Страница:
Рассказ о затруднениях хозяина и так чересчур затянулся, не то я упомянул бы еще о полной его неопытности в искусстве приукрашать неказистое. Где было ему знать, что латаный ковер можно прикрыть новым половиком, а выцветший и потертый диван застлать индийской шалью? Однако я сказал уже достаточно, даже более чем достаточно, чтобы сделать его неприятное положение понятным любому одинокому холостяку, который без помощи матери, сестры или кузины, без ловкой домоправительницы или опытного кухонных дел мастера, без представительного лакея взялся бы подготовить дом к приему с надеждой устроить все изящно и comme il taut .
Сознание собственной беспомощности тем более тяготило Моубрея, что хозяин знал, каких строгих критиков встретит он в дамах, особенно в лице своей всегдашней противницы леди Пенелопы Пенфезер. Поэтому лэрд трудился не покладая рук и целых два дня подряд без передышки приказывал, доказывал, рассказывал и указывал. В этих трудах ему сочувствовал — мы не можем сказать «содействовал» — его преданный агент и поверенный. Из комнаты в комнату засеменил Миклем за лэрдом, стараясь выразить столько же участия, сколько выказывает своему расстроенному хозяину домашний пес, с жалким видом заглядывая ему в лицо и тщетно пытаясь уверить, что он разделяет хозяйские огорчения, хотя не понимает ни причины их, ни глубины и вовсе не в силах облегчить их.
Наконец в среду, накануне назначенного дня, устроив кое-что по своему вкусу и оставив в покое многое из того, что он охотно переделал бы, Моубрей сел обедать со своим верным соратником. Браня на чем свет стоит злосчастную затею и бормоча проклятия по адресу капризной старой девы, которая втянула его с сестрой в эти неприятности, напросившись в гости, он объявил, что теперь все остальное может идти к чертям, ибо он больше палец о палец не ударит, не зовись он Джоном Моубреем.
Осуществляя свое доблестное решение, он вместе со своим искушенным в законах советником принялся за обед. Они весьма быстро справились с поставленным на стол блюдом котлет и прикончили добрую половину бутылки старого портвейна в качестве растворителя к ним.
— Вот мы и сыты, — сказал Моубрей, — хоть и обошлись без всяких фрикасе.
— Набили брюхо, и ладно, — ответил стряпчий, утирая жир с подбородка, — а чем — овсянкой или похлебкой — все едино.
— Ломовая лошадь тоже так думает, — сказал Моубрей, — но леди и джентльмены придерживаются иного мнения, а мы должны равняться по другим.
— Тем хуже для них, Сент-Ронан, да и для Шотландии тоже. Вот из-за этих-то чаепитий и прочих глупостей многим приходится у нас менять нобли на пенсы, а теплые родовые замки на наемные углы.
Молодой лэрд помолчал, потом наполнил свой стакан, подвинул бутылку своему старшему другу и вдруг спросил:
— Вы верите в счастье, Мик?
— В счастье? — повторил адвокат. — Не пойму вашего вопроса.
— А я верю в счастье, в то, что бывает счастье или несчастье в картах.
— Вот было бы для вас счастье, если бы вы их в руки не брали, — заметил его наперсник.
— Не о том речь, — сказал Моубрей. — Чему я дивлюсь, так это невезению, что более сотни лет преследует нас, несчастных лэрдов сент-ронанских. Мы все идем под гору, и никак нам не подняться. Такого нестойкого, как выражается наш священник, рода еще свет не видывал. Когда-то моим предкам принадлежало пол-округи, а теперь и последние борозды из рук уходят.
— Уходят! — сказал стряпчий. — Да они по ветру летят! И этот замок вылетел бы вслед за всем остальным, если бы ваш дедушка не приколотил его накрепко, обратив в майорат.
— К черту этот майорат! — воскликнул Моубрей. — Хочешь сохранить поместье — делай его майоратом, да только пока оно того стоит. Прикрутить человека к такому бедному поместью, как Сент-Ронан, все равно что держать лошадь на привязи посреди вересковой пустоши!
— Однако вы все-таки учинили изрядную потраву, сдав участок из своего наследственного владения под дома у источника, — сказал Миклем. — Ведь вы тогда натянули привязь, пожалуй, чуть-чуть больше, чем имели право.
— Разве я сделал это не по вашему совету? — возразил лэрд.
— Отрицать не стану, — ответил стряпчий. — Видно, я по своей простоте и добродушию начинаю баловать вас, Сент-Ронан, словно старая бабка малое дитя.
— Вот-вот, и подаете ребенку нож, чтоб он порезал себе пальцы, — подхватил любитель наслаждений. — Целы были бы эти акры, кабы не ваши проклятые советы.
— А вы еще ворчите, — сказал делец, — что у вас нет права пустить все имение по ветру, словно стаю диких уток над болотом! Да не вам бы говорить! Ведь поскольку вами совершено нарушение условия (как заявил, прочтя представленную мной докладную записку, и адвокат Уайзбихайнд), ваша сестра или муженек вашей сестры, если ей вздумается выйти замуж, может поднять дело и за две-три судебных сессии оттягать у вас весь Сент-Ронан.
— Моя сестра никогда не выйдет замуж, — сказал Джон Моубрей.
— Это легко сказать, — возразил стряпчий. — Да ведь мало ли что может помешать кораблю добраться до гавани. Будь известно что-нибудь о правах вашей сестры на имение, многие богачи ничуть не посчитались бы с тем, что у нее не все дома.
— Послушайте-ка, мистер Миклем, — сказал лэрд, — я был бы премного обязан вам, если бы вы говорили о мисс Моубрей с уважением, как того заслуживает моя сестра и дочь моего отца.
— Ну, не сердитесь, Сент-Ронан, не сердитесь, — сказал муж закона. — Слова не в счет, важно только, чтобы тебя понимали, — разумеется, когда речь идет о деле. Вы сами знаете, мисс Клара не такая, как все.
Будь я на вашем месте — мой долг говорить с вами напрямик — будь я на вашем месте, я подал бы в палату лордов этакую просьбицу на рассмотрение и стал бы по закону curator oi своей сестры — ввиду «неспособности управлять своим имуществом».
— Миклем, вы настоящий… — начал Моубрей и оборвал на полуслове.
— Кто же я, мистер Моубрей? — спросил Миклем довольно строго. — Кто же я? Я хотел бы знать, кто я, по-вашему?
— С вашего разрешения, вы очень хороший юрист, — ответил сент-ронанский лэрд, который понимал, насколько он в руках у своего поверенного, и не посмел дать воли своему порыву. — Только я должен заявить вам, что, раньше чем предпринять против бедной Клары такие меры, как вы советуете, я лучше передам ей все имение, а сам до конца жизни определюсь в конюхи или форейторы.
— Знаете, Сент-Ронан, — сказал муж закона, — если вам хочется сохранить старый дом, так надо идти другой дорогой, а не становиться форейтором или конюхом. И чего вы не вышли в адвокаты, как все добрые люди? У моего старого хозяина была латинская поговорочка: Rerum domio getemque togatam , a сие означало, по его словам, что всем лэрдам надо становиться адвокатами.
— А все адвокаты, кажется, становятся, нынче лэрдами, — ответил Моубрей.
— Они тысячами скупают наши акры и, по старой сказке, расплачиваются одними расписками в своевременном получении, как выражаются ваши ученые друзья, мистер Миклем.
— Ну вот и вы тоже скупали бы землю, — сказал адвокат.
— Да нет, — возразил лэрд, — я не того склада, такое ремесло не для меня. Я бы только зря извел кучу муки на свой рогатый парик да сносил с десяток бумазейных камзолов. По утрам я бы слонялся по колледжу и бездельничал в Аутер-хаузе, вечерами же торчал в театре, а юриспруденцию изучал мало и не пошел бы дальше судьи по разбору дел о мелких долгах.
— Вы, может быть, и не разбогатели бы, да зато ничего не потеряли бы. Если бы вы не стали заправским юристом, так могли бы раздобыть себе место шерифа либо комиссара — из наследственных — и жили бы припеваючи. Не сделались бы богачом, так по крайней мере спасли бы то, что имеете.
— Так-то оно так, — ответил Моубрей, — только тогда не представилось бы случая удвоить его. А мне это удалось бы, останься эта непостоянная шлюха Фортуна хоть на миг верна мне. Знаете, Мик, у меня за этот год бывало и по сто тысяч на руках, бывало и по пятьдесят, а теперь и вовсе ничего нет. Остались у меня только крохи этого жалкого поместья, которое слишком мало, чтобы от него был прок, пока оно в моих руках. А ведь продай я его, я мог бы начать сызнова и поправил бы свои дела.
— Ну конечно, все, чего вы добиваетесь, это пустить по ветру последнее, — заметил его советчик. — Что вам от этих ста тысяч фунтов, когда их выигрываешь лишь затем, чтобы спустить снова?
— Как что? — переспросил Моубрей. — Для смелого человека это то же, что для полководца выиграть битву. Пусть потом его побьют, в свой черед, — все равно он уже знает, что счастье ему дается не хуже, чем всякому другому, и теперь у него хватит духу на новую попытку. Через день-другой у нас здесь объявится граф Этерингтон. Говорят, он играет по крупной, и будь у меня хоть пять сотен для начала, я бы сейчас же потягался с ним.
— Жаль мне вас, мистер Моубрей, — сказал Миклем. — Я веду дела вашего дома и в какой-то мере мог бы назвать себя слугой вашей семьи, а теперь вынужден смотреть, как все идет прахом! И в этом повинен тот, на кого я надеялся, что при нем дела семья выправятся и пойдут лучше прежнего. Ведь надо отдать вам справедливость, вы всегда понимали свою выгоду, — в меру ваших возможностей, разумеется.
Слезы навертываются на мои старые глаза, когда я гляжу на все это.
— Вам тут плакать нечего, Мик, — ответил Моубрей. — Не в моих, так в ваших карманах кое-что застрянет, приятель. Ваши услуги без оплаты не останутся, старый друг, вы свое заслужили.
— Заслужить-то заслужил, — согласился стряпчий, — да иную работу не станешь делать и за двойную плату. Однако, если уж вам потребовались деньги, придется их достать, только я уверен, уйдут они туда же, куда ушло все остальное.
— Ну нет, тысяча дьяволов! — вскричал Моубрей. — Это дело верное. Этерингтону не одолеть было Джека Вулверайна ни в одной игре, а я побью Вулверайна запросто и в чем угодно. Однако надо же начинать с чего-нибудь, деньжонок надо достать, Мик.
— Пожалуй что.., то есть если можно будет достать, разумеется, — ответил законник.
— Ну, это уж дело ваше, дружище, — сказал Моубрей. — Этот юнец, вероятно, уже завтра будет здесь и привезет полные карманы денег. Он собирает арендную плату в своих владениях, имейте в виду, Миклем.
— Хорошо тем, кому есть что собирать, — отозвался Миклем. — А нам сейчас собирать нечего. Только уверены ли вы, что с этим графом стоит связываться? Почем знать, обыграете ли вы его, а если обыграете, то расплатится ли он с вами? Видел я таких, что отправлялись за шерстью, а возвращались восвояси остриженными. Хотя вы умный молодой джентльмен и, надо полагать, видали виды, и опыта у вас не меньше, чем у других, и все такое, но почему-то вы всегда оказываетесь в проигрыше, как вам, впрочем, и самому слишком хорошо известно…
— На черта мне ваша болтовня, дорогой Мик! Не можете протянуть руку помощи, так хоть не топите меня в потоке пустых слов. Что ж, я был новичком, а за науку приходится платить. Тут, Мик, пустяками не отделаешься. Дело прошлое. Теперь мне больше учиться нечему, я сам себе господин.
— Ну, ну, хотел бы я, чтоб это было так, — сказал Миклем.
— Так оно и будет, так и будет, мой верный друг! — бодро ответил Моубрей.
— Вам остается только снабдить меня средствами для начала.
— Какими средствами? О чем вы говорите? У вас как будто средств нет.
— Но зато у вас они есть, дружище! Продайте несколько ваших акций. Я оплачу разницу — лаж, проценты, все, все!
— Да, да, все, а то и ничего, — проворчал Миклем. — Но коли вы так настаиваете, я подумаю. К какому сроку нужны деньги?
— Сейчас! Сегодня! Не позже чем завтра! — закричал будущий должник.
Стряпчий длинно и выразительно свистнул.
— Это невозможно, — заявил он.
— И все-таки это необходимо, Мик, — ответил Моубрей, знавший по опыту, что «невозможно», произнесенное его добрым другом, да еще в таком тоне, в переводе означало всего-навсего «чрезвычайно трудно» и «очень дорого».
— Тогда, — сказал Миклем, — пускай мисс Клара продаст свои акции, раз уж вы о них заговорили. — Не понимаю, почему вы об этом раньше не подумали.
— Лучше б у вас язык отсох, чем предлагать мне сейчас такое! — вскричал Моубрей, вздрогнув, словно ужаленный гадюкой. — Отнять эти жалкие гроши! Пустячную сумму, оставленную Кларе теткой на ее собственные прихоти! Ее собственный небольшой капитал, который она тратит на разные добрые дела! Бедная Клара, да у нее и так почти ничего нет! А почему не взять лучше у вас, почтенный Миклем, у вас, который называет себя другом и слугою нашей семьи?
— Все это верно, Сент-Ронан, — ответил Миклем, — да служба не вотчина, а дружба начинается дома, как говаривали мудрые люди в те поры, когда мы еще на свет не родились. И в этом деле, считаю я, ближайшей родне и брать на себя весь риск. Вы, Сент-Ронан, ближе и дороже вашей сестре, чем бедному Сандерсу Миклему, в ком благородной крови не наберется и голодной блохе на ужин.
— Я этого не сделаю, — говорил Сент-Ронан, в волнении шагая взад и вперед по комнате: при всем своем эгоизме он любил сестру, и любил особенно из-за тех обстоятельств, которые делали его покровительство необходимым для ее благополучия. — Ни за что я не стану грабить ее. Лучше пойду волонтером, отправлюсь на континент и погибну как порядочный человек.
Он продолжал ходить по комнате в мрачном молчании, которое начинало уже беспокоить Миклема, не помнившего, чтобы патрон принимал что-либо так близко к сердцу. Наконец он сделал попытку привлечь внимание лэрда и вывести его из угрюмой задумчивости:
— Мистер Моубрей… Никакого ответа.
— Так вот, Сент-Ронан, я полагаю… По-прежнему ни слова в ответ.
— Я обдумал дело и…
— И что же, сэр? — немилостиво отозвался Сент-Ронан, круто оборачиваясь.
— Если уж говорить напрямик, я считаю, что из этого дела все равно ничего путного не выйдет. Окажись деньги сегодня у вас в кармане, ведь наутро они перейдут в карман графа Этерингтона.
— Вы дурак! — сказал Моубрей.
— Может быть, — ответил Миклем, — но сэр Бинго Бинкс тоже дурак, а за последние дни он обыграл вас два-три раза…
— Не правда! И не думал он обыгрывать меня! — яростно закричал Сент-Ронан.
— А я отлично знаю, — докончил Миклем, — что вы проиграли ему пари насчет той рыбы и не далее как сегодня еще насчет чего-то.
— Повторяю, вы дурак, Миклем! В моих действиях вы разбираетесь хуже, чем в космографии. Бинго робеет, нужно немножко отпустить леску, вот и все. Потом я прекрасно подсеку рыбку. Это дело верное, так же как и с тем, с другим. Знаю я, на какую приманку они ловятся! И вот из-за проклятых пяти сотен мимо меня пройдут десять тысяч!
— Раз вы так уверены, что оберете его, то есть я хотел сказать — так уверены, что сорвете банк, то чем повредите вы мисс Кларе, пустив в ход ее капитал? За риск вы можете вернуть ей вдесятеро больше.
— Разумеется, могу, клянусь небом! — воскликнул Сент-Ронан. — Мик, вы правы. Я мелочный трусливый глупец. За свои жалкие пять сотен Клара получит тысячу фунтов, черт возьми! И я свезу ее в Эдинбург, даже в Лондон, мы там проведем весь сезон, я приглашу к ней лучших врачей, соберу самое лучшее общество, чтоб повеселить ее! А если она им покажется несколько странной — черт побери, я сумею за нее вступиться, ведь я брат ее! Да, да, вы правы: никакой беды не случится, если я возьму у нее сотен пять на несколько дней — ведь это может принести только выгоду и ей и мне. Ну-ка, налейте стаканы, дружище, и выпьем за успех, так как вы совершенно правы.
— Пью за успех от всей души, — ответил Миклем, чрезвычайно обрадованный тем, что пылкий характер патрона подтолкнул его к нужному решению. Однако он захотел все-таки на всякий случай выгородить себя. — Только тут правы-то вы, а не я. Я бы ничего не присоветовал, кабы не ваши уверения, что вы-де побьете этого английского графа, да и сэра Бинго тоже. А если вы твердо надеетесь на успех, то со стороны любого из ваших друзей было бы неумно и невеликодушно мешать вам.
— Верно, Миклем, верно, — ответил Моубрей, — однако кости и карты — всего лишь кость да картон. И самая резвая беговая лошадь может поскользнуться, не добежав до столба. Лучше бы не впутывать сестрины деньги в такое дело… Впрочем, горевать рано! Если не повезет, я сумею вывернуться не хуже всякого другого. Так что готовьте-ка наличные денежки, Мик.
— Ну то-то! Но вот что еще надо сказать вам. Акции положены в банк на мое имя и на имя банкира Тэма Тернпенни, как опекунов мисс Клары. Добудьте от нее письмо, в котором она поручала бы нам проедать акции и выплатить вам полученную сумму, и Тэм Тернпенни на основании этого документа незамедлительно выложит вам пятьсот фунтов. Вы ведь, наверно, захотите продать весь пакет? Это даст больше шестисот, а то и целых семьсот фунтов. Я считаю, что вам лучше продать все: стоит ли такую малость делить?
— Верно, верно, — ответил Моубрей. — Если идти нам с вами в подлецы или вроде того, так не зря же. Заготовьте мне образец письма, а Клара перепишет, — если, конечно, согласится. У нее, знаете, может оказаться свое собственное мнение, как у всякой женщины.
— А уж тут, — сказал Миклем, — ничего не поделаешь, спорить с ней — все равно что уговаривать ветер. Но разрешите дать вам совет: я бы на вашем месте сказал мисс Кларе только, что вам очень нужны наличные деньги. Насколько я понимаю, ей едва ли будет по душе, чтобы вы на теткины деньги пытали счастья в орла и решку с лордами и баронетами. У нее, я знаю, странные понятия в иных вопросах: все доходы с этого капитала она тратит лишь на дела милосердия.
— Значит, я рискую ограбить и бедняков и свою сестру зараз, — промолвил Моубрей, снова наливая вина и себе и своему другу. — Ну, Мик, деваться некуда! Выпьем за Клару, она-то ангел, а вот я… Что я такое — я и сам не скажу и никому другому не позволю сказать. Только на этот раз я выиграю, непременно выиграю — ведь от этого зависит состояние Клары.
— Зато, думаю я, — сказал Миклем, — коли дело обернется плохо — ведь бог свидетель, часто срываются и самые умные расчеты, — нас утешит сознание, что в конце концов в накладе останутся одни бедняки, да и тем приход не даст умереть голодной смертью. Вот если бы ваша сестра тратила свои деньги на себя — тогда дело другое.
— Довольно, Мик! Молчите, ради бога, мой почтенный друг, — сказал Моубрей. — Все это так.
В черный день не найти советчика лучше вас — дюжина казуистов не могла бы так славно примирить совесть человека с его потребностями. Но поберегитесь, мой усердный исповедник и советник, не перестарайтесь! Смотрите, как бы ваши шуточки не отбили у меня всякую охоту к этому делу. Давайте-ка ваше послание, и я пойду с ним к Кларе, хотя, пожалуй, я предпочел бы сойтись с лучшим стрелком Британии на зеленой лужайке в десяти шагах.
С этими словами он вышел из комнаты.
Расставшись со своим зловредным советчиком, чтобы предпринять действия, которые тот, не очень расхваливая, все же подсказывал ему, Моубрей направился в маленькую гостиную, которую его сестра привыкла называть своей и где проводила почти все время. Комната была убрана тщательно и прихотливо и по своему изяществу и порядку представляла полный контраст другим помещениям старого и запущенного дома. На маленьком рабочем столике лежали предметы, говорившие о художественных склонностях обитательницы и в то же время намекавшие на неустойчивость характера. Там были неоконченные рисунки, ноты с помарками, вышивки всех родов и прочие мелочи, сделанные женскими руками. Видно было, что за них принимались со старанием, что над ними трудились со вкусом и умением и что их бросили, так и не доведя до конца.
Сама Клара сидела на низеньком диванчике у окна и читала книгу или только переворачивала страницы, делая вид, что читает. Увидев брата, она тотчас вскочила и с самой искренней радостью бросилась к нему.
— Добро пожаловать, дорогой Джон! Как мило, что ты навестил затворницу сестру! А я тут стараюсь приневолить свои глаза и мысли к чтению этой глупой книги — ведь говорят, будто мне нехорошо много думать. Не знаю, в чем дело — повесть скучна или я не умею сосредоточиться, но глаза мои лишь скользят по странице, словно во сне, когда снится, что читаешь, а ты не понимаешь ни слова. Поговори со мной, так будет лучше. Чем мне угостить тебя, чтобы доказать, как я рада тебе? Боюсь, что могу предложить тебе только чашку чая, а ты до него не большой охотник.
— Сейчас я с удовольствием выпью чашку, — сказал Моубрей. — Мне надо поговорить с тобой.
— Тогда Джесси быстро приготовит нам чаю, — сказала мисс Моубрей и, позвонив, отдала распоряжение горничной. — А за то ты не будь неблагодарным, Джон, и не мучь меня разговорами о церемониале своего празднества. «Довлеет дневи злоба его» — в свое время я выйду к гостям и для твоего удовольствия постараюсь сыграть свою роль как можно лучше. Но думать об этом заранее — голова и сердце разболятся. Так что, пожалуйста, пощади меня, не будем говорить об этом.
— Ах ты моя дикарочка! — сказал Моубрей. — С каждым днем ты все больше боишься встреч с людьми когда-нибудь ты убежишь у нас в лес и одичаешь там, как принцесса Карабу. Нет, я постараюсь не мучить тебя. Если в этот великий день что-нибудь пойдет вкривь и вкось — пусть бранят болвана, который не нашел себе в помощь советницы. Но я хотел поговорить с тобой, Клара, о более важном деле, о деле чрезвычайной важности.
— О каком деле? — воскликнула, вернее почти закричала Клара. — Господ» боже мой, что это? Ты сам не знаешь, как пугаешь меня!
— Да что тебе померещилось? — сказал брат. — В моем деле нет ничего необыкновенного. Право, это довольно обычная неприятность, и, насколько мне известно, она часто случается в жизни. Мне до зарезу нужны деньги.
— И это все? — спросила Клара.
По тону ее брат понял, что теперь, узнав, в чем суть, она склонна настолько же преуменьшать беду, насколько раньше, до его объяснения в страхе готова была преувеличить ее.
— Все? Действительно, в этом все дело, но оно сулит изрядные хлопоты. Если я не достану некоторой суммы, мне придется очень трудно. Я даже вынужден обратиться к тебе с просьбой — может быть, ты поможешь мне?
— Помогу ли я тебе? — переспросила Клара. — Разумеется, и с великой радостью! Но ты сам знаешь, мой кошелек не очень тяжел… Впрочем, у меня сейчас осталось еще около половины того, что я получила прошлый раз, и, конечно, Джон, я буду рада, если мои деньги тебе пригодятся. Особенно я радуюсь тому, что, значит, и нужда твоя не так уже велика.
— Увы, Клара, если ты хочешь помочь мне, — сказал брат, уже почти раскаиваясь в своих замыслах, — тебе надо прирезать курицу, которая несет золотые яйца: ты должна дать мне взаймы весь свой капитал.
— А почему бы и нет, если этим я окажу тебе услугу, Джон? — простодушно отозвалась девушка. — Разве ты не попечитель мой по родству? Разве ты не добр ко мне? И разве мое маленькое состояние не вполне в твоем распоряжении? Я знаю, ты все сделаешь как нельзя лучше.
— А вдруг нет? — сказал Моубрей, отшатываясь от нее. — А если я не уверен в этом?
Ее доверчивость и готовность показались ему горше всех ожидаемых споров и возражений. Хитрости и уловки, к которым ему пришлось бы прибегнуть в этом случае, чтобы вынудить ее согласие, заглушили бы голос совести. Тут была та же разница, что отличает убийство прирученного и покорного животного от охоты на дикого зверя, когда возбуждение от долгой погони заглушает в охотнике тайное сознание собственной жестокости. Именно эта мысль посетила сейчас Моубрея. «Боже мой, ведь это все равно что стрелять в птичку на ветке!» — подумал он.
Сознание собственной беспомощности тем более тяготило Моубрея, что хозяин знал, каких строгих критиков встретит он в дамах, особенно в лице своей всегдашней противницы леди Пенелопы Пенфезер. Поэтому лэрд трудился не покладая рук и целых два дня подряд без передышки приказывал, доказывал, рассказывал и указывал. В этих трудах ему сочувствовал — мы не можем сказать «содействовал» — его преданный агент и поверенный. Из комнаты в комнату засеменил Миклем за лэрдом, стараясь выразить столько же участия, сколько выказывает своему расстроенному хозяину домашний пес, с жалким видом заглядывая ему в лицо и тщетно пытаясь уверить, что он разделяет хозяйские огорчения, хотя не понимает ни причины их, ни глубины и вовсе не в силах облегчить их.
Наконец в среду, накануне назначенного дня, устроив кое-что по своему вкусу и оставив в покое многое из того, что он охотно переделал бы, Моубрей сел обедать со своим верным соратником. Браня на чем свет стоит злосчастную затею и бормоча проклятия по адресу капризной старой девы, которая втянула его с сестрой в эти неприятности, напросившись в гости, он объявил, что теперь все остальное может идти к чертям, ибо он больше палец о палец не ударит, не зовись он Джоном Моубреем.
Осуществляя свое доблестное решение, он вместе со своим искушенным в законах советником принялся за обед. Они весьма быстро справились с поставленным на стол блюдом котлет и прикончили добрую половину бутылки старого портвейна в качестве растворителя к ним.
— Вот мы и сыты, — сказал Моубрей, — хоть и обошлись без всяких фрикасе.
— Набили брюхо, и ладно, — ответил стряпчий, утирая жир с подбородка, — а чем — овсянкой или похлебкой — все едино.
— Ломовая лошадь тоже так думает, — сказал Моубрей, — но леди и джентльмены придерживаются иного мнения, а мы должны равняться по другим.
— Тем хуже для них, Сент-Ронан, да и для Шотландии тоже. Вот из-за этих-то чаепитий и прочих глупостей многим приходится у нас менять нобли на пенсы, а теплые родовые замки на наемные углы.
Молодой лэрд помолчал, потом наполнил свой стакан, подвинул бутылку своему старшему другу и вдруг спросил:
— Вы верите в счастье, Мик?
— В счастье? — повторил адвокат. — Не пойму вашего вопроса.
— А я верю в счастье, в то, что бывает счастье или несчастье в картах.
— Вот было бы для вас счастье, если бы вы их в руки не брали, — заметил его наперсник.
— Не о том речь, — сказал Моубрей. — Чему я дивлюсь, так это невезению, что более сотни лет преследует нас, несчастных лэрдов сент-ронанских. Мы все идем под гору, и никак нам не подняться. Такого нестойкого, как выражается наш священник, рода еще свет не видывал. Когда-то моим предкам принадлежало пол-округи, а теперь и последние борозды из рук уходят.
— Уходят! — сказал стряпчий. — Да они по ветру летят! И этот замок вылетел бы вслед за всем остальным, если бы ваш дедушка не приколотил его накрепко, обратив в майорат.
— К черту этот майорат! — воскликнул Моубрей. — Хочешь сохранить поместье — делай его майоратом, да только пока оно того стоит. Прикрутить человека к такому бедному поместью, как Сент-Ронан, все равно что держать лошадь на привязи посреди вересковой пустоши!
— Однако вы все-таки учинили изрядную потраву, сдав участок из своего наследственного владения под дома у источника, — сказал Миклем. — Ведь вы тогда натянули привязь, пожалуй, чуть-чуть больше, чем имели право.
— Разве я сделал это не по вашему совету? — возразил лэрд.
— Отрицать не стану, — ответил стряпчий. — Видно, я по своей простоте и добродушию начинаю баловать вас, Сент-Ронан, словно старая бабка малое дитя.
— Вот-вот, и подаете ребенку нож, чтоб он порезал себе пальцы, — подхватил любитель наслаждений. — Целы были бы эти акры, кабы не ваши проклятые советы.
— А вы еще ворчите, — сказал делец, — что у вас нет права пустить все имение по ветру, словно стаю диких уток над болотом! Да не вам бы говорить! Ведь поскольку вами совершено нарушение условия (как заявил, прочтя представленную мной докладную записку, и адвокат Уайзбихайнд), ваша сестра или муженек вашей сестры, если ей вздумается выйти замуж, может поднять дело и за две-три судебных сессии оттягать у вас весь Сент-Ронан.
— Моя сестра никогда не выйдет замуж, — сказал Джон Моубрей.
— Это легко сказать, — возразил стряпчий. — Да ведь мало ли что может помешать кораблю добраться до гавани. Будь известно что-нибудь о правах вашей сестры на имение, многие богачи ничуть не посчитались бы с тем, что у нее не все дома.
— Послушайте-ка, мистер Миклем, — сказал лэрд, — я был бы премного обязан вам, если бы вы говорили о мисс Моубрей с уважением, как того заслуживает моя сестра и дочь моего отца.
— Ну, не сердитесь, Сент-Ронан, не сердитесь, — сказал муж закона. — Слова не в счет, важно только, чтобы тебя понимали, — разумеется, когда речь идет о деле. Вы сами знаете, мисс Клара не такая, как все.
Будь я на вашем месте — мой долг говорить с вами напрямик — будь я на вашем месте, я подал бы в палату лордов этакую просьбицу на рассмотрение и стал бы по закону curator oi своей сестры — ввиду «неспособности управлять своим имуществом».
— Миклем, вы настоящий… — начал Моубрей и оборвал на полуслове.
— Кто же я, мистер Моубрей? — спросил Миклем довольно строго. — Кто же я? Я хотел бы знать, кто я, по-вашему?
— С вашего разрешения, вы очень хороший юрист, — ответил сент-ронанский лэрд, который понимал, насколько он в руках у своего поверенного, и не посмел дать воли своему порыву. — Только я должен заявить вам, что, раньше чем предпринять против бедной Клары такие меры, как вы советуете, я лучше передам ей все имение, а сам до конца жизни определюсь в конюхи или форейторы.
— Знаете, Сент-Ронан, — сказал муж закона, — если вам хочется сохранить старый дом, так надо идти другой дорогой, а не становиться форейтором или конюхом. И чего вы не вышли в адвокаты, как все добрые люди? У моего старого хозяина была латинская поговорочка: Rerum domio getemque togatam , a сие означало, по его словам, что всем лэрдам надо становиться адвокатами.
— А все адвокаты, кажется, становятся, нынче лэрдами, — ответил Моубрей.
— Они тысячами скупают наши акры и, по старой сказке, расплачиваются одними расписками в своевременном получении, как выражаются ваши ученые друзья, мистер Миклем.
— Ну вот и вы тоже скупали бы землю, — сказал адвокат.
— Да нет, — возразил лэрд, — я не того склада, такое ремесло не для меня. Я бы только зря извел кучу муки на свой рогатый парик да сносил с десяток бумазейных камзолов. По утрам я бы слонялся по колледжу и бездельничал в Аутер-хаузе, вечерами же торчал в театре, а юриспруденцию изучал мало и не пошел бы дальше судьи по разбору дел о мелких долгах.
— Вы, может быть, и не разбогатели бы, да зато ничего не потеряли бы. Если бы вы не стали заправским юристом, так могли бы раздобыть себе место шерифа либо комиссара — из наследственных — и жили бы припеваючи. Не сделались бы богачом, так по крайней мере спасли бы то, что имеете.
— Так-то оно так, — ответил Моубрей, — только тогда не представилось бы случая удвоить его. А мне это удалось бы, останься эта непостоянная шлюха Фортуна хоть на миг верна мне. Знаете, Мик, у меня за этот год бывало и по сто тысяч на руках, бывало и по пятьдесят, а теперь и вовсе ничего нет. Остались у меня только крохи этого жалкого поместья, которое слишком мало, чтобы от него был прок, пока оно в моих руках. А ведь продай я его, я мог бы начать сызнова и поправил бы свои дела.
— Ну конечно, все, чего вы добиваетесь, это пустить по ветру последнее, — заметил его советчик. — Что вам от этих ста тысяч фунтов, когда их выигрываешь лишь затем, чтобы спустить снова?
— Как что? — переспросил Моубрей. — Для смелого человека это то же, что для полководца выиграть битву. Пусть потом его побьют, в свой черед, — все равно он уже знает, что счастье ему дается не хуже, чем всякому другому, и теперь у него хватит духу на новую попытку. Через день-другой у нас здесь объявится граф Этерингтон. Говорят, он играет по крупной, и будь у меня хоть пять сотен для начала, я бы сейчас же потягался с ним.
— Жаль мне вас, мистер Моубрей, — сказал Миклем. — Я веду дела вашего дома и в какой-то мере мог бы назвать себя слугой вашей семьи, а теперь вынужден смотреть, как все идет прахом! И в этом повинен тот, на кого я надеялся, что при нем дела семья выправятся и пойдут лучше прежнего. Ведь надо отдать вам справедливость, вы всегда понимали свою выгоду, — в меру ваших возможностей, разумеется.
Слезы навертываются на мои старые глаза, когда я гляжу на все это.
— Вам тут плакать нечего, Мик, — ответил Моубрей. — Не в моих, так в ваших карманах кое-что застрянет, приятель. Ваши услуги без оплаты не останутся, старый друг, вы свое заслужили.
— Заслужить-то заслужил, — согласился стряпчий, — да иную работу не станешь делать и за двойную плату. Однако, если уж вам потребовались деньги, придется их достать, только я уверен, уйдут они туда же, куда ушло все остальное.
— Ну нет, тысяча дьяволов! — вскричал Моубрей. — Это дело верное. Этерингтону не одолеть было Джека Вулверайна ни в одной игре, а я побью Вулверайна запросто и в чем угодно. Однако надо же начинать с чего-нибудь, деньжонок надо достать, Мик.
— Пожалуй что.., то есть если можно будет достать, разумеется, — ответил законник.
— Ну, это уж дело ваше, дружище, — сказал Моубрей. — Этот юнец, вероятно, уже завтра будет здесь и привезет полные карманы денег. Он собирает арендную плату в своих владениях, имейте в виду, Миклем.
— Хорошо тем, кому есть что собирать, — отозвался Миклем. — А нам сейчас собирать нечего. Только уверены ли вы, что с этим графом стоит связываться? Почем знать, обыграете ли вы его, а если обыграете, то расплатится ли он с вами? Видел я таких, что отправлялись за шерстью, а возвращались восвояси остриженными. Хотя вы умный молодой джентльмен и, надо полагать, видали виды, и опыта у вас не меньше, чем у других, и все такое, но почему-то вы всегда оказываетесь в проигрыше, как вам, впрочем, и самому слишком хорошо известно…
— На черта мне ваша болтовня, дорогой Мик! Не можете протянуть руку помощи, так хоть не топите меня в потоке пустых слов. Что ж, я был новичком, а за науку приходится платить. Тут, Мик, пустяками не отделаешься. Дело прошлое. Теперь мне больше учиться нечему, я сам себе господин.
— Ну, ну, хотел бы я, чтоб это было так, — сказал Миклем.
— Так оно и будет, так и будет, мой верный друг! — бодро ответил Моубрей.
— Вам остается только снабдить меня средствами для начала.
— Какими средствами? О чем вы говорите? У вас как будто средств нет.
— Но зато у вас они есть, дружище! Продайте несколько ваших акций. Я оплачу разницу — лаж, проценты, все, все!
— Да, да, все, а то и ничего, — проворчал Миклем. — Но коли вы так настаиваете, я подумаю. К какому сроку нужны деньги?
— Сейчас! Сегодня! Не позже чем завтра! — закричал будущий должник.
Стряпчий длинно и выразительно свистнул.
— Это невозможно, — заявил он.
— И все-таки это необходимо, Мик, — ответил Моубрей, знавший по опыту, что «невозможно», произнесенное его добрым другом, да еще в таком тоне, в переводе означало всего-навсего «чрезвычайно трудно» и «очень дорого».
— Тогда, — сказал Миклем, — пускай мисс Клара продаст свои акции, раз уж вы о них заговорили. — Не понимаю, почему вы об этом раньше не подумали.
— Лучше б у вас язык отсох, чем предлагать мне сейчас такое! — вскричал Моубрей, вздрогнув, словно ужаленный гадюкой. — Отнять эти жалкие гроши! Пустячную сумму, оставленную Кларе теткой на ее собственные прихоти! Ее собственный небольшой капитал, который она тратит на разные добрые дела! Бедная Клара, да у нее и так почти ничего нет! А почему не взять лучше у вас, почтенный Миклем, у вас, который называет себя другом и слугою нашей семьи?
— Все это верно, Сент-Ронан, — ответил Миклем, — да служба не вотчина, а дружба начинается дома, как говаривали мудрые люди в те поры, когда мы еще на свет не родились. И в этом деле, считаю я, ближайшей родне и брать на себя весь риск. Вы, Сент-Ронан, ближе и дороже вашей сестре, чем бедному Сандерсу Миклему, в ком благородной крови не наберется и голодной блохе на ужин.
— Я этого не сделаю, — говорил Сент-Ронан, в волнении шагая взад и вперед по комнате: при всем своем эгоизме он любил сестру, и любил особенно из-за тех обстоятельств, которые делали его покровительство необходимым для ее благополучия. — Ни за что я не стану грабить ее. Лучше пойду волонтером, отправлюсь на континент и погибну как порядочный человек.
Он продолжал ходить по комнате в мрачном молчании, которое начинало уже беспокоить Миклема, не помнившего, чтобы патрон принимал что-либо так близко к сердцу. Наконец он сделал попытку привлечь внимание лэрда и вывести его из угрюмой задумчивости:
— Мистер Моубрей… Никакого ответа.
— Так вот, Сент-Ронан, я полагаю… По-прежнему ни слова в ответ.
— Я обдумал дело и…
— И что же, сэр? — немилостиво отозвался Сент-Ронан, круто оборачиваясь.
— Если уж говорить напрямик, я считаю, что из этого дела все равно ничего путного не выйдет. Окажись деньги сегодня у вас в кармане, ведь наутро они перейдут в карман графа Этерингтона.
— Вы дурак! — сказал Моубрей.
— Может быть, — ответил Миклем, — но сэр Бинго Бинкс тоже дурак, а за последние дни он обыграл вас два-три раза…
— Не правда! И не думал он обыгрывать меня! — яростно закричал Сент-Ронан.
— А я отлично знаю, — докончил Миклем, — что вы проиграли ему пари насчет той рыбы и не далее как сегодня еще насчет чего-то.
— Повторяю, вы дурак, Миклем! В моих действиях вы разбираетесь хуже, чем в космографии. Бинго робеет, нужно немножко отпустить леску, вот и все. Потом я прекрасно подсеку рыбку. Это дело верное, так же как и с тем, с другим. Знаю я, на какую приманку они ловятся! И вот из-за проклятых пяти сотен мимо меня пройдут десять тысяч!
— Раз вы так уверены, что оберете его, то есть я хотел сказать — так уверены, что сорвете банк, то чем повредите вы мисс Кларе, пустив в ход ее капитал? За риск вы можете вернуть ей вдесятеро больше.
— Разумеется, могу, клянусь небом! — воскликнул Сент-Ронан. — Мик, вы правы. Я мелочный трусливый глупец. За свои жалкие пять сотен Клара получит тысячу фунтов, черт возьми! И я свезу ее в Эдинбург, даже в Лондон, мы там проведем весь сезон, я приглашу к ней лучших врачей, соберу самое лучшее общество, чтоб повеселить ее! А если она им покажется несколько странной — черт побери, я сумею за нее вступиться, ведь я брат ее! Да, да, вы правы: никакой беды не случится, если я возьму у нее сотен пять на несколько дней — ведь это может принести только выгоду и ей и мне. Ну-ка, налейте стаканы, дружище, и выпьем за успех, так как вы совершенно правы.
— Пью за успех от всей души, — ответил Миклем, чрезвычайно обрадованный тем, что пылкий характер патрона подтолкнул его к нужному решению. Однако он захотел все-таки на всякий случай выгородить себя. — Только тут правы-то вы, а не я. Я бы ничего не присоветовал, кабы не ваши уверения, что вы-де побьете этого английского графа, да и сэра Бинго тоже. А если вы твердо надеетесь на успех, то со стороны любого из ваших друзей было бы неумно и невеликодушно мешать вам.
— Верно, Миклем, верно, — ответил Моубрей, — однако кости и карты — всего лишь кость да картон. И самая резвая беговая лошадь может поскользнуться, не добежав до столба. Лучше бы не впутывать сестрины деньги в такое дело… Впрочем, горевать рано! Если не повезет, я сумею вывернуться не хуже всякого другого. Так что готовьте-ка наличные денежки, Мик.
— Ну то-то! Но вот что еще надо сказать вам. Акции положены в банк на мое имя и на имя банкира Тэма Тернпенни, как опекунов мисс Клары. Добудьте от нее письмо, в котором она поручала бы нам проедать акции и выплатить вам полученную сумму, и Тэм Тернпенни на основании этого документа незамедлительно выложит вам пятьсот фунтов. Вы ведь, наверно, захотите продать весь пакет? Это даст больше шестисот, а то и целых семьсот фунтов. Я считаю, что вам лучше продать все: стоит ли такую малость делить?
— Верно, верно, — ответил Моубрей. — Если идти нам с вами в подлецы или вроде того, так не зря же. Заготовьте мне образец письма, а Клара перепишет, — если, конечно, согласится. У нее, знаете, может оказаться свое собственное мнение, как у всякой женщины.
— А уж тут, — сказал Миклем, — ничего не поделаешь, спорить с ней — все равно что уговаривать ветер. Но разрешите дать вам совет: я бы на вашем месте сказал мисс Кларе только, что вам очень нужны наличные деньги. Насколько я понимаю, ей едва ли будет по душе, чтобы вы на теткины деньги пытали счастья в орла и решку с лордами и баронетами. У нее, я знаю, странные понятия в иных вопросах: все доходы с этого капитала она тратит лишь на дела милосердия.
— Значит, я рискую ограбить и бедняков и свою сестру зараз, — промолвил Моубрей, снова наливая вина и себе и своему другу. — Ну, Мик, деваться некуда! Выпьем за Клару, она-то ангел, а вот я… Что я такое — я и сам не скажу и никому другому не позволю сказать. Только на этот раз я выиграю, непременно выиграю — ведь от этого зависит состояние Клары.
— Зато, думаю я, — сказал Миклем, — коли дело обернется плохо — ведь бог свидетель, часто срываются и самые умные расчеты, — нас утешит сознание, что в конце концов в накладе останутся одни бедняки, да и тем приход не даст умереть голодной смертью. Вот если бы ваша сестра тратила свои деньги на себя — тогда дело другое.
— Довольно, Мик! Молчите, ради бога, мой почтенный друг, — сказал Моубрей. — Все это так.
В черный день не найти советчика лучше вас — дюжина казуистов не могла бы так славно примирить совесть человека с его потребностями. Но поберегитесь, мой усердный исповедник и советник, не перестарайтесь! Смотрите, как бы ваши шуточки не отбили у меня всякую охоту к этому делу. Давайте-ка ваше послание, и я пойду с ним к Кларе, хотя, пожалуй, я предпочел бы сойтись с лучшим стрелком Британии на зеленой лужайке в десяти шагах.
С этими словами он вышел из комнаты.
Глава 11. БРАТСКАЯ ПРИВЯЗАННОСТЬ
Мой родич быть мне близок должен сердцем.
Когда я вижу, как играют дети
И как Уильям рвет цветы для Эллен,
А та ему для лески мушек ловит,
Не верю я, что минет лет десяток,
И алчность, подозренье, равнодушье
Навеки разорвут святые узы,
Связующие брата и сестру.
Неизвестный автор
Расставшись со своим зловредным советчиком, чтобы предпринять действия, которые тот, не очень расхваливая, все же подсказывал ему, Моубрей направился в маленькую гостиную, которую его сестра привыкла называть своей и где проводила почти все время. Комната была убрана тщательно и прихотливо и по своему изяществу и порядку представляла полный контраст другим помещениям старого и запущенного дома. На маленьком рабочем столике лежали предметы, говорившие о художественных склонностях обитательницы и в то же время намекавшие на неустойчивость характера. Там были неоконченные рисунки, ноты с помарками, вышивки всех родов и прочие мелочи, сделанные женскими руками. Видно было, что за них принимались со старанием, что над ними трудились со вкусом и умением и что их бросили, так и не доведя до конца.
Сама Клара сидела на низеньком диванчике у окна и читала книгу или только переворачивала страницы, делая вид, что читает. Увидев брата, она тотчас вскочила и с самой искренней радостью бросилась к нему.
— Добро пожаловать, дорогой Джон! Как мило, что ты навестил затворницу сестру! А я тут стараюсь приневолить свои глаза и мысли к чтению этой глупой книги — ведь говорят, будто мне нехорошо много думать. Не знаю, в чем дело — повесть скучна или я не умею сосредоточиться, но глаза мои лишь скользят по странице, словно во сне, когда снится, что читаешь, а ты не понимаешь ни слова. Поговори со мной, так будет лучше. Чем мне угостить тебя, чтобы доказать, как я рада тебе? Боюсь, что могу предложить тебе только чашку чая, а ты до него не большой охотник.
— Сейчас я с удовольствием выпью чашку, — сказал Моубрей. — Мне надо поговорить с тобой.
— Тогда Джесси быстро приготовит нам чаю, — сказала мисс Моубрей и, позвонив, отдала распоряжение горничной. — А за то ты не будь неблагодарным, Джон, и не мучь меня разговорами о церемониале своего празднества. «Довлеет дневи злоба его» — в свое время я выйду к гостям и для твоего удовольствия постараюсь сыграть свою роль как можно лучше. Но думать об этом заранее — голова и сердце разболятся. Так что, пожалуйста, пощади меня, не будем говорить об этом.
— Ах ты моя дикарочка! — сказал Моубрей. — С каждым днем ты все больше боишься встреч с людьми когда-нибудь ты убежишь у нас в лес и одичаешь там, как принцесса Карабу. Нет, я постараюсь не мучить тебя. Если в этот великий день что-нибудь пойдет вкривь и вкось — пусть бранят болвана, который не нашел себе в помощь советницы. Но я хотел поговорить с тобой, Клара, о более важном деле, о деле чрезвычайной важности.
— О каком деле? — воскликнула, вернее почти закричала Клара. — Господ» боже мой, что это? Ты сам не знаешь, как пугаешь меня!
— Да что тебе померещилось? — сказал брат. — В моем деле нет ничего необыкновенного. Право, это довольно обычная неприятность, и, насколько мне известно, она часто случается в жизни. Мне до зарезу нужны деньги.
— И это все? — спросила Клара.
По тону ее брат понял, что теперь, узнав, в чем суть, она склонна настолько же преуменьшать беду, насколько раньше, до его объяснения в страхе готова была преувеличить ее.
— Все? Действительно, в этом все дело, но оно сулит изрядные хлопоты. Если я не достану некоторой суммы, мне придется очень трудно. Я даже вынужден обратиться к тебе с просьбой — может быть, ты поможешь мне?
— Помогу ли я тебе? — переспросила Клара. — Разумеется, и с великой радостью! Но ты сам знаешь, мой кошелек не очень тяжел… Впрочем, у меня сейчас осталось еще около половины того, что я получила прошлый раз, и, конечно, Джон, я буду рада, если мои деньги тебе пригодятся. Особенно я радуюсь тому, что, значит, и нужда твоя не так уже велика.
— Увы, Клара, если ты хочешь помочь мне, — сказал брат, уже почти раскаиваясь в своих замыслах, — тебе надо прирезать курицу, которая несет золотые яйца: ты должна дать мне взаймы весь свой капитал.
— А почему бы и нет, если этим я окажу тебе услугу, Джон? — простодушно отозвалась девушка. — Разве ты не попечитель мой по родству? Разве ты не добр ко мне? И разве мое маленькое состояние не вполне в твоем распоряжении? Я знаю, ты все сделаешь как нельзя лучше.
— А вдруг нет? — сказал Моубрей, отшатываясь от нее. — А если я не уверен в этом?
Ее доверчивость и готовность показались ему горше всех ожидаемых споров и возражений. Хитрости и уловки, к которым ему пришлось бы прибегнуть в этом случае, чтобы вынудить ее согласие, заглушили бы голос совести. Тут была та же разница, что отличает убийство прирученного и покорного животного от охоты на дикого зверя, когда возбуждение от долгой погони заглушает в охотнике тайное сознание собственной жестокости. Именно эта мысль посетила сейчас Моубрея. «Боже мой, ведь это все равно что стрелять в птичку на ветке!» — подумал он.