– Не голюй. Елка кла-а-сивая.
– Ты тоже красивая, очень, – сказала Бренда, зарывшись на мгновение в белокурые пряди. Потом поправила на ней нежный розово-сиреневый бант.
Распродажа, состоявшаяся в воскресенье, превзошла все ожидания. К закрытию в два часа дня было распродано почти все. То, что осталось, снова положили в сундук для бедных. На собранные деньги купили гирлянду лампочек-мигалок, и церемония возжигания огней привлекла гораздо больше народа, чем в былые годы. Хэмиш, Бренда и дети, тепло одетые, тоже были в этой толпе. Потом всем раздали горячий шоколад, люди пили его и распевали новогодние песенки. Молодежь затеяла игру в снежки.
Когда до Рождества осталась всего неделя, Бренда повезла в свою газету отснятую пленку, чтобы сделать фотографии. Снимки оказались такими удачными, что она решила вложить их в альбом и оставить Чандлерам на память, в виде рождественского подарка.
В последнюю субботу перед Рождеством Бренда официально передала Мики Костович бразды правления и почти выбежала из комнаты, снедаемая тоской.
В дверях она столкнулась с одной из прихожанок.
– Ну что, Бренда, – заговорила та, – я вижу, вы довольно быстро поправляетесь. Все еще живете у пастора?
Промямлив нечто, что можно было бы назвать вежливым ответом, Бренда поспешила к машине. Пока она ехала домой, в голове крутилась одна и та же мысль: вся паства считает, что она достаточно здорова и может жить самостоятельно.
В свое время она надеялась оттянуть неминуемое расставание, уехать после Рождества, потому что ее отъезд расстроил бы девочек и испортил им праздник. Но тем самым она лгала сама себе. Хотела отдалить час, когда в душе ее воцарится ночь.
Подъехав к дому Хэмиша и выключив зажигание, она решилась.
Вечером, когда экономка и Энни уже были в постели, а Эми смотрела телевизор, Бренда явилась в кабинет Хэмиша.
– Нам нужно поговорить.
Словно зная, о чем пойдет речь, он, с минуту поколебавшись, спросил:
– Нужно ли?
– Я считаю, что да, – сказала она, садясь. Отодвинув стул, священник встал и начал не спеша ходить кругами по кабинету. Движения его были замедленны, кроме того, Бренда заметила сутулость, которой раньше не было. Решила, что от переутомления.
– Как вы себя чувствуете? – спросила она.
Он обернулся, и Бренду поразило его осунувшееся лицо, глаза, в которых застыла боль.
– Вы уезжаете? – сдавленным голосом спросил он.
Ее сердце готово было разорваться. Как это выдержать? Как можно бросить его? Как бросить девчушек, которые стали ей родными?
– Уезжаете еще до Рождества! – бросил он с вызовом. – Как же вы поступаете с Энни и Эми? Они любят вас, считают членом семьи.
Она понимала его заботу о дочерях, но лучше бы он думал… Да нет, это пустая фантазия.
– Я приеду в день Рождества, – сказала она, колеблясь.
– Бренда уезжает?! Почему? Разве мы плохо себя вели? – Голос Эми, стоящей в дверях, заставил их вздрогнуть.
– Нет, малышка, все вели себя хорошо, – медленно, подбирая слова, сказал Хэмиш. – Просто Бренда хочет вернуться к себе домой, к своим друзьям, к работе.
– Но ее дом здесь, мы ее семья! – возразила Эми. Бренда уловила слезы в ее голосе, и вот уже слезинка покатилась по щеке девочки. – Вы нас больше не любите, Бренда?
У Бренды тоже защипало в глазах.
– Да нет же, люблю. Я люблю вас всех, очень люблю. Но я жила у вас временно, ваш папа разрешил мне побыть у вас, пока я не поправлюсь. Если честно, то я здорова уже давно, просто не хотелось уезжать. Мне у вас нравится.
– Но вы можете остаться, правда, папа? Оставайтесь. Вы же сами не хотите уезжать.
Боясь разрыдаться, Бренда встала со стула и повернулась к ним спиной.
– Эми права, – сказал Хэмиш, вплотную подойдя к ней. – Почему бы вам не пожить с нами еще?
Он почти прижался к ее спине, она чувствовала его теплое, большое тело, его руки, сомкнувшиеся кольцом вокруг нее. Повернувшись и положив голову ему на плечо, она старалась сдержать слезы.
– Папа тоже просит вас пожить еще у нас, почему вы не хотите? – настаивала девочка. – Я же вижу, вы любите папу больше всех.
Медленно, но решительно Бренда разомкнула руки, обнимавшие ее, и неверным шагом побрела прочь, осторожно переставляя ноги, стараясь не смотреть на отца и дочь.
– Думаю, мы с Брендой договоримся, – сказал священник девочке. – Пойди, Эми, посмотри телевизор, а когда мы закончим разговор, я приду и отнесу тебя в постель.
– Уговори ее остаться! – сказала повеселевшая Эми. Она не сомневалась, что папа выполнит ее задание. Поцеловав отца в щеку, девочка убежала.
Плотно закрыв дверь за дочерью, Хэмиш повернулся к Бренде.
– Почему сейчас? – строго спросил он. – Почему именно сейчас, Бренда?
Она молчала.
– Простите меня, – сказал он, подумав. – Вы имеете право уехать, когда вам угодно.
– Я… хотела сделать это после Рождества. Просто решила, что… – Фраза осталась незаконченной.
– Так, когда же? – спросил Хэмиш, обессилено падая в кресло за столом.
– Завтра утром. Очень рано, пока все еще будут спать.
– Это так внезапно. Особенно для девочек.
Лицо Бренды исказилось страданием, она смотрела себе под ноги.
– Согласна с вами, но ведь легче не станет, когда бы я ни уехала, так? Я все равно буду скучать по детям.
– Я поговорю с ними, – сказал Хэмиш, – постараюсь им объяснить. Как я понимаю, вы уедете на несколько дней, а Рождество проведете с нами, да?
Бренда кивнула так резко, что он понял: говорить она не в силах.
– Ну, хорошо, так и доложу детям и миссис Би, – сказал Хэмиш, придавая голосу больше твердости, чем было в его душе. Если откровенно, то ему хотелось упасть головой на стол и зарыдать. Она смертельно ранила его, вырвав из него живую душу.
Подойдя к стене, к которой она прислонила костыль, Бренда оперлась на него и через минуту исчезла.
С тяжелым чувством она входила в свою холодную, заброшенную квартиру. Комнаты были чужими, от них веяло нежилым духом. Казалось, ее дом был здесь когда-то давным-давно, в какой-то прошлой, позабытой жизни. Взглянув на часы, Бренда подумала, что Чандлеры сейчас возвращаются с воскресной службы. Родные, любимые люди, с которыми приходится расстаться.
На следующий день, посетив своего босса, она выяснила, что должна представить справку от лечащего врача – о том, что здорова. Разумеется, она может сколько угодно работать внештатно, но для того, чтобы ее включили в ведомость, нужно представить такую бумагу.
В понедельник утром Бренда позвонила доктору Уэйлеру, попросила ее принять, а потом нажала на медсестру, чтобы та записала ее на среду.
Позже прошлась по празднично украшенным магазинам, чтобы купить подарки для всех Чандлеров и экономки. Ей стоило большого труда обуздать себя и не завалить подарками Хэмиша, которому нужно так много всего. Она представляла его себе во всех этих свитерах, лежащих на прилавках, в хорошо отутюженных блейзерах и обтягивающих джинсах. Как это было бы приятно – покупать для него вещи, а потом, заставив его примерить, оправлять их, прикасаясь к нему.
Бренда пообедала в одиночестве, выбросив половину, потому что еда не лезла в горло. Глядя в телевизор, она видела себя на кухне, где Хэмиш всегда сидел напротив нее, Энни и миссис Би – по левую руку от нее и Эми – по правую.
Довольно часто взор ее останавливался на стене, где остались следы от снятых Хэмишем фотографий. Они еще и сейчас висят у него в спальне. Думает ли он о ней, глядя на них? Думает ли только как об искалеченной женщине-фотографе, подружившейся с его дочерьми?
В среду, на приеме у доктора Уэйлера, она попросила его выписать ее на работу. Но он разрешил трудиться только внештатно, в меру сил, а также направил ее для продолжения лечения в поликлинику поблизости от редакции. Правда, разрешил бросить костыли и ходить с палочкой. Ни то ни другое ее не обрадовало. Почему?
В канун Рождества Бренда сидела дома, уставившись в тарелку с недоеденным ужином. Она не поехала к боссу, приглашавшему ее в гости, и не жалела об этом. Размышляла о том, что рождественское представление начнется в восемь вечера; а полуночная служба – в десять.
Я не могу пропустить представление, подумала Бренда. Они меня даже не заметят, можно ведь приехать с опозданием, сесть в последнем ряду.
Мне нужно быть там! Непременно.
Гоня машину по направлению к Колстеду, она пыталась представить, как будет жить без Хэмиша, не чувствуя рядом его уверенной силы, его надежного плеча. Можно, конечно, остаться другом семьи, приезжать иногда в гости в дом, где ее будут обнимать, а Хэмиш – протягивать ей руку. И где в один прекрасный день она встретит женщину, которую он представит как свою жену.
Нет, так нельзя. Думать об этом слишком больно. Все равно, что пилить себя тупой пилой. Даже хуже.
Бренда поставила машину подальше от церкви и пошла к входу, опираясь на новую палочку. Села на свободное место в последнем ряду в так называемом общем зале и стала смотреть представление. Не могла сдержать слез, когда крошечный «ангел» в розовом одеянии порхал по сцене, когда «старший пастух» четко и ясно произносил слова своей роли. Или когда сам пастор энергично аплодировал участникам спектакля. Потом она видела, как миссис Би одевала и уводила детей, спеша вовремя уложить их спать.
Выйдя из церкви, Бренда села в машину и уже хотела включить зажигание, чтобы прогреть мотор. Но не смогла.
В десять часов она вернулась в церковь и проплакала почти всю прекрасную, торжественную рождественскую службу. А когда прихожане разошлись, машинально двинулась к маленькой комнате, где Хэмиш обычно переодевался для службы, где держал свои облачения и молитвенники.
Он стоял у окна, глядя на снежинки, медленно падающие с неба в желтом свете фонарей. Стоял неподвижно, словно погруженный в тишину.
– Привет, – сказала Бренда.
– Входите, Бренда. – Голос его звучал мягко, он медленно повернулся к ней лицом. – Я знал, что вы здесь.
– Вы меня ждали?
Он кивнул. Бесконечная усталость была написана у него на лице. Бренда поклялась себе не плакать, но сейчас было трудно сдержаться, очень трудно.
– Я не могу остаться! – воскликнула она, готовая броситься прочь, пока слезы не брызнули фонтаном.
– Не спешите, – сказал он тихо, – я хочу вам кое-что сказать. Пожалуйста, присядьте.
– Завтра, – пробормотала она в отчаянии. – Сейчас мне пора ехать.
– Не спешите, – повторил Хэмиш. Он подошел к ней и сжал ее руки повыше локтей. – Мне так нужно поговорить с вами до того, как мы увидимся завтра. С глазу на глаз. Есть вещи, которые необходимо высказать. Внести ясность.
– Нет, – выдохнула она, закрыв лицо ладонями, – я не хочу ничего слышать. Я знаю, что не гожусь в жены. Не понимаю почему, но… я думаю, что наша дружба… Я не могу слушать то, что вы мне скажете.
Но Хэмиш все равно продолжал говорить:
– Вы единственная считаете, что не годитесь в жены.
– Что-о?
– Из вас выйдет прекрасная жена, – ласково сказал он. – Мужественная, любящая. Вы честный человек, и при этом творческий. Вы совершили чудеса с Энни и дали обеим девочкам то, чего они долго были лишены. – Он смущенно поморщился. – Я знаю, вы не захотите поселиться в крошечном городке с его провинциальной скукой. – Он помолчал, потом тихо спросил: – Вы дрожите. Отчего?
– Я не хочу ничего слышать, – простонала Бренда.
– Видимо, случилось то, чего вы боялись больше всего, – сказал Хэмиш с чуть заметной иронической улыбкой. – Я слишком сильно привязался к вам.
Он разжал ладони, сжимавшие ее руки.
– Я хочу, чтобы вы знали: я люблю вас, Бренда Джейн, очень люблю, всем сердцем и всей душой. Люблю той любовью, какую питает мужчина к женщине, с которой он хочет провести вместе всю жизнь. Не буду смущать вас, делая официальное предложение, – продолжал Хэмиш. – Но если вы отвечаете на мои чувства, если случилось чудо и вы меня полюбили, я хотел бы, чтобы вы стали моей женой.
Она молчала.
Молчала потому, что в голове у нее помутилось, а сердце то останавливалось, то принималось частить.
– Вы прекрасно приспособлены к семейной жизни, Бренда Джейн. – Какой-то миг Хэмиш изучал ее лицо, щеки, губы, глаза, волосы. – Вы прекрасны. И вы – мать по натуре.
Он с трудом сглотнул, потом приподнял ладонью ее подбородок.
– Вы та самая женщина, которую я хотел бы видеть матерью своих детей, – прошептал он. – Не только Эми и Энни, а и тех, что когда-нибудь появятся на свет Божий.
Снова она не ответила, и в его глазах появилась боль.
– Я вижу, вас смущают мои слова, но я должен был это сказать. Я надеялся…
Она попыталась ответить, но смогла только всхлипнуть, слезы хлынули из глаз.
– Не плачьте. Я ничего не прошу у вас и ни за что на свете не хотел бы вас обидеть.
Бренда помотала головой, не в силах вымолвить ни слова, потом прижалась к нему изо всех сил, вцепившись в рубашку.
– Хэмиш, Хэмиш…
Всю свою жизнь она за словом в карман не лезла, умела отбрить в случае надобности. Сейчас же, в самый главный момент ее жизни, не могла связать двух слов.
– Бренда!
Она только крепче в него вцепилась.
– Скажите же что-нибудь, – прошептал Хэмиш в отчаянии.
– А мои фотографии… Они все еще висят в вашей спальне?
– Последнее, что я вижу, засыпая, – это ваши снимки. И первое, что вижу, просыпаясь. Надеюсь, вы не заберете их?
– Конечно, заберу. Я тоже привыкла видеть их и утром, и вечером. Не хотелось бы отказываться от этой привычки.
– Тогда вам придется дать мне другие, взамен.
– Я так и сделаю, Хэмиш. Правда, дам вам взамен кое-что другое, то, что собиралась отдать давным-давно.
Она слегка отодвинулась, чтобы взглянуть ему в глаза, не выпуская из рук рубашку. Он получит больше, чем фото. Получит ее любовь.
– Не совсем понимаю вас, Бренда.
– Никогда раньше я не была влюблена и не знаю, как себя вести. Но мне хотелось бы подать заявление о приеме на должность, которую вы предлагаете. Вы сказали, что я могу ее занять, если захочу. Оказывается, это возможно, хотя у меня и не хватает квалификации.
Широко улыбаясь, Хэмиш прижал ее к себе.
– Дорогая моя, я как раз боюсь, что у вас слишком высокая квалификация. – После чего прошептал ей на ухо: – С Рождеством, любимая. Веселого тебе Рождества.
– Меня зовут Бренда Джейн, между прочим, – напомнила она. – Веселого Рождества тебе тоже.
– Ты тоже красивая, очень, – сказала Бренда, зарывшись на мгновение в белокурые пряди. Потом поправила на ней нежный розово-сиреневый бант.
Распродажа, состоявшаяся в воскресенье, превзошла все ожидания. К закрытию в два часа дня было распродано почти все. То, что осталось, снова положили в сундук для бедных. На собранные деньги купили гирлянду лампочек-мигалок, и церемония возжигания огней привлекла гораздо больше народа, чем в былые годы. Хэмиш, Бренда и дети, тепло одетые, тоже были в этой толпе. Потом всем раздали горячий шоколад, люди пили его и распевали новогодние песенки. Молодежь затеяла игру в снежки.
Когда до Рождества осталась всего неделя, Бренда повезла в свою газету отснятую пленку, чтобы сделать фотографии. Снимки оказались такими удачными, что она решила вложить их в альбом и оставить Чандлерам на память, в виде рождественского подарка.
В последнюю субботу перед Рождеством Бренда официально передала Мики Костович бразды правления и почти выбежала из комнаты, снедаемая тоской.
В дверях она столкнулась с одной из прихожанок.
– Ну что, Бренда, – заговорила та, – я вижу, вы довольно быстро поправляетесь. Все еще живете у пастора?
Промямлив нечто, что можно было бы назвать вежливым ответом, Бренда поспешила к машине. Пока она ехала домой, в голове крутилась одна и та же мысль: вся паства считает, что она достаточно здорова и может жить самостоятельно.
В свое время она надеялась оттянуть неминуемое расставание, уехать после Рождества, потому что ее отъезд расстроил бы девочек и испортил им праздник. Но тем самым она лгала сама себе. Хотела отдалить час, когда в душе ее воцарится ночь.
Подъехав к дому Хэмиша и выключив зажигание, она решилась.
Вечером, когда экономка и Энни уже были в постели, а Эми смотрела телевизор, Бренда явилась в кабинет Хэмиша.
– Нам нужно поговорить.
Словно зная, о чем пойдет речь, он, с минуту поколебавшись, спросил:
– Нужно ли?
– Я считаю, что да, – сказала она, садясь. Отодвинув стул, священник встал и начал не спеша ходить кругами по кабинету. Движения его были замедленны, кроме того, Бренда заметила сутулость, которой раньше не было. Решила, что от переутомления.
– Как вы себя чувствуете? – спросила она.
Он обернулся, и Бренду поразило его осунувшееся лицо, глаза, в которых застыла боль.
– Вы уезжаете? – сдавленным голосом спросил он.
Ее сердце готово было разорваться. Как это выдержать? Как можно бросить его? Как бросить девчушек, которые стали ей родными?
– Уезжаете еще до Рождества! – бросил он с вызовом. – Как же вы поступаете с Энни и Эми? Они любят вас, считают членом семьи.
Она понимала его заботу о дочерях, но лучше бы он думал… Да нет, это пустая фантазия.
– Я приеду в день Рождества, – сказала она, колеблясь.
– Бренда уезжает?! Почему? Разве мы плохо себя вели? – Голос Эми, стоящей в дверях, заставил их вздрогнуть.
– Нет, малышка, все вели себя хорошо, – медленно, подбирая слова, сказал Хэмиш. – Просто Бренда хочет вернуться к себе домой, к своим друзьям, к работе.
– Но ее дом здесь, мы ее семья! – возразила Эми. Бренда уловила слезы в ее голосе, и вот уже слезинка покатилась по щеке девочки. – Вы нас больше не любите, Бренда?
У Бренды тоже защипало в глазах.
– Да нет же, люблю. Я люблю вас всех, очень люблю. Но я жила у вас временно, ваш папа разрешил мне побыть у вас, пока я не поправлюсь. Если честно, то я здорова уже давно, просто не хотелось уезжать. Мне у вас нравится.
– Но вы можете остаться, правда, папа? Оставайтесь. Вы же сами не хотите уезжать.
Боясь разрыдаться, Бренда встала со стула и повернулась к ним спиной.
– Эми права, – сказал Хэмиш, вплотную подойдя к ней. – Почему бы вам не пожить с нами еще?
Он почти прижался к ее спине, она чувствовала его теплое, большое тело, его руки, сомкнувшиеся кольцом вокруг нее. Повернувшись и положив голову ему на плечо, она старалась сдержать слезы.
– Папа тоже просит вас пожить еще у нас, почему вы не хотите? – настаивала девочка. – Я же вижу, вы любите папу больше всех.
Медленно, но решительно Бренда разомкнула руки, обнимавшие ее, и неверным шагом побрела прочь, осторожно переставляя ноги, стараясь не смотреть на отца и дочь.
– Думаю, мы с Брендой договоримся, – сказал священник девочке. – Пойди, Эми, посмотри телевизор, а когда мы закончим разговор, я приду и отнесу тебя в постель.
– Уговори ее остаться! – сказала повеселевшая Эми. Она не сомневалась, что папа выполнит ее задание. Поцеловав отца в щеку, девочка убежала.
Плотно закрыв дверь за дочерью, Хэмиш повернулся к Бренде.
– Почему сейчас? – строго спросил он. – Почему именно сейчас, Бренда?
Она молчала.
– Простите меня, – сказал он, подумав. – Вы имеете право уехать, когда вам угодно.
– Я… хотела сделать это после Рождества. Просто решила, что… – Фраза осталась незаконченной.
– Так, когда же? – спросил Хэмиш, обессилено падая в кресло за столом.
– Завтра утром. Очень рано, пока все еще будут спать.
– Это так внезапно. Особенно для девочек.
Лицо Бренды исказилось страданием, она смотрела себе под ноги.
– Согласна с вами, но ведь легче не станет, когда бы я ни уехала, так? Я все равно буду скучать по детям.
– Я поговорю с ними, – сказал Хэмиш, – постараюсь им объяснить. Как я понимаю, вы уедете на несколько дней, а Рождество проведете с нами, да?
Бренда кивнула так резко, что он понял: говорить она не в силах.
– Ну, хорошо, так и доложу детям и миссис Би, – сказал Хэмиш, придавая голосу больше твердости, чем было в его душе. Если откровенно, то ему хотелось упасть головой на стол и зарыдать. Она смертельно ранила его, вырвав из него живую душу.
Подойдя к стене, к которой она прислонила костыль, Бренда оперлась на него и через минуту исчезла.
С тяжелым чувством она входила в свою холодную, заброшенную квартиру. Комнаты были чужими, от них веяло нежилым духом. Казалось, ее дом был здесь когда-то давным-давно, в какой-то прошлой, позабытой жизни. Взглянув на часы, Бренда подумала, что Чандлеры сейчас возвращаются с воскресной службы. Родные, любимые люди, с которыми приходится расстаться.
На следующий день, посетив своего босса, она выяснила, что должна представить справку от лечащего врача – о том, что здорова. Разумеется, она может сколько угодно работать внештатно, но для того, чтобы ее включили в ведомость, нужно представить такую бумагу.
В понедельник утром Бренда позвонила доктору Уэйлеру, попросила ее принять, а потом нажала на медсестру, чтобы та записала ее на среду.
Позже прошлась по празднично украшенным магазинам, чтобы купить подарки для всех Чандлеров и экономки. Ей стоило большого труда обуздать себя и не завалить подарками Хэмиша, которому нужно так много всего. Она представляла его себе во всех этих свитерах, лежащих на прилавках, в хорошо отутюженных блейзерах и обтягивающих джинсах. Как это было бы приятно – покупать для него вещи, а потом, заставив его примерить, оправлять их, прикасаясь к нему.
Бренда пообедала в одиночестве, выбросив половину, потому что еда не лезла в горло. Глядя в телевизор, она видела себя на кухне, где Хэмиш всегда сидел напротив нее, Энни и миссис Би – по левую руку от нее и Эми – по правую.
Довольно часто взор ее останавливался на стене, где остались следы от снятых Хэмишем фотографий. Они еще и сейчас висят у него в спальне. Думает ли он о ней, глядя на них? Думает ли только как об искалеченной женщине-фотографе, подружившейся с его дочерьми?
В среду, на приеме у доктора Уэйлера, она попросила его выписать ее на работу. Но он разрешил трудиться только внештатно, в меру сил, а также направил ее для продолжения лечения в поликлинику поблизости от редакции. Правда, разрешил бросить костыли и ходить с палочкой. Ни то ни другое ее не обрадовало. Почему?
В канун Рождества Бренда сидела дома, уставившись в тарелку с недоеденным ужином. Она не поехала к боссу, приглашавшему ее в гости, и не жалела об этом. Размышляла о том, что рождественское представление начнется в восемь вечера; а полуночная служба – в десять.
Я не могу пропустить представление, подумала Бренда. Они меня даже не заметят, можно ведь приехать с опозданием, сесть в последнем ряду.
Мне нужно быть там! Непременно.
Гоня машину по направлению к Колстеду, она пыталась представить, как будет жить без Хэмиша, не чувствуя рядом его уверенной силы, его надежного плеча. Можно, конечно, остаться другом семьи, приезжать иногда в гости в дом, где ее будут обнимать, а Хэмиш – протягивать ей руку. И где в один прекрасный день она встретит женщину, которую он представит как свою жену.
Нет, так нельзя. Думать об этом слишком больно. Все равно, что пилить себя тупой пилой. Даже хуже.
Бренда поставила машину подальше от церкви и пошла к входу, опираясь на новую палочку. Села на свободное место в последнем ряду в так называемом общем зале и стала смотреть представление. Не могла сдержать слез, когда крошечный «ангел» в розовом одеянии порхал по сцене, когда «старший пастух» четко и ясно произносил слова своей роли. Или когда сам пастор энергично аплодировал участникам спектакля. Потом она видела, как миссис Би одевала и уводила детей, спеша вовремя уложить их спать.
Выйдя из церкви, Бренда села в машину и уже хотела включить зажигание, чтобы прогреть мотор. Но не смогла.
В десять часов она вернулась в церковь и проплакала почти всю прекрасную, торжественную рождественскую службу. А когда прихожане разошлись, машинально двинулась к маленькой комнате, где Хэмиш обычно переодевался для службы, где держал свои облачения и молитвенники.
Он стоял у окна, глядя на снежинки, медленно падающие с неба в желтом свете фонарей. Стоял неподвижно, словно погруженный в тишину.
– Привет, – сказала Бренда.
– Входите, Бренда. – Голос его звучал мягко, он медленно повернулся к ней лицом. – Я знал, что вы здесь.
– Вы меня ждали?
Он кивнул. Бесконечная усталость была написана у него на лице. Бренда поклялась себе не плакать, но сейчас было трудно сдержаться, очень трудно.
– Я не могу остаться! – воскликнула она, готовая броситься прочь, пока слезы не брызнули фонтаном.
– Не спешите, – сказал он тихо, – я хочу вам кое-что сказать. Пожалуйста, присядьте.
– Завтра, – пробормотала она в отчаянии. – Сейчас мне пора ехать.
– Не спешите, – повторил Хэмиш. Он подошел к ней и сжал ее руки повыше локтей. – Мне так нужно поговорить с вами до того, как мы увидимся завтра. С глазу на глаз. Есть вещи, которые необходимо высказать. Внести ясность.
– Нет, – выдохнула она, закрыв лицо ладонями, – я не хочу ничего слышать. Я знаю, что не гожусь в жены. Не понимаю почему, но… я думаю, что наша дружба… Я не могу слушать то, что вы мне скажете.
Но Хэмиш все равно продолжал говорить:
– Вы единственная считаете, что не годитесь в жены.
– Что-о?
– Из вас выйдет прекрасная жена, – ласково сказал он. – Мужественная, любящая. Вы честный человек, и при этом творческий. Вы совершили чудеса с Энни и дали обеим девочкам то, чего они долго были лишены. – Он смущенно поморщился. – Я знаю, вы не захотите поселиться в крошечном городке с его провинциальной скукой. – Он помолчал, потом тихо спросил: – Вы дрожите. Отчего?
– Я не хочу ничего слышать, – простонала Бренда.
– Видимо, случилось то, чего вы боялись больше всего, – сказал Хэмиш с чуть заметной иронической улыбкой. – Я слишком сильно привязался к вам.
Он разжал ладони, сжимавшие ее руки.
– Я хочу, чтобы вы знали: я люблю вас, Бренда Джейн, очень люблю, всем сердцем и всей душой. Люблю той любовью, какую питает мужчина к женщине, с которой он хочет провести вместе всю жизнь. Не буду смущать вас, делая официальное предложение, – продолжал Хэмиш. – Но если вы отвечаете на мои чувства, если случилось чудо и вы меня полюбили, я хотел бы, чтобы вы стали моей женой.
Она молчала.
Молчала потому, что в голове у нее помутилось, а сердце то останавливалось, то принималось частить.
– Вы прекрасно приспособлены к семейной жизни, Бренда Джейн. – Какой-то миг Хэмиш изучал ее лицо, щеки, губы, глаза, волосы. – Вы прекрасны. И вы – мать по натуре.
Он с трудом сглотнул, потом приподнял ладонью ее подбородок.
– Вы та самая женщина, которую я хотел бы видеть матерью своих детей, – прошептал он. – Не только Эми и Энни, а и тех, что когда-нибудь появятся на свет Божий.
Снова она не ответила, и в его глазах появилась боль.
– Я вижу, вас смущают мои слова, но я должен был это сказать. Я надеялся…
Она попыталась ответить, но смогла только всхлипнуть, слезы хлынули из глаз.
– Не плачьте. Я ничего не прошу у вас и ни за что на свете не хотел бы вас обидеть.
Бренда помотала головой, не в силах вымолвить ни слова, потом прижалась к нему изо всех сил, вцепившись в рубашку.
– Хэмиш, Хэмиш…
Всю свою жизнь она за словом в карман не лезла, умела отбрить в случае надобности. Сейчас же, в самый главный момент ее жизни, не могла связать двух слов.
– Бренда!
Она только крепче в него вцепилась.
– Скажите же что-нибудь, – прошептал Хэмиш в отчаянии.
– А мои фотографии… Они все еще висят в вашей спальне?
– Последнее, что я вижу, засыпая, – это ваши снимки. И первое, что вижу, просыпаясь. Надеюсь, вы не заберете их?
– Конечно, заберу. Я тоже привыкла видеть их и утром, и вечером. Не хотелось бы отказываться от этой привычки.
– Тогда вам придется дать мне другие, взамен.
– Я так и сделаю, Хэмиш. Правда, дам вам взамен кое-что другое, то, что собиралась отдать давным-давно.
Она слегка отодвинулась, чтобы взглянуть ему в глаза, не выпуская из рук рубашку. Он получит больше, чем фото. Получит ее любовь.
– Не совсем понимаю вас, Бренда.
– Никогда раньше я не была влюблена и не знаю, как себя вести. Но мне хотелось бы подать заявление о приеме на должность, которую вы предлагаете. Вы сказали, что я могу ее занять, если захочу. Оказывается, это возможно, хотя у меня и не хватает квалификации.
Широко улыбаясь, Хэмиш прижал ее к себе.
– Дорогая моя, я как раз боюсь, что у вас слишком высокая квалификация. – После чего прошептал ей на ухо: – С Рождеством, любимая. Веселого тебе Рождества.
– Меня зовут Бренда Джейн, между прочим, – напомнила она. – Веселого Рождества тебе тоже.