Страница:
Золотой Дракон пристально посмотрел на Трейси. На лице его появилось странное выражение, он как будто слегка побледнел.
– Знаете ли вы, что такое кан-хсианг, мистер Ричтер? – спросил он.
Трейси отрицательно покачал головой:
– Нет.
– Это способность – и мы ею обладаем, смею заметить, – читать судьбу человека по его лицу. Вы когда-нибудь слышали об этом?
– Нет.
– Ответьте мне, верите ли вы в это?
– Боюсь, моих знаний недостаточно, чтобы дать ответ.
Золотой Дракон кивнул:
– Вы мудрый человек, – он развел руки в стороны, свет играл на его длинных, не менее трех дюймов, наманикюренных ногтях. – И, тем не менее, мы вынуждены попросить вас удалиться.
– Это крайне важно... – он осекся на полуслове, увидев повернутую к нему ладонь фен шуй.
– Пожалуйста. Слова бесполезны. Мы предчувствуем, что вы пришли не ради себя, а за информацией о другом человеке.
– Это так. Но...
– Мы не можем помочь вам.
– Но вы даже не знаете, о ком мне нужна информация.
– Этот человек наш клиент. Очень могущественный клиент, – Золотой Дракон сменил позу. – Как вы предполагаете, что произойдет с нами, если мы будем столь неэтичны и предоставим вам хоть какую-то информацию о нашем клиенте? Мы лишимся хлеба насущного, ибо репутации нашей придет конец.
– Вызнаете, что это за человек.
– Не будем выносить никаких суждений, мистер Ричтер. Достаточно того, что мы можем предсказать судьбу, достаточно того, что мы постоянно поддерживаем связь с мириадами духов.
– Умоляю вас, – склонил голову Трейси, – ситуация чрезвычайная.
– Мы это видим, – кивнул Золотой Дракон. – И все понимаем.
– Составьте хотя бы мой гороскоп, – Трейси был в отчаянии. – Можете ничего не говорить мне, если увидите, что он пересекается с судьбой этого человека.
Фен шуй молча разглядывал Трейси. Тишина опустевшей фабрики оглушала. Наконец он взглянул в свои записи и на двадцать минут погрузился в работу. Вскоре он отложил ручку и тяжело вздохнул. Он продолжал изучать вязь вышедших из-под его пера иероглифов и причудливых линий. Затем сверился с книгой гороскопов и это, видимо, полностью подтвердило его выводы.
Когда он снова посмотрел на Трейси, в лице его произошла какая-то перемена:
– Мы расскажем то, что вы хотите знать.
Трейси остолбенел.
– Но почему? Что произошло?
Золотой Дракон задумчиво барабанил кончиками ногтей по бумагам, отчего получался звук, походивший на стрекот цикады.
Трейси глубоко вздохнул:
– Где сейчас Мицо?
Золотой Дракон подслеповато прищурил глаза и облизнул губы:
– Мы предвидели этот вопрос, – прошептал он. Зрачки его расширились, голос окреп. – Он в Лоонгшан.
– Гора дракона? Где это?
– Так называется жилище его любовницы.
– Нефритовая Принцесса мертва. Золотой Дракон даже не моргнул глазом.
– Да, нам известно это. Но Нефритовая Принцесса не была его любовницей. Она жила в доме Мицо.
– У него их по меньшей мере два.
– Может, и больше. Это имеет значение?
– Видимо, нет. Просто любопытный факт.
– Лоонгшан – это особняк на пике Виктории, – Золотой Дракон быстро написал что-то на листе бумаги и толкнул его по полированной поверхности стола к Трейси. – Вот адрес.
– Думаю, вы догадаетесь, чем все может кончиться, – заметил Трейси.
Фен шуй закрыл глаза.
– Наркотики пробуждают силы зла. Мы предупреждали об этом Мицо, но он лишь рассмеялся нам в лицо, – старик открыл глаза, и внезапно в них сверкнуло что-то, что показалось Трейси намеком на личную неприязнь, может даже ненависть. – Он не верит в фен шуй, он даже не китаец. Он приходил к нам только для того, чтобы ублажить Нефритовую Принцессу, ему хотелось сделать ей приятное.
Трейси не думал, что По-Свежий Ветер дал ему ложную информацию, но, как и все в Гонконге, любая, даже самая правдоподобная информация нуждалась в дополнительном подтверждении.
– Она умерла плохой смертью, – Трейси понимал, что должен сказать об этом, – если вы знали ее, приношу свои соболезнования.
– Сегодня ночью мы вознесем молитву ее духу.
Пора было уходить. Трейси встал, но оставался еще один вопрос.
– Золотой Дракон, – тихо сказал он, – пожалуйста, скажите, что такое вы увидели в моем гороскопе, что заставило вас изменить свое решение?
Фен шуй поднял глаза на Трейси, взгляд его был полон печали:
– Смерть, мистер Ричтер. Мы увидели там смерть.
Телевизионные камеры установлены перед алтарем, репортеры поднесли микрофоны на уровень груди и начали произносить фразы, стараясь поворачиваться таким образом, чтобы операторы ни на миг не выпустили их лица из фокуса.
Год президентских выборов, сезон политических анализов, время правдивых телерепортажей и сенсационных интервью с основными кандидатами. Одного этого достаточно, чтобы телевизионщики могли гордиться своей профессией.
Пятая авеню постепенно заполнялась толпами, они тянулись сюда с юга, из Сэкса, и из северного Ди Камерино. Группы людей прорезали четкие ряды полицейских в голубой форме, солнце играло на отполированных до зеркального блеска рукоятках их дубинок, и не добившись своего, тонуло в черных корпусах притороченных к поясу раций – время от времени кто-нибудь из стражей порядка поднимал микрофон и почти беззвучно шевелил губами.
Несколько полицейских гарцевали на фыркающих лошадях. Лошади презирали седла и наездников, полицейские снисходительно рассматривали толпу сверху, о своем отношении к людям внизу они не думали.
Вот и пришло время: на авеню появилась кавалькада из трех черных лимузинов, они медленно плыли на юг, пока не уперлись в белый фронтон собора. И только сейчас обнаружили себя полицейские в штатском, все это время безучастно бороздившие толпу: глаза их сделались жесткими, взгляд – настороженным. Они развернули свои широкие плечи и бесцеремонно раздвигали людей, уверенные в себе и в своем превосходстве над толпой.
Агенты в штатском были связаны друг с другом сложной системой электронной связи, которая позволяла им перемещаться в заданном направлении, образуя единый управляемый поток, течение которого было понятно лишь тому, кто организовал его и управлял его скоростью и течением. Все они были единым организмом – они одинаково мыслили, одинаково реагировали на изменение ситуации, говорили в свои рации одни и те же слова. И потому их было очень легко нейтрализовать.
Так думал худощавый молодой человек, стоявший в позе кающегося грешника у открытого окна на десятом этаже здания с западной стороны Пятой авеню, выходившего прямо на собор. Его острый взгляд не пропустил ни одного из них: один, два, три... шестнадцать – все расположились в радиусе примерно полутора кварталов. Он понимал, что есть и другие, не попадающие в поле зрения: на западной стороне улицы, то есть прямо под ним, внутри собора, вдоль Медисон-авеню. Но они его не интересовали, приближаться к ним он не планировал. В данный момент он через двенадцатикратный полевой цейсовский бинокль наблюдал за «своими» шестнадцатью.
Он видел как они перемещаются, совершают круги по улице, он изучал траекторию их движения, привыкал к ней, сживался со схемой, разработанной в полицейском управлении. Он вспомнил шестистраничную инструкцию по обеспечению безопасности высших должностных лиц Америки, которую ему подбросили прямо в почтовый ящик вместе с детально разработанным заданием. Оба документа были на арабском, весьма удачно. Молодой человек с трудом мог изъясняться на английском, правда, кое-как читал, неплохо владел французским и, конечно же, в совершенстве знал русский. Но инструкции на арабском были воистину посланием с небес, это исключало непонимание или разночтения. Комнату, в которой он сейчас находился, для него сняли те же люди, что и прислали документы. В конверте были ключи от квартиры, но сейчас он уже от них избавился.
Русские редко приходят на помощь. Но сейчас, когда он понимал, что именно они руководят операцией, ему была приятна сама мысль, что наконец-то они прониклись сочувствием к их исламскому революционному движению. Русские помогают оружием, умело манипулируют общественным мнением – все это очень хорошо, думал он, но куда важнее равенство: русские наконец-то признали своих исламских братьев, а это самое главное! Равенство рождается только в совместной борьбе, в ее победах и горьких поражениях.
Под окнами стало шумно. Из лимузинов вышло шестеро мужчин, все в элегантных черных костюмах. Они улыбались. Молодой человек мгновенно узнал одного из них, – фотография, которую он также получил в том конверте, была очень качественной.
Положив бинокль на подоконник, молодой человек нагнулся и взял поцарапанную кожаную сумку. Приподняв ее за ручки, он бросил взгляд на часы. Три минуты первого. Смерть по графику. Он усмехнулся мелькнувшей у него в сознании английской фразе, которая как нельзя более точно соответствовала моменту.
Он достал из сумки кусок замши, за которой последовали покрытые смазкой металлические детали; он тщательно соединял их друг с другом. Время от времени он протирал руки замшей. Он не торопился – по инструкции, времени у него было предостаточно. Речь Готтшалка на ступенях займет не меньше двадцати минут, после чего он должен войти в собор, где состоится специальная месса в память покойного губернатора штата.
Молодой человек совершенно не волновался. Сколько же раз его поднимали на рассвете, когда первые лучи солнца только окрашивали темный горизонт южного Ливана, надевали на глаза повязку и требовали за три минуты разобрать и собрать советский автомат АК-47? Невозможно сосчитать. Но он вспоминал эти тренировки как нечто само собой разумеющееся и ни разу не жаловался, это не могло даже придти ему в голову. Он выбрал свой путь в жизни, справедливость была у него в крови и руководила всеми поступками.
Молодой человек приладил последнюю деталь, и АК-47 был готов к бою. Он снова полез в сумку и достал обойму. В этот момент снаружи послышались звуки настраиваемого микрофона, и спустя несколько секунд Атертон Готтшалк, кандидат в президенты Соединенных Штатов Америки, начал свою речь.
Молодой человек был горд, что среди множества для этой операции выбрали именно его. Сердце его было преисполнено какой-то злой радости: сейчас он держал в руках будущее исламского фундаментализма.
Усмехнувшись, он вдавил приклад АК-47 в плечо. Прищурил левый глаз – теперь он видел мир только через правый. Сквозь оптический прицел он рассматривал толпу, лениво переводя перекрестие с одного агента на другого, пока мысленно не уничтожил их всех. Улыбка его стала еще шире, ствол автомата описал широкую дугу и замер, нацелившись точно в голову Атертона Готтшалка.
Молодой человек с трудом поборол желание нажать курок прямо сейчас: в конце концов, он – профессионал, у него есть конкретный приказ и конкретные инструкции. Ровно в двенадцать пятнадцать, выстрелом в сердце.
Очень правильное решение, подумал он. На таком расстоянии голова – не самая удачная мишень. В случае малейшего изменения траектории пуля может просто срикошетить от толстой лобной кости. Выстрел в голову не всегда бывает смертельным. Вот сердце, это совсем другое дело, в случае точного попадания смерть гарантирована.
Молодой человек снова посмотрел на часы. Оставалось тридцать пять секунд. Он прижался щекой к холодному цевью АК-47 и начал мысленный отсчет, как его учили: Миссисипи-раз, Миссисипи-два, Миссисипи-три...[20] Перекрестие прицела чуть сместилось вниз и замерло на широкой груди Атертона Готтшалка. Палец на курке напрягся и начал сжиматься.
Откинувшись на спинку стула, Макоумер пристально рассматривал сына. Черт возьми, сколько же лет я не видел его в костюме, при галстуке, прилично подстриженным! Макоумер усмехнулся: красивый парень, ничего не скажешь, костюм от «Пола Стюарта» ему очень идет.
Официант принес минеральную воду и, поклонившись, положил на край стола меню и карту вин.
– Шимада с восторгом отзывается о тебе, – Макоумер лениво перелистывал меню, – говорят, ты сумел решить проблему с дополнительными элементами к главной ЭВМ. Мы безрезультатно бились над этим больше месяца. Ты пришел в фирму как нельзя вовремя.
Эллиот церемонно склонил голову:
– Наверное, мне следовало бы поблагодарить его за столь лестный отзыв, но, боюсь, Шимада торопится с выводами. У нас по-прежнему множество вариантов интеграции новых блок-схем, но надо выбрать самый лучший. А какой именно – этого пока никто не знает.
– А как тебе понравилась система лазерной обработки оперативной информации?
– Потрясающая штука, – оживился Эллиот, – скорость срабатывания системы, задействование лазера от обратной связи – это, я тебе скажу, нечто! Одно слово, сказка! Черт, как бы мне хотелось посмотреть «Вампир» в работе!
– Значит я организую тебе командировку на «Голодную лошадь», – кивнул Макоумер. – Но не раньше чем через пару недель. То, чем ты сейчас занимаешься, слишком важно, чтобы я мог позволить отрывать тебя от основной работы.
– А мне здесь нравится, – Эллиот оглядывал ресторан. Рядом с отцом, словно из-под земли, вырос официант. Эллиот протянул Макоумеру карту вин. – Закажем что-нибудь?
– Почему бы тебе не выбрать самому? – Макоумер сосредоточенно изучал меню.
С внутренним трепетом, словно в руки к нему попал Святой Грааль, Эллиот раскрыл тяжелый буклет в красном сафьяновом переплете.
– Я бы остановился на красном вине, ты не против?
– Неплохой выбор.
Эллиот снова поглядел меню вин:
– Полагаю, «Сент-Эмильон», – он провел пальцем по строке, – вот этот, тысяча девятьсот шестьдесят шестого года.
Официант, успевший бесшумно скользнуть за спину Эллиота, чуть поклонился и одобрительно кивнул:
– Oui, Monsieur, – и забрав карту, отправился выполнять заказ.
Макоумер наконец выбрал блюда и отложил меню: он хотел, чтобы сын первым начал разговор, хоть раз взял бы на себя инициативу в их отношениях.
Эллиот задумчиво крутил серебряную вилку и наконец поднял взгляд на отца:
– Полагаю, ты обратил внимание на круги у меня под глазами.
– Если честно, то нет, – солгал Макоумер. – Я как раз думал, как неплохо ты выглядишь.
– Ты имеешь в виду мой новый костюм? – В голосе Эллиота появились нотки нервозности.
– Вовсе нет, – мягко ответил Макоумер. – Я имею в виду, что ты сейчас сидишь здесь, в «Лютеции», со мной.
Эллиот замолчал. Он думал о том, что после стольких лет сопротивления отцу он все же поддался ему, и это оказалось не так уж и плохо. В действительности ему даже нравилось то, чем он сейчас занимался. А взять хотя бы этот ресторан! Приятная спокойная атмосфера, словно они в мгновение ока перенеслись в Европу – негромкие голоса, звон тонких хрустальных бокалов, увитые цветами стены, приглушенный свет, падающий сквозь жалюзи. Он чувствовал, как душа его постепенно оттаивает. Тяжесть в груди покидала его – а она всегда была частью его, Эллиота, существования, частью, и весьма существенной, его мировосприятия. И только при мысли о Кэтлин он чувствовал, как сжимается сердце. Правда, уже не так болезненно, как раньше.
– Дело в том, – медленно начал он, – что я по-прежнему очень плохо сплю.
К столику подошел официант, в руках его была бутылка вина. Он торжественно откупорил ее и осторожно разлил багровую жидкость в бокалы. Все трое замерли. Официант вопросительно взглянул на своих клиентов:
– Вы не хотите пригубить? Вы изменяете своим правилам, мсье.
– Это твой выбор, Эллиот, – улыбнулся Макоумер. – Ко мне он не имеет никакого отношения. Тебе решать, будем мы пить это вино или закажем другое. Либо ты говоришь да, либо нет.
Эллиот непроизвольно напрягся. Либо ты говоришь да, либо нет. Все правильно. Именно этого я и хочу, убеждал он себя, подняв за тонкую ножку-стебелек бокал и пригубив темно-красное вино. Сухое, терпкое, но каков букет!
– Потрясающе! – воскликнул он, и Макоумер засмеялся. Искренняя реакция сына обрадовала его.
– Отлично, отлично.
Официант заполнил бокалы и принял заказ. Макоумер выбрал confitde caneton[21] – это было одно из его любимых блюд, потому что... потому что это было невероятно вкусно. Эллиот заказал телятину в перечном соусе. Начали они, однако, с белонских устриц.
– Я хочу сказать, – продолжал Эллиот, когда официант ушел, – что очень много передумал после нашей... дискуссии.
Выражение лица Макоумера не изменилось, он просто внимательно слушал сына и ждал, когда тот захочет услышать его мнение.
– В тот раз я был просто взбешен, я был готов плюнуть тебе в лицо. Но после, в общем, не знаю, что произошло... Может, мы до конца выяснили отношения, короче, не знаю, – он снова принялся вертеть в руках вилку. – Я наговорил много лишнего. Я знаю, ты всегда желал мне добра, но у тебя были свои представления о том, каким должно быть это добро. Я не могу обвинить тебя в излишней патетике. Это не так.
– Спасибо, – Макоумер совершенно искренне благодарил сына.
А теперь самое трудное, подумал Эллиот:
– Относительно Кэтлин...
Он так надолго замолчал, что Макоумер был вынужден вмешаться:
– Так что насчет нее?
– Конечно же, ты был прав. Я как бы проиграл еще раз все то время, что мы были вместе. Я... В общем, сейчас я понимаю, что она замышляла. Дело вовсе не во мне. Но я верил, понимаешь? Я хотел верить.
– И она это поняла, Эллиот. Я уже говорил тебе, это очень и очень опасная женщина. Если она сумела одурачить Готтшалка, это кое о чем говорит.
– Если тебе это доставит удовольствие, могу повторить твои слова: она была очень опасной женщиной.
Увидев улыбку отца, Эллиот не удержался и тоже заулыбался.
Официант принес устрицы, горячие поджаренные тосты и большую тарелку с аппетитным желтым маслом.
– Не знаю, как ты, – сказал Макоумер, выдавливая лимон на охлажденную, матово поблескивающую устрицу, – но я очень рад, что мы наконец-то оказались по одну сторону баррикады.
Эллиот молча взял миниатюрную вилку. Ему сейчас было очень сложно понять свои ощущения, их было так много и все они бурлили и рвались наружу – попытайся он сказать хоть слово, и эмоции просто захлестнут его. Кэтлин была в его жизни, это факт, и смерть ее оказалась страшным ударом, сумеет ли он от него оправиться и если сумеет, то когда – вопрос оставался открытым. Но она предала его, и от этого он до сих пор страдал. Прошлой ночью он внезапно проснулся, обливаясь холодным потом, – но думал он не о ее смерти, а о том, как близко она подвела его к мысли о возможности предать «Ангку». Он понял, что ненависть к отцу ослепляла его, он стал очень уязвим, достаточно было лишь незначительного давления на него, и он сделал бы все, что угодно. Чем, в конце концов, была его ненависть к отцу? Обыкновенным рудиментарным отростком, выползшим из детства, который взрослая жизнь не удосужилась отрубить. Всего лишь плод воображения, или детских фантазий. Отец самый обыкновенный человек – не чудовище, но и не Господь с безграничной силой и властью. Макоумер это Макоумер, а Эллиот это Эллиот, и никогда бы им не сойтись[22], если бы Эллиот сам так не решил.
И это я так решил, подумал Эллиот. Да.
Он поднял голову и посмотрел на отца:
– Я тоже очень рад.
– Вот и отлично, – Макоумер поднял свой бокал. Эллиот последовал его примеру.
– Salud![23] – мелодично пропели сдвинутые бокалы.
– Salud у pesetas![24]
Макоумер бросил взгляд на часы.
– Извини, я на минуту, – он отодвинул стул и вышел из-за стола.
– Непростительные провалы спецслужб в Каире и Германии, ставшие причиной давления на наши вооруженные силы и дипломатические ведомства со стороны апологетов международного терроризма – вот всего лишь два примера, которые характеризуют все более возрастающую нестабильность международной обстановки!
Он говорил уверенно, выделяя голосом ключевые фразы: он убеждал аудиторию, не впадая при этом в истерию, которую можно было бы счесть признаком фанатизма.
– Сегодня уже совершенно ясно, что мы, американский народ, остались один на один с теми нациями и народами, в основе политики которых было, есть и будет убийство.
Толпа разразилась аплодисментами. Все это очень хорошо, даже прекрасно, думал Готтшалк, разглядывая сияющие лица с выражением раздающего благословения архиепископа, но когда же, черт побери, начнется настоящее шоу?
– Совсем недостаточно перевести наши боевые части на новые базы в Западной Германии, поближе к восточным границам. Недостаточно и поставить блок вербовке наших сограждан, которые за деньги сражаются против наших же солдат в Ливии, Чаде и Сирии. Недостаточно найти и уничтожить советские подразделения, которые действуют на территории Камбоджи и Лаоса, – они обрабатывают джунгли и посевные площади микотоксинами, обрекая тем самым местное население на медленную, мучительную смерть. Недостаточно заменить установленные в наших шахтах старые ракеты на современные MX, объединенные в общую систему СОИ, чтобы они могли успешно отразить удар советских СС-20. Все эти меры, естественно, являются частью обширнейшей программы по укреплению международного авторитета Америки. Но ни одно из этих мероприятий нельзя рассматривать как первый шаг, первый этап в достижении поставленной задачи. Нам необходима программа информирования населения о характере и силах международного терроризма. Мы должны быть готовы к...
Острая боль пронзила левую сторону груди, голос его сорвался на фальцет:
– К...
Он прижал ладонь к груди. Пальцы сразу же стали липкие, между ними струилось что-то теплое. Уши словно заложило ватой, откуда-то издали он слышал пронзительные крики.
Яркий солнечный день разваливался на какие-то отдельные фрагменты: стена собора, облако, почему-то чернеющее прямо на глазах, люди – бегущие люди с открытыми в безмолвном крике ртами. Готтшалк начал оседать, но сильные руки подхватили его, сердце болело так, словно в него вонзили раскаленную вязальную спицу. Воздух превратился в желе, Готтшалк задыхался, легким не хватало кислорода. Он не мог понять, что произошло, пока не услышал, как кто-то совсем рядом отчетливо выкрикнул:
– Выстрел! Это был выстрел! Стреляли в кандидата в президенты!
Аттертон Готтшалк удивился: а ведь это же я!
Этим дерьмовым делом Марти занимался уже больше двух месяцев, и оно действовало ему на нервы, как, впрочем, и любая кропотливая работа. Борак любил мгновенные результаты, за которыми следовала столь же незамедлительная благодарность начальства. А за слежку наград еще никто не получал.
Он заступил на дежурство в 1.14. Это означало, что если группа слежения выйдет на связь, ему потребуется обеспечить им подкрепление. Неблагодарная работа, и Борак имел все основания ненавидеть ее.
Поэтому, когда зазвонил телефон, он не удивился и совсем невежливо рявкнул в трубку:
– Ну что еще?
Палец его по-прежнему исследовал богатые недра носа.
– Это полиция?
– Ты очень догадлив, приятель.
– Я хочу сообщить о стрельбе в городе.
– Да? – Информация не произвела на Борака никакого впечатления. – Мальчишка стрельнул в собаку из «поджига»?
– Знаете ли вы, что такое кан-хсианг, мистер Ричтер? – спросил он.
Трейси отрицательно покачал головой:
– Нет.
– Это способность – и мы ею обладаем, смею заметить, – читать судьбу человека по его лицу. Вы когда-нибудь слышали об этом?
– Нет.
– Ответьте мне, верите ли вы в это?
– Боюсь, моих знаний недостаточно, чтобы дать ответ.
Золотой Дракон кивнул:
– Вы мудрый человек, – он развел руки в стороны, свет играл на его длинных, не менее трех дюймов, наманикюренных ногтях. – И, тем не менее, мы вынуждены попросить вас удалиться.
– Это крайне важно... – он осекся на полуслове, увидев повернутую к нему ладонь фен шуй.
– Пожалуйста. Слова бесполезны. Мы предчувствуем, что вы пришли не ради себя, а за информацией о другом человеке.
– Это так. Но...
– Мы не можем помочь вам.
– Но вы даже не знаете, о ком мне нужна информация.
– Этот человек наш клиент. Очень могущественный клиент, – Золотой Дракон сменил позу. – Как вы предполагаете, что произойдет с нами, если мы будем столь неэтичны и предоставим вам хоть какую-то информацию о нашем клиенте? Мы лишимся хлеба насущного, ибо репутации нашей придет конец.
– Вызнаете, что это за человек.
– Не будем выносить никаких суждений, мистер Ричтер. Достаточно того, что мы можем предсказать судьбу, достаточно того, что мы постоянно поддерживаем связь с мириадами духов.
– Умоляю вас, – склонил голову Трейси, – ситуация чрезвычайная.
– Мы это видим, – кивнул Золотой Дракон. – И все понимаем.
– Составьте хотя бы мой гороскоп, – Трейси был в отчаянии. – Можете ничего не говорить мне, если увидите, что он пересекается с судьбой этого человека.
Фен шуй молча разглядывал Трейси. Тишина опустевшей фабрики оглушала. Наконец он взглянул в свои записи и на двадцать минут погрузился в работу. Вскоре он отложил ручку и тяжело вздохнул. Он продолжал изучать вязь вышедших из-под его пера иероглифов и причудливых линий. Затем сверился с книгой гороскопов и это, видимо, полностью подтвердило его выводы.
Когда он снова посмотрел на Трейси, в лице его произошла какая-то перемена:
– Мы расскажем то, что вы хотите знать.
Трейси остолбенел.
– Но почему? Что произошло?
Золотой Дракон задумчиво барабанил кончиками ногтей по бумагам, отчего получался звук, походивший на стрекот цикады.
Трейси глубоко вздохнул:
– Где сейчас Мицо?
Золотой Дракон подслеповато прищурил глаза и облизнул губы:
– Мы предвидели этот вопрос, – прошептал он. Зрачки его расширились, голос окреп. – Он в Лоонгшан.
– Гора дракона? Где это?
– Так называется жилище его любовницы.
– Нефритовая Принцесса мертва. Золотой Дракон даже не моргнул глазом.
– Да, нам известно это. Но Нефритовая Принцесса не была его любовницей. Она жила в доме Мицо.
– У него их по меньшей мере два.
– Может, и больше. Это имеет значение?
– Видимо, нет. Просто любопытный факт.
– Лоонгшан – это особняк на пике Виктории, – Золотой Дракон быстро написал что-то на листе бумаги и толкнул его по полированной поверхности стола к Трейси. – Вот адрес.
– Думаю, вы догадаетесь, чем все может кончиться, – заметил Трейси.
Фен шуй закрыл глаза.
– Наркотики пробуждают силы зла. Мы предупреждали об этом Мицо, но он лишь рассмеялся нам в лицо, – старик открыл глаза, и внезапно в них сверкнуло что-то, что показалось Трейси намеком на личную неприязнь, может даже ненависть. – Он не верит в фен шуй, он даже не китаец. Он приходил к нам только для того, чтобы ублажить Нефритовую Принцессу, ему хотелось сделать ей приятное.
Трейси не думал, что По-Свежий Ветер дал ему ложную информацию, но, как и все в Гонконге, любая, даже самая правдоподобная информация нуждалась в дополнительном подтверждении.
– Она умерла плохой смертью, – Трейси понимал, что должен сказать об этом, – если вы знали ее, приношу свои соболезнования.
– Сегодня ночью мы вознесем молитву ее духу.
Пора было уходить. Трейси встал, но оставался еще один вопрос.
– Золотой Дракон, – тихо сказал он, – пожалуйста, скажите, что такое вы увидели в моем гороскопе, что заставило вас изменить свое решение?
Фен шуй поднял глаза на Трейси, взгляд его был полон печали:
– Смерть, мистер Ричтер. Мы увидели там смерть.
* * *
В конце августа солнце иногда бывает ослепительным, как в самом начале лета. Тогда его лучи ударяются в отмытые добела стены собора Святого Патрика, отражаются от его широких каменных ступеней и через открытые настежь двери прорываются к алтарю, непристойно веселясь там, где подобает скорбеть или предаваться благочестивым размышлениям.Телевизионные камеры установлены перед алтарем, репортеры поднесли микрофоны на уровень груди и начали произносить фразы, стараясь поворачиваться таким образом, чтобы операторы ни на миг не выпустили их лица из фокуса.
Год президентских выборов, сезон политических анализов, время правдивых телерепортажей и сенсационных интервью с основными кандидатами. Одного этого достаточно, чтобы телевизионщики могли гордиться своей профессией.
Пятая авеню постепенно заполнялась толпами, они тянулись сюда с юга, из Сэкса, и из северного Ди Камерино. Группы людей прорезали четкие ряды полицейских в голубой форме, солнце играло на отполированных до зеркального блеска рукоятках их дубинок, и не добившись своего, тонуло в черных корпусах притороченных к поясу раций – время от времени кто-нибудь из стражей порядка поднимал микрофон и почти беззвучно шевелил губами.
Несколько полицейских гарцевали на фыркающих лошадях. Лошади презирали седла и наездников, полицейские снисходительно рассматривали толпу сверху, о своем отношении к людям внизу они не думали.
Вот и пришло время: на авеню появилась кавалькада из трех черных лимузинов, они медленно плыли на юг, пока не уперлись в белый фронтон собора. И только сейчас обнаружили себя полицейские в штатском, все это время безучастно бороздившие толпу: глаза их сделались жесткими, взгляд – настороженным. Они развернули свои широкие плечи и бесцеремонно раздвигали людей, уверенные в себе и в своем превосходстве над толпой.
Агенты в штатском были связаны друг с другом сложной системой электронной связи, которая позволяла им перемещаться в заданном направлении, образуя единый управляемый поток, течение которого было понятно лишь тому, кто организовал его и управлял его скоростью и течением. Все они были единым организмом – они одинаково мыслили, одинаково реагировали на изменение ситуации, говорили в свои рации одни и те же слова. И потому их было очень легко нейтрализовать.
Так думал худощавый молодой человек, стоявший в позе кающегося грешника у открытого окна на десятом этаже здания с западной стороны Пятой авеню, выходившего прямо на собор. Его острый взгляд не пропустил ни одного из них: один, два, три... шестнадцать – все расположились в радиусе примерно полутора кварталов. Он понимал, что есть и другие, не попадающие в поле зрения: на западной стороне улицы, то есть прямо под ним, внутри собора, вдоль Медисон-авеню. Но они его не интересовали, приближаться к ним он не планировал. В данный момент он через двенадцатикратный полевой цейсовский бинокль наблюдал за «своими» шестнадцатью.
Он видел как они перемещаются, совершают круги по улице, он изучал траекторию их движения, привыкал к ней, сживался со схемой, разработанной в полицейском управлении. Он вспомнил шестистраничную инструкцию по обеспечению безопасности высших должностных лиц Америки, которую ему подбросили прямо в почтовый ящик вместе с детально разработанным заданием. Оба документа были на арабском, весьма удачно. Молодой человек с трудом мог изъясняться на английском, правда, кое-как читал, неплохо владел французским и, конечно же, в совершенстве знал русский. Но инструкции на арабском были воистину посланием с небес, это исключало непонимание или разночтения. Комнату, в которой он сейчас находился, для него сняли те же люди, что и прислали документы. В конверте были ключи от квартиры, но сейчас он уже от них избавился.
Русские редко приходят на помощь. Но сейчас, когда он понимал, что именно они руководят операцией, ему была приятна сама мысль, что наконец-то они прониклись сочувствием к их исламскому революционному движению. Русские помогают оружием, умело манипулируют общественным мнением – все это очень хорошо, думал он, но куда важнее равенство: русские наконец-то признали своих исламских братьев, а это самое главное! Равенство рождается только в совместной борьбе, в ее победах и горьких поражениях.
Под окнами стало шумно. Из лимузинов вышло шестеро мужчин, все в элегантных черных костюмах. Они улыбались. Молодой человек мгновенно узнал одного из них, – фотография, которую он также получил в том конверте, была очень качественной.
Положив бинокль на подоконник, молодой человек нагнулся и взял поцарапанную кожаную сумку. Приподняв ее за ручки, он бросил взгляд на часы. Три минуты первого. Смерть по графику. Он усмехнулся мелькнувшей у него в сознании английской фразе, которая как нельзя более точно соответствовала моменту.
Он достал из сумки кусок замши, за которой последовали покрытые смазкой металлические детали; он тщательно соединял их друг с другом. Время от времени он протирал руки замшей. Он не торопился – по инструкции, времени у него было предостаточно. Речь Готтшалка на ступенях займет не меньше двадцати минут, после чего он должен войти в собор, где состоится специальная месса в память покойного губернатора штата.
Молодой человек совершенно не волновался. Сколько же раз его поднимали на рассвете, когда первые лучи солнца только окрашивали темный горизонт южного Ливана, надевали на глаза повязку и требовали за три минуты разобрать и собрать советский автомат АК-47? Невозможно сосчитать. Но он вспоминал эти тренировки как нечто само собой разумеющееся и ни разу не жаловался, это не могло даже придти ему в голову. Он выбрал свой путь в жизни, справедливость была у него в крови и руководила всеми поступками.
Молодой человек приладил последнюю деталь, и АК-47 был готов к бою. Он снова полез в сумку и достал обойму. В этот момент снаружи послышались звуки настраиваемого микрофона, и спустя несколько секунд Атертон Готтшалк, кандидат в президенты Соединенных Штатов Америки, начал свою речь.
Молодой человек был горд, что среди множества для этой операции выбрали именно его. Сердце его было преисполнено какой-то злой радости: сейчас он держал в руках будущее исламского фундаментализма.
Усмехнувшись, он вдавил приклад АК-47 в плечо. Прищурил левый глаз – теперь он видел мир только через правый. Сквозь оптический прицел он рассматривал толпу, лениво переводя перекрестие с одного агента на другого, пока мысленно не уничтожил их всех. Улыбка его стала еще шире, ствол автомата описал широкую дугу и замер, нацелившись точно в голову Атертона Готтшалка.
Молодой человек с трудом поборол желание нажать курок прямо сейчас: в конце концов, он – профессионал, у него есть конкретный приказ и конкретные инструкции. Ровно в двенадцать пятнадцать, выстрелом в сердце.
Очень правильное решение, подумал он. На таком расстоянии голова – не самая удачная мишень. В случае малейшего изменения траектории пуля может просто срикошетить от толстой лобной кости. Выстрел в голову не всегда бывает смертельным. Вот сердце, это совсем другое дело, в случае точного попадания смерть гарантирована.
Молодой человек снова посмотрел на часы. Оставалось тридцать пять секунд. Он прижался щекой к холодному цевью АК-47 и начал мысленный отсчет, как его учили: Миссисипи-раз, Миссисипи-два, Миссисипи-три...[20] Перекрестие прицела чуть сместилось вниз и замерло на широкой груди Атертона Готтшалка. Палец на курке напрягся и начал сжиматься.
* * *
Усаживая Эллиота за «свой» столик в «Лютеции», Макоумер испытывал что-то вроде гордости: обедать он предпочитал в полутьме большого зала этого элегантного ресторана с европейской кухней, но вот ленч... Для этого мероприятия требуется хорошее освещение и много воздуха, поэтому зимний сад на террасе ресторана идеально соответствовал требованиям Макоумера к ленчу.Откинувшись на спинку стула, Макоумер пристально рассматривал сына. Черт возьми, сколько же лет я не видел его в костюме, при галстуке, прилично подстриженным! Макоумер усмехнулся: красивый парень, ничего не скажешь, костюм от «Пола Стюарта» ему очень идет.
Официант принес минеральную воду и, поклонившись, положил на край стола меню и карту вин.
– Шимада с восторгом отзывается о тебе, – Макоумер лениво перелистывал меню, – говорят, ты сумел решить проблему с дополнительными элементами к главной ЭВМ. Мы безрезультатно бились над этим больше месяца. Ты пришел в фирму как нельзя вовремя.
Эллиот церемонно склонил голову:
– Наверное, мне следовало бы поблагодарить его за столь лестный отзыв, но, боюсь, Шимада торопится с выводами. У нас по-прежнему множество вариантов интеграции новых блок-схем, но надо выбрать самый лучший. А какой именно – этого пока никто не знает.
– А как тебе понравилась система лазерной обработки оперативной информации?
– Потрясающая штука, – оживился Эллиот, – скорость срабатывания системы, задействование лазера от обратной связи – это, я тебе скажу, нечто! Одно слово, сказка! Черт, как бы мне хотелось посмотреть «Вампир» в работе!
– Значит я организую тебе командировку на «Голодную лошадь», – кивнул Макоумер. – Но не раньше чем через пару недель. То, чем ты сейчас занимаешься, слишком важно, чтобы я мог позволить отрывать тебя от основной работы.
– А мне здесь нравится, – Эллиот оглядывал ресторан. Рядом с отцом, словно из-под земли, вырос официант. Эллиот протянул Макоумеру карту вин. – Закажем что-нибудь?
– Почему бы тебе не выбрать самому? – Макоумер сосредоточенно изучал меню.
С внутренним трепетом, словно в руки к нему попал Святой Грааль, Эллиот раскрыл тяжелый буклет в красном сафьяновом переплете.
– Я бы остановился на красном вине, ты не против?
– Неплохой выбор.
Эллиот снова поглядел меню вин:
– Полагаю, «Сент-Эмильон», – он провел пальцем по строке, – вот этот, тысяча девятьсот шестьдесят шестого года.
Официант, успевший бесшумно скользнуть за спину Эллиота, чуть поклонился и одобрительно кивнул:
– Oui, Monsieur, – и забрав карту, отправился выполнять заказ.
Макоумер наконец выбрал блюда и отложил меню: он хотел, чтобы сын первым начал разговор, хоть раз взял бы на себя инициативу в их отношениях.
Эллиот задумчиво крутил серебряную вилку и наконец поднял взгляд на отца:
– Полагаю, ты обратил внимание на круги у меня под глазами.
– Если честно, то нет, – солгал Макоумер. – Я как раз думал, как неплохо ты выглядишь.
– Ты имеешь в виду мой новый костюм? – В голосе Эллиота появились нотки нервозности.
– Вовсе нет, – мягко ответил Макоумер. – Я имею в виду, что ты сейчас сидишь здесь, в «Лютеции», со мной.
Эллиот замолчал. Он думал о том, что после стольких лет сопротивления отцу он все же поддался ему, и это оказалось не так уж и плохо. В действительности ему даже нравилось то, чем он сейчас занимался. А взять хотя бы этот ресторан! Приятная спокойная атмосфера, словно они в мгновение ока перенеслись в Европу – негромкие голоса, звон тонких хрустальных бокалов, увитые цветами стены, приглушенный свет, падающий сквозь жалюзи. Он чувствовал, как душа его постепенно оттаивает. Тяжесть в груди покидала его – а она всегда была частью его, Эллиота, существования, частью, и весьма существенной, его мировосприятия. И только при мысли о Кэтлин он чувствовал, как сжимается сердце. Правда, уже не так болезненно, как раньше.
– Дело в том, – медленно начал он, – что я по-прежнему очень плохо сплю.
К столику подошел официант, в руках его была бутылка вина. Он торжественно откупорил ее и осторожно разлил багровую жидкость в бокалы. Все трое замерли. Официант вопросительно взглянул на своих клиентов:
– Вы не хотите пригубить? Вы изменяете своим правилам, мсье.
– Это твой выбор, Эллиот, – улыбнулся Макоумер. – Ко мне он не имеет никакого отношения. Тебе решать, будем мы пить это вино или закажем другое. Либо ты говоришь да, либо нет.
Эллиот непроизвольно напрягся. Либо ты говоришь да, либо нет. Все правильно. Именно этого я и хочу, убеждал он себя, подняв за тонкую ножку-стебелек бокал и пригубив темно-красное вино. Сухое, терпкое, но каков букет!
– Потрясающе! – воскликнул он, и Макоумер засмеялся. Искренняя реакция сына обрадовала его.
– Отлично, отлично.
Официант заполнил бокалы и принял заказ. Макоумер выбрал confitde caneton[21] – это было одно из его любимых блюд, потому что... потому что это было невероятно вкусно. Эллиот заказал телятину в перечном соусе. Начали они, однако, с белонских устриц.
– Я хочу сказать, – продолжал Эллиот, когда официант ушел, – что очень много передумал после нашей... дискуссии.
Выражение лица Макоумера не изменилось, он просто внимательно слушал сына и ждал, когда тот захочет услышать его мнение.
– В тот раз я был просто взбешен, я был готов плюнуть тебе в лицо. Но после, в общем, не знаю, что произошло... Может, мы до конца выяснили отношения, короче, не знаю, – он снова принялся вертеть в руках вилку. – Я наговорил много лишнего. Я знаю, ты всегда желал мне добра, но у тебя были свои представления о том, каким должно быть это добро. Я не могу обвинить тебя в излишней патетике. Это не так.
– Спасибо, – Макоумер совершенно искренне благодарил сына.
А теперь самое трудное, подумал Эллиот:
– Относительно Кэтлин...
Он так надолго замолчал, что Макоумер был вынужден вмешаться:
– Так что насчет нее?
– Конечно же, ты был прав. Я как бы проиграл еще раз все то время, что мы были вместе. Я... В общем, сейчас я понимаю, что она замышляла. Дело вовсе не во мне. Но я верил, понимаешь? Я хотел верить.
– И она это поняла, Эллиот. Я уже говорил тебе, это очень и очень опасная женщина. Если она сумела одурачить Готтшалка, это кое о чем говорит.
– Если тебе это доставит удовольствие, могу повторить твои слова: она была очень опасной женщиной.
Увидев улыбку отца, Эллиот не удержался и тоже заулыбался.
Официант принес устрицы, горячие поджаренные тосты и большую тарелку с аппетитным желтым маслом.
– Не знаю, как ты, – сказал Макоумер, выдавливая лимон на охлажденную, матово поблескивающую устрицу, – но я очень рад, что мы наконец-то оказались по одну сторону баррикады.
Эллиот молча взял миниатюрную вилку. Ему сейчас было очень сложно понять свои ощущения, их было так много и все они бурлили и рвались наружу – попытайся он сказать хоть слово, и эмоции просто захлестнут его. Кэтлин была в его жизни, это факт, и смерть ее оказалась страшным ударом, сумеет ли он от него оправиться и если сумеет, то когда – вопрос оставался открытым. Но она предала его, и от этого он до сих пор страдал. Прошлой ночью он внезапно проснулся, обливаясь холодным потом, – но думал он не о ее смерти, а о том, как близко она подвела его к мысли о возможности предать «Ангку». Он понял, что ненависть к отцу ослепляла его, он стал очень уязвим, достаточно было лишь незначительного давления на него, и он сделал бы все, что угодно. Чем, в конце концов, была его ненависть к отцу? Обыкновенным рудиментарным отростком, выползшим из детства, который взрослая жизнь не удосужилась отрубить. Всего лишь плод воображения, или детских фантазий. Отец самый обыкновенный человек – не чудовище, но и не Господь с безграничной силой и властью. Макоумер это Макоумер, а Эллиот это Эллиот, и никогда бы им не сойтись[22], если бы Эллиот сам так не решил.
И это я так решил, подумал Эллиот. Да.
Он поднял голову и посмотрел на отца:
– Я тоже очень рад.
– Вот и отлично, – Макоумер поднял свой бокал. Эллиот последовал его примеру.
– Salud![23] – мелодично пропели сдвинутые бокалы.
– Salud у pesetas![24]
Макоумер бросил взгляд на часы.
– Извини, я на минуту, – он отодвинул стул и вышел из-за стола.
* * *
Атертон Готтшалк был предельно сосредоточен и собран. Он уже произнес три четверти своей речи и до сих пор ничего не произошло. Когда же план Макоумера вступит в силу? Если возникли какие-то осложнения, Макоумер уже не сможет предупредить его, слишком поздно. Он стал просчитывать все возможные промахи и ошибки в плане. Их могло быть, к сожалению, слишком много. Он почувствовал неприятное жжение в желудке. Вначале исчезновение Кэтлин, теперь это...– Непростительные провалы спецслужб в Каире и Германии, ставшие причиной давления на наши вооруженные силы и дипломатические ведомства со стороны апологетов международного терроризма – вот всего лишь два примера, которые характеризуют все более возрастающую нестабильность международной обстановки!
Он говорил уверенно, выделяя голосом ключевые фразы: он убеждал аудиторию, не впадая при этом в истерию, которую можно было бы счесть признаком фанатизма.
– Сегодня уже совершенно ясно, что мы, американский народ, остались один на один с теми нациями и народами, в основе политики которых было, есть и будет убийство.
Толпа разразилась аплодисментами. Все это очень хорошо, даже прекрасно, думал Готтшалк, разглядывая сияющие лица с выражением раздающего благословения архиепископа, но когда же, черт побери, начнется настоящее шоу?
– Совсем недостаточно перевести наши боевые части на новые базы в Западной Германии, поближе к восточным границам. Недостаточно и поставить блок вербовке наших сограждан, которые за деньги сражаются против наших же солдат в Ливии, Чаде и Сирии. Недостаточно найти и уничтожить советские подразделения, которые действуют на территории Камбоджи и Лаоса, – они обрабатывают джунгли и посевные площади микотоксинами, обрекая тем самым местное население на медленную, мучительную смерть. Недостаточно заменить установленные в наших шахтах старые ракеты на современные MX, объединенные в общую систему СОИ, чтобы они могли успешно отразить удар советских СС-20. Все эти меры, естественно, являются частью обширнейшей программы по укреплению международного авторитета Америки. Но ни одно из этих мероприятий нельзя рассматривать как первый шаг, первый этап в достижении поставленной задачи. Нам необходима программа информирования населения о характере и силах международного терроризма. Мы должны быть готовы к...
Острая боль пронзила левую сторону груди, голос его сорвался на фальцет:
– К...
Он прижал ладонь к груди. Пальцы сразу же стали липкие, между ними струилось что-то теплое. Уши словно заложило ватой, откуда-то издали он слышал пронзительные крики.
Яркий солнечный день разваливался на какие-то отдельные фрагменты: стена собора, облако, почему-то чернеющее прямо на глазах, люди – бегущие люди с открытыми в безмолвном крике ртами. Готтшалк начал оседать, но сильные руки подхватили его, сердце болело так, словно в него вонзили раскаленную вязальную спицу. Воздух превратился в желе, Готтшалк задыхался, легким не хватало кислорода. Он не мог понять, что произошло, пока не услышал, как кто-то совсем рядом отчетливо выкрикнул:
– Выстрел! Это был выстрел! Стреляли в кандидата в президенты!
Аттертон Готтшалк удивился: а ведь это же я!
* * *
Когда раздался телефонный звонок, сержант-детектив Марти Борак деловито ковырял в носу. Он предавался этому занятию уже не первый час исключительно ради того, чтобы не сойти с ума от безделья. Эндерс, как, впрочем, и все остальные полицейские участка, околачивался у собора Святого Патрика. Борак не участвовал в операции только потому, что возглавлял бригаду по слежке за весьма подозрительной фирмой по упаковке продуктов в Вест-сайде.Этим дерьмовым делом Марти занимался уже больше двух месяцев, и оно действовало ему на нервы, как, впрочем, и любая кропотливая работа. Борак любил мгновенные результаты, за которыми следовала столь же незамедлительная благодарность начальства. А за слежку наград еще никто не получал.
Он заступил на дежурство в 1.14. Это означало, что если группа слежения выйдет на связь, ему потребуется обеспечить им подкрепление. Неблагодарная работа, и Борак имел все основания ненавидеть ее.
Поэтому, когда зазвонил телефон, он не удивился и совсем невежливо рявкнул в трубку:
– Ну что еще?
Палец его по-прежнему исследовал богатые недра носа.
– Это полиция?
– Ты очень догадлив, приятель.
– Я хочу сообщить о стрельбе в городе.
– Да? – Информация не произвела на Борака никакого впечатления. – Мальчишка стрельнул в собаку из «поджига»?