Страница:
После положенных приветствий Люси разрешили на некоторое время удалиться к себе для совершения туалета, ибо леди Эштон заявила, что брак только тогда бывает счастливым, когда контракт подписан до полудня.
Люси позволила служанкам одеть себя для предстоящей церемонии по собственному вкусу и разумению, и они облекли ее в роскошный наряд, надев на нее платье из белого атласа и брюссельских кружев, убрали ей волосы множеством бриллиантов, хотя праздничный блеск камней явно не соответствовал смертельной бледности невесты и тревожному выражению ее глаз.
Едва туалет был закончен, как явился Генри, чтобы отвести покорную сестру в гостиную, где все было готово для подписания брачного контракта.
— Знаешь, Люси, — сказал Генри, — я рад, что ты выходишь за Бакло, а не за Рэвенсвуда. Он похож на испанского гранда, и мне всегда казалось, что он собирается перерезать нам глотки, чтобы потом топтать наши трупы ногами. Я рад, что он сейчас за тридевять земель отсюда. Никогда не забуду, как я испугался, когда принял его за оживший портрет сэра Мэлиза. Скажи по совести, Люси, разве ты не рада, что от него отделалась?
— Оставь меня, Генри, — ответила несчастная девушка, — мне все на свете опостылело.
— Э, все невесты так говорят, — засмеялся Генри. — Но ничего, не огорчайся, через год ты запоешь совсем другое. Знаешь, я буду твоим шафером и поеду во главе процессии. Все родственники, знакомые и союзники, наши и Бакло, будут сопровождать тебя в церковь. Я надену пунцовый камзол с кружевами, шляпу с пером, золотую перевязь point d'Espagne note 45 и кинжал вместо шпаги. Я, конечно, предпочел бы шпагу, но отец и слышать об этом не хочет. Все это и пропасть всякого добра старый Гилберт доставит сегодня вечером из Эдинбурга на мулах.
Я покажу тебе свои обновки, как только он приедет.
Появление леди Эштон, уже начинавшей беспокоиться из-за долгого отсутствия дочери, прервало болтовню мальчика. С нежнейшей улыбкой мать взяла Люси под руку и повела в зал, где их уже ждали сэр Уильям Эштон, полковник Дуглас Эштон в полной парадной форме, Бакло в нарядном костюме жениха, Крайгенгельт, облаченный щедротами своего патрона с головы до пят во все новое и разукрашенный кружевами, как, по его разумению, следовало одеваться капитану, а также преподобный мистер Байдибент, ибо в правоверных пресвитерианских семействах присутствие пастора во всех торжественных случаях считалось совершенно необходимым.
На столе, где был разложен брачный контракт, стояли вина и закуски.
Но, прежде чем собравшиеся подписали бумаги и принялись за угощение, мистер Байдибент, по знаку сэра Уильяма, пригласил их сотворить вместе с ним молитву о ниспослании благодати на брачный союз, заключаемый между достойными сторонами. С обычной для того времени простотой, дозволявшей пастырю говорить без околичностей, он просил всевышнего излечить скорбную душу Люси в награду за покорность достойнейшим родителям, ибо, почтив отца и мать своих, она исполнила заповедь господа нашего, а потому да пребудет в счастье и радости отныне и во веки веков. Потом он просил господа избавить жениха от дурных привычек, отвращающих юношей от стези добродетели, и наставить его, дабы порвал с недостойными друзьями: безбожниками, возмутителями и пьяницами (при этих словах Бакло подмигнул Крайгенгельту), и не знался с людьми, толкающими его на стезю греха. В заключение мистер Байдибент просил небо ниспослать божественную благодать на сэра Уильяма, леди Эштон и все их семейство и, таким образом, не обошел никого из присутствующих, за исключением Крайгенгельта, которого, надо полагать, считал закоснелым грешником, недостойным молитвы своей.
Вслед за этим хозяева и гости приступили к делу, ради которого собрались. Сэр Уильям подписал контракт с надлежащей торжественностью и аккуратностью, его сын подмахнул бумаги с небрежностью военного, Бакло ставил свое имя с молниеносной быстротой, едва только Крайгенгельт переворачивал страницы, и, кончив, вытер перо о кружевное жабо этого достойного джентльмена.
Теперь настала очередь Люси. Заботливая мать сама подвела ее к столу. Сначала невеста коснулась бумаги сухим пером; когда же ей указали на это, она никак не могла попасть в массивную серебряную чернильницу, стоящую прямо перед ней. Леди Эштон поспешила прийти ей на помощь.
Я сам видел этот роковой контракт. Имя Люси Эштон четко выведено под каждой страницей, и только чуть заметная кривизна букв указывает на то, что рука ее дрожала. Последняя же подпись не закончена, написана неразборчиво и размазана: дело в том, что как раз в тот момент послышался лошадиный топот, затем торопливые шаги по галерее и повелительный голос — приезжий требовал, чтобы его тотчас впустили в зал.
— Это он, это он! — вскрикнула Люси, и перо выпало из ее рук.
Не успело еще перо выпасть из рук мисс Эштон, как дверь в зал распахнулась и Эдгар Рэвенсвуд появился на пороге.
Локхард и второй слуга, тщетно пытавшиеся преградить ему доступ в зал, теперь в оцепенении застыли за его спиной; их испуг немедленно сообщился всем присутствующим. На лице полковника Эштона можно было прочесть не только страх, но и гнев;
Бакло изобразил высокомерие и подчеркнутое безразличие; остальные, даже леди Эштон, не могли скрыть своего ужаса; Люси окаменела, словно перед ней был не человек, а призрак. Рэвенсвуд и в самом деле походил скорее на призрак, чем на живое существо.
Эдгар остановился посреди зала, против стола, у которого сидела Люси; не обращая ни на кого внимания, словно она была там одна, он устремил на нее взгляд, исполненный глубокой печали и нескрываемого негодования. Его темный дорожный плащ, соскользнув с одного плеча, ниспадал широкими складками наподобие мантии; богатая одежда была в беспорядке и забрызгана грязью от быстрой езды; сбоку висела шпага, а из-за пояса торчали пистолеты. Надвинутая на лоб шляпа, которую он не снял при входе, бросала тень на его смуглое от природы лицо; обычно суровое, ныне же осунувшееся от горя и мертвенно-бледное после продолжительной болезни, оно имело теперь жестокое, даже свирепое выражение. В беспорядке ниспадавшие из-под шляпы волосы и застывшая поза делали его похожим на мраморную статую. Он не произнес не единого слова: несколько минут прошло в глубоком молчании.
Наконец к леди Эштон вернулось ее обычное самообладание, и она пожелала узнать, чем вызвано это дерзкое вторжение.
— Миледи, — сказал полковник, — разрешите мне предложить мастеру Рэвенсвуду этот вопрос и просить его последовать за мной, чтобы поговорить наедине.
— Нет, — перебил его Бакло, — я никому не уступлю права требовать объяснений у мастера Рэвенсвуда. Крайгенгельт, — оказал он, меняя тон, — что вы таращите глаза, словно увидели призрак, черт вас возьми! Мою шпагу! Живо!
— Простите, — заявил полковник, — я настаиваю на моем праве первым требовать удовлетворения у этого человека, нанесшего такое неслыханное оскорбление моей семье!
— Успокойтесь, джентльмены, — сказал Рэвенсвуд, поворачиваясь к ним и подымая руку, словно предлагая прекратить споры, — успокойтесь. Если жизнь опостылела вам так же, как мне, поверьте, я найду время и место для поединка с каждым из вас. Но сейчас мне не до пустяков.
— Не до пустяков! — повторил полковник, обнажая шпагу.
— Не до пустяков! — закричал Бакло, хватаясь за эфес шпаги, принесенной ему Крайгенгельтом.
Сэр Уильям в страхе за сына бросился между ним и Рэвенсвудом.
— Сын мой, я тебе запрещаю! — воскликнул он. — Бакло, умоляю вас! Именем королевы и закона — ни с места!
— Именем господа нашего, — вскричал Байдибент и, воздев руки к небу, встал между противниками, — именем господа нашего, ниспославшего на землю мир и благоволение, я прошу вас, я приказываю, я требую — откажитесь от насилия. Алчущий крови не угоден господу. Поднявший меч от меча да погибнет!
— За кого вы меня принимаете, сэр! — воскликнул полковник, гневно глядя на пастора. — Чтобы я снес такую обиду в доме моего отца? Пустите меня, Бакло!
Он сейчас же даст мне удовлетворение, или, клянусь небом, я немедленно убью его как собаку.
— Ну нет, этого я не позволю, — ответил Бакло. — Он спас мне жизнь, и, будь он сам дьявол, вознамерившийся погубить ваш дом и род, вы убьете его не иначе, как в честном поединке.
Воспользовавшись несогласием, возникшим в стане противника, Рэвенсвуд заговорил снова.
— Успокойтесь, джентльмены! — сказал он решительно. — Если вы ищете опасности, вам придется немного подождать, пока я освобожусь. Мое дело не потребует много времени. Ваша ли это рука, мисс? — спросил он более мягким тоном, протягивая Люси ее письмо.
Чуть слышное «да» сорвалось с ее губ: казалось, она едва сознает, что говорит.
— И это тоже ваш почерк? — продолжал он, протягивая ей их тайный брачный контракт.
Люси молчала. Страх, а мажет быть, более сильное чувство, сковал ее разум, и едва ли она понимала, о чем ее спрашивают.
— Если вы намерены предъявлять какие-то требования на основании этих бумаг, — вмешался сэр Эштон, — то предупреждаю вас: они не имеют никакой юридической силы.
— Сэр Уильям Эштон, — сказал Рэвенсвуд, — я прошу вас и всех присутствующих здесь выслушать меня и постараться правильно понять, чего я хочу.
Если мисс Эштон, как мне показалось из ее последнего письма, по собственной воле и собственному желанию требует расторгнуть нашу помолвку, эта бумага будет иметь для меня не больше цены, чем сорванный осенним ветром лист, валяющийся на земле.
Но я хочу услышать отказ из ее собственных уст.
И, не получив его, я не уйду отсюда. Вас здесь много, а я один, и вы можете убить меня, но я вооружен, доведен до отчаяния и дорого продам свою жизнь. Вот вам мое последнее слово: я должен услышать решение вашей дочери от нее самой; от нее самой, наедине, без свидетелей. Теперь выбирайте, — прибавил он: правой рукой он вынул шпагу из, ножен, левой достал из-за пояса пистолет и, взведя курок, опустил дулом вниз. — Выбирайте, — повторил он, — либо кровь обагрит этот зал, либо вы дадите мне возможность объясниться с моей нареченной невестой, на что я имею полное право по законам божеским и законам этой страны.
Все невольно отпрянули, устрашенные звуком его голоса и решительным видом: человек, одержимый отчаянием, всегда берет верх над людьми, охваченными более мелкими чувствами. Пастор первым прервал молчание.
— Именем господа нашего, — сказал он, обращаясь к сэру Уильяму, — умоляю вас, не отвергайте посредничества смиренного слуги его. Требование мастера Рэвенсвуда, угрожающего нам насилием, кажется мне основательным. Пусть мисс Люси скажет ему, что она сама сочла нужным согласиться с желанием своих родителей и раскаивается в данном ему слове.
И тогда он удалится с миром и не станет больше тревожить нас. Увы! Роковые следствия грехопадения праотца нашего Адама сказываются даже в созданиях, искупленных спасителем; нам же следует выказывать христианское долготерпение к людям, которые, пребывая во гневе и не праведности, поддаются неудержимому потоку страстей своих. Удостойте мастера Рэвенсвуда объяснением, на котором он настаивает. Оно не сможет глубоко ранить сердце мисс Эштон, ибо эта благородная девица уже твердо решила следовать выбору своих достойных родителей. И да будет так, говорю я. Мой долг просить вас согласиться на это мое предложение.
— Никогда! — вскричала леди Эштон, в сердце которой злоба пересилила удивление и страх. — Никогда этот человек не останется наедине с моей дочерью, нареченной невестой другого джентльмена!
Уходите, если вам угодно, я остаюсь. Я не боюсь ни угроз, ни оружия, хотя кое-кто из моей родни, — прибавила она, бросая взгляд на полковника, — кажется, испугался.
— Ради бога, миледи, — воскликнул достойный пастырь, — не подливайте масла в огонь. Я уверен, что мастер Рэвенсвуд, принимая в соображение нездоровье мисс Эштон и ваш материнский долг, не станет противиться вашему желанию присутствовать при его разговоре с мисс Люси. Я тоже останусь: быть может, . мои седины предотвратят ненужные вспышки гнева.
— Пожалуйста, сэр, — сказал Рэвенсвуд. — Пусть леди Эштон также останется, если ей угодно. Но остальных я попрошу удалиться.;
— Вы мне за все ответите, Рэвенсвуд, — сказал полковник, устремляясь мимо него к выходу.
— Когда вам угодно, — отозвался Рэвенсвуд.
— Не забудьте, — криво улыбнулся Бакло, — что вам прежде придется встретиться со мной: у нас с вами старые счеты.
— Разбирайтесь между собой как знаете, — ответил Рэвенсвуд, — но сегодня попрошу вас оставить меня в покое. Завтра же я сочту самым важным для себя делом дать вам обоим удовлетворение, любое, какое вы сочтете нужным.
Полковник Эштон и Бакло удалились, но сэр Уильям решил задержаться.
— Мастер Рэвенсвуд, — сказал сэр Уильям примирительным тоном, — я, кажется, ничем не заслужил этого позора, этого взрыва ненависти в собственном доме. Если вы вложите шпагу в ножны и проследуете за мной в кабинет, то при помощи самых неопровержимых доводов я докажу, вам всю бесполезность предлагаемого вами разбирательства.
— Завтра, сэр, завтра! — перебил его Рэвенсвуд. — Завтра я выслушаю все, что вам угодно, но сегодня мне надлежит заняться другим священным и необходимым для меня делом.
С этими словами он указал на дверь, и сэр Уильям послушно вышел из комнаты.
Рэвенсвуд вложил шпагу в ножны, разрядил пистолет и спрятал его за пояс, затем запер двери зала, возвратился к столу и, сняв шляпу, устремил на Люси взгляд, исполненный жгучего горя, в котором словно растворилась вся его недавняя ярость.
— Вы узнаете меня, мисс Эштон, — начал он, откидывая назад спадавшие на лоб волосы. — Я Эдгар Рэвенсвуд.
Люси молчала.
— Да, — продолжал он все с большим и большим воодушевлением, — я Эдгар Рэвенсвуд, который из любви к вам порвал священные узы, обязывающие его мстить за попранную честь рода. Я тот самый Рэвенсвуд, который ради вас простил давние обиды; более того — я дружески жал руку гонителю и разорителю моего семейства, человеку; оклеветавшему и убившему моего отца.
— Моя дочь, — прервала его леди Эштон, — не имеет оснований сомневаться в том, что вы Рэвенсвуд: злобная ненависть, которой пышет ваша речь, не замедлила напомнить ей, что перед нею смертельный враг ее отца.
— Прошу вас, не перебивайте меня, миледи, — возразил Рэвенсвуд. — Я жду ответа от вашей дочери.
Итак, я продолжаю. Мисс Эштон! Я Рэвенсвуд, которому вы дали клятву в верности. Правда ли, что вы хотите отречься, от нее и взять назад свое слово?
Бескровные губы Люси зашевелились.
— Этого хочет моя мать, — еле слышно произнесла она.
— Это правда! — воскликнула леди Эштон. — Именно я, по праву, данному мне богом и людьми, не только посоветовала моей дочери, но и поддержала ее намерение отказаться от злополучного, опрометчиво данного ею слова и считать, согласно священному писанию, эту помолвку недействительной.
— Священному писанию! — презрительно усмехнулся Рэвенсвуд.
— Мистер Байдибент, — обратилась леди Эштон к священнику, — прочтите текст, в силу которого вы сами после долгих раздумий объявили недействительной мнимую помолвку, на которой настаивает этот исступленный безумец.
Пастор достал из кармана библию, отстегнул застежки и прочел следующее:
— «Если женщина даст обет господу и положит на себя зарок в доме отца своего в юности своей, и услышит отец обет ее и зарок, который она положила на душу свою, и промолчит о том отец ее, то все обеты ее состоятся и всякий зарок ее, который она положила на душу свою, состоится».
— Именно о нас говорят приведенные вами слова, — воскликнул Рэвенсвуд.
— Терпение, молодой человек, терпение, — остановил его пастор, — слушайте, что сказано далее: «Если же отец ее, услышав, запретит ей, то все обеты ее и зароки, которые она возложила на душу свою, не состоятся и господь простит ей, потому что запретил ей отец ее».
— Ну! — торжествующе крикнула леди Эштон. — Разве не о нас говорят приведенные здесь слова? Посмеет ли он отрицать, что, как только мы, родители обманутой им девушки, узнали о данном ею обете, или зароке, который она возложила на свою душу, мы тотчас решительно воспротивились ее поступку и письменно уведомили этого джентльмена о нашем решении.
— И это все? — воскликнул Рэвенсвуд, повернувшись к Люси. — Неужели ради этих жалких, лицемерных софизмов вы соглашаетесь нарушить священную клятву, которую дали по доброй воле, и принести в жертву нашу любовь?
— Слышите? — закричала леди Эштон. — Он богохульствует!
— Да простит ему господь! — вздохнул пастор. — И да наставит его на путь истины — Вспомните, чем я пожертвовал ради вас, — продолжал Рэвенсвуд, по-прежнему обращаясь к Люси. — Честь древнего рода, советы друзей — ничто не могло поколебать моего решения: ни доводы рассудка, ни предзнаменования не могли заставить меня отказаться от вас. Мертвые выходили из гробов, чтобы предварить меня об опасности, но я не внял их предостережениям. Неужели в благодарность за мою верность вы пронзите мне сердце тем самым оружием, которое, слепо веря вам, я сам вложил в ваши руки?
— Мастер Рэвенсвуд, — прервала его леди Эштон, — вы задали все вопросы, которые сочли нужными. Вы видите, что моя дочь не в силах говорить с вами. Но я отвечу за нее раз и навсегда. Вы хотите знать, по своей ли воле Люси Эштон взяла назад слово, которое вы выманили у нее? У вас в руке письмо, написанное моей дочерью, в котором она просит вас расторгнуть помолвку. Если вам мало этого доказательства — взгляните: вот брачный контракт с мистером Хейстоном Бакло, который она только что подписала в присутствии этого достопочтенного джентльмена.
Рэвенсвуд взглянул на лежащие перед ним листы и словно окаменел.
— Мисс Эштон сама подписала этот контракт?
Без насилия? Без обмана? — спросил он пастора.
— Сама, — ответил Байдибент, — клянусь вам а этом.
— Что ж, миледи, вы представили неопровержимые доказательства, — мрачно сказал Рэвенсвуд. — Бессмысленно, да и недостойно тратить время на пустые уговоры и упреки. Вот, мисс Эштон, возвращаю вам залог вашей первой любви; — и он положил перед Люси ее обязательство и половинку золотой монеты. — Желаю вам сохранить верность слову, данному: вами ныне, и попрошу вас вернуть мне свидетельства моего обманутого доверия, или, вернее, моего безумия.
Люси ответила на презрительные речи своего возлюбленного бессмысленным взглядом; однако она, по-видимому, что-то уловила из его слов, так как подняла руку, словно желая развязать голубую ленту, обвивавшую ее шею. Но силы оставили ее, и леди Эштон поспешила прийти ей на помощь. Перерезав ленту, она сняла с нее половинку золотой монеты, которую Люси все еще носила на груди, — письменное обещание Рэвенсвуда давно уже находилось в руках леди Эштон, — и с надменным поклоном протянула то и другое молодому человеку.
«И она могла носить мой дар! — подумал он, и гнев его заметно смягчился. — Носить на груди… Носить у сердца! Даже в ту минуту, когда она… Но к чему сожаления!»
Отерев набежавшую на глаза слезу, Рэвенсвуд с прежней решительностью подошел к камину, бросил в огонь листок бумаги вместе с кусочком золота и, словно стремясь убедить себя в том, что все кончено, раздавил угли каблуком.
— Я не стану более докучать вам, миледи, — сказал он леди Эштон. — В ответ на ваши зложелательства и интриги я позволю себе только выразить надежду, что вы не станете больше играть честью и счастьем вашей дочери. А вам, мисс, — прибавил он, взглянув на Люси, — скажу: дай бог, чтобы люди не показывали на вас пальцем, как на клятвопреступницу.
С этими словами Рэвенсвуд повернулся и вышел из зала.
Опасаясь встречи с Рэвенсвудом, сэр Уильям просьбами и угрозами увлек сына и Бакло в отдаленную. часть замка. Однако, когда Эдгар спускался по большой лестнице, Локхард подал ему записку от Шолто Дугласа Эштона. Полковник просил уведомить его, где он сможет найти мастера Рэвенсвуда через четыре или пять дней, ввиду необходимости по окончании семейного торжества уладить с ним одно важное дело.
— Передайте полковнику Эштону, — холодно ответил Рэвенсвуд, — что я к его услугам и жду его в башне «Волчья скала».
Когда Эдгар спускался по внешней лестнице, ведущей к воротам, его нагнал Крайгенгельт и от имени своего принципала выразил надежду, что Рэвенсвуд не покинет берегов Шотландии по крайней мере в течение ближайших десяти дней, ибо лорд Бакло желал бы отблагодарить его за некоторые прошлые, равно как и недавно оказанные услуги.
— Скажите вашему хозяину, — раздраженно ответил Рэвенсвуд, — что я буду в башне «Волчья скала».
Он найдет меня там в любое время, если смерть не опередит его.
— Моему хозяину! — возмутился Крайгенгельт, осмелев при виде появившихся на террасе полковника и Бакло. — Да будет вам известно, что нет на земле человека, которого бы я признал своим хозяином.
Я не позволю оскорблять себя.
— Так отправляйтесь в ад. Там ваш хозяин! — крикнул Рэвенсвуд, давая волю накипевшей ярости, и с такой силой отшвырнул от себя капитана, что тот кубарем скатился с лестницы и распластался внизу без чувств.
«Какой я глупец! — подумал Рэвенсвуд. — Зачем я набросился на этого презренного труса!»
Стремительно вскочив на лошадь, оставленную перед замком у балюстрады, он пустил ее шагом. Полковник и Бакло наблюдали за ним с террасы. Поравнявшись с ними, Эдгар приподнял шляпу и пристально посмотрел им в глаза. Они ответили таким же пристальным и мрачным взглядом. Затем Эдгар медленно проехал по аллее, словно желая показать, что не избегает, а скорее ищет с ними встречи, но, миновав ворота, обернулся, в последний раз взглянул на замок, пришпорил коня и поскакал прочь с быстротою адского духа, выпущенного на волю заклинателем.
После этой ужасной сцены Люси перенесли в ее комнату, где она пролежала несколько часов в полном оцепенении. На следующий день силы и твердость духа, казалось, к ней вернулись, но вместе с тем появилась какая-то безудержная веселость, вовсе не соответствовавшая ее характеру и тем более состоянию. Вспышки безумного смеха перемежались с приступами молчаливой тоски и припадками необычайной раздражительности. Леди Эштон не на шутку встревожилась и послала за докторами. Они явились, пощупали пульс, не нашли в нем никаких изменений и, объявив, что больная страдает душевным недугом, прописали моцион и развлечения.
Люси ни словом не обмолвилась о том, что было накануне. Казалось, она ничего не помнила из того, что произошло, так как то и дело проводила рукой по шее, словно отыскивая голубую ленту, и, не находя ее там, удивленно и разочарованно бормотала:
— Эта нить связывала меня с жизнью.
Несмотря на эти явные симптомы безумия, леди Эштон зашла уже слишком далеко, чтобы отложить свадьбу дочери, даже при ее теперешнем состоянии.
Напротив, она употребила все усилия, чтобы скрыть болезнь Люси от Бакло, ибо превосходно знала, что стоит ему заметить малейшее нерасположение к себе со стороны невесты, как он тотчас расторгнет помолвку, к величайшему стыду и бесчестию семьи. Поэтому леди Эштон решила, что, если Люси не станет хуже, свадьба совершится в назначенный день. Она утешала себя надеждой, что перемена места, обстановки и новое окружение скорее и вернее исцелят расстроенное воображение ее дочери, нежели все медленные средства, предложенные учеными докторами. Сэр Уильям, лелеявший мысль о возвеличении своего семейства и искавший поддержки против успешных происков маркиза Э***,
— охотно согласился на то, чему он все равно, надо полагать, не мог бы помешать, если бы даже захотел. В свою очередь, Бакло и полковник Эштон даже слушать не хотели об отсрочке: по их мнению, после всего случившегося было бы позором отложить свадьбу хотя бы на час, так как кто-нибудь мог подумать, что они испугались непрошеного визита Рэвенсвуда и его угроз.
Впрочем, если бы Бакло знал о физическом или, лучше сказать, душевном состоянии мисс Эштон, он едва ли стал бы ее торопить. Но, по тогдашнему обычаю, жених и невеста могли видеться очень редко, да и то недолго, — обстоятельство, оказавшееся на руку леди Эштон, — так что Бакло не только не знал, но даже и не подозревал о недуге своей будущей жены.
Люси позволила служанкам одеть себя для предстоящей церемонии по собственному вкусу и разумению, и они облекли ее в роскошный наряд, надев на нее платье из белого атласа и брюссельских кружев, убрали ей волосы множеством бриллиантов, хотя праздничный блеск камней явно не соответствовал смертельной бледности невесты и тревожному выражению ее глаз.
Едва туалет был закончен, как явился Генри, чтобы отвести покорную сестру в гостиную, где все было готово для подписания брачного контракта.
— Знаешь, Люси, — сказал Генри, — я рад, что ты выходишь за Бакло, а не за Рэвенсвуда. Он похож на испанского гранда, и мне всегда казалось, что он собирается перерезать нам глотки, чтобы потом топтать наши трупы ногами. Я рад, что он сейчас за тридевять земель отсюда. Никогда не забуду, как я испугался, когда принял его за оживший портрет сэра Мэлиза. Скажи по совести, Люси, разве ты не рада, что от него отделалась?
— Оставь меня, Генри, — ответила несчастная девушка, — мне все на свете опостылело.
— Э, все невесты так говорят, — засмеялся Генри. — Но ничего, не огорчайся, через год ты запоешь совсем другое. Знаешь, я буду твоим шафером и поеду во главе процессии. Все родственники, знакомые и союзники, наши и Бакло, будут сопровождать тебя в церковь. Я надену пунцовый камзол с кружевами, шляпу с пером, золотую перевязь point d'Espagne note 45 и кинжал вместо шпаги. Я, конечно, предпочел бы шпагу, но отец и слышать об этом не хочет. Все это и пропасть всякого добра старый Гилберт доставит сегодня вечером из Эдинбурга на мулах.
Я покажу тебе свои обновки, как только он приедет.
Появление леди Эштон, уже начинавшей беспокоиться из-за долгого отсутствия дочери, прервало болтовню мальчика. С нежнейшей улыбкой мать взяла Люси под руку и повела в зал, где их уже ждали сэр Уильям Эштон, полковник Дуглас Эштон в полной парадной форме, Бакло в нарядном костюме жениха, Крайгенгельт, облаченный щедротами своего патрона с головы до пят во все новое и разукрашенный кружевами, как, по его разумению, следовало одеваться капитану, а также преподобный мистер Байдибент, ибо в правоверных пресвитерианских семействах присутствие пастора во всех торжественных случаях считалось совершенно необходимым.
На столе, где был разложен брачный контракт, стояли вина и закуски.
Но, прежде чем собравшиеся подписали бумаги и принялись за угощение, мистер Байдибент, по знаку сэра Уильяма, пригласил их сотворить вместе с ним молитву о ниспослании благодати на брачный союз, заключаемый между достойными сторонами. С обычной для того времени простотой, дозволявшей пастырю говорить без околичностей, он просил всевышнего излечить скорбную душу Люси в награду за покорность достойнейшим родителям, ибо, почтив отца и мать своих, она исполнила заповедь господа нашего, а потому да пребудет в счастье и радости отныне и во веки веков. Потом он просил господа избавить жениха от дурных привычек, отвращающих юношей от стези добродетели, и наставить его, дабы порвал с недостойными друзьями: безбожниками, возмутителями и пьяницами (при этих словах Бакло подмигнул Крайгенгельту), и не знался с людьми, толкающими его на стезю греха. В заключение мистер Байдибент просил небо ниспослать божественную благодать на сэра Уильяма, леди Эштон и все их семейство и, таким образом, не обошел никого из присутствующих, за исключением Крайгенгельта, которого, надо полагать, считал закоснелым грешником, недостойным молитвы своей.
Вслед за этим хозяева и гости приступили к делу, ради которого собрались. Сэр Уильям подписал контракт с надлежащей торжественностью и аккуратностью, его сын подмахнул бумаги с небрежностью военного, Бакло ставил свое имя с молниеносной быстротой, едва только Крайгенгельт переворачивал страницы, и, кончив, вытер перо о кружевное жабо этого достойного джентльмена.
Теперь настала очередь Люси. Заботливая мать сама подвела ее к столу. Сначала невеста коснулась бумаги сухим пером; когда же ей указали на это, она никак не могла попасть в массивную серебряную чернильницу, стоящую прямо перед ней. Леди Эштон поспешила прийти ей на помощь.
Я сам видел этот роковой контракт. Имя Люси Эштон четко выведено под каждой страницей, и только чуть заметная кривизна букв указывает на то, что рука ее дрожала. Последняя же подпись не закончена, написана неразборчиво и размазана: дело в том, что как раз в тот момент послышался лошадиный топот, затем торопливые шаги по галерее и повелительный голос — приезжий требовал, чтобы его тотчас впустили в зал.
— Это он, это он! — вскрикнула Люси, и перо выпало из ее рук.
Глава XXXIII
Как, этот голос! Среди нас -
Монтекки!
Эй, паж, мой меч! ..
О нет, клянусь я честью
Предков всех,
Убить его я не сочту за грех!
«Ромео и Джульетта»note 46
Не успело еще перо выпасть из рук мисс Эштон, как дверь в зал распахнулась и Эдгар Рэвенсвуд появился на пороге.
Локхард и второй слуга, тщетно пытавшиеся преградить ему доступ в зал, теперь в оцепенении застыли за его спиной; их испуг немедленно сообщился всем присутствующим. На лице полковника Эштона можно было прочесть не только страх, но и гнев;
Бакло изобразил высокомерие и подчеркнутое безразличие; остальные, даже леди Эштон, не могли скрыть своего ужаса; Люси окаменела, словно перед ней был не человек, а призрак. Рэвенсвуд и в самом деле походил скорее на призрак, чем на живое существо.
Эдгар остановился посреди зала, против стола, у которого сидела Люси; не обращая ни на кого внимания, словно она была там одна, он устремил на нее взгляд, исполненный глубокой печали и нескрываемого негодования. Его темный дорожный плащ, соскользнув с одного плеча, ниспадал широкими складками наподобие мантии; богатая одежда была в беспорядке и забрызгана грязью от быстрой езды; сбоку висела шпага, а из-за пояса торчали пистолеты. Надвинутая на лоб шляпа, которую он не снял при входе, бросала тень на его смуглое от природы лицо; обычно суровое, ныне же осунувшееся от горя и мертвенно-бледное после продолжительной болезни, оно имело теперь жестокое, даже свирепое выражение. В беспорядке ниспадавшие из-под шляпы волосы и застывшая поза делали его похожим на мраморную статую. Он не произнес не единого слова: несколько минут прошло в глубоком молчании.
Наконец к леди Эштон вернулось ее обычное самообладание, и она пожелала узнать, чем вызвано это дерзкое вторжение.
— Миледи, — сказал полковник, — разрешите мне предложить мастеру Рэвенсвуду этот вопрос и просить его последовать за мной, чтобы поговорить наедине.
— Нет, — перебил его Бакло, — я никому не уступлю права требовать объяснений у мастера Рэвенсвуда. Крайгенгельт, — оказал он, меняя тон, — что вы таращите глаза, словно увидели призрак, черт вас возьми! Мою шпагу! Живо!
— Простите, — заявил полковник, — я настаиваю на моем праве первым требовать удовлетворения у этого человека, нанесшего такое неслыханное оскорбление моей семье!
— Успокойтесь, джентльмены, — сказал Рэвенсвуд, поворачиваясь к ним и подымая руку, словно предлагая прекратить споры, — успокойтесь. Если жизнь опостылела вам так же, как мне, поверьте, я найду время и место для поединка с каждым из вас. Но сейчас мне не до пустяков.
— Не до пустяков! — повторил полковник, обнажая шпагу.
— Не до пустяков! — закричал Бакло, хватаясь за эфес шпаги, принесенной ему Крайгенгельтом.
Сэр Уильям в страхе за сына бросился между ним и Рэвенсвудом.
— Сын мой, я тебе запрещаю! — воскликнул он. — Бакло, умоляю вас! Именем королевы и закона — ни с места!
— Именем господа нашего, — вскричал Байдибент и, воздев руки к небу, встал между противниками, — именем господа нашего, ниспославшего на землю мир и благоволение, я прошу вас, я приказываю, я требую — откажитесь от насилия. Алчущий крови не угоден господу. Поднявший меч от меча да погибнет!
— За кого вы меня принимаете, сэр! — воскликнул полковник, гневно глядя на пастора. — Чтобы я снес такую обиду в доме моего отца? Пустите меня, Бакло!
Он сейчас же даст мне удовлетворение, или, клянусь небом, я немедленно убью его как собаку.
— Ну нет, этого я не позволю, — ответил Бакло. — Он спас мне жизнь, и, будь он сам дьявол, вознамерившийся погубить ваш дом и род, вы убьете его не иначе, как в честном поединке.
Воспользовавшись несогласием, возникшим в стане противника, Рэвенсвуд заговорил снова.
— Успокойтесь, джентльмены! — сказал он решительно. — Если вы ищете опасности, вам придется немного подождать, пока я освобожусь. Мое дело не потребует много времени. Ваша ли это рука, мисс? — спросил он более мягким тоном, протягивая Люси ее письмо.
Чуть слышное «да» сорвалось с ее губ: казалось, она едва сознает, что говорит.
— И это тоже ваш почерк? — продолжал он, протягивая ей их тайный брачный контракт.
Люси молчала. Страх, а мажет быть, более сильное чувство, сковал ее разум, и едва ли она понимала, о чем ее спрашивают.
— Если вы намерены предъявлять какие-то требования на основании этих бумаг, — вмешался сэр Эштон, — то предупреждаю вас: они не имеют никакой юридической силы.
— Сэр Уильям Эштон, — сказал Рэвенсвуд, — я прошу вас и всех присутствующих здесь выслушать меня и постараться правильно понять, чего я хочу.
Если мисс Эштон, как мне показалось из ее последнего письма, по собственной воле и собственному желанию требует расторгнуть нашу помолвку, эта бумага будет иметь для меня не больше цены, чем сорванный осенним ветром лист, валяющийся на земле.
Но я хочу услышать отказ из ее собственных уст.
И, не получив его, я не уйду отсюда. Вас здесь много, а я один, и вы можете убить меня, но я вооружен, доведен до отчаяния и дорого продам свою жизнь. Вот вам мое последнее слово: я должен услышать решение вашей дочери от нее самой; от нее самой, наедине, без свидетелей. Теперь выбирайте, — прибавил он: правой рукой он вынул шпагу из, ножен, левой достал из-за пояса пистолет и, взведя курок, опустил дулом вниз. — Выбирайте, — повторил он, — либо кровь обагрит этот зал, либо вы дадите мне возможность объясниться с моей нареченной невестой, на что я имею полное право по законам божеским и законам этой страны.
Все невольно отпрянули, устрашенные звуком его голоса и решительным видом: человек, одержимый отчаянием, всегда берет верх над людьми, охваченными более мелкими чувствами. Пастор первым прервал молчание.
— Именем господа нашего, — сказал он, обращаясь к сэру Уильяму, — умоляю вас, не отвергайте посредничества смиренного слуги его. Требование мастера Рэвенсвуда, угрожающего нам насилием, кажется мне основательным. Пусть мисс Люси скажет ему, что она сама сочла нужным согласиться с желанием своих родителей и раскаивается в данном ему слове.
И тогда он удалится с миром и не станет больше тревожить нас. Увы! Роковые следствия грехопадения праотца нашего Адама сказываются даже в созданиях, искупленных спасителем; нам же следует выказывать христианское долготерпение к людям, которые, пребывая во гневе и не праведности, поддаются неудержимому потоку страстей своих. Удостойте мастера Рэвенсвуда объяснением, на котором он настаивает. Оно не сможет глубоко ранить сердце мисс Эштон, ибо эта благородная девица уже твердо решила следовать выбору своих достойных родителей. И да будет так, говорю я. Мой долг просить вас согласиться на это мое предложение.
— Никогда! — вскричала леди Эштон, в сердце которой злоба пересилила удивление и страх. — Никогда этот человек не останется наедине с моей дочерью, нареченной невестой другого джентльмена!
Уходите, если вам угодно, я остаюсь. Я не боюсь ни угроз, ни оружия, хотя кое-кто из моей родни, — прибавила она, бросая взгляд на полковника, — кажется, испугался.
— Ради бога, миледи, — воскликнул достойный пастырь, — не подливайте масла в огонь. Я уверен, что мастер Рэвенсвуд, принимая в соображение нездоровье мисс Эштон и ваш материнский долг, не станет противиться вашему желанию присутствовать при его разговоре с мисс Люси. Я тоже останусь: быть может, . мои седины предотвратят ненужные вспышки гнева.
— Пожалуйста, сэр, — сказал Рэвенсвуд. — Пусть леди Эштон также останется, если ей угодно. Но остальных я попрошу удалиться.;
— Вы мне за все ответите, Рэвенсвуд, — сказал полковник, устремляясь мимо него к выходу.
— Когда вам угодно, — отозвался Рэвенсвуд.
— Не забудьте, — криво улыбнулся Бакло, — что вам прежде придется встретиться со мной: у нас с вами старые счеты.
— Разбирайтесь между собой как знаете, — ответил Рэвенсвуд, — но сегодня попрошу вас оставить меня в покое. Завтра же я сочту самым важным для себя делом дать вам обоим удовлетворение, любое, какое вы сочтете нужным.
Полковник Эштон и Бакло удалились, но сэр Уильям решил задержаться.
— Мастер Рэвенсвуд, — сказал сэр Уильям примирительным тоном, — я, кажется, ничем не заслужил этого позора, этого взрыва ненависти в собственном доме. Если вы вложите шпагу в ножны и проследуете за мной в кабинет, то при помощи самых неопровержимых доводов я докажу, вам всю бесполезность предлагаемого вами разбирательства.
— Завтра, сэр, завтра! — перебил его Рэвенсвуд. — Завтра я выслушаю все, что вам угодно, но сегодня мне надлежит заняться другим священным и необходимым для меня делом.
С этими словами он указал на дверь, и сэр Уильям послушно вышел из комнаты.
Рэвенсвуд вложил шпагу в ножны, разрядил пистолет и спрятал его за пояс, затем запер двери зала, возвратился к столу и, сняв шляпу, устремил на Люси взгляд, исполненный жгучего горя, в котором словно растворилась вся его недавняя ярость.
— Вы узнаете меня, мисс Эштон, — начал он, откидывая назад спадавшие на лоб волосы. — Я Эдгар Рэвенсвуд.
Люси молчала.
— Да, — продолжал он все с большим и большим воодушевлением, — я Эдгар Рэвенсвуд, который из любви к вам порвал священные узы, обязывающие его мстить за попранную честь рода. Я тот самый Рэвенсвуд, который ради вас простил давние обиды; более того — я дружески жал руку гонителю и разорителю моего семейства, человеку; оклеветавшему и убившему моего отца.
— Моя дочь, — прервала его леди Эштон, — не имеет оснований сомневаться в том, что вы Рэвенсвуд: злобная ненависть, которой пышет ваша речь, не замедлила напомнить ей, что перед нею смертельный враг ее отца.
— Прошу вас, не перебивайте меня, миледи, — возразил Рэвенсвуд. — Я жду ответа от вашей дочери.
Итак, я продолжаю. Мисс Эштон! Я Рэвенсвуд, которому вы дали клятву в верности. Правда ли, что вы хотите отречься, от нее и взять назад свое слово?
Бескровные губы Люси зашевелились.
— Этого хочет моя мать, — еле слышно произнесла она.
— Это правда! — воскликнула леди Эштон. — Именно я, по праву, данному мне богом и людьми, не только посоветовала моей дочери, но и поддержала ее намерение отказаться от злополучного, опрометчиво данного ею слова и считать, согласно священному писанию, эту помолвку недействительной.
— Священному писанию! — презрительно усмехнулся Рэвенсвуд.
— Мистер Байдибент, — обратилась леди Эштон к священнику, — прочтите текст, в силу которого вы сами после долгих раздумий объявили недействительной мнимую помолвку, на которой настаивает этот исступленный безумец.
Пастор достал из кармана библию, отстегнул застежки и прочел следующее:
— «Если женщина даст обет господу и положит на себя зарок в доме отца своего в юности своей, и услышит отец обет ее и зарок, который она положила на душу свою, и промолчит о том отец ее, то все обеты ее состоятся и всякий зарок ее, который она положила на душу свою, состоится».
— Именно о нас говорят приведенные вами слова, — воскликнул Рэвенсвуд.
— Терпение, молодой человек, терпение, — остановил его пастор, — слушайте, что сказано далее: «Если же отец ее, услышав, запретит ей, то все обеты ее и зароки, которые она возложила на душу свою, не состоятся и господь простит ей, потому что запретил ей отец ее».
— Ну! — торжествующе крикнула леди Эштон. — Разве не о нас говорят приведенные здесь слова? Посмеет ли он отрицать, что, как только мы, родители обманутой им девушки, узнали о данном ею обете, или зароке, который она возложила на свою душу, мы тотчас решительно воспротивились ее поступку и письменно уведомили этого джентльмена о нашем решении.
— И это все? — воскликнул Рэвенсвуд, повернувшись к Люси. — Неужели ради этих жалких, лицемерных софизмов вы соглашаетесь нарушить священную клятву, которую дали по доброй воле, и принести в жертву нашу любовь?
— Слышите? — закричала леди Эштон. — Он богохульствует!
— Да простит ему господь! — вздохнул пастор. — И да наставит его на путь истины — Вспомните, чем я пожертвовал ради вас, — продолжал Рэвенсвуд, по-прежнему обращаясь к Люси. — Честь древнего рода, советы друзей — ничто не могло поколебать моего решения: ни доводы рассудка, ни предзнаменования не могли заставить меня отказаться от вас. Мертвые выходили из гробов, чтобы предварить меня об опасности, но я не внял их предостережениям. Неужели в благодарность за мою верность вы пронзите мне сердце тем самым оружием, которое, слепо веря вам, я сам вложил в ваши руки?
— Мастер Рэвенсвуд, — прервала его леди Эштон, — вы задали все вопросы, которые сочли нужными. Вы видите, что моя дочь не в силах говорить с вами. Но я отвечу за нее раз и навсегда. Вы хотите знать, по своей ли воле Люси Эштон взяла назад слово, которое вы выманили у нее? У вас в руке письмо, написанное моей дочерью, в котором она просит вас расторгнуть помолвку. Если вам мало этого доказательства — взгляните: вот брачный контракт с мистером Хейстоном Бакло, который она только что подписала в присутствии этого достопочтенного джентльмена.
Рэвенсвуд взглянул на лежащие перед ним листы и словно окаменел.
— Мисс Эштон сама подписала этот контракт?
Без насилия? Без обмана? — спросил он пастора.
— Сама, — ответил Байдибент, — клянусь вам а этом.
— Что ж, миледи, вы представили неопровержимые доказательства, — мрачно сказал Рэвенсвуд. — Бессмысленно, да и недостойно тратить время на пустые уговоры и упреки. Вот, мисс Эштон, возвращаю вам залог вашей первой любви; — и он положил перед Люси ее обязательство и половинку золотой монеты. — Желаю вам сохранить верность слову, данному: вами ныне, и попрошу вас вернуть мне свидетельства моего обманутого доверия, или, вернее, моего безумия.
Люси ответила на презрительные речи своего возлюбленного бессмысленным взглядом; однако она, по-видимому, что-то уловила из его слов, так как подняла руку, словно желая развязать голубую ленту, обвивавшую ее шею. Но силы оставили ее, и леди Эштон поспешила прийти ей на помощь. Перерезав ленту, она сняла с нее половинку золотой монеты, которую Люси все еще носила на груди, — письменное обещание Рэвенсвуда давно уже находилось в руках леди Эштон, — и с надменным поклоном протянула то и другое молодому человеку.
«И она могла носить мой дар! — подумал он, и гнев его заметно смягчился. — Носить на груди… Носить у сердца! Даже в ту минуту, когда она… Но к чему сожаления!»
Отерев набежавшую на глаза слезу, Рэвенсвуд с прежней решительностью подошел к камину, бросил в огонь листок бумаги вместе с кусочком золота и, словно стремясь убедить себя в том, что все кончено, раздавил угли каблуком.
— Я не стану более докучать вам, миледи, — сказал он леди Эштон. — В ответ на ваши зложелательства и интриги я позволю себе только выразить надежду, что вы не станете больше играть честью и счастьем вашей дочери. А вам, мисс, — прибавил он, взглянув на Люси, — скажу: дай бог, чтобы люди не показывали на вас пальцем, как на клятвопреступницу.
С этими словами Рэвенсвуд повернулся и вышел из зала.
Опасаясь встречи с Рэвенсвудом, сэр Уильям просьбами и угрозами увлек сына и Бакло в отдаленную. часть замка. Однако, когда Эдгар спускался по большой лестнице, Локхард подал ему записку от Шолто Дугласа Эштона. Полковник просил уведомить его, где он сможет найти мастера Рэвенсвуда через четыре или пять дней, ввиду необходимости по окончании семейного торжества уладить с ним одно важное дело.
— Передайте полковнику Эштону, — холодно ответил Рэвенсвуд, — что я к его услугам и жду его в башне «Волчья скала».
Когда Эдгар спускался по внешней лестнице, ведущей к воротам, его нагнал Крайгенгельт и от имени своего принципала выразил надежду, что Рэвенсвуд не покинет берегов Шотландии по крайней мере в течение ближайших десяти дней, ибо лорд Бакло желал бы отблагодарить его за некоторые прошлые, равно как и недавно оказанные услуги.
— Скажите вашему хозяину, — раздраженно ответил Рэвенсвуд, — что я буду в башне «Волчья скала».
Он найдет меня там в любое время, если смерть не опередит его.
— Моему хозяину! — возмутился Крайгенгельт, осмелев при виде появившихся на террасе полковника и Бакло. — Да будет вам известно, что нет на земле человека, которого бы я признал своим хозяином.
Я не позволю оскорблять себя.
— Так отправляйтесь в ад. Там ваш хозяин! — крикнул Рэвенсвуд, давая волю накипевшей ярости, и с такой силой отшвырнул от себя капитана, что тот кубарем скатился с лестницы и распластался внизу без чувств.
«Какой я глупец! — подумал Рэвенсвуд. — Зачем я набросился на этого презренного труса!»
Стремительно вскочив на лошадь, оставленную перед замком у балюстрады, он пустил ее шагом. Полковник и Бакло наблюдали за ним с террасы. Поравнявшись с ними, Эдгар приподнял шляпу и пристально посмотрел им в глаза. Они ответили таким же пристальным и мрачным взглядом. Затем Эдгар медленно проехал по аллее, словно желая показать, что не избегает, а скорее ищет с ними встречи, но, миновав ворота, обернулся, в последний раз взглянул на замок, пришпорил коня и поскакал прочь с быстротою адского духа, выпущенного на волю заклинателем.
Глава XXXIV
Кто был в покое новобрачных?
То ангел смерти Азраил.
«Талаба»
После этой ужасной сцены Люси перенесли в ее комнату, где она пролежала несколько часов в полном оцепенении. На следующий день силы и твердость духа, казалось, к ней вернулись, но вместе с тем появилась какая-то безудержная веселость, вовсе не соответствовавшая ее характеру и тем более состоянию. Вспышки безумного смеха перемежались с приступами молчаливой тоски и припадками необычайной раздражительности. Леди Эштон не на шутку встревожилась и послала за докторами. Они явились, пощупали пульс, не нашли в нем никаких изменений и, объявив, что больная страдает душевным недугом, прописали моцион и развлечения.
Люси ни словом не обмолвилась о том, что было накануне. Казалось, она ничего не помнила из того, что произошло, так как то и дело проводила рукой по шее, словно отыскивая голубую ленту, и, не находя ее там, удивленно и разочарованно бормотала:
— Эта нить связывала меня с жизнью.
Несмотря на эти явные симптомы безумия, леди Эштон зашла уже слишком далеко, чтобы отложить свадьбу дочери, даже при ее теперешнем состоянии.
Напротив, она употребила все усилия, чтобы скрыть болезнь Люси от Бакло, ибо превосходно знала, что стоит ему заметить малейшее нерасположение к себе со стороны невесты, как он тотчас расторгнет помолвку, к величайшему стыду и бесчестию семьи. Поэтому леди Эштон решила, что, если Люси не станет хуже, свадьба совершится в назначенный день. Она утешала себя надеждой, что перемена места, обстановки и новое окружение скорее и вернее исцелят расстроенное воображение ее дочери, нежели все медленные средства, предложенные учеными докторами. Сэр Уильям, лелеявший мысль о возвеличении своего семейства и искавший поддержки против успешных происков маркиза Э***,
— охотно согласился на то, чему он все равно, надо полагать, не мог бы помешать, если бы даже захотел. В свою очередь, Бакло и полковник Эштон даже слушать не хотели об отсрочке: по их мнению, после всего случившегося было бы позором отложить свадьбу хотя бы на час, так как кто-нибудь мог подумать, что они испугались непрошеного визита Рэвенсвуда и его угроз.
Впрочем, если бы Бакло знал о физическом или, лучше сказать, душевном состоянии мисс Эштон, он едва ли стал бы ее торопить. Но, по тогдашнему обычаю, жених и невеста могли видеться очень редко, да и то недолго, — обстоятельство, оказавшееся на руку леди Эштон, — так что Бакло не только не знал, но даже и не подозревал о недуге своей будущей жены.