— Ксения, — усмехнулся Арцеулов, сообразив, что спит. Он часто видел во сне покойную жену, но сны всегда уносили его в довоенное время и, увидев себя в том же надоевшем за эти месяцы купе, он немного удивился.
   — Ксения, — тихо повторил он, жалея, что сон скоро кончится. Жена, казалось, услыхала его и улыбнулась, но глаза ее оставались печальными и полными болью — такими, какими он запомнил их за долгие недели своей болезни.
   — Мы скоро увидимся, — добавил он, постаравшись тоже улыбнуться. Мельком Арцеулов подумал о том, как он сам выглядит во сне, и пожалел, что в купе нет зеркала.
   — Нет, Слава, — жена покачала головой. — Нет, не скоро.
   — Скоро, — даже во сне Арцеулов помнил все о том, что творилось за железными стенами поезда. — Боюсь, не дотяну до юбилея. Ну ничего, раньше встретимся.
   Ксения еще раз покачала головой — и улыбка ее исчезла.
   — Ты будешь жить долго, Слава. Когда ты умирал, я отмолила тебя. Ты должен выжить. Будет трудно, но тебе помогут… А сейчас мне пора.
   — Кто поможет? — Арцеулов настолько удивился, что даже на мгновенье забыл, что спит и видит сон.
   — Тебе поможет тот, кто уже помог тебе, хоть и желал зла. Тебе поможет тот, кому помог ты, хоть и забыл об этом. И, наконец, тебе поможет старый друг, с которым ты не надеешься увидеться…
   — Постой, постой, — Ростислав окончательно растерялся, но молодая женщина грустно улыбнулась и медленно встала.
   — Мне пора, Слава. Прощай… И обязательно надень мой перстень. Тот самый, помнишь?
   — Но ведь…
   Ростислав хорошо помнил старинный перстень, — большой, серебряный, с чернью — который достался жене от каких-то давних предков. Перстень был мужской, и Ксения никогда не надевала его на руку, но всегда носила с собой. В свое время Арцеулов, не веривший ни в чох, ни в вороний грай, изрядно подшучивал над этой привычкой, считая ее чем-то вроде шаманства. Да, перстень он помнил очень хорошо, но никак не мог надеть его — серебряная безделушка, которой так дорожила Ксения, была похоронена вместе с ней в братской могиле неподалеку от екатеринбургского госпиталя. Он узнал это от врача, который передал ему то немногое, что осталось от вещей покойной…
   Странный мигающий свет в купе вдруг стал невыносимо ярким, Ростислав прикрыл глаза ладонями и тут же почувствовал легкий толчок в плечо. Он открыл глаза и увидел все тоже купе; в окошко, сквозь заиндевевшее стекло, светило совершенно обычное зимнее солнце.
   А перед Ростиславом, чуть наклонившись, стоял вестовой в форме черного гусара.
   — А! — встрепенулся Арцеулов, с облегчение убеждаясь, что это был действительно сон.
   — Извините, господин, капитан, — вестовой стал по стойке смирно. — Стучал к вам, но вы не отвечали. Сморило вас, видать…
   — Да-да, — капитан вскочил, соображая, что спать средь бела дня на службе, в общем-то, не полагается. — Слушаю вас, унтер-офицер.
   — Вас к Верховному, господин капитан.
   Арцеулов вздрогнул. То, что он мог понадобиться адмиралу в такой момент, показалось ему каким-то недоразумением. Он хотел было переспросить вестового, но решил все же этого не делать. В конце концов, отчего бы Верховному не вызвать одного из офицеров конвоя, хотя за все эти месяцы Арцеулов был на аудиенции у адмирала лишь один раз, еще в октябре, после своего очередного рапорта с просьбой направить на фронт.
   Наскоро приведя себя в порядок, Ростислав поспешил вслед за вестовым, мельком посматривая по сторонам. Он заметил, что эшелон обезлюдел больше чем наполовину, стоявшие на постах часовые исчезли, а встречавшиеся по пути офицеры то и дело забывали козырять в ответ на приветствие. Арцеулов почувствовал позабытый холодок в спине — похоже, это был действительно конец. Ставка Верховного попросту разбегалась и к вечеру здесь едва ли удастся собрать боеспособную роту. Далекие костры на сопках, виденные им ночью, внезапно перестали быть чем-то абстрактным. Наверно, если бы не чехи, повстанцы уже давно были бы здесь.
   В приемной Верховного все, впрочем, оставалось по-прежнему. У дверей стоял офицерский караул, а в кресле адъютанта все так же сидел лейтенант Трубчанинов. Услыхав шаги, он поднял глаза, и Ростислав заметил, что молодой офицер смертельно бледен. Трубчанинов — и это знали все, — пил крепко, но теперь он был трезв, и эта странная, неживая бледность на всегда румяном и самодовольном лице адъютанта не понравилось Арцеулову даже больше, чем все, происходящее на станции.
   Трубчанинов тихим, невыразительным голосом попросил минуту обождать, скрылся в кабинете, но почти сразу же вернулся и попросил зайти.
   Арцеулов хорошо помнил кабинет Верховного, украшенный огромным Андреевским флагом, с гигантским столом из мореного дуба и раскладной английской койкой у окна. Внешне здесь ничего не изменилось, да и Верховный, насколько успел заметить Арцеулов, выглядел по-прежнему. Гладкое лицо было тщательно выбрито, волосы аккуратно разделены «вечным» офицерским пробором, разве что обычно яркие губы стали какими-то серыми, а под глазами легли темные круги.
   Услыхав рапорт капитана, Верховный лишь кивнул, не поднимая головы. Он сидел за столом и смотрел невидящими глазами перед собой. Прошла минута, затем другая, Арцеулов уже хотел напомнить о себе, когда адмирал внезапно поднял голову, затем пружинисто встал и вышел из-за стола.
   — Какое сегодня число, капитан?
   Вопрос был настолько неожиданным, что на мгновенье Арцеулов лишился дара речи. Казалось невероятным, что Верховный потерял счет времени. Впрочем, Ростислав быстро пришел в себя.
   — Четвертое января, ваше высокопревосходительство! Если по большевистскому календарю…
   — Ладно, — лицо адмирала дернулось (а может, он попытался усмехнуться?). — Сойдет и большевистский… Значит, у вас три дня, капитан. К седьмому числу вы должны быть в Иркутске.
   Ростислав автоматически проговорил: «Так точно», мельком соображая, как можно попасть в Иркутск из нижнеудинской западни.
   — В Иркутске вы найдете генерала Ирмана. Он начальник научного отдела военного министерства. Запомнили?
   Арцеулов вспомнил коньяк и рассказ Любшина. Со вчерашнего дня в Иркутске не было никакого военного министерства, там заправлял эсеровский Политцентр, который едва ли окажет ему помощь в розысках совершенно неизвестного генерала. Похоже, адмирал подумал о том же.
   — Я все знаю, капитан. Но вы должны найти генерала Ирмана в любом случае. Найти и передать ему мое письмо. Вы меня поняли?
   — Так точно, — повторил Арцеулов и замолчал, видя, что Верховный собирается продолжать.
   — В письме будет только условный знак. На словах предадите следующее: «Приказываю завершить проект «Владимир Мономах». Руководитель проекта прибудет к двадцатому января. В случае неудачи все должно быть уничтожено.» Повторите, капитан.
   Арцеулов слово в слово повторил послание. Адмирал несколько секунд стоял неподвижно, а затем поднял глаза на Ростислава. В адмиральском взгляде сквозило нечто, похожее на удивление.
   — Вам что-нибудь неясно, господин Арцеулов?
   — Извините, ваше превосходительство, — заспешил Арцеулов, которому было неясно не «что-нибудь», а абсолютно все, от начала до конца. — Я найду генерала Ирмана…
   — Совершенно верно, — резко перебил его Верховный. — Вы должны найти его живым или мертвым…
   — Если он будет мертвый, — невольно усмехнулся Ростислав, — он едва ли сможет точно выполнить ваш приказ.
   — Да, конечно, — адмирал тоже улыбнулся, и лицо его на миг потеряло обычную суровость. — Извините, капитан, зарапортовался. Если Ирмана не будет в живых — слышите, только в этом случае! — найдите полковника Лебедева. Он тоже служит в этом же управлении министерства. Больше об этом никто не должен знать. Еще вопросы?
   — В послании сказано «в случае неудачи»… Как это понимать?
   — А вам и незачем это понимать, — лицо адмирала вновь застыло и маленькие серые глаза впились в Ростислава. — Ваше дело, капитан, точно передать все Ирману. Впрочем, если он будет столь же непонятлив… Под неудачей я имею в виду неудачу самого проекта. Затем, если его руководитель не прибудет к двадцатому января, и возникнет опасность захвата объекта красными. Или еще кем-либо… До двадцатого января уничтожать проект запрещаю! Запомнили?
   — Так точно, — в третий раз отчеканил Арцеулов.
   — Хорошо, — сухо произнес адмирал, отворачиваясь и глядя куда-то в сторону. — Имейте в виду, я уже посылал полковника Белоногова. Похоже, красные что-то знают об этой операции. Желаю вам быть более осторожным… Возьмите письмо.
   Письмо было небольшим, в половину обычного, без конверта и даже без какой-либо надписи на обратной стороне. Арцеулов успел заметить, что в самом письме никак не больше трех строчек.
   — Я не запечатал его, — продолжил Верховный. — Прочитаете и выучите наизусть. Но уничтожать только в самом крайнем случае. Без письма Ирман вам может не поверить.
   Арцеулов кивнул и спрятал листок в нагрудный карман своего английского френча.
   — Мы, наверно, больше не увидимся, — внезапно сказал адмирал. — Но, в любом случае, я рад, что эти месяцы рядом со мной был такой отважный и преданный офицер, как вы… Прощайте, господин капитан.
   Арцеулов козырнул и, щелкнув каблуками, вышел из кабинета. Он понял, что Верховный уже не верит в продолжение борьбы. Значит, никакой Монголии не будет. Что ж, в этом случае приказ адмирала оставлял ему хоть какой-то смысл дальнейшего существования. По крайней мере до двадцатого января, когда должен быть завершен совершенно неведомый ему проект «Владимир Мономах».
   Он шел по коридору, не обращая внимания на царящую вокруг суматоху и даже не откликаясь на вопросы — кое-кто из знакомых офицеров уже успел узнать об аудиенции и спешил поинтересоваться случившимся. Арцеулов качал головой — теперь, когда был дорог каждый час, он должен покинуть поезд немедленно, покуда это еще возможно. Не удержавшись, он выглянул в окно и вздрогнул — прямо у эшелона, всего в нескольких шагах, стояла ровная и плотная цепь легионеров. Веселые парни в теплых полушубках довольно скалились, поглядывая на поезд Верховного. Очевидно, за последний час многое изменилось, и все люди, оставшиеся с адмиралом, оказались в западне.
   Зайдя в купе, Арцеулов первым делом запер дверь и вытащил из нагрудного кармана письмо. Он не ошибся — в нем было всего три строки. Наверху стояло: «Генералу Ирману. Лично»; внизу была хорошо известная ему подпись Верховного, а посреди… Вначале Ростислав ничего не понял, затем вчитался, и, наконец, до него дошло.
   Единственная строка странного письма гласила: «Рцы мыслете покой».
   Для пароля адмирал отчего-то воспользовался названиями трех букв церковно-славянского алфавита. Что ж, очевидно, загадочный генерал Ирман должен иметь обо всей этой тарабарщине куда более точное представление.
   Надо было собираться. Мелькнула мысль, что письмо неплохо бы зашить куда-нибудь в подкладку френча — но времени не было, и Ростислав вновь спрятал его в нагрудный карман. Собственно, брать из вещей было почти нечего. Арцеулов проверил оба свои револьвера: служебный «наган» и маленький бельгийский «бульдог» — подарок давнего приятеля и сослуживца по Марковскому полку Виктора Ухтомского. В полевую сумку он аккуратно уложил две гранаты — такому оригинальному использованию сумки его научил ротный, капитан Михаил Корф. Оружия хватало. Хуже было с деньгами, и Ростислав выругал себя за то, что не попросил у адмирала командировочных. Значит, железная дорога отпадала сразу, да и возможность как-то прокормиться в пути становилась проблематичной. Впрочем, сейчас уже было не до того. Ростислав еще раз выглянул в окно. Ровный строй легионеров стоял и здесь — поезд был окружен со всех сторон. Следовало поторопиться.
   Ростислав рассовал по карманам оставшийся нехитрый скарб и критически осмотрел полушубок. Черный полушубок был всем хорош, кроме одного — вся Сибирь знала форму черных гусар. По слухам, повстанцы вешали офицеров в таких полушубках с особым удовольствием. Арцеулов не числился в черных гусарах, но, когда ударили морозы, ему достался именно такой полушубок, и теперь приходилось идти на явный риск. Промелькнула мысль о погонах, но капитан тут же обозвал себя трусом — снимать погоны он не собирался.
   Оставалось последнее — Ростислав достал из нехитрого тайника под койкой фляжку и прикрепил ее к поясу. Это была непростая фляжка. В ней находился превосходный коньяк, который был вполне к случаю, но для капитана эта тяжелая металлическая фляга в удобном чехле, с выцарапанным возле горлышка вензелем «С.К.», имела особое значение. Она была с ним с начала мая, и с того времени он не расставался с ней ни на час.
 
   …Это случилось на реке Белой, совсем близко от переправы, где его рота третий день отбивала атаки частей Фрунзе. Снаряд разорвался рядом, и сразу все исчезло, а когда он снова открыл глаза, то все вокруг было затянуто синим туманом, кровь заливала рот, и Ростислав лежал недвижно, словно тело уже перестало принадлежать ему. Звуки пропали, и эта внезапная тишина показалась Арцеулову еще более страшной, чем недавний грохот разрывов. Потом он увидел лицо жены — Ксения что-то говорила, похоже, пытаясь успокоить, но ее глаза были полны ужаса, и Ростислав понял, что досталось ему действительно крепко. В руках Ксении появился бинт, она попыталась сдвинуть его голову, но тут все заволокло болью, и Арцеулов вновь потерял сознание.
   Когда он очнулся, то почувствовал на голове свежую повязку. Страшно, нечеловечески захотелось пить. Он шевельнул губами, и Ксения, очевидно, поняла его. В ее руках появилась фляга, но покрытые засохшей кровью губы ощутили лишь каплю — воды не было. Ксения вскочила, надеясь позвать на помощь и вдруг замерла. Прошла секунда, другая, и Ростислав понял, что случилось нечто более страшное, чем его ранение и то, что во фляге кончилась вода…
   Кровавый туман перед глазами сгустился; страшные, непохожие на людей монстры, казалось, плыли по воздуху, медленно и неотвратимо. Двигавшийся первым монстр подошел совсем близко, и страшная, нечеловеческая рожа уставилась прямо в глаза Ростиславу. Ксения закричала, и тогда жуткий рот искривился в ухмылке, а огромная лапа неторопливо подняла револьвер. Вороненый ствол был совсем рядом, но Арцеулов почему-то совсем не боялся. Он даже подумал, что сейчас все кончится, ему не будет больше хотеться пить, и даже пожелал, чтоб это случилось поскорее. Лапа с револьвером плыла то вверх, то вниз. Ксения кричала, а потом начала что-то быстро говорить монстру, указывая на Ростислава. И тогда рожа монстра вновь скривилась в чудовищной ухмылке, револьвер куда-то исчез, а огромная лапа потянулась к женщине. И тут Арцеулов впервые после того, как очнулся, захотел жить. Он попытался привстать, но тело существовало отдельно от него, а рука монстра все тянулась к Ксении, и Арцеулов вдруг с ужасом сообразил, что на жене офицерская форма. Ксения получила звание прапорщика еще в семнадцатом и с тех пор всегда носила на фронте мундир — хотя и муж, и сослуживцы уговаривали ее надеть платье сестры милосердия. Ростислав знал, что они обычно не трогают медицинских сестер, но на жене были погоны и даже полученный ею тогда же, в семнадцатом, Георгиевский крест. Монстр возвышался словно гора, и фигурка жены показалась Арцеулову совсем маленькой. Лапа чудовища коснулась серебристого креста и легко сорвала его. Затем обе лапы легли на плечи женщины и рывком оторвали тонкие золотые погоны. Ростислав, захлебываясь кровью, сцепил зубы, но внезапно чудовище повернулось к нему, и он почувствовал, как сильные руки приподнимают его голову. И тут перед его губами, возникла фляга; холодная, непередаваемо вкусная вода буквально обожгла пересохшее горло, на мгновение кровавый туман рассеялся, и он понял, что никакого монстра рядом нет, а над ним склонился худощавый парень с красивым, чуть скуластым лицом. На парне была новенькая, — очевидно, трофейная — английская форма, лишь вместо погон на отворотах краснели петлицы, и на фуражке чуть косо сидела звезда с плугом и молотом. Лицо парня было хмурым, но в глазах, как показалось Арцеулову, светилось нечто, похожее на сочувствие. Парень подождал, покуда Арцеулов напьется, затем взвесил флягу в руке — рука оказалась худой и даже тонкой, совсем непохожей на лапу, — покачал головой, подумал, закрыл флягу крышкой и положил рядом с головой Арцеулова. Затем он что-то сказал Ксении, вновь покачал головой и исчез.
   Уже в госпитале Ксения говорила Арцеулову, что тогда их спас ее талисман — тот самый старинный серебряный перстень, который она всегда носила с собой. Перстень, который теперь лежал вместе с нею в братской могиле, в далеком Екатеринбурге…
   С тех пор Арцеулов не расставался с этой флягой. Сослуживцам он говорил, что это трофей, а в глубине души надеялся на чудо — что фронтовые дороги сведут его с парнем в краснозвездной фуражке. Правда, лица парня Ростислав не помнил, но был почему-то уверен, что сможет узнать его из тысячи. Арцеулов понимал, что это едва ли произойдет, но все же его не оставляла надежда, что они встретятся, и тогда он достанет наган, сунет ствол прямо в скуластое лицо и подождет, покуда красный гад почувствует все, что пришлось испытать ему тогда, на берегу Белой. А затем он отдаст ему эту флягу и отпустит на все четыре стороны. Отдавать флягу пустой не годилось, и поэтому Ростислав всегда носил в ней коньяк. Пусть красная сволочь не думает, что русский офицер не платит долги, даже если это долг не нормальному человеку, а а краснопузому бандиту…
 
   Все было готово. Арцеулов присел на дорогу, мысленно прощаясь со своим временным домом. Все-таки он провел здесь не один месяц, а это в его кочевой жизни было сроком немалым. Ростислав вновь вспомнил сегодняшний сон и грустно улыбнулся — он не верил в то, что кто-то поможет ему. Его срок приближался — но сначала надо было добраться до Иркутска.
   Он встал и по давней привычке окинул взглядом купе, проверяя, не оставил ли что-нибудь важное. Взгляд его скользнул по койке скоропалительно исчезнувшего подполковника Ревяко — и вдруг на кожаной обшивке вагонной полки что-то тускло блеснуло. Ростислав не глядя взял странный предмет в руку и внезапно похолодел. Несколько секунд он стоял, боясь взглянуть на свою находку, но затем все же пересилил себя и осторожно раскрыл ладонь….
   Это был перстень. Тот самый, тяжелый серебряный перстень с изображением двух переплетенных змей с маленькими бирюзовыми глазами. Талисман Ксении.
   Времени не было. Капитан сунул перстень в карман полушубка и вышел в коридор. Надо было спешить — кольцо легионеров вокруг эшелона Верховного не предвещало ничего доброго. Он взглянул в распахнутую дверь, дышавшую морозом, и легко соскочил вниз на платформу.
   Тут было людно. В узком промежутке между вагонами и цепью чехословаков толпились десятка два офицеров, многие из которых уже успели снять погоны и даже переодеться в оказавшееся под рукой тулупы и полушубки, выглядевшие весьма живописно. Впрочем, этот маскарад мало кого мог обмануть — чехи стояли недвижно, а какой-то толстый мордатый майор проверял документы, тщательно сверяясь с каким-то списком. Арцеулов заметил, что некоторых желающих после тщательной проверки все-таки пропускали, но большинство по-прежнему оставалось в ловушке.
   Все это Ростислав фиксировал в сознании совершенно автоматически. Он понимал, что нельзя терять время, но мысль о перстне не давала сосредоточиться и подумать о спасении. В конце концов он не выдержал и, отойдя чуть в сторону, чтобы угол одного из вагонов прикрывал его, достал свою находку.
   Да, перстень был похож: переплетенные змеи, странные, напоминающие руны, знаки… На внутренней поверхности обнаружилась монограмма из незнакомых букв, но была ли эта монограмма на том перстне, который принадлежал Ксении?
   Он еще раз припомнил то место, где лежала странная находка. Да, именно там — во сне — сидела Ксения. Конечно, все это совпадение. Логичнее предположить, что точно такой перстень мог быть у его соседа, полковника Ревяко, и тот в спешке забыл его на койке. Правда, Ростиславу казалось, что на койке подполковника утром ничего не лежало, и перстень появился позже. Правда, когда он был у адмирала, дверь в купе оставалась незапертой, но кому потребовалось подкидывать ему эту вещь?
   В конце концов Ростислав решил отложить дедукцию на более удобное и безопасное время, и решительно шагнул к проходу, в котором распоряжался мордатый чешский майор. Уже через несколько минут он понял, что список, с которым сверялся чех — это список личного конвоя Верховного. Офицеры обслуги, а также охрана других эшелонов майора не интересовали.
   Значит, его не выпустят. Легионерам, похоже, был нужен не только адмирал, но и офицеры конвоя. Те, кто жег костры на сопках, сумели договориться с братьями-славянами — Арцеулов вспомнил слух, слышанный им от полковника Любшина, что черемуховские партизаны пригрозили легионерам взорвать кругобайкальские железнодорожные тоннели, если чехи не отдадут золотой эшелон и поезд Верховного. Очевидно, эти слухи были близки к истине.
   Ростислав стоял в долгой очереди к самодовольному чешскому майору, делая вид, что его интересует только одно — чтобы никто не прошел не в свой черед. Такие желающие встречались, но крепкие руки стоявших в очереди офицеров легко наводили порядок. Вокруг шумели, кто-то пытался хвататься за револьвер, а капитан тем временем раз за разом поглядывал по сторонам, освежая в памяти хорошо знакомые ему окрестности станции.
   Если его не пропустят, то придется, как это ни печально, дожидаться темноты. Остальное не представлялось сложным. — Арцеулов уже давно заприметил стоявший в метрах пятидесяти от паровоза полуразбитый брошенный состав, примыкавший прямо к станции. Если удастся прошмыгнуть к нему и нырнуть в скопище старых заснеженных вагонов, то поймать его будет практически невозможно. Ну, а если прошмыгнуть, то можно будет воспользоваться и револьвером. Каких-либо сантиментов по отношению к чехам капитан не испытывал. Да, в темноте он почти наверняка сумеет уйти, но терять несколько часов светлого времени не хотелось, тем более с темнотой сюда вполне могли прийти те, что жгли костры в сопках.
   Его очередь подошла неожиданно быстро. Он сунул майору офицерскую книжку и стал ждать. Чех медленно, шевеля толстыми губами, прочитал его фамилию и уставился в список. Сейчас он найдет Арцеулова в списке — там он стоит одним из первых — и…
   Капитан живо представил, как выхватывает удостоверение у этого борова, бьет его ребром ладони по горлу, вырывает у ближайшего легионера винтовку… Все это было настолько просто и осуществимо, что Ростислав закусил губу, чтобы не выдать себя. Он, конечно, прорвется и даже сумеет добежать до станции — у него будет как минимум полминуты, да и чехи — стрелки неважные. Но на станции его встретят другие легионеры, и вот тогда податься будет некуда!
   Майор нашел его фамилию в списке и равнодушно помотал головой (что, судя по всему, означало отказ), небрежно вернув Ростиславу документ. И тут Арцеулов заметил, что рядом с майором появился еще один офицер — молодой подпоручик, с симпатичным курносым лицом, одетый почему-то не в полушубок, а в зеленую шинель, явно не по погоде. Подпоручик что-то шепнул майору, тот даже не повернул головы, но потом замер, недвижно постоял несколько секунд, и вдруг удивленно поглядел на Арцеулова, буркнув: «Проходите».
   Капитан не заставил себя упрашивать, мгновенно проскочив за цепь легионеров. Отойдя метров на двадцать, он не удержался и оглянулся, но молодого подпоручика в зеленой шинели уже не было.
   Это был не первый странный случай, случившийся с ним в этот день. Оставалось предположить, что адмирал сумел-таки договориться с чехами, и молодой офицер передал майору приказ начальства. Придумать что-либо иное Арцеулов покуда не мог.
   …Станция встретила его шумом сотен голосов. Люди штурмовали чешские эшелоны, пытаясь договориться с легионерами о проезде через восставший Иркутск. И здесь чехи выставили шеренгу «вояков» с примкнутыми штыками; а переговоры вели несколько наглых, таких же мордатых, как и недавно виденный майор, офицеров. По обрывкам доносившихся до него разговоров Ростислав быстро понял, что сумма, названная подполковником Ревяко, давно уже перекрыта и растет дальше — по толпе то и дело ползли слухи о приближавшихся повстанческих отрядах, которые якобы должны занять Нижнеудинск к вечеру, о чем будто бы уже есть договоренность между чешским Национальным Советом и командующим партизанским фронтом Зверевым.
   Потолкавшись с полчаса, Арцеулов понял, что на станции ему делать нечего. Он выбрался из гудящей толпы и свернул в глубину небольшого пристанционного поселка. Здесь было тихо. Редкие прохожие кидали равнодушные взоры на офицера в приметном черном полушубке. Впрочем, некоторые взгляды были не столь индифферентны, и Ростислав подумал, что из Нижнеудинска надо уходить, не дожидаясь темноты.
   Оставалось одно — достать где-нибудь лыжи и попытаться повторить то, что не удалось полковнику Белоногову. Арцеулов вспомнил карту — неподалеку, в нескольких верстах, начинался Великий Сибирский тракт, по которому (согласно слухам) уходили к Байкалу отступавшие белые части. Если ему удастся дойти туда и собрать группу таких же, как он, то остальное не представлялось особо сложным. Он, конечно, прорвется, но в этом случае он не успеет в Иркутск к сроку, и приказ Верховного останется невыполненным…