Валентина Алексеева. Любовь внарезку

   Но в тяжелом, сковавшем под утро сне к Ники впервые пришел не отец, а ее вчерашний пассажир, Дидков. Он взял ее за руку и повел в Останкино, в студию записи телепередачи «Найти человека». Проинструктировал, как себя вести, что говорить, что показывать. Когда телеоператор навел на нее камеру, сказала, держа перед собой портрет отца: «Ищу отца Волкова Николая Николаевича. Исчез в 1987 году. Глаза голубые, волосы светлые, нос прямой, родинка над…» – все, как учил Дидков.
   И вдруг, совсем не по инструкции, заплакала: «Папочка, миленький, приходи! Я тебя очень люблю. Мы с бабушкой ждем тебя…»
   Проснулась как от удара. Щеки – мокрые от слез, сердце бешено колотится. «О-ох, – выдохнула Ники, – вот так сон!»
   В тусклом свете зимнего утра на нее опять смотрел отец. С висящей над изголовьем семейной фотографии. И мать. Между ними – двенадцатилетняя дочь Николь. Дружная, счастливая троица – ни намека на скорую трагедию…
   На другом снимке отец один, за письменным столом. Мать подгадала момент, когда ее муж ничего не замечал вокруг. Глаза опущены вниз, сосредоточены на чертежах. Темные брови сдвинуты, между ними – глубокая складка. Главный инженер номерного завода – почтового ящика, за работой. В темном пиджаке и белой рубашке. Педант, даже дома не давал себе расслабляться.
   Не вылезая из-под одеяла, Ники дотянулась до фамильного альбома на ночном столике, стала перелистывать страницы. Фото – как короткий вздох, мгновенная вспышка памяти. Глянул, перевернул страницу и – другой вздох, другая жизнь…
   Быстро пробежала взглядом семейную хронику, пожелтевшие снимки бабушки Ули и деда. От ЗАГСа и роддома до кладбища с гробом сорокалетнего главы семейства. Через пару страниц – другой ЗАГС и другой роддом, где белый сверток с новорожденной дочкой держит уже мама Катя. А отец, смущенно улыбаясь, открывает для жены и ребенка дверку «Москвича», предтечи сегодняшних «Жигулей».
   Серия фотографий маленькой Николь. Первые шаги, первый зуб, первый раз в первый класс. Свою дочь родители снимали при каждом удобном и неудобном случае, даже когда она сидит на горшке, под яблоней на даче. Особенно нравился ей снимок, где отец стаскивает непослушную двухлетнюю дочь с держащейся на одной петле калитки, она тайком на ней каталась. Доволен, что успел вовремя: улыбается широкой, открытой улыбкой. «Шустрой девицей я была», – усмехнулась Ники, глядя на опасную калитку.
   Дальше – настоящая фотохроника спортивно-культурного развития дочери.
   Вот Ники плещется в лягушатнике. В детстве она панически боялась водных пространств. Перепуганную дочь отец бросил в середину бассейна, приговаривая: «Нельзя научиться плавать в бассейне без воды». Страх вскоре прошел, плавать научилась.
   Вот – классический шпагат «гуттаперчевой девочки» в кружке при цирковом училище.
   Музыкальная школа. Ники в хитоне античной богини едва видна за огромной арфой – за любимым инструментом древних богов. Родители берегли ее ладошки: ни посуду помыть, ни нож в руки взять: для будущей арфистки руки – это профессия.
   Шахматы, карате, школа бального танца, изостудия – столько всяких студий, кружков и школ! Всего понемногу для общего развития. Родители торопились впихнуть в нее как можно больше разных умений и навыков. Словно что-то предчувствовали…
   Между страницами вложен пожелтевший листок с первым литературным опусом пятилетней Николь. На уроках письма в детском саду задали сочинение: «Какая моя мама». Для зрительной поддержки, помнится, выставили целую портретную галерею из модных журналов: женщин разных мастей и возрастов. Ники с трудом разбирала свои первые каракули без намека на грамотность и знаки препинания: «Эти женщини очень пахожи на маму Катю но ани отличацца волосами и страстна (страшные, что ли? – споткнулась Ники) но мама Катя не страстна вот какая она на самам деле моя мама».
   А она, Ники-Николь? Она так счастлива! И всего через несколько лет – больница, тревожное ожидание и пустая коляска в холле.
   А чуть позже – бесконечные поиски, канавы, подворотни, разочарования…
   Первый луч крался по стене, робко высвечивая любимые лица на фотографиях. И нелюбимые английские экзерсайсы, старательно развешенные по всей комнате бабушкой Улей. «Рано встать, рано лечь – можешь в жизни преуспеть», «Понять – значит простить» и прочая мудрая чепуха, собранная и воспроизведенная заботливой рукой бывшей учительницы. На английском, конечно. «До чего же скучно жить не своим умом!» – вздохнула Ники и тут же наткнулась взглядом на другой плакат, словно специально припасенный для этого случая: «Only fools, только дураки учатся на своих ошибках. Умные учатся на ошибках других». Ульяна Ильинична хорошо знала свою внучку. Вчерашний эпизод с симпатичным пассажиром тому свидетельство.
   От себя лично Ники добавила бы еще одну мудрость: проснулась – тут же вставай!
   Но так не хочется покидать теплую постель, расставаться с дорогими воспоминаниями. Не так уж часто удается всласть надышаться воздухом родных стен, впитавшими энергию ушедших. Ники прямо кожей ощущала отдаваемое ими тепло. Чувствовала родные запахи, звуки. Эти стены помнят дыхание отца и матери. В них – память ее родителей, родителей их родителей.
   Неужели со всем этим придется расстаться? Нет, нет, ни за что!
   Впрочем, почему нет? Вышвырнут за невыплаченный пай, как пить дать! Еще и пинка в зад дадут в качестве привета от нового владельца-толстосума, который заплатит по тройной рыночной стоимости. Дом-то хоть и ведомственный, возведенный в свое время стараниями отца, но сейчас это всем до лампочки. В престижном районе, рядом с центром, претендентов – хоть отбавляй, в домоуправлении ей на это намекали.
   «Нет, не допущу! – пообещала Ники, вскакивая с постели. – А посему – работать, работать и еще раз работать! Деньги сами в карман не сыплются».
   И все же снова уступила непрошеной лирике: подошла к стоящей в углу старой арфе, расчехлила, провела ладонью по пыльным дощечкам рамы, почувствовала их тепло. Интересно, где росло это дерево?
   А пальцы, помнят ли они? Сделала несколько щипков. Звук вышел плотный, трагический. Но довольно тусклый. Рука отяжелела, словно поднимала стопудовые штанги. Родители берегли ее ладошки, даже посуду мыть запрещали. Крутить баранку уж точно не позволили бы…
   Немного повзрослев, Ники стала мечтать о единой композиции: музыки и света. О соединении двух миров, двух зависимых сфер. Придумывала разные световые эффекты, чтобы создать ощущение выпуклости, гармонии, счастья. Однако после смерти родных ни о гармонии, ни о счастье уже не мечталось.
   Дверь осторожно скрипнула, впустив пряные запахи кухни и тонко вплетенный в них хвойно-апельсиновый аромат новогодней елки. А вместе с ними и бабушку Улю, с ее английским приветствием:
   – Good morning, honey. Breakfast is ready. Кушать подано, дорогая.
   Последнюю фразу Ульяна Ильинична принесла из своего туманного детства. Так, кажется, приглашала к столу ее бабушка.
   – Что за архаизм! – возмущалась поначалу Ники.
   Поняв, что тени ушедших предков бабушку Улю все равно не оставят, смирилась.
   Стоя на кухне перед нетронутым жульеном, Ники прихлебывала горячий кофе и одновременно сушила мокрые после душа волосы: в одной руке – фен, в другой – кофейная чашка.
   – Хоть бы села, – проворчала Ульяна Ильинична. – Все на ходу, все бегом!
   – Это – правда: вся жизнь в движении, вся жизнь – в пути. Здорово, да?
   – Чего уж тут здорового? Загоняла себя из-за лишней копейки.
   – Это – неправда. Лишними деньги не бывают.
   Ники уже спешила к выходу, натягивая по пути свою водительскую кожанку.
   – Ох, джинсы постирать не успела, – сокрушалась бабушка. – Сколько же ты будешь в парня рядиться? – глядя вслед удаляющейся куртке и пробензиненным джинсам, проворчала бабушка.
   – Столько, сколько надо. Так удобнее. А то пристают всякие там…
   Не просто пристают, а требуют. В память врезался один эпизод. Прошлым летом Ники пыталась найти приличную работу. В смысле – хорошо оплачиваемую. И чтобы – для души.
   Но вскоре выяснила, что одно исключает другое.
   В куче газет, которыми она себя обложила, нашлось лишь одно подходящее объявление. Набирались девушки от двенадцати до двадцати в танцевально-концертную группу. После краткого курса обучения обещались концерты, гастроли и солидные гонорары.
   Как раз то, что нужно! И главное – Ники подойдет им. С ее музыкальным образованием и цирковым училищем – готовая актриса, просто клад.
   Но художественный руководитель группы решил иначе и клад искал в другом месте.
   – Остался последний тест, – сообщил он Ники, пригласив ее в свой кабинет.
   – Какой? – удивилась Ники, которая уже прошла все три тура.
   Он показал ей, какой именно. Вернее, хотел показать – Ники вовремя вырвалась. Каратистка же!
   – Ничего, – не стал удерживать худрук. – Сама ко мне придешь!
   – Не приду!
   Руководитель ухмыльнулся:
   – Придешь, куда денешься! Все приходят.
   – Я не такая, как все.
   – Ах, ты особая?! А что в тебе такого особого? Разве она у тебя квадратная?
   Машина хороша тем, что руки тут не больно-то распустишь. Если пассажир начнет приставать, то может оказаться в кювете.
   Мужской костюм к тому же не так настораживает пассажиров. Поначалу, когда Ники еще не рядилась в парня, один мужик сказал: «Женщина за рулем – что обезьяна с гранатой. Я видел, как ты на ходу красишь ресницы». И не захотел воспользоваться ее автомобилем.
   Подумаешь – ресницы. Она и начес могла на ходу сделать. Правда, пассажиры отказываются ценить это ее искусство.
   Вернулась Ники под утро. Ульяна Ильинична сидела на кухне, зябко кутаясь в плед. По всей квартире, забивая мандариновый аромат, витал терпкий запах валерьянки. В опухших глазах бабушки Ники не увидела ни укора, ни удивления. В них читалась – о Господи! – тихая радость: мол, спасибо, что жива.
   – Понимаешь, бабуль, пришлось ждать техпомощь! Мафия в Шереметьево работает просто классно, – чуть ли не с восхищением сообщила Ники. – Профессионалы высшей пробы, не чета нашим, профбаловским. Я и моргнуть не успела, как они прокололи мне скаты. Все четыре колеса, как в песне поется.
   – Ничего себе «песня», – вымолвила наконец Ульяна Ильинична. – Слава богу, что тебя не тронули.
   – Просто я бегаю быстрее.
   – Ну, успокоила, спасибо! – притворно поблагодарила бабушка. – Не женское это дело – дороги бомбить.
   Верно: не царское дело – блох ловить. Что бы такое придумать?
   Ники стянула с себя куртку, тесные джинсы и направилась в ванну. В ее пенной невесомости легко думалось. Неприятности последних дней казались не такими уж неприятными.
   Ну, обвел вокруг пальца деловой парень. Сама виновата, потеряла бдительность. Облажалась, чего уж там.
   Ну, прокололи колеса в аэропорту. Тоже ее вина – нечего лезть в чужой огород, отбирать чужой хлеб.
   Не заработала намеченную сумму – что ж, день на день не приходится.
   Зато раньше зарабатывала вполне прилично. И обновленную бензоколонку доить теперь легче. И с гостиницами контакт налажен.
   А что до аэропортов… Да бог с ними, с аэропортами!
   И вообще: все это мелочевка, крохи. Все эти бензоколонки, гостиницы, аэропорты. «Не царское». Вот если бы…
   Наполненная до краев теплая ванна умиротворяла, успокаивала. Ники старалась опуститься на дно. Но вода легко выталкивала ее тощее тело, и оно плавало где-то посередине, ближе к поверхности.
   Вдруг она почувствовала себя мелкой рыбешкой, ничтожным мальком, барахтающимся в мелководье.
   А где-то рядом, на глубине, шныряют крупные рыбины, гигантские акулы и прочие хищники. И заглатывают они мгновенно. Их аппетиты, конечно, не для Ники – подавится. Но если пристроиться к такому гиганту сателлитом, как рыба-лоцман к глубоководной акуле, и плавать рядом, это – клёво! Глядишь, и перепадет от общей добычи. Легко, без всякого труда. За крохами пусть другие гоняются.
   Тогда не придется думать ни о дорожных милостях, ни о гостиницах и аэропортах. Ни о чем, даже о квартирном пае. Просто – плыви рядом и только рот раскрывай, заглатывай. Акула и лоцман – неразлучная парочка.
   Все просто. Кроме одного: где найти такую акулу…
   Выйдя из морской пены и став перед зеркалом, Ники решила: надо срочно искать.
   Но отражение в бесстрастном стекле подсказало: поиски будут долгими. Кому нужен такой лоцман?
   Взъерошила свой мокрый ежик а-ля-панк: ну что за прическа?! А дальше, ниже? Выступающие из-под кожи ребра, небольшие, хотя и тугие, груди. Вся ее фигура – как у долговязого подростка-сорванца.
   Не солидно. Мордашка, правда, не подкачала, симпатичная. Но в целом…
   Надо набирать вес, приобретать солидность. Менять имидж и стиль.
   Накинув банный халат, побежала в свою комнату.
   Второй праздничный день был тихий, домашний. Из кухни доносится мирное позвякивание кастрюль и сковородок. В гостиной красуется пахнущая смолой и мандаринами елка. Стоя перед окном, Ники любовалась открывающейся с верхнего этажа перспективой. Хороший вид из окна. Хорошая у нее квартира. Все хорошо, кроме невыплаченного пая.
   На безлюдной заснеженной улице какой-то частник тщетно подстерегает пассажиров у автобусной остановки. «Еще один бедолага», – посочувствовала коллеге.
   Градусник за окном, потеряв всякую совесть, не поднимается выше минус двадцати. Машин на дорогах мало, желающих ими воспользоваться – еще меньше. Ники ненавидела январь: самое нерабочее время года. К тому же – сессия.
   Надо бы взяться за учебники, но делать ни – чего не хотелось. Непонятная усталость, безразличие ко всему.
   За исключением, пожалуй, мандарин. Их Ники могла есть в любых количествах в любое время суток. Но те, что на елке, – запретный плод. К ним можно приступать лишь в середине января, после старого Нового года. Поэтому бабушка Уля выставляла для внучки отдельное блюдо с экзотическими плодами.
   Ники села под елку, сложила ноги крест-накрест и стала пожирать приготовленные для нее ароматные фрукты.
   Настроение постепенно поднималось. Но тут взгляд упал на огромный глобус в углу, сохранившийся еще с папиных школьных лет.
   Вид Мирового океана, разлившегося голубым пятном на большую часть шара, снова навел на грустные мысли об акулах и прочих глубоководных крупнягах.
   Чтобы отвлечься, Ники постояла по-йоговски на голове, потом помедитировала. Наконец, вспомнив уроки циркового училища, прошлась по комнате на руках и растянула шпагат.
   В этой позе и застала ее вошедшая с чашкой утреннего кофе бабушка Уля.
   – Some coffee my honey. How are you?
   – Хреново, – честно призналась Ники. Ульяна Ильинична поставила чашку на стол, хрустя суставами, присела на корточки подле внучки.
   – Влюбиться тебе нужно, вот что. Любовь, она…
   – Скажешь тоже! – Ники вскочила на ноги, подхватила еще один мандарин. – Некогда глупостями заниматься! Есть вещи важнее любви.
   – Ах, Ники, Ники! «Важнее»! – вздохнула бабуля, с трудом поднимаясь с пола. – Любовь не спрашивает разрешения. Она…
   Ох!
   Ничи бросилась к старушке:
   – Что? Сердце? Приляг! Дала бабушке Уле таблетку валидола – лекарство на виду, по всему дому, – помогла лечь на диван.
   – Вот так. Эта гимнастика с приседаниями тебе ни к чему. Надо себя беречь.
   Ульяна Ильинична махнула рукой:
   – Уже отпустило. Не волнуйся. Ники села рядом, взяла бабушкину руку, измерила учащенный пульс.
   – Ты говоришь, любовь – лучший лекарь? Так? Тогда почему бы тебе не влюбиться? Конституцией не возбраняется.
   Ульяна Ильинична расхохоталась с такой силой, что пришлось доставать еще одну таблетку валидола.
   – Ой, перестань! – попросила, вытирая слезы. – Давно так не смеялась.
   – Ничего смешного. Подыщем тебе крепенького старичка. Среди моих пассажиров попадаются – о-го-го какие!
   – Хватит чепуху молоть, – прервала ее бабушка. – Давай лучше английским заниматься.
   Ники не возражала. Чтобы не тревожить бабушкино сердце.
   В окно светит ненавязчивое зимнее солнце, внизу шуршат редкие машины, а Ники прилежно повторяет за бабушкой очередную английскую байку:
   «Мудрая сова сидела на дубе. Чем больше видела она, Тем меньше говорила. Чем меньше говорила, Тем больше видела…»
   Набрав в легкие воздуху и лукаво глянув на внучку, Ульяна Ильинична выдала заключительный аккорд:
   – Почему бы и нам не поступать, как эта мудрая сова?
   Выдохнув вслед за бабушкой зарифмованное нравоучение, Ники заныла:
   – Как есть хочется…
   Ульяна Ильинична встрепенулась, словно боевой конь при звуке походной трубы.
   – Сейчас, my honey. Ham and eggs?
   – No, eggs and ham. Сиди, я приготовлю. Обещай не входить в кухню, пока не позову.
   Через несколько минут из кухни донесся звонкий голос внучки:
   – Входи-и!
   Бабушка распахнула дверь и застыла на пороге. Посреди комнаты рядом с кухонным столом высилось стальная скульптура. Она слабо вибрировала, удерживая равновесие. Сверкала в лучах утреннего солнца, больно ударяя в глаза: Ники, налепив на голое тело все наличные столовые приборы – ножи, вилки, ложки, – стояла, раскинув руки и блестя металлом. Отраженный солнечный свет слепил, создавая иллюзию монолитности всего сооружения.
   – Что скажешь? – спросила Ники онемевшую бабушку, стараясь не слишком шевелить губами. – Впечатляет?
   – Не то слово! Как все это на тебе держится?
   – Силой внутреннего притяжения. Неразгаданная тайна природы, – просвещала Ники свою бабушку, стряхивая с себя режуще-колющие предметы. – Готовлю новый аттракцион для цирка. Денег зашибем гору!
   Бабушка по-новому взглянула на внучку – надо же! В самом деле – феномен внутреннего притяжения.
   В притягательности Ники не откажешь. Магнетизм души – неоспорим. Однако физический, тела… Из телепередач она знала, что некоторые индивидуумы обладают чудесными способностями. Но чтобы собственная внучка!
   – Теперь можешь готовить свой хэм с яичницей. А я – под душ, порошок смою. Пришлось себя малость подмагнитить. Ульяна Ильинична расхохоталась:
   – Опять мистификация? Ох, авантюринчик ты мой!
   Ники подобрала с пола упавший нож, приложила ко лбу.
   – Видишь, держится. Мистификация лишь наполовину. Лицо я не магнитила.
   Не без усилия оторвав ото лба стальной нож, Ники пообещала:
   – Аншлаг гарантирую. Так что готовь чемодан. Для денег. Будем пай выплачивать.
   Однако бабушка отправилась готовить яичницу с ветчиной.
   После вкусного завтрака Ники отправилась к себе, «браться за ум». В смысле – за учебники.
   Сильно поумнеть не успела: раздался звонок в дверь.
   – Кого это Бог принес? – удивилась бабушка Уля, направляясь в прихожую.