Страница:
Пока они разговаривали, юноша-христианин с узкой красной каймой на тунике, осмелев после выпитого вина, спросил центуриона, есть ли у него приказ арестовывать всех встреченных им христиан. Центурион замотал головой и сказал, что ему лишь велели казнить моего отца и Туллию, причем проделать это в безлюдном месте.
Тогда молодой всадник сказал, что он тоже христианин, и предложил моему отцу разделить с ним священную христианскую еду, хотя сделать это за закрытыми дверями они не смогут, да и вечер еще не наступил. Но, может быть, добавил он, это допустимо, учитывая сложившиеся обстоятельства.
Центурион объявил, что у него нет возражений и что он не боится колдовства; на самом деле ему было любопытно — ведь о христианах говорили много странного. Мой отец охотно согласился, но попросил юношу благословить хлеб и вино.
— Я не могу сделать этого сам, — сказал мой отец, — возможно, из-за моего собственного тщеславия и упрямства. Но тогда в Иерусалиме на учеников Христа из Назарета снизошел святой дух, и они окрестили множество людей, чтобы этот дух снизошел и на них тоже. Всем своим сердцем я желал принять крещение вместе с другими, но они мне отказали, потому что я не был чист духовно; они попросили меня также молчать о тех вещах, которые я не понимал. На всю жизнь я запомнил их заветы и никогда и никого не наставлял; только иногда — и, наверное, напрасно — я говорил о том, что сам видел, или о том, что почитал правдивым. Иногда случалось, я пытался разрешить недоразумения. Я был крещен здесь, в Риме, когда Кифа в своем великодушии попросил меня простить его за то, что он мне тогда грубо отказал. Он давно уже был в долгу передо мной, потому что однажды в горах Галилеи, на пути в Иерусалим, я одолжил ему осла, чтобы он смог отправить домой в Капернаум свою тещу, которая поранила ногу. Извините мне мою болтовню. Я вижу, солдаты зевают и глазеют на небо. Многие старики любят поговорить о прошлом, и я не исключение. Ну, а от вина мой язык совсем распустился.
Мужчины-христиане встали на колени, и Туллия тоже последовала их примеру, и несколькими словами молодой всадник освятил хлеб и вино, уподобив их плоти и крови Христа. Они помолились со слезами на глазах и потом нежно поцеловали друг друга. Туллия сказала, что в ней все трепещет, словно в предвкушении рая. Она пойдет рука об руку с моим отцом, добавила она, туда, куда он сейчас отправится.
Преторианцы пошептались между собой и признались, что они не увидели ничего дурного в этом колдовстве. Затем, опять взглянув на небо, центурион многозначительно откашлялся. Мой отец торопливо оплатил счет, не забыв о щедром вознаграждении за услугу, и отдал оставшиеся деньги центуриону, чтобы он разделил их между солдатами. При этом он снова попросил у преторианцев прощения за причиненное беспокойство и благословил их во имя Христа.
Центурион вежливо предложил отцу и Туллии зайти за надгробный памятник, поскольку у него есть приказ действовать тихо и незаметно.
Тут всадник-христианин разразился рыданиями и сказал, что, когда он освящал хлеб и вино, он неожиданно почувствовал в себе такие силы и уверенность, что больше не желает пребывать в ожидании. Его терзает мысль, что многим смиренным христианам разрешено принять муки в цирке ради славы Христа, а сам он, еще юноша, возможно, не проявит в надвигающиеся времена гонений должной стойкости. Поэтому он просит центуриона отрубить и его голову, позволив ему тем самым немедленно отправиться в самое прекрасное из всех путешествий. Он виновен в той же степени, что и другие христиане, и его следует наказать так же, как их.
Центурион изумился, но после недолгого размышления признал, что, вероятно, ни в коей мере не изменит своему долгу, если разрешит молодому человеку умереть вместе с моим отцом и Туллией. Как только он согласился, некоторые из присутствовавших при разговоре христиан, сидевшие неподалеку, стали страстно умолять доставить это удовольствие и им.
Однако я обязан пояснить, что, как мне рассказывали, все они прежде отведали вина, предложенного им моим отцом, причем в изрядных количествах.
Но центурион твердо отказал им, заявив, что Даже его благосклонность имеет свои пределы. Одного христианина сверх предписанного ему количества он, пожалуй, еще может казнить и даже доложить об этом начальству, но массовая казнь привлечет ненужное внимание, да и заполнять восковые Дощечки, сочиняя отчет о случившемся, ему будет сложно: не очень-то он любит писать.
Впрочем, он добавил, что все увиденное и услышанное произвело на него такое впечатление, что он бы очень хотел когда-нибудь побольше узнать о всех этих вещах, веровании и обрядах христиан. Христос, очевидно, могущественный бог, если сумел внушить своим приверженцам, будто смерть радостна. По крайней мере ему ни разу не приходилось встречать человека, который добровольно пожелал бы умереть, например, за Юпитера или хотя бы за Вакха. Вот разве что за Венеру могли бы найтись охотники.
Преторианцы отвели моего отца, Туллию и всадника, чье имя центурион в последний момент нетвердой рукой нацарапал на восковой дощечке, за надгробный памятник и выбрали среди себя лучшего воина, который умел рубить головы с одного удара.
Мой отец и Туллия умерли, стоя на коленях и держась за руки. Некий христианин, видевший казнь и впоследствии поведавший мне о случившемся, утверждал, что земля задрожала, а небо полыхнуло огнем, ослепив присутствующих. Но я думаю, он сказал так, чтобы сделать мне приятное; возможно, впрочем, что все это ему приснилось.
Преторианцы бросили жребий, желая выяснить, кому оставаться охранять тела до появления родственников, которые возьмут на себя заботу о них. Когда те, кто стоял рядом, увидели, что происходит, они вызвались сами присмотреть за покойниками, ибо все христиане — братья и по-родственному обязаны помогать друг другу даже после смерти.
Центурион нашел это утверждение юридически сомнительным, но с благодарностью принял предложение, так как не хотел лишать кого-нибудь из своих людей удовольствия побывать на цирковом представлении.
Было уже около полудня, когда солдаты поспешили обратно в город, к мосту, ведшему на другую сторону реки, в надежде успеть-таки занять в цирке стоячие места рядом с остальными преторианцами.
Христиане и впрямь позаботились о телах моего отца, Туллии и молодого всадника. Из уважения к древнему роду последнего я не буду открывать его имени, тем более что он был единственным сыном престарелых родителей, которым его безумный поступок принес большое горе. Они баловали своего ребенка и смотрели сквозь пальцы на его увлечение христианством, надеясь, что со временем он изменится; большинство молодых людей, женившись, действительно остепеняется и забывает прежние бесплодные философские теории. Тела были погребены по христианскому обычаю, то есть их не сожгли, а закопали в землю.
Так мой отец и не воспользовался местом, которое он купил для себя возле могил правителей в Цере, но я не думаю, что он был бы этим огорчен.
В те времена христиане как раз начали рыть подземные ходы и залы и хоронить там своих мертвецов. Говорят, будто теперь они проводят в этих подземельях свои тайные собрания. Это считается убедительным свидетельством того, что их вера прочна, ибо они не уважают даже собственных покойников.
Но как бы то ни было, отнесись к катакомбам с почтением, Юлий, сын мой, и не трогай их, когда придет твое время, так как в одной из них лежит отец твоего отца — лежит в ожидании дня воскрешения.
В полдень в цирке началась раздача корзинок с едой. Нерон, наряженный возничим, пустив белоснежных лошадей в галоп, дважды объехал вокруг арены на своей позолоченной колеснице, приветствуя ликующих зрителей и желая всем приятного аппетита.
Помимо корзинок, много еды было брошено прямо в толпу, хотя и не в таких количествах, как бывало прежде, потому что огромное строительство, затеянное Нероном, начинало уже отражаться на состоянии его финансов. Он очень надеялся, что этот необычный спектакль порадует плебеев, и в этом он был, без сомнения, прав.
К тому времени я уже успокоился и чувствовал себя вполне удовлетворительно, хотя ответственность за большую часть спектакля после перерыва на еду возложили на меня. По правде говоря, театрализованное действо, придуманное Нероном, не могло прийтись публике по вкусу. Я думаю, основная вина за это лежит на его приближенных, которые выступили постановщиками, совершенно не имея понятия о христианском образе жизни.
Не очень-то мне хочется хвалиться, однако правда такова, что толпа была бы совершенно разочарована утренним представлением, если бы не мои дикие собаки, которые просто превзошли себя в самом начале спектакля, сразу после шествия сенаторов с изображениями богов и сокращенного изложения речи Нерона. На арену тогда выгнали около тридцати христиан, облаченных в звериные шкуры, а затем к ним выпустили пару десятков собак.
Собаки, почуяв знакомый запах, великолепно справились со своим делом. Они без малейших колебаний нападали на людей, преследовали убегающих от них христиан по всей арене, ловко валили их наземь, злобно хватая за ноги, и, не тратя времени даром, с рычанием вгрызались в горло своих жертв. Собак нарочно морили голодом, однако они не останавливались, чтобы поесть; в крайнем случае они лишь торопливо лизали кровь, пытаясь немного утолить жажду, и тотчас возобновляли охоту. Я от всего сердца похвалил их дрессировщика.
Свадьба Данаид получилась вовсе не такой, какой была задумана. Христианские юноши и девушки, наряженные соответствующим образом, не желали исполнять свадебные танцы, а, прижавшись друг к другу, безучастно стояли в середине арены. Пришлось отправить им на подмогу профессиональных актеров, которые должны были оживить представление. Замысел состоял в том, что после свадьбы невесты различными способами убивают своих женихов, как это делали дочери Даная. Но «невесты»-христианки категорически отказались лишать кого-либо жизни, хотя в этом случае юноши погибли бы легкой смертью.
Солдатам велели зарубить нескольких из них, а остальных крепко связать и поставить между кучами хвороста вместе с другими преступниками, ожидавшими сожжения.
Я должен сказать, что толпа в цирке отлично повеселилась, когда Данаиды с решетами в руках бегали от чанов с водой к огню и обратно, пытаясь залить костры. Вопли горевших христиан были столь пронзительны, что звуки водяного органа и других инструментов не могли их заглушить; эти вопли заставляли девушек бегать все быстрее.
В заключение был подожжен великолепно разукрашенный деревянный дом, внутри которого, прикованные цепями ко всем окнам и дверям, находились христианские старики и старухи. Когда пламя начало лизать их руки и ноги, публике предстала правдивая картина великого пожара Рима.
Многие из девушек, гасивших огонь, погибли, когда без всякой необходимости побросали свои решета и кинулись в огромный костер, надеясь, быть может, вытащить оттуда своих родственников.
Весь цирк, и в особенности верхние ряды, где сидели простолюдины, заходился от смеха. Но некоторые сенаторы демонстративно отвернулись, а со скамей всадников послышались критические реплики по поводу ненужной жестокости, хотя, несомненно, лучшим наказанием для поджигателей Рима была как раз смерть в огне.
Пока все это продолжалось, в цирк доставили людей, арестованных в римском доме моего отца. Их бросили к остальным приговоренным узникам.
Когда Барб и Юкунд поняли, что именно должно вот-вот произойти, попытались найти возможность поговорить со мной, но у них ничего не вышло. Стража притворилась, будто не слышит их, потому что очень многие из арестованных уверяли в своей невиновности и ссылались на знакомство со знатными гражданами — ведь крики с арены проникали даже в самые дальние подвалы и стойла.
Всех смертников уже распределили по группам соответственно тем ролям, которые им предстояло сыграть на арене, причем группы эти, порядка ради, находились в разных местах, так что у меня не было причины спускаться вниз, в подвалы, или заходить в помещения, где содержались арестованные, чтобы последить за ходом дела. Я целиком положился на опытных помощников и оставался на своем почетном месте, радуясь аплодисментам и чувствуя авторскую гордость за организацию сцены со зверями. У меня не было бы времени пойти в подвалы, даже если бы мне и передали, что кто-то хочет говорить со мной.
Вдобавок Юкунд, пребывая в состоянии сильнейшего замешательства и неопределенности, уверился в том, что стало известно о его участи в некоем братстве, на самом деле весьма маленьком и незначительном, созданном им вместе с несколькими мальчиками из восточных провинций в палатинской школе; теперь же, мол, ему предстоит понести заслуженное наказание. Эти юноши по молодости лет и глупости выступали за то, чтобы разгромить Парфию и основать на востоке новую столицу. Между прочим, подобные мысли посещали иногда даже самого Нерона — тогда, к примеру, когда он уставал от сената, — с той лишь разницей, что, по их мнению, после успешной войны с Парфией римляне будут обязаны отойти в сторону, оставив власть в руках представителей восточных монархических династий.
Естественно, стань эти мальчишеские идеи широко известны, никто не воспринял бы их всерьез, ибо какой может быть спрос с детей? Но Юкунд, которому исполнилось всего лишь пятнадцать и который только что получил право носить мужскую тогу, был так тщеславен, что решил, будто его наказывают за участие в политическом заговоре.
Когда мой сын понял, что должен умереть, он во всем признался Барбу, и, так как им не удалось поговорить со мной, оба решили умереть достойно.
И я не знаю, сумел бы я помочь несчастным, даже если бы узнал об их участи — ведь Нерон был обозлен тем, что случилось в сенате, и почти наверняка обрушил бы на меня свой гнев.
Из практических соображений я устроил все таким образом, чтобы в течение всей второй части программы на арене находились дикие звери. Стремясь разнообразить представление и сделать его более захватывающим, я решил вооружить тех христиан, которые пожелают сразиться с животными. Перед самым выходом на арену им были розданы мечи, кинжалы и дубинки с шипами.
Юкунд и Барб объявили, что выбирают львов и мечи. Оспаривать этот выбор никто не стал, потому что, к сожалению, большинство христиан не захотело выступать, и только немногие заявили о своем желании сразиться с хищниками. Основная же часть приговоренных решила умереть с покорностью, чтобы отправиться в рай по уже проторенной дороге.
После перерыва, намереваясь расшевелить уставших зрителей, я выслал на арену группу христиан в звериных шкурах и еще одну стаю голодных собак. Однако на этот раз животные не стали слушаться свистков и, отлично справившись с задачей, принялись кружить по песку. Впрочем, ругать своих помощников мне было не за что: публика с удовольствием глядела на зверей с окровавленными мордами; правда, стоили эти гончие псы недешево, и со временем их все же следовало бы вернуть в клетки, а не отдавать на съедение более крупным хищникам.
Затем наступил черед трех наших львов. Это были красивые животные, и я имел все основания гордиться ими. По совету моих опытных подчиненных для львов я приберег группу немощных стариков, старух, калек и подростков, поскольку ничто так не забавляет толпу и не вызывает такого смеха, как вид детей и калек, убегающих от диких зверей. Вот почему Юкунд очень подходил для львиной охоты.
Сначала этих людей, многие из которых едва волочили ноги от старости и болезней, согнали в центр арены; при этом дрессировщики хлыстами отгоняли собак. К счастью, собаки не проявили к людям никакого интереса, так как на них не было звериных шкур со следами свежей крови. Затем на песок вступили Юкунд и Барб с мечами в руках; за ними следовал примерно десяток вооруженных христиан.
При виде юнца, прыгающего на костылях, и беззубого старика с мечом, остановившихся напротив императорской ложи, толпа разразилась оглушительным хохотом.
Я был раздосадован таким отношением зрителей и бросил быстрый взгляд на Нерона. Я подозреваю, что его оскорбил этот смех (как, впрочем, и вся моя неудачная затея, хотя такой реакции я не мог предвидеть). Ему, однако, удалось сдержаться, и он громко захохотал вместе со зрителями.
Я должен признаться, что тоже готов был потешаться над самонадеянностью Юкунда и Барба, но только до тех пор, пока я не узнал их. Однако вначале, когда они остановились на середине арены и выстроили своих вооруженных соратников кольцом вокруг стариков и детей, я не имел ни малейшего представления, что это за люди.
Я бы не смог вообразить ничего более невероятного, чем мой собственный сын и мой самый верный слуга, которые гибнут на арене римского цирка в схватке с дикими зверями. Несколько мгновений я даже задавался вопросом, кому именно пришла в голову «блестящая» мысль поставить эти две комические фигуры во главе тех, кто сразится со львами?
Уверен, и Юкунд, и Барб были глубоко уязвлены хохотом публики. Они-то выбрали львов потому, что ветеран рассказал мальчику, как в молодости я голыми руками поймал такого же огромного зверя вблизи Антиохии. В тот давний день и сам Барб проявил незаурядную смелость; думаю, именно тогда он решил, что прекрасно знает все повадки львов.
Оберегая Юкунда, ветеран приказал ему отложить костыли и встать на колени у него за спиной с тем, чтобы львы не смогли сразу же опрокинуть подростка на песок арены. Закрывая Юкунда собой, Барб хотел дать тому возможность показать зрителям свое мужество. Я думаю, что Барб, в обмен на признание Юкунда, рассказал мальчику, кем я ему на самом деле прихожусь. Этого не знал никто, кроме моего отца и Барба. О последствиях моего юношеского прегрешения я не говорил даже Клавдии, хотя и похвалился перед ней своей связью с Лугундой, дочерью одного из британских царей, когда вернулся в Рим из Британии.
Едва львам отворили ворота, как Юкунд попытался привлечь мое внимание, назвав меня громко по имени и бодро помахав мечом, чтобы показать, что он совсем не боится. И тут пелена упала с моих глаз, и я узнал его и Барба. В груди у меня словно что-то оборвалось; в отчаянии я прохрипел приказ немедленно прекратить представление.
К счастью, в общем гвалте никто этого не услышал: как только львы выбежали на арену, толпа разразилась криками удовольствия, а многие зрители вскочили с мест, чтобы лучше видеть происходящее.
Если бы я остановил представление, Нерон, возможно, так бы разгневался, что послал бы меня на арену к моему сыну, и я не думаю, что кто-нибудь бы от этого выиграл. Короче говоря, когда я смог немного соображать, я взял себя в руки и поблагодарил богов за то, что никто не обратил внимания на мой дурацкий возглас.
Сабина, считавшая львов своей собственностью, использовала все средства, какие только они с Эпафродием смогли изобрести, чтобы раздразнить зверей и сделать их еще более кровожадными. В результате три красавца-льва выскочили на арену с такой скоростью, что самый крупный из них, ослепленный ярким светом огня, запнулся о дымящиеся головни и покатился по песку, опалив свою гриву. Естественно, он еще больше разъярился, хотя и не нанес себе никаких увечий.
Львы, рыча, принялись метаться по арене, усиливая всеобщее напряженное ожидание и не обращая ни малейшего внимания на небольшую группку христиан. Иногда только животные терзали тела тех, кто был распят на ограде, окружавшей арену.
Тем временем Барб отыскал себе подходящую тлеющую головню и посоветовал другим сделать то же самое. Размахивая этой головней в воздухе, он сумел воспламенить ее, и таким образом в левой руке у него оказался факел, а в правой — меч, которым вполне можно было ранить льва.
Но последовать примеру Барба удалось всего лишь двум христианам: звери наконец заметили перебегающие фигуры и повалили одного из приговоренных, напав на него сзади, так что он даже не успел воспользоваться мечом. Крики неодобрения послышались из публики, решившей, будто он повернулся спиной ко льву из страха, хотя на самом деле он бежал со всех ног, чтобы поскорее вернуться с факелом назад, к своим безоружным единоверцам.
Затем в игру неожиданно вступили собаки, прежде беспорядочно бегавшие по арене. Обученные травить диких зверей, они сбились в стаю и начали бесстрашно наскакивать на львов. Поначалу это обстоятельство очень помогало христианам, потому что львам приходилось то и дело с яростным ревом оглядываться назад и стряхивать с себя собак. Барбу настолько повезло, что он даже сумел выколоть глаз одному из львов, прежде чем упасть самому, а Юкунд вонзил в живот хищнику свой меч и тяжело ранил его.
Когда лев начал кататься по песку и рвать собственные кишки, Юкунд на коленях подполз поближе и нанес ему смертельный удар. Но в агонии лев содрал с головы у мальчика кусок кожи, так что кровь залила Юкунду глаза. Толпа шумно рукоплескала подростку.
Ощупав Барба и поняв, что тот мертв, Юкунд подобрал горящий факел и начал наугад размахивать им перед собой, пытаясь другой рукой с зажатым в ней мечом утереть кровь с лица. Один из львов обжег себе нос о пламя факела и в испуге отскочил, приняв его за раскаленное железо дрессировщика. Решив больше не рисковать, зверь погнался за более легкой добычей, и я стал опасаться, что сцена со львами может окончиться провалом и что я слишком уж положился на неумение христиан владеть оружием.
Собак тем временем уже почти не стало. Многие погибли, остальные были сильно утомлены, и потому львам не составило особого труда покончить с ними, чтобы потом в спокойной обстановке заняться людьми. Собаки оказались настолько смелы, что ни одна из них даже не попыталась поджать хвост и убежать. Наконец лев ловким ударом лапы переломил хребет последней из собак, и та, рухнув на песок, жалобно заскулила.
Парочка зрителей тут же вскочила с мест и закричала, что такая игра слишком жестока и что собак мучить нельзя. Тогда один из христиан нанес мечом милосердный удар и прекратил страдания животного.
…А Юкунд все еще сражался. Вооруженный дубинкой с шипами мужчина, увидев, что среди приговоренных он самый смелый и лучше других орудует мечом, шагнул к подростку, чтобы защищать его с тыла. Вдвоем им удалось серьезно ранить еще одного льва.
Толпа была так довольна, что кое-кто начал уже поднимать вверх большие пальцы, но спасение запоздало: храбрый Юкунд встретил свою смерть.
Все остальное оказалось малоинтересной кровавой бойней. Два льва нападали на сбившихся в кучу беззащитных христиан, а те даже не двигались с места, чтобы хоть как-то развлечь публику. Они продолжали стоять, тесно прижавшись друг к другу, и львам приходилось вытаскивать их по одному.
Я даже был вынужден приказать спешно отправить в помощь львам двух медведей. В самом конце, когда все христиане уже погибли, между львами и медведями произошла замечательная схватка, причем раненый лев за свою безрассудность заслужил оглушительные аплодисменты.
Я был огорчен смертью Юкунда, хотя и знал к тому времени о событиях, происходивших в саду у Тигеллина, пока Рим полыхал огнем; они означали, что Юкунд заслуживал сурового наказания. Но к этому я вернусь чуть позже. Теперь же я продолжу рассказ о дне его гибели.
Мне надо было следить за тем, чтобы представление продолжалось, но тут ко мне подошел один из рабов, служивших в моем загородном доме в поместье в Цере, и, сияя от радости, сообщил, что этим утром Клавдия родила прекрасного мальчика. Мать и ребенок чувствуют себя хорошо, и Клавдия просит моего согласия назвать сына Клементом.
Я расценил как благоприятное предзнаменование то обстоятельство, что мой младший сын родился именно тогда, когда старший, Юкунд, погиб, мужественно сражаясь со львом. Правда, я не считал имя Клемент — «кроткий» — подходящим для мальчика, появившегося на свет в этот полный мрачных событий день, но на радостях решил согласиться с Клавдией, чтобы не пускаться в подробности и длительные объяснения по поводу своего отказа. Однако в душе, мой единственный сын, я десять лет называл тебя Юлием.
Представление, яркое и красочное, продолжалось до самого вечера. Естественно, случилось немало неожиданностей — неизбежных, впрочем, когда на арене находятся дикие звери. Чаще всего недоразумения удавалось разрешать, и многие хвалили меня за хорошую организацию спектакля. Некоторые зрители заключали пари, и в толпе нередко вспыхивали драки, к чему, впрочем, в цирке давно привыкли.
Солнце уже клонилось к горизонту, когда представление достигло наконец своего пика — сцены с девушками и быками. Восторгу толпы не было предела, когда ворота настежь распахнулись и на арену вырвались около тридцати быков, к рогам которых были привязаны полураздетые юные христианки. Завистники из Неронова театра захотели снискать себе все лавры, и после долгих споров я согласился на то, чтобы именно они привязывали девушек. Конечно же, эти бездари и их помощники сделали все из рук вон плохо, и потому мне пришлось-таки звать на помощь своих опытных скотоводов.
Каменная глыба, которую нам с таким трудом удалось вытащить на арену, к сожалению, оказалась ненужной. Пока актеры Нерона нечленораздельно бубнили что-то в рупоры (кажется, они пересказывали толпе историю Дирки), быки с легкостью стряхивали девушек, подкидывали в воздух легкие тела и нанизывали на рога. И всего лишь два животных разбили своих Дирок о камень, как того и требовала историческая правда.
Тогда молодой всадник сказал, что он тоже христианин, и предложил моему отцу разделить с ним священную христианскую еду, хотя сделать это за закрытыми дверями они не смогут, да и вечер еще не наступил. Но, может быть, добавил он, это допустимо, учитывая сложившиеся обстоятельства.
Центурион объявил, что у него нет возражений и что он не боится колдовства; на самом деле ему было любопытно — ведь о христианах говорили много странного. Мой отец охотно согласился, но попросил юношу благословить хлеб и вино.
— Я не могу сделать этого сам, — сказал мой отец, — возможно, из-за моего собственного тщеславия и упрямства. Но тогда в Иерусалиме на учеников Христа из Назарета снизошел святой дух, и они окрестили множество людей, чтобы этот дух снизошел и на них тоже. Всем своим сердцем я желал принять крещение вместе с другими, но они мне отказали, потому что я не был чист духовно; они попросили меня также молчать о тех вещах, которые я не понимал. На всю жизнь я запомнил их заветы и никогда и никого не наставлял; только иногда — и, наверное, напрасно — я говорил о том, что сам видел, или о том, что почитал правдивым. Иногда случалось, я пытался разрешить недоразумения. Я был крещен здесь, в Риме, когда Кифа в своем великодушии попросил меня простить его за то, что он мне тогда грубо отказал. Он давно уже был в долгу передо мной, потому что однажды в горах Галилеи, на пути в Иерусалим, я одолжил ему осла, чтобы он смог отправить домой в Капернаум свою тещу, которая поранила ногу. Извините мне мою болтовню. Я вижу, солдаты зевают и глазеют на небо. Многие старики любят поговорить о прошлом, и я не исключение. Ну, а от вина мой язык совсем распустился.
Мужчины-христиане встали на колени, и Туллия тоже последовала их примеру, и несколькими словами молодой всадник освятил хлеб и вино, уподобив их плоти и крови Христа. Они помолились со слезами на глазах и потом нежно поцеловали друг друга. Туллия сказала, что в ней все трепещет, словно в предвкушении рая. Она пойдет рука об руку с моим отцом, добавила она, туда, куда он сейчас отправится.
Преторианцы пошептались между собой и признались, что они не увидели ничего дурного в этом колдовстве. Затем, опять взглянув на небо, центурион многозначительно откашлялся. Мой отец торопливо оплатил счет, не забыв о щедром вознаграждении за услугу, и отдал оставшиеся деньги центуриону, чтобы он разделил их между солдатами. При этом он снова попросил у преторианцев прощения за причиненное беспокойство и благословил их во имя Христа.
Центурион вежливо предложил отцу и Туллии зайти за надгробный памятник, поскольку у него есть приказ действовать тихо и незаметно.
Тут всадник-христианин разразился рыданиями и сказал, что, когда он освящал хлеб и вино, он неожиданно почувствовал в себе такие силы и уверенность, что больше не желает пребывать в ожидании. Его терзает мысль, что многим смиренным христианам разрешено принять муки в цирке ради славы Христа, а сам он, еще юноша, возможно, не проявит в надвигающиеся времена гонений должной стойкости. Поэтому он просит центуриона отрубить и его голову, позволив ему тем самым немедленно отправиться в самое прекрасное из всех путешествий. Он виновен в той же степени, что и другие христиане, и его следует наказать так же, как их.
Центурион изумился, но после недолгого размышления признал, что, вероятно, ни в коей мере не изменит своему долгу, если разрешит молодому человеку умереть вместе с моим отцом и Туллией. Как только он согласился, некоторые из присутствовавших при разговоре христиан, сидевшие неподалеку, стали страстно умолять доставить это удовольствие и им.
Однако я обязан пояснить, что, как мне рассказывали, все они прежде отведали вина, предложенного им моим отцом, причем в изрядных количествах.
Но центурион твердо отказал им, заявив, что Даже его благосклонность имеет свои пределы. Одного христианина сверх предписанного ему количества он, пожалуй, еще может казнить и даже доложить об этом начальству, но массовая казнь привлечет ненужное внимание, да и заполнять восковые Дощечки, сочиняя отчет о случившемся, ему будет сложно: не очень-то он любит писать.
Впрочем, он добавил, что все увиденное и услышанное произвело на него такое впечатление, что он бы очень хотел когда-нибудь побольше узнать о всех этих вещах, веровании и обрядах христиан. Христос, очевидно, могущественный бог, если сумел внушить своим приверженцам, будто смерть радостна. По крайней мере ему ни разу не приходилось встречать человека, который добровольно пожелал бы умереть, например, за Юпитера или хотя бы за Вакха. Вот разве что за Венеру могли бы найтись охотники.
Преторианцы отвели моего отца, Туллию и всадника, чье имя центурион в последний момент нетвердой рукой нацарапал на восковой дощечке, за надгробный памятник и выбрали среди себя лучшего воина, который умел рубить головы с одного удара.
Мой отец и Туллия умерли, стоя на коленях и держась за руки. Некий христианин, видевший казнь и впоследствии поведавший мне о случившемся, утверждал, что земля задрожала, а небо полыхнуло огнем, ослепив присутствующих. Но я думаю, он сказал так, чтобы сделать мне приятное; возможно, впрочем, что все это ему приснилось.
Преторианцы бросили жребий, желая выяснить, кому оставаться охранять тела до появления родственников, которые возьмут на себя заботу о них. Когда те, кто стоял рядом, увидели, что происходит, они вызвались сами присмотреть за покойниками, ибо все христиане — братья и по-родственному обязаны помогать друг другу даже после смерти.
Центурион нашел это утверждение юридически сомнительным, но с благодарностью принял предложение, так как не хотел лишать кого-нибудь из своих людей удовольствия побывать на цирковом представлении.
Было уже около полудня, когда солдаты поспешили обратно в город, к мосту, ведшему на другую сторону реки, в надежде успеть-таки занять в цирке стоячие места рядом с остальными преторианцами.
Христиане и впрямь позаботились о телах моего отца, Туллии и молодого всадника. Из уважения к древнему роду последнего я не буду открывать его имени, тем более что он был единственным сыном престарелых родителей, которым его безумный поступок принес большое горе. Они баловали своего ребенка и смотрели сквозь пальцы на его увлечение христианством, надеясь, что со временем он изменится; большинство молодых людей, женившись, действительно остепеняется и забывает прежние бесплодные философские теории. Тела были погребены по христианскому обычаю, то есть их не сожгли, а закопали в землю.
Так мой отец и не воспользовался местом, которое он купил для себя возле могил правителей в Цере, но я не думаю, что он был бы этим огорчен.
В те времена христиане как раз начали рыть подземные ходы и залы и хоронить там своих мертвецов. Говорят, будто теперь они проводят в этих подземельях свои тайные собрания. Это считается убедительным свидетельством того, что их вера прочна, ибо они не уважают даже собственных покойников.
Но как бы то ни было, отнесись к катакомбам с почтением, Юлий, сын мой, и не трогай их, когда придет твое время, так как в одной из них лежит отец твоего отца — лежит в ожидании дня воскрешения.
В полдень в цирке началась раздача корзинок с едой. Нерон, наряженный возничим, пустив белоснежных лошадей в галоп, дважды объехал вокруг арены на своей позолоченной колеснице, приветствуя ликующих зрителей и желая всем приятного аппетита.
Помимо корзинок, много еды было брошено прямо в толпу, хотя и не в таких количествах, как бывало прежде, потому что огромное строительство, затеянное Нероном, начинало уже отражаться на состоянии его финансов. Он очень надеялся, что этот необычный спектакль порадует плебеев, и в этом он был, без сомнения, прав.
К тому времени я уже успокоился и чувствовал себя вполне удовлетворительно, хотя ответственность за большую часть спектакля после перерыва на еду возложили на меня. По правде говоря, театрализованное действо, придуманное Нероном, не могло прийтись публике по вкусу. Я думаю, основная вина за это лежит на его приближенных, которые выступили постановщиками, совершенно не имея понятия о христианском образе жизни.
Не очень-то мне хочется хвалиться, однако правда такова, что толпа была бы совершенно разочарована утренним представлением, если бы не мои дикие собаки, которые просто превзошли себя в самом начале спектакля, сразу после шествия сенаторов с изображениями богов и сокращенного изложения речи Нерона. На арену тогда выгнали около тридцати христиан, облаченных в звериные шкуры, а затем к ним выпустили пару десятков собак.
Собаки, почуяв знакомый запах, великолепно справились со своим делом. Они без малейших колебаний нападали на людей, преследовали убегающих от них христиан по всей арене, ловко валили их наземь, злобно хватая за ноги, и, не тратя времени даром, с рычанием вгрызались в горло своих жертв. Собак нарочно морили голодом, однако они не останавливались, чтобы поесть; в крайнем случае они лишь торопливо лизали кровь, пытаясь немного утолить жажду, и тотчас возобновляли охоту. Я от всего сердца похвалил их дрессировщика.
Свадьба Данаид получилась вовсе не такой, какой была задумана. Христианские юноши и девушки, наряженные соответствующим образом, не желали исполнять свадебные танцы, а, прижавшись друг к другу, безучастно стояли в середине арены. Пришлось отправить им на подмогу профессиональных актеров, которые должны были оживить представление. Замысел состоял в том, что после свадьбы невесты различными способами убивают своих женихов, как это делали дочери Даная. Но «невесты»-христианки категорически отказались лишать кого-либо жизни, хотя в этом случае юноши погибли бы легкой смертью.
Солдатам велели зарубить нескольких из них, а остальных крепко связать и поставить между кучами хвороста вместе с другими преступниками, ожидавшими сожжения.
Я должен сказать, что толпа в цирке отлично повеселилась, когда Данаиды с решетами в руках бегали от чанов с водой к огню и обратно, пытаясь залить костры. Вопли горевших христиан были столь пронзительны, что звуки водяного органа и других инструментов не могли их заглушить; эти вопли заставляли девушек бегать все быстрее.
В заключение был подожжен великолепно разукрашенный деревянный дом, внутри которого, прикованные цепями ко всем окнам и дверям, находились христианские старики и старухи. Когда пламя начало лизать их руки и ноги, публике предстала правдивая картина великого пожара Рима.
Многие из девушек, гасивших огонь, погибли, когда без всякой необходимости побросали свои решета и кинулись в огромный костер, надеясь, быть может, вытащить оттуда своих родственников.
Весь цирк, и в особенности верхние ряды, где сидели простолюдины, заходился от смеха. Но некоторые сенаторы демонстративно отвернулись, а со скамей всадников послышались критические реплики по поводу ненужной жестокости, хотя, несомненно, лучшим наказанием для поджигателей Рима была как раз смерть в огне.
Пока все это продолжалось, в цирк доставили людей, арестованных в римском доме моего отца. Их бросили к остальным приговоренным узникам.
Когда Барб и Юкунд поняли, что именно должно вот-вот произойти, попытались найти возможность поговорить со мной, но у них ничего не вышло. Стража притворилась, будто не слышит их, потому что очень многие из арестованных уверяли в своей невиновности и ссылались на знакомство со знатными гражданами — ведь крики с арены проникали даже в самые дальние подвалы и стойла.
Всех смертников уже распределили по группам соответственно тем ролям, которые им предстояло сыграть на арене, причем группы эти, порядка ради, находились в разных местах, так что у меня не было причины спускаться вниз, в подвалы, или заходить в помещения, где содержались арестованные, чтобы последить за ходом дела. Я целиком положился на опытных помощников и оставался на своем почетном месте, радуясь аплодисментам и чувствуя авторскую гордость за организацию сцены со зверями. У меня не было бы времени пойти в подвалы, даже если бы мне и передали, что кто-то хочет говорить со мной.
Вдобавок Юкунд, пребывая в состоянии сильнейшего замешательства и неопределенности, уверился в том, что стало известно о его участи в некоем братстве, на самом деле весьма маленьком и незначительном, созданном им вместе с несколькими мальчиками из восточных провинций в палатинской школе; теперь же, мол, ему предстоит понести заслуженное наказание. Эти юноши по молодости лет и глупости выступали за то, чтобы разгромить Парфию и основать на востоке новую столицу. Между прочим, подобные мысли посещали иногда даже самого Нерона — тогда, к примеру, когда он уставал от сената, — с той лишь разницей, что, по их мнению, после успешной войны с Парфией римляне будут обязаны отойти в сторону, оставив власть в руках представителей восточных монархических династий.
Естественно, стань эти мальчишеские идеи широко известны, никто не воспринял бы их всерьез, ибо какой может быть спрос с детей? Но Юкунд, которому исполнилось всего лишь пятнадцать и который только что получил право носить мужскую тогу, был так тщеславен, что решил, будто его наказывают за участие в политическом заговоре.
Когда мой сын понял, что должен умереть, он во всем признался Барбу, и, так как им не удалось поговорить со мной, оба решили умереть достойно.
И я не знаю, сумел бы я помочь несчастным, даже если бы узнал об их участи — ведь Нерон был обозлен тем, что случилось в сенате, и почти наверняка обрушил бы на меня свой гнев.
Из практических соображений я устроил все таким образом, чтобы в течение всей второй части программы на арене находились дикие звери. Стремясь разнообразить представление и сделать его более захватывающим, я решил вооружить тех христиан, которые пожелают сразиться с животными. Перед самым выходом на арену им были розданы мечи, кинжалы и дубинки с шипами.
Юкунд и Барб объявили, что выбирают львов и мечи. Оспаривать этот выбор никто не стал, потому что, к сожалению, большинство христиан не захотело выступать, и только немногие заявили о своем желании сразиться с хищниками. Основная же часть приговоренных решила умереть с покорностью, чтобы отправиться в рай по уже проторенной дороге.
После перерыва, намереваясь расшевелить уставших зрителей, я выслал на арену группу христиан в звериных шкурах и еще одну стаю голодных собак. Однако на этот раз животные не стали слушаться свистков и, отлично справившись с задачей, принялись кружить по песку. Впрочем, ругать своих помощников мне было не за что: публика с удовольствием глядела на зверей с окровавленными мордами; правда, стоили эти гончие псы недешево, и со временем их все же следовало бы вернуть в клетки, а не отдавать на съедение более крупным хищникам.
Затем наступил черед трех наших львов. Это были красивые животные, и я имел все основания гордиться ими. По совету моих опытных подчиненных для львов я приберег группу немощных стариков, старух, калек и подростков, поскольку ничто так не забавляет толпу и не вызывает такого смеха, как вид детей и калек, убегающих от диких зверей. Вот почему Юкунд очень подходил для львиной охоты.
Сначала этих людей, многие из которых едва волочили ноги от старости и болезней, согнали в центр арены; при этом дрессировщики хлыстами отгоняли собак. К счастью, собаки не проявили к людям никакого интереса, так как на них не было звериных шкур со следами свежей крови. Затем на песок вступили Юкунд и Барб с мечами в руках; за ними следовал примерно десяток вооруженных христиан.
При виде юнца, прыгающего на костылях, и беззубого старика с мечом, остановившихся напротив императорской ложи, толпа разразилась оглушительным хохотом.
Я был раздосадован таким отношением зрителей и бросил быстрый взгляд на Нерона. Я подозреваю, что его оскорбил этот смех (как, впрочем, и вся моя неудачная затея, хотя такой реакции я не мог предвидеть). Ему, однако, удалось сдержаться, и он громко захохотал вместе со зрителями.
Я должен признаться, что тоже готов был потешаться над самонадеянностью Юкунда и Барба, но только до тех пор, пока я не узнал их. Однако вначале, когда они остановились на середине арены и выстроили своих вооруженных соратников кольцом вокруг стариков и детей, я не имел ни малейшего представления, что это за люди.
Я бы не смог вообразить ничего более невероятного, чем мой собственный сын и мой самый верный слуга, которые гибнут на арене римского цирка в схватке с дикими зверями. Несколько мгновений я даже задавался вопросом, кому именно пришла в голову «блестящая» мысль поставить эти две комические фигуры во главе тех, кто сразится со львами?
Уверен, и Юкунд, и Барб были глубоко уязвлены хохотом публики. Они-то выбрали львов потому, что ветеран рассказал мальчику, как в молодости я голыми руками поймал такого же огромного зверя вблизи Антиохии. В тот давний день и сам Барб проявил незаурядную смелость; думаю, именно тогда он решил, что прекрасно знает все повадки львов.
Оберегая Юкунда, ветеран приказал ему отложить костыли и встать на колени у него за спиной с тем, чтобы львы не смогли сразу же опрокинуть подростка на песок арены. Закрывая Юкунда собой, Барб хотел дать тому возможность показать зрителям свое мужество. Я думаю, что Барб, в обмен на признание Юкунда, рассказал мальчику, кем я ему на самом деле прихожусь. Этого не знал никто, кроме моего отца и Барба. О последствиях моего юношеского прегрешения я не говорил даже Клавдии, хотя и похвалился перед ней своей связью с Лугундой, дочерью одного из британских царей, когда вернулся в Рим из Британии.
Едва львам отворили ворота, как Юкунд попытался привлечь мое внимание, назвав меня громко по имени и бодро помахав мечом, чтобы показать, что он совсем не боится. И тут пелена упала с моих глаз, и я узнал его и Барба. В груди у меня словно что-то оборвалось; в отчаянии я прохрипел приказ немедленно прекратить представление.
К счастью, в общем гвалте никто этого не услышал: как только львы выбежали на арену, толпа разразилась криками удовольствия, а многие зрители вскочили с мест, чтобы лучше видеть происходящее.
Если бы я остановил представление, Нерон, возможно, так бы разгневался, что послал бы меня на арену к моему сыну, и я не думаю, что кто-нибудь бы от этого выиграл. Короче говоря, когда я смог немного соображать, я взял себя в руки и поблагодарил богов за то, что никто не обратил внимания на мой дурацкий возглас.
Сабина, считавшая львов своей собственностью, использовала все средства, какие только они с Эпафродием смогли изобрести, чтобы раздразнить зверей и сделать их еще более кровожадными. В результате три красавца-льва выскочили на арену с такой скоростью, что самый крупный из них, ослепленный ярким светом огня, запнулся о дымящиеся головни и покатился по песку, опалив свою гриву. Естественно, он еще больше разъярился, хотя и не нанес себе никаких увечий.
Львы, рыча, принялись метаться по арене, усиливая всеобщее напряженное ожидание и не обращая ни малейшего внимания на небольшую группку христиан. Иногда только животные терзали тела тех, кто был распят на ограде, окружавшей арену.
Тем временем Барб отыскал себе подходящую тлеющую головню и посоветовал другим сделать то же самое. Размахивая этой головней в воздухе, он сумел воспламенить ее, и таким образом в левой руке у него оказался факел, а в правой — меч, которым вполне можно было ранить льва.
Но последовать примеру Барба удалось всего лишь двум христианам: звери наконец заметили перебегающие фигуры и повалили одного из приговоренных, напав на него сзади, так что он даже не успел воспользоваться мечом. Крики неодобрения послышались из публики, решившей, будто он повернулся спиной ко льву из страха, хотя на самом деле он бежал со всех ног, чтобы поскорее вернуться с факелом назад, к своим безоружным единоверцам.
Затем в игру неожиданно вступили собаки, прежде беспорядочно бегавшие по арене. Обученные травить диких зверей, они сбились в стаю и начали бесстрашно наскакивать на львов. Поначалу это обстоятельство очень помогало христианам, потому что львам приходилось то и дело с яростным ревом оглядываться назад и стряхивать с себя собак. Барбу настолько повезло, что он даже сумел выколоть глаз одному из львов, прежде чем упасть самому, а Юкунд вонзил в живот хищнику свой меч и тяжело ранил его.
Когда лев начал кататься по песку и рвать собственные кишки, Юкунд на коленях подполз поближе и нанес ему смертельный удар. Но в агонии лев содрал с головы у мальчика кусок кожи, так что кровь залила Юкунду глаза. Толпа шумно рукоплескала подростку.
Ощупав Барба и поняв, что тот мертв, Юкунд подобрал горящий факел и начал наугад размахивать им перед собой, пытаясь другой рукой с зажатым в ней мечом утереть кровь с лица. Один из львов обжег себе нос о пламя факела и в испуге отскочил, приняв его за раскаленное железо дрессировщика. Решив больше не рисковать, зверь погнался за более легкой добычей, и я стал опасаться, что сцена со львами может окончиться провалом и что я слишком уж положился на неумение христиан владеть оружием.
Собак тем временем уже почти не стало. Многие погибли, остальные были сильно утомлены, и потому львам не составило особого труда покончить с ними, чтобы потом в спокойной обстановке заняться людьми. Собаки оказались настолько смелы, что ни одна из них даже не попыталась поджать хвост и убежать. Наконец лев ловким ударом лапы переломил хребет последней из собак, и та, рухнув на песок, жалобно заскулила.
Парочка зрителей тут же вскочила с мест и закричала, что такая игра слишком жестока и что собак мучить нельзя. Тогда один из христиан нанес мечом милосердный удар и прекратил страдания животного.
…А Юкунд все еще сражался. Вооруженный дубинкой с шипами мужчина, увидев, что среди приговоренных он самый смелый и лучше других орудует мечом, шагнул к подростку, чтобы защищать его с тыла. Вдвоем им удалось серьезно ранить еще одного льва.
Толпа была так довольна, что кое-кто начал уже поднимать вверх большие пальцы, но спасение запоздало: храбрый Юкунд встретил свою смерть.
Все остальное оказалось малоинтересной кровавой бойней. Два льва нападали на сбившихся в кучу беззащитных христиан, а те даже не двигались с места, чтобы хоть как-то развлечь публику. Они продолжали стоять, тесно прижавшись друг к другу, и львам приходилось вытаскивать их по одному.
Я даже был вынужден приказать спешно отправить в помощь львам двух медведей. В самом конце, когда все христиане уже погибли, между львами и медведями произошла замечательная схватка, причем раненый лев за свою безрассудность заслужил оглушительные аплодисменты.
Я был огорчен смертью Юкунда, хотя и знал к тому времени о событиях, происходивших в саду у Тигеллина, пока Рим полыхал огнем; они означали, что Юкунд заслуживал сурового наказания. Но к этому я вернусь чуть позже. Теперь же я продолжу рассказ о дне его гибели.
Мне надо было следить за тем, чтобы представление продолжалось, но тут ко мне подошел один из рабов, служивших в моем загородном доме в поместье в Цере, и, сияя от радости, сообщил, что этим утром Клавдия родила прекрасного мальчика. Мать и ребенок чувствуют себя хорошо, и Клавдия просит моего согласия назвать сына Клементом.
Я расценил как благоприятное предзнаменование то обстоятельство, что мой младший сын родился именно тогда, когда старший, Юкунд, погиб, мужественно сражаясь со львом. Правда, я не считал имя Клемент — «кроткий» — подходящим для мальчика, появившегося на свет в этот полный мрачных событий день, но на радостях решил согласиться с Клавдией, чтобы не пускаться в подробности и длительные объяснения по поводу своего отказа. Однако в душе, мой единственный сын, я десять лет называл тебя Юлием.
Представление, яркое и красочное, продолжалось до самого вечера. Естественно, случилось немало неожиданностей — неизбежных, впрочем, когда на арене находятся дикие звери. Чаще всего недоразумения удавалось разрешать, и многие хвалили меня за хорошую организацию спектакля. Некоторые зрители заключали пари, и в толпе нередко вспыхивали драки, к чему, впрочем, в цирке давно привыкли.
Солнце уже клонилось к горизонту, когда представление достигло наконец своего пика — сцены с девушками и быками. Восторгу толпы не было предела, когда ворота настежь распахнулись и на арену вырвались около тридцати быков, к рогам которых были привязаны полураздетые юные христианки. Завистники из Неронова театра захотели снискать себе все лавры, и после долгих споров я согласился на то, чтобы именно они привязывали девушек. Конечно же, эти бездари и их помощники сделали все из рук вон плохо, и потому мне пришлось-таки звать на помощь своих опытных скотоводов.
Каменная глыба, которую нам с таким трудом удалось вытащить на арену, к сожалению, оказалась ненужной. Пока актеры Нерона нечленораздельно бубнили что-то в рупоры (кажется, они пересказывали толпе историю Дирки), быки с легкостью стряхивали девушек, подкидывали в воздух легкие тела и нанизывали на рога. И всего лишь два животных разбили своих Дирок о камень, как того и требовала историческая правда.