Страница:
– Я лисенсиат, с вашего позволения, – гордо молвил толстячок и приосанился.
То-то мне сразу Саламанкой [25] запахло!
– К тому же, сеньор хозяин, ни в одной книге я не читал о приезде упомянутого вами сеньора Мануэле в Кастилию. Да и нужды в том не было, ибо только тридцать с небольшим лет назад Трапезунд был захвачен турками…
– Как вашей милости угодно будет, – вздохнул хозяин.
Мне даже его жалко стало.
– Да разве это важно, сеньоры!
Славный Дон Саладо вскочил, воздел худую руку к деревянной люстре.
– Кто бы ни был тот, чье отважное сердце защищал сей щит, он, верю, был славным рыцарем. Ибо хоть и худо я вижу ныне, рассмотреть я смог на сем щите следы лютых ударов. Кто ведает, может, был сей идальго не менее славен, чем Ланчелоте или сам король Артуро, да только не нашлось поэта, который бы воспел деяния его. А посему почтим Неизвестного Рыцаря, который этим щитом защищал нашу Кастилию и весь христианский мир! Да воссияет слава рыцарства в веках!
Уф, сказал! А хорошо сказал! Хозяин прямо-таки расцвел, купчишки переглянулись, цыганочка рот раскрыла. Я ей снова подмигнул…
Только парень-мясник даже не моргнул. Лишь в глазах огоньки блеснули.
– А-а, это вы, сеньор, Мэлори, видать, начитались! – махнул пухлой ручкой лисенсиат.
– Простите, – растерялся Дон Саладо. – Какого Мэлори?
– Да англичанина Мэлори, – вздохнул толстячок. – Книгу его, «Смерть Артура» именуемую, два года назад в Мадриде перевели на кастильский и издали. Не читали? И не советую, ибо все это – басни и ерунда! Прочтя такую книгу, поневоле пожалеешь, что сеньор Хуан Гутенберг изобрел способ тиснения книг. Раньше такую ерунду читали в лучшем случае десятки, теперь же тысячи, а скоро, не дай Господь, конечно, миллионы. Вся эта чушь с баронами, драконами, эльфами…
– Что вы называете чушью, сеньор лисенсиат? – возопил Дон Саладо. – Рыцарство? Короля Артуро?
Эка завелись! Хозяин поближе подошел, и купчишки пересели…
Только парень все там же. Или он просто глухой?
– Да не рыцарство, сеньор, – вздохнул лисенсиат. – Хотя и о рыцарстве можно сказать не только хорошее. Сейчас же, после изобретения бомбард и аркебуз рыцари просто смешны!
…Мочалка Дона Саладо встала дыбом.
– Да Господь с ними, с рыцарями. Настоящими, я имею в виду. А чушью я назвал те нелепые басни, которые сейчас пишет кто не лень и, увы, издает. Вот увидите, люди скоро с ума сходить начнут. И немудрено! Ланцелот, король Артур… Да их и не было вовсе! По крайней мере таких, как пишет этот англичанин…
– Позвольте, сеньор, – не выдержал один из купцов. – Однако же Артур действительно существовал. Это все ведают!
– Кто ведает? – вновь махнул пухлой ручонкой лисенсиат. – Читатели этих, как их стали теперь называть, романов? Если этот Артур и жил, то он был не король, а обыкновенный разбойник…
Хорошо, что я был начеку и вовремя перехватил руку моего идальго! А то быть бы сеньору толстячку если не без головы, то уж без языка – точно.
…Меч я на всякий случай положил рядом с собой – чтобы Дон Саладо не дотянулся.
– Но древние летописи… – не сдавался купчик.
– Древние? – лисенсиата явно понесло – по кочкам, по кочкам. – Единственная достоверная летопись, сеньоры, где говорится об Артуре, это книга англичанина Ненния да разве еще труд Гильдаса, тоже англичанина, хоть он, по мне, все же сомнителен. И что же там сказано? Артур, да будет вам известно, всего лишь вождь наемников, который помогал римскому военачальнику Амброзию в войне с какими-то варварами. Сей Артур и вправду неплохо бился, но зато не был чист на руку и разграбил некое аббатство, за что его отлучили от церкви…
…На этот раз Дона Саладо пришлось хватать за плечи.
– А все остальное – выдумки, – пухлая ручка рубанула воздух. – В «Хронике» Вильяма Малмсберийского сказано, что Артур один-одинешенек сокрушил девять сотен врагов, у Гальфрида Монмутского Артур уже король и даже, кажется, император. Ну а после и говорить нечего… К слову, если вы так любите всякие байки, отчего бы не вспомнить легенду о том, что Артур и все его рыцари были страшными оборотнями?
– Но как же гробница Артуро? – не выдержал славный Дон Саладо. – Ибо слышал я, что найдены были кости великого Артуро и супруги его, прекрасной королевы Гвиневры и погребены были с почестями в неком аббатстве, именуемом…
– …Гластонбери, – маленький нос лисенсиата нетерпеливо дернулся. – А в Дувре хранится череп сеньора Гавейна, Артурова племянника, в Винчестере же – тот самый Круглый стол… Сеньор! Чьи-то кости действительно нашли, а в Винчестерском дворце стоит какой-то старый стол. Но помилуйте, все это требует надежной атрибутации, которую, естественно, никто не проводил!
На этот раз даже мой идальго не нашелся что сказать. Слово «атрибутация» его, кажется, добило. Я между тем, изрядно наскучив этими высокими материями, вновь поглядел на служанку.
Улыбнулась! Эх, если бы не мой рыцарь калечный под боком да не хозяин!
Хотя…
Встал я, к двери подошел, вроде как во двор собрался. То ли воздухом подышать, то ли по нужде. В самое время вышел – сеньор лисенсиат вновь с хозяином сцепился – на этот раз из-за королевы Гвиневры.
Встал я на пороге, глазами служаночку нащупал.
Подмигнул.
Вышел…
На небе ни облачка, воздух тихий, звезды лампадками сияют.
Хорошо!
А интересно, если бы я этому мозгляку-лисенсиату про тюрбан да про меч щербленый рассказал? Так ведь не поверит, толстяк!
Ага, дверь скрипнула! Она. Цыганочка!
– Ой, сеньор!
Ну да, конечно, «ой!». Я, между прочим, в сторонке стоял, меня еще и найти надо было. А ведь нашла!
– Начо Бланко к вашим услугам, прекрасная сеньорита, – улыбнулся я. – Сейчас и всегда!
– Мне… Мне идти надо, сеньор! Дядя… Хозяин который, прибьет, если увидит!
Говорит, а сама улыбается. И не уходит.
– Но ведь заснет же он когда-нибудь! – усмехнулся я в ответ. – Ночью стукни в дверь…
Задумалась. Странное дело, вроде как помрачнела. Или это из-за темноты? Кажется просто?
– Нет, сеньор Начо. Если я постучу… Или дядя постучит, или кто еще… Не открывайте! Что бы я ни говорила, что бы кто другой ни говорил… Святой Девой молю, не открывайте! И другу своему скажите!
Я только моргнул. Моргнул, рот раскрыл…
Ну и дела!
Пока моргал, пока рот закрывал…
Убежала!
…Блеснули огоньки свечные в глазах. Аж морозом меня ударило!
А тут и комната вспомнилась – моя. Та, в которую я уже вещи забросить успел и где мне ночевничать предстоит. На втором этаже комнатушка, маленькая, только гроб и поставишь. И таких комнатушек на втором этаже целых шесть, значит, сегодня пять из них заняты будут.
Хорошо еще, комната славного идальго как раз напротив моей!
Или эта девчонка просто пошутить решила? Чтобы меня, нахала, отвадить?
Поглядел я на Дона Саладо, покачал головой:
– Э-э, рыцарь! Эка вас развезло! Надо бы на двор прогуляться, водички в лицо плеснуть!
А сам его – за плечи. Чтобы не опомнился. Опомнился, но уже на крыльце:
– Но… Начо! Я вовсе не…
Я прикрыл дверь, по сторонам поглядел.
– Слушайте… Выслушал, вздохнул…
– Так и сделаем, Начо! Однако же если твои сомнения основательны, не должно ли нам предупредить остальных?
– О чем? – вздохнул я. – Что девчонка не велела мне дверь открывать? А если это правда, представляете, что с ней сделают?
– Но что же?…
– Увидим, – перебил я. – А вдруг все это байки? Как те, про короля Артуро?
– Ах, Начо, Начо, – укоризненно молвил рыцарь. Молвил, головой качнул. – Не будь таким маловером! Хотя должен тебе заметить, что щит, с которого и начался наш горячий спор, действительно не такой старый. Думаю, лет восемьдесят ему, но уж никак не больше.
Я не выдержал – улыбнулся.
Проверил щеколду – ничего щеколда, держит. Дверь посмотрел – крепкая дверь, сразу не выбьешь.
Только бы рыцарь мой не сплоховал! Прибегут, закричат, что в двери шайка злых великанов ломится…
Вытащил дагу из ножен, провел пальцем по острию…
Хороша, сам точил!
А может, ерунда все? Не любит эта цыганочка заезжих ухажеров с серьгой в ухе – и отваживает?
В доме тихо, в коридоре тихо…
ХОРНАДА IV. О том, как мы с рыцарем провели ночь на постоялом дворе
То-то мне сразу Саламанкой [25] запахло!
– К тому же, сеньор хозяин, ни в одной книге я не читал о приезде упомянутого вами сеньора Мануэле в Кастилию. Да и нужды в том не было, ибо только тридцать с небольшим лет назад Трапезунд был захвачен турками…
– Как вашей милости угодно будет, – вздохнул хозяин.
Мне даже его жалко стало.
– Да разве это важно, сеньоры!
Славный Дон Саладо вскочил, воздел худую руку к деревянной люстре.
– Кто бы ни был тот, чье отважное сердце защищал сей щит, он, верю, был славным рыцарем. Ибо хоть и худо я вижу ныне, рассмотреть я смог на сем щите следы лютых ударов. Кто ведает, может, был сей идальго не менее славен, чем Ланчелоте или сам король Артуро, да только не нашлось поэта, который бы воспел деяния его. А посему почтим Неизвестного Рыцаря, который этим щитом защищал нашу Кастилию и весь христианский мир! Да воссияет слава рыцарства в веках!
Уф, сказал! А хорошо сказал! Хозяин прямо-таки расцвел, купчишки переглянулись, цыганочка рот раскрыла. Я ей снова подмигнул…
Только парень-мясник даже не моргнул. Лишь в глазах огоньки блеснули.
– А-а, это вы, сеньор, Мэлори, видать, начитались! – махнул пухлой ручкой лисенсиат.
– Простите, – растерялся Дон Саладо. – Какого Мэлори?
– Да англичанина Мэлори, – вздохнул толстячок. – Книгу его, «Смерть Артура» именуемую, два года назад в Мадриде перевели на кастильский и издали. Не читали? И не советую, ибо все это – басни и ерунда! Прочтя такую книгу, поневоле пожалеешь, что сеньор Хуан Гутенберг изобрел способ тиснения книг. Раньше такую ерунду читали в лучшем случае десятки, теперь же тысячи, а скоро, не дай Господь, конечно, миллионы. Вся эта чушь с баронами, драконами, эльфами…
– Что вы называете чушью, сеньор лисенсиат? – возопил Дон Саладо. – Рыцарство? Короля Артуро?
Эка завелись! Хозяин поближе подошел, и купчишки пересели…
Только парень все там же. Или он просто глухой?
– Да не рыцарство, сеньор, – вздохнул лисенсиат. – Хотя и о рыцарстве можно сказать не только хорошее. Сейчас же, после изобретения бомбард и аркебуз рыцари просто смешны!
…Мочалка Дона Саладо встала дыбом.
– Да Господь с ними, с рыцарями. Настоящими, я имею в виду. А чушью я назвал те нелепые басни, которые сейчас пишет кто не лень и, увы, издает. Вот увидите, люди скоро с ума сходить начнут. И немудрено! Ланцелот, король Артур… Да их и не было вовсе! По крайней мере таких, как пишет этот англичанин…
– Позвольте, сеньор, – не выдержал один из купцов. – Однако же Артур действительно существовал. Это все ведают!
– Кто ведает? – вновь махнул пухлой ручонкой лисенсиат. – Читатели этих, как их стали теперь называть, романов? Если этот Артур и жил, то он был не король, а обыкновенный разбойник…
Хорошо, что я был начеку и вовремя перехватил руку моего идальго! А то быть бы сеньору толстячку если не без головы, то уж без языка – точно.
…Меч я на всякий случай положил рядом с собой – чтобы Дон Саладо не дотянулся.
– Но древние летописи… – не сдавался купчик.
– Древние? – лисенсиата явно понесло – по кочкам, по кочкам. – Единственная достоверная летопись, сеньоры, где говорится об Артуре, это книга англичанина Ненния да разве еще труд Гильдаса, тоже англичанина, хоть он, по мне, все же сомнителен. И что же там сказано? Артур, да будет вам известно, всего лишь вождь наемников, который помогал римскому военачальнику Амброзию в войне с какими-то варварами. Сей Артур и вправду неплохо бился, но зато не был чист на руку и разграбил некое аббатство, за что его отлучили от церкви…
…На этот раз Дона Саладо пришлось хватать за плечи.
– А все остальное – выдумки, – пухлая ручка рубанула воздух. – В «Хронике» Вильяма Малмсберийского сказано, что Артур один-одинешенек сокрушил девять сотен врагов, у Гальфрида Монмутского Артур уже король и даже, кажется, император. Ну а после и говорить нечего… К слову, если вы так любите всякие байки, отчего бы не вспомнить легенду о том, что Артур и все его рыцари были страшными оборотнями?
– Но как же гробница Артуро? – не выдержал славный Дон Саладо. – Ибо слышал я, что найдены были кости великого Артуро и супруги его, прекрасной королевы Гвиневры и погребены были с почестями в неком аббатстве, именуемом…
– …Гластонбери, – маленький нос лисенсиата нетерпеливо дернулся. – А в Дувре хранится череп сеньора Гавейна, Артурова племянника, в Винчестере же – тот самый Круглый стол… Сеньор! Чьи-то кости действительно нашли, а в Винчестерском дворце стоит какой-то старый стол. Но помилуйте, все это требует надежной атрибутации, которую, естественно, никто не проводил!
На этот раз даже мой идальго не нашелся что сказать. Слово «атрибутация» его, кажется, добило. Я между тем, изрядно наскучив этими высокими материями, вновь поглядел на служанку.
Улыбнулась! Эх, если бы не мой рыцарь калечный под боком да не хозяин!
Хотя…
Встал я, к двери подошел, вроде как во двор собрался. То ли воздухом подышать, то ли по нужде. В самое время вышел – сеньор лисенсиат вновь с хозяином сцепился – на этот раз из-за королевы Гвиневры.
Встал я на пороге, глазами служаночку нащупал.
Подмигнул.
Вышел…
На небе ни облачка, воздух тихий, звезды лампадками сияют.
Хорошо!
А интересно, если бы я этому мозгляку-лисенсиату про тюрбан да про меч щербленый рассказал? Так ведь не поверит, толстяк!
Ага, дверь скрипнула! Она. Цыганочка!
– Ой, сеньор!
Ну да, конечно, «ой!». Я, между прочим, в сторонке стоял, меня еще и найти надо было. А ведь нашла!
– Начо Бланко к вашим услугам, прекрасная сеньорита, – улыбнулся я. – Сейчас и всегда!
– Мне… Мне идти надо, сеньор! Дядя… Хозяин который, прибьет, если увидит!
Говорит, а сама улыбается. И не уходит.
– Но ведь заснет же он когда-нибудь! – усмехнулся я в ответ. – Ночью стукни в дверь…
Задумалась. Странное дело, вроде как помрачнела. Или это из-за темноты? Кажется просто?
– Нет, сеньор Начо. Если я постучу… Или дядя постучит, или кто еще… Не открывайте! Что бы я ни говорила, что бы кто другой ни говорил… Святой Девой молю, не открывайте! И другу своему скажите!
Я только моргнул. Моргнул, рот раскрыл…
Ну и дела!
Пока моргал, пока рот закрывал…
Убежала!
В зале все еще кости Артуровы перемывали, но мне уже не до Артуро этого было. Вновь осмотрелся, на парня в рубахе красной поглядел…
Огляделся – пусто рядом,
В небо глянул – звезды в небе.
Ветерок блуждает в кронах,
Где-то птица прокричала.
И не знаешь, что же думать?
Помощь звать, орать от страха?
Или просто посмеяться?
…Блеснули огоньки свечные в глазах. Аж морозом меня ударило!
А тут и комната вспомнилась – моя. Та, в которую я уже вещи забросить успел и где мне ночевничать предстоит. На втором этаже комнатушка, маленькая, только гроб и поставишь. И таких комнатушек на втором этаже целых шесть, значит, сегодня пять из них заняты будут.
Хорошо еще, комната славного идальго как раз напротив моей!
Или эта девчонка просто пошутить решила? Чтобы меня, нахала, отвадить?
Поглядел я на Дона Саладо, покачал головой:
– Э-э, рыцарь! Эка вас развезло! Надо бы на двор прогуляться, водички в лицо плеснуть!
А сам его – за плечи. Чтобы не опомнился. Опомнился, но уже на крыльце:
– Но… Начо! Я вовсе не…
Я прикрыл дверь, по сторонам поглядел.
– Слушайте… Выслушал, вздохнул…
– Так и сделаем, Начо! Однако же если твои сомнения основательны, не должно ли нам предупредить остальных?
– О чем? – вздохнул я. – Что девчонка не велела мне дверь открывать? А если это правда, представляете, что с ней сделают?
– Но что же?…
– Увидим, – перебил я. – А вдруг все это байки? Как те, про короля Артуро?
– Ах, Начо, Начо, – укоризненно молвил рыцарь. Молвил, головой качнул. – Не будь таким маловером! Хотя должен тебе заметить, что щит, с которого и начался наш горячий спор, действительно не такой старый. Думаю, лет восемьдесят ему, но уж никак не больше.
Я не выдержал – улыбнулся.
Проверил щеколду – ничего щеколда, держит. Дверь посмотрел – крепкая дверь, сразу не выбьешь.
Только бы рыцарь мой не сплоховал! Прибегут, закричат, что в двери шайка злых великанов ломится…
Вытащил дагу из ножен, провел пальцем по острию…
Хороша, сам точил!
А может, ерунда все? Не любит эта цыганочка заезжих ухажеров с серьгой в ухе – и отваживает?
В доме тихо, в коридоре тихо…
Даже мыши не шуршали,
Не скреблись под половицей,
И не лаяли собаки —
Тихо-тихо, как в могиле.
Потолок в побелке новой,
Черный крест над изголовьем —
Будто в склепе я ночую,
Словно бы меня отпели!
Гаснет свечка, салом пахнет,
А я вспомнил почему-то
Мясника в рубахе красной,
Огоньки в его глазах.
ХОРНАДА IV. О том, как мы с рыцарем провели ночь на постоялом дворе
– Сеньор! Сеньор Начо!
…Ее шаги я услыхал еще внизу – быстрые, легкие. Затем ступени проскрипели, те, что на второй этаж ведут.
– Это я, откройте!
Шепчет цыганочка, да как-то громко шепчет. Или это слух у меня такой сделался?
Час прошел, не больше, как я дверь закрыл. Тихо было в доме. А я и глаз не сомкнул – слушал. То шаги мерещились, то скрип дверной, то вообще что-то несусветное. Но – нет.
И вот – пришла.
– Сеньор Начо! Вы спите? Откройте, а то дядя проснуться может, он строгий очень… Сеньор!
Уже не шепчет – в полный голос зовет. Молчу.
Молчу, а сам себя дураком обзываю. Когда ж такое было, чтобы девица сама ко мне стучалась, а я… Узнают – засмеют, прохода давать не будут!
– Сеньор Начо! Это же я пошутила, чтобы вы дверь не открывали! Пошутила! У вас такое лицо было! Откройте, я и денег просить у вас не стану, вы – парень видный, сразу ясно – из города.
Молчу. А сам эту цыганочку, как есть, представляю. Всю! Огонь-девчонка, такую на всю жизнь запомнишь. Эх, дурень, дурень! Может, ну его все к бесу? Одна она в коридоре, точно! Открыть? Открыть, ее впустить, снова дверь на щеколду…
– Сеньор Начо!
И открыл бы! До того глупыми собственные страхи-ужасы показались. До того ее голосок сладким был! Да в последний миг, как рука уже к щеколде тянулась, о рыцаре моем непутевом вспомнил. Поди, тоже не спит, слушает. Открою дверь – на выручку кинется. Вот смеху-то будет!
Да и вроде как пообещали мы друг другу заодно держаться. Посмотрит на меня, вздохнет: «Эх, Начо!»
И так стыд, и этак. Пусть уж лучше думают, что сплю. Умаялся, на Куло этом поганом весь день сидючи…
– Сеньор…
И снова шаги. По коридору, вниз по лестнице…
Ушла!
Ох и дурак же я! Хорошо еще, не узнает никто. Мой идальго с Пабло Калабрийцем знакомства не водит… Чуть не сплюнул я от досады, да вспомнил, что плевать в доме – непотребство последнее. Ладно, потом плюну. Утром.
Лег на кровать, даже раздеваться не стал, дагу спрятал, руки за голову закинул…
А так хорошо вечерок начинался! И от ублюдков-морисков ушли, и винцо неплохое, и похлебка (хоть и мясо сладковатое почему-то).
Заснул.
И только тогда проснулся, когда в дверь стукнули.
Не в мою – в ту, что напротив.
– Сеньор рыцарь! А сеньор рыцарь! Хозяин!
Тут у меня весь сон и пропал. Вместе со стыдом.
– Сеньор рыцарь! Не соблаговолите ли дверь открыть? Ухо к двери – дышат. Громко дышат. То ли один, то ли двое, то ли больше даже. А сколько именно – не поймешь. Толстые доски!
– Сеньор рыцарь! Покорнейше прошу извинить, но без вас, ей-ей, не обойтись. Вы бы дверь отворили, надолго я вас не задержу…
Хоть бы дядька мой не отзывался!
– Что вы, сеньор! Вы отнюдь меня не потревожили, ибо не спал я еще. Помочь же я вам – всегда сердечно рад, ибо в том и состоит долг каждого идальго…
Фу-ты! Молчи, дурень сухорукий, молчи!
– …Но дан мною обет крепкий не отворять дверь сию До рассвета без крайней на то надобности, а обет я не нарушу вовек. А ежели хотите спросить о чем, то спрашивайте, сеньор… Слава Богу!
– Эй, сеньоры, а до утра отложить нельзя? Ночь на дворе!
А это кто недовольный такой? Ба, да это же сеньор лисенсиат! Точно, его комнатушка рядом, чуть левее.
Слушаю – дышат. Один? Двое? С одним хозяином справиться немудрено, он уж точно – не Ланчелоте!
– Прошу прощения у высокоученого сеньора, но прошу войти в мое незавидное положение. Вышел спор у меня с одним из постояльцев…
Интересно, с кем? С одним из купчиков? Или с тем, у кого в глазах огоньки отражались? Вот уж не думал, что он спорщик!
– А всему виной, сеньоры, тот разговор, что вели мы все вместе весь вечер. Спор же наш – о рыцарстве, и только вы, сеньор идальго, разрешить его способны. До утра же ожидать никак не можно, ибо постоялец сей намерен пуститься в путь еще до рассвета…
…Это кто же тут такая пташка ранняя?
– Спор о рыцарстве – поистине наилучший спор! – бодро ответствовал мой рыцарь. – И рад я буду разрешить его в меру способностей моих. Так что спрашивайте, любезный сеньор, сколько душа ваша пожелает. Дверь же не открою и всем иным то же советую…
Я даже крякнул – молодец рыцарь! «Иным то же советую»! Все понял!
И чего ж только такому умному все великаны с людоедами мерещатся?
– Что же, сеньор, пусть так и будет, – в голосе хозяина – обида самым краешком. – Однако же лучше бы вы все же дверь отворили, ибо мешаем мы спать вашим почтенным соседям…
– Да замолчите вы! Нашли время. Я спать хочу! Спать, ясно?
Эге, снова сеньор лисенсиат!
– Первый же вопрос, что нас озадачил, в том состоит, какого из рыцарей, в землях христианских живших, надлежит почитать первым из всех?
– Вопрос сей и вправду занимателен, – тут же отозвался мой идальго. – Знаете вы, любезный сеньор, конечно, об Артуро и Ланчелоте, первыми рыцарями в мире почитаемых. Однако же слышали вы и иное мнение, ибо слишком давно жили эти великие герои, а посему подвиги их иной раз с баснями сходны…
– Да прекратите вы! – сеньор лисенсиат уже на крик перешел. – Вам что, делать больше нечего? Я спать хочу!
Эге! А что там в коридоре? С ноги на ногу переступили? Что-то ног слишком много!
– А посему скажу иначе, – как ни в чем не бывало продолжал хитроумный Дон Саладо. – Первым рыцарем почитать должно Готфрида Бульоно, что Крест Святой над славным городом Иерусалимом водрузил. Вторым же…
– Я сейчас дверь открою! – голос сеньора лисенсиата от злости аж задрожал. – Открою – и вздую вас, болванов, клянусь Черной Девой Саламанкской!
– …Вторым же назову я императора Карла, первого сего имени, называемого французами Шарлеманем. Третьим же – Сида Компеадора, с маврами храбро бившегося. И таким мой ответ будет…
– Все? Ну слава Деве Святой! – сварливо отозвался лисенсиат.
– Простите, сеньоры, – вздохнул хозяин. – Но у меня еще один вопрос будет. Какая рыцарская добродетель вами выше всего ценится? Только, сеньор рыцарь, вы и вправду впустили бы меня, что ли? Ведь соседи ваши почивать желают!
И снова – с ноги на ногу переступили. Да не с одной, не с двух…
– Славный вопрос! – согласился Дон Саладо. – И охотно я отвечу, ибо сей предмет всегда был близок сердцу моему. Дверь же открывать не стану, ибо дал я крепкий обет…
– А вот я не давал! – взвыл от злости толстячок-лисенсиат. – И если вы еще слово скажете!…
Ах ты, бес! Предупредить? Обождать еще? Мы-то отсидимся, а завтра сюда новые бедолаги приедут…
– Ответ же мой, любезный хозяин, вот в чем состоит. Для рыцаря все добродетели любезны и глубоко почитаемы, прежде же всего – преданность вере христианской. Однако же имеются некоторые, для рыцарей особо важные. Первой назову я верность, второй же – бесстрашие. Но пуще всего ценю я милосердие к ближнему, ибо в чем долг рыцарский состоит, как не в защите ближнего своего?
– Как прекрасны ваши слова, сеньор! – воскликнул хозяин. – А посему, верю, ответите вы на третий вопрос, ибо поспорили мы с постояльцем моим, какой рыцарский меч почитается наиболее славным?…
– Ну все! Я вам сейчас покажу меч, негодяи! Я вам!… Лисенсиат! Что, неужели дверь открывает?
– Не смей! – заорал я что есть силы. – Не смей! Но понял – поздно!
– А-а-а-а-а-а!
Черт, дьявол, палец о дагу порезал!…
– Дон Саладо! Тарч! Тарч! Тарч!
И – ногой в дверь. Щеколду я раньше отодвинуть успел – когда тот дурак пухлый свою открывать начал.
– Тарч!
(Про «тарч» – чтобы три раза, мы с Доном Саладо еще на дворе сговорились. На том самый случай, который крайний.)
– Тарч!!!
Кажется, мой рыцарь меня даже не заметил. В темноте, поди, сидел, а тут какой-никакой, а свет.
– Здесь! – заорал я, прижимаясь к стене. Только бы сбоку не подобрались! Темно, свечка вот-вот сдохнет…
– Ах ты! А-а-а!
Чей это голос? Чей крик? Лисенсиата? Ах, черт! Толстячок!
– Туда! – закричал я, тыча дагой в открытую дверь – ту самую, которую дурень ученый открыл себе на беду. – Туда, Дон Саладо!
Но – опоздали!
Слишком поздно я увидел, что поганец-хозяин к свечке подбирается. Слишком поздно заметил, как его башмак…
Тьма!
Ну все! Эти-то небось здесь каждый вершок знают, без света обойдутся…
– Рыцарь! Назад! Стойте на месте, не пускайте никого. Рубите всех!
А сам – по-над стеночкой, по-над стеночкой. Тихо так…
И снова: «А-а-а-а-а-ах!»
Шаги! Нет, вроде как бежит кто-то. Вниз бежит. Хозяин? Нет, у того шаги другие…
– Сеньоры! Сеньоры! Вы живы? Если живы, откликнетесь!
Лисенсиат! А я уж думал в ближайшей церкви свечку за упокой ставить.
– Их двое было! Хозяин и тот, в красной рубахе. Одного я, кажется, слегка задел…
Экий молодец!
Свечка никак не желала воскресать. Или это у меня руки дрожали? Наконец, я спрятал огниво…
Фу-ты!
Ну и войско! Дон Саладо в ночной рубахе, сеньор толстячок – в той же амуниции. Один я – при полном параде.
И чем, интересно, лисенсиат разбойников этих пырял? Неужто кинжальчиком своим? Ну и дрянь ножик!
– Кажется… Кажется, я изрядный дурак, сеньоры, – вздохнул толстячок, словно мысль мою прочитал. – Как же я не понял? Вы же говорили, Дон Саладо, чтобы никто двери…
– Потом, – весьма невежливо перебил я, поднимая повыше плошку со свечой. – Пошли! Я – первый!
– Однако, Начо… – встрял было доблестный идальго, но я только плечом дернул.
Коридор пуст, комнаты пусты. Никого! А где же купчики наши? Ни вещей, ни их самих. Только на полу в одной из комнатушек, в той, что слева, пятнышко. Темненькое такое, свеженькое…
Опоздали! Но когда? Я же не спал, не было никого в коридоре, пока эта цыганочка не появилась!
– Вниз! – воззвал Дон Саладо. – Покараем злодеев! Увы мне! Не смог я разглядеть глазами своими слабыми в хозяине замка здешнего людоеда!
– Вы правы, сеньор, – вздохнул лисенсиат. – Об этом постоялом дворе давно ходит дурная слава, меня даже предупреждали. Но сколько их? Я видел… Точнее, слышал двоих…
На лестнице – пусто. Эге, а это что?
– Кажется, вы одного из них не просто задели, сеньор лисенсиат!
Пятна на ступеньках – одно за другим. И немалые! И какой запашок мерзкий!
– Не знаю! – теперь в его голосе – чуть ли не страх. – В жизни никого не ранил. Меня толкнули, хотели за горло схватить, я увернулся…
Ай да толстячок! Увернулся!
– …ткнул кинжалом несколько раз, кто-то крикнул…
Этот «кто-то» ждал нас внизу, в зале. Точнее, уже не ждал. Знакомо блеснул в глазах свечной огонек. В мертвых глазах. Пустых.
– Он… Он мертвый? Неужели он мертвый, сеньоры? Кажется, сейчас наш герой-лисенсиат в обморок брякнется!
– Так вы же ему все брюхо попороли, сеньор! – хмыкнул я, кивая на окровавленную красную рубаху…
…Черной смотрелась на красном кровь. Как смола. Как деготь.
– Как сюда дошел, странно даже. Видите, он же кишки руками придерживал!
– О-о-о-ох!
Но все-таки дошел, дошел, и даже не упал – сесть попытался. Как раз под тем самым щитом.
– Однако же, сеньоры. – Дон Саладо поднял вверх худой костистый палец. – Не слышите ли вы?…
Да, точно! Во дворе!
– Туда!!!
Хозяина мы уже у ворот догнали. Отвык, видать, ногами двигать, за стойкой да на кухне мозоли оттаптывая. Да и куль бежать мешал – тяжеленный куль!
Видать, был этот куль Его Трапезундскому Величеству подороже жизни!
– Стой! Стой, сволочь! Обернись!
Не обернулся. Только куль к пузу своему прижал. Я так и убил его – в спину.
– Но… Но, сеньоры, разве можно так! – привычно возмутился лисенсиат. – В конце концов, может, он был и не так виновен? Может, его просто заставили?
Я только хмыкнул, дагу о хозяйские штаны обтирая. Заставили, как же!
В дом мы только с рассветом вошли. Так до солнышка во дворе и просидели. И вроде бояться больше нечего, но все-таки…
Ох, скверный же дом! Хорошо еще, ночь теплая да в конюшне пара старых плащей нашлась…
Купчиков мы в подвале нашли – мертвых да голых.
Я так и не понял, когда их, бедолаг, достать успели. Одного прямо в сердце пырнули, а на втором – ни кровинки, задушили, видать. Лежат, страшные, с глазами открытыми, а вокруг чего только нет! Одежа, и старая, и новая совсем, мешки всякие, и деньги, конечно. Какие в кубышках, какие прямо по полу рассыпаны…
Никто и нагибаться за теми деньгами не стал. Даже я!
…А в куле, что хозяин, кол ему осиновый, унести пытался, детская одежа оказалась да игрушки всякие. Схватил, видать, первое, что в руки попалось.
Ох, и пожалел же я, что сразу его убил! Мориски, значит, во всем виноваты? Да они – ангелы небесные, если с этими сравнить!
В общем, вытащили мы бедолаг во двор, плащами накрыли, сеньор лисенсиат принялся молитву бормотать, мой рыцарь – креститься.
А я о цыганочке вспомнил. Ведь как ни крути, она нас спасла. Хоть бы спасибо сказать! Да как скажешь, во дворе ее нет, и в сараях нет, и в доме…
Долго искал, да все никак найти не мог. Пока в старый колодец, что у самого забора, заглянуть не догадался…
Успели! Поняли, что не обошлось без чернявой, – и успели-таки! И не достать ее, бедную: глубокий колодец, а веревка перегнила…
Стоял я, губы кусал, себя, дурака, последними словами крыл. Она меня спасла, а я, выходит, ее погубил?
А что делать-то было? Дверь открыть? Купчики, бедняги, открыли! И поди, не хозяину – ей открыли. Нестарые были еще, в соку самом.
А потом я и на кухню заглянул. Заглянул – и пулей выскочил. Выскочил, на колени рухнул…
Вывернуло меня! Ну, как есть, всего наружу! Еле встал, еле до кадки с водой добрел…
Вот почему мясо в похлебке сладковатым было! А я еще над Доном Саладо смеялся, в людоедов не верил.
Долго в себя приходил, все очухаться не мог, меня уже и звать принялись…
– Однако же, сеньоры, чего делать нам надлежит? – вопросил со вздохом Дон Саладо. – По закону должно бы нам сообщить королеве или кому из сановников ее о сем злодействе…
Вещи мы уже собрали, на одров наших нагрузили, купчиков, бедняг, прикопали, как смогли, я из дров крест связал.
…Про кухню да про то, что в леднике я увидел, говорить никому не стал. И про колодец – тоже не стал. Постоял возле него, «Pater noster» прочел.
Эх, цыганочка!
– Сообщить можно, – неуверенно проговорил сеньор лисенсиат. – Да только задержат нас, причем надолго, ибо законы нашего королевства весьма несовершенны…
Вот уж точно. Как бы нас самих в убийцы не записали!
– Сожжем! – решил я. – Дотла! Чтоб только угли остались.
И не возразил никто.
Труп хозяина прямо в зал втащили, посреди бросили, я за сеном в сарай сходил. Дом, конечно, каменный, да крыша деревянная! И внутри дерева полно. Дерева – и пыли.
Дверь конюшни – настежь. Пусть гуляют лошадки. Может, найдут себе нового хозяина – получше?
Все?
– Погоди, Начо! – благородный идальго вздернул бородку-мочалку. – Не все еще сделано, что должно!
Зашел в дом, вернулся. Со щитом. С тарчем тем самым, который brusttartsche.
– Не должно, сеньоры, оставлять сей славный щит в таком месте. Ибо уверен я, что нечестным путем достался он хозяину сего злодейского замка. Пусть же побудет у меня, пока не найдется для него более достойный владелец!
И снова – никто не спорил.
Ну, все.
Амен!
…Ее шаги я услыхал еще внизу – быстрые, легкие. Затем ступени проскрипели, те, что на второй этаж ведут.
– Это я, откройте!
Шепчет цыганочка, да как-то громко шепчет. Или это слух у меня такой сделался?
Час прошел, не больше, как я дверь закрыл. Тихо было в доме. А я и глаз не сомкнул – слушал. То шаги мерещились, то скрип дверной, то вообще что-то несусветное. Но – нет.
И вот – пришла.
– Сеньор Начо! Вы спите? Откройте, а то дядя проснуться может, он строгий очень… Сеньор!
Уже не шепчет – в полный голос зовет. Молчу.
Молчу, а сам себя дураком обзываю. Когда ж такое было, чтобы девица сама ко мне стучалась, а я… Узнают – засмеют, прохода давать не будут!
– Сеньор Начо! Это же я пошутила, чтобы вы дверь не открывали! Пошутила! У вас такое лицо было! Откройте, я и денег просить у вас не стану, вы – парень видный, сразу ясно – из города.
Молчу. А сам эту цыганочку, как есть, представляю. Всю! Огонь-девчонка, такую на всю жизнь запомнишь. Эх, дурень, дурень! Может, ну его все к бесу? Одна она в коридоре, точно! Открыть? Открыть, ее впустить, снова дверь на щеколду…
– Сеньор Начо!
И открыл бы! До того глупыми собственные страхи-ужасы показались. До того ее голосок сладким был! Да в последний миг, как рука уже к щеколде тянулась, о рыцаре моем непутевом вспомнил. Поди, тоже не спит, слушает. Открою дверь – на выручку кинется. Вот смеху-то будет!
Да и вроде как пообещали мы друг другу заодно держаться. Посмотрит на меня, вздохнет: «Эх, Начо!»
И так стыд, и этак. Пусть уж лучше думают, что сплю. Умаялся, на Куло этом поганом весь день сидючи…
– Сеньор…
И снова шаги. По коридору, вниз по лестнице…
Ушла!
Ох и дурак же я! Хорошо еще, не узнает никто. Мой идальго с Пабло Калабрийцем знакомства не водит… Чуть не сплюнул я от досады, да вспомнил, что плевать в доме – непотребство последнее. Ладно, потом плюну. Утром.
Лег на кровать, даже раздеваться не стал, дагу спрятал, руки за голову закинул…
А так хорошо вечерок начинался! И от ублюдков-морисков ушли, и винцо неплохое, и похлебка (хоть и мясо сладковатое почему-то).
Заснул.
И только тогда проснулся, когда в дверь стукнули.
Не в мою – в ту, что напротив.
– Сеньор рыцарь! А сеньор рыцарь! Хозяин!
Тут у меня весь сон и пропал. Вместе со стыдом.
– Сеньор рыцарь! Не соблаговолите ли дверь открыть? Ухо к двери – дышат. Громко дышат. То ли один, то ли двое, то ли больше даже. А сколько именно – не поймешь. Толстые доски!
– Сеньор рыцарь! Покорнейше прошу извинить, но без вас, ей-ей, не обойтись. Вы бы дверь отворили, надолго я вас не задержу…
Хоть бы дядька мой не отзывался!
– Что вы, сеньор! Вы отнюдь меня не потревожили, ибо не спал я еще. Помочь же я вам – всегда сердечно рад, ибо в том и состоит долг каждого идальго…
Фу-ты! Молчи, дурень сухорукий, молчи!
– …Но дан мною обет крепкий не отворять дверь сию До рассвета без крайней на то надобности, а обет я не нарушу вовек. А ежели хотите спросить о чем, то спрашивайте, сеньор… Слава Богу!
– Эй, сеньоры, а до утра отложить нельзя? Ночь на дворе!
А это кто недовольный такой? Ба, да это же сеньор лисенсиат! Точно, его комнатушка рядом, чуть левее.
Слушаю – дышат. Один? Двое? С одним хозяином справиться немудрено, он уж точно – не Ланчелоте!
– Прошу прощения у высокоученого сеньора, но прошу войти в мое незавидное положение. Вышел спор у меня с одним из постояльцев…
Интересно, с кем? С одним из купчиков? Или с тем, у кого в глазах огоньки отражались? Вот уж не думал, что он спорщик!
– А всему виной, сеньоры, тот разговор, что вели мы все вместе весь вечер. Спор же наш – о рыцарстве, и только вы, сеньор идальго, разрешить его способны. До утра же ожидать никак не можно, ибо постоялец сей намерен пуститься в путь еще до рассвета…
…Это кто же тут такая пташка ранняя?
– Спор о рыцарстве – поистине наилучший спор! – бодро ответствовал мой рыцарь. – И рад я буду разрешить его в меру способностей моих. Так что спрашивайте, любезный сеньор, сколько душа ваша пожелает. Дверь же не открою и всем иным то же советую…
Я даже крякнул – молодец рыцарь! «Иным то же советую»! Все понял!
И чего ж только такому умному все великаны с людоедами мерещатся?
– Что же, сеньор, пусть так и будет, – в голосе хозяина – обида самым краешком. – Однако же лучше бы вы все же дверь отворили, ибо мешаем мы спать вашим почтенным соседям…
– Да замолчите вы! Нашли время. Я спать хочу! Спать, ясно?
Эге, снова сеньор лисенсиат!
– Первый же вопрос, что нас озадачил, в том состоит, какого из рыцарей, в землях христианских живших, надлежит почитать первым из всех?
– Вопрос сей и вправду занимателен, – тут же отозвался мой идальго. – Знаете вы, любезный сеньор, конечно, об Артуро и Ланчелоте, первыми рыцарями в мире почитаемых. Однако же слышали вы и иное мнение, ибо слишком давно жили эти великие герои, а посему подвиги их иной раз с баснями сходны…
– Да прекратите вы! – сеньор лисенсиат уже на крик перешел. – Вам что, делать больше нечего? Я спать хочу!
Эге! А что там в коридоре? С ноги на ногу переступили? Что-то ног слишком много!
– А посему скажу иначе, – как ни в чем не бывало продолжал хитроумный Дон Саладо. – Первым рыцарем почитать должно Готфрида Бульоно, что Крест Святой над славным городом Иерусалимом водрузил. Вторым же…
– Я сейчас дверь открою! – голос сеньора лисенсиата от злости аж задрожал. – Открою – и вздую вас, болванов, клянусь Черной Девой Саламанкской!
– …Вторым же назову я императора Карла, первого сего имени, называемого французами Шарлеманем. Третьим же – Сида Компеадора, с маврами храбро бившегося. И таким мой ответ будет…
– Все? Ну слава Деве Святой! – сварливо отозвался лисенсиат.
– Простите, сеньоры, – вздохнул хозяин. – Но у меня еще один вопрос будет. Какая рыцарская добродетель вами выше всего ценится? Только, сеньор рыцарь, вы и вправду впустили бы меня, что ли? Ведь соседи ваши почивать желают!
И снова – с ноги на ногу переступили. Да не с одной, не с двух…
– Славный вопрос! – согласился Дон Саладо. – И охотно я отвечу, ибо сей предмет всегда был близок сердцу моему. Дверь же открывать не стану, ибо дал я крепкий обет…
– А вот я не давал! – взвыл от злости толстячок-лисенсиат. – И если вы еще слово скажете!…
Ах ты, бес! Предупредить? Обождать еще? Мы-то отсидимся, а завтра сюда новые бедолаги приедут…
– Ответ же мой, любезный хозяин, вот в чем состоит. Для рыцаря все добродетели любезны и глубоко почитаемы, прежде же всего – преданность вере христианской. Однако же имеются некоторые, для рыцарей особо важные. Первой назову я верность, второй же – бесстрашие. Но пуще всего ценю я милосердие к ближнему, ибо в чем долг рыцарский состоит, как не в защите ближнего своего?
– Как прекрасны ваши слова, сеньор! – воскликнул хозяин. – А посему, верю, ответите вы на третий вопрос, ибо поспорили мы с постояльцем моим, какой рыцарский меч почитается наиболее славным?…
– Ну все! Я вам сейчас покажу меч, негодяи! Я вам!… Лисенсиат! Что, неужели дверь открывает?
– Не смей! – заорал я что есть силы. – Не смей! Но понял – поздно!
– А-а-а-а-а-а!
Черт, дьявол, палец о дагу порезал!…
– Дон Саладо! Тарч! Тарч! Тарч!
И – ногой в дверь. Щеколду я раньше отодвинуть успел – когда тот дурак пухлый свою открывать начал.
– Тарч!
(Про «тарч» – чтобы три раза, мы с Доном Саладо еще на дворе сговорились. На том самый случай, который крайний.)
– Тарч!!!
– Начо!
В коридоре – тени,тени,
Пляшут тени сарабанду,
На полу, на стенах, всюду.
Посреди – свечной огарок
В медной плошке, еле дышит.
Двери – настежь, словно буря
Пронеслась сейчас по дому.
В коридоре – Дон Саладо,
Босиком, в ночной рубахе,
Меч в руке, бородка – дыбом,
Ланчелоте – да и только!
В стороне чуток – хозяин,
Император Трапезундский,
К стенке крашеной прижался,
А в руках – тесак тяжелый.
Где-то шум, кричат, дерутся,
Только где – поди пойми!
Кажется, мой рыцарь меня даже не заметил. В темноте, поди, сидел, а тут какой-никакой, а свет.
– Здесь! – заорал я, прижимаясь к стене. Только бы сбоку не подобрались! Темно, свечка вот-вот сдохнет…
– Ах ты! А-а-а!
Чей это голос? Чей крик? Лисенсиата? Ах, черт! Толстячок!
– Туда! – закричал я, тыча дагой в открытую дверь – ту самую, которую дурень ученый открыл себе на беду. – Туда, Дон Саладо!
Но – опоздали!
Слишком поздно я увидел, что поганец-хозяин к свечке подбирается. Слишком поздно заметил, как его башмак…
Тьма!
Ну все! Эти-то небось здесь каждый вершок знают, без света обойдутся…
– Рыцарь! Назад! Стойте на месте, не пускайте никого. Рубите всех!
А сам – по-над стеночкой, по-над стеночкой. Тихо так…
И снова: «А-а-а-а-а-ах!»
Шаги! Нет, вроде как бежит кто-то. Вниз бежит. Хозяин? Нет, у того шаги другие…
– Сеньоры! Сеньоры! Вы живы? Если живы, откликнетесь!
Лисенсиат! А я уж думал в ближайшей церкви свечку за упокой ставить.
– Их двое было! Хозяин и тот, в красной рубахе. Одного я, кажется, слегка задел…
Экий молодец!
Свечка никак не желала воскресать. Или это у меня руки дрожали? Наконец, я спрятал огниво…
Фу-ты!
Ну и войско! Дон Саладо в ночной рубахе, сеньор толстячок – в той же амуниции. Один я – при полном параде.
И чем, интересно, лисенсиат разбойников этих пырял? Неужто кинжальчиком своим? Ну и дрянь ножик!
– Кажется… Кажется, я изрядный дурак, сеньоры, – вздохнул толстячок, словно мысль мою прочитал. – Как же я не понял? Вы же говорили, Дон Саладо, чтобы никто двери…
– Потом, – весьма невежливо перебил я, поднимая повыше плошку со свечой. – Пошли! Я – первый!
– Однако, Начо… – встрял было доблестный идальго, но я только плечом дернул.
Коридор пуст, комнаты пусты. Никого! А где же купчики наши? Ни вещей, ни их самих. Только на полу в одной из комнатушек, в той, что слева, пятнышко. Темненькое такое, свеженькое…
Опоздали! Но когда? Я же не спал, не было никого в коридоре, пока эта цыганочка не появилась!
– Вниз! – воззвал Дон Саладо. – Покараем злодеев! Увы мне! Не смог я разглядеть глазами своими слабыми в хозяине замка здешнего людоеда!
– Вы правы, сеньор, – вздохнул лисенсиат. – Об этом постоялом дворе давно ходит дурная слава, меня даже предупреждали. Но сколько их? Я видел… Точнее, слышал двоих…
На лестнице – пусто. Эге, а это что?
– Кажется, вы одного из них не просто задели, сеньор лисенсиат!
Пятна на ступеньках – одно за другим. И немалые! И какой запашок мерзкий!
– Не знаю! – теперь в его голосе – чуть ли не страх. – В жизни никого не ранил. Меня толкнули, хотели за горло схватить, я увернулся…
Ай да толстячок! Увернулся!
– …ткнул кинжалом несколько раз, кто-то крикнул…
Этот «кто-то» ждал нас внизу, в зале. Точнее, уже не ждал. Знакомо блеснул в глазах свечной огонек. В мертвых глазах. Пустых.
– Он… Он мертвый? Неужели он мертвый, сеньоры? Кажется, сейчас наш герой-лисенсиат в обморок брякнется!
– Так вы же ему все брюхо попороли, сеньор! – хмыкнул я, кивая на окровавленную красную рубаху…
…Черной смотрелась на красном кровь. Как смола. Как деготь.
– Как сюда дошел, странно даже. Видите, он же кишки руками придерживал!
– О-о-о-ох!
Но все-таки дошел, дошел, и даже не упал – сесть попытался. Как раз под тем самым щитом.
– Однако же, сеньоры. – Дон Саладо поднял вверх худой костистый палец. – Не слышите ли вы?…
Да, точно! Во дворе!
– Туда!!!
Хозяина мы уже у ворот догнали. Отвык, видать, ногами двигать, за стойкой да на кухне мозоли оттаптывая. Да и куль бежать мешал – тяжеленный куль!
Видать, был этот куль Его Трапезундскому Величеству подороже жизни!
– Стой! Стой, сволочь! Обернись!
Не обернулся. Только куль к пузу своему прижал. Я так и убил его – в спину.
– Но… Но, сеньоры, разве можно так! – привычно возмутился лисенсиат. – В конце концов, может, он был и не так виновен? Может, его просто заставили?
Я только хмыкнул, дагу о хозяйские штаны обтирая. Заставили, как же!
В дом мы только с рассветом вошли. Так до солнышка во дворе и просидели. И вроде бояться больше нечего, но все-таки…
Ох, скверный же дом! Хорошо еще, ночь теплая да в конюшне пара старых плащей нашлась…
Купчиков мы в подвале нашли – мертвых да голых.
Я так и не понял, когда их, бедолаг, достать успели. Одного прямо в сердце пырнули, а на втором – ни кровинки, задушили, видать. Лежат, страшные, с глазами открытыми, а вокруг чего только нет! Одежа, и старая, и новая совсем, мешки всякие, и деньги, конечно. Какие в кубышках, какие прямо по полу рассыпаны…
Никто и нагибаться за теми деньгами не стал. Даже я!
…А в куле, что хозяин, кол ему осиновый, унести пытался, детская одежа оказалась да игрушки всякие. Схватил, видать, первое, что в руки попалось.
Ох, и пожалел же я, что сразу его убил! Мориски, значит, во всем виноваты? Да они – ангелы небесные, если с этими сравнить!
В общем, вытащили мы бедолаг во двор, плащами накрыли, сеньор лисенсиат принялся молитву бормотать, мой рыцарь – креститься.
А я о цыганочке вспомнил. Ведь как ни крути, она нас спасла. Хоть бы спасибо сказать! Да как скажешь, во дворе ее нет, и в сараях нет, и в доме…
Долго искал, да все никак найти не мог. Пока в старый колодец, что у самого забора, заглянуть не догадался…
Успели! Поняли, что не обошлось без чернявой, – и успели-таки! И не достать ее, бедную: глубокий колодец, а веревка перегнила…
Стоял я, губы кусал, себя, дурака, последними словами крыл. Она меня спасла, а я, выходит, ее погубил?
А что делать-то было? Дверь открыть? Купчики, бедняги, открыли! И поди, не хозяину – ей открыли. Нестарые были еще, в соку самом.
А потом я и на кухню заглянул. Заглянул – и пулей выскочил. Выскочил, на колени рухнул…
Вывернуло меня! Ну, как есть, всего наружу! Еле встал, еле до кадки с водой добрел…
Вот почему мясо в похлебке сладковатым было! А я еще над Доном Саладо смеялся, в людоедов не верил.
Долго в себя приходил, все очухаться не мог, меня уже и звать принялись…
– Однако же, сеньоры, чего делать нам надлежит? – вопросил со вздохом Дон Саладо. – По закону должно бы нам сообщить королеве или кому из сановников ее о сем злодействе…
Вещи мы уже собрали, на одров наших нагрузили, купчиков, бедняг, прикопали, как смогли, я из дров крест связал.
…Про кухню да про то, что в леднике я увидел, говорить никому не стал. И про колодец – тоже не стал. Постоял возле него, «Pater noster» прочел.
Эх, цыганочка!
– Сообщить можно, – неуверенно проговорил сеньор лисенсиат. – Да только задержат нас, причем надолго, ибо законы нашего королевства весьма несовершенны…
Вот уж точно. Как бы нас самих в убийцы не записали!
– Сожжем! – решил я. – Дотла! Чтоб только угли остались.
И не возразил никто.
Труп хозяина прямо в зал втащили, посреди бросили, я за сеном в сарай сходил. Дом, конечно, каменный, да крыша деревянная! И внутри дерева полно. Дерева – и пыли.
Дверь конюшни – настежь. Пусть гуляют лошадки. Может, найдут себе нового хозяина – получше?
Все?
– Погоди, Начо! – благородный идальго вздернул бородку-мочалку. – Не все еще сделано, что должно!
Зашел в дом, вернулся. Со щитом. С тарчем тем самым, который brusttartsche.
– Не должно, сеньоры, оставлять сей славный щит в таком месте. Ибо уверен я, что нечестным путем достался он хозяину сего злодейского замка. Пусть же побудет у меня, пока не найдется для него более достойный владелец!
И снова – никто не спорил.
Ну, все.
Амен!
Дым из окон, дым над крышей —
Занялось, раздуло ветром,
Вот и пламя – как из ада,
Словно пекло перед нами!
И почудилось внезапно,
Словно стон – протяжный, долгий
Из земли, из самой тверди,
Будто души убиенных —
И виновных, и невинных,
Ад покинуть тот не в силах,
Словно нас о чем-то просят,
Молят, отпустить боятся.
А огонь все выше, выше,
По двору уже крадется,
Будто нас достать он хочет.
Уж не стон – а рев ужасный.
Набирает пекло силу!
И ушли мы поскорее,
Ад оставив за спиною.
И никто не обернулся!