Валентинов Андрей. Страж раны

   — Подпоручика? Ага. Навидался я таких еще на Волге… А что, знакомый?
   — Знакомый…
   Итак, подпоручика видел не только он. Значит, галлюцинация тут ни при чем…
   — Странный он, — заметил Степа, — лицо какое-то… И глаза…
   Он не стал уточнять, что лицо чеха напоминало ему другое — генерала Ирмана.
   Впрочем, у Косухина хватало проблем и без странного подпоручика.
   — Слушай, Ростислав, а все-таки дверь…
   — А что — дверь?
   — А то… — Степа вздохнул. Он и сам не понимал, зачем заводит этот разговор. Наверное, ждал, что впавший в поповщину и мистику белый гад и интеллигент Арцеулов заведет шарманку про рай с адом. Тогда — из здорового смысла противоречия — Степа сумеет убедить в противоположном если не Арцеулова, то хотя бы самого себя.
   — Не знаю, — чуть подумав, ответил капитан. — Может, это убежище. Вроде монастыря…
   — Ага, убежище… — разочарованно протянул Степа. — А чего тогда ты не захотел войти? Пересидели бы…
   — Береженого Бог бережет, — вполне искренне усмехнулся капитан. Делиться своими соображениями Ростислав не спешил.
   — Бережет, значит… — Степа, насупившись, стал смотреть на дорогу. Он чувствовал — капитан темнит, и на душе становилось еще тревожнее. Многое довелось повидать Косухину за последние годы, еще больше — за несколько этих январских дней, но все более или менее вкладывалось в эластичные рамки материалистического учения. А вот дверь не вкладывалась. Не доведись Степе видеть своими глазами, как таяла серая скала, открывая светящийся золотистым туманом проход, он бы охотно поверил — отчего бы и нет? — в замаскированный подземный монастырь. Но Косухин все видел, а своим чувствам он привык доверять. И теперь на душе было смутно и тревожно. Светящаяся золотом дверь окончательно смутила стойкого большевика-ленинца Косухина.
 
   Увидев, что Степа погрузился в раздумья, Арцеулов решил заняться единственно возможным видом деятельности — наблюдением. Его серый конь скакал ровно, казалось, не нуждаясь ни в узде, ни в понуканиях. Можно было не спеша, не привлекая излишнего внимания, осмотреться.
   Отряд шел рысью. Всадники негромко переговаривались на непонятном языке, командир скакал впереди. Все, на первый взгляд, вполне естественно, если конечно не считать самого появления неожиданных спасителей. Однако Арцеулов чувствовал, — происходит нечто не совсем обычное.
   Прежде всего, удивила дорога. Капитан хорошо помнил, что от входа до конца ущелья, то есть до высокой горы с крутыми склонами, было версты три. Ущелье никуда не вело, и он подумал, что отряд находился где-то поблизости и появился, следуя незримому приказу старика. Значит, скакать они могли не далее противоположного конца ущелья — в какое-нибудь тайное убежище, либо — к незаметной на расстоянии тропинке, идущей через гору. Но минуты шли за минутами, а гора не только не приближалась, а как будто даже удалялась. Оставалось уповать на оптический обман или мираж. В конце концов, Джор-баши знал, куда вести отряд. Все это так, но капитан хорошо помнил карту. Ущелье на ней вообще не обозначено, да и горы казались на крупномасштабной карте маленьким пятнышком, сразу же за ними начиналась бесплодная ширь Такла-Макана, но они ехали уже достаточно долго, а пустыни все не было.
   Арцеулов был уже готов обвинить во всем нерадивых картографов, но хватало и прочих мелочей.
   К примеру, пыль. Капитан хорошо запомнил, как пылили всадники, когда он увидел их с площадки возле храма. Он еще удивился, почему ярко-красный халат командира выглядит таким новым и чистым. Теперь же, когда дорога была под ногами, никакой пыли Ростислав не заметил, хотя дорога оставалась все той же.
   И скакали они, признаться, как-то странно. Кони шли рысью ровно, не спотыкаясь, хотя на дороге, вернее, на обыкновенной тропе, было полно камней. Между тем, толчков капитан не чувствовал. Даже будь его конь — как и все прочие — привычен к подобным дорогам, все равно, они скакали как-то уж очень спокойно. На шее коня Ростислав не заметил ни капли пота, животное дышало спокойно, словно шло шагом, а не рысью.
   Ростислав, всмотревшись, увидел, как копыта его коня ступают в пыль. Он заметил даже легкие — слишком легкие — следы, но так и не смог увидеть, чтобы копыто коснулось земли. Казалось, конские ноги проплывают в каком-то миллиметре от дороги и, если присмотреться, движутся медленнее, чем можно было ожидать.
   Ростислав хотел поделиться своими сомнениями со Степой, но передумал. Краснопузый, похоже, всерьез задумался над тем, что довелось увидеть в пещере, почти не обращая внимание на происходящее. Еще одна странность — Ростислав видел, как неопытный Степа излишне рвет удила, но конь на это никак не реагирует. А таких коней капитан еще не встречал.
   Можно было, конечно, спросить у чеха, но Ростислав понял, что не сможет правильно сформулировать вопрос. Поэтому он предпочел продолжить наблюдение.
   Через полчаса он убедился, что не ошибается. Ущелье становилось шире, гора, закрывавшая выход, отступила вдаль и теперь едва виднелась на горизонте. Капитан, покачав головой, вспомнил слова старика о том, насколько они не внимательны. «Вы смотрели, но не видели…» Что ж, попытаемся увидеть…
   Арцеулов почти отпустил поводья — конь, похоже, в них и не нуждался, — и сделал то, что никак не следовало делать всаднику, идущему рысью — прикрыл глаза. Ничего, казалось, не изменилось, конь рысил дальше, не уклоняясь ни влево, ни вправо, но Ростислав вдруг понял, что напоминает ему эта странная скачка. Теперь, когда он не видел ни дороги, ни ущелья, чувства подсказали — конь не скакал, он, скорее, плыл, но не в воде, а по чему-то более мягкому, податливому, обтекавшему со всех сторон…
   Капитан открыл глаза — все стало по-прежнему, но теперь он верил своим ощущениям, а не тому, что перед глазами. Еще раз прикрыв глаза, он убедился — конь действительно плыл. Во всяком случае, его копыта не касались земли…
   Открывая глаза, Арцеулов чуть задержал веки полуприкрытыми, и вдруг он понял, что сквозь них видит не ущелье и привычную дорогу, а нечто совсем другое. Перед глазами поплыло что-то огромное, светло-желтое, внезапно захватило дух, и капитану показалось, что он вновь оказался в кабине «Муромца».
   Он открыл глаза — надоевшее ущелье продолжало неторопливо расширяться, гора, которая словно убегала от них, таяла на горизонте. Но Арцеулов уже не верил. Итак, открытыми глазами ничего не увидишь; ну что ж…
   Он вновь прикрыл веки, но не полностью, оставляя узкую щелочку, как раз, чтобы можно было что-то увидеть. Вначале показалось, что он попросту ошибся. Но Ростислав попытался вновь, взглянул налево, направо — и уже не сомневался…
   …Конские копыта действительно не касались земли. Арцеулов не ошибся — они не скакали, а плыли. Только не по воде — воды здесь не было и в помине. Они плыли по воздуху, и вокруг не было ничего, кроме светло-голубого зимнего неба.
   Земля осталась далеко внизу. Вернее, не земля, а огромная серо-желтая пустыня, то ровная как стол, то горбившая гигантскими барханами. Вспомнился рассказ Лебедева — Такла-Макан, сердце Азии, страшная, не проходимая ни зимой, ни летом пустыня, песчаный ад, по которому передвигаются трехсометровые барханы — и призраки…
   Земля-пустыня была далеко, словно они вновь летели в «Муромце», но Арцеулову показалось, что, несмотря на медленные, неторопливые движения коней, они мчатся с гигантской, невероятной скоростью. И, самое невероятное, — если в этом видении могло быть что-то вероятное — капитану почудилось, что и он, и все окружающие, сами стали огромными, под стать небу и пустыне…
   Тех, кто скакал рядом, капитан не смог разглядеть — все-таки через полуприкрытые веки наблюдать было затруднительно. Лишь на долю секунды показалось, что он увидел руку одного из всадников. Вернее, не руку — желтым цветом, в тон далеким пескам, светилась под солнцем твердая, высушенная ветром и временем кость…
 
   Капитан, судорожно вцепившись в поводья, открыл глаза. Слава Богу, долина никуда не исчезла, они продолжали рысить по бесконечной дороге. Можно было перевести дух, перекреститься и уверенно сказать самому себе спасительное: «Померещилось…»
   Часа через полтора скакавший впереди Джор-баши поднял правую руку. Отряд, следуя команде, придержал лошадей. Командир огляделся и шагом направил белого скакуна к подножию горы. Всадники стали спешиваться, кто-то побежал к ближайшим зарослям сухого кустарника за дровами, а кто-то снимал с седла кожаный бурдюк с водой. Намечался отдых — и чай.
   Соскочив с коня и поводив его, как и полагалось, несколько минут, Арцеулов поразился, как мало устал. «Интересно, сколько мы проскакали?» — мелькнуло в голове. Кажется, они прорысили по ущелью верст двадцать. А если считать по тому, что мерещилось…
   Степа, отпустив коня отдыхать, уселся прямо на землю, по-прежнему хмурый и задумчивый. Молча достав пачку, он выдал Арцеулову предпоследнюю папиросину, согнул «гармошкой» доставшуюся ему последнюю и так же молча стал пускать кольца дыма в бесстрастное небо.
   Арцеулов, настроение которого несмотря ни на что почему-то заметно улучшилось, был готов в очередной раз доставить себе удовольствие и поязвить в адрес краснопузого, но вид у Степы казался слишком уж не располагающим. Поэтому капитан начал иначе:
   — Все о двери думаете, Степан?
   Косухин молча кивнул, хотя думал он в этот момент совсем о другом.
   — Ну и как? — продолжал между тем Арцеулов. — Посоветовались с Марксом?
   — Ага, — Степа хотел было ограничиться этим исчерпывающим ответом, но внезапно его охватила злость — и на себя, и на недобитого контрика, а еще больше на то, что Косухин не мог обозначить каким-либо внятным словом:
   — Хочешь, Ростислав, порадую?
   Капитан вопросительно поглядел на Степу.
   — Не знаю, чего ты там увидел, а вот мне старик накрутил, будто большим начальником стану…
   — Поздравляю!
   — Слушай дальше, беляк…
   И Степа, сам не понимая зачем, как мог, рассказал белому гаду Арцеулову все: и про орден, и про стройку, и про сухорукого с трубкой, и про приклады, падающие на его распростертое на полу тело…
   — Вот так… — выдохнул он, и сразу же стало легче. — Ну чего, белая кость порадовался?
   — Нет, — иногда Арцеулов умел отвечать столь же односложно.
   — Врешь, — скривился Косухин. — Знаю вас, беляков…
   — Плохо знаете…
   Между тем галдящие воины Джор-баши уже возились возле горящего костерка, на котором грелся котелок с водой. Арцеулов вспомнил, что после всех неприятностей лишился не только оружия, но и кружки с котелком.
   — А ты чего увидел? — поинтересовался Степа. — Небось, как наших к стенке ставишь? То-то гляжу, веселый.
   Арцеулов хотел ответить резко, но, взглянув на Степу, несколько снизил тон:
   — По-моему, господин Косухин, судя по вашим словам, с вами разобрались не наши, а как раз ваши. Революция — это свинья, которая жрет своих детей…
   — Сам придумал?
   — Нет, это не я. Это Камил Демулен, тот, что Бастилию штурмовал. Так что меня не вините. Поищите среди ваших, как их там — Венцлавов, что ли? Помнится, он уже хотел вас благословить. А видел я немного… Будто ухожу через тайгу, затем живу в Париже, потом воюю — но не с вами, ну а под конец сижу в кресле и смотрю…
   Арцеулов не знал, как назвать странный ящик, по экрану которого бегали изображения, и неуверенно закончил: «Синема».
   Он хотел добавить про русский флаг, который будут называть «триколором», но почему-то промолчал.
   — Буржуй, — вздохнул Степа. — И жизнь у тебя будет буржуйская.
   — Должна была быть, — уточнил Арцеулов. — Если верить тому, что нам старик нагадал. Должна — но уже не будет. И у вас будет как-то по-другому. Так что, может, все к лучшему.
   — Не будет, думаешь?
   — Неужели вы не поняли, Степан? — оживился Арцеулов, — это же… ну, помните, — тривиум? Перекресток трех дорог?
   — Ну… А причем тут это?
   — Там, в пещере, сошлись три наши дороги. Та, которая, должна быть — обыкновенная. Та, что у нас вышла на самом деле — из-за «Мономаха». И та, что началась теперь…
   Внезапно Арцеулов смутился. Получилось как-то слишком поэтично, а в присутствии краснопузого Ростислав старался придерживаться военно-полевого лексикона. Но Степа явно заинтересовался:
   — Погоди, Ростислав. А ты эта… не усложняешь? Ведь это все одно и тоже?
   — Нет. Если бы не «Мономах», если бы нам обоим не приказали прибыть в Иркутск, то, наверное, все случилось бы так, как мы увидели. Вы бы не встретили брата, я бы ушел в Монголию, если б не замерз по дороге…
   — Но почему три, а не две? — Степа напряженно размышлял, забыв, что давно уже уклонился от впитавшегося в кровь марксистского понимания действительности. — Ведь, то, что мы здесь — это ведь тоже из-за «Мономаха?»
   — А вы подумайте, Степан! История с «Мономахом» кончилась тем, что попавших в плен капитана Арцеулова и краскома Косухина вывели в расход при попытке к бегству…
   — Не-а, — уверенно заявил Степа. — Ты, интеллигент, не путай. Как это нас в расход вывели, когда мы живы?
   — А почему? Вы, например, сможете объяснить вашему Чудову? Загнали нас с вами в пещеру, зашли с винтовками, обыскали… и не заметили? Так бывает?
   Степа молчал. На фронте случалось всякое, но контрик прав — объясняться, если придется, будет затруднительно. Сам бы он в такую байку не поверил.
   — Наша жизнь понадобилась, — заключил капитан. — Кому-то понадобилось, чтобы мы жили дальше. Вопреки логике…
   — Да причем тут логика! Только вот кому мы оказались, чердынь-калуга, нужны? Тем, что за той дверью, что ли?
   Арцеулов лишь пожал плечами.
   — Дверь эта… Слушай, Ростислав, ну, а все-таки, чего там? Чего нам обещали?
   — Вы же в детстве ходили в церковь, — непонятно — в шутку или всерьез ответил капитан. — Там такие вещи, как правило, объясняют.
   — Ага! — взьярился Степа. — Объясняют! Рай там, да? Каждому по перу вставляют и эту… арфу в зубы? Слыхал, как же!
   — Так в чем дело? Сия версия вас не устраивает?
   — Нет! Ты, Ростислав, меня, как пролетария, видать, за дурика держишь!
   — Я же предположил, что там попросту вход в монастырь, — примирительно заметил Ростислав, которому совсем не хотелось ссориться.
   — Брось! — махнул рукою Степа. — Не монастырь там! Только в рай-ад я тоже не верю. Там что-то другое! Заглянуть бы… Только, сдается мне, обратного ходу оттуда нет…
   Арцеулов не без удивления поглядел на расфилософствовавшегося пролетария. Сам он пришел к такому же выводу.
   — О чем спорите, братья-вояки? — Чех подошел незаметно и присел рядом, держа в руке дымящийся котелок. — Чай будете?
   От предложения никто не отказался. Подпоручик вручил каждому по жестяной солдатской кружке, отчего оба почувствовали себя почти уютно. Правда, чай показался с первого взгляда каким-то подозрительным, но выбирать не приходилось. Степа храбро глотнул и тут же замер с открытым ртом.
   — Аг-х-х… — Это чего, чай?
   Арцеулов, подносивший кружку ко рту, на всякий случай решил подождать.
   Чех рассмеялся, храбро хлебнув прямо из котелка:
   — Смелее, братья-вояки. Это монгольский чай. Он зеленый, с солью, мукой и бараньим жиром.
   Звучало не очень обнадеживающе, но в конце концов обе кружки были опустошены, а храбрый Степа попросил добавки. Пить, в общем-то было можно, хотя на чай это варево походило менее всего…
 
   Вскоре прозвучал приказ, и конники стали собираться. Между тем Арцеулов, воспользовавшись тем, что задумавшийся Степа перестал обращать на него внимание, уже несколько раз пробовал посмотреть на все происходящее по-своему, через прищуренные веки. Но ничего не выходило. Лишь однажды показалось, что он видит вместо долины ровную степь — или пустыню, — а вдали возвышается огромная, странной формы скала. Капитан нагнулся и взял в руку несколько вывороченных грудок серой сухой земли. Земля на ощупь была самой обыкновенной, но сжав ее в руке, Ростислав на миг почувствовал что-то иное — словно вместо твердых земляных комков он сжимает в ладони горсть просыпающегося сквозь пальцы холодного песка…
   Перед тем, как тронуться с места, Арцеулов, не утерпев, посоветовал Степе разок поглядеть вокруг сквозь полуприкрытые веки. Косухин лишь покрутил головой, восприняв слова капитана, как результат контузии.
   Отряд уже стоял наготове, ожидая команды, когда Джор-баши внезапно привстал на стременах, прислушиваясь к чему-то, что-то сказал ближайшим всадниками, а после подозвал к себе чеха. Они проговорили не дольше минуты, а затем подпоручик подъехал к Арцеулову:
   — Джор-баши велел передать, что по дороге нас попытаются задержать. Если будет бой — держитесь сзади, ведь у вас нет оружия.
   — Так дайте нам винтари, чердынь-калуга! — вмешался Степа. — Мы чего, стрелять не умеем?
   — Командир Джор отвечает за вас. Не спеши, брат-вояк! Еще успеешь пострелять…
   Джор-баши крикнул, взмахнул камчой, и отряд тронулся с места. Арцеулов, оказавшийся между чехом и Степой, устроился поудобнее в седле и прикрыл глаза.
   …В глаза ударило что-то желтое, и Ростислав понял, что видит песчаный бархан. Он был совсем рядом, прямо под копытами коня, но они уже плыли по воздуху, и лишь изредка подковы касались песчаной вершины. Отряд поднялся выше, барханы — и этот, и соседний — стали уменьшаться, сливаясь с бесконечным желтым пространством. Капитану показалось, что чем выше отряд уходил в небо, тем больше становились всадники, словно вырастая на глазах.
   …Его окликнул чех. Капитан, открыв глаза, убедился, что они едут все той же долиной, уходящей все дальше на юг. Гора, прежде закрывавшая путь, исчезла без следа.
   — Не засни, брат-вояк! — повторил чех. — С коня упадешь!
   Арцеулов кивнул и вдруг представил себе, как падает с коня, но не на близкую серую землю, а в голубой океан над мертвой желтой пустыней.
   — А что, подпоручик? Долго падать?
   Чех взглянул ему прямо в глаза, и Арцеулову на миг стало страшно от этого пристального немигающего взгляда.
   — Ты же все понимаешь, брат-вояк, — чех говорил без улыбки, твердо и даже сурово. — Не сходи с коня, пока не скажет командир Джор…
   Арцеулов и не думал спорить. Того, что он увидел и узнал, было вполне достаточно для первого раза.
 
   Косухин не забирался мыслями так далеко. Он прикидывал, где бы раздобыть оружие, дабы не оказаться у стен загадочного монастыря беззащитным, а заодно, что им — вместе с Наташей, если повезет — делать дальше. Тут наступала полнейшая неясность, и Степа лишний раз обругал себя за недостаточный интерес к географии, а заодно к лекциям о международном положении в странах зарубежной Азии.
   О таинственной двери он заставил себя не думать. Вместо этого Степа стал мысленно составлять докладную руководителю Сиббюро товарищу Смирнову. Докладная получилась безразмерная, а разделы о «Мономахе» выходили вообще какими-то несуразными.
   О Венцлаве Косухин решил ничего не писать и даже не говорить до того момента, пока лично не прибудет в Столицу и не попадет на прием к товарищу Троцкому. Мелькнула мысль пробиться к самому Вождю, но Степа отогнал ее — даже в мыслях он не решался беспокоить того, кто на своих плечах несет всю неимоверную тяжесть Мировой Революции.
 
   Выстрелы ударили неожиданно. Арцеулов и Степа успели лишь вскинуться, всматриваясь вперед, а всадники, следуя неслышной команде, уже перестраивались, прикрывая капитана и красного командира от тех, кто поджидал в засаде…
   …Их было не менее полусотни — оборванных, в грязных халатах, зато с новенькими английскими винтовками. Большинство заняли позиции за камнями у одного из склонов, а некоторые, наиболее смелые, расположились прямо на дороге, стреляя с колена. Пули свистели совсем рядом, но пока пролетали мимо.
   — Эх, винтарь бы!.. — Степа даже закусил губу, чувствуя свое бессилие. Отсиживаться за чужими спинами красный командир Косухин не любил и никогда себе не позволял. Но делать было нечего, и Степа сжался в седле, затравленно поглядывая по сторонам.
   Арцеулов даже не удивился. Он ждал чего-то подобного. Отряд сбавил ход, перестраиваясь из колонны в лаву, и Ростислав прикрыл глаза…
   …Пустыня кончилась. Перед ними была гигантская горная цепь. Громадные черные пики, голые, с пятнами снега по бокам, были совсем рядом, а чуть дальше, у горизонта, почти до самого небосвода высились неимоверной высоты вершины, затянутые белесым туманом. Никаких бандитов в рваных халатах — на краю скал ровной цепью стояли черные фигуры с какими-то странными головами, размахивая в воздухе чем-то вроде длинных изогнутых мечей. Ростислав всмотрелся и невольно вздрогнул — это были не люди. На них не было одежды, вместо пальцев торчали суставчатые отростки с кривыми черными когтями, пасти скалились многозубой ухмылкой, а головы казались странными потому, что подобные украшения на лбу полагалось иметь только тем, кого не велено поминать в церкви. Правда, на чертей нелюди тоже не походили — рога были длинные, изогнутые, словно у виденных на иллюстрациях к Брэму индийских буйволов.
   «Бред!» — пронеслось в голове. Арцеулов поспешил открыть глаза и тут же нагнулся почти к самой конской гриве — новый залп был выпущен почти в упор. Бандиты в халатах перебежками наступали, причем было заметно, что они бьют прицельно как раз туда, где находились капитан и Степа.
   «Пусть стреляют! — Ростислав осенил себя крестом. — Лучше от пули, чем в зубы к тем…»
   Джор-баши что-то крикнул, и отряд рванул вперед, переходя с рыси в галоп. Арцеулов ударил коня каблуком в бок — скакун заржал и помчался стрелой. Рядом летел на своем рыжем Степа — его не мучили жуткие видения, и капитан поневоле ему позавидовал. Лучше думать, что прорываешься под пулями на полном скаку, чем представлять, что с каждой секундой приближаются зловещие пасти с острыми клыками, красным огнем горят немигающие круглые глаза…
   Никто из всадников не стрелял. Только несколько из тех, кто был ближе к командиру, выхватили сабли. Сам Джор-баши не доставал оружия, он сидел в седле ровно, словно пули были не способны его задеть. На красивом спокойном лице не отражалось ничего, будто Джор не видел опасности или слишком презирал ее…
   Враги не уходили. Те, что оставались на флангах, продолжали огонь, а стоявшие на дороге упали на землю и пытались стрелять лежа. Пули по-прежнему свистели, пролетая мимо, словно отряд был заговорен. Еще секунда — и конь Джора, мчавшегося первым, разорвет бандитский строй…
   …В последний момент Ростислав не удержался и на миг прикрыл глаза. Черные чудища были уже совсем рядом, они подпрыгивали, пытаясь достать всадников кривыми мечами, но каждый раз отскакивали, не нанося им вреда. Красные глаза бешено сверкали, из пастей капала пена, но было ясно, что всадники Джор-баши прорвутся — у врагов явно не хватало силы. Белый конь Джор-баши взлетел чуть повыше и ударил копытами первого демона…
   Ростислав открыл глаза — бандит в рваном халате валялся в пыли, бросив винтовку, остальные бежали прочь, а конная лава уходила дальше, казалось, недоступная ни стали, ни свинцу. Прогремели еще несколько выстрелов — стреляли вдогон, растерянно и беспорядочно, а затем наступила тишина, нарушаемая лишь стуком копыт.
   — Прорвались, — облегченно вздохнул Арцеулов, поглядев на Степу. Косухин понял, по лицу его скользнула мимолетная улыбка, но тут же исчезла — красный командир все еще переживал свою недостойную роль в этой скоротечной схватке. Война приучила к оружию, без винтовки Степан чувствовал себя не просто беззащитным, но и чуть ли не голым.
   Отряд вновь перешел на рысь. Погони не боялись, более того, Арцеулов заметил еще одну странность, понятную опытному фронтовику — через минуту после боя бойцы мгновенно успокоились, никто не переговаривался, не шутил, как будто вообще ничего не случилось. Конечно, это можно списать на восточную невозмутимость…
   Косухин, не интересовавшийся вопросами военной психологии, отметил лишь отсутствие потерь. Немного поразмыслив, он отнес это к низкому уровню стрелковой подготовки местных бандитов. Эта мысль немного успокоила и даже наполнила некоторой гордостью — сам бы он по подобным мишеням не промахнулся…
 
   Где-то через пару часов отряд вновь остановился. В этом месте долина вновь сузилась, горы подступили к самой дороге. Конники спешились и, наломав сушняка, принялись варить плов.
   Покуда котел кипел, Косухин и Арцеулов сидели в сторонке, дымя самокрутками из тех крошек, которые удалось наскрести по карманам. Говорить было не о чем, разве что о близкой перспективе остаться без курева. Об этом и толковали.
   Плов получился горячим и жирным. Для беглецов, последний раз обедавших сутки назад, экзотическое блюдо показалось верхом местной гастрономии. Сразу же потянуло вздремнуть, но времени не было. Джор-баши отдал команду, и отряд вскочил в седла.
   На этот раз ехали гораздо медленнее. Похоже, командир чего-то опасался — трое всадников были высланы в дозор, остальные держали наготове винтовки. Степу так и тянуло попросить оружие, но он не решался, не особо ясно представляя себе свой статус в этом странном отряде. Арцеулов и сам бы попросил винтовку, но перед глазами вновь вставали черные чудища с изогнутыми рогами, и верная «трехлинейка» уже перестала казаться надежным оружием…
 
   Следующая засада встретилась часа через полтора, когда бледное зимнее солнце уже начало клониться к западу. Где-то вдали ударила пулеметная очередь. Через минуту показались мчавшиеся что есть духу дозорные, и Джор-баши остановил отряд. Дозорные что-то прокричали, указывая на выступ скалы, нависавшей над ущельем. Слов было не разобрать, но все было ясно и так: за скалой засел пулеметчик. Капитан взглянул на Степу, тот почесал затылок и нерешительно поглядел по сторонам. Ростислав понял, но покачал головой: место для засады выбрано с толком, и обойти неизвестного противника было нелегко.