Страница:
Различные грани темы, связанной с восприятием плодовых деревьев в народной культуре славянских народов, были затронуты и в ряде других исследований. В их числе работы о тотемах-деревьях,[47] о концепциях мирового древа в архаических текстах,[48] о смысловой и функциональной зависимости дерева от таких объектов, как «дом» и «храм»,[49] и др.[50]
Впервые садово-парковое искусство как объект эстетического осмысления было проанализировано в кандидатской диссертации Л. В. Молодкиной.[51] По сути, широкий круг задач, заявленных автором, сводится к достижению понимания основных компонентов идейно-смыслового наполнения образного строя этих комплексов. К ним Л. В. Молодкина относит: «1) многоавторство как синтетическое выражение разнообразных коллективных замыслов-проектов, придающих образному бытию многогранный характер и смысл. 2) длительное «накопление» временных пластов, «отпечатков» истории, личности и т. д., имеющих культурную ценность». Оценки художественно-эстетического феномена садово-паркового искусства, сделанные в названной диссертационной работе, представляют определенный интерес и могут быть применимы к конкретному историческому материалу.
Значительный вклад в изучение мифологемы сада внесли И. И. Свирида, Т. В. Цивьян, М. А. Корзо,[52] чьи работы хотя и не оперируют материалом, имеющим прямое отношение к древнерусскому садоводству, формируют четкое представление о семантике этого явления и традициях в различных культурах.
Тем не менее в разработке темы были достигнуты определенные результаты. Можно с известной долей уверенности утверждать, что из числа введенных в научный оборот источников выявлена основная часть свидетельств, так или иначе относящихся к русским средневековым садам.
Преимущественно это – летописи, приходно-расходные книги, записки иностранцев, различного рода чертежи (от первых городских карт до схематических планов отдельных местностей и усадеб), образцы зарубежной и русской видовой графики конца XVII – начала XVIII вв., иконописные, книжные и лубочные изображения, устное народное творчество и местные предания. Древнерусские сады стали объектом разнопланового исследования. Они изучались как часть бытовой истории, краеведения того или иного региона, как явление практического садоводства, с позиций ландшафтной архитектуры (этот подход в последние десятилетия занимает ведущие позиции в историографии темы), семантики, биологии, в русле которой обращают на себя внимание проблемы интродукции и некоторые др. Если иметь в виду приоритеты в изучении самих объектов, то здесь наибольший интерес специалистов вызывали монастырские, московские кремлевские и дворцовые загородные сады, что объясняется их значимостью и наличием соответствующих источников. Оценивая сами садовые насаждения в Древней Руси, исследователи чуть ли не в один голос подчеркивали их утилитарный характер вплоть до XVII столетия и отсутствие до этого времени регулярной их планировки. Как правило, только с середины XVII в. отмечается в работах появление декоративных садов, построенных на регулярной основе. Определяющую роль в становлении и развитии садоводства на Руси авторы отводят монастырям, а в период позднего Средневековья – дворцовым службам.
Не отрицая очевидных достижений в изучении русских средневековых садов, нельзя не отметить и ряд еще не решенных вопросов.
В их числе неустоявшаяся терминология, полное игнорирование сада как бытового явления и его народной семантики, отсутствие четкого представления о месте садовых насаждений в составе различного рода поселений и ансамблей, что определенным образом связано с характеристикой самих садов, и многие др.
Часть I
Истоки садоводства Древней Руси
Восприятие сада в народной культуре славян
Впервые садово-парковое искусство как объект эстетического осмысления было проанализировано в кандидатской диссертации Л. В. Молодкиной.[51] По сути, широкий круг задач, заявленных автором, сводится к достижению понимания основных компонентов идейно-смыслового наполнения образного строя этих комплексов. К ним Л. В. Молодкина относит: «1) многоавторство как синтетическое выражение разнообразных коллективных замыслов-проектов, придающих образному бытию многогранный характер и смысл. 2) длительное «накопление» временных пластов, «отпечатков» истории, личности и т. д., имеющих культурную ценность». Оценки художественно-эстетического феномена садово-паркового искусства, сделанные в названной диссертационной работе, представляют определенный интерес и могут быть применимы к конкретному историческому материалу.
Значительный вклад в изучение мифологемы сада внесли И. И. Свирида, Т. В. Цивьян, М. А. Корзо,[52] чьи работы хотя и не оперируют материалом, имеющим прямое отношение к древнерусскому садоводству, формируют четкое представление о семантике этого явления и традициях в различных культурах.
* * *
Как показал обзор основной литературы по истории русских средневековых садов, за более чем 160 лет, прошедших после выхода в свет первого очерка на эту тему, подготовленного И. М. Снегиревым (1842), было опубликовано сравнительно небольшое число работ. При этом после середины XIX столетия, со времен И. Е. Забелина, так и не появились специальные исследования, в которых отечественное средневековое садоводство рассматривалось бы как самостоятельное особое явление культуры. Как правило, ему уделялось весьма скромное внимание в обобщающих трудах либо, обычно в статьях, затрагивались лишь отдельные аспекты древнерусского садоводства.Тем не менее в разработке темы были достигнуты определенные результаты. Можно с известной долей уверенности утверждать, что из числа введенных в научный оборот источников выявлена основная часть свидетельств, так или иначе относящихся к русским средневековым садам.
Преимущественно это – летописи, приходно-расходные книги, записки иностранцев, различного рода чертежи (от первых городских карт до схематических планов отдельных местностей и усадеб), образцы зарубежной и русской видовой графики конца XVII – начала XVIII вв., иконописные, книжные и лубочные изображения, устное народное творчество и местные предания. Древнерусские сады стали объектом разнопланового исследования. Они изучались как часть бытовой истории, краеведения того или иного региона, как явление практического садоводства, с позиций ландшафтной архитектуры (этот подход в последние десятилетия занимает ведущие позиции в историографии темы), семантики, биологии, в русле которой обращают на себя внимание проблемы интродукции и некоторые др. Если иметь в виду приоритеты в изучении самих объектов, то здесь наибольший интерес специалистов вызывали монастырские, московские кремлевские и дворцовые загородные сады, что объясняется их значимостью и наличием соответствующих источников. Оценивая сами садовые насаждения в Древней Руси, исследователи чуть ли не в один голос подчеркивали их утилитарный характер вплоть до XVII столетия и отсутствие до этого времени регулярной их планировки. Как правило, только с середины XVII в. отмечается в работах появление декоративных садов, построенных на регулярной основе. Определяющую роль в становлении и развитии садоводства на Руси авторы отводят монастырям, а в период позднего Средневековья – дворцовым службам.
Не отрицая очевидных достижений в изучении русских средневековых садов, нельзя не отметить и ряд еще не решенных вопросов.
В их числе неустоявшаяся терминология, полное игнорирование сада как бытового явления и его народной семантики, отсутствие четкого представления о месте садовых насаждений в составе различного рода поселений и ансамблей, что определенным образом связано с характеристикой самих садов, и многие др.
* * *
В качестве первого принципиально важного шага, направленного на решение названных выше и некоторых прочих проблем, мы рассматриваем возможность проведения классификации русских средневековых садов. За этой попыткой следует видеть стремление выявить и оценить многообразие садовых насаждений, их функции, семантику, художественное своеобразие. При этом надо понимать, что средневековые сады как часть культуры были подвержены развитию и не представляли собой некоего застывшего, однажды созданного феномена. Поэтому освещение основных вех развития садов, насколько это возможно, также рассматривается нами в качестве одной из важнейших задач.
Часть I
Происхождение и основы понимания древнерусского сада
Истоки садоводства Древней Руси
Вопрос о происхождении древнерусских садов прямо или косвенно затрагивается едва ли не в каждой обобщающей работе по истории садов и парков.
Стало чуть ли не правилом начинать отсчет отечественного садоводства с XI–XII вв., а в качестве его предыстории рассматривать священные рощи и некоторые другие объекты языческого поклонения славян. Наиболее полно и последовательно эти наблюдения были обобщены в книге О. Б. Сокольской «История садово-паркового искусства», в которой автор представляет развернутую картину, вмещающую разнообразные древнейшие типы садово-паркового искусства, существовавшие еще в догосударственный период. В их число включаются сакральные сооружения на вершинах, священные рощи, пантеоны – ритуальные урочища, увеселительные рощи и «гульбища».[53] Такой расширительный подход к истории садов можно объяснить тем обстоятельством, что его сформировали специалисты по ландшафтной архитектуре, в круг внимания которых все эти объекты попадают в обязательном порядке. Вместе с тем нельзя не отметить принципиальных различий между освоенными человеком естественными, природными ландщафтами и культурными, к каковым и относятся садовые насаждения. Какой-либо зависимости садов от языческих урочищ не отмечено ни одним из авторов. Не убеждает в этом и версия И. М. Снегирева, связавшего происхождение садов («вертоградов») с именем римского бога Вертрумна, в сферу влияния которого попадали и плодовые деревья.[54]
Еще одна устойчивая, хотя и давно устаревшая точка зрения об истоках отечественного садоводства основывалась на провозглашении монахов-византийцев первыми на Руси садоводами. Сторонникам такой точки зрения мягко, но резонно возразил еще в конце XIX в. А. Э. Регель: «Забелин, Дубенский, Тонин и многие другие положительно утверждают, что греческие миссионеры, были в то же время и создателями русских садов. Это не совсем точно. уже до них каждый древний славянин, из мало-мальски зажиточных, имел свой «оград». но монастыри придавали садам несколько иное значение».[55]
В настоящее время исконное славянское происхождение садов уже почти ни у кого не вызывает сомнений. Основу хозяйства славян составляло земледелие. С давних времен культивировались и фруктовые деревья, такие как яблони, сливы, груши, черешни и вишни.[56]
Конечно, территория Восточной Европы включает в себя различные природно-климатические зоны с отнюдь не одинаковыми условиями для произрастания разнообразных видов растений. И хотя большую часть этих площадей занимали леса и лишь на юге Русской равнины преобладали черноземы, лоскутные вкрапления плодородных почв позволяли чуть ли не повсеместно, хотя и с разным успехом, заниматься садоводством. На всем освоенном славянами пространстве Восточной Европы высаживались яблони, а «северная граница разведения вишни доходила до Новгорода».[57]
Согласно данным Новгородской археологической экспедиции, еще на заре русской государственности, в X в., новгородцы выращивали яблони. При раскопках находили не только семечки, но и сами яблоки. Правда, эти плоды были очень мелкими (2,5 X 3,0 см) и справедливо были отнесены археологами к плодам лесной яблони. Однако горожанам были доступны и крупные, т. е. культивированные яблоки, о которых напоминает местный летописец, сравнивая выпавший в 1157 г. град с «большими яблоками». Предполагается и широкое распространение на территории Новгорода вишни, поскольку в древнейших слоях археологи находили тысячи ее косточек. Причем, как считают специалисты-биологи, последние «имеют большое морфологическое сходство с косточками современного сорта владимирской вишни». Также есть определенные основания считать, что в этих краях произрастали и сливы, косточки которой были открыты в слоях XI столетия.[58]
Признавая приоритет славян в становлении отечественного садоводства, нельзя отрицать и важной роли византийцев во внедрении новых видов садов на Руси. Если сугубо хозяйственное назначение фруктовых садов, насаждаемых в догосударственный период, не вызывает сомнений, то сады, утвердившиеся на русских землях после принятия христианства, уже несли в себе иной смысл и, можно предположить, свое особое визуальное выражение.
Есть некоторые данные, указывающие на роль Византии как проводника античной культуры на Русь, включая элементы обустройства садов. Возможно, к ним имеет отношение информация об установке князем Владимиром около церкви Богоматери (Десятинной) доставленных из Корсуни античных статуй – «два капища (здесь скульптура. – В. Ч.) и 4 кони медяны».[59] Отметим, что Десятинная церковь была окружена четырьмя каменными дворцовыми зданиями и композиционно составляла с ними единый ансамбль.[60] Таким образом, античные статуи были частью дворцового комплекса. Только на первый взгляд можно подумать, что изваяния появились у Десятинной церкви по случайному стечению обстоятельств. Однако, если иметь в виду, что и в Константинополе поблизости от Софийского собора и Большого дворца, где издавна устраивались сады,[61] на здании ипподрома или рядом с ним стояло четыре бронзовых коня (должно быть, квадрига), предположительно работы Лисиппа (цв. ил. 1 – здесь и далее на вклейке), вывезенные из Олимпии (с 1204 г. находятся в Венеции), и другие изваяния, то в этом действии князя Владимира приходится видеть вполне определенный умысел. Следование образцу было непреложным правилом средневекового творчества. Учитывая данное условие, можно предположить в самых общих чертах характер расположения скульптур и их аранжировку, осуществленную еще в русле античных традиций. Они размещались не на пустом месте, а органично взаимодействовали с окружающей их дворцовой архитектурой и садовыми насаждениями. Статуи вписывались в архитектурный ансамбль и подчинялись строго симметричному построению. Как правило, в таких случаях предусматривался и своего рода принудительный маршрут – главная аллея,[62] которая здесь, в Киеве, могла вести из дворца в храм. Примечательно, что и в Константинополе, по свидетельству анонимного русского автора начала XIV в., скульптуры также были организованы в аллею, расположенную между главным дворцом императора Константина и южными вратами Софии. На это косвенно указывает и древнерусский паломник, давший пояснения по поводу характера расположения скульптур: с одной стороны им фиксируется нахождение конной статуи Юстиниана, а с другой – «3 цари поганыи».[63] В результате скульптуры и окружавший их сад должны были открываться зрителю в процессе движения. При этом скульптуры наполняли окружающее пространство мифологическими образами, близкими к языческому мировосприятию.
Через Византию на Русь попадали не только некоторые элементы культуры античного садоводства, но и основы как христианского, прежде всего монастырского, так и приусадебного светского садов. Основание и обустройство монастырей в столице и других центрах Киевской Руси зачастую предусматривало и создание садов. Так, согласно одной из версий утраченного впоследствии Жития Антония Печерского, по возвращении святого в Киев в 1051 г. из одного из афонских монастырей он разбил поблизости от пещер «яблонный сад».[64] Посадка последнего совпадает по времени с учреждением этой авторитетнейшей обители. Несомненно, под влиянием христианства на Руси появились многочисленные поселения и даже усадьбы, именовавшиеся Раями.[65] Известно, например, что Раем называлась и усадьба Юрия Долгорукого, находившаяся на противоположном от Детинца берегу Днепра.[66] Появление таких топонимов следует признать свидетельством усвоения русским обществом новых, христианских ценностей, в том числе и тех, которые оказали влияние на принципы организации и восприятия сада.
Только влиянием Византии можно объяснить возведение на Руси еще с X в. каменных жилых зданий, предназначенных главным образом для самой знатной части русского общества. Строительство «каменных теремов», которое осуществлялось не только в Киеве, где одних обнаруженных построек X–XII вв. такого рода насчитывается около десяти, но и в других городах – Переяславле-Хмельницком, Чернигове, Смоленске, Полоцке, Гродно, Звенигороде (Южном), Перемышле и Боголюбове.[67] Устойчивый интерес, возникший у русской правящей верхушки к каменным гражданским сооружениям, дает основания предположить, что на некоторых из них могли быть обустроены верховые сады, подобные тем, которые украшали в то время дома византийской знати. То, что на Руси были известны верховые сады, подтверждает Изборник Святослава 1076 г., где упоминаются и «садове весяции», т. е. верховые сады.[68]
Возможно, в некоторых самых крупных русских городах учитывались правила византийского градостроительства. Речь идет о так называемом «Законе градском», входящем в Кормчие книги, где регулировался порядок строительства и содержания городов, в том числе рекомендации по посадке деревьев в их границах. Например, в одном из пунктов Закона градского рекомендуется сажать деревья на расстоянии от девяти до пяти стоп от чужой границы, с тем чтобы не затенять соседних домов и не перекрывать открывавшихся перспектив.[69] По мнению некоторых специалистов, «русскую традицию размещения садов в городе можно рассматривать как развитие греко-византийской».[70]
Итак, оценивая истоки русского средневекового садоводства, нельзя не принять во внимание следующие обстоятельства:
Многовековой опыт культивирования определенных плодовых деревьев и кустарников, произраставших на территории Восточной Европы, и те особенности их восприятия, которые укоренились в народной бытовой традиции на многие столетия.
Появление новых видов садов в период становления государства и освоения христианства (прежде всего монастырских и светских городских, «красных»), каждый из которых был отмечен особым своеобразием, а их семантика восходила к общему пониманию райского сада, зафиксированному в Священном Писании.
Стало чуть ли не правилом начинать отсчет отечественного садоводства с XI–XII вв., а в качестве его предыстории рассматривать священные рощи и некоторые другие объекты языческого поклонения славян. Наиболее полно и последовательно эти наблюдения были обобщены в книге О. Б. Сокольской «История садово-паркового искусства», в которой автор представляет развернутую картину, вмещающую разнообразные древнейшие типы садово-паркового искусства, существовавшие еще в догосударственный период. В их число включаются сакральные сооружения на вершинах, священные рощи, пантеоны – ритуальные урочища, увеселительные рощи и «гульбища».[53] Такой расширительный подход к истории садов можно объяснить тем обстоятельством, что его сформировали специалисты по ландшафтной архитектуре, в круг внимания которых все эти объекты попадают в обязательном порядке. Вместе с тем нельзя не отметить принципиальных различий между освоенными человеком естественными, природными ландщафтами и культурными, к каковым и относятся садовые насаждения. Какой-либо зависимости садов от языческих урочищ не отмечено ни одним из авторов. Не убеждает в этом и версия И. М. Снегирева, связавшего происхождение садов («вертоградов») с именем римского бога Вертрумна, в сферу влияния которого попадали и плодовые деревья.[54]
Еще одна устойчивая, хотя и давно устаревшая точка зрения об истоках отечественного садоводства основывалась на провозглашении монахов-византийцев первыми на Руси садоводами. Сторонникам такой точки зрения мягко, но резонно возразил еще в конце XIX в. А. Э. Регель: «Забелин, Дубенский, Тонин и многие другие положительно утверждают, что греческие миссионеры, были в то же время и создателями русских садов. Это не совсем точно. уже до них каждый древний славянин, из мало-мальски зажиточных, имел свой «оград». но монастыри придавали садам несколько иное значение».[55]
В настоящее время исконное славянское происхождение садов уже почти ни у кого не вызывает сомнений. Основу хозяйства славян составляло земледелие. С давних времен культивировались и фруктовые деревья, такие как яблони, сливы, груши, черешни и вишни.[56]
Конечно, территория Восточной Европы включает в себя различные природно-климатические зоны с отнюдь не одинаковыми условиями для произрастания разнообразных видов растений. И хотя большую часть этих площадей занимали леса и лишь на юге Русской равнины преобладали черноземы, лоскутные вкрапления плодородных почв позволяли чуть ли не повсеместно, хотя и с разным успехом, заниматься садоводством. На всем освоенном славянами пространстве Восточной Европы высаживались яблони, а «северная граница разведения вишни доходила до Новгорода».[57]
Согласно данным Новгородской археологической экспедиции, еще на заре русской государственности, в X в., новгородцы выращивали яблони. При раскопках находили не только семечки, но и сами яблоки. Правда, эти плоды были очень мелкими (2,5 X 3,0 см) и справедливо были отнесены археологами к плодам лесной яблони. Однако горожанам были доступны и крупные, т. е. культивированные яблоки, о которых напоминает местный летописец, сравнивая выпавший в 1157 г. град с «большими яблоками». Предполагается и широкое распространение на территории Новгорода вишни, поскольку в древнейших слоях археологи находили тысячи ее косточек. Причем, как считают специалисты-биологи, последние «имеют большое морфологическое сходство с косточками современного сорта владимирской вишни». Также есть определенные основания считать, что в этих краях произрастали и сливы, косточки которой были открыты в слоях XI столетия.[58]
Признавая приоритет славян в становлении отечественного садоводства, нельзя отрицать и важной роли византийцев во внедрении новых видов садов на Руси. Если сугубо хозяйственное назначение фруктовых садов, насаждаемых в догосударственный период, не вызывает сомнений, то сады, утвердившиеся на русских землях после принятия христианства, уже несли в себе иной смысл и, можно предположить, свое особое визуальное выражение.
Есть некоторые данные, указывающие на роль Византии как проводника античной культуры на Русь, включая элементы обустройства садов. Возможно, к ним имеет отношение информация об установке князем Владимиром около церкви Богоматери (Десятинной) доставленных из Корсуни античных статуй – «два капища (здесь скульптура. – В. Ч.) и 4 кони медяны».[59] Отметим, что Десятинная церковь была окружена четырьмя каменными дворцовыми зданиями и композиционно составляла с ними единый ансамбль.[60] Таким образом, античные статуи были частью дворцового комплекса. Только на первый взгляд можно подумать, что изваяния появились у Десятинной церкви по случайному стечению обстоятельств. Однако, если иметь в виду, что и в Константинополе поблизости от Софийского собора и Большого дворца, где издавна устраивались сады,[61] на здании ипподрома или рядом с ним стояло четыре бронзовых коня (должно быть, квадрига), предположительно работы Лисиппа (цв. ил. 1 – здесь и далее на вклейке), вывезенные из Олимпии (с 1204 г. находятся в Венеции), и другие изваяния, то в этом действии князя Владимира приходится видеть вполне определенный умысел. Следование образцу было непреложным правилом средневекового творчества. Учитывая данное условие, можно предположить в самых общих чертах характер расположения скульптур и их аранжировку, осуществленную еще в русле античных традиций. Они размещались не на пустом месте, а органично взаимодействовали с окружающей их дворцовой архитектурой и садовыми насаждениями. Статуи вписывались в архитектурный ансамбль и подчинялись строго симметричному построению. Как правило, в таких случаях предусматривался и своего рода принудительный маршрут – главная аллея,[62] которая здесь, в Киеве, могла вести из дворца в храм. Примечательно, что и в Константинополе, по свидетельству анонимного русского автора начала XIV в., скульптуры также были организованы в аллею, расположенную между главным дворцом императора Константина и южными вратами Софии. На это косвенно указывает и древнерусский паломник, давший пояснения по поводу характера расположения скульптур: с одной стороны им фиксируется нахождение конной статуи Юстиниана, а с другой – «3 цари поганыи».[63] В результате скульптуры и окружавший их сад должны были открываться зрителю в процессе движения. При этом скульптуры наполняли окружающее пространство мифологическими образами, близкими к языческому мировосприятию.
Через Византию на Русь попадали не только некоторые элементы культуры античного садоводства, но и основы как христианского, прежде всего монастырского, так и приусадебного светского садов. Основание и обустройство монастырей в столице и других центрах Киевской Руси зачастую предусматривало и создание садов. Так, согласно одной из версий утраченного впоследствии Жития Антония Печерского, по возвращении святого в Киев в 1051 г. из одного из афонских монастырей он разбил поблизости от пещер «яблонный сад».[64] Посадка последнего совпадает по времени с учреждением этой авторитетнейшей обители. Несомненно, под влиянием христианства на Руси появились многочисленные поселения и даже усадьбы, именовавшиеся Раями.[65] Известно, например, что Раем называлась и усадьба Юрия Долгорукого, находившаяся на противоположном от Детинца берегу Днепра.[66] Появление таких топонимов следует признать свидетельством усвоения русским обществом новых, христианских ценностей, в том числе и тех, которые оказали влияние на принципы организации и восприятия сада.
Только влиянием Византии можно объяснить возведение на Руси еще с X в. каменных жилых зданий, предназначенных главным образом для самой знатной части русского общества. Строительство «каменных теремов», которое осуществлялось не только в Киеве, где одних обнаруженных построек X–XII вв. такого рода насчитывается около десяти, но и в других городах – Переяславле-Хмельницком, Чернигове, Смоленске, Полоцке, Гродно, Звенигороде (Южном), Перемышле и Боголюбове.[67] Устойчивый интерес, возникший у русской правящей верхушки к каменным гражданским сооружениям, дает основания предположить, что на некоторых из них могли быть обустроены верховые сады, подобные тем, которые украшали в то время дома византийской знати. То, что на Руси были известны верховые сады, подтверждает Изборник Святослава 1076 г., где упоминаются и «садове весяции», т. е. верховые сады.[68]
Возможно, в некоторых самых крупных русских городах учитывались правила византийского градостроительства. Речь идет о так называемом «Законе градском», входящем в Кормчие книги, где регулировался порядок строительства и содержания городов, в том числе рекомендации по посадке деревьев в их границах. Например, в одном из пунктов Закона градского рекомендуется сажать деревья на расстоянии от девяти до пяти стоп от чужой границы, с тем чтобы не затенять соседних домов и не перекрывать открывавшихся перспектив.[69] По мнению некоторых специалистов, «русскую традицию размещения садов в городе можно рассматривать как развитие греко-византийской».[70]
Итак, оценивая истоки русского средневекового садоводства, нельзя не принять во внимание следующие обстоятельства:
Многовековой опыт культивирования определенных плодовых деревьев и кустарников, произраставших на территории Восточной Европы, и те особенности их восприятия, которые укоренились в народной бытовой традиции на многие столетия.
Появление новых видов садов в период становления государства и освоения христианства (прежде всего монастырских и светских городских, «красных»), каждый из которых был отмечен особым своеобразием, а их семантика восходила к общему пониманию райского сада, зафиксированному в Священном Писании.
Восприятие сада в народной культуре славян
Почитание деревьев сложилось еще в дохристианскую эпоху, отдельные элементы которого сохранялись в бытовой среде вплоть до начала XX столетия. Особое отношение к дереву определялось широким кругом качеств, которыми оно наделялось.
Прежде всего оно являлось воплощением мироздания – «Мировое древо». Дерево (а значит, и сад в целом), согласно традиционным народным представлениям, повторяет структуру Вселенной и обозначает три ее уровня: «верхний (небесный, райский), земной (реальный, принадлежащий человеку) и нижний (подземный, принадлежащий миру мертвых)».[71] Одновременно оно как бы маркирует центр мира, его сакральную сердцевину.
С этой функциональной ролью дерева (кстати, любого, не только плодового) связана его способность к постоянному обновлению, длительной жизни и плодоношению («древо жизни»). Именно поэтому оно почитается как центр родового коллектива, женское божество, воспроизводящее жизнь и последовательно повторяющее все ее стадии.[72]
Два отмеченных выше аспекта, характеризующие статус дерева, во многом объясняют его место в окружающем мире и ассоциативную связь с различными значимыми объектами и жизненными ситуациями. Подобно тому как сама Вселенная воспринималась «большим домом», такое же значение имело и само дерево.
В традициях многих народов, в том числе славянских, в самой конструкции четырехугольного жилища воплощается идея о ключевом значении священных деревьев. Так, в нем четко выделяется сакральный центр в виде основного опорного столба, обозначающего мировое дерево, поддерживающее небо – крышу Вселенной – точно так же, как опора держит крышу дома. Вокруг «мирового столба», как у «мирового древа», разыгрывался, в частности, один из обрядов белорусской народной свадьбы, получивший название «столбового обряда», который реализовывал стандартный мифологический сценарий: жертвоприношение, заклинание, символическое путешествие по столбу.[73] В доме значение «мирового древа» переходило и на матицу – основную несущую балку деревянного перекрытия. После ее установки в красном углу избы закреплялась зеленая ветка или деревце, а один из плотников, сидя на бревне, разбрасывал по сторонам зерна пшеницы и хмель, что расценивалось как пожелание богатства и плодородия.[74]
«Четырем сторонам света соответствуют четыре священных дерева. с четырьмя божествами – хранителями сторон света».[75] Они обозначали границы воображаемого дома-сада. Примечательно, что таким образом значение эквивалента священного дерева переносилось на сам дом. О таком понимании значения дерева в составе жилища напоминает строительный обряд, зафиксированный этнографами в различных областях России. Согласно этому обряду, в процессе строительства в центре будущей избы ставили небольшое деревце.[76] Об особой роли дерева в структурной организации жилища свидетельствуют и соответствующие сюжеты в вышивках рушников, росписях прялок и некоторых других изделиях, где отчетливо видно, как из крыши домика прорастает верхушка дерева.[77] Образ древа жизни рассматривался как оберег, защищающий обладателя данного предмета от всяческих невзгод (цв. ил. 2).
Как справедливо отмечал Л. Я. Штернберг, в некоторых природных зонах «деревья были жилищем человека, плоды были его первой пищей и совершенно естественно, что с самых ранних времен. должно было установиться особенно интимное отношение его к деревьям. Это исключительное существо, которое давало ему кров, кормило его, укрывало от хищных зверей, защищало от дождя, от палящего солнца, было для него чем-то таинственным, и он пытался его разгадать».[78] Это объясняет, почему дерево воспринималось не только как своеобразная модель мироздания, но и как «древо жизни» (т. е. поддерживающее ее), живое существо. С ним человек соотносил свой жизненный цикл: рождение, судьбу, бытовые ситуации, смерть, возвращение к жизни. Точно так же и самому дереву приписывалась способность, пройдя жизненный круг, возрождаться вновь: «Дерево порождает огонь, огонь – землю, земля – металл, металл – воду, а вода – дерево».[79]
Особую близость к человеку проявляет, согласно народным представлениям, прежде всего плодовое дерево, олицетворяющее средоточие плодоносящих сил. Его связь с человеком обозначена в целом ряде позиций: «Дерево – двойник человека, разделяющий его судьбу; дерево – вместилище его души; дерево – тотем; дерево – местопребывание духа; дерево – фетиш.».[80] В силу того что дерево мыслится живым, различные стадии его бытия рассматриваются сквозь призму обычаев и обрядов календарного и жизненного циклов.
Сад как живой организм органично вписывался в те же обстоятельства, в которых находился сам человек. Однако если сад непосредственно подчинялся природным ритмам, то его хозяин находился в зависимом положении от состояния принадлежащих ему плодовых деревьев. Например, поздно зацветший сад, равно как вывороченная с корнем яблоня, воспринимались знаками преждевременной смерти хозяина. Точно так же предсказывало крупные неприятности вторичное цветение плодовых деревьев, предвещая мор, голодную и холодную зиму. Только после смерти хозяев было принято вырубать принадлежавший им сад.[81]
Прежде всего оно являлось воплощением мироздания – «Мировое древо». Дерево (а значит, и сад в целом), согласно традиционным народным представлениям, повторяет структуру Вселенной и обозначает три ее уровня: «верхний (небесный, райский), земной (реальный, принадлежащий человеку) и нижний (подземный, принадлежащий миру мертвых)».[71] Одновременно оно как бы маркирует центр мира, его сакральную сердцевину.
С этой функциональной ролью дерева (кстати, любого, не только плодового) связана его способность к постоянному обновлению, длительной жизни и плодоношению («древо жизни»). Именно поэтому оно почитается как центр родового коллектива, женское божество, воспроизводящее жизнь и последовательно повторяющее все ее стадии.[72]
Два отмеченных выше аспекта, характеризующие статус дерева, во многом объясняют его место в окружающем мире и ассоциативную связь с различными значимыми объектами и жизненными ситуациями. Подобно тому как сама Вселенная воспринималась «большим домом», такое же значение имело и само дерево.
В традициях многих народов, в том числе славянских, в самой конструкции четырехугольного жилища воплощается идея о ключевом значении священных деревьев. Так, в нем четко выделяется сакральный центр в виде основного опорного столба, обозначающего мировое дерево, поддерживающее небо – крышу Вселенной – точно так же, как опора держит крышу дома. Вокруг «мирового столба», как у «мирового древа», разыгрывался, в частности, один из обрядов белорусской народной свадьбы, получивший название «столбового обряда», который реализовывал стандартный мифологический сценарий: жертвоприношение, заклинание, символическое путешествие по столбу.[73] В доме значение «мирового древа» переходило и на матицу – основную несущую балку деревянного перекрытия. После ее установки в красном углу избы закреплялась зеленая ветка или деревце, а один из плотников, сидя на бревне, разбрасывал по сторонам зерна пшеницы и хмель, что расценивалось как пожелание богатства и плодородия.[74]
«Четырем сторонам света соответствуют четыре священных дерева. с четырьмя божествами – хранителями сторон света».[75] Они обозначали границы воображаемого дома-сада. Примечательно, что таким образом значение эквивалента священного дерева переносилось на сам дом. О таком понимании значения дерева в составе жилища напоминает строительный обряд, зафиксированный этнографами в различных областях России. Согласно этому обряду, в процессе строительства в центре будущей избы ставили небольшое деревце.[76] Об особой роли дерева в структурной организации жилища свидетельствуют и соответствующие сюжеты в вышивках рушников, росписях прялок и некоторых других изделиях, где отчетливо видно, как из крыши домика прорастает верхушка дерева.[77] Образ древа жизни рассматривался как оберег, защищающий обладателя данного предмета от всяческих невзгод (цв. ил. 2).
Как справедливо отмечал Л. Я. Штернберг, в некоторых природных зонах «деревья были жилищем человека, плоды были его первой пищей и совершенно естественно, что с самых ранних времен. должно было установиться особенно интимное отношение его к деревьям. Это исключительное существо, которое давало ему кров, кормило его, укрывало от хищных зверей, защищало от дождя, от палящего солнца, было для него чем-то таинственным, и он пытался его разгадать».[78] Это объясняет, почему дерево воспринималось не только как своеобразная модель мироздания, но и как «древо жизни» (т. е. поддерживающее ее), живое существо. С ним человек соотносил свой жизненный цикл: рождение, судьбу, бытовые ситуации, смерть, возвращение к жизни. Точно так же и самому дереву приписывалась способность, пройдя жизненный круг, возрождаться вновь: «Дерево порождает огонь, огонь – землю, земля – металл, металл – воду, а вода – дерево».[79]
Особую близость к человеку проявляет, согласно народным представлениям, прежде всего плодовое дерево, олицетворяющее средоточие плодоносящих сил. Его связь с человеком обозначена в целом ряде позиций: «Дерево – двойник человека, разделяющий его судьбу; дерево – вместилище его души; дерево – тотем; дерево – местопребывание духа; дерево – фетиш.».[80] В силу того что дерево мыслится живым, различные стадии его бытия рассматриваются сквозь призму обычаев и обрядов календарного и жизненного циклов.
Сад как живой организм органично вписывался в те же обстоятельства, в которых находился сам человек. Однако если сад непосредственно подчинялся природным ритмам, то его хозяин находился в зависимом положении от состояния принадлежащих ему плодовых деревьев. Например, поздно зацветший сад, равно как вывороченная с корнем яблоня, воспринимались знаками преждевременной смерти хозяина. Точно так же предсказывало крупные неприятности вторичное цветение плодовых деревьев, предвещая мор, голодную и холодную зиму. Только после смерти хозяев было принято вырубать принадлежавший им сад.[81]