Страница:
— Прекрасное утро, сэр, для такого чертовски сырого климата, — почти на ухо Джекилу произнес чей-то голос, внезапно выведя его из задумчивости. Он сделал полуоборот и узрел рядом с собою нашего доброго знакомца Тачвуда в широком индийском платке, обмотанном вокруг шеи, в просторных сапогах, сшитых специально для подагрических ног, в хорошо напудренном круглом парике и с неизменной тростью с золотым набалдашником, поднятой над плечом на манер сержантской алебарды. Окинув старика презрительным взглядом, Джекил, в соответствии со своими модными представлениями, сразу зачислил его в категорию обыкновенных чудаков, с которыми можно обращаться так, как, по мнению молодых гвардейцев, заслуживает человек любой породы, не принадлежащей к изысканному обществу. Джекил слегка наклонил голову, и с языка у него почти бессознательно сорвалось: «Вам лучше знать, сэр». Он произнес эту фразу очень холодным тоном, рассчитанным на то, чтобы пресечь развязность старого джентльмена и его поползновения втереться в круг людей, до которых ему далеко. Но мистер Тачвуд был не слишком чувствителен к попыткам поставить его на место. Он слишком много скитался по белу свету и был слишком уверен в своих личных достоинствах, чтобы легко отступить или же позволить своей скромности воспрепятствовать какой-либо его затее.
— Мне лучше знать, сэр? — ответил он. — Я слишком долго жил на свете, чтобы не знать все, что мне нужно, и не узнавать всего, что меня заинтересует. Вот и вас я узнаю, раз мы встретились и вместе отправились в Сент-Ронан.
— Но я только помешаю вашим размышлениям по какому-либо достойному поводу, — ответил Джекил. — К тому же я всего-навсего скромный молодой человек, робеющий от иного общества, кроме своего собственного. Да и хожу я медленно.., очень медленно. Желаю вам здравствовать, мистер э.., э.., боюсь, что запамятовал ваше имя, сэр.
— Мое имя! Ну, память у вас, значит, вроде гончей Пэта Мэртафа, которая упускает зайца, еще не поймав его. Вы моего имени никогда и не слыхали. Я зовусь Тачвуд. Что вы скажете об этом имени теперь, когда узнали его?
— Я не особенно хороший знаток фамилий, — ответил Джекил, — и для меня безразлично, зоветесь ли вы Тачвуд или Тачстон. Но мне сдается, что я задерживаю вас, сэр. В гостинице завтрак уже почти закончен, а прогулка, наверно, вызвала у вас аппетит.
— Вот он и пригодится мне ко второму завтраку, можете быть уверены, — сказал Тачвуд. — Я пью утренний кофе, как только спущу ноги с постели и суну их в бабуши — так всегда делают на Востоке. Никогда не пью за завтраком ихнего чаю: в гостинице подают не чай, а воду с молоком, честное слово. Что же до медленной ходьбы, то у меня недавно был приступ подагры.
— Вот как? Очень за вас огорчен. Но если вы не расположены завтракать, то я, наоборот, голоден. Так что пожелаю вам всего наилучшего, мистер Тачстон.
Но хотя молодой воин прибавил шагу, навязчивый спутник не отставал от него, проявляя живость, отнюдь, казалось бы, не соответствующую его возрасту и телосложению, и притом не переставая говорить, словно он желал доказать, что легкие его ни в малейшей степени не страдают от быстрой ходьбы.
— Что ж, молодой человек, если вы любитель пройтись бодрым шагом, я от вас не отстану, и к черту эту подагру. Ваше счастье, конечно, что вы молоды, но думаю, что по дороге от Старого городка до вод я прошагаю не медленнее вас, всей стопой, — только, разумеется, не бегом. При равном весе я на дистанцию в милю не отстал бы и от Баркли.
— Честное слово, вы благодушнейший старый джентльмен, — сказал Джекил, замедляя шаг. — И раз уж мы путешествуем вместе, хотя необходимости в этом я не вижу, мне, пожалуй, придется убавить ради вас парусов.
С этими словами он, видимо придумав новый способ избавиться от докучного спутника, приостановился, достал сафьяновый портсигар, закурил сигару с помощью карманного огнива и двинулся дальше, пуская сколько мог дыма прямо в лицо навязчивому спутнику.
— Vergee Sie, mei Herr, — сказал он, — ich i erzoge im kaierliche Diet, mui rauche ei klei weig .
— Rauche Sie immerfort, — ответил Тачвуд, доставая, в свою очередь, внушительную пенковую трубку, которая свисала на цепочке с его шеи в нагрудный карман, — hae auch mei Pfeifche, ehe Sie de liee Tof !
И он принялся возвращать своему спутнику если не пыл его, то, во всяком случае, дым — мощными клубами и притом с лихвой.
«Черт бы побрал старого мошенника, — подумал Джекил, — он слишком стар и толст, чтобы обойтись с ним по методу профессора Джексона. Ей-богу, не знаю, что с ним делать. Он тоже со здешних вод — надо держаться с ним похолоднее, не то от него уже никак не отвяжешься».
В соответствии с этим решением он зашагал дальше, посасывая сигару с таким рассеянным видом, как у самого мистера Каргила, и не обращая ни малейшего внимания на Тачвуда. А тот тем временем продолжал болтать так, словно обращался к самому внимательному слушателю в Шотландии — например, к любимому племяннику богатого старого холостяка-ворчуна или к адъютанту генерала, похожего на заржавленное ружье и повествующего об американской войне.
— Итак, сэр, вы видите, что я могу поладить с любым случайным попутчиком, ибо какими только способами я не путешествовал — от каравана до простой тележки. Но лучше всего быть в самом избранном обществе, и потому я счастлив, что повстречался с таким приятным для меня джентльменом, как вы. Серьезное, внимательное выражение вашего лица на поминает мне Элфибея: вы можете говорить ему что-нибудь по-английски или на любом другом языке, о котором он понятия не имеет, можете читать ему Аристотеля, — ни один мускул на его лице не дрогнет. Дайте ему только его трубку, и он будет сидеть на подушке с таким видом, будто понимает каждое сказанное вами слово.
Капитан Джекил с легким раздражением отбросил окурок сигары и принялся насвистывать арию из оперы.
— Ну вот, а сейчас вы просто вылитый маркиз де Рокамболь, еще один из лучших моих друзей: пока вы ему что-нибудь говорите, он все время свистит. Он уверяет, что привык к этому во время террора, когда люди радовались, что могут свистеть, доказывая тем самым, что шея у них не перерезана. Кстати, поскольку речь зашла у нас об именитых людях, — что вы думаете об этой истории между лордом Этерингтоном и его братом или кузеном, как некоторые считают?
При этом вопросе Джекил вздрогнул, проявив такую степень волнения, которая, если бы здесь присутствовал кто-нибудь из его великосветских друзей, нанесла бы смертельный удар его притязаниям на место среди избранных.
— Какой истории? — спросил он, едва ему удалось обрести некоторое самообладание.
— Как! Вы не знаете последних новостей? Фрэнсис Тиррел, которого все общество еще недавно считало трусом, оказывается, такой же порядочный человек, как любой из нас. Он отнюдь не скрылся из боязни, как бы сэр Бинго Бинкс не перерезал ему глотку, а как раз в тот самый момент делал доблестную попытку умертвить своего старшего брата, или более законного брата, или двоюродного брата, или какого-то другого столь же близкого родственника.
— Мне кажется, вы введены в заблуждение, сэр, — сухо сказал Джекил, стараясь вновь вернуть себе обличье равнодушного человека.
— Мне говорили, — продолжал Тачвуд, — что секундантом у них во время поединка был некто Джекил. Славный малый, сэр, один из тех изысканных джентльменов, которым мы платим за то, что они полируют мостовую на Бонд-стрит и смотрят на пару грубых сапог и шерстяных чулок так, будто те, кто их носит, не принадлежат к числу людей, оплачивающих этих джентльменов. Впрочем, я полагаю, что главнокомандующий уволит его в отставку, когда узнает о происшедшем.
— Сэр! — яростно вскричал Джекил, но тут же понял, как глупо сердиться на чудака вроде его собеседника, и продолжал более спокойным тоном:
— Вы введены в заблуждение. Капитан Джекил понятия не имел о деле, о котором вы упомянули. Вы говорите о человеке, которого совершенно не знаете. Капитан Джекил… (Тут он запнулся, возмущенный при одной мысли, что ему приходится защищаться от подобного обвинения со стороны подобного человека.)
— Конечно, конечно, — сказал путешественник, по-своему истолковывая молчание Джекила, — он не стоит того, чтобы мы о нем говорили, но вообще-то я думаю, что он знал об этом деле, во всяком случае, не меньше нас с вами.
— Сэр, это с вашей стороны либо грубая ошибка, либо сознательная дерзость, — ответил офицер. — Как бы нелепо или нахально вы себя ни вели, я не могу допустить, чтобы вы по неведению или неучтивости отзывались о капитане Джекиле с неуважением. Я капитан Джекил, сэр.
— Весьма возможно, весьма возможно, — сказал Тачвуд с крайне вызывающим безразличием. — Я, впрочем, так и думал.
— В таком случае, сэр, вы легко можете догадаться, что должно произойти, когда джентльмен слышит, как на него неосновательно и непростительно клевещут, — ответил капитан Джекил, удивленный и взбешенный тем, что, когда он объявил свое имя и звание, к этому отнеслись так безразлично. — Советую вам, сэр, не заходить слишком далеко в расчете на ваш возраст и незначительное положение в обществе.
— Я никогда не захожу дальше, чем имею основание считать нужным, капитан Джекил, — с невозмутимым спокойствием ответил Тачвуд. — Как вы уже изволили заметить, я слишком стар для такой идиотской затеи, как дуэль. Кстати, ни у одного народа, кроме как у европейских безумцев и дураков, она не практикуется. Что же касается палочки, которую вы вертите в руках со столь благородным видом, об этом орудии тоже не может быть речи Послушайте-ка, молодой человек: четыре пятых своей жизни я провел среди людей, у которых жизнь ценится не более, чем пуговица на вороте рубашки. В подобных обстоятельствах каждый научается защищать себя, как может. И любой, кто поднимет на меня руку, должен считаться с последствиями. При мне всегда находится пара бульдогов, уравнивающих старость и молодость. Поэтому предположите, что вы меня уже отхлестали, и, пожалуйста, предположите также, что я прострелил вас навылет. Одна и та же доза воображения вполне достаточна и для того и для другого.
С этими словами он извлек пару великолепных, отлично сработанных и богато украшенных пистолетов.
— Вам бы встретиться со мной, когда при мне нет моих инструментов, — сказал он, с многозначительным видом застегивая сюртук над боковым карманом, остроумно приспособленным для того, чтобы прятать оружие. — Вижу, что вы недоумеваете, как со мной обходиться, — заметил он фамильярным и вместе с тем доверительным тоном. — Но, говоря по правде, каждый, кто замешан в это сент-ронанское дело, немножко не в себе, у каждого немножко tete exaltee , короче говоря — каждый несколько свихнулся. И я не пытаюсь разыгрывать большего умника, чем все прочие.
— Сэр, — сказал Джекил, — ваше поведение и речи столь необычны, что я должен решительно и прямо спросить вас: намереваетесь вы нанести мне оскорбление или нет?
— Я и не помышлял об оскорблении, молодой человек, все было сказано безо всякой задней мысли и вполне чистосердечно мне просто хотелось, чтобы вы знали, о чем, возможно, говорят в свете.
— Сэр, — поспешно возразил Джекил, — свет может лгать сколько ему угодно. Но я не присутствовал при поединке между Этерингтоном и мистером Тиррелом, — я находился в нескольких сотнях миль от них.
— Ага, — сказал Тачвуд, — значит, поединок между ними был. Это-то я и хотел выяснить.
— Сэр! — вскричал Джекил, который слишком поздно сообразил, что, торопясь выгородить себя, он подвел приятеля. — Я не хотел бы, чтобы вы сделали не правильный вывод из выражения, которое я употребил, не подумав, так как торопился оправдать себя. Я имел в виду только то, что если дуэль, о которой вы говорите, и произошла, мне об этом известно не было.
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, я не злоупотреблю тем, что узнал, — сказал Тачвуд. — Но даже если бы вам удалось съесть произнесенные вами слова под лучшим рыбным соусом (а лучший — это берджес), я-то уже получил нужные мне сведения.
— Ваша настойчивость выглядит несколько странно, сэр, — ответил Джекил.
— О, в этом отношении я кремень, скала. Что я узнал, то узнал, но во зло не употреблю. Послушайте, капитан, у меня нет дурных намерений против вашего друга, может быть, даже наоборот но он на неверном пути, сэр, он плохо рассчитал, хотя и воображает, что очень проницателен. И я говорю вам это, так как считаю, что вы (оставив в стороне ваши аристократические замашки) «скорее честный», как говорит Гамлет. Но если даже это и не так — что ж, ничего не поделаешь. В пустыне приходится порою брать проводником бедуина, которому среди возделанных полей и аспара не доверишь. Поэтому я хотел бы кое в чем вам довериться, но окончательного решения пока еще не принял.
— Честное слово, сэр, я крайне польщен и намерением вашим и колебаниями,
— сказал капитан Джекил. — Только что вы изволили заметить, что в каждом, кто в этом деле замешан, есть какая-нибудь странность.
— Да, да, все они несколько не в себе, с сумасшедшинкой или что-то вроде. Это я говорил и могу доказать.
— Я был бы рад услышать ваши доказательства, — сказал Джекил. — Надеюсь, себя вы не исключаете из этого числа?
— О, ни в малейшей степени, — ответил Тачвуд, — я один из самых сумасшедших стариков, которые когда-либо спали не на соломе и находились не в доме для умалишенных. Но я вижу, отлично вижу, вы, в свою очередь, тоже хотите закинуть удочку, капитан вам хочется знать, насколько я посвящен во все эти секреты. Ладно, будущее покажет. А пока вот вам мои доказательства. Со стороны старого Скроджи Моубрея сумасшествием было предпочитать имя Моубрей имени Скроджи со стороны молодого Скроджи сумасшествие — упорно отвергать это имя. Старый граф Этерингтон поступил как умалишенный, вступив в тайный брак с француженкой, и как совершенно ошалелый безумец — открыто женившись затем на англичанке. Что касается здешних добрых людей, то сент-ронанский Моубрей, безусловно, лишился рассудка, если хочет отдать свою сестру человеку, о котором в точности не знает, кто это такой. Она также не в своем уме, раз не хочет идти за него, потому что знает, кто он и что между ними произошло. А самый отъявленный безумец — ваш друг, ибо он домогается взять ее в жены, хотя риск так велик. Мы же с вами, капитан, сумасшедшие без корысти, за компанию, раз мы по доброй воле вошли в круг этих неистовых, утративших разум людей.
— Уверяю вас, сэр, все, что вы говорите, для меня чистейшая загадка, — ответил смущенный Джекил.
— Загадки можно отгадать, — сказал Тачвуд, кивнув головой. — И если у вас есть хоть малейшее желание разгадать мою, имейте в виду, пожалуйста, что сегодня при первой нашей встрече я постарался faire le frai de la coveratio , как говорят французики.
Если вы желаете второй встречи, приходите в Клейкемскую гостиницу миссис Додз в любой день до субботы, ровно в четыре: там вас ожидают не издохшие от голода длинноногие скелеты, именующиеся за вашим табльдотом пулярками, а настоящая читтагонгская птица! Я достал миссис Додз производителей этой породы у Бена Вандеваша, голландского маклера. Вам подадут пулярку прямо со сковородки, с гарниром из риса и грибов. Если вы можете обойтись простой вилкой вместо серебряной и аппетит у вас неплохой — добро пожаловать. Вот и все. Желаю вам доброго пути, дорогой лейтенант, ибо капитан гвардии ведь всего-навсего лейтенант.
С этими словами, не дожидаясь ответа, старый джентльмен внезапно свернул на боковую тропинку к целебному источнику, ответвлявшуюся от тропы к гостинице.
Недоумевая, с кем вел он этот странный разговор, Джекил стоял и смотрел ему вслед, пока внимание его не привлек мальчуган, который, осторожно оглядываясь по сторонам, вышел из соседней рощицы с прутиком, только что срезанным и, вероятно, в нарушение существовавшего на этот счет запрета видно было, что мальчик готов скрыться обратно в ту же рощу, в случае если ему повстречается кто-нибудь заинтересованный в том, чтобы расправиться с маленьким преступником. Капитан Джекил сразу же распознал в нем одного из подающих надежды юных шалопаев, которые добывают себе довольно скудное пропитание во всех общественных местах, бегая по поручениям, чистя сапоги, помогая на конюшне кучерам и конюхам, гоняя ослов, открывая ворота и так далее, причем все это занимает у них одну десятую времени остаток же его уходит на азартную игру, дремоту на солнышке и вообще подготовку к профессии карманного воришки либо как таковой, либо в соединении с профессией официанта, конюха или форейтора. Юный представитель преступного мира был одет в довольно плохонькие штаны, половину — приблизительно — какой-то курточки, так что, наподобие Пентаполина Обнаженной Руки, он совершал все свои деяния с оголенным правым плечом. Треть того, что некогда было шляпой, покрывала его волосы, добела выцветшие от солнца, а на лице, коричневом как пряник, сверкала пара глаз, которые, по способности своей выслеживать то, что грозило их обладателю бедой или сулило ему выгоду, можно было сравнить с соколиными. Одним словом, это был воплощенный Пэк из живых картин в Шоуз-касле.
— А ну, подойди, висельник, — сказал Джекил, — и скажи мне, не знаешь ли ты старого джентльмена, который только что свернул на эту тропинку, — вон он, его еще видно.
— Это набоаб, — ответил мальчик. — Узнаю его спину — другой такой на водах не сыщешь, ваша честь.
— А что такое, по-твоему, набоб, негодник?
— Набоаб? Набоаб? — переспросил мальчишка. — Ну, я думаю, это человек из заморских стран, у которого пропасть денег, вот он и швыряет ими направо-налево. Они все с лица желтые, как апельсин, и хотят, чтобы все было по-ихнему.
— А зовут этого, как ты выражаешься, набоаба?
— Тачвуд его зовут, — сказал осведомитель. — Он каждое утро бывает на источнике.
— Я никогда не видел его за табльдотом.
— Верно, — ответил мальчик. — Это чудной старикан: он ни с кем не водится и поселился там, в Клейкеме. Как-то раз он дал мне полкроны, но запретил играть на них в орел или решку.
— И ты, конечно, ослушался?
— Нет, не ослушался: я проиграл ее в «угадай, в какой руке».
— Ну вот тебе шестипенсовик. Можешь проиграть его хоть самому черту, если захочешь.
С этими словами он выдал юному шалопаю мзду и одновременно наградил его таким подзатыльником, что тот в один миг исчез. Сам же отправился в комнату лорда Этерингтона и, на свое счастье, нашел его в полном одиночестве.
— Ну, ну, Джекил, — вскричал лорд Этерингтон. — Какие вести от неприятеля? Ты его видел?
— Видел, — ответил Джекил.
— Ив каком умонастроении ты его нашел? Не слишком для нас благоприятном, по-видимому: вид у тебя смущенный и озабоченный, что свидетельствует о проигрыше. Я часто говорил тебе, что в таких случаях ты выглядишь побитой собакой, и это сразу тебя выдает. А когда ты напускаешь на себя храбрость и делаешь хорошую мину при плохой игре, твой гордый взгляд всегда напоминает мне штандарт, лишь до половины поднятый на мачте и свидетельствующий не о торжестве и вызове неприятелю, а об унынии и упадке духа.
— Я ведь только держу в руках карты вашей милости, — ответил Джекил, — и молю небо, чтобы никто не заглядывал в них через мое плечо.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Когда я возвращался лесом, ко мне пристал один бесцеремонный старик, по прозванию набоб, а по имени Тачвуд.
— Такой мне тут встречался, — сказал лорд Этерингтон. — Ну и что же?
— Ничего, — ответил Джекил, — кроме того, что он, видимо, знает о твоих делах гораздо больше, чем тебе хотелось бы. Он пронюхал о поединке между тобой и Тиррелом, и, что еще хуже — приходится признаться в этом, — ему удалось выудить у меня нечто вроде подтверждения его подозрений.
— Черт побери, да ты с ума сошел! — вскричал лорд Этерингтон, бледнея. — Уж он-то, во всяком случае, разболтает об этом повсюду. Ты меня просто погубил.
— Надеюсь, что нет, — сказал Джекил. — Уверен даже, что нет. Ему известно об этом деле лишь в общих чертах, только одно — что между вами произошло какое-то столкновение. Да не приходи ты из-за этого в такое уныние, не то я, кажется, пойду и перережу ему глотку, чтобы он молчал.
— Проклятая неосторожность! — воскликнул граф. — И как это ты позволил ему пристать к тебе с разговорами?
— Сам не знаю, — ответил Джекил. — Он умеет морочить голову почище, чем десяток самых скучных докторов любых наук присасывается, как ракушка к скале, — ну, сущий двойник Морского старика, а уж от того, как известно, избавиться было невозможно.
— А не мог ты перевернуть его на спину, как черепаху, да и сбежать? — спросил лорд Этерингтон.
— И получить за мои труды унцию свинца в спину? Нет, нет, я ведь повстречался с настоящим разбойником. Старик, имейте в виду, был вооружен, словно собирался грабить народ на большой дороге.
— Ладно, оставим его. А Мартиньи, или Тиррел, как ты его называешь, он что говорит?
— Тиррел, или Мартиньи, как называет его ваша милость, — ответил Джекил, — не желает и слушать ваших предложений. Он не соглашается доверить заботам милорда счастье мисс Моубрей. Более того — я не встретил у него одобрения, даже когда намекнул, что за признанием брака или вторым брачным обрядом тотчас же последует раздельное проживание супругов, что, полагаю, я мог ему предложить.
— А по какой причине отказывается он от такого разумного предложения? — спросил лорд Этерингтон. — Он надеется сам жениться на девушке?
— По-видимому, он считает, что все обстоятельства делают это невозможным, — ответил Джекил.
— Как! Значит, он намерен разыгрывать собаку на сене — и сам не ест и другим не дает? Ну, так у него ничего не получится. С тех пор как мы с тобою в последний раз виделись, Джекил, она обошлась со мной как с паршивым псом. И, клянусь богом, она станет моей, чтобы я мог сломить ее гордыню, а у него все нутро перевернется от этого зрелища.
— Нет, подожди, подожди! — сказал Джекил. — Кажется, я могу передать тебе от его имени кое-что более для тебя подходящее, чем то удовольствие, которое ты получил бы, дразня его. Он готов купить то, что называет душевным покоем мисс Моубрей, за отказ от своих притязаний на титул и состояние вашего отца. И я очень удивился, милорд, когда он показал мне список документов, которые, боюсь, сделают его успех более чем вероятным, если они действительно существуют.
Лорд Этерингтон взял список и, казалось, стал внимательно вчитываться в него, а Джекил продолжал:
— Он написал лицу, у которого хранятся эти бумаги, чтобы их ему немедленно выслали.
— Посмотрим, что они собой представляют, когда их пришлют, — сказал лорд Этерингтон. — Они придут по почте?
— Да, и, возможно, очень скоро, — ответил Джекил.
— Что ж, он как-никак мой брат, хоть и с левой стороны, — сказал лорд Этерингтон, — и мне не очень хотелось бы, чтобы он попал на каторгу за подлог, ибо я полагаю, что именно так и кончится его попытка кляузничать, основываясь на бумагах, о которых он говорит.
— Послушайте, милорд, — воскликнул Джекил, — Тиррел утверждает, что ты их видел, что, во всяком случае, для тебя сделаны были копии и ты их получил. Так он говорит.
— Он лжет, — ответил лорд Этерингтон, — когда заявляет, что я знаю об этих бумагах. Вся эта история, на мой взгляд, — пена, мыльные пузыри, взбитый белок, словом — самая невесомая вещь на свете, что и обнаружится с появлением этих бумаг, если они вообще появятся. Все это от начала до конца — одно запугивание, и я тебе удивляюсь, Джекил: неужто ты до того любишь взбитые сливки, что спокойно проглотил такое воздушное изделие? Нет, нет, я знаю, как непререкаемы мои права, и использую их таким образом, что у всех моих недругов ни кровинки не останется. Что же касается этих бумаг, то теперь я припоминаю, что мой поверенный говорил о какой-то присланной ему копии документов, но оригиналы так и не появлялись. И держу пари на что угодно — там нет ничего, кроме фальшивок. Если бы я думал иначе, разве я не сказал бы тебе?
— Мне лучше знать, сэр? — ответил он. — Я слишком долго жил на свете, чтобы не знать все, что мне нужно, и не узнавать всего, что меня заинтересует. Вот и вас я узнаю, раз мы встретились и вместе отправились в Сент-Ронан.
— Но я только помешаю вашим размышлениям по какому-либо достойному поводу, — ответил Джекил. — К тому же я всего-навсего скромный молодой человек, робеющий от иного общества, кроме своего собственного. Да и хожу я медленно.., очень медленно. Желаю вам здравствовать, мистер э.., э.., боюсь, что запамятовал ваше имя, сэр.
— Мое имя! Ну, память у вас, значит, вроде гончей Пэта Мэртафа, которая упускает зайца, еще не поймав его. Вы моего имени никогда и не слыхали. Я зовусь Тачвуд. Что вы скажете об этом имени теперь, когда узнали его?
— Я не особенно хороший знаток фамилий, — ответил Джекил, — и для меня безразлично, зоветесь ли вы Тачвуд или Тачстон. Но мне сдается, что я задерживаю вас, сэр. В гостинице завтрак уже почти закончен, а прогулка, наверно, вызвала у вас аппетит.
— Вот он и пригодится мне ко второму завтраку, можете быть уверены, — сказал Тачвуд. — Я пью утренний кофе, как только спущу ноги с постели и суну их в бабуши — так всегда делают на Востоке. Никогда не пью за завтраком ихнего чаю: в гостинице подают не чай, а воду с молоком, честное слово. Что же до медленной ходьбы, то у меня недавно был приступ подагры.
— Вот как? Очень за вас огорчен. Но если вы не расположены завтракать, то я, наоборот, голоден. Так что пожелаю вам всего наилучшего, мистер Тачстон.
Но хотя молодой воин прибавил шагу, навязчивый спутник не отставал от него, проявляя живость, отнюдь, казалось бы, не соответствующую его возрасту и телосложению, и притом не переставая говорить, словно он желал доказать, что легкие его ни в малейшей степени не страдают от быстрой ходьбы.
— Что ж, молодой человек, если вы любитель пройтись бодрым шагом, я от вас не отстану, и к черту эту подагру. Ваше счастье, конечно, что вы молоды, но думаю, что по дороге от Старого городка до вод я прошагаю не медленнее вас, всей стопой, — только, разумеется, не бегом. При равном весе я на дистанцию в милю не отстал бы и от Баркли.
— Честное слово, вы благодушнейший старый джентльмен, — сказал Джекил, замедляя шаг. — И раз уж мы путешествуем вместе, хотя необходимости в этом я не вижу, мне, пожалуй, придется убавить ради вас парусов.
С этими словами он, видимо придумав новый способ избавиться от докучного спутника, приостановился, достал сафьяновый портсигар, закурил сигару с помощью карманного огнива и двинулся дальше, пуская сколько мог дыма прямо в лицо навязчивому спутнику.
— Vergee Sie, mei Herr, — сказал он, — ich i erzoge im kaierliche Diet, mui rauche ei klei weig .
— Rauche Sie immerfort, — ответил Тачвуд, доставая, в свою очередь, внушительную пенковую трубку, которая свисала на цепочке с его шеи в нагрудный карман, — hae auch mei Pfeifche, ehe Sie de liee Tof !
И он принялся возвращать своему спутнику если не пыл его, то, во всяком случае, дым — мощными клубами и притом с лихвой.
«Черт бы побрал старого мошенника, — подумал Джекил, — он слишком стар и толст, чтобы обойтись с ним по методу профессора Джексона. Ей-богу, не знаю, что с ним делать. Он тоже со здешних вод — надо держаться с ним похолоднее, не то от него уже никак не отвяжешься».
В соответствии с этим решением он зашагал дальше, посасывая сигару с таким рассеянным видом, как у самого мистера Каргила, и не обращая ни малейшего внимания на Тачвуда. А тот тем временем продолжал болтать так, словно обращался к самому внимательному слушателю в Шотландии — например, к любимому племяннику богатого старого холостяка-ворчуна или к адъютанту генерала, похожего на заржавленное ружье и повествующего об американской войне.
— Итак, сэр, вы видите, что я могу поладить с любым случайным попутчиком, ибо какими только способами я не путешествовал — от каравана до простой тележки. Но лучше всего быть в самом избранном обществе, и потому я счастлив, что повстречался с таким приятным для меня джентльменом, как вы. Серьезное, внимательное выражение вашего лица на поминает мне Элфибея: вы можете говорить ему что-нибудь по-английски или на любом другом языке, о котором он понятия не имеет, можете читать ему Аристотеля, — ни один мускул на его лице не дрогнет. Дайте ему только его трубку, и он будет сидеть на подушке с таким видом, будто понимает каждое сказанное вами слово.
Капитан Джекил с легким раздражением отбросил окурок сигары и принялся насвистывать арию из оперы.
— Ну вот, а сейчас вы просто вылитый маркиз де Рокамболь, еще один из лучших моих друзей: пока вы ему что-нибудь говорите, он все время свистит. Он уверяет, что привык к этому во время террора, когда люди радовались, что могут свистеть, доказывая тем самым, что шея у них не перерезана. Кстати, поскольку речь зашла у нас об именитых людях, — что вы думаете об этой истории между лордом Этерингтоном и его братом или кузеном, как некоторые считают?
При этом вопросе Джекил вздрогнул, проявив такую степень волнения, которая, если бы здесь присутствовал кто-нибудь из его великосветских друзей, нанесла бы смертельный удар его притязаниям на место среди избранных.
— Какой истории? — спросил он, едва ему удалось обрести некоторое самообладание.
— Как! Вы не знаете последних новостей? Фрэнсис Тиррел, которого все общество еще недавно считало трусом, оказывается, такой же порядочный человек, как любой из нас. Он отнюдь не скрылся из боязни, как бы сэр Бинго Бинкс не перерезал ему глотку, а как раз в тот самый момент делал доблестную попытку умертвить своего старшего брата, или более законного брата, или двоюродного брата, или какого-то другого столь же близкого родственника.
— Мне кажется, вы введены в заблуждение, сэр, — сухо сказал Джекил, стараясь вновь вернуть себе обличье равнодушного человека.
— Мне говорили, — продолжал Тачвуд, — что секундантом у них во время поединка был некто Джекил. Славный малый, сэр, один из тех изысканных джентльменов, которым мы платим за то, что они полируют мостовую на Бонд-стрит и смотрят на пару грубых сапог и шерстяных чулок так, будто те, кто их носит, не принадлежат к числу людей, оплачивающих этих джентльменов. Впрочем, я полагаю, что главнокомандующий уволит его в отставку, когда узнает о происшедшем.
— Сэр! — яростно вскричал Джекил, но тут же понял, как глупо сердиться на чудака вроде его собеседника, и продолжал более спокойным тоном:
— Вы введены в заблуждение. Капитан Джекил понятия не имел о деле, о котором вы упомянули. Вы говорите о человеке, которого совершенно не знаете. Капитан Джекил… (Тут он запнулся, возмущенный при одной мысли, что ему приходится защищаться от подобного обвинения со стороны подобного человека.)
— Конечно, конечно, — сказал путешественник, по-своему истолковывая молчание Джекила, — он не стоит того, чтобы мы о нем говорили, но вообще-то я думаю, что он знал об этом деле, во всяком случае, не меньше нас с вами.
— Сэр, это с вашей стороны либо грубая ошибка, либо сознательная дерзость, — ответил офицер. — Как бы нелепо или нахально вы себя ни вели, я не могу допустить, чтобы вы по неведению или неучтивости отзывались о капитане Джекиле с неуважением. Я капитан Джекил, сэр.
— Весьма возможно, весьма возможно, — сказал Тачвуд с крайне вызывающим безразличием. — Я, впрочем, так и думал.
— В таком случае, сэр, вы легко можете догадаться, что должно произойти, когда джентльмен слышит, как на него неосновательно и непростительно клевещут, — ответил капитан Джекил, удивленный и взбешенный тем, что, когда он объявил свое имя и звание, к этому отнеслись так безразлично. — Советую вам, сэр, не заходить слишком далеко в расчете на ваш возраст и незначительное положение в обществе.
— Я никогда не захожу дальше, чем имею основание считать нужным, капитан Джекил, — с невозмутимым спокойствием ответил Тачвуд. — Как вы уже изволили заметить, я слишком стар для такой идиотской затеи, как дуэль. Кстати, ни у одного народа, кроме как у европейских безумцев и дураков, она не практикуется. Что же касается палочки, которую вы вертите в руках со столь благородным видом, об этом орудии тоже не может быть речи Послушайте-ка, молодой человек: четыре пятых своей жизни я провел среди людей, у которых жизнь ценится не более, чем пуговица на вороте рубашки. В подобных обстоятельствах каждый научается защищать себя, как может. И любой, кто поднимет на меня руку, должен считаться с последствиями. При мне всегда находится пара бульдогов, уравнивающих старость и молодость. Поэтому предположите, что вы меня уже отхлестали, и, пожалуйста, предположите также, что я прострелил вас навылет. Одна и та же доза воображения вполне достаточна и для того и для другого.
С этими словами он извлек пару великолепных, отлично сработанных и богато украшенных пистолетов.
— Вам бы встретиться со мной, когда при мне нет моих инструментов, — сказал он, с многозначительным видом застегивая сюртук над боковым карманом, остроумно приспособленным для того, чтобы прятать оружие. — Вижу, что вы недоумеваете, как со мной обходиться, — заметил он фамильярным и вместе с тем доверительным тоном. — Но, говоря по правде, каждый, кто замешан в это сент-ронанское дело, немножко не в себе, у каждого немножко tete exaltee , короче говоря — каждый несколько свихнулся. И я не пытаюсь разыгрывать большего умника, чем все прочие.
— Сэр, — сказал Джекил, — ваше поведение и речи столь необычны, что я должен решительно и прямо спросить вас: намереваетесь вы нанести мне оскорбление или нет?
— Я и не помышлял об оскорблении, молодой человек, все было сказано безо всякой задней мысли и вполне чистосердечно мне просто хотелось, чтобы вы знали, о чем, возможно, говорят в свете.
— Сэр, — поспешно возразил Джекил, — свет может лгать сколько ему угодно. Но я не присутствовал при поединке между Этерингтоном и мистером Тиррелом, — я находился в нескольких сотнях миль от них.
— Ага, — сказал Тачвуд, — значит, поединок между ними был. Это-то я и хотел выяснить.
— Сэр! — вскричал Джекил, который слишком поздно сообразил, что, торопясь выгородить себя, он подвел приятеля. — Я не хотел бы, чтобы вы сделали не правильный вывод из выражения, которое я употребил, не подумав, так как торопился оправдать себя. Я имел в виду только то, что если дуэль, о которой вы говорите, и произошла, мне об этом известно не было.
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, я не злоупотреблю тем, что узнал, — сказал Тачвуд. — Но даже если бы вам удалось съесть произнесенные вами слова под лучшим рыбным соусом (а лучший — это берджес), я-то уже получил нужные мне сведения.
— Ваша настойчивость выглядит несколько странно, сэр, — ответил Джекил.
— О, в этом отношении я кремень, скала. Что я узнал, то узнал, но во зло не употреблю. Послушайте, капитан, у меня нет дурных намерений против вашего друга, может быть, даже наоборот но он на неверном пути, сэр, он плохо рассчитал, хотя и воображает, что очень проницателен. И я говорю вам это, так как считаю, что вы (оставив в стороне ваши аристократические замашки) «скорее честный», как говорит Гамлет. Но если даже это и не так — что ж, ничего не поделаешь. В пустыне приходится порою брать проводником бедуина, которому среди возделанных полей и аспара не доверишь. Поэтому я хотел бы кое в чем вам довериться, но окончательного решения пока еще не принял.
— Честное слово, сэр, я крайне польщен и намерением вашим и колебаниями,
— сказал капитан Джекил. — Только что вы изволили заметить, что в каждом, кто в этом деле замешан, есть какая-нибудь странность.
— Да, да, все они несколько не в себе, с сумасшедшинкой или что-то вроде. Это я говорил и могу доказать.
— Я был бы рад услышать ваши доказательства, — сказал Джекил. — Надеюсь, себя вы не исключаете из этого числа?
— О, ни в малейшей степени, — ответил Тачвуд, — я один из самых сумасшедших стариков, которые когда-либо спали не на соломе и находились не в доме для умалишенных. Но я вижу, отлично вижу, вы, в свою очередь, тоже хотите закинуть удочку, капитан вам хочется знать, насколько я посвящен во все эти секреты. Ладно, будущее покажет. А пока вот вам мои доказательства. Со стороны старого Скроджи Моубрея сумасшествием было предпочитать имя Моубрей имени Скроджи со стороны молодого Скроджи сумасшествие — упорно отвергать это имя. Старый граф Этерингтон поступил как умалишенный, вступив в тайный брак с француженкой, и как совершенно ошалелый безумец — открыто женившись затем на англичанке. Что касается здешних добрых людей, то сент-ронанский Моубрей, безусловно, лишился рассудка, если хочет отдать свою сестру человеку, о котором в точности не знает, кто это такой. Она также не в своем уме, раз не хочет идти за него, потому что знает, кто он и что между ними произошло. А самый отъявленный безумец — ваш друг, ибо он домогается взять ее в жены, хотя риск так велик. Мы же с вами, капитан, сумасшедшие без корысти, за компанию, раз мы по доброй воле вошли в круг этих неистовых, утративших разум людей.
— Уверяю вас, сэр, все, что вы говорите, для меня чистейшая загадка, — ответил смущенный Джекил.
— Загадки можно отгадать, — сказал Тачвуд, кивнув головой. — И если у вас есть хоть малейшее желание разгадать мою, имейте в виду, пожалуйста, что сегодня при первой нашей встрече я постарался faire le frai de la coveratio , как говорят французики.
Если вы желаете второй встречи, приходите в Клейкемскую гостиницу миссис Додз в любой день до субботы, ровно в четыре: там вас ожидают не издохшие от голода длинноногие скелеты, именующиеся за вашим табльдотом пулярками, а настоящая читтагонгская птица! Я достал миссис Додз производителей этой породы у Бена Вандеваша, голландского маклера. Вам подадут пулярку прямо со сковородки, с гарниром из риса и грибов. Если вы можете обойтись простой вилкой вместо серебряной и аппетит у вас неплохой — добро пожаловать. Вот и все. Желаю вам доброго пути, дорогой лейтенант, ибо капитан гвардии ведь всего-навсего лейтенант.
С этими словами, не дожидаясь ответа, старый джентльмен внезапно свернул на боковую тропинку к целебному источнику, ответвлявшуюся от тропы к гостинице.
Недоумевая, с кем вел он этот странный разговор, Джекил стоял и смотрел ему вслед, пока внимание его не привлек мальчуган, который, осторожно оглядываясь по сторонам, вышел из соседней рощицы с прутиком, только что срезанным и, вероятно, в нарушение существовавшего на этот счет запрета видно было, что мальчик готов скрыться обратно в ту же рощу, в случае если ему повстречается кто-нибудь заинтересованный в том, чтобы расправиться с маленьким преступником. Капитан Джекил сразу же распознал в нем одного из подающих надежды юных шалопаев, которые добывают себе довольно скудное пропитание во всех общественных местах, бегая по поручениям, чистя сапоги, помогая на конюшне кучерам и конюхам, гоняя ослов, открывая ворота и так далее, причем все это занимает у них одну десятую времени остаток же его уходит на азартную игру, дремоту на солнышке и вообще подготовку к профессии карманного воришки либо как таковой, либо в соединении с профессией официанта, конюха или форейтора. Юный представитель преступного мира был одет в довольно плохонькие штаны, половину — приблизительно — какой-то курточки, так что, наподобие Пентаполина Обнаженной Руки, он совершал все свои деяния с оголенным правым плечом. Треть того, что некогда было шляпой, покрывала его волосы, добела выцветшие от солнца, а на лице, коричневом как пряник, сверкала пара глаз, которые, по способности своей выслеживать то, что грозило их обладателю бедой или сулило ему выгоду, можно было сравнить с соколиными. Одним словом, это был воплощенный Пэк из живых картин в Шоуз-касле.
— А ну, подойди, висельник, — сказал Джекил, — и скажи мне, не знаешь ли ты старого джентльмена, который только что свернул на эту тропинку, — вон он, его еще видно.
— Это набоаб, — ответил мальчик. — Узнаю его спину — другой такой на водах не сыщешь, ваша честь.
— А что такое, по-твоему, набоб, негодник?
— Набоаб? Набоаб? — переспросил мальчишка. — Ну, я думаю, это человек из заморских стран, у которого пропасть денег, вот он и швыряет ими направо-налево. Они все с лица желтые, как апельсин, и хотят, чтобы все было по-ихнему.
— А зовут этого, как ты выражаешься, набоаба?
— Тачвуд его зовут, — сказал осведомитель. — Он каждое утро бывает на источнике.
— Я никогда не видел его за табльдотом.
— Верно, — ответил мальчик. — Это чудной старикан: он ни с кем не водится и поселился там, в Клейкеме. Как-то раз он дал мне полкроны, но запретил играть на них в орел или решку.
— И ты, конечно, ослушался?
— Нет, не ослушался: я проиграл ее в «угадай, в какой руке».
— Ну вот тебе шестипенсовик. Можешь проиграть его хоть самому черту, если захочешь.
С этими словами он выдал юному шалопаю мзду и одновременно наградил его таким подзатыльником, что тот в один миг исчез. Сам же отправился в комнату лорда Этерингтона и, на свое счастье, нашел его в полном одиночестве.
Глава 31. СПОР
Уж лучше с меднолобыми глупцами.
С мальчишками мне говорить,
Чем с теми,
Кто осторожно на меня глядит.
«Ричард III»
— Ну, ну, Джекил, — вскричал лорд Этерингтон. — Какие вести от неприятеля? Ты его видел?
— Видел, — ответил Джекил.
— Ив каком умонастроении ты его нашел? Не слишком для нас благоприятном, по-видимому: вид у тебя смущенный и озабоченный, что свидетельствует о проигрыше. Я часто говорил тебе, что в таких случаях ты выглядишь побитой собакой, и это сразу тебя выдает. А когда ты напускаешь на себя храбрость и делаешь хорошую мину при плохой игре, твой гордый взгляд всегда напоминает мне штандарт, лишь до половины поднятый на мачте и свидетельствующий не о торжестве и вызове неприятелю, а об унынии и упадке духа.
— Я ведь только держу в руках карты вашей милости, — ответил Джекил, — и молю небо, чтобы никто не заглядывал в них через мое плечо.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Когда я возвращался лесом, ко мне пристал один бесцеремонный старик, по прозванию набоб, а по имени Тачвуд.
— Такой мне тут встречался, — сказал лорд Этерингтон. — Ну и что же?
— Ничего, — ответил Джекил, — кроме того, что он, видимо, знает о твоих делах гораздо больше, чем тебе хотелось бы. Он пронюхал о поединке между тобой и Тиррелом, и, что еще хуже — приходится признаться в этом, — ему удалось выудить у меня нечто вроде подтверждения его подозрений.
— Черт побери, да ты с ума сошел! — вскричал лорд Этерингтон, бледнея. — Уж он-то, во всяком случае, разболтает об этом повсюду. Ты меня просто погубил.
— Надеюсь, что нет, — сказал Джекил. — Уверен даже, что нет. Ему известно об этом деле лишь в общих чертах, только одно — что между вами произошло какое-то столкновение. Да не приходи ты из-за этого в такое уныние, не то я, кажется, пойду и перережу ему глотку, чтобы он молчал.
— Проклятая неосторожность! — воскликнул граф. — И как это ты позволил ему пристать к тебе с разговорами?
— Сам не знаю, — ответил Джекил. — Он умеет морочить голову почище, чем десяток самых скучных докторов любых наук присасывается, как ракушка к скале, — ну, сущий двойник Морского старика, а уж от того, как известно, избавиться было невозможно.
— А не мог ты перевернуть его на спину, как черепаху, да и сбежать? — спросил лорд Этерингтон.
— И получить за мои труды унцию свинца в спину? Нет, нет, я ведь повстречался с настоящим разбойником. Старик, имейте в виду, был вооружен, словно собирался грабить народ на большой дороге.
— Ладно, оставим его. А Мартиньи, или Тиррел, как ты его называешь, он что говорит?
— Тиррел, или Мартиньи, как называет его ваша милость, — ответил Джекил, — не желает и слушать ваших предложений. Он не соглашается доверить заботам милорда счастье мисс Моубрей. Более того — я не встретил у него одобрения, даже когда намекнул, что за признанием брака или вторым брачным обрядом тотчас же последует раздельное проживание супругов, что, полагаю, я мог ему предложить.
— А по какой причине отказывается он от такого разумного предложения? — спросил лорд Этерингтон. — Он надеется сам жениться на девушке?
— По-видимому, он считает, что все обстоятельства делают это невозможным, — ответил Джекил.
— Как! Значит, он намерен разыгрывать собаку на сене — и сам не ест и другим не дает? Ну, так у него ничего не получится. С тех пор как мы с тобою в последний раз виделись, Джекил, она обошлась со мной как с паршивым псом. И, клянусь богом, она станет моей, чтобы я мог сломить ее гордыню, а у него все нутро перевернется от этого зрелища.
— Нет, подожди, подожди! — сказал Джекил. — Кажется, я могу передать тебе от его имени кое-что более для тебя подходящее, чем то удовольствие, которое ты получил бы, дразня его. Он готов купить то, что называет душевным покоем мисс Моубрей, за отказ от своих притязаний на титул и состояние вашего отца. И я очень удивился, милорд, когда он показал мне список документов, которые, боюсь, сделают его успех более чем вероятным, если они действительно существуют.
Лорд Этерингтон взял список и, казалось, стал внимательно вчитываться в него, а Джекил продолжал:
— Он написал лицу, у которого хранятся эти бумаги, чтобы их ему немедленно выслали.
— Посмотрим, что они собой представляют, когда их пришлют, — сказал лорд Этерингтон. — Они придут по почте?
— Да, и, возможно, очень скоро, — ответил Джекил.
— Что ж, он как-никак мой брат, хоть и с левой стороны, — сказал лорд Этерингтон, — и мне не очень хотелось бы, чтобы он попал на каторгу за подлог, ибо я полагаю, что именно так и кончится его попытка кляузничать, основываясь на бумагах, о которых он говорит.
— Послушайте, милорд, — воскликнул Джекил, — Тиррел утверждает, что ты их видел, что, во всяком случае, для тебя сделаны были копии и ты их получил. Так он говорит.
— Он лжет, — ответил лорд Этерингтон, — когда заявляет, что я знаю об этих бумагах. Вся эта история, на мой взгляд, — пена, мыльные пузыри, взбитый белок, словом — самая невесомая вещь на свете, что и обнаружится с появлением этих бумаг, если они вообще появятся. Все это от начала до конца — одно запугивание, и я тебе удивляюсь, Джекил: неужто ты до того любишь взбитые сливки, что спокойно проглотил такое воздушное изделие? Нет, нет, я знаю, как непререкаемы мои права, и использую их таким образом, что у всех моих недругов ни кровинки не останется. Что же касается этих бумаг, то теперь я припоминаю, что мой поверенный говорил о какой-то присланной ему копии документов, но оригиналы так и не появлялись. И держу пари на что угодно — там нет ничего, кроме фальшивок. Если бы я думал иначе, разве я не сказал бы тебе?