Пер Валё
СТАЛЬНОЙ ПРЫЖОК
I
Йенсен получил письмо с утренней почтой. В тот день он встал очень рано, упаковал саквояж и уже стоял в прихожей, в плаще и шляпе, когда письмо ударилось о дно почтового ящика. Йенсен наклонился и достал его. Выпрямляясь, он почувствовал острую боль в правом боку — словно коническое сверло, вращающееся с бешеной скоростью, пробуравило внутренности. Но он уже свыкся с болью и почти не обратил на нее внимания.
Не глядя, Йенсен сунул письмо в карман, взял саквояж, спустился по лестнице к автомобилю и отправился на работу.
Без одной минуты девять он въехал в ворота полицейского участка шестнадцатого района и поставил машину в желтом прямоугольнике с крупными буквами «КОМИССАР» на асфальте. Он вылез из машины, достал саквояж из багажника и окинул взглядом бетонный простор двора. У двери, через которую обычно пропускают арестованных, стояла белая машина «Скорой помощи» с красным крестом на распахнутых задних дверцах. Два молодых человека в белых халатах заталкивали внутрь носилки. Лица их ничего не выражали, руки действовали автоматически. В нескольких метрах поодаль полицейский в зеленой форме водой из шланга смывал кровь с асфальта. На носилках лежала белокурая молодая женщина с окровавленной повязкой на шее. Йенсен мельком взглянул на нее и повернулся к полицейскому со шлангом:
— Мертва?
Полицейский выключил воду и попытался встать по стойке смирно.
— Да, комиссар.
Йенсен молча повернулся, вошел в дежурку, кивнул полицейскому, сидящему за деревянным столом у двери и направился к винтовой лестнице.
Воздух в годами не проветривавшемся служебном помещении на втором этаже был затхлым, пахло гнилью. В батарее под подоконником в дальнем углу что-то шипело и пощелкивало. Полицейский участок размещался в одном из самых старых зданий той части города, которая, казалось, была выстроена исключительно из бетона, стали и стекла. Правда, несколько лет назад камеры для арестованных перестроили и расширили, но в целом здание осталось без изменения. Скоро его снесут, и на том месте, где оно стоит, пройдет новая транспортная магистраль. Как только будет закончено новое здание Центрального налогового управления, полицейский участок переведут туда. Но все это уже мало беспокоило Йенсена.
Войдя в комнату, он снял плащ и шляпу, повесил их на вешалку, приоткрыл окно и пододвинул стул к письменному столу. Несколько минут он читал донесение ночного дежурного, аккуратно исправил несколько ошибок в тексте и расписался на полях. Только после этого он сунул руку в карман, достал письмо и взглянул на конверт.
Комиссар Йенсен был человеком среднего роста с невыразительным лицом и коротко остриженными седыми волосами. Ему было пятьдесят лет, и двадцать девять из них он прослужил в шестнадцатом полицейском участке.
Он все еще смотрел на письмо, когда дверь отворилась и в комнату вошел полицейский врач.
— Сначала нужно постучаться, — заметил Йенсен.
— Извините. Я думал, что сегодня вас уже не будет на работе.
Йенсен посмотрел на часы.
— Мой заместитель явится в десять часов, — сказал он.
— Как прошла ночь?
— Как обычно. Уже под утро произошел несчастный случай. Женщина. Рапорт еще не готов.
Йенсен кивнул.
— Это случилось не в камере, — добавил врач. — Во дворе. Она перерезала себе горло, как только надзиратель выпустил ее из-под ареста. Осколком зеркала, который она спрятала в сумочке.
— Упущение, — произнес Йенсен.
— Нельзя же отобрать у них все.
— Вы полагаете?
— Кроме того, она уже отрезвела и ей был сделан укол. А главное, когда ее обыскивали, никто и не подозревал, что у нее стеклянное зеркальце. Насколько мне известно, карманные зеркала из стекла запрещены.
— Не запрещены, — сказал Йенсен. — Просто их больше не выпускают.
Полицейский врач был высоким, сравнительно молодым человеком с щеткой рыжих волос на голове и резкими чертами лица. Он хорошо знал свое дело и, пожалуй, был лучшим полицейским врачом участка за последние десять лет. Йенсену он нравился.
— Правильно ли мы делаем? — сказал врач и покачал головой.
— Что именно?
— Да когда примешиваем эту дрянь к спирту. Чтобы вызвать идиосинкразию к алкоголю. Правда, за последние два года количество алкоголиков не увеличилось, зато…
Йенсен посмотрел на врача холодными, пустыми глазами.
— Договаривайте.
— …зато резко возросло количество самоубийств. Депрессия все углубляется.
— Статистика это опровергает.
— Вы не хуже меня знаете, чего стоит наша официальная статистика. Перечитайте собственные секретные донесения о несчастных случаях и самоубийствах. Об этой женщине хотя бы. Нельзя же без конца скрывать правду и притворяться, что ничего не произошло.
Врач засунул руки в карманы халата и посмотрел в окно.
— А вы слышали последние новости? Говорят, они собираются примешивать фтор и порошок от головной боли к питьевой воде. С медицинской точки зрения это безумие.
— Выбирайте выражения!
— Вы правы, — сухо сказал врач.
В комнате наступило молчание. Йенсен внимательно разглядывал письмо, пришедшее с утренней почтой. На белом конверте были напечатаны его имя и адрес. Внутри лежала прямоугольная белая карточка и синевато-серая марка с зубчиками по краям. На марке был изображен пролет моста, перекинутого через глубокую пропасть. Йенсен выдвинул средний ящик стола, достал деревянную линейку и измерил стороны карточки. Врач, внимательно следивший за его действиями, удивленно спросил:
— Зачем вы это сделали?
— Не знаю, — пожал плечами Йенсен.
Он положил линейку обратно и задвинул ящик стола.
— Какая старина! — заметил врач. — Деревянная, со стальной окантовкой.
— Да, — ответил Йенсен. — Она у меня уже двадцать девять лет. С тех пор, как пришел сюда. Таких теперь не делают.
Карточка, лежавшая в конверте, была длиной в четырнадцать и шириной в десять сантиметров. На одной стороне ее типографским способом был напечатан адрес, на другой пунктиром отмечен квадрат, куда следовало приклеить марку.
Выше шел печатный текст:
ВЕРИТЕ ЛИ ВЫ В ПОЛИТИКУ ВСЕОБЩЕГО СОГЛАСИЯ И ВЗАИМОПОНИМАНИЯ? ГОТОВЫ ЛИ ВЫ ПРИНЯТЬ АКТИВНОЕ УЧАСТИЕ В БОРЬБЕ ПРОТИВ ВНУТРЕННИХ И ВНЕШНИХ ВРАГОВ ГОСУДАРСТВА?
ПРИКЛЕЙТЕ МАРКУ НА УКАЗАННОМ МЕСТЕ. НЕ ЗАБУДЬТЕ ПОДПИСАТЬСЯ.
ВНИМАНИЕ! ОПЛАЧИВАТЬ ОТКРЫТКУ НЕ НУЖНО!
Под пунктирным квадратом шла линия, где следовало написать свое имя. Йенсен перевернул открытку и взглянул на адрес: Центральное статистическое бюро Министерства внутренних дел. Почтовый ящик 1000.
— Еще одно исследование общественного мнения, — сказал врач и пожал плечами. — По-видимому, все получили такие открытки. Все, кроме меня.
Йенсен промолчал.
— А может, это очередная проверка лояльности. Перед выборами.
— Выборами? — пробормотал Йенсен. — Ну да, ведь через месяц выборы. Но в таком случае это никому не нужно. Напрасная трата государственных средств.
Йенсен снова выдвинул ящик стола, достал зеленую резиновую губку из коробочки с надписью «Собственность полицейского департамента» и дотронулся до нее кончиками пальцев. Губка была совершенно сухая. Комиссар встал и вышел из комнаты. Войдя в туалет, он смочил губку водой из-под крана.
Вернувшись в кабинет, Йенсен сел за стол, провел обратной стороной марки по влажной губке и аккуратно приклеил марку к пунктирному квадрату.
Затем положил открытку в ящик с почтой, предназначенной для отправки, спрятал губку в стол и задвинул ящик. Врач, смотревший на комиссара с едва заметной улыбкой, насмешливо произнес:
— Оборудование полицейского департамента достойно музея.
Он взглянул на стенные часы, затем перевел взгляд на аккуратный саквояж у двери.
— Ну что ж, через два часа вы уже будете в самолете.
— Наверно, я умру, — сказал комиссар Йенсен.
Его собеседник внимательно посмотрел на него, чуть помедлил.
— Возможно, — наконец вымолвил он.
Не глядя, Йенсен сунул письмо в карман, взял саквояж, спустился по лестнице к автомобилю и отправился на работу.
Без одной минуты девять он въехал в ворота полицейского участка шестнадцатого района и поставил машину в желтом прямоугольнике с крупными буквами «КОМИССАР» на асфальте. Он вылез из машины, достал саквояж из багажника и окинул взглядом бетонный простор двора. У двери, через которую обычно пропускают арестованных, стояла белая машина «Скорой помощи» с красным крестом на распахнутых задних дверцах. Два молодых человека в белых халатах заталкивали внутрь носилки. Лица их ничего не выражали, руки действовали автоматически. В нескольких метрах поодаль полицейский в зеленой форме водой из шланга смывал кровь с асфальта. На носилках лежала белокурая молодая женщина с окровавленной повязкой на шее. Йенсен мельком взглянул на нее и повернулся к полицейскому со шлангом:
— Мертва?
Полицейский выключил воду и попытался встать по стойке смирно.
— Да, комиссар.
Йенсен молча повернулся, вошел в дежурку, кивнул полицейскому, сидящему за деревянным столом у двери и направился к винтовой лестнице.
Воздух в годами не проветривавшемся служебном помещении на втором этаже был затхлым, пахло гнилью. В батарее под подоконником в дальнем углу что-то шипело и пощелкивало. Полицейский участок размещался в одном из самых старых зданий той части города, которая, казалось, была выстроена исключительно из бетона, стали и стекла. Правда, несколько лет назад камеры для арестованных перестроили и расширили, но в целом здание осталось без изменения. Скоро его снесут, и на том месте, где оно стоит, пройдет новая транспортная магистраль. Как только будет закончено новое здание Центрального налогового управления, полицейский участок переведут туда. Но все это уже мало беспокоило Йенсена.
Войдя в комнату, он снял плащ и шляпу, повесил их на вешалку, приоткрыл окно и пододвинул стул к письменному столу. Несколько минут он читал донесение ночного дежурного, аккуратно исправил несколько ошибок в тексте и расписался на полях. Только после этого он сунул руку в карман, достал письмо и взглянул на конверт.
Комиссар Йенсен был человеком среднего роста с невыразительным лицом и коротко остриженными седыми волосами. Ему было пятьдесят лет, и двадцать девять из них он прослужил в шестнадцатом полицейском участке.
Он все еще смотрел на письмо, когда дверь отворилась и в комнату вошел полицейский врач.
— Сначала нужно постучаться, — заметил Йенсен.
— Извините. Я думал, что сегодня вас уже не будет на работе.
Йенсен посмотрел на часы.
— Мой заместитель явится в десять часов, — сказал он.
— Как прошла ночь?
— Как обычно. Уже под утро произошел несчастный случай. Женщина. Рапорт еще не готов.
Йенсен кивнул.
— Это случилось не в камере, — добавил врач. — Во дворе. Она перерезала себе горло, как только надзиратель выпустил ее из-под ареста. Осколком зеркала, который она спрятала в сумочке.
— Упущение, — произнес Йенсен.
— Нельзя же отобрать у них все.
— Вы полагаете?
— Кроме того, она уже отрезвела и ей был сделан укол. А главное, когда ее обыскивали, никто и не подозревал, что у нее стеклянное зеркальце. Насколько мне известно, карманные зеркала из стекла запрещены.
— Не запрещены, — сказал Йенсен. — Просто их больше не выпускают.
Полицейский врач был высоким, сравнительно молодым человеком с щеткой рыжих волос на голове и резкими чертами лица. Он хорошо знал свое дело и, пожалуй, был лучшим полицейским врачом участка за последние десять лет. Йенсену он нравился.
— Правильно ли мы делаем? — сказал врач и покачал головой.
— Что именно?
— Да когда примешиваем эту дрянь к спирту. Чтобы вызвать идиосинкразию к алкоголю. Правда, за последние два года количество алкоголиков не увеличилось, зато…
Йенсен посмотрел на врача холодными, пустыми глазами.
— Договаривайте.
— …зато резко возросло количество самоубийств. Депрессия все углубляется.
— Статистика это опровергает.
— Вы не хуже меня знаете, чего стоит наша официальная статистика. Перечитайте собственные секретные донесения о несчастных случаях и самоубийствах. Об этой женщине хотя бы. Нельзя же без конца скрывать правду и притворяться, что ничего не произошло.
Врач засунул руки в карманы халата и посмотрел в окно.
— А вы слышали последние новости? Говорят, они собираются примешивать фтор и порошок от головной боли к питьевой воде. С медицинской точки зрения это безумие.
— Выбирайте выражения!
— Вы правы, — сухо сказал врач.
В комнате наступило молчание. Йенсен внимательно разглядывал письмо, пришедшее с утренней почтой. На белом конверте были напечатаны его имя и адрес. Внутри лежала прямоугольная белая карточка и синевато-серая марка с зубчиками по краям. На марке был изображен пролет моста, перекинутого через глубокую пропасть. Йенсен выдвинул средний ящик стола, достал деревянную линейку и измерил стороны карточки. Врач, внимательно следивший за его действиями, удивленно спросил:
— Зачем вы это сделали?
— Не знаю, — пожал плечами Йенсен.
Он положил линейку обратно и задвинул ящик стола.
— Какая старина! — заметил врач. — Деревянная, со стальной окантовкой.
— Да, — ответил Йенсен. — Она у меня уже двадцать девять лет. С тех пор, как пришел сюда. Таких теперь не делают.
Карточка, лежавшая в конверте, была длиной в четырнадцать и шириной в десять сантиметров. На одной стороне ее типографским способом был напечатан адрес, на другой пунктиром отмечен квадрат, куда следовало приклеить марку.
Выше шел печатный текст:
ВЕРИТЕ ЛИ ВЫ В ПОЛИТИКУ ВСЕОБЩЕГО СОГЛАСИЯ И ВЗАИМОПОНИМАНИЯ? ГОТОВЫ ЛИ ВЫ ПРИНЯТЬ АКТИВНОЕ УЧАСТИЕ В БОРЬБЕ ПРОТИВ ВНУТРЕННИХ И ВНЕШНИХ ВРАГОВ ГОСУДАРСТВА?
ПРИКЛЕЙТЕ МАРКУ НА УКАЗАННОМ МЕСТЕ. НЕ ЗАБУДЬТЕ ПОДПИСАТЬСЯ.
ВНИМАНИЕ! ОПЛАЧИВАТЬ ОТКРЫТКУ НЕ НУЖНО!
Под пунктирным квадратом шла линия, где следовало написать свое имя. Йенсен перевернул открытку и взглянул на адрес: Центральное статистическое бюро Министерства внутренних дел. Почтовый ящик 1000.
— Еще одно исследование общественного мнения, — сказал врач и пожал плечами. — По-видимому, все получили такие открытки. Все, кроме меня.
Йенсен промолчал.
— А может, это очередная проверка лояльности. Перед выборами.
— Выборами? — пробормотал Йенсен. — Ну да, ведь через месяц выборы. Но в таком случае это никому не нужно. Напрасная трата государственных средств.
Йенсен снова выдвинул ящик стола, достал зеленую резиновую губку из коробочки с надписью «Собственность полицейского департамента» и дотронулся до нее кончиками пальцев. Губка была совершенно сухая. Комиссар встал и вышел из комнаты. Войдя в туалет, он смочил губку водой из-под крана.
Вернувшись в кабинет, Йенсен сел за стол, провел обратной стороной марки по влажной губке и аккуратно приклеил марку к пунктирному квадрату.
Затем положил открытку в ящик с почтой, предназначенной для отправки, спрятал губку в стол и задвинул ящик. Врач, смотревший на комиссара с едва заметной улыбкой, насмешливо произнес:
— Оборудование полицейского департамента достойно музея.
Он взглянул на стенные часы, затем перевел взгляд на аккуратный саквояж у двери.
— Ну что ж, через два часа вы уже будете в самолете.
— Наверно, я умру, — сказал комиссар Йенсен.
Его собеседник внимательно посмотрел на него, чуть помедлил.
— Возможно, — наконец вымолвил он.
II
— Разумеется, у вас есть шанс, — продолжал врач. — Иначе ни я, ни кто-либо другой не взяли бы на себя ответственность рекомендовать вам эту поездку. Их врачи умеют делать такие вещи.
Йенсен кивнул.
— Конечно, было бы лучше, если бы вы обратили внимание на свою болезнь еще несколько лет назад. Вам очень больно?
— Да.
— Сейчас тоже?
— Да.
— С другой стороны, несколько лет назад вряд ли можно было бы вылечить эту болезнь. В ту пору к оперативному методу лечения прибегали лишь в порядке эксперимента. У нас в стране его еще только начинают разрабатывать. А ваше положение критическое.
Йенсен снова кивнул.
— Но, как я уже сказал, надежда есть.
— И большая?
— Трудно сказать. Быть может, процентов десять, а может, только пять. Скорее всего, еще меньше.
Йенсен наклонил голову.
— Понимаете, в течение нескольких секунд вся кровь, находящаяся в нашем организме, прогоняется через печень. А в печени, как известно, протекает ряд важнейших процессов. Возможна ли ее пересадка? Я не знаю.
— Через несколько дней узнаете.
— Вы правы.
Врач задумчиво посмотрел на Йенсена.
— Дать болеутоляющее?
— Не надо.
— Не забудьте — вам предстоит длительное путешествие.
— Я знаю.
— Вы взяли обратный билет?
— Нет.
— Говорят, это вдохновляет. — Врач невесело улыбнулся.
Наступило молчание. Наконец Йенсен, не глядя на собеседника, буркнул:
— Ну, выкладывайте, в чем дело?
— Я давно хотел вас кое о чем спросить.
— Ну?
— Правда ли, что вы ни разу не потерпели неудачи в следствии?
— Да, — сказал комиссар Йенсен.
Зазвонил телефон.
— Комиссар шестнадцатого полицейского участка слушает.
— Это вы, Йенсен?
Последний раз Йенсен слышал голос начальника полиции года четыре назад. Встречаться с ним ему приходилось еще реже. Неужели он позвонил, чтобы попрощаться?
— Да.
— Отлично. В течение ближайших минут вы получите письменный приказ. Он должен быть исполнен с максимальной быстротой.
— Понятно.
— Я знал, что могу на вас положиться, Йенсен.
Йенсен посмотрел на электрические часы на стене.
— Через восемнадцать минут начинается мой отпуск по болезни, — сказал он в трубку.
— Что? Разве вы больны?
— Да.
— Очень жаль, Йенсен. Надеюсь, вы проинструктируете своего заместителя.
— Да.
— Это дело исключительной важности. Приказ поступил из… В общем, из высочайших кругов.
— Понятно.
Шеф полиции замолчал. Казалось, он не знал, как ему быть. Наконец он выдавил из себя:
— Ну, желаю удачи, Йенсен.
— Благодарю вас.
Комиссар Йенсен положил трубку. Голос шефа показался ему испуганным. А может быть, он всегда был таким?
— …менее чем за пять секунд, — снова сказал врач. — Вся кровь, содержащаяся в организме человека…
Йенсен машинально кивнул. Спустя минуту от спросил:
— Куда вы думаете перебраться после того, как участок переведут в другое место?
— Наверно, в Центральное налоговое управление. А вы?
И осекся. Помолчав, он спросил:
— Вы видели здание Управления?
Йенсен покачал головой.
— Потрясающее сооружение! Напоминает гигантскую тюрьму. Самое большое здание, какое мне когда-либо приходилось видеть. Так вы куда?
Йенсен промолчал.
— Извините, — сказал врач.
— Ничего.
В дверь постучали. В кабинет вошел полицейский в зеленой форме. Вытянувшись в струнку, он протянул комиссару красный конверт. Йенсен расписался на квитанции, и полицейский вышел из комнаты.
— Красный, — сказал врач. — теперь все засекречено.
Он наклонил голову, стараясь разглядеть, что написано на конверте.
— «Стальной прыжок». Что это такое?
— Не знаю, — ответил Йенсен. — «Стальной прыжок». Не помню такого названия.
Он сломал печать и извлек приказ из конверта. Приказ состоял из одного листа бумаги с машинописным текстом.
— Так что же это такое?
— Список людей, которые подлежат аресту.
— В самом деле? — В голосе врача послышались нотки сомнения. — В этой стране не бывает преступлений.
Йенсен медленно вчитывался в текст.
— В этой стране не совершаются преступления и не рождаются дети. Все довольны своим существованием. Нет счастливых людей, но нет и несчастных. Кроме тех, кто кончает жизнь самоубийством.
Врач замолчал. На его губах появилась грустная, едва заметная улыбка.
— Вы правы, — сказал он. — Мне действительно следовало бы попридержать язык.
— Вы слишком импульсивны.
— Пожалуй. Ну так что, любопытный список?
— С известной точки зрения, да, — сказал комиссар Йенсен. — Во всяком случае, могу вас утешить: вы в него включены.
— Отлично, — сказал врач. — По мнению некоторых специалистов, перед сложной операцией главное для пациента — хорошее настроение. Важно, чтобы он шутил и смеялся — это свидетельствует о его воле к жизни. А теперь мне надо идти. Да и вам тоже, если вы не хотите опоздать на самолет. Желаю счастья.
— Спасибо, — сказал комиссар Йенсен.
Не успела за спиной врача закрыться дверь, как Йенсен снял телефонную трубку и набрал трехзначный номер.
— Говорит Йенсен. Сейчас в дежурку спустится врач. Арестуйте его и поместите в камеру предварительного заключения.
— Полицейского врача?
— Да. И немедленно.
Он нажал на рычажок аппарата и вновь набрал трехзначный номер.
— Говорит Йенсен. Попросите начальника гражданских патрулей подняться ко мне. И вызовите такси.
Когда начальник гражданских патрулей вошел в кабинет комиссара, электрические часы на стене показывали без одной минуты десять.
— С десяти часов начинается мой отпуск по болезни, — сказал Йенсен. — Как вам известно, вы будете временно исполнять мои обязанности.
— Благодарю вас, комиссар.
— У вас нет никаких оснований благодарить меня. Вы знаете, что я всегда был о вас чрезвычайно низкого мнения, и вы назначены моим заместителем отнюдь не по моей рекомендации.
Начальник гражданских патрулей открыл было рот, собираясь что-то возразить, но передумал.
— Вот фамилии сорока трех человек, проживающих или работающих в районе шестнадцатого участка. Их следует немедленно арестовать, обыскать и поместить в камеры предварительного заключения. К вечеру за ними приедут из Центральной прокуратуры.
— Но, комиссар…
— Слушаю вас.
— В чем виноваты эти люди?
— Мне это неизвестно.
Йенсен взглянул на часы.
— Итак, теперь вы комиссар шестнадцатого участка. Машина во дворе. Ключи на столе.
Он встал, взял плащ и шляпу. Его заместитель поднял глаза от списка и сказал:
— Но здесь все до единого… Он замолчал.
— Совершенно верно, — сказал Йенсен. — Все до единого врачи. До свиданья. Он взял саквояж и вышел.
Йенсен кивнул.
— Конечно, было бы лучше, если бы вы обратили внимание на свою болезнь еще несколько лет назад. Вам очень больно?
— Да.
— Сейчас тоже?
— Да.
— С другой стороны, несколько лет назад вряд ли можно было бы вылечить эту болезнь. В ту пору к оперативному методу лечения прибегали лишь в порядке эксперимента. У нас в стране его еще только начинают разрабатывать. А ваше положение критическое.
Йенсен снова кивнул.
— Но, как я уже сказал, надежда есть.
— И большая?
— Трудно сказать. Быть может, процентов десять, а может, только пять. Скорее всего, еще меньше.
Йенсен наклонил голову.
— Понимаете, в течение нескольких секунд вся кровь, находящаяся в нашем организме, прогоняется через печень. А в печени, как известно, протекает ряд важнейших процессов. Возможна ли ее пересадка? Я не знаю.
— Через несколько дней узнаете.
— Вы правы.
Врач задумчиво посмотрел на Йенсена.
— Дать болеутоляющее?
— Не надо.
— Не забудьте — вам предстоит длительное путешествие.
— Я знаю.
— Вы взяли обратный билет?
— Нет.
— Говорят, это вдохновляет. — Врач невесело улыбнулся.
Наступило молчание. Наконец Йенсен, не глядя на собеседника, буркнул:
— Ну, выкладывайте, в чем дело?
— Я давно хотел вас кое о чем спросить.
— Ну?
— Правда ли, что вы ни разу не потерпели неудачи в следствии?
— Да, — сказал комиссар Йенсен.
Зазвонил телефон.
— Комиссар шестнадцатого полицейского участка слушает.
— Это вы, Йенсен?
Последний раз Йенсен слышал голос начальника полиции года четыре назад. Встречаться с ним ему приходилось еще реже. Неужели он позвонил, чтобы попрощаться?
— Да.
— Отлично. В течение ближайших минут вы получите письменный приказ. Он должен быть исполнен с максимальной быстротой.
— Понятно.
— Я знал, что могу на вас положиться, Йенсен.
Йенсен посмотрел на электрические часы на стене.
— Через восемнадцать минут начинается мой отпуск по болезни, — сказал он в трубку.
— Что? Разве вы больны?
— Да.
— Очень жаль, Йенсен. Надеюсь, вы проинструктируете своего заместителя.
— Да.
— Это дело исключительной важности. Приказ поступил из… В общем, из высочайших кругов.
— Понятно.
Шеф полиции замолчал. Казалось, он не знал, как ему быть. Наконец он выдавил из себя:
— Ну, желаю удачи, Йенсен.
— Благодарю вас.
Комиссар Йенсен положил трубку. Голос шефа показался ему испуганным. А может быть, он всегда был таким?
— …менее чем за пять секунд, — снова сказал врач. — Вся кровь, содержащаяся в организме человека…
Йенсен машинально кивнул. Спустя минуту от спросил:
— Куда вы думаете перебраться после того, как участок переведут в другое место?
— Наверно, в Центральное налоговое управление. А вы?
И осекся. Помолчав, он спросил:
— Вы видели здание Управления?
Йенсен покачал головой.
— Потрясающее сооружение! Напоминает гигантскую тюрьму. Самое большое здание, какое мне когда-либо приходилось видеть. Так вы куда?
Йенсен промолчал.
— Извините, — сказал врач.
— Ничего.
В дверь постучали. В кабинет вошел полицейский в зеленой форме. Вытянувшись в струнку, он протянул комиссару красный конверт. Йенсен расписался на квитанции, и полицейский вышел из комнаты.
— Красный, — сказал врач. — теперь все засекречено.
Он наклонил голову, стараясь разглядеть, что написано на конверте.
— «Стальной прыжок». Что это такое?
— Не знаю, — ответил Йенсен. — «Стальной прыжок». Не помню такого названия.
Он сломал печать и извлек приказ из конверта. Приказ состоял из одного листа бумаги с машинописным текстом.
— Так что же это такое?
— Список людей, которые подлежат аресту.
— В самом деле? — В голосе врача послышались нотки сомнения. — В этой стране не бывает преступлений.
Йенсен медленно вчитывался в текст.
— В этой стране не совершаются преступления и не рождаются дети. Все довольны своим существованием. Нет счастливых людей, но нет и несчастных. Кроме тех, кто кончает жизнь самоубийством.
Врач замолчал. На его губах появилась грустная, едва заметная улыбка.
— Вы правы, — сказал он. — Мне действительно следовало бы попридержать язык.
— Вы слишком импульсивны.
— Пожалуй. Ну так что, любопытный список?
— С известной точки зрения, да, — сказал комиссар Йенсен. — Во всяком случае, могу вас утешить: вы в него включены.
— Отлично, — сказал врач. — По мнению некоторых специалистов, перед сложной операцией главное для пациента — хорошее настроение. Важно, чтобы он шутил и смеялся — это свидетельствует о его воле к жизни. А теперь мне надо идти. Да и вам тоже, если вы не хотите опоздать на самолет. Желаю счастья.
— Спасибо, — сказал комиссар Йенсен.
Не успела за спиной врача закрыться дверь, как Йенсен снял телефонную трубку и набрал трехзначный номер.
— Говорит Йенсен. Сейчас в дежурку спустится врач. Арестуйте его и поместите в камеру предварительного заключения.
— Полицейского врача?
— Да. И немедленно.
Он нажал на рычажок аппарата и вновь набрал трехзначный номер.
— Говорит Йенсен. Попросите начальника гражданских патрулей подняться ко мне. И вызовите такси.
Когда начальник гражданских патрулей вошел в кабинет комиссара, электрические часы на стене показывали без одной минуты десять.
— С десяти часов начинается мой отпуск по болезни, — сказал Йенсен. — Как вам известно, вы будете временно исполнять мои обязанности.
— Благодарю вас, комиссар.
— У вас нет никаких оснований благодарить меня. Вы знаете, что я всегда был о вас чрезвычайно низкого мнения, и вы назначены моим заместителем отнюдь не по моей рекомендации.
Начальник гражданских патрулей открыл было рот, собираясь что-то возразить, но передумал.
— Вот фамилии сорока трех человек, проживающих или работающих в районе шестнадцатого участка. Их следует немедленно арестовать, обыскать и поместить в камеры предварительного заключения. К вечеру за ними приедут из Центральной прокуратуры.
— Но, комиссар…
— Слушаю вас.
— В чем виноваты эти люди?
— Мне это неизвестно.
Йенсен взглянул на часы.
— Итак, теперь вы комиссар шестнадцатого участка. Машина во дворе. Ключи на столе.
Он встал, взял плащ и шляпу. Его заместитель поднял глаза от списка и сказал:
— Но здесь все до единого… Он замолчал.
— Совершенно верно, — сказал Йенсен. — Все до единого врачи. До свиданья. Он взял саквояж и вышел.
III
Аэродром находился к югу от города. Чтобы добраться до него от шестнадцатого полицейского участка, требовалось в лучшем случае не менее полутора часов. Раньше на это уходило еще больше времени, но за последние несколько лет центр города превратился в единый огромный транспортный узел, состоявший из сложнейшего сплетения мостов, автострад и развилок. Почти все старые здания были снесены — они уступили место автомобилям, и теперь центральная часть города представляла собой гигантское сооружение из стали, стекла и бетона. То там, то здесь, стиснутые бесчисленными автострадами, виднелись сверкающие сталью и хромом гаражи, административные здания, универмаги, кинотеатры, заправочные станции и рестораны. Много лет назад, когда разрабатывался план реконструкции, кое-кто возражал против него на том основании, что строительство сделает жизнь людей в городе невозможной. Архитекторы же утверждали, что современный город предназначен не для пешеходов или конных повозок, а для автомобилей. Как и во многих других вопросах, оказалось, что обе стороны правы, и это полностью соответствовало духу всеобщего согласия и взаимопонимания.
Такси быстро пересекло центральные улицы, нырнуло в подземный туннель около Министерства внутренних дел и вновь появилось на поверхности восемью километрами южнее, в промышленном районе, вихрем промчалось по мосту и въехало на окраины.
В то осеннее утро было свежо и прохладно, в небе ни облачка. На бетонной ленте шоссе кое-где виднелся иней, а серый отравленный воздух огромного города гигантским колоколом навис над людьми, автомашинами, дорогами и зданиями. По подсчетам специалистов из Министерства здравоохранения, купол достигал шестидесяти метров в толщину. Еще несколько лет назад высота этого воздушного колокола не превышала пятнадцати метров, а диаметр составлял километров двенадцать. По последним данным, диаметр увеличился вдвое. Результаты проводимых исследований держались в секрете — власти опасались, что они могут вызвать беспокойство среди определенных слоев населения. Однако старшие офицеры полицейского корпуса о них знали. Йенсен также ознакомился с докладом и вернул его без всяких комментариев.
По шоссе непрерывным потоком стремительно мчались машины. На обочине дороги через небольшие интервалы стояли красочные афиши, напоминающие о предстоящих выборах. На каждой второй афише был изображен человек с редкими волосами, выступающим вперед подбородком и пронзительными синими глазами и нарисована огромная светло-красная буква «С». Это был портрет будущего премьер-министра, человека, который, как утверждали, лучше других олицетворял собой единство трех основных понятий: благополучия, уверенности в завтрашнем дне и всеобщего взаимопонимания. Он был связан родственными узами с королевской фамилией и некоторое время возглавлял профсоюзы страны; сейчас он занимал пост министра внутренних дел. До возникновения коалиции крупнейших партий этот человек принадлежал к социал-демократам.
Едва такси въехало на длинную ленту огромного моста, как дорогу машине преградил полицейский, высоко поднявший свой жезл. Впереди одетые в зеленую форму полицейские пытались ликвидировать образовавшуюся пробку. Шофер опустил стекло со своей стороны, вынул из нагрудного кармана платок и высморкался. На белой ткани появились темные пятна, он равнодушно посмотрел на них, откашлялся и сплюнул на мостовую.
— Опять демонстрация, — сказал он. — Сейчас поедем.
Вскоре полицейский дал знак, шофер включил сцепление, и машина медленно тронулась.
— Идиоты, — пробормотал шофер. — Заняли целую полосу.
Они увидели демонстрацию, когда достигли середины моста. Людей было не так много. С профессиональной точностью Йенсен прикинул: тысячи три, не больше, примерно равное количество мужчин и женщин и на редкость много детей — удивительно для страны, в которой непрерывно падает рождаемость. Многих ребятишек родители везли в колясках или держали на плечах. Демонстранты несли плакаты и лозунги. Йенсен, проезжая мимо, читал надписи. Некоторые были ему понятны: люди жаловались на отравление воздуха и одноразовые пакеты, а также критиковали правительство. «Всеобщее согласие до всеобщей смерти» — этот лозунг попадался несколько раз. Но большинство транспорантов ставило Йенсена в тупик. В них говорилось о солидарности с другими расами и народами, об угнетенных странах, о которых Йенсен никогда раньше не слышал. Попадались в них и какие-то непонятные комбинации букв — очевидно, сокращения. Кое-кто нес портреты незнакомых людей с диковинными именами — по всей видимости, то были главы или политические деятели иностранных государств. Очевидно, демонстранты восхваляли одних и обвиняли в чем-то других. Кое-где попадались плакаты с призывами, в которых речь шла о классовой борьбе, пролетариате, капитализме, империализме, солидарности рабочих масс и всемирной революции. Возглавляли и замыкали колонну демонстранты с красными знаменами в руках.
Люди, сидящие в автомобилях и стоящие на тротуарах, словно бы и не обращали внимания на шествие, лишь изредка невидящим взглядом скользя по флагам и плакатам. Безучастные ко всему зрители производили впечатление бездомных, голодных, нервных, ожесточенных, но их чувства не имели никакого отношения к демонстрации. Йенсен знал это из личного опыта.
Демонстранты шли по восемь человек в ряд. Полиция очищала им дорогу и следила за тем, чтобы по свободным полосам шоссе транспорт следовал непрерывно. Никаких волнений, вся манифестация выглядела совершенно безобидной.
Когда колонна демонстрантов прошла, шофер прибавил скорость и, не поворачивая головы, спросил:
— Кто такие? Социалисты?
— Не знаю.
Шофер взглянул на часы.
— Только уличному движению мешают. Из-за них мы проторчали на мосту по крайней мере три-четыре минуты. Куда смотрит полиция?
Йенсен промолчал. Он и сам не знал, что на это ответить.
За последние четыре года демонстрации такого рода возникали не однажды и с каждым разом становились все многолюднее. Почти все они следовали одному образцу: шествие начиналось где-нибудь в пригороде и двигалось в центр города, к одному из посольств или же к зданию коалиционного правительства. Там демонстранты останавливались, произносили речи, выкрикивали лозунги и через каких-нибудь полчаса мирно расходились по домам. Закона, запрещающего демонстрации, не было — считалось, что все должно зависеть от позиции, которую займет полиция, как в принципе, так и в каждом конкретном случае. На деле же все обстояло совершенно по-иному. Министерство внутренних дел отдало приказ разгонять демонстрации, а плакаты и лозунги, призывающие к свержению правительства, конфисковать. Власти опасались выступлений, которые могли бы неблагоприятно повлиять на население. Но вмешательство полиции привело к обратному результату — попытки полицейских разогнать манифестации вызывали столкновения и заторы на магистралях. Тогда власти предложили полиции воспользоваться другими методами, однако какими — разъяснения не последовало. И полиция стала действовать по своему разумению. Участников демонстрации, например, заставляли проходить тесты на опьянение. Дело в том, что несколько лет назад обеспокоенное растущим потреблением алкогольных напитков правительство приняло закон, запрещающий распитие спиртного не только в публичных местах, но и дома. Появление человека в нетрезвом виде рассматривалось как нарушение общественного порядка, и у полиции прибавилось хлопот. Но эта мера не привела к желаемому результату, а в отношении демонстрантов и вовсе оказалась бесполезной, ибо у них, как правило, не обнаруживали ни малейших признаков алкоголя. По мнению Йенсена, это единственное, что отличало демонстрантов от остальной массы населения.
Два года назад правительство повысило цены на спиртные напитки и обязало употреблять химические препараты. Кроме того, было решено, что марши протеста не причиняют властям никакого вреда. Полиции вменили в обязанность следить за порядком и регулировать поток транспорта на пути колонн, а также усилить охрану некоторых иностранных представительств. Демонстрации стали проходить спокойно, к ним присоединялось все больше народу, хотя пресса, радио и телевидение окружили манифестации стеной молчания.
Несмотря на принятые меры, правительство испытывало известное беспокойство. Во время последних выборов по непонятным причинам заметно упало количество избирателей. В то же время никогда раньше политические партии не проводили столь широкой предвыборной кампании, как сейчас. Кампания началась еще летом и теперь быстро набирала силу.
Йенсен не задумывался над тем, какие цели преследовали демонстранты, но знал, где и когда они начали свою деятельность.
Боль в правом боку стала невыносимой. Йенсен, сжавшись в комок, стиснул зубы и забыл обо всем. Только бы не заскулить подобно побитой собачонке. В глазах у него потемнело. Шофер подозрительно покосился на пассажира, но промолчал.
Йенсену показалось, что минула целая вечность, прежде чем боль исчезла, уступив место привычному ноющему чувству. На самом же деле приступ длился не более двух минут. Йенсен выпрямился, хватая ртом воздух и стараясь подавить кашель.
Когда он вновь взглянул в окно, пригород, в котором он жил, остался позади. Такси стремительно летело по ровной глади шоссе.
— Через полчаса будем на аэродроме, — сказал шофер.
Район, где жил комиссар Йенсен, состоял из нескольких десятков восьмиэтажных домов, выстроившихся четырьмя параллельными колоннами. Между домами были разбиты зеленые лужайки; там же размещались площадки для стоянки автомашин и павильоны из прозрачного пластика, предназначенные для немногочисленной детворы. Это был весьма благоустроенный район.
Южнее тянулись шпили серых обветшалых высотных домов. Несколько лет назад правительство преодолело жилищный кризис, построив множество жилых домов типа того, в котором жил Йенсен. Это были так называемые «упрощенные» районы с абсолютно стандартными квартирами в стандартных домах. И вслед за этим опустели высотные дома, построенные, как это ни парадоксально, вдали от центра. Сначала от них отказались бизнесмены и торговцы недвижимым имуществом, затем муниципалитет и сами жильцы. Немалую роль сыграло падение рождаемости и, как следствие этого, сокращение населения. Из-за отсутствия ухода вышли из строя коммуникации, а после того, как было выключено электричество и прекращена подача воды, высотные дома начали быстро превращаться в трущобы. Большинство из них в свое время появилось на свет благодаря предприимчивости некоторых дельцов, воспользовавшихся жилищным кризисом. Сооруженные наспех, как попало, они ветшали и разрушались, всем своим видом напоминая надгробные памятники в окружении разросшихся сорняков. Как утверждали эксперты из Министерства общественных работ, после того, как все жители покинут районы высотных домов, дома полностью придут в упадок. Они называли эти места «районами естественного санирования», среди населения же за ними укрепилась слава гигантских свалок. Прогнозы экспертов подтверждались во всем, кроме одного: в домах, еще пригодных для жилья, по-прежнему было заселено около пяти процентов квартир. В них жили люди, о которых государство всеобщего благосостояния по тем или иным причинам не сумело позаботиться. Время шло, дома окончательно разрушались, увеличивалось число несчастных случаев, но в соответствии с законом ни владельцы домов, ни городские власти за это не отвечали. Население давно предупреждали об опасности.
Такси быстро пересекло центральные улицы, нырнуло в подземный туннель около Министерства внутренних дел и вновь появилось на поверхности восемью километрами южнее, в промышленном районе, вихрем промчалось по мосту и въехало на окраины.
В то осеннее утро было свежо и прохладно, в небе ни облачка. На бетонной ленте шоссе кое-где виднелся иней, а серый отравленный воздух огромного города гигантским колоколом навис над людьми, автомашинами, дорогами и зданиями. По подсчетам специалистов из Министерства здравоохранения, купол достигал шестидесяти метров в толщину. Еще несколько лет назад высота этого воздушного колокола не превышала пятнадцати метров, а диаметр составлял километров двенадцать. По последним данным, диаметр увеличился вдвое. Результаты проводимых исследований держались в секрете — власти опасались, что они могут вызвать беспокойство среди определенных слоев населения. Однако старшие офицеры полицейского корпуса о них знали. Йенсен также ознакомился с докладом и вернул его без всяких комментариев.
По шоссе непрерывным потоком стремительно мчались машины. На обочине дороги через небольшие интервалы стояли красочные афиши, напоминающие о предстоящих выборах. На каждой второй афише был изображен человек с редкими волосами, выступающим вперед подбородком и пронзительными синими глазами и нарисована огромная светло-красная буква «С». Это был портрет будущего премьер-министра, человека, который, как утверждали, лучше других олицетворял собой единство трех основных понятий: благополучия, уверенности в завтрашнем дне и всеобщего взаимопонимания. Он был связан родственными узами с королевской фамилией и некоторое время возглавлял профсоюзы страны; сейчас он занимал пост министра внутренних дел. До возникновения коалиции крупнейших партий этот человек принадлежал к социал-демократам.
Едва такси въехало на длинную ленту огромного моста, как дорогу машине преградил полицейский, высоко поднявший свой жезл. Впереди одетые в зеленую форму полицейские пытались ликвидировать образовавшуюся пробку. Шофер опустил стекло со своей стороны, вынул из нагрудного кармана платок и высморкался. На белой ткани появились темные пятна, он равнодушно посмотрел на них, откашлялся и сплюнул на мостовую.
— Опять демонстрация, — сказал он. — Сейчас поедем.
Вскоре полицейский дал знак, шофер включил сцепление, и машина медленно тронулась.
— Идиоты, — пробормотал шофер. — Заняли целую полосу.
Они увидели демонстрацию, когда достигли середины моста. Людей было не так много. С профессиональной точностью Йенсен прикинул: тысячи три, не больше, примерно равное количество мужчин и женщин и на редкость много детей — удивительно для страны, в которой непрерывно падает рождаемость. Многих ребятишек родители везли в колясках или держали на плечах. Демонстранты несли плакаты и лозунги. Йенсен, проезжая мимо, читал надписи. Некоторые были ему понятны: люди жаловались на отравление воздуха и одноразовые пакеты, а также критиковали правительство. «Всеобщее согласие до всеобщей смерти» — этот лозунг попадался несколько раз. Но большинство транспорантов ставило Йенсена в тупик. В них говорилось о солидарности с другими расами и народами, об угнетенных странах, о которых Йенсен никогда раньше не слышал. Попадались в них и какие-то непонятные комбинации букв — очевидно, сокращения. Кое-кто нес портреты незнакомых людей с диковинными именами — по всей видимости, то были главы или политические деятели иностранных государств. Очевидно, демонстранты восхваляли одних и обвиняли в чем-то других. Кое-где попадались плакаты с призывами, в которых речь шла о классовой борьбе, пролетариате, капитализме, империализме, солидарности рабочих масс и всемирной революции. Возглавляли и замыкали колонну демонстранты с красными знаменами в руках.
Люди, сидящие в автомобилях и стоящие на тротуарах, словно бы и не обращали внимания на шествие, лишь изредка невидящим взглядом скользя по флагам и плакатам. Безучастные ко всему зрители производили впечатление бездомных, голодных, нервных, ожесточенных, но их чувства не имели никакого отношения к демонстрации. Йенсен знал это из личного опыта.
Демонстранты шли по восемь человек в ряд. Полиция очищала им дорогу и следила за тем, чтобы по свободным полосам шоссе транспорт следовал непрерывно. Никаких волнений, вся манифестация выглядела совершенно безобидной.
Когда колонна демонстрантов прошла, шофер прибавил скорость и, не поворачивая головы, спросил:
— Кто такие? Социалисты?
— Не знаю.
Шофер взглянул на часы.
— Только уличному движению мешают. Из-за них мы проторчали на мосту по крайней мере три-четыре минуты. Куда смотрит полиция?
Йенсен промолчал. Он и сам не знал, что на это ответить.
За последние четыре года демонстрации такого рода возникали не однажды и с каждым разом становились все многолюднее. Почти все они следовали одному образцу: шествие начиналось где-нибудь в пригороде и двигалось в центр города, к одному из посольств или же к зданию коалиционного правительства. Там демонстранты останавливались, произносили речи, выкрикивали лозунги и через каких-нибудь полчаса мирно расходились по домам. Закона, запрещающего демонстрации, не было — считалось, что все должно зависеть от позиции, которую займет полиция, как в принципе, так и в каждом конкретном случае. На деле же все обстояло совершенно по-иному. Министерство внутренних дел отдало приказ разгонять демонстрации, а плакаты и лозунги, призывающие к свержению правительства, конфисковать. Власти опасались выступлений, которые могли бы неблагоприятно повлиять на население. Но вмешательство полиции привело к обратному результату — попытки полицейских разогнать манифестации вызывали столкновения и заторы на магистралях. Тогда власти предложили полиции воспользоваться другими методами, однако какими — разъяснения не последовало. И полиция стала действовать по своему разумению. Участников демонстрации, например, заставляли проходить тесты на опьянение. Дело в том, что несколько лет назад обеспокоенное растущим потреблением алкогольных напитков правительство приняло закон, запрещающий распитие спиртного не только в публичных местах, но и дома. Появление человека в нетрезвом виде рассматривалось как нарушение общественного порядка, и у полиции прибавилось хлопот. Но эта мера не привела к желаемому результату, а в отношении демонстрантов и вовсе оказалась бесполезной, ибо у них, как правило, не обнаруживали ни малейших признаков алкоголя. По мнению Йенсена, это единственное, что отличало демонстрантов от остальной массы населения.
Два года назад правительство повысило цены на спиртные напитки и обязало употреблять химические препараты. Кроме того, было решено, что марши протеста не причиняют властям никакого вреда. Полиции вменили в обязанность следить за порядком и регулировать поток транспорта на пути колонн, а также усилить охрану некоторых иностранных представительств. Демонстрации стали проходить спокойно, к ним присоединялось все больше народу, хотя пресса, радио и телевидение окружили манифестации стеной молчания.
Несмотря на принятые меры, правительство испытывало известное беспокойство. Во время последних выборов по непонятным причинам заметно упало количество избирателей. В то же время никогда раньше политические партии не проводили столь широкой предвыборной кампании, как сейчас. Кампания началась еще летом и теперь быстро набирала силу.
Йенсен не задумывался над тем, какие цели преследовали демонстранты, но знал, где и когда они начали свою деятельность.
Боль в правом боку стала невыносимой. Йенсен, сжавшись в комок, стиснул зубы и забыл обо всем. Только бы не заскулить подобно побитой собачонке. В глазах у него потемнело. Шофер подозрительно покосился на пассажира, но промолчал.
Йенсену показалось, что минула целая вечность, прежде чем боль исчезла, уступив место привычному ноющему чувству. На самом же деле приступ длился не более двух минут. Йенсен выпрямился, хватая ртом воздух и стараясь подавить кашель.
Когда он вновь взглянул в окно, пригород, в котором он жил, остался позади. Такси стремительно летело по ровной глади шоссе.
— Через полчаса будем на аэродроме, — сказал шофер.
Район, где жил комиссар Йенсен, состоял из нескольких десятков восьмиэтажных домов, выстроившихся четырьмя параллельными колоннами. Между домами были разбиты зеленые лужайки; там же размещались площадки для стоянки автомашин и павильоны из прозрачного пластика, предназначенные для немногочисленной детворы. Это был весьма благоустроенный район.
Южнее тянулись шпили серых обветшалых высотных домов. Несколько лет назад правительство преодолело жилищный кризис, построив множество жилых домов типа того, в котором жил Йенсен. Это были так называемые «упрощенные» районы с абсолютно стандартными квартирами в стандартных домах. И вслед за этим опустели высотные дома, построенные, как это ни парадоксально, вдали от центра. Сначала от них отказались бизнесмены и торговцы недвижимым имуществом, затем муниципалитет и сами жильцы. Немалую роль сыграло падение рождаемости и, как следствие этого, сокращение населения. Из-за отсутствия ухода вышли из строя коммуникации, а после того, как было выключено электричество и прекращена подача воды, высотные дома начали быстро превращаться в трущобы. Большинство из них в свое время появилось на свет благодаря предприимчивости некоторых дельцов, воспользовавшихся жилищным кризисом. Сооруженные наспех, как попало, они ветшали и разрушались, всем своим видом напоминая надгробные памятники в окружении разросшихся сорняков. Как утверждали эксперты из Министерства общественных работ, после того, как все жители покинут районы высотных домов, дома полностью придут в упадок. Они называли эти места «районами естественного санирования», среди населения же за ними укрепилась слава гигантских свалок. Прогнозы экспертов подтверждались во всем, кроме одного: в домах, еще пригодных для жилья, по-прежнему было заселено около пяти процентов квартир. В них жили люди, о которых государство всеобщего благосостояния по тем или иным причинам не сумело позаботиться. Время шло, дома окончательно разрушались, увеличивалось число несчастных случаев, но в соответствии с законом ни владельцы домов, ни городские власти за это не отвечали. Население давно предупреждали об опасности.