– Короче, – опять одернул его Абдулла.
– Ну да, ну да. Короче будет так. Им надо было в меджлис ехать. А мы же на даче на моей встречались, я не сказал? На даче, сорок ли от города, места там дивные, но дорога-то – по предгорьям все больше, до кряжа от меня каких-то пятнадцать ли, все вверх, вверх… Я говорю – давайте я шофера вам дам, уважаемый мсье, не годится же вам самому теперь вести! А он гордо так: муа-мэм, муа-мэм! Я, дескать, сам… И девочка его тоже… простите покорно, супруга ваша… ах, ах, профессор, неужели вы не справитесь с повозкой на этих живописных поворотах! Ах, Глюксман, вы, конечно же, справитесь, я ведь видела, какой вы замечательный водитель! Ну, так и уехали…
«Похоже на правду, – подумал Богдан. – Очень напоминает завершение вечеринки у Ябан-аги. Парламентарий заезжий распускает хвост, девочка млеет… Такого не выдумать. Да и зачем? – он вздохнул. – Девочка… Вот я и сам подумал: девочка. Да конечно, какая она мне жена? Из любопытства поиграла, для экзотики. Материал собирала…»
Ему вспомнилось то утро, когда он учил ее песенке про нерушимый союз улусов; и как же уютно и нежно мурлыкала она ее себе под нос, домывая посуду! Грудь стиснуло тоской так, будто на ребра наехал самосвал. Минфа едва не застонал.
– В жизни себе не прощу… – убито закончил ибн Зозуля, всхлипывая.
– Мы приступили к поискам с опозданием, но не слишком большим, – сообщил Абдулла. – Однако уже близилась ночь. Поэтому разбившуюся повозку нашли только сегодня. Местность не лучшая для поисков – горы, лес, вы же понимаете, единочаятель Оуянцев-Сю. Профессор Кова-Леви, очевидно, не справился с управлением на повороте, повозка сошла с дороги, скатилась в овраг и врезалась в дерево. В двух шагах от обрыва. Чудо, что не взорвалась сразу. Вашу драгоценную супругу мы нашли шагах в семидесяти от повозки, она была без сознания. Профессор же пока не обнаружен.
– Как вы объясняете все это? – спросил Богдан, стараясь говорить так же, как Абдулла – четко и спокойно.
– Что тут объяснять. Сгоряча после удара ваша драгоценная супруга пыталась еще как-то ползти, но силы быстро оставили ее. Вероятно, она просто лишилась чувств. Профессор же, по всей видимости, пострадал меньше, или оказался крепче, и пошел за помощью, поэтому его и не оказалось поблизости. К сожалению, он, как легко понять, совершенно не знаком с местностью, и куда он мог пойти – непредсказуемо. Как далеко он мог уйти – тоже неясно. Неизвестна и степень его членоповреждений. Но, так или иначе, мы рассчитываем найти его в течение двух, максимум трех суток, – Абдулла ободряюще тронул Богдана за локоть и совсем иным, неофициальным голосом добавил негромко: – Делается все возможное, еч Богдан, поверьте.
«Как хотелось бы поверить!» – подумал Богдан, но вслух лишь сказал:
– Благодарю вас, еч Абдулла. Теперь мне все понятно.
В холле перед палатой сидел, листая газету, врач. Когда из коридора в холл вошла предводительствуемая Абдуллой группа преждерожденных, он отложил газету и встал, аккуратно оправив полы форменного халата.
– Здоровеньки салям, – негромко сказал он.
– Ассалям здоровеньки, – ответил за всех Абдулла. – Это наш доктор, лучший врач уезда… Как состояние потерпевшей?
– Четверть часа назад она пришла в себя, – ответил врач. – К сожалению, она ничего не может сказать об обстоятельствах аварии. Ретроградная амнезия, извиняюсь.
– Я могу ее видеть? – спросил в наступившей скорбной тишине Богдан. Абдулла вопросительно глянул на врача.
– Пять минут, – поколебавшись, сказал тот.
Богдан, а за ним и бек двинулись к двери палаты.
– Только ближайшие родственники, – предупредительно сказал врач. Прежде чем Богдан успел ответить, бек твердо заявил:
– Ближе нас у нее никого нет.
Врач после ощутимой заминки распахнул перед ними дверь палаты.
«Девочка», – снова подумал Богдан. Та, что лежала теперь на бесприютно стоящей посреди палаты кровати, и впрямь напоминала подростка после трагически завершившейся веселой игры. Забинтованная голова, перекошенное сизой опухолью кровоподтеков лицо; одеяло, натянутое почти до шеи – а под ним долгий, узенький и немощный холмик беспомощного тела… И провода, воздуховод под нос, капельница… Богдан сглотнул. Поправил очки. «Нет, я не запла:чу», – подумал он и сделал шаг вперед.
Жанна открыла глаза.
Несколько мгновений она смотрел на Богдана, явно не узнавая. Из открытого окна пахло теплым вечером, близким проспектом и цветами больничного сада; шумели фонтаны в больничном саду; где-то вдали нестройно, но весело и от души детские голоса чеканили под барабанный бой: «Эй, не спи, эй, проснись! Ступай на раскоп скорей!»
– Богдан… – тихонько сказала Жанна.
Минфа не помнил, как оказался на коленях у ее кровати.
– Я здесь, любимая. Я здесь. Слышишь?
Ее глаза вдруг расширились, словно от внезапного приступа боли. Губы дрогнули в кривой усмешке.
– Значит, тот человек не зря говорил, что профессору грозит опасность. Это твои драг ечи постарались, Богдан?
Богдану показалось, она бредит.
– Что?
Бек, словно статуя командора, неподвижный и тяжелый стоял у него за спиной – и все замечал. От него не укрылось, как вздрогнул замерший за полуприкрытой дверью ибн Зозуля.
– В тоталитарных империях столько разных служб безопасности, что ты и впрямь можешь не знать… Ты и такие, как ты, здесь – для вывески. Для отвода глаз. Все ложь, – Жанна облизнула распухшие губы. Чувствовалось, что каждое слово дается ей с трудом. – Но тот человек знал… У меня как сейчас в ушах его голос. Он был уверен, что вы не допустите Кова-Леви общаться с меджлисом Асланiва. Человек из свободного мира и народ, жаждущий свободы… вы не могли позволить им найти друг друга. Я не верила, смеялась… – Она перевела дыхание. Хотела еще что-то сказать – но не сказала.
Пока она произносила все это, Богдан успел совладать с собой. И спросил мягко и спокойно:
– Какой человек, Жанна? Какой это был человек?
Несколько мгновений несчастная молчала. Потом бессильно и совсем тихонько пролепетала:
– Я не помню… Богдан, я ничего не помню.
– Что было в лесу – тоже не помнишь?
– В лесу? – удивленно переспросила Жанна. – Почему в лесу? Не помню… – она перевела дыхание. – Какие-то обрывки, и не знаю, было это, или нет… В лесу… нет. Но те слова – я поручусь. И вот видишь, глупый идеалист – все оправдалось.
Она закрыла глаза. Через мгновение Богдан увидел, как из-под ее закрытых век начали медленно сочиться слезы.
Он поднялся. Огляделся. Бек стоял на шаг позади него, желваки грозного воина, казалось, сейчас пропорют его коричневую кожу над кромкой жесткой седой бороды. Ибн Зозуля напряженно замер на пороге палаты. За его спиной виднелись Абдулла и врач.
– Она перепутала! – отчаянным шепотом выкрикнул ибн Зозуля. – Я не хотел говорить вам об этом – но сам профессор все время боялся того, что имперские органы будут препятствовать…
– Тише, – сказал бек. В его суровом голосе прозвучала неподдельная нежность. – Кажется, девочка задремала. Да.
«Девочка… – опять отметил Богдан. – Пресвятая Богородица, как по-разному можно произносить одно и то же слово!»
Прошло несколько минут. Все сохраняли неподвижность. От растерянности, наверное.
Жанна застонала.
– Извиняюсь, время вводить обезболивающее, – державшийся позади всех врач наконец подал голос. – Сестра. Сестра!
– Погодите, – Богдан, не оборачиваясь к ним, поднял руку. Лицо Жанны мучительно перекосилось, и, не открывая глаз, она пробормотала, теперь уже наверняка в бреду или в горячечном забытьи:
– Одна фраза. Только одна фраза там была, говорю вам… Они спали, когда мы заставляли их ворочаться на правый бок и на левый бок, а пес их протягивал обе лапы свои на пороге… И все. Все! Все!!
– Сестра! – снова крикнул врач, уже громче и решительней, но та уже и так, торопливо цокая каблуками по кафелю пола, бежала из процедурной.
Богдан медленно, ни на кого не глядя, вышел в холл.
Некоторое время все молчали. Потом Абдулла произнес:
– Еч Богдан, мне искренне жаль. Ваша юная супруга сама не знает, что говорит, у нее и впрямь все перепуталось.
– Ну да! – с горячностью подхватил ибн Зозуля. – Я же сказал! Да отсохнет мой язык, бородой Пророка клянусь! Профессор, сам профессор все время бравировал тем, что он наверняка у имперской безопасности – как кость в горле. И сделать, мол, они ничего с ним не могут, потому что он с официальной научной целью приехал, это же эпохальное открытие может быть – подлинник трактата Кумгана, с которого Коперник списал весь свой прославленный в веках труд! И сказать приветственное слово избранникам народа, первым пытающегося сбросить ордусские цепи и пролагающего светлую дорогу всем остальным – они тоже не вправе помешать!
– Странно западные варвары интерпретируют наше естественное стремление развивать родную культуру, – уронил Абдулла.
– Странно, – согласился Богдан.
Бек молчал. Только борода его задумчиво шевелилась.
– Что за фразу произнесла Жанна? – спросил Богдан.
– Понятия не имею, – быстро ответил Абдулла. Богдан повернулся к ибн Зозуле. – Профессор Кова-Леви не упоминал ее при вас?
– Н-нет… – ответил цзюйжэнь. – Нет! Я ее в первый раз слышу!
– И вы, как историк и культуролог, не имеете представления, что это такое? – спросил Богдан. – Ведь это явно какая-то цитата. Причем, знаете, что-то смутно знакомое. Пес на пороге…
– Никаких ассоциаций, – решительно сказал ибн Зозуля.
– Ты плохой мусульманин, – вдруг подал голос бек. Ибн Зозуля, как ужаленный, обернулся к нему. – Ты не знаешь Коран. Да.
Пауза длилась, наверное, с полминуты.
– Коран? – медленно повторил Абдулла и бросил на ибн Зозулю короткий и равнодушный, ничего не говорящий взгляд. У цзюйжэня отвалилась челюсть.
– Сура «Пещера», – сказал бек.
– Пещера? – каким-то странным голосом переспросил Абдулла.
– Единочаятель Нечипорук, – проговорил Богдан. – Я, разумеется, не собираюсь вмешиваться в ведение следствия, и даже если меня уполномочат это сделать, никоим образом не стану посягать на ваши прерогативы… но. Но. Я хотел бы посетить немедленно место происшествия. Вы не смогли бы проводить нас с беком? Это ведь не так далеко.
– Чуть более тридцати ли, – медленно сказал Абдулла. – Однако… простите, преждерожденный единочаятель Оуянцев-Сю… зачем это вам?
Богдан помолчал, собираясь с мыслями.
– Я должен найти то место, где одиноко страдала моя жена, и взять с собою горсть земли, обагренной ее кровью, – твердо проговорил он.
– Молодец! – одобрительно каркнул Кормибарсов.
Абдулла вздохнул.
– Конечно, мы сейчас же отправимся туда.
Скорбное шествие двинулось обратно – по коридору к лестнице, потом по лестнице вниз. Служитель на проходной вскочил, оправляя халат. На него никто даже не взглянул.
Вечерело, и дневная жара начала спадать. Прокаленный южным солнцем камень стен больницы дышал жаром, как доменная печь – но из больничного сада уже веяло прохладой. Шумели фонтаны.
Мужчины вышли за врата.
– Мне, наверное, незачем ехать… – дрожащим голосом произнес ибн Зозуля.
– Думаю, вам лучше поехать, – возразил Абдулла.
– Свою повозку я оставлю здесь, – сказал Богдан.
– Да, разумеется. Вчетвером мы поместимся в моем «мерседесе», он достаточно удобен. Почтенный бек, вероятно, сядет на заднее сиденье? – Абдулла впервые с того момента, как бек сказал: «Пещера», глянул ему в лицо. Их глаза встретились.
– Да, – обронил бек.
– Почтенный бек хорошо помнит слова Пророка, – с неподдельным уважением произнес Абдулла.
– Я чту Аллаха, – сказал бек, – и стараюсь каждый свой шаг соразмерять с тем, что он заповедал правоверным.
– Например? – спросил Абдулла.
То был странный диалог. Словно двое этих сильных, незаурядных мужчин беседовали о чем-то своем, непонятном для окружающих. А потому могли говорить совершенно открыто, будто кругом не было ни души.
– Например? – бек холодно улыбнулся. – Ну, например, сура «Добыча», аят шестидесятый… – он помедлил, а потом отчеканил, по-прежнему глядя Абдулле прямо в глаза: – Если опасаешься вероломства со стороны какого народа, то ему отплачивай равным; истинно, Аллах не любит вероломных.
В горле Абдуллы что-то булькнуло. Он быстро отвел глаза и взялся за ручку дверцы своей повозки.
И в этот момент из-за угла ограды больничного сада, окаймленной ровными рядами высоких кустов самшита, послышалось равномерное, неторопливое постукивание трости, шаркающие шаги и заунывное пение. Еще мгновение – и показался согбенный, престарелый бродячий даос с ритуальным мечом за спиною, что-то невнятно гудящий себе под нос.
Что-то?
Может, для всех остальных это и было «чем-то» – но, едва Богдан разобрал слова и мелодию песни, сердце его провалилось.
«Лодина есть Лодина, – тянул даос на одной ноте, – лапыти, эрготоу… Так сыкыроила матуска – и не пересыть…»
Эту песню они с Багом пели в харчевне Ябан-аги после завершения дела жадного варвара Цорэса!
Решать нужно было сразу. Минфа шагнул вперед, и, прежде чем даос миновал их, склонился перед ним в почтительном поклоне.
– Наставник, – сказал Богдан. – Я нуждаюсь в вашем совете.
Согбенный старец невозмутимо сделал еще один шаг, будто слова Богдана не сразу дошли до его сознания, пребывающего где-то неподалеку от вечности. Потом остановился, медленно повернул голову, перекатил на него взгляд ясных глаз из-под очков с перевязанной дужкой и спросил неторопливо:
– Что за совет тебе нужен, уважаемый?
Богдан впился взглядом в лицо даоса; но, как он ни силился, друга узнать не мог. Он или не он? Баг – или не Баг?
Некогда думать.
– Еч Абдулла, – Богдан обернулся к начальнику зиндана унутренных справ, – вы не будете возражать, если мы возьмем с собой почтенного старца?
– В данной ситуации я ни в чем не могу отказать вам, еч Богдан, у вас сегодня настолько тяжелый день… Но, клянусь туфлей Пророка, я не понимаю, зачем он вам понадобился.
– Между тем все просто, – сказал Богдан, едва в силах скрыть грозящее прорваться в голосе торжество. – Пусть почтенный старец осмотрит и ощупает разбитую повозку профессора Кова-Леви, погадает рядом… Вы же не успели ее отбуксировать в город? Может быть, с помощью своих проверенных тысячелетиями способов старец поможет нам понять, куда направился профессор, как далеко он ушел и где его искать.
– Вы же православный, драг еч! – недоуменно сказал Абдулла. Богдан чуть обиженно пожал плечами.
– Ну и что? Ваша вера ведь не мешает вам слушать прогнозы погоды, драг еч Абдулла?
На это возразить было нечего.
Окрестности Асланiва,
9 день восьмого месяца, средница,
ранний вечер
Теперь их стало пятеро.
В повозке пришлось потесниться.
Абдулла сел за руль, рядом с ним устроился совсем приунывший ибн Зозуля. Он затравленно, даже как-то виновато озирался и все пытался поймать взгляд Абдуллы – но тот подчеркнуто не замечал этого и не обращал на цзюйжэня ни малейшего внимания.
На заднее сиденье втиснулись бек, даос и Богдан. Салон европейской повозки был вполне просторным, не меньше чем у «тахмасиба», но потолок располагался ниже. «Хорошо, – подумал минфа, – что я здесь без шапки-гуань, с непокрытой головой…»
Все молчали.
Повозка долго юлила среди канав и куч, потом выехала за городскую черту и прибавила ходу. Вел Абдулла великолепно. Его широкая спина была неподвижна, и лишь руки, свободно лежащие на баранке, двигались едва-едва. Он напомнил Богдану Бага. «Какой достойный человек! – в который раз думал Богдан. – Неужели он – человеконарушитель?»
Они по-прежнему молчали. Все.
Потом чуть слышно задудел себе под нос старец.
У Дальлеса злой плут сталшыныка.
Мая жызинь тун-тун машыныка,
Мая коны ходи мыного соныца,
Нету ляна и нету челывоныца,
Нету фанза, нету девиса,
Нету детишыка и огненый водиса…
Богдан покосился на даоса. Тот сидел с отсутствующим видом, прикрыв глаза, лишь чуть заметно шевелились губы. «Вот это маскировка!» – подумал Богдан. Не будь так тяжело на душе, он бы испытывал неподдельный восторг.
Кроме даоса, все молчали.
Горы приближались.
«Красиво… – глядя в окно, думал Богдан. – Святый Боже, как здесь красиво! Какой прекрасный край! Как это сообразно – его любить! Погулять бы с Жанной по этим холмам, по этим душистым предгорьям, когда все кончится…»
Мелькнул слева дорожный указатель – знак поворота и надпись: «Раскоп 178». И строкой ниже: «100 шагов». Через мгновение за стремительно льющейся вереницей придорожных кипарисов замелькали кучи вынутой земли и траншеи сложной конфигурации.
– Раскоп? – спросил бек, ни к кому не обращаясь.
– Раскоп, – после паузы подтвердил ибн Зозуля.
– Древнеискательский?
– Древнеискательский. Здесь мы рассчитывали обнаружить захоронение…
– Обнаружили? – спокойно спросил бек.
Ибн Зозуля, помедлив, виновато сказал:
– Нет…
Бек вздохнул и, по-прежнему ни к кому не обращаясь, неторопливо поведал:
– Лет с полста назад мой дедушка вразумлял талибских фанатиков в Кашмире. Мы с братьями подносили его расчету снарядные ящики. Да. – Он чуть помедлил. – Именно так выглядели тогда полностью отрытые позиции противутанковых пушек.
Повисла тишина. Даже даос умолк. Лишь рвущийся воздух пел на ветровом стекле.
– Хвала Аллаху, – наконец проговорил Абдулла, и голос его был совершенно спокоен, – никогда не видел. Ничего не могу сказать.
– Это раскоп… – проблеял ибн Зозуля.
Горы приближались.
Баг и Богдан
Тридцать две ли от Асланiва,
9 день восьмого месяца, средница,
часом позже
Сильно покореженная повозка застряла между двумя кипарисами на краю небольшой лужайки, в каких-то двух-трех шагах от обрыва, скрытого растущими по краю кустами жасмина. От дороги до места последнего пристанища «рено» – Глюксман Кова-Леви и в Асланiве остался верен продукции своей родины – проходили вполне различимые следы неконтролируемого водителем движения: ободранные стволы деревьев, смятые, вырванные с корнем кустарники, вспоротый шинами мох. Собственно, не загреметь на всем ходу с обрыва и не найти верной смерти на каменных глыбах ста шагами ниже пассажирам повозки, судя по всему, помешал удивительный случай в лице тех самых кипарисов – молодых и совсем еще невысоких.
Абдулла Нечипорук, задумчиво глядя на деревья, изрек что-то про невероятное везение, мол, шаг влево или шаг вправо – и мы бы вряд ли нашли что-нибудь кроме обгорелого остова повозки да обезображенных тел. Зозуля тоже что-то горестно мямлил про недопустимость подобного риска – управлять повозкой в нетрезвом состоянии; что ведь он не пускал, он отговаривал, он предлагал шофера дать, а вот поди ж ты – как вышло…
Богдан ходил вокруг повозки, заложив руки за спину и нервно сжимая и разжимая пальцы. Он вдруг очень отчетливо представил себе, как – не случись на пути вот этих кипарисов – повозка летит в пропасть, и Жанна, его Жанна в смертельном ужасе кричит, понимая, что ей из повозки не выбраться, что холодные равнодушные камни все ближе и ближе с каждым мгновением… «Что было бы, если бы так и случилось?! – спрашивал себя в отчаянье Богдан, остановившись на краю обрыва. – Слава Тебе, Боже, за все вовеки! Не попустил…» Богдан истово перекрестился.
Абдулла провел его к месту, где нашли Жанну, и Богдан благоговейно собрал горсть влажной земли, завернул в тряпицу и уложил в карман порток – с тем, чтобы в готеле переложить в какой-либо более подходящий сосуд. Он всерьез был намерен хранить эту горсть по гроб жизни. В глазах Богдана закипали слезы. Веселая, милая, взбалмошная умница Жанна стояла перед его мысленным взором.
Абдулла сочувственно наблюдал за манипуляциями минфа.
Бек Кормибарсов, вместе со всеми спустившись от дороги по следам повозки, скрестил руки под буркой на груди и застыл в величественной позе – подобный горному орлу, величаво озирающему свои владения. Лишь голова его неспешно поворачивалась – Ширмамед, глубоко вдыхая свежий горный воздух, внимательно осматривал живописные окрестности, и ни одна подозрительная песчинка не ускользала от пронзительного взгляда его живых глаз, прячущихся под косматыми бровями.
Баг тоже не развивал пока бурной даосской деятельности: просто немного походил по лужайке юевым шагом и определил расположение сторон света. Он, честно сказать, все еще переживал, что совсем недавно совершил существенную ошибку. Тот, кто из-за кадки с пальмой показался Багу Мутанаилом ибн Зозулей, в действительности оказался Абдуллой Нечипоруком, Черным Абдуллой, по выражению Олеженя Фочикяна. А Зозулей оказался как раз тот, кто говорил голосом беспомощным и робким.
«Значит, вот как все обстоит на самом деле, – все еще несколько ошарашенно размышлял Баг, старательно кривя ноги, будто паралитик, усилием воли поднявшийся по страшной нужде из инвалидного кресла. – Получается, это Абдулла распекал Зозулю, а Зозуля униженно шмыгал носом, а потом вовсе рыдать ударился… И Абдулла уж определенно в курсе смертоубийства Хикмета. Амитофо! Спросите меня прямо, и я отвечу: да, это Абдулла приказал Хикмета убить и на того, кто случайно подвернулся рядом, смертоубийство повесить! Абдулла Ничипорук – вот кто главный местный скорпион!»
– Наставник! – рядом с Багом оказался бледный Богдан. Абдулла тоже приблизился. На заднем плане маячил, комкая надушенный носовой платок, Зозуля, а еще дальше скалой возвышался недвижный бек. – Уважаемый наставник… – повторил Богдан со значением. – Вот тут и произошло несчастье. Пропали люди, двое. Французский профессор и его помощница. Женщина… потом нашлась, она сейчас в больнице, а мужчина пока не обнаружен. Не могли бы вы как-то помочь в поисках?
– Сделаю все, что в моих силах, уважаемый, – улыбнулся даос-Баг Богдану и еле заметно подмигнул левым глазом. – Фэншуй тут скверный. Просто-таки поганый фэншуй… Сейчас осмотрю повозку, может, она мне что-то скажет… – Баг двинулся к самому месту аварии. Богдан, Абдулла и Зозуля последовали за ним.
«Теперь многое становится понятным, – напряженно размышлял Баг, медленно ковыляя к останкам „рено“. – Целая банда: Абдулла за главного, повязал Зозулю сначала научными перспективами, а потом и деньгами. Пользуясь служебным положением, казнокрадствует и контролирует незалежных дервишей, вдохновляя их каким-то Горним Старцем, делает из молодежи нукеров непонятно для чего, хотя – что ж непонятного? На случай стычки, когда клад найдут… Видно, много охотников. Или…
Стоп, стоп! Вот он про уникальность асланiвськой культуры говорил, про сочувствие Европы, про то, что она фитиль Ордуси рада будет вставить. И точно, рада, это и дикобразу ясно. Причем ведь даже не по злобе или ненависти какой! Просто инстинктивно, по привычке. Потому что очень уж Ордусь по сравнению с ними большая… А бек насчет противутанковых-то пушек, судя по реакции Абдуллы, в точку попал! Абдулла сам Зозуле говорил тогда: у нас есть и другие виды на ваши ямы и канавы. Но о подобном я и помыслить не мог! А теперь – ясен пень… Одной стрелой двух тигров поразить хотят – и клад ищут, и укрепления роют… А народ и знать не знает, ведать не ведает, чего ради проливает пот и мозолит руки: культура, культура! Древние свидетельства нашей уникальности!
Не отделиться ли Абдулла задумал, а? Разве мы, мол, древнейший и культурнейший народ на свете, можем быть всего-то каким-то уездом? И клад Дракусселев – сразу казна новому государству. Провозгласит начальник зиндана независимый Асланiв, а заморские черти рады-радешеньки – ну как же, люди к нам рвутся, из тоталитарного-то режима! Надо поддержать, надо. И слово-то какое поганое придумали, несообразное совсем – тота… лита… Шита-крыта. Три корыта. Три Яньло… Да что там три – тридцать три! В глотку, в уши, в ноздри, да вообще повсеместно!
А профессор с Жанной им под руку подвернулись. Что-то должно было очень серьезное произойти, чтобы здешние аспиды, вместо того, чтобы на цырлах бегать перед варварами, на них руку подняли. Что-то очень существенное. Одно из двух: либо профессор случайно оказался осведомлен об их планах и не поддержал их, либо узнал что-то важное по поводу клада… может, чего эти пиявицы поганые, смердящие кровососы на теле народном, сами не знают еще. Что стоило ибн Зозуле подсыпать профессору какую-нибудь гадость в питье? Снотворное, например… Но тогда куда же они его труп дели? И зачем было прятать? Вот повозка разбитая, вот Жанна травмированная, вот профессор без головы… Чего проще? Странно…»
Баг сунулся в салон повозки, сделал сложные пассы руками и стал водить ладонью над сидениями. Внезапно пришедшая в голову мысль о возможном отделении Асланiвського уезда от Ордуси не вызвала у него большого раздражения: обидно и глупо, конечно, было бы делить неделимое и рвать на части живое, но ведь любой народ вправе жить так, как ему хочется. И кто мы такие, чтобы этому мешать?
– Ну да, ну да. Короче будет так. Им надо было в меджлис ехать. А мы же на даче на моей встречались, я не сказал? На даче, сорок ли от города, места там дивные, но дорога-то – по предгорьям все больше, до кряжа от меня каких-то пятнадцать ли, все вверх, вверх… Я говорю – давайте я шофера вам дам, уважаемый мсье, не годится же вам самому теперь вести! А он гордо так: муа-мэм, муа-мэм! Я, дескать, сам… И девочка его тоже… простите покорно, супруга ваша… ах, ах, профессор, неужели вы не справитесь с повозкой на этих живописных поворотах! Ах, Глюксман, вы, конечно же, справитесь, я ведь видела, какой вы замечательный водитель! Ну, так и уехали…
«Похоже на правду, – подумал Богдан. – Очень напоминает завершение вечеринки у Ябан-аги. Парламентарий заезжий распускает хвост, девочка млеет… Такого не выдумать. Да и зачем? – он вздохнул. – Девочка… Вот я и сам подумал: девочка. Да конечно, какая она мне жена? Из любопытства поиграла, для экзотики. Материал собирала…»
Ему вспомнилось то утро, когда он учил ее песенке про нерушимый союз улусов; и как же уютно и нежно мурлыкала она ее себе под нос, домывая посуду! Грудь стиснуло тоской так, будто на ребра наехал самосвал. Минфа едва не застонал.
– В жизни себе не прощу… – убито закончил ибн Зозуля, всхлипывая.
– Мы приступили к поискам с опозданием, но не слишком большим, – сообщил Абдулла. – Однако уже близилась ночь. Поэтому разбившуюся повозку нашли только сегодня. Местность не лучшая для поисков – горы, лес, вы же понимаете, единочаятель Оуянцев-Сю. Профессор Кова-Леви, очевидно, не справился с управлением на повороте, повозка сошла с дороги, скатилась в овраг и врезалась в дерево. В двух шагах от обрыва. Чудо, что не взорвалась сразу. Вашу драгоценную супругу мы нашли шагах в семидесяти от повозки, она была без сознания. Профессор же пока не обнаружен.
– Как вы объясняете все это? – спросил Богдан, стараясь говорить так же, как Абдулла – четко и спокойно.
– Что тут объяснять. Сгоряча после удара ваша драгоценная супруга пыталась еще как-то ползти, но силы быстро оставили ее. Вероятно, она просто лишилась чувств. Профессор же, по всей видимости, пострадал меньше, или оказался крепче, и пошел за помощью, поэтому его и не оказалось поблизости. К сожалению, он, как легко понять, совершенно не знаком с местностью, и куда он мог пойти – непредсказуемо. Как далеко он мог уйти – тоже неясно. Неизвестна и степень его членоповреждений. Но, так или иначе, мы рассчитываем найти его в течение двух, максимум трех суток, – Абдулла ободряюще тронул Богдана за локоть и совсем иным, неофициальным голосом добавил негромко: – Делается все возможное, еч Богдан, поверьте.
«Как хотелось бы поверить!» – подумал Богдан, но вслух лишь сказал:
– Благодарю вас, еч Абдулла. Теперь мне все понятно.
В холле перед палатой сидел, листая газету, врач. Когда из коридора в холл вошла предводительствуемая Абдуллой группа преждерожденных, он отложил газету и встал, аккуратно оправив полы форменного халата.
– Здоровеньки салям, – негромко сказал он.
– Ассалям здоровеньки, – ответил за всех Абдулла. – Это наш доктор, лучший врач уезда… Как состояние потерпевшей?
– Четверть часа назад она пришла в себя, – ответил врач. – К сожалению, она ничего не может сказать об обстоятельствах аварии. Ретроградная амнезия, извиняюсь.
– Я могу ее видеть? – спросил в наступившей скорбной тишине Богдан. Абдулла вопросительно глянул на врача.
– Пять минут, – поколебавшись, сказал тот.
Богдан, а за ним и бек двинулись к двери палаты.
– Только ближайшие родственники, – предупредительно сказал врач. Прежде чем Богдан успел ответить, бек твердо заявил:
– Ближе нас у нее никого нет.
Врач после ощутимой заминки распахнул перед ними дверь палаты.
«Девочка», – снова подумал Богдан. Та, что лежала теперь на бесприютно стоящей посреди палаты кровати, и впрямь напоминала подростка после трагически завершившейся веселой игры. Забинтованная голова, перекошенное сизой опухолью кровоподтеков лицо; одеяло, натянутое почти до шеи – а под ним долгий, узенький и немощный холмик беспомощного тела… И провода, воздуховод под нос, капельница… Богдан сглотнул. Поправил очки. «Нет, я не запла:чу», – подумал он и сделал шаг вперед.
Жанна открыла глаза.
Несколько мгновений она смотрел на Богдана, явно не узнавая. Из открытого окна пахло теплым вечером, близким проспектом и цветами больничного сада; шумели фонтаны в больничном саду; где-то вдали нестройно, но весело и от души детские голоса чеканили под барабанный бой: «Эй, не спи, эй, проснись! Ступай на раскоп скорей!»
– Богдан… – тихонько сказала Жанна.
Минфа не помнил, как оказался на коленях у ее кровати.
– Я здесь, любимая. Я здесь. Слышишь?
Ее глаза вдруг расширились, словно от внезапного приступа боли. Губы дрогнули в кривой усмешке.
– Значит, тот человек не зря говорил, что профессору грозит опасность. Это твои драг ечи постарались, Богдан?
Богдану показалось, она бредит.
– Что?
Бек, словно статуя командора, неподвижный и тяжелый стоял у него за спиной – и все замечал. От него не укрылось, как вздрогнул замерший за полуприкрытой дверью ибн Зозуля.
– В тоталитарных империях столько разных служб безопасности, что ты и впрямь можешь не знать… Ты и такие, как ты, здесь – для вывески. Для отвода глаз. Все ложь, – Жанна облизнула распухшие губы. Чувствовалось, что каждое слово дается ей с трудом. – Но тот человек знал… У меня как сейчас в ушах его голос. Он был уверен, что вы не допустите Кова-Леви общаться с меджлисом Асланiва. Человек из свободного мира и народ, жаждущий свободы… вы не могли позволить им найти друг друга. Я не верила, смеялась… – Она перевела дыхание. Хотела еще что-то сказать – но не сказала.
Пока она произносила все это, Богдан успел совладать с собой. И спросил мягко и спокойно:
– Какой человек, Жанна? Какой это был человек?
Несколько мгновений несчастная молчала. Потом бессильно и совсем тихонько пролепетала:
– Я не помню… Богдан, я ничего не помню.
– Что было в лесу – тоже не помнишь?
– В лесу? – удивленно переспросила Жанна. – Почему в лесу? Не помню… – она перевела дыхание. – Какие-то обрывки, и не знаю, было это, или нет… В лесу… нет. Но те слова – я поручусь. И вот видишь, глупый идеалист – все оправдалось.
Она закрыла глаза. Через мгновение Богдан увидел, как из-под ее закрытых век начали медленно сочиться слезы.
Он поднялся. Огляделся. Бек стоял на шаг позади него, желваки грозного воина, казалось, сейчас пропорют его коричневую кожу над кромкой жесткой седой бороды. Ибн Зозуля напряженно замер на пороге палаты. За его спиной виднелись Абдулла и врач.
– Она перепутала! – отчаянным шепотом выкрикнул ибн Зозуля. – Я не хотел говорить вам об этом – но сам профессор все время боялся того, что имперские органы будут препятствовать…
– Тише, – сказал бек. В его суровом голосе прозвучала неподдельная нежность. – Кажется, девочка задремала. Да.
«Девочка… – опять отметил Богдан. – Пресвятая Богородица, как по-разному можно произносить одно и то же слово!»
Прошло несколько минут. Все сохраняли неподвижность. От растерянности, наверное.
Жанна застонала.
– Извиняюсь, время вводить обезболивающее, – державшийся позади всех врач наконец подал голос. – Сестра. Сестра!
– Погодите, – Богдан, не оборачиваясь к ним, поднял руку. Лицо Жанны мучительно перекосилось, и, не открывая глаз, она пробормотала, теперь уже наверняка в бреду или в горячечном забытьи:
– Одна фраза. Только одна фраза там была, говорю вам… Они спали, когда мы заставляли их ворочаться на правый бок и на левый бок, а пес их протягивал обе лапы свои на пороге… И все. Все! Все!!
– Сестра! – снова крикнул врач, уже громче и решительней, но та уже и так, торопливо цокая каблуками по кафелю пола, бежала из процедурной.
Богдан медленно, ни на кого не глядя, вышел в холл.
Некоторое время все молчали. Потом Абдулла произнес:
– Еч Богдан, мне искренне жаль. Ваша юная супруга сама не знает, что говорит, у нее и впрямь все перепуталось.
– Ну да! – с горячностью подхватил ибн Зозуля. – Я же сказал! Да отсохнет мой язык, бородой Пророка клянусь! Профессор, сам профессор все время бравировал тем, что он наверняка у имперской безопасности – как кость в горле. И сделать, мол, они ничего с ним не могут, потому что он с официальной научной целью приехал, это же эпохальное открытие может быть – подлинник трактата Кумгана, с которого Коперник списал весь свой прославленный в веках труд! И сказать приветственное слово избранникам народа, первым пытающегося сбросить ордусские цепи и пролагающего светлую дорогу всем остальным – они тоже не вправе помешать!
– Странно западные варвары интерпретируют наше естественное стремление развивать родную культуру, – уронил Абдулла.
– Странно, – согласился Богдан.
Бек молчал. Только борода его задумчиво шевелилась.
– Что за фразу произнесла Жанна? – спросил Богдан.
– Понятия не имею, – быстро ответил Абдулла. Богдан повернулся к ибн Зозуле. – Профессор Кова-Леви не упоминал ее при вас?
– Н-нет… – ответил цзюйжэнь. – Нет! Я ее в первый раз слышу!
– И вы, как историк и культуролог, не имеете представления, что это такое? – спросил Богдан. – Ведь это явно какая-то цитата. Причем, знаете, что-то смутно знакомое. Пес на пороге…
– Никаких ассоциаций, – решительно сказал ибн Зозуля.
– Ты плохой мусульманин, – вдруг подал голос бек. Ибн Зозуля, как ужаленный, обернулся к нему. – Ты не знаешь Коран. Да.
Пауза длилась, наверное, с полминуты.
– Коран? – медленно повторил Абдулла и бросил на ибн Зозулю короткий и равнодушный, ничего не говорящий взгляд. У цзюйжэня отвалилась челюсть.
– Сура «Пещера», – сказал бек.
– Пещера? – каким-то странным голосом переспросил Абдулла.
– Единочаятель Нечипорук, – проговорил Богдан. – Я, разумеется, не собираюсь вмешиваться в ведение следствия, и даже если меня уполномочат это сделать, никоим образом не стану посягать на ваши прерогативы… но. Но. Я хотел бы посетить немедленно место происшествия. Вы не смогли бы проводить нас с беком? Это ведь не так далеко.
– Чуть более тридцати ли, – медленно сказал Абдулла. – Однако… простите, преждерожденный единочаятель Оуянцев-Сю… зачем это вам?
Богдан помолчал, собираясь с мыслями.
– Я должен найти то место, где одиноко страдала моя жена, и взять с собою горсть земли, обагренной ее кровью, – твердо проговорил он.
– Молодец! – одобрительно каркнул Кормибарсов.
Абдулла вздохнул.
– Конечно, мы сейчас же отправимся туда.
Скорбное шествие двинулось обратно – по коридору к лестнице, потом по лестнице вниз. Служитель на проходной вскочил, оправляя халат. На него никто даже не взглянул.
Вечерело, и дневная жара начала спадать. Прокаленный южным солнцем камень стен больницы дышал жаром, как доменная печь – но из больничного сада уже веяло прохладой. Шумели фонтаны.
Мужчины вышли за врата.
– Мне, наверное, незачем ехать… – дрожащим голосом произнес ибн Зозуля.
– Думаю, вам лучше поехать, – возразил Абдулла.
– Свою повозку я оставлю здесь, – сказал Богдан.
– Да, разумеется. Вчетвером мы поместимся в моем «мерседесе», он достаточно удобен. Почтенный бек, вероятно, сядет на заднее сиденье? – Абдулла впервые с того момента, как бек сказал: «Пещера», глянул ему в лицо. Их глаза встретились.
– Да, – обронил бек.
– Почтенный бек хорошо помнит слова Пророка, – с неподдельным уважением произнес Абдулла.
– Я чту Аллаха, – сказал бек, – и стараюсь каждый свой шаг соразмерять с тем, что он заповедал правоверным.
– Например? – спросил Абдулла.
То был странный диалог. Словно двое этих сильных, незаурядных мужчин беседовали о чем-то своем, непонятном для окружающих. А потому могли говорить совершенно открыто, будто кругом не было ни души.
– Например? – бек холодно улыбнулся. – Ну, например, сура «Добыча», аят шестидесятый… – он помедлил, а потом отчеканил, по-прежнему глядя Абдулле прямо в глаза: – Если опасаешься вероломства со стороны какого народа, то ему отплачивай равным; истинно, Аллах не любит вероломных.
В горле Абдуллы что-то булькнуло. Он быстро отвел глаза и взялся за ручку дверцы своей повозки.
И в этот момент из-за угла ограды больничного сада, окаймленной ровными рядами высоких кустов самшита, послышалось равномерное, неторопливое постукивание трости, шаркающие шаги и заунывное пение. Еще мгновение – и показался согбенный, престарелый бродячий даос с ритуальным мечом за спиною, что-то невнятно гудящий себе под нос.
Что-то?
Может, для всех остальных это и было «чем-то» – но, едва Богдан разобрал слова и мелодию песни, сердце его провалилось.
«Лодина есть Лодина, – тянул даос на одной ноте, – лапыти, эрготоу… Так сыкыроила матуска – и не пересыть…»
Эту песню они с Багом пели в харчевне Ябан-аги после завершения дела жадного варвара Цорэса!
Решать нужно было сразу. Минфа шагнул вперед, и, прежде чем даос миновал их, склонился перед ним в почтительном поклоне.
– Наставник, – сказал Богдан. – Я нуждаюсь в вашем совете.
Согбенный старец невозмутимо сделал еще один шаг, будто слова Богдана не сразу дошли до его сознания, пребывающего где-то неподалеку от вечности. Потом остановился, медленно повернул голову, перекатил на него взгляд ясных глаз из-под очков с перевязанной дужкой и спросил неторопливо:
– Что за совет тебе нужен, уважаемый?
Богдан впился взглядом в лицо даоса; но, как он ни силился, друга узнать не мог. Он или не он? Баг – или не Баг?
Некогда думать.
– Еч Абдулла, – Богдан обернулся к начальнику зиндана унутренных справ, – вы не будете возражать, если мы возьмем с собой почтенного старца?
– В данной ситуации я ни в чем не могу отказать вам, еч Богдан, у вас сегодня настолько тяжелый день… Но, клянусь туфлей Пророка, я не понимаю, зачем он вам понадобился.
– Между тем все просто, – сказал Богдан, едва в силах скрыть грозящее прорваться в голосе торжество. – Пусть почтенный старец осмотрит и ощупает разбитую повозку профессора Кова-Леви, погадает рядом… Вы же не успели ее отбуксировать в город? Может быть, с помощью своих проверенных тысячелетиями способов старец поможет нам понять, куда направился профессор, как далеко он ушел и где его искать.
– Вы же православный, драг еч! – недоуменно сказал Абдулла. Богдан чуть обиженно пожал плечами.
– Ну и что? Ваша вера ведь не мешает вам слушать прогнозы погоды, драг еч Абдулла?
На это возразить было нечего.
Окрестности Асланiва,
9 день восьмого месяца, средница,
ранний вечер
Теперь их стало пятеро.
В повозке пришлось потесниться.
Абдулла сел за руль, рядом с ним устроился совсем приунывший ибн Зозуля. Он затравленно, даже как-то виновато озирался и все пытался поймать взгляд Абдуллы – но тот подчеркнуто не замечал этого и не обращал на цзюйжэня ни малейшего внимания.
На заднее сиденье втиснулись бек, даос и Богдан. Салон европейской повозки был вполне просторным, не меньше чем у «тахмасиба», но потолок располагался ниже. «Хорошо, – подумал минфа, – что я здесь без шапки-гуань, с непокрытой головой…»
Все молчали.
Повозка долго юлила среди канав и куч, потом выехала за городскую черту и прибавила ходу. Вел Абдулла великолепно. Его широкая спина была неподвижна, и лишь руки, свободно лежащие на баранке, двигались едва-едва. Он напомнил Богдану Бага. «Какой достойный человек! – в который раз думал Богдан. – Неужели он – человеконарушитель?»
Они по-прежнему молчали. Все.
Потом чуть слышно задудел себе под нос старец.
У Дальлеса злой плут сталшыныка.
Мая жызинь тун-тун машыныка,
Мая коны ходи мыного соныца,
Нету ляна и нету челывоныца,
Нету фанза, нету девиса,
Нету детишыка и огненый водиса…
Богдан покосился на даоса. Тот сидел с отсутствующим видом, прикрыв глаза, лишь чуть заметно шевелились губы. «Вот это маскировка!» – подумал Богдан. Не будь так тяжело на душе, он бы испытывал неподдельный восторг.
Кроме даоса, все молчали.
Горы приближались.
«Красиво… – глядя в окно, думал Богдан. – Святый Боже, как здесь красиво! Какой прекрасный край! Как это сообразно – его любить! Погулять бы с Жанной по этим холмам, по этим душистым предгорьям, когда все кончится…»
Мелькнул слева дорожный указатель – знак поворота и надпись: «Раскоп 178». И строкой ниже: «100 шагов». Через мгновение за стремительно льющейся вереницей придорожных кипарисов замелькали кучи вынутой земли и траншеи сложной конфигурации.
– Раскоп? – спросил бек, ни к кому не обращаясь.
– Раскоп, – после паузы подтвердил ибн Зозуля.
– Древнеискательский?
– Древнеискательский. Здесь мы рассчитывали обнаружить захоронение…
– Обнаружили? – спокойно спросил бек.
Ибн Зозуля, помедлив, виновато сказал:
– Нет…
Бек вздохнул и, по-прежнему ни к кому не обращаясь, неторопливо поведал:
– Лет с полста назад мой дедушка вразумлял талибских фанатиков в Кашмире. Мы с братьями подносили его расчету снарядные ящики. Да. – Он чуть помедлил. – Именно так выглядели тогда полностью отрытые позиции противутанковых пушек.
Повисла тишина. Даже даос умолк. Лишь рвущийся воздух пел на ветровом стекле.
– Хвала Аллаху, – наконец проговорил Абдулла, и голос его был совершенно спокоен, – никогда не видел. Ничего не могу сказать.
– Это раскоп… – проблеял ибн Зозуля.
Горы приближались.
Баг и Богдан
Тридцать две ли от Асланiва,
9 день восьмого месяца, средница,
часом позже
Сильно покореженная повозка застряла между двумя кипарисами на краю небольшой лужайки, в каких-то двух-трех шагах от обрыва, скрытого растущими по краю кустами жасмина. От дороги до места последнего пристанища «рено» – Глюксман Кова-Леви и в Асланiве остался верен продукции своей родины – проходили вполне различимые следы неконтролируемого водителем движения: ободранные стволы деревьев, смятые, вырванные с корнем кустарники, вспоротый шинами мох. Собственно, не загреметь на всем ходу с обрыва и не найти верной смерти на каменных глыбах ста шагами ниже пассажирам повозки, судя по всему, помешал удивительный случай в лице тех самых кипарисов – молодых и совсем еще невысоких.
Абдулла Нечипорук, задумчиво глядя на деревья, изрек что-то про невероятное везение, мол, шаг влево или шаг вправо – и мы бы вряд ли нашли что-нибудь кроме обгорелого остова повозки да обезображенных тел. Зозуля тоже что-то горестно мямлил про недопустимость подобного риска – управлять повозкой в нетрезвом состоянии; что ведь он не пускал, он отговаривал, он предлагал шофера дать, а вот поди ж ты – как вышло…
Богдан ходил вокруг повозки, заложив руки за спину и нервно сжимая и разжимая пальцы. Он вдруг очень отчетливо представил себе, как – не случись на пути вот этих кипарисов – повозка летит в пропасть, и Жанна, его Жанна в смертельном ужасе кричит, понимая, что ей из повозки не выбраться, что холодные равнодушные камни все ближе и ближе с каждым мгновением… «Что было бы, если бы так и случилось?! – спрашивал себя в отчаянье Богдан, остановившись на краю обрыва. – Слава Тебе, Боже, за все вовеки! Не попустил…» Богдан истово перекрестился.
Абдулла провел его к месту, где нашли Жанну, и Богдан благоговейно собрал горсть влажной земли, завернул в тряпицу и уложил в карман порток – с тем, чтобы в готеле переложить в какой-либо более подходящий сосуд. Он всерьез был намерен хранить эту горсть по гроб жизни. В глазах Богдана закипали слезы. Веселая, милая, взбалмошная умница Жанна стояла перед его мысленным взором.
Абдулла сочувственно наблюдал за манипуляциями минфа.
Бек Кормибарсов, вместе со всеми спустившись от дороги по следам повозки, скрестил руки под буркой на груди и застыл в величественной позе – подобный горному орлу, величаво озирающему свои владения. Лишь голова его неспешно поворачивалась – Ширмамед, глубоко вдыхая свежий горный воздух, внимательно осматривал живописные окрестности, и ни одна подозрительная песчинка не ускользала от пронзительного взгляда его живых глаз, прячущихся под косматыми бровями.
Баг тоже не развивал пока бурной даосской деятельности: просто немного походил по лужайке юевым шагом и определил расположение сторон света. Он, честно сказать, все еще переживал, что совсем недавно совершил существенную ошибку. Тот, кто из-за кадки с пальмой показался Багу Мутанаилом ибн Зозулей, в действительности оказался Абдуллой Нечипоруком, Черным Абдуллой, по выражению Олеженя Фочикяна. А Зозулей оказался как раз тот, кто говорил голосом беспомощным и робким.
«Значит, вот как все обстоит на самом деле, – все еще несколько ошарашенно размышлял Баг, старательно кривя ноги, будто паралитик, усилием воли поднявшийся по страшной нужде из инвалидного кресла. – Получается, это Абдулла распекал Зозулю, а Зозуля униженно шмыгал носом, а потом вовсе рыдать ударился… И Абдулла уж определенно в курсе смертоубийства Хикмета. Амитофо! Спросите меня прямо, и я отвечу: да, это Абдулла приказал Хикмета убить и на того, кто случайно подвернулся рядом, смертоубийство повесить! Абдулла Ничипорук – вот кто главный местный скорпион!»
– Наставник! – рядом с Багом оказался бледный Богдан. Абдулла тоже приблизился. На заднем плане маячил, комкая надушенный носовой платок, Зозуля, а еще дальше скалой возвышался недвижный бек. – Уважаемый наставник… – повторил Богдан со значением. – Вот тут и произошло несчастье. Пропали люди, двое. Французский профессор и его помощница. Женщина… потом нашлась, она сейчас в больнице, а мужчина пока не обнаружен. Не могли бы вы как-то помочь в поисках?
– Сделаю все, что в моих силах, уважаемый, – улыбнулся даос-Баг Богдану и еле заметно подмигнул левым глазом. – Фэншуй тут скверный. Просто-таки поганый фэншуй… Сейчас осмотрю повозку, может, она мне что-то скажет… – Баг двинулся к самому месту аварии. Богдан, Абдулла и Зозуля последовали за ним.
«Теперь многое становится понятным, – напряженно размышлял Баг, медленно ковыляя к останкам „рено“. – Целая банда: Абдулла за главного, повязал Зозулю сначала научными перспективами, а потом и деньгами. Пользуясь служебным положением, казнокрадствует и контролирует незалежных дервишей, вдохновляя их каким-то Горним Старцем, делает из молодежи нукеров непонятно для чего, хотя – что ж непонятного? На случай стычки, когда клад найдут… Видно, много охотников. Или…
Стоп, стоп! Вот он про уникальность асланiвськой культуры говорил, про сочувствие Европы, про то, что она фитиль Ордуси рада будет вставить. И точно, рада, это и дикобразу ясно. Причем ведь даже не по злобе или ненависти какой! Просто инстинктивно, по привычке. Потому что очень уж Ордусь по сравнению с ними большая… А бек насчет противутанковых-то пушек, судя по реакции Абдуллы, в точку попал! Абдулла сам Зозуле говорил тогда: у нас есть и другие виды на ваши ямы и канавы. Но о подобном я и помыслить не мог! А теперь – ясен пень… Одной стрелой двух тигров поразить хотят – и клад ищут, и укрепления роют… А народ и знать не знает, ведать не ведает, чего ради проливает пот и мозолит руки: культура, культура! Древние свидетельства нашей уникальности!
Не отделиться ли Абдулла задумал, а? Разве мы, мол, древнейший и культурнейший народ на свете, можем быть всего-то каким-то уездом? И клад Дракусселев – сразу казна новому государству. Провозгласит начальник зиндана независимый Асланiв, а заморские черти рады-радешеньки – ну как же, люди к нам рвутся, из тоталитарного-то режима! Надо поддержать, надо. И слово-то какое поганое придумали, несообразное совсем – тота… лита… Шита-крыта. Три корыта. Три Яньло… Да что там три – тридцать три! В глотку, в уши, в ноздри, да вообще повсеместно!
А профессор с Жанной им под руку подвернулись. Что-то должно было очень серьезное произойти, чтобы здешние аспиды, вместо того, чтобы на цырлах бегать перед варварами, на них руку подняли. Что-то очень существенное. Одно из двух: либо профессор случайно оказался осведомлен об их планах и не поддержал их, либо узнал что-то важное по поводу клада… может, чего эти пиявицы поганые, смердящие кровососы на теле народном, сами не знают еще. Что стоило ибн Зозуле подсыпать профессору какую-нибудь гадость в питье? Снотворное, например… Но тогда куда же они его труп дели? И зачем было прятать? Вот повозка разбитая, вот Жанна травмированная, вот профессор без головы… Чего проще? Странно…»
Баг сунулся в салон повозки, сделал сложные пассы руками и стал водить ладонью над сидениями. Внезапно пришедшая в голову мысль о возможном отделении Асланiвського уезда от Ордуси не вызвала у него большого раздражения: обидно и глупо, конечно, было бы делить неделимое и рвать на части живое, но ведь любой народ вправе жить так, как ему хочется. И кто мы такие, чтобы этому мешать?