из них набравшуюся воду. Видимо, кто-то из оставшихся сказал что-то смешное, и они дружно заржали. Переправившийся фриц огрызнулся, что вызвало очередной приступ гогота. Немецкие солдаты вели себя настолько беспечно, как будто не в России находились, не на войне, а на пикник выехали в своем подберлинье.
«Вот сволочи, – ненависть перехлестнула Вовин разум, – сейчас посмотрим, кто смеется последним». Прорезь, мушка, до фрица едва набиралось полсотни метров. Дыхание задержать, фриц начал натягивать правый сапог. Палец выбрал холостой ход спускового крючка и начал преодолевать сопротивление шептала, немец взялся за левый… Бах! Удар винтовочной пули бросил немца вперед, и он плюхнулся с берега обратно в грязь, из которой только что выбрался. Вова перекатился влево, подхватился и рванул в глубину леса, петляя как заяц. Пулеметчику потребовалось две секунды. Та-та-та-та-та. Казалось, пулеметная очередь никогда не закончится, пули щелкали по веткам, с сухим треском врезались в стволы деревьев. Выстрелы винтовок, после того как пулемет, наконец, замолк, воспринимались совсем не страшными, да и лес набрал достаточную плотность препятствий для того, чтобы не только скрыть красноармейца Лопухова от взгляда врагов, но и сдержать, принять на себя летящий в его сторону свинец.
Вова взял левее и через несколько минут выбрался на дорогу, его никто не преследовал. Понятно, сначала немцам надо разобраться со своим раненым или убитым, да и технику свою они не бросят. По дороге дело пошло быстрее, но вскоре измотанный организм начал сдавать, и последние полкилометра задыхающийся Вова торопился довольно медленно. Взвод уже был в окопах и готовился встретить врага, концерт, который закатили фрицы в честь Вовы, не услышал бы только глухой. Вырытые в темноте окопы были хорошо видны, да и будка на переезде – отличный ориентир для немецких минометчиков, но другого места организации обороны просто не было.
– Кто там? – поинтересовались у Лопухова еще на подходе.
– Два мотоцикла, бронетранспортер и с дюжину фрицев. Одного я сократил.
Вова добрел до неглубокой узкой траншеи и плюхнулся рядом с сержантом, стараясь восстановить дыхание.
– Хреново. Значит, не пехота, а разведка танковой или моторизованной дивизии. Против танков мы не удержимся.
– А с другой стороны, может, и ничего, – возразил Три Процента. – Пехота через этот ручей легко пройдет, а техника – хрен. Придется им другой путь искать.
– Или мост чинить, – встрял мелкий белобрысый красноармеец в шинели не по росту.
Вова никак не мог запомнить его фамилию, знал только имя – Санька.
– Пока фрицев нет, давайте оборону совершенствовать.
Подавая пример, сержант первым взялся за лопатку. Вова хотел придумать какую-нибудь отмазку, но, вспомнив дурную привычку немцев перед атакой швыряться всякими минами, вздохнул и потянулся к чехлу своего шанцевого инструмента.
Минут через тридцать взводный объявил:
– Перекур пять минут.
Лопухов высунулся из своего уже гораздо более глубокого, чем вначале, окопа и удивился.
– Что-то тихо. Может, другую дорогу нашли?
Все замерли, прислушиваясь. Тишина. Народ уже начал крутить из газет козьи ножки, когда донесся приглушенный лесом и расстоянием звук первого взрыва. Затем второй, а дальше загрохотало уже непрерывно.
– Немец на станцию попер, – высказал предположение Белокопыто.
Все молча согласились. Артподготовка длилась минут десять, потом взрывы стали реже и тише, но не прекратились совсем. Бросив работу, все прислушивались, по доносящемуся звуку угадывая, как идет бой. За последнее время наслушались всякого и сейчас, не видя поля боя, обстановку оценивали довольно точно.
– Фриц в атаку пошел… вот наши отвечают… а это фрицы опять… опять наши… похоже, накоротке схлестнулись… отошли гады, сейчас опять полезут.
– Это разведка была, – высказал свое авторитетное мнение сержант, – наш передний край прощупали, сейчас по-настоящему навалятся.
Вторая артподготовка была существенно сильнее и продолжительнее. Потом опять донеслись резкие сухие хлопки пушек и интенсивная пулеметная трескотня. Потом бой распался на отдельные очаги, которые то вспыхивали, то гасли и, наконец, полностью затихли. Бой за станцию длился минут сорок, может, пятьдесят, часов ни у кого не было.
– Сержант, может, и нам пора? Фрицы станцию, похоже, взяли.
Акимов и сам понимал, что станцию не удержали и в дальнейшем их сидении здесь никакого смысла нет. Но приказ… Взводный посмотрел на солнце, уже довольно высоко вставшее над горизонтом. До полудня еще часа полтора, ну час как минимум.
– Остаемся, – принял решение взводный. – Еще час.
На мудрый Вовин взгляд, решение было абсолютно, ну просто в корне неверным. После падения станции дальнейшее сидение в этих ямках, по какому-то недоразумению гордо именуемых окопами, приводило к потере еще одного часа личной жизни. Это если немцы не появятся. А если появятся… И ведь даже не узнает никто, как героически погиб красноармеец Владимир Александрович Лопухов, защищая… Да кого, собственно, ему здесь защищать? Товарища Сталина? Да пошел он! Своя жизнь дороже. Вова уже открыл рот, собираясь опротестовать командирское решение, но предварительно взглянул в добрые сержантские глаза и выдал:
– Ну час так час. Всего-то и делов.
Остальные что-то побурчали себе под нос, открыто спорить никто не решился. С одной стороны, сержант – парень в доску свой, с другой, похоже, уставов на ночь начитался.
Потянулись томительные минуты ожидания. Солнце издевательски замерло, посылая к земле ласковое осеннее тепло, которое никого не радовало. Все сидели в окопах молча, напряжение понемногу росло, Акимов не раз уже ловил на себе выразительные взгляды подчиненных, но язык не поворачивался отдать приказ об уходе. Первым не выдержал Белокопыто.
– Может, хорош сидеть? Солнце уже в зените.
До зенита солнце явно не дотягивало. Три Процента хотел поддержать товарища, но в последний момент благоразумно не открыл рта.
– Еще четверть часа. Белокопыто, дуй на насыпь, смотри, чтобы немцы нас от станции не обошли.
Неудачник, подхватив винтовку, потрусил за будку дежурного. Остальные сделали вид, что бдительно наблюдают за местностью и все происходящее их не касается. Секунды стали тягучими, как патока, а природа вокруг издевательски замерла, только легкий ветерок обдувал пригретую солнцем кожу.
– Все, уходим. Попробуем догнать наших.
Секунду все выжидали – не почудилось ли? Потом стали выбираться из окопов, навьючивать на себя тощие вещмешки и прочий солдатский скарб.
– Белокопыто, ты там оглох или уснул? Мы уже уходим.
– Иду, – откликнулся из-за будки Белокопыто и буквально через секунду выдал: – Немцы!
Первым к будке метнулся Акимов, остальные ломанулись за ним.
– Куда толпой? Пригнитесь хоть.
Через полминуты Вова выставил на прицельной планке «пятерку» и, пристроив цевье винтовки на рельсе, загнал в ствол первый патрон. Справа и слева раздались такие же сдвоенные щелчки.
– Может, ближе подпустим? – поинтересовался Санька.
– Нельзя ближе, у них пулеметы, огнем задавят, – пояснил взводный. – Пока разберутся, пока развернутся, мы утечем. Огонь!
Немцев было десятка три. Шли они не спеша, растянувшись по дороге на полсотни метров, чувствовалось – устали. Вова поймал в прорезь прицела крохотную размыто-серую фигурку, выбрал холостой ход спускового крючка. Справа треснул первый выстрел, винтовка уже привычно лягнула Лопухова в плечо. Фигурки на дороге падали, укрываясь от пуль, хотя, возможно, кто-то упал и не по своей воле. Вова торопливо опустошил магазин.
– Все, уходим!
Уходили, точнее, убегали, под свист пуль над головой – немецкие пулеметчики старательно обрабатывали обнаруженную позицию противника, пока их камрады обходили ее с фланга. Причем бежать пришлось на юго-запад. Когда первые ветки хлестнули по лицам и телам бегущих, укрыли от возможных преследователей, все дружно повалились на укрытую опавшими листьями землю, хватая иссушенными ртами воздух.
– А ведь если бы ушли на пару минут раньше, накрыли бы нас фрицы, – едва отдышавшись, высказал свое предположение Вова.
– А на двадцать минут – никто бы не накрыл и бегать не пришлось, – у Саньки было свое мнение. – Теперь батальон хрен догоним.
– Если от того батальона хоть кто-нибудь остался, – Вова был полон пессимизма.
– Кто-то обязательно останется, – высказался Белокопыто, – не может быть, чтобы всех разом. Куда дальше, сержант?
– На восток, – решил Акимов. – Только переезд этот чертов обойдем и попробуем добраться до своих.
– На восток так на восток, – согласился Вова.
Об ужасах немецкого плена он был наслышан еще в своем времени.
– Ты командир или кто?
– Ну командир.
– Не ну, а командир. Значит, обязан не только глотку на плацу драть и заставлять лишний час в окопе хрен знает, зачем сидеть, но и вверенное тебе подразделение всеми видами довольствия обеспечивать. Обязан?
– Ну обязан.
– Не ну, а обязан. Так какого же мы третий день, не жравши, по этим лесам болтаемся?
Акимов давно бы одернул зарвавшегося подчиненного, но понимал, что тот кругом прав, а дальше будет только хуже. Позавчера весь оставшийся световой день взвод пытался догнать наши отступающие войска. И вчера тоже. Но не удалось, даже канонада стихла. В самом худшем варианте это могло означать, что фронт рухнул, немцы рванули вперед, а взвод оказался глубоко в немецком тылу. Вслух этого никто не произносил, но думали об этом все. Да и думать было нечего – днем по всем дорогам шли и ехали фрицы, пробирающиеся по лесным тропинкам красноармейцы угнаться за ними, естественно, не могли. Оно бы и ничего, но ночи уже холодные и жрать хочется все сильнее. Местами еще попадалась поздняя осенняя ягода, но это несерьезно.
– Человек может обойтись без пищи три дня, – продолжил свою лекцию Вова, остальные только слушали, но пока не встревали – сил он при этом не теряет. На четвертый начинает слабеть, и организм начинает съедать сам себя. Последствия могут быть необратимыми.
– Ну и где я тебе продовольствие возьму? – не выдержал Акимов.
– Да где хочешь! Ты – командир, у тебя треугольники в петлицах, вот и думай. А харчи подчиненным вынь и полож.
– Хочешь, петлицами махнемся?
– Не хочу. Так какое будет командирское решение?
Где взять продукты и накормить взвод, Акимов действительно не знал и сколько не думал, ничего реально выполнимого в голову не приходило. Ну не учили в полковой школе младших командиров, как накормить подчиненных во вражеском тылу при не очень дружелюбно настроенном местном населении.
– Короче, что ты предлагаешь?
– Можно пустить что-нибудь на обмен, – предложил Вова.
– Например?
Вот тут возникла пауза, ничего подходящего для меновой торговли в тощих вещмешках не завалялось.
– Можно бы лопатки махнуть, – предложил Санька, – толку от них сейчас никакого, только лишний груз, а к своим выйдем – новые дадут.
– Не пойдет, – возразил Белокопыто, – местным они ни к чему. Большие лопаты взяли бы, а малые не возьмут. А возьмут – недорого дадут.
Все вопросительно глянули на Три Процента.
– Война на дворе, – начал издалека Вова, – а на войне оружие и патроны всегда в цене.
– Ты что, – приподнялся Акимов, – оружие хочешь продать? Тебе Родина винтовку доверила, а ты…
– Родина мне доверила ящик с дисками, а винтовку я сам тогда на бруствере подобрал, – возразил Лопухов.
– Сядь, сержант, – охладил командирский пыл красноармеец Молчунов, – рано еще оружие на хлеб менять, но если окончательно припрет, то можно подумать. На кой черт нужна эта винтовка, если нет сил ее таскать?
Молчунов свою фамилию оправдывал на все сто: сам рот открывал крайне редко, а если его спрашивали, то отвечал коротко, чаще всего вообще односложно. Акимов сел, но на Лопухова взглянул волком, хотя понимал, что четверо голодных и злых мужиков при оружии, да еще во время войны с голоду не умрут и то, что предложил Вова, еще не самый худший вариант. Голод – сильное, очень сильное чувство, мало кто может выдержать его и не сломаться, не опуститься, не превратиться в зверя. Еще неизвестно, как он сам поведет себя через пару дней.
– А может, ночью наведаемся в ближайшую деревню, по погребам пошарим, – предложил Санька.
– Грабежа, мародерства и продажи оружия не допущу, – упрямо заявил сержант.
– Может, купим? – спросил молчаливый.
– А деньги? – поинтересовался Вова.
– Деньги есть.
Молчун залез в свой мешок, вытащил посеревшую тряпицу, развернул и явил на свет несколько разноцветных купюр.
– Откуда? – поинтересовался Вова.
– На заводе расчет перед призывом получил, а потратить негде было.
– Живем! – обрадовался Санька.
– Не спеши, – осадил его Белокопыто, – сейчас это только фантики. На кой они местным?
– Деньги, они и в Африке деньги, – встрял Вова. – Будет у нас жратва. Чтоб я этих совков колхозных не обул?
Лопухов решительно сгреб деньги и пихнул себе в карман.
– Ну, где тут ближайшая деревня?
– Уверен?
– Точно, – подтвердил Санька. – Дом справный, под железом, загон большой, сарайки всякие. Крепкий хозяин.
Как ни сильны были муки голода, а с ходу врываться в первую попавшуюся на пути деревню не спешили и уже около часа вели наблюдение за крайним домом. От него до леса всего метров двести, да и путь шел не через чистое поле, можно было подойти не привлекая внимания.
– Если крепкий – такого и опустить не грех, – решил Вова.
– А сможешь? – засомневался сержант.
– Да я его на пальцах разведу!
– Смотри, осторожнее там, – предупредил Акимов. – Может, все-таки возьмете винтовки?
– Зачем? Без винтовок мы больше унесем. К тому же на вооруженного человека хозяин с опаской будет смотреть, а безоружного бояться не будет. Тут-то мы его тепленьким и возьмем.
– Ладно, пошли, – решил взводный. – Молчунов, следишь отсюда за деревней. Если немцы появятся…
– Понял.
– Мы заходим с задворок, контролируем обстановку во дворе. В дом или другие постройки постарайтесь не заходить, будьте все время на виду. Если что-то пойдет не так…
– Я поправлю пилотку левой рукой, – подхватил Санька.
– Руки, смотри, не перепутай, – подколол его Вова. – Пошли. Раньше купим – раньше сварим.
На полдороге к намеченному дому сержант со своим напарником отделились, заходя с тыла. Стоило Лопухову и Саньке пройти два десятка метров, как идущий позади красноармеец задал Вове вопрос:
– А чего ты их совками колхозными обозвал?
– В земле копаются? Копаются. Значит, совки. А колхозные и так понятно, – мгновенно выкрутился Вова.
Из прежнего отделения остались только он да сержант Акимов, остальные сгинули где-то в бурном потоке отступления. Кто погиб, кто ранен, кто в плен попал, а кто и просто «рассосался», спасая собственную жизнь. Санька во взводе появился только-только, но Вова уже знал, что тот не так прост, как могло показаться. Малорослый и тщедушный, он казался намного моложе, чем был на самом деле, а безобидный и малость чудаковатый вид, чему способствовали шинель не по росту и сползающая на уши пилотка, не соответствовал действительности.
Происходил Санька из беспризорников-детдомовцев гражданской войны и был крученым. Вот и сейчас в правом кармане шинели у него покоился нож с коротким, бритвенной остроты лезвием и наборной рукояткой из разноцветного плексигласа, лагерное творчество. На холодное оружие никак не тянет, как раз для уличных хулиганов. Убить таким ножом с одного удара трудно, если только по горлу полоснуть, а вот порезать человека можно очень даже серьезно. Нет, закоренелым уголовником Санька не был, в лагерь ни разу не попадал, просто по причине своего воспитания не испытывал никакого уважения к священному праву личной собственности и праву ближнего на целостность своей морды.
Такой помощник Вове был бы очень кстати, но, поразмыслив, он пришел к выводу, что Санька на эту роль не годится. Сам Вова был поклонником методов Остапа Ибрагимовича, поэтому использовал исключительно красивые комбинации по сравнительно честному отъему денег у населения, а Санька, ничего кроме прямой экспроприации чужого имущества, знать не хотел. Между тем колоритная парочка из Вовы и Сани приблизилась к монументальным, по деревенским меркам, воротам и Лопухов начал обивать кулаки о толстые крашеные доски.
– Хозяин! Эй, хозяин!
Ответом был заливистый лай дворового кабысдоха. Еще минут пять ничего не происходило. Вова уже подумывал, не попытать ли счастья в другом месте, как над забором справа от ворот появилась поседевшая всклокоченная борода.
– Чего надо?
Вова задрал голову оценил, бороду, и сердце его радостно затрепетало – разводить таких замшелых куркулей самое милое дело, высший пилотаж для любого уважающего себя деляги.
– Дело есть, хозяин. Выгодное дело. Для тебя в первую очередь.
– Какое такое дело? – заинтересовалась борода.
– Может, ты калитку откроешь? Или мы так и будем на всю улицу орать?
Думала борода ровно столько, сколько требовалось на то, чтобы бросить два взгляда вправо-влево и убедиться, что никто, кроме двух стоящих у ворот красноармейцев, во двор входить не собирается. Спустя еще несколько секунд лязгнул запор, калитка приоткрылась, пропуская посетителей во двор по одному. Кроме хозяина, их встретил еще один персонаж, точная копия первого, только без бороды, лет на двадцать моложе и с плотницким топором за поясом. Ну и мелкая голосистая шавка на цепи.
– Так какое дело?
Вова оценил основательность и прочность построек, отметил мелькнувшую в окне за занавеской тень, бросил взгляд на заднюю часть двора, где должны были спрятаться сержант с напарником. Никого не заметил, но почувствовал себя увереннее.
– Продовольствие хотим купить. Дорого, – заметив желание бороды немедленно гнать со двора непрошенных гостей. – Дело говорю, дед, хорошо заплатим. Нам из полковой казны на это дело много отстегнули.
– Так советскими небось!
– А какими еще? Естественно, советскими!
– Да кому они сейчас нужны будут? Разве что сортир ими оклеить, чтобы в щели не задувало. У немцев-то свои деньги будут!
– Слушай сюда, – Вова нагнулся к заросшему седыми волосами уху и заговорщицки начал вещать: – Немцы на первое время советские деньги в ходу оставят. Я те правду говорю! Сейчас все их скидывать будут и тот кто их за бесценок соберет – хорошо поднимется.
– Брешешь, – вырвался из лопуховских объятий дед.
– Собаки брешут, а я дело говорю! Сам посуди, ну зачем немцам новые деньги печатать, если советские и так есть? Вот когда новая власть утвердится, тогда новые деньги введут. Ты тогда не зевай, на старые товар купишь, на новые продашь – десятикратную прибыль получишь!
Откуда, спросите вы, мелкий деляга, историей не интересующийся, знал ход событий на оккупированных территориях? Да не знал он! Просто пережив развал страны, галопирующую инфляцию девяностых и многочисленные денежные реформы того же времени, логику развития денежных отношений во время войны он даже не предугадывал, а ощущал на собственной шкуре.
– Да-а, немец – мужчина обстоятельный, я его еще по той войне помню. Только боязно как-то, а вдруг промашка выйдет?
Вова понял, что рыбка заглотила наживку, осталось только протолкнуть ее глубже, чтобы добыча не сорвалась с крючка.
– Все будет пучком. А сейчас у тебя реальный шанс начальный капитал создать. Мы тебе за мешок картошки целый червонец дадим…
– Два, – моментально отреагировала борода.
– Да ты что?! Бутылка казенной одиннадцать сорок стоит! А ты за мешок гнилой картошки хочешь почти две пол-литры?!
– Хорошая картошка! А не хочешь брать – к соседям иди!
– Ну и пойду!
– Ну и иди!
Младшая копия хозяина положила руку на пояс возле топора, Санька сунул руку в правый карман шинели. Вова сделал вид, что пошел на попятную.
– Давай так, мы тебе не два червонца, четвертной за мешок заплатим. А в расписке укажем, что четыре червонца заплатили.
– Ну ты жох, паря! – восхитилась борода. – А разницу, стало быть, себе в карман?
– Должен же и я что-то с этого поиметь.
– Лады! А сколько возьмете?
– Сейчас два мешка. Вернемся в полк, начпроду доложим, он подводы пришлет. Только ты не тяни, мы не единственные фуражиры, кто быстрее товар найдет, тот и выгоду получит.
– Да понял, понял, – засуетилась борода. – Михей, тащи два мешка. Да получше отбери, чтобы товар товарищу начпроду понравился.
– А это вы хлеб печете? – потянул носом Вова.
– Да только поставили, через час готов будет.
– Жалко, хлеба мы бы тоже взяли.
– А как подводы придут, все готово будет.
– А сала нет?
– Нет, кабанчика я еще не колол – рано. Ну что, давай рассчитаемся?
Вова сунулся в мешок, который уже притащил сын хозяина, проверил качество. Сверху лежали крупные, красивые клубни.
– Давай!
Вова отсчитал полтинник, потом ему же пришлось писать расписку, под которой борода нарисовал несколько корявых букв, означающих подпись продавца. Расстались стороны довольные друг другом. Обратно двинулись, сгибаясь под тяжестью груза.
– Как прошло?
Вова гордо скинул мешок на землю.
– Лучше бы донести помогли, – посетовал Три Процента. – Чисто все. Я ему лапши на уши навешал, что нас в лесу целый полк и, если начпроду его картошечка понравится, то мы у него весь излишек урожая скупим.
– А эту почем взял? – поинтересовался Акимов.
– Полтинник два мешка, в расписке написал, что за восемьдесят.
Вова протянул сержанту бумагу. Акимов посмотрел, фыркнул.
– Здесь всего килограммов сорок, получается больше чем по рублю за килограмм. Дороговато.
– С учетом военной инфляции… – начал умную речь Вова.
Сержант махнул рукой.
– Ладно, и так сойдет. А хлеба, сала?
– Не было ничего. Хлеб, сказал, только в печь поставили, кабанчика еще не кололи.
– Не повезло, – констатировал Акимов. – Но сорок килограммов нам надолго хватит. Соль у меня есть, а хлеб еще найдем. Давайте груз разделим.
В первом мешке, в который Вова заглядывал, оказалась вполне приличная картошка, а во втором…
– Это он для свиней держал, – констатировал Молчунов.
Грязная мелочь. Судя по запаху, уже подгнившая, несмотря на недавний сбор урожая и недолгий срок хранения.
– Слушай, Лопухов, – ласково начал сержант, – а ты не мог просто пойти и купить у мужика два мешка нормальной картошки?
Три Процента открыл рот, попутно придумывая оправдание, но его неожиданно поддержал Санька.
– Этот куркуль просто так не продал бы. Поначалу он на сказки повелся, потом, видимо, понял, что его дурят. Я это сразу просек.
– А чего молчал? – удивился Вова.
– У него при себе ствол был, – пояснил Санька, – не стоило дергаться.
– С чего ты взял, что у него было оружие? – спросил Акимов.
– У меня картофельный есть.
Вова хотел воздержаться, но кто-то внутри него ляпнул:
– У меня киселя полбрикета осталось.
– Вот и набрали на ужин, – подвел итог Акимов. – Действуй.
Недолго думая, Вова пустил на дрова обстановку будки, все равно по-другому впятером в тесной будке не разместиться. Вскоре забулькала вода в двух котелках, атмосферу будки наполнили одуряющие запахи, а там и остальные подтянулись. Впервые за несколько недель Три Процента спал в тепле и под крышей. А если добавить к этому почти полный желудок…
Сержант безжалостно растолкал Вову еще затемно.
– Дуй к мосту, выбери позицию, немцы появятся – стрельнешь. Понял?
– Да понял, понял.
Железная печка за ночь остыла, но снаружи было еще холоднее. Лопухов поежился, поднял воротник шинели и натянул пилотку на уши, сунул руки в карманы и побрел по дороге. Несколько раз споткнувшись и пару раз едва не упав, он, наконец, добрался до цели, пристроился в ямке за деревом и, пригревшись благополучно заснул.
От сна к бодрствованию Вова перешел мгновенно, треск мотоциклетного мотора настойчиво лез в уши. Было уже довольно светло, значит, от восьми до девяти утра. Только Лопухов взялся за рукоятку затвора, как мотоцикл выскочил к мосту и замер перед остатками обгорелых досок. За первым из-за поворота появился второй. Пользуясь шумом моторов, Вова дослал патрон в ствол. За мотоциклами нарисовалась угловатая глыба бронетранспортера. Пулеметчик, торчавший над лобовым листом брони, настороженно вглядывался в противоположный берег поверх ствола своего пулемета, который, казалось, смотрел прямо в лицо Вове.
Три Процента замер, боясь шевельнуться. Между тем фрицы заглушили моторы, слезли со своих железных коней, собрались около остатков моста. Посовещались, затем один из них ткнул пальцем в противоположный берег и выбранный им неудачник, подоткнув полы шинели, начал переправу. Наблюдая за его переходом – остальные расслабились, даже пулеметчик приподнялся, чтобы лучше видеть открывающееся зрелище. «Ну его на хрен», – решил Три Процента и начал осторожно, боясь пошевелить укрывавшие его траву и пожелтевшие остатки листьев, подтягивать к себе винтовку. «Отползу подальше, пальну в воздух и ходу. Вроде и приказ выполнил, и под пули башку подставлять не надо». Но тут фриц выбрался на берег, сел, снял сапоги и начал выливать из них набравшуюся воду. Видимо, кто-то из оставшихся сказал что-то смешное, и они дружно заржали. Переправившийся фриц огрызнулся, что вызвало очередной приступ гогота. Немецкие солдаты вели себя настолько беспечно, как будто не в России находились, не на войне, а на пикник выехали в своем подберлинье.
«Вот сволочи, – ненависть перехлестнула Вовин разум, – сейчас посмотрим, кто смеется последним». Прорезь, мушка, до фрица едва набиралось полсотни метров. Дыхание задержать, фриц начал натягивать правый сапог. Палец выбрал холостой ход спускового крючка и начал преодолевать сопротивление шептала, немец взялся за левый… Бах! Удар винтовочной пули бросил немца вперед, и он плюхнулся с берега обратно в грязь, из которой только что выбрался. Вова перекатился влево, подхватился и рванул в глубину леса, петляя как заяц. Пулеметчику потребовалось две секунды. Та-та-та-та-та. Казалось, пулеметная очередь никогда не закончится, пули щелкали по веткам, с сухим треском врезались в стволы деревьев. Выстрелы винтовок, после того как пулемет, наконец, замолк, воспринимались совсем не страшными, да и лес набрал достаточную плотность препятствий для того, чтобы не только скрыть красноармейца Лопухова от взгляда врагов, но и сдержать, принять на себя летящий в его сторону свинец.
Вова взял левее и через несколько минут выбрался на дорогу, его никто не преследовал. Понятно, сначала немцам надо разобраться со своим раненым или убитым, да и технику свою они не бросят. По дороге дело пошло быстрее, но вскоре измотанный организм начал сдавать, и последние полкилометра задыхающийся Вова торопился довольно медленно. Взвод уже был в окопах и готовился встретить врага, концерт, который закатили фрицы в честь Вовы, не услышал бы только глухой. Вырытые в темноте окопы были хорошо видны, да и будка на переезде – отличный ориентир для немецких минометчиков, но другого места организации обороны просто не было.
– Кто там? – поинтересовались у Лопухова еще на подходе.
– Два мотоцикла, бронетранспортер и с дюжину фрицев. Одного я сократил.
Вова добрел до неглубокой узкой траншеи и плюхнулся рядом с сержантом, стараясь восстановить дыхание.
– Хреново. Значит, не пехота, а разведка танковой или моторизованной дивизии. Против танков мы не удержимся.
– А с другой стороны, может, и ничего, – возразил Три Процента. – Пехота через этот ручей легко пройдет, а техника – хрен. Придется им другой путь искать.
– Или мост чинить, – встрял мелкий белобрысый красноармеец в шинели не по росту.
Вова никак не мог запомнить его фамилию, знал только имя – Санька.
– Пока фрицев нет, давайте оборону совершенствовать.
Подавая пример, сержант первым взялся за лопатку. Вова хотел придумать какую-нибудь отмазку, но, вспомнив дурную привычку немцев перед атакой швыряться всякими минами, вздохнул и потянулся к чехлу своего шанцевого инструмента.
Минут через тридцать взводный объявил:
– Перекур пять минут.
Лопухов высунулся из своего уже гораздо более глубокого, чем вначале, окопа и удивился.
– Что-то тихо. Может, другую дорогу нашли?
Все замерли, прислушиваясь. Тишина. Народ уже начал крутить из газет козьи ножки, когда донесся приглушенный лесом и расстоянием звук первого взрыва. Затем второй, а дальше загрохотало уже непрерывно.
– Немец на станцию попер, – высказал предположение Белокопыто.
Все молча согласились. Артподготовка длилась минут десять, потом взрывы стали реже и тише, но не прекратились совсем. Бросив работу, все прислушивались, по доносящемуся звуку угадывая, как идет бой. За последнее время наслушались всякого и сейчас, не видя поля боя, обстановку оценивали довольно точно.
– Фриц в атаку пошел… вот наши отвечают… а это фрицы опять… опять наши… похоже, накоротке схлестнулись… отошли гады, сейчас опять полезут.
– Это разведка была, – высказал свое авторитетное мнение сержант, – наш передний край прощупали, сейчас по-настоящему навалятся.
Вторая артподготовка была существенно сильнее и продолжительнее. Потом опять донеслись резкие сухие хлопки пушек и интенсивная пулеметная трескотня. Потом бой распался на отдельные очаги, которые то вспыхивали, то гасли и, наконец, полностью затихли. Бой за станцию длился минут сорок, может, пятьдесят, часов ни у кого не было.
– Сержант, может, и нам пора? Фрицы станцию, похоже, взяли.
Акимов и сам понимал, что станцию не удержали и в дальнейшем их сидении здесь никакого смысла нет. Но приказ… Взводный посмотрел на солнце, уже довольно высоко вставшее над горизонтом. До полудня еще часа полтора, ну час как минимум.
– Остаемся, – принял решение взводный. – Еще час.
На мудрый Вовин взгляд, решение было абсолютно, ну просто в корне неверным. После падения станции дальнейшее сидение в этих ямках, по какому-то недоразумению гордо именуемых окопами, приводило к потере еще одного часа личной жизни. Это если немцы не появятся. А если появятся… И ведь даже не узнает никто, как героически погиб красноармеец Владимир Александрович Лопухов, защищая… Да кого, собственно, ему здесь защищать? Товарища Сталина? Да пошел он! Своя жизнь дороже. Вова уже открыл рот, собираясь опротестовать командирское решение, но предварительно взглянул в добрые сержантские глаза и выдал:
– Ну час так час. Всего-то и делов.
Остальные что-то побурчали себе под нос, открыто спорить никто не решился. С одной стороны, сержант – парень в доску свой, с другой, похоже, уставов на ночь начитался.
Потянулись томительные минуты ожидания. Солнце издевательски замерло, посылая к земле ласковое осеннее тепло, которое никого не радовало. Все сидели в окопах молча, напряжение понемногу росло, Акимов не раз уже ловил на себе выразительные взгляды подчиненных, но язык не поворачивался отдать приказ об уходе. Первым не выдержал Белокопыто.
– Может, хорош сидеть? Солнце уже в зените.
До зенита солнце явно не дотягивало. Три Процента хотел поддержать товарища, но в последний момент благоразумно не открыл рта.
– Еще четверть часа. Белокопыто, дуй на насыпь, смотри, чтобы немцы нас от станции не обошли.
Неудачник, подхватив винтовку, потрусил за будку дежурного. Остальные сделали вид, что бдительно наблюдают за местностью и все происходящее их не касается. Секунды стали тягучими, как патока, а природа вокруг издевательски замерла, только легкий ветерок обдувал пригретую солнцем кожу.
– Все, уходим. Попробуем догнать наших.
Секунду все выжидали – не почудилось ли? Потом стали выбираться из окопов, навьючивать на себя тощие вещмешки и прочий солдатский скарб.
– Белокопыто, ты там оглох или уснул? Мы уже уходим.
– Иду, – откликнулся из-за будки Белокопыто и буквально через секунду выдал: – Немцы!
Первым к будке метнулся Акимов, остальные ломанулись за ним.
– Куда толпой? Пригнитесь хоть.
Через полминуты Вова выставил на прицельной планке «пятерку» и, пристроив цевье винтовки на рельсе, загнал в ствол первый патрон. Справа и слева раздались такие же сдвоенные щелчки.
– Может, ближе подпустим? – поинтересовался Санька.
– Нельзя ближе, у них пулеметы, огнем задавят, – пояснил взводный. – Пока разберутся, пока развернутся, мы утечем. Огонь!
Немцев было десятка три. Шли они не спеша, растянувшись по дороге на полсотни метров, чувствовалось – устали. Вова поймал в прорезь прицела крохотную размыто-серую фигурку, выбрал холостой ход спускового крючка. Справа треснул первый выстрел, винтовка уже привычно лягнула Лопухова в плечо. Фигурки на дороге падали, укрываясь от пуль, хотя, возможно, кто-то упал и не по своей воле. Вова торопливо опустошил магазин.
– Все, уходим!
Уходили, точнее, убегали, под свист пуль над головой – немецкие пулеметчики старательно обрабатывали обнаруженную позицию противника, пока их камрады обходили ее с фланга. Причем бежать пришлось на юго-запад. Когда первые ветки хлестнули по лицам и телам бегущих, укрыли от возможных преследователей, все дружно повалились на укрытую опавшими листьями землю, хватая иссушенными ртами воздух.
– А ведь если бы ушли на пару минут раньше, накрыли бы нас фрицы, – едва отдышавшись, высказал свое предположение Вова.
– А на двадцать минут – никто бы не накрыл и бегать не пришлось, – у Саньки было свое мнение. – Теперь батальон хрен догоним.
– Если от того батальона хоть кто-нибудь остался, – Вова был полон пессимизма.
– Кто-то обязательно останется, – высказался Белокопыто, – не может быть, чтобы всех разом. Куда дальше, сержант?
– На восток, – решил Акимов. – Только переезд этот чертов обойдем и попробуем добраться до своих.
– На восток так на восток, – согласился Вова.
Об ужасах немецкого плена он был наслышан еще в своем времени.
– Ты командир или кто?
– Ну командир.
– Не ну, а командир. Значит, обязан не только глотку на плацу драть и заставлять лишний час в окопе хрен знает, зачем сидеть, но и вверенное тебе подразделение всеми видами довольствия обеспечивать. Обязан?
– Ну обязан.
– Не ну, а обязан. Так какого же мы третий день, не жравши, по этим лесам болтаемся?
Акимов давно бы одернул зарвавшегося подчиненного, но понимал, что тот кругом прав, а дальше будет только хуже. Позавчера весь оставшийся световой день взвод пытался догнать наши отступающие войска. И вчера тоже. Но не удалось, даже канонада стихла. В самом худшем варианте это могло означать, что фронт рухнул, немцы рванули вперед, а взвод оказался глубоко в немецком тылу. Вслух этого никто не произносил, но думали об этом все. Да и думать было нечего – днем по всем дорогам шли и ехали фрицы, пробирающиеся по лесным тропинкам красноармейцы угнаться за ними, естественно, не могли. Оно бы и ничего, но ночи уже холодные и жрать хочется все сильнее. Местами еще попадалась поздняя осенняя ягода, но это несерьезно.
– Человек может обойтись без пищи три дня, – продолжил свою лекцию Вова, остальные только слушали, но пока не встревали – сил он при этом не теряет. На четвертый начинает слабеть, и организм начинает съедать сам себя. Последствия могут быть необратимыми.
– Ну и где я тебе продовольствие возьму? – не выдержал Акимов.
– Да где хочешь! Ты – командир, у тебя треугольники в петлицах, вот и думай. А харчи подчиненным вынь и полож.
– Хочешь, петлицами махнемся?
– Не хочу. Так какое будет командирское решение?
Где взять продукты и накормить взвод, Акимов действительно не знал и сколько не думал, ничего реально выполнимого в голову не приходило. Ну не учили в полковой школе младших командиров, как накормить подчиненных во вражеском тылу при не очень дружелюбно настроенном местном населении.
– Короче, что ты предлагаешь?
– Можно пустить что-нибудь на обмен, – предложил Вова.
– Например?
Вот тут возникла пауза, ничего подходящего для меновой торговли в тощих вещмешках не завалялось.
– Можно бы лопатки махнуть, – предложил Санька, – толку от них сейчас никакого, только лишний груз, а к своим выйдем – новые дадут.
– Не пойдет, – возразил Белокопыто, – местным они ни к чему. Большие лопаты взяли бы, а малые не возьмут. А возьмут – недорого дадут.
Все вопросительно глянули на Три Процента.
– Война на дворе, – начал издалека Вова, – а на войне оружие и патроны всегда в цене.
– Ты что, – приподнялся Акимов, – оружие хочешь продать? Тебе Родина винтовку доверила, а ты…
– Родина мне доверила ящик с дисками, а винтовку я сам тогда на бруствере подобрал, – возразил Лопухов.
– Сядь, сержант, – охладил командирский пыл красноармеец Молчунов, – рано еще оружие на хлеб менять, но если окончательно припрет, то можно подумать. На кой черт нужна эта винтовка, если нет сил ее таскать?
Молчунов свою фамилию оправдывал на все сто: сам рот открывал крайне редко, а если его спрашивали, то отвечал коротко, чаще всего вообще односложно. Акимов сел, но на Лопухова взглянул волком, хотя понимал, что четверо голодных и злых мужиков при оружии, да еще во время войны с голоду не умрут и то, что предложил Вова, еще не самый худший вариант. Голод – сильное, очень сильное чувство, мало кто может выдержать его и не сломаться, не опуститься, не превратиться в зверя. Еще неизвестно, как он сам поведет себя через пару дней.
– А может, ночью наведаемся в ближайшую деревню, по погребам пошарим, – предложил Санька.
– Грабежа, мародерства и продажи оружия не допущу, – упрямо заявил сержант.
– Может, купим? – спросил молчаливый.
– А деньги? – поинтересовался Вова.
– Деньги есть.
Молчун залез в свой мешок, вытащил посеревшую тряпицу, развернул и явил на свет несколько разноцветных купюр.
– Откуда? – поинтересовался Вова.
– На заводе расчет перед призывом получил, а потратить негде было.
– Живем! – обрадовался Санька.
– Не спеши, – осадил его Белокопыто, – сейчас это только фантики. На кой они местным?
– Деньги, они и в Африке деньги, – встрял Вова. – Будет у нас жратва. Чтоб я этих совков колхозных не обул?
Лопухов решительно сгреб деньги и пихнул себе в карман.
– Ну, где тут ближайшая деревня?
– Уверен?
– Точно, – подтвердил Санька. – Дом справный, под железом, загон большой, сарайки всякие. Крепкий хозяин.
Как ни сильны были муки голода, а с ходу врываться в первую попавшуюся на пути деревню не спешили и уже около часа вели наблюдение за крайним домом. От него до леса всего метров двести, да и путь шел не через чистое поле, можно было подойти не привлекая внимания.
– Если крепкий – такого и опустить не грех, – решил Вова.
– А сможешь? – засомневался сержант.
– Да я его на пальцах разведу!
– Смотри, осторожнее там, – предупредил Акимов. – Может, все-таки возьмете винтовки?
– Зачем? Без винтовок мы больше унесем. К тому же на вооруженного человека хозяин с опаской будет смотреть, а безоружного бояться не будет. Тут-то мы его тепленьким и возьмем.
– Ладно, пошли, – решил взводный. – Молчунов, следишь отсюда за деревней. Если немцы появятся…
– Понял.
– Мы заходим с задворок, контролируем обстановку во дворе. В дом или другие постройки постарайтесь не заходить, будьте все время на виду. Если что-то пойдет не так…
– Я поправлю пилотку левой рукой, – подхватил Санька.
– Руки, смотри, не перепутай, – подколол его Вова. – Пошли. Раньше купим – раньше сварим.
На полдороге к намеченному дому сержант со своим напарником отделились, заходя с тыла. Стоило Лопухову и Саньке пройти два десятка метров, как идущий позади красноармеец задал Вове вопрос:
– А чего ты их совками колхозными обозвал?
– В земле копаются? Копаются. Значит, совки. А колхозные и так понятно, – мгновенно выкрутился Вова.
Из прежнего отделения остались только он да сержант Акимов, остальные сгинули где-то в бурном потоке отступления. Кто погиб, кто ранен, кто в плен попал, а кто и просто «рассосался», спасая собственную жизнь. Санька во взводе появился только-только, но Вова уже знал, что тот не так прост, как могло показаться. Малорослый и тщедушный, он казался намного моложе, чем был на самом деле, а безобидный и малость чудаковатый вид, чему способствовали шинель не по росту и сползающая на уши пилотка, не соответствовал действительности.
Происходил Санька из беспризорников-детдомовцев гражданской войны и был крученым. Вот и сейчас в правом кармане шинели у него покоился нож с коротким, бритвенной остроты лезвием и наборной рукояткой из разноцветного плексигласа, лагерное творчество. На холодное оружие никак не тянет, как раз для уличных хулиганов. Убить таким ножом с одного удара трудно, если только по горлу полоснуть, а вот порезать человека можно очень даже серьезно. Нет, закоренелым уголовником Санька не был, в лагерь ни разу не попадал, просто по причине своего воспитания не испытывал никакого уважения к священному праву личной собственности и праву ближнего на целостность своей морды.
Такой помощник Вове был бы очень кстати, но, поразмыслив, он пришел к выводу, что Санька на эту роль не годится. Сам Вова был поклонником методов Остапа Ибрагимовича, поэтому использовал исключительно красивые комбинации по сравнительно честному отъему денег у населения, а Санька, ничего кроме прямой экспроприации чужого имущества, знать не хотел. Между тем колоритная парочка из Вовы и Сани приблизилась к монументальным, по деревенским меркам, воротам и Лопухов начал обивать кулаки о толстые крашеные доски.
– Хозяин! Эй, хозяин!
Ответом был заливистый лай дворового кабысдоха. Еще минут пять ничего не происходило. Вова уже подумывал, не попытать ли счастья в другом месте, как над забором справа от ворот появилась поседевшая всклокоченная борода.
– Чего надо?
Вова задрал голову оценил, бороду, и сердце его радостно затрепетало – разводить таких замшелых куркулей самое милое дело, высший пилотаж для любого уважающего себя деляги.
– Дело есть, хозяин. Выгодное дело. Для тебя в первую очередь.
– Какое такое дело? – заинтересовалась борода.
– Может, ты калитку откроешь? Или мы так и будем на всю улицу орать?
Думала борода ровно столько, сколько требовалось на то, чтобы бросить два взгляда вправо-влево и убедиться, что никто, кроме двух стоящих у ворот красноармейцев, во двор входить не собирается. Спустя еще несколько секунд лязгнул запор, калитка приоткрылась, пропуская посетителей во двор по одному. Кроме хозяина, их встретил еще один персонаж, точная копия первого, только без бороды, лет на двадцать моложе и с плотницким топором за поясом. Ну и мелкая голосистая шавка на цепи.
– Так какое дело?
Вова оценил основательность и прочность построек, отметил мелькнувшую в окне за занавеской тень, бросил взгляд на заднюю часть двора, где должны были спрятаться сержант с напарником. Никого не заметил, но почувствовал себя увереннее.
– Продовольствие хотим купить. Дорого, – заметив желание бороды немедленно гнать со двора непрошенных гостей. – Дело говорю, дед, хорошо заплатим. Нам из полковой казны на это дело много отстегнули.
– Так советскими небось!
– А какими еще? Естественно, советскими!
– Да кому они сейчас нужны будут? Разве что сортир ими оклеить, чтобы в щели не задувало. У немцев-то свои деньги будут!
– Слушай сюда, – Вова нагнулся к заросшему седыми волосами уху и заговорщицки начал вещать: – Немцы на первое время советские деньги в ходу оставят. Я те правду говорю! Сейчас все их скидывать будут и тот кто их за бесценок соберет – хорошо поднимется.
– Брешешь, – вырвался из лопуховских объятий дед.
– Собаки брешут, а я дело говорю! Сам посуди, ну зачем немцам новые деньги печатать, если советские и так есть? Вот когда новая власть утвердится, тогда новые деньги введут. Ты тогда не зевай, на старые товар купишь, на новые продашь – десятикратную прибыль получишь!
Откуда, спросите вы, мелкий деляга, историей не интересующийся, знал ход событий на оккупированных территориях? Да не знал он! Просто пережив развал страны, галопирующую инфляцию девяностых и многочисленные денежные реформы того же времени, логику развития денежных отношений во время войны он даже не предугадывал, а ощущал на собственной шкуре.
– Да-а, немец – мужчина обстоятельный, я его еще по той войне помню. Только боязно как-то, а вдруг промашка выйдет?
Вова понял, что рыбка заглотила наживку, осталось только протолкнуть ее глубже, чтобы добыча не сорвалась с крючка.
– Все будет пучком. А сейчас у тебя реальный шанс начальный капитал создать. Мы тебе за мешок картошки целый червонец дадим…
– Два, – моментально отреагировала борода.
– Да ты что?! Бутылка казенной одиннадцать сорок стоит! А ты за мешок гнилой картошки хочешь почти две пол-литры?!
– Хорошая картошка! А не хочешь брать – к соседям иди!
– Ну и пойду!
– Ну и иди!
Младшая копия хозяина положила руку на пояс возле топора, Санька сунул руку в правый карман шинели. Вова сделал вид, что пошел на попятную.
– Давай так, мы тебе не два червонца, четвертной за мешок заплатим. А в расписке укажем, что четыре червонца заплатили.
– Ну ты жох, паря! – восхитилась борода. – А разницу, стало быть, себе в карман?
– Должен же и я что-то с этого поиметь.
– Лады! А сколько возьмете?
– Сейчас два мешка. Вернемся в полк, начпроду доложим, он подводы пришлет. Только ты не тяни, мы не единственные фуражиры, кто быстрее товар найдет, тот и выгоду получит.
– Да понял, понял, – засуетилась борода. – Михей, тащи два мешка. Да получше отбери, чтобы товар товарищу начпроду понравился.
– А это вы хлеб печете? – потянул носом Вова.
– Да только поставили, через час готов будет.
– Жалко, хлеба мы бы тоже взяли.
– А как подводы придут, все готово будет.
– А сала нет?
– Нет, кабанчика я еще не колол – рано. Ну что, давай рассчитаемся?
Вова сунулся в мешок, который уже притащил сын хозяина, проверил качество. Сверху лежали крупные, красивые клубни.
– Давай!
Вова отсчитал полтинник, потом ему же пришлось писать расписку, под которой борода нарисовал несколько корявых букв, означающих подпись продавца. Расстались стороны довольные друг другом. Обратно двинулись, сгибаясь под тяжестью груза.
– Как прошло?
Вова гордо скинул мешок на землю.
– Лучше бы донести помогли, – посетовал Три Процента. – Чисто все. Я ему лапши на уши навешал, что нас в лесу целый полк и, если начпроду его картошечка понравится, то мы у него весь излишек урожая скупим.
– А эту почем взял? – поинтересовался Акимов.
– Полтинник два мешка, в расписке написал, что за восемьдесят.
Вова протянул сержанту бумагу. Акимов посмотрел, фыркнул.
– Здесь всего килограммов сорок, получается больше чем по рублю за килограмм. Дороговато.
– С учетом военной инфляции… – начал умную речь Вова.
Сержант махнул рукой.
– Ладно, и так сойдет. А хлеба, сала?
– Не было ничего. Хлеб, сказал, только в печь поставили, кабанчика еще не кололи.
– Не повезло, – констатировал Акимов. – Но сорок килограммов нам надолго хватит. Соль у меня есть, а хлеб еще найдем. Давайте груз разделим.
В первом мешке, в который Вова заглядывал, оказалась вполне приличная картошка, а во втором…
– Это он для свиней держал, – констатировал Молчунов.
Грязная мелочь. Судя по запаху, уже подгнившая, несмотря на недавний сбор урожая и недолгий срок хранения.
– Слушай, Лопухов, – ласково начал сержант, – а ты не мог просто пойти и купить у мужика два мешка нормальной картошки?
Три Процента открыл рот, попутно придумывая оправдание, но его неожиданно поддержал Санька.
– Этот куркуль просто так не продал бы. Поначалу он на сказки повелся, потом, видимо, понял, что его дурят. Я это сразу просек.
– А чего молчал? – удивился Вова.
– У него при себе ствол был, – пояснил Санька, – не стоило дергаться.
– С чего ты взял, что у него было оружие? – спросил Акимов.