Внутри у Стивена все опустилось, он понял, что на этот раз ему живым не уйти.
   Мгновенно он окинул взглядом все вокруг. Хорошо известно, что застигнутые тигром люди автоматически пытаются вскарабкаться на ближайшее дерево. Стивен сразу же отметил, что река становится все уже и что можно перепрыгнуть с плота на ближайший травянистый пригорок.
   Поток еще более сузился. Плот уже находился всего лишь в дюжине футов от ближайшего берега. Десять футов. Девять. Собрав все силы, Стивен пригнулся, готовясь к прыжку, но все же оглянулся на чудовище еще раз.
   Оно выбиралось на берег слева от него. Как только оно вылезло из воды, у Стивена потемнело в глазах. На мгновение он вообще ослеп. Когда зрение вернулось к нему, он увидел на берегу знакомого ему человека, который силился подняться на ноги.
   Джи-инт! Тот самый, который дважды пытался убить его!
   Джи-инт постоял две-три секунды, приходя, по-видимому, в себя после превращения, затем бросился рысцой вдоль берега за плотом, на котором плыл Стивен.
   Он был нагой и поэтому не выглядел угрожающе. У Стивена мелькнула мысль, что это существо может, очевидно, превращаться в любого монстра. На лице джи-инта была та же сардоническая усмешка, что и при первых двух встречах. Он выкрикнул на бегу:
   — Стивен, ты убедил меня. Человек, который может пользоваться плотом как оружием, — я чуть не утонул после удара — заслуживает моего уважения. Почему бы тебе не прыгнуть на противоположный берег? Давай поговорим?
   Стивен прикинул, что этот берег всего лишь в шести футах от него. Он мог поклясться, что сумел бы перепрыгнуть на него не глядя, если бы плот не был таким скользким для его ботинок. И все же он рискнул и приземлился на мелководье, упав на колени. Мокрый и злой, он выбрался на травянистый откос.
   Оглянувшись на джи-инта, Стивен увидел его на противоположном берегу в двадцати футах от себя. Плот уже спустился по течению и исчез за нависавшими над рекой кустами.
   Стивен пожалел о плоте. Несмотря на всю его убогость, это было средство передвижения. В своем стремлении выбраться на берег Стивен упустил из вида, что все дикари, которых он встречал, перемещались по земле, так что даже такой утлый плот имел свои преимущества.
   Конечно, для Стивена, имевшего в распоряжении свою яхту (которой он никогда не пользовался) и личный четырехмоторный самолет (с экипажем из двух человек, один из которых дежурил постоянно), а также кучу других транспортных средств, не пристало сожалеть о каком-то жалком плоте. По обыкновению, Стивен сразу забыл о потере. Теперь исходные данные таковы: он стоит на траве над рекой. Выбросив из памяти все предшествующие события, Стивен даже не задумался, каким образом его тело попало на плот.
   Почувствовав себя бодрее, Стивен уставился на своего врага и крикнул ему:
   — Что собираешься делать, приятель? — Тон Стивена требовал: отвечай быстро и кратко.
   Сейчас он стал почти прежним Стивеном.
   — Стивен, — отозвался человек на другом берегу, — я так понимаю ситуацию, что ты стал слишком серьезным противником для меня, так что давай заключим соглашение.
   Предложение не обрадовало и не огорчило Стивена. В данный момент ему абсолютно нечем было защитить себя, если не считать своего разума и достаточно потрепанного космического скафандра. Никакого оружия, ни ножа, ни запаса еды в карманах костюма не было. Выбравшись из корабля в тот первый день на Миттенде, Стивен поторопился выбросить из карманов все, что портило его фигуру.
   Один из неглупых друзей Стивена сказал однажды (и сразу же перестал быть его другом), что если закон средних чисел верен и Стивен когда-нибудь получит то, что заслуживает, то он тут же на месте погибнет от своего эгоизма.
   В этом утверждении было больше правды, чем думал говоривший. Стивен был воплощением эгоизма. Он не притворялся и специально не лгал, не искал преимущества за счет сознательных уловок. Обман просто был постоянным свойством его существа. А его жизненная философия базировалась исключительно на том, что он сразу же забывал все неприятное и был готов управлять ситуацией, как она есть, обманывая при этом самого себя.
   С вызовом глядя на джи-инта, Стивен прокричал ему:
   — Не понимаю, что значит «серьезный». Кроме голых рук, у меня ничего нет. Хорошо бы найти дубину!
   На это он получил еще одну злобную ухмылку. Джи-инт присел на своем берегу на траву и спокойно произнес:
   — Стивен, меня зовут Кроог, мне уже почти четыре тысячи лет. Я заверяю тебя, что в конечном счете тебе не удастся победить меня.
   — Я думал, что мы все уже уладили на Земле в первую нашу встречу. — Стивен вздохнул. — А потом — после того, как я согласился, — ты пытался убить меня. Что же ты придумал на этот раз?
   — Если бы я был уверен, что легко убью тебя, — ответил Кроог, — я бы уже был на твоем берегу, превратившись в медведя или льва, и растерзал бы тебя на кусочки. Ты говоришь, у тебя нет оружия, я верю тебе. — Кроог покачал головой. — Но дело не в этом. Тебя тренируют на роль отца, и мне кажется вероятным, что Мать желает именно твоей победы. Я хочу, чтобы ты пообещал, что не будешь даже пытаться выиграть.
   — О'кей, — сразу согласился Стивен, — идет, если ты доставишь меня назад на Землю.
   — Я не привык к таким быстрым соглашениям, — изумился Кроог.
   — Дело в том, что я и там имею всех женщин, которых хочу, — пояснил Стивен.
   — Ты не понимаешь, — не соглашался джи-инт, — это особый случай. Каждый год эти женщины рожают тебе восемьсот восемьдесят шесть детей.
   — В мире и так уже слишком много людей, — заметил Стивен. — Кроме того, кто о них заботится?
   — Ты что, притворяешься? — удивился Кроог. — Мать управляет девяносто восемью тысячами планет. Для этого существуют миллионы слуг, и целые районы разных планет специально выделены для выращивания малолетних детей.
   У Стивена буквально отвисла челюсть:
   — Ради Бога, объясни, как это я, человек с маленькой планеты Земля, стал их избранником?
   — Потому что Мать, как и все другие матери, родом с Земли. Они же говорили тебе, что где-то в Греции их раса случайно достигла совершенства, после чего они обнаружили, что зависят от прихоти любого злого человека. Около четырех тысяч лет тому назад они построили космический корабль и улетели на Миттенд. Конечно, те, кто выжил.
   — Я полагаю, — язвительно заметил Стивен, — что вы выучили разговорный английский язык тоже в Греции?
   — Я родом не с Земли, я пошел на эту сделку за двадцать лет до того, как Мать поняла, что мои потомки еще хуже меня. Многие джи-инты периодически посещают Землю. Последний раз, когда я жил там, я провел около двадцати лет в Нью-Йорке.
   Стивен поинтересовался:
   — Джи-инты обладают особыми качествами?
   — Ты же видел меня в воде!
   — Что-то вроде крокодила.
   — Чтобы справиться с этими восемьюстами восемьюдесятью шестью женщинами, мне пришлось приспособиться к биологическим моделям Земли. Теперь я могу превращаться лишь в людей типа землян и в земных животных. — Неожиданно его голос изменился, в лице появились новые краски, глаза заблестели. Он часто задышал: — Стивен, если бы ты только знал, какое эмоциональное возбуждение дают всплески первобытной жизни и дикая ярость хищного животного!
   Стивен только пожал плечами.
   — О'кей, когда тебе хочется, ты пожираешь других, а потом становишься снова человеком. Все равно что заниматься сексом с утра, до завтрака, а потом вставать и работать. Тебе становится легче до следующего раза.
   — К сожалению, — мрачно возразил Кроог, — дикость и жестокость первобытных существ имеют и свою обратную сторону. В облике человека я много раз нападал на людей и избивал их до смерти. Особенно часто это случалось с женщинами, с которыми я до этого занимался сексом. Самые вкусные части их тел я съедал.
   — Что же самое вкусное? — полюбопытствовал Стивен.
   Кроог, похоже, не услышал.
   — Мать ищет человека, который бы отказался от своей личности, полностью забыл о своем эго. Все это прямо противоположно генетическому устремлению джи-интов.
   — Что-то вроде старой песни о слиянии с расой. — Суперэгоиста Стивена даже передернуло. — Восточная философия.
   — Именно так.
   — Да-а! — протянул Стивен.
   Теперь он окончательно понял, что все россказни Матери не для него. Пусть на роль отца претендует кто-то другой.
   — Ладно, хватит об этом. Что же мы будем делать, Кроог? У тебя есть предложение?
   — Ты все еще не согласен?
   — На что? — спросил Стивен.
   Человек на другом берегу реки замолчал. Земляне тоже замолчали после разговора со Стивеном.
   Наконец Кроог медленно, обдумывая свои слова, произнес:
   — Я начинаю улавливать ход твоих мыслей. Надо было мне заметить это ранее. Хорошо, я доставлю тебя на Землю в своем собственном корабле.
   — Давай, поехали, — поторопил его Стивен.
   — А разве тебе не интересно узнать, от чего погиб этот город?
   — Никогда не интересовался развалинами. Даже на Земле. Зачем мне это нужно?
   И все же Кроог объяснил:
   — Каждую ночь мои дети по очереди бомбят тяжелой земной артиллерией этот город. Чтобы Мать не воображала, что она сможет взмахнуть своей волшебной палочкой и восстановить город.
   Стивен смотрел вдаль. Этого объяснения он уже не слышал.
   Нагой Кроог посидел еще немного на траве, а потом встал и махнул рукой:
   — Отлично, — сказал он, — в путь.


16


   Во время возвращения домой в космическом корабле, напоминавшем маленький реактивный самолет с короткими и толстыми крыльями, Кроог лишь один раз сделал замечание, поразившее Стивена. Джи-инт после их первого приема пищи спросил:
   — Ты что-нибудь почувствовал только что?
   — Нет, — удивился Стивен. Он на самом деле ничего особенного не ощущал.
   — Корабль только что произвел корректировку времени, так что мы вернулись к нашему нормальному времени.
   Кроог считал, что Стивен должен все это понимать.
   — Когда мы приземлимся? — спросил Стивен.
   — Примерно через двое земных суток. — Скорость корабля Кроога превышала скорость транссветовых земных кораблей раз в девяносто.
   В самом деле, через двое суток корабль завис над зданием, крыша которого раскрылась перед ним и вновь закрылась, когда корабль опустился внутрь. Была ночь, и Стивену показалось, что они находятся в открытой сельской местности, а здание это — нечто вроде амбара.
   Впрочем это ему вовсе не было интересно. Выбравшись из корабля, он последовал за Кроогом по нескольким коридорам, а затем они вошли в гараж. Кроог уселся за руль автомобиля, который оказался после включения фар зеленым «меркурием». Последовав его приглашению, Стивен забрался на переднее сидение.
   Двери гаража отворились, и они выехали на сельскую дорогу. Проехав около часа по местности, напоминавшей Нью-Джерси, они прибыли в аэропорт. На здании было написано:
   «АЭРОПОРТ ПАТТЕРСОН, ПЕНСИЛЬВАНИЯ».
   Кроог подъехал к ярко освещенному входу, вынул бумажник и отсчитал две сотни долларов двадцатидолларовыми банкнотами, которые он вручил Стивену:
   — Это тебе, чтобы добраться до Нью-Йорка.
   — О'кей, — Стивен взял деньги.
   Он уже открывал дверцу, чтобы выйти, когда Кроог предупредил:
   — Я пришел к выводу, что в моих интересах доверять тебе в этом деле. Но если ты будешь настаивать на своем, то мы вернемся к ситуации, с которой начали. Так что я повторяю: если ты снова окажешься на Миттенде, будь начеку и готовься к смерти.
   Эти слова не понравились Стивену — угроза любого рода всегда затрагивала его. Однако в данной ситуации он был готов оставить неудовлетворенным свое задетое самолюбие ради того, чтобы избежать неприятностей еще одного путешествия на Миттенд.
   — Не беспокойся! Если это будет зависеть от меня, то мы никогда больше не увидимся, — раздраженно пообещал он.
   Он выбрался из машины и проследовал прямо в зал ожидания, ни разу не оглянувшись. Очевидно, Кроог отъехал, но Стивен так никогда этого и не узнал. Ему пришлось стоять в очереди, покупать билет на вертолет-такси на Нью-Йорк, отправлявшийся через тридцать восемь минут. Перед посадкой в вертолет Стивен представил, как воспримут его возвращение, и позвонил отцу.
   Услышав знакомый голос, Стивен обрадовал отца:
   — Слушай, отец, я вернулся на этот раз в своем собственном виде и…
   Дальше ему продолжить не удалось. На другом конце линии отец ахнул, а затем дрожащим голосом проговорил:
   — Стивен, ты…
   «Мой Бог, — подумал Стивен, — конечно, это я. Я же сказал ему, да и голос мой…»
   Он уже собирался высказать все это отцу, когда к полнейшему удивлению Стивена, этот старый сукин сын снова повторил:
   — Это ты, Стивен! — и расплакался.
   Через некоторое время Мастерс-старший пришел в себя и успокоился. Стивен нетерпеливо поглядывал на часы. У него была еще масса времени, но ему казалось, что такой разговор с отцом — это бесполезное и скучное дело.
   Когда эмоциональная буря улеглась, Стивен сказал:
   — Я думаю, мне не стоит общаться с этими Атгерсами. Может, ты пошлешь кого-нибудь в апартаменты, чтобы выставить эту парочку оттуда прежде, чем я вернусь. Согласен?
   — Давай лучше вначале допросим Атгерса, — предложил отец, к которому к этому времени вернулся здравый смысл. — К тому же, это теперь Марк Брем, и мы должны сначала узнать его историю.
   — Ну и допроси его, — бросил Стивен.
   — Хорошо, хорошо, — поторопился Мастерс, узнавая сына с его вечным нежеланием вмешиваться во что-либо неприятное. — Мой секретарь пошлет тебе запись беседы.
   — Не стоит утруждать себя, — процедил Стивен.
   Он всегда позволял отцу заботиться о себе, если это ему не докучало. «Старик», которому исполнилось всего сорок четыре года, начал информировать о состоянии дел семьи уже давно. В результате, в одном из встроенных шкафов для одежды в апартаментах Стивена хранилось множество папок с документами, освещавшими многогранную деятельность Мастерса. Стивен не прочел из этого ни строчки…
   Так как отец начал прочищать горло, то Стивен понял, что сейчас последуют дальнейшие замечания и указания, которые он предупредил, мгновенно солгав:
   — Мой самолет, папа. Я должен бежать, пока!
   — Пока! — только и оставалось промолвить Мастерсу-старшему.
   Довольный, что освободился от обязанности позвонить отцу, Стивен повесил трубку.
   Через тридцать одну минуту полета вертолет сел на крышу Стигмор Тауэрс, и из него вышел загорелый, среднего роста молодой человек. В свои двадцать три года Стивен мог сойти за восемнадцатилетнего.
   Его апартаменты были на самом верху. Стивен быстро спустился с крыши на один пролет к своей двери.
   «Хорошо! — Он неожиданно почувствовал прилив энергии. — Хорошо быть дома в своем старом логове в Стиге».
   Когда автомат убедился, что у двери хозяин, Стивен открыл комбинированным ключом дверь и вошел.
   Холл за входной дверью был устроен таким образом, что входящие не могли видеть сразу, кто находится в гостиной. Войдя, Стивен обнаружил, что в гостиной горит свет.
   — О черт, старый сукин сын уже здесь, — вырвалось у него. — Неужели нельзя оставить человека в покое до утра!
   Стивен вступил в просторную гостиную и увидел… Линду Атгерс.
   Она сидела на пуфике, глядя на дверь холла, длинные ноги она поджала под себя. Лицо ее было разгоряченным и решительным.
   Стивен прошел прямо к ней и посмотрел на нее сверху вниз.
   — Ты здесь одна? Линда кивнула. Сглотнув что-то, видимо от волнения, она проговорила низким голосом:
   — Марк уехал, когда твой отец прислал за ним машину. — Пожав плечами, она добавила: — Я отказалась уезжать.
   — А как же с намерением защищать тело Даниэла Атгерса от других женщин?
   — Это не так важно. Кроме всего прочего, ведь это фактически и не был Дан. Теперь я вижу разницу. — Лицо Линды пылало.
   — Но я тоже не Дан.
   — Я привыкла к тебе, — оживилась Линда, — как к личности. — Подумав, она продолжала: — Через час я поняла, что Марк — это Марк, а не ты. Я просто ушла в спальню и заперла дверь. Я сидела там, пока не позвонил твой отец.
   Как считал Стивен, у нее была типичная женская реакция на богатство Мастерсов. Однако он был рад увидеть ее в эту первую ночь его возвращения. Уже по дороге домой у него возникло чувство, что телу Стивена не хватало женского общества, он уже прикидывал в уме, кому из подружек позвонить.
   Теперь уже можно не звонить. Добрая старая Линда заполнит промежуток в течение нескольких дней, пока он снова не наладит свою жизнь.
   У Стивена было предчувствие, что ему не избежать неприятностей и разных вопросов. И вот, пока он не разделается со всей этой тягомотиной, сойдет и Линда, хотя, конечно, в свои двадцать шесть лет она уже не ровня ему.
   Увы, все оказалось не просто.


17


   Какую бы шкалу интеллектуальных оценок ни применяли к Стивену, его рейтинг был довольно низок.
   Однако по достижении определенного возраста его это перестало пугать. Во всяком случае, он не шиз. Если не вдаваться в глубокий анализ психиатрического толка, то он был скорее параноиком.
   Представьте очень ограниченный взгляд на мир, добавьте большую дозу субъективизма и крайнюю самоуверенность — и перед вами будет психологический портрет Стивена.
   Будучи в чужом теле, Стивен все равно оставался самим собой.
   Все это было так до его возвращения с Миттенда.
   После же его прибытия, окружающие заметили в нем некоторые странности.
   У Стивена появилась привычка впадать в задумчивость. Иногда он вдруг словно бы уносился в иные миры. Знакомые не могли и вообразить, что происходило в мозгу Стивена, когда он выглядел таким внутренне сосредоточенным. А дело было в том, что в эти минуты Стивен думал о Матери.
   Известно, что каждый мужчина сознательно или подсознательно настойчиво стремится продлить себя в потомстве, и тем самым противостоять смерти, обретая бессмертие в продолжателях рода.
   Попиравшего все общепринятые нормы Стивена никогда раньше не привлекала эта идея, он тщательно заботился о том, чтобы ни одна из его многочисленных женщин не наградила его ребенком. Но вот теперь…
   Все, что было разумного в Стивене, требовало выбросить из головы идею о Матери — это чудовищно и просто глупо, не стоит и минуты его времени… И все же в сознании Стивена постоянно теснились неясные образы: женские фигуры в белых ангельских одеждах, способные дать ему восемьсот восемьдесят шесть детей ежегодно.
   И еще. Кроог уверял, что ему четыре тысячи лет. В тот момент эта огромная цифра ускользнула от Стивена, хотя он и запомнил ее. Периодически она всплывала в памяти, и Стивен не мог отделаться от некоторого чувства зависти.
   Две мотивации запали в сознание, ситуация многократно им обдумывалась, он не мог отбросить эти мысли, даже когда приказывал себе.
   Как оказалось, времени на размышления оставалось у него совсем не много.


18


   — Сукин сын! — завопил сержант. — Когда я зову тебя, Мастерс, ты должен подбежать. Живо!
   Стивен кинулся бежать уже при первом упоминании своего имени: на восьмое утро своей жизни в военной тюрьме он уже ясно понимал, что нужно делать и как.
   — Да, сэр, — запыхавшись, ответил он. Стивен ловко отдал честь и замер навытяжку. Сделать это было нелегко, так как он буквально падал от усталости. — Какие приказания, сэр?
   — Подними мой карандаш! Я уронил его.
   — Пожалуйста, сэр. — При этих словах Стивен прыгнул вперед, опустился на колени и поднял карандаш, лежавший перед столом сержанта, выпрямился и спросил: — Отдать вам, сэр? Или положить на ваш стол?
   Немигающие серо-голубые глаза тяжеловеса сержанта впились в глаза Стивена и требовали подчинения. Стивен сразу же отвел взгляд в сторону.
   Сержанту было около тридцати лет, его звали Эммет Обдан.
   — Положи карандаш на стол между моей рукой и листом бумаги.
   Чтобы сделать это, Стивену нужно было наклониться над столом. Он сразу же сообразил, что за этим последует. Собравшись с духом, он сделал шаг вперед, наклонился над столом и протянул карандаш. Как только он положил его и еще не начал выпрямляться, сержант взмахнул рукой и своей плоской ладонью хлестнул Стивена по щеке.
   Дернувшись назад, Стивен вытянулся в струнку, отдал честь и чужим голосом произнес:
   — Спасибо, сэр.
   Скотина в облике человека, сидевшая перед ним, оскалилась.
   — На место! Занимайся своей уборкой и не подставляй мне больше свое рыло!
   — Да, сэр.
   Снова Стивен отдал честь, круто повернулся и побежал по площадке лагеря.
   Сзади раздался крик:
   — Мастерс, назад!
   Стивен остановился, повернулся и на полной скорости вернулся к столу. Снова последовал ритуал отдавания чести и тот же вопрос:
   — Какие указания, сэр?
   Глаза с издевкой изучали его около минуты, и за это время сержант придумал, к чему придраться:
   — Мне не нравится, как ты реагируешь на мои методы обучения, Мастерс.
   — Я выполняю все, что требуется, сэр.
   Обдан вроде бы и не слышал.
   — Мне кажется, Мастерс, что ты ко мне плохо относишься. То есть, ты считаешь меня надсмотрщиком в военной тюрьме.
   — О нет, сэр, я ценю ваш объективный подход.
   И снова Обдан не обратил внимания на слова Стивена.
   — Мастерс, мы не можем согласиться с наружным повиновением и внутренним сопротивлением. Чтобы устранить этот недостаток в твоем обучении, стань на колени и сотри языком пыль с моих ботинок!
   Последовала пауза.
   — Ну? Чего ты ждешь?
   Стивен облизал свои ставшие сухими губы.
   — Я боюсь, сэр, что если я начну делать то, что вы приказываете, вы ударите меня ногой в лицо.
   — Ну и что? — прохрипел Обдан.
   — Вы можете искалечить меня, сэр.
   — Дальше!
   — Я боюсь, что это заметят и накажут вас за это, сэр, — схитрил Стивен.
   Тут Обдан удивился по-настоящему. Он разинул рот, брови его поднялись, а зубы оскалились.
   — Черт меня побери. Он думает о моем благополучии. Это очень трогательно, Мастерс. Но не ты первый заботишься обо мне. Должно быть что-то во мне вызывает прилив любви, Мастерс. Почти все такие слабаки, как ты, рано или поздно испытывают такое чувство и тогда…
   Последовал один из тех монологов, какие Стивен никогда не мог слушать, даже если они непосредственно касались лично его. Голос маньяка что-то долбил, слова обтекали Стивена со скоростью звука, но он их не слышал — наступил один из моментов отключения Стивена от действительности. На другой стороне площадки заключенные что-то подметали. Всего лишь несколько минут тому назад он был одним из них. И вдруг вот это! Наступил пятьдесят третий кошмар за восемь суток. Именно столько раз Обдан принимался за Стивена, начиная каждый день с шести утра.
   Ни разу не обходилось без одной или нескольких пощечин, одного или нескольких ударов тяжелыми ботинками по голеням. Единственное, что удерживало Стивена от ответного удара, это присутствие вооруженной охраны за решетчатой загородкой в нескольких ярдах от него. И каждый раз, когда Обдан начинал издеваться над ним, охрана снимала с плеч свое оружие и держала его наготове.
   Будут ли они стрелять? Стивен почти дошел до точки и готов был проделать такой опыт. Почти готов.
   Стоя перед Обданом, Стивен украдкой бросил взгляд на стражу за решеткой, чтобы проверить, как они держат оружие. Сердце его упало. Их было четверо, винтовки были на взводе, а глаза солдат следили за ним.
   Что ж, выхода нет. Он обречен…
   Все свалилось на него неожиданно. На второе утро после его возвращения военные отвезли его в лабораторию биологической обратной связи, как они говорили, для опроса.
   Отказаться он не мог. Конечно, ему все это не понравилось. Будучи самим собой, он и не думал скрывать свою враждебность к военному ведомству
   — и приобрел в нем врага.
   Стивену казалось неестественным, что занимающиеся проблемами биологической обратной связи люди не понимают, что происходит. Экспериментаторы заболевали, и этого никто не замечал. У них развязывались языки, они словоохотливо и без конца что-то бормотали, а все окружающие и они сами никак не связывали такое состояние с предметом их опытов.
   Фамилия специалиста, которого приставили к Стивену, была Бронсон, вопросы он задавал шепотом, и Стивен их почти не слышал, а когда Бронсону становилось совсем плохо, он беспомощно махал рукой и бормотал:
   — Я совсем, как они. Не надо обращать внимания.
   Бронсон хотел получить полный отчет о том, что он педантично назвал «ваше изложение того, что происходило с вами здесь и на Миттенде».
   Его манера держаться очень раздражала Стивена. Уже на второй день, вновь подробно пересказывая одни и те же факты, Стивен вдруг решил попробовать, в свою очередь, получить какую-нибудь информацию.
   — Давайте предположим, — начал Стивен, стараясь говорить медленно и доброжелательно, — что весь мой рассказ о событиях на Миттенде — правда.
   Ярко горящие карие глаза Бронсона сузились.
   — Не мое дело давать, — тут его голос начал затихать и он пробормотал что-то вроде слова «оценки».
   Стивен настаивал:
   Если изменение облика действительно возможно, то почему же джи-инт не может принять вид одного из первобытных земных животных или какой-нибудь совершенно неземной формы, которая может существовать на одной из девяноста восьми тысяч планет, с которыми связана Мать? В таком облике он разделался бы со мной одним движением своего хвоста.