Страница:
Мне не хочется говорить об отце плохо – его уже нет в живых, но добрым вспомнить тоже не могу. Потому что никогда не пойму: даже если у них с мамой произошел какой-то жуткий скандал, и допустим, он был на нее очень сильно обижен, я-то тут причем? Неужели ему было неинтересно посмотреть, какой сын у него вырос? Блин, для каждого мужика, мне кажется, сын – это сын. Твое семя. Продолжатель твоего рода. У Валерия Константиновича в голове этого не было. (А может, было, терзало его душу, но «жуткая обида» не позволяла переступить через нее. – В. С.) Когда я поступил в институт, на ноябрьские праздники поехал в свой родной город Омск, хотел посмотреть отцу в глаза. Точного его адреса у меня не было, но через знакомых узнал приблизительные координаты – мне сказали: «Он живет в одних из трех этих домов». И я, упертый, пошел по этим квартирам. Звонил в каждую дверь и спрашивал: «Здесь живет Валерий Константинович Макаров?» Где-то мне отвечали отрицательно, где-то была тишина. (Может, за дверью стоял отец и не хватило у него смелости посмотреть в глаза сына, которого бросил бесповоротно и теперь жалел об этом. – В. С.), где-то просто посылали. В результате отца я, к сожалению, так и не нашел. (А значит, очень хотел, если к нему специально поехал. – В. С.) Вернулся в Москву, а через два месяца маме пришло сообщение о том, что Валерий умер. Не знаю уж, что между ними случилось, что за обида такая была, но они никогда не созванивались, не контактировали, не переписывались. Повторяю, просто тупо приходили алименты и все…» (А что скрывалось за этим «просто тупо приходили алименты» – какие переживания и отца, и матери, – откуда знать юноше?)
А переживания были и, вероятно, очень сильные, мучающие, коробящие души. Это сам невольно подтверждает Алексей, приводя слова матери отца: «Вот мать Валерия очень обижается на то, что я с ней не переписываюсь, не созваниваюсь. Это правда. А почему я должен это делать? Меня с нею по-родственному ничего не связывает – она для меня посторонний человек. Раз у меня не было отца, соответственно и бабушки нет тоже. Вот такие мои рассуждения». Рассуждения довольно поверхностные, сквозящие обидой, на более глубокие трудно было рассчитывать у шестнадцатилетнего юноши. Со временем он наверняка поймет, что жизнь не разложишь на полочки – хорошие и плохие, ровные и неровные, и непременно одинаковые, с какой стороны ни посмотри. Разлука с отцом нанесла его душе незаживающую рану, как бы он ни оправдывался, ни храбрился. И Люба, будучи еще очень молода, не отдавала себе отчет, какой душевный удар нанесет сыну безотцовщина. Ей, красивой, талантливой и юной, казалось, что вся жизнь еще впереди, что встретит она более прекрасного и достойного человека, чем ее первый муж. И, возможно, встретила. Но лишила сына отца… И понимание этого, боль от этого с годами будет точить ее душу. Она была всегда сильная, талантливая, но неосторожная, не всегда умела заглянуть вперед, трезво подумать о своей будущей судьбе и родных. Истинный талант всегда неосторожен. Ему кажется, что все подвластно ему, все по силам, его захлестывает уверенность, что он справится с любой трудностью, преодолеет все препятствия. А боли, ссадины, ранки затянутся, пройдут и забудутся.
Интимная жизнь потому и называется личной, что касается тех людей, которых связывает этой жизнью, и обычно не разглашается. Меня никогда не интересовала чужая личная жизнь, тем более мало мне знакомых молодых артистов: Любови Полищук и Валерия Макарова – ведущих программы «На эстраде – омичи». Я даже не был удивлен, когда руководство эстрадной мастерской, где создавалась программа, заказала мне написание музыкального фельетона для Любови Полищук. Без участия партнера по конферансу. Такое редко, но случается на эстраде, когда один из участников дуэта исполняет сольный номер. Но вскоре я узнал, что Люба выступает одна, что эстрадный дуэт распался. Даже не подумал – осталась ли семья. Молодые разводились часто, в этом не было ничего особенного, и вообще это касалось чужой личной жизни. Знал, что у Любы перед отъездом на гастроли возникают трудности с устройством ребенка. Если мамы не было дома, он поднимал телефонную трубку и обстоятельно объяснял, где она и когда будет. У меня с Любой завязались чисто творческие отношения, перешедшие в дружеские, на долгие годы. Она всегда гордилась своим сыном, верила в его звезду и искренне радовалась его успехам. А когда, увы, Любы не стало, я посчитал своим долгом написать книгу о ней, об ее искрометном и умном творчестве, и передо мною невольно встали вопросы ее личной жизни, о которой немало рассказывал в интервью разным журналам ее сын Алексей, уже, будучи взрослым, он пытался разыскать своего отца, но неудачно. Алексею казалось, что отец избегает встречи с ним, и сын задался вопросом – почему, что могло такое жуткое произойти между родителями, что они после развода никогда не встречались? Мама об отце рассказывала сыну мало и неохотно, и ни словом не обмолвилась о причине развода. Вероятно, не сошлись характерами, обычная история для молодых тех лет, обычная, если бы она не относилась к такой незаурядной, доброй и справедливой женщине, как Люба Полищук.
Я знал на эстраде немного семейных пар, проживших счастливую жизнь: семейства Райкиных, Утесовых, Клавдии Шульженко и Владимира Коралли, а из известных эстрадных дуэтов – Марию Владимировну Миронову и Александра Семеновича Менакера. Последние поженились в более зрелом возрасте, чем Полищук и Макаров, уже будучи популярными артистами. Мария Миронова ярко и темпераментно исполняла монологи, Александр Семенович читал фельетоны и отлично пел куплеты. Кроме того, он работал с авторами, однажды пригласил меня к себе домой, на Петровку, в комнату, стены которой были обвешаны фарфоровыми тарелками (страсть жены), и тщетно пытался выудить у меня мысли для интермедий, интересующих его, где в юмористической форме показывались взаимоотношения мужа и жены. Я был далек от этих тем и ничем не смог помочь талантливейшим артистам. Зато потом не удивился быстрым успехам их сына Андрея, выросшего в благополучной семье, театральной атмосфере и впитавшего в свое творчество легкость и ироничность матери, рассудительность и музыкальность отца.
Значительно труднее был путь к успеху на сцене сына Любови Полищук и Валерия Макарова. Алексей через двенадцать интернатских лет, познал лихо и сиротливость и, мало того, взял фамилию отца, чтобы мамина популярность искусственно не помогала ему пробиваться в жизни. Не думаю, что его отец был бесталанным актером, поскольку отбор в эстрадную мастерскую проходил строго и тщательно, и в паре с женою он работал на сцене вполне достойно и профессионально.
Что же все-таки разъединило молодую пару? Могу ошибиться, но нашел этому единственное объяснение, – Люба как актриса росла буквально на глазах, ее тяготили узкие и примитивные рамки трафаретного конферанса, а Валерий видел их будущее на сцене именно в этом жанре эстрады и был уверен, что со временем актерское беспокойство жены сойдет на нет, у них ребенок, надо будет обустраивать жизнь, покупать квартиру, и не останется времени для творческих поисков. Иного мнения о своей жизни была Люба. Несмотря на житейские трудности, она собиралась исполнять музыкальный фельетон, искала авторов, способных написать ей монологи, в которых могла бы выразить себя более интересно. Руководство эстрадной мастерской шло ей навстречу, считая ее талантливее и перспективнее мужа, что не могло не раздражать его. К этому, возможно, у него примешивалось чувство ревности, многие мужчины буквально обожали его красавицу-жену. Между супругами начались ссоры, росли обиды, мужское самолюбие мешало Валерию смягчить, сгладить накаленную обстановку их отношений, поискать компромисс, а он, наверное, был достижим, конфликтная ситуация разрослась до такой степени, что совместная жизнь стала невозможной. И они разошлись настолько резко, что больше не встречались. Валерий регулярно присылал алименты и этим ограничивался, даже не интересовался сыном, хотя никому не известно, что на самом деле творилось у него на душе.
Однажды Люба собиралась провести вечер с подругой, встретились, как было договорено.
– Я отлучусь минут на пять, – сказала подруга, – умер знакомый артист. Надо проститься с ним. Я уже купила цветы.
– Артист? – переспросила Люба?
– Артист, – повторила подруга.
– Тогда я тоже прощусь с ним. Можно?
– Разумеется, – отозвалась подруга и разделила букет на две части.
Люба положила цветы у ног лежащего в гробу человека, отошла в сторону, невольно стала вглядываться в черты лица покойного и побледнела, узнав в нем Валерия Макарова. Чтобы не упасть, обняла подругу, поразившись ранней смерти пусть когда-то, но близкого ей человека, и, вероятно, вспомнив то хорошее, что было между ними, а оно было – любовь и мечты о счастье, без чего не возникает союз юных сердец.
Судьба распорядилась так, что Люба все-таки попрощалась со своим первым мужем и отцом сына, который стал хорошим и известным артистом, чего не удалось сделать отцу.
Увы, жизнь не столь милосердна к людям вообще, а тем более к талантливым, для которых в состоянии творческой эйфории даже физические травмы порой незаметны. Только со временем, иногда через многие годы, вспоминают они о своих неосторожных действиях, которые можно было бы избежать или обойти. И не случайно мудреют с годами, а неудачи и беды в молодости закаляют их характеры, помогают понимать и переживать неудачи других людей.
Глава вторая
А переживания были и, вероятно, очень сильные, мучающие, коробящие души. Это сам невольно подтверждает Алексей, приводя слова матери отца: «Вот мать Валерия очень обижается на то, что я с ней не переписываюсь, не созваниваюсь. Это правда. А почему я должен это делать? Меня с нею по-родственному ничего не связывает – она для меня посторонний человек. Раз у меня не было отца, соответственно и бабушки нет тоже. Вот такие мои рассуждения». Рассуждения довольно поверхностные, сквозящие обидой, на более глубокие трудно было рассчитывать у шестнадцатилетнего юноши. Со временем он наверняка поймет, что жизнь не разложишь на полочки – хорошие и плохие, ровные и неровные, и непременно одинаковые, с какой стороны ни посмотри. Разлука с отцом нанесла его душе незаживающую рану, как бы он ни оправдывался, ни храбрился. И Люба, будучи еще очень молода, не отдавала себе отчет, какой душевный удар нанесет сыну безотцовщина. Ей, красивой, талантливой и юной, казалось, что вся жизнь еще впереди, что встретит она более прекрасного и достойного человека, чем ее первый муж. И, возможно, встретила. Но лишила сына отца… И понимание этого, боль от этого с годами будет точить ее душу. Она была всегда сильная, талантливая, но неосторожная, не всегда умела заглянуть вперед, трезво подумать о своей будущей судьбе и родных. Истинный талант всегда неосторожен. Ему кажется, что все подвластно ему, все по силам, его захлестывает уверенность, что он справится с любой трудностью, преодолеет все препятствия. А боли, ссадины, ранки затянутся, пройдут и забудутся.
Интимная жизнь потому и называется личной, что касается тех людей, которых связывает этой жизнью, и обычно не разглашается. Меня никогда не интересовала чужая личная жизнь, тем более мало мне знакомых молодых артистов: Любови Полищук и Валерия Макарова – ведущих программы «На эстраде – омичи». Я даже не был удивлен, когда руководство эстрадной мастерской, где создавалась программа, заказала мне написание музыкального фельетона для Любови Полищук. Без участия партнера по конферансу. Такое редко, но случается на эстраде, когда один из участников дуэта исполняет сольный номер. Но вскоре я узнал, что Люба выступает одна, что эстрадный дуэт распался. Даже не подумал – осталась ли семья. Молодые разводились часто, в этом не было ничего особенного, и вообще это касалось чужой личной жизни. Знал, что у Любы перед отъездом на гастроли возникают трудности с устройством ребенка. Если мамы не было дома, он поднимал телефонную трубку и обстоятельно объяснял, где она и когда будет. У меня с Любой завязались чисто творческие отношения, перешедшие в дружеские, на долгие годы. Она всегда гордилась своим сыном, верила в его звезду и искренне радовалась его успехам. А когда, увы, Любы не стало, я посчитал своим долгом написать книгу о ней, об ее искрометном и умном творчестве, и передо мною невольно встали вопросы ее личной жизни, о которой немало рассказывал в интервью разным журналам ее сын Алексей, уже, будучи взрослым, он пытался разыскать своего отца, но неудачно. Алексею казалось, что отец избегает встречи с ним, и сын задался вопросом – почему, что могло такое жуткое произойти между родителями, что они после развода никогда не встречались? Мама об отце рассказывала сыну мало и неохотно, и ни словом не обмолвилась о причине развода. Вероятно, не сошлись характерами, обычная история для молодых тех лет, обычная, если бы она не относилась к такой незаурядной, доброй и справедливой женщине, как Люба Полищук.
Я знал на эстраде немного семейных пар, проживших счастливую жизнь: семейства Райкиных, Утесовых, Клавдии Шульженко и Владимира Коралли, а из известных эстрадных дуэтов – Марию Владимировну Миронову и Александра Семеновича Менакера. Последние поженились в более зрелом возрасте, чем Полищук и Макаров, уже будучи популярными артистами. Мария Миронова ярко и темпераментно исполняла монологи, Александр Семенович читал фельетоны и отлично пел куплеты. Кроме того, он работал с авторами, однажды пригласил меня к себе домой, на Петровку, в комнату, стены которой были обвешаны фарфоровыми тарелками (страсть жены), и тщетно пытался выудить у меня мысли для интермедий, интересующих его, где в юмористической форме показывались взаимоотношения мужа и жены. Я был далек от этих тем и ничем не смог помочь талантливейшим артистам. Зато потом не удивился быстрым успехам их сына Андрея, выросшего в благополучной семье, театральной атмосфере и впитавшего в свое творчество легкость и ироничность матери, рассудительность и музыкальность отца.
Значительно труднее был путь к успеху на сцене сына Любови Полищук и Валерия Макарова. Алексей через двенадцать интернатских лет, познал лихо и сиротливость и, мало того, взял фамилию отца, чтобы мамина популярность искусственно не помогала ему пробиваться в жизни. Не думаю, что его отец был бесталанным актером, поскольку отбор в эстрадную мастерскую проходил строго и тщательно, и в паре с женою он работал на сцене вполне достойно и профессионально.
Что же все-таки разъединило молодую пару? Могу ошибиться, но нашел этому единственное объяснение, – Люба как актриса росла буквально на глазах, ее тяготили узкие и примитивные рамки трафаретного конферанса, а Валерий видел их будущее на сцене именно в этом жанре эстрады и был уверен, что со временем актерское беспокойство жены сойдет на нет, у них ребенок, надо будет обустраивать жизнь, покупать квартиру, и не останется времени для творческих поисков. Иного мнения о своей жизни была Люба. Несмотря на житейские трудности, она собиралась исполнять музыкальный фельетон, искала авторов, способных написать ей монологи, в которых могла бы выразить себя более интересно. Руководство эстрадной мастерской шло ей навстречу, считая ее талантливее и перспективнее мужа, что не могло не раздражать его. К этому, возможно, у него примешивалось чувство ревности, многие мужчины буквально обожали его красавицу-жену. Между супругами начались ссоры, росли обиды, мужское самолюбие мешало Валерию смягчить, сгладить накаленную обстановку их отношений, поискать компромисс, а он, наверное, был достижим, конфликтная ситуация разрослась до такой степени, что совместная жизнь стала невозможной. И они разошлись настолько резко, что больше не встречались. Валерий регулярно присылал алименты и этим ограничивался, даже не интересовался сыном, хотя никому не известно, что на самом деле творилось у него на душе.
Однажды Люба собиралась провести вечер с подругой, встретились, как было договорено.
– Я отлучусь минут на пять, – сказала подруга, – умер знакомый артист. Надо проститься с ним. Я уже купила цветы.
– Артист? – переспросила Люба?
– Артист, – повторила подруга.
– Тогда я тоже прощусь с ним. Можно?
– Разумеется, – отозвалась подруга и разделила букет на две части.
Люба положила цветы у ног лежащего в гробу человека, отошла в сторону, невольно стала вглядываться в черты лица покойного и побледнела, узнав в нем Валерия Макарова. Чтобы не упасть, обняла подругу, поразившись ранней смерти пусть когда-то, но близкого ей человека, и, вероятно, вспомнив то хорошее, что было между ними, а оно было – любовь и мечты о счастье, без чего не возникает союз юных сердец.
Судьба распорядилась так, что Люба все-таки попрощалась со своим первым мужем и отцом сына, который стал хорошим и известным артистом, чего не удалось сделать отцу.
Увы, жизнь не столь милосердна к людям вообще, а тем более к талантливым, для которых в состоянии творческой эйфории даже физические травмы порой незаметны. Только со временем, иногда через многие годы, вспоминают они о своих неосторожных действиях, которые можно было бы избежать или обойти. И не случайно мудреют с годами, а неудачи и беды в молодости закаляют их характеры, помогают понимать и переживать неудачи других людей.
Глава вторая
Эстрадные страсти
На эстраде случилось непредвиденное, впрочем, произошедшее далеко не впервые. Ушел из жизни талантливейший руководитель коллектива, его сердце и мозг, человек в полном смысле незаменимый, и сразу стало чахнуть его прекрасное создание. На этот раз подобная беда обрушилась на ведущий или, как говорили, «фирменный» коллектив эстрады, на Государственный московский мюзик-холл. Ликвидированный в послевоенные годы как представитель космополитического западнического направления в искусстве, он был восстановлен режиссером – новатором и тружеником Александром Павловичем Конниковым, человеком сколь талантливым, столь честным и скромным. Он успел создать два сюжетных мюзикхолльных представления: «Москва – Венера, далее – везде», где, кстати, родилась знаменитая песня Владимира Войновича о космонавтах «Четырнадцать минут до старта», и обозрение о современном времени и прошедшем и о том, как оно использовалось людьми, чьи нравы, несмотря на бегущие годы, менялись в лучшую сторону чрезвычайно медленно. Обозрение называлось «Тик-так». Собрало под свои знамена лучших эстрадников страны – изумительного артиста в жанре сатиры – Афанасия Севостьяновича Белова (в первой программе жанр юмора представляли не менее талантливые сатирики: Лев Миров и Марк Новицкий), а также ведущих певцов страны – Муслима Магомаева, Виктора Гуляева, Николая Сличенко, Нани Брегвадзе и даже известного иностранного гастролера югослава Джордже Марьяновича. И авторы представлений – опытнейшие писатели в жанре эстрадной юмористики Владимир Масс и Михаил Сервинский, Марк Слободской и особенно Владимир Дыховичный составили коллектив блестящих единомышленников и представления создали удачные на славу, всюду собиравшие аншлаги и шедшие с громовым успехом, даже в Париже, где гастролировал мюзик-холл, и Конников был признан русским эстрадным Дягилевым – создателем незабываемых русских театральных сезонов во Франции в двадцатые годы, после октябрьского переворота в России. Александр Павлович готовил третью программу с участием сатирика Геннадия Хазанова и уникального певца Валерия Ободзинского, но внезапно не стало Владимира Павловича, хотя было известно, что у него больное сердце. Смерть всегда неожиданна. И даже приблизительного равного ему по таланту и характеру организатора найти не удалось и мюзик-холл стал быстро и заметно чахнуть. Его покинули лучшие солисты и даже часть слаженного кордебалета с отлично отрепетированной программой. Но начальству Росконцерта не хотелось терять «фирменный» коллектив, и тут вспомнили о молодой, красивой и талантливой актрисе Любови Григорьевне Полищук. Ее немедленно ввели в штат мюзик-холла, наделили напарником-ведущим, но ничего близкого по уровню замысла, мастерства и культуре эстрады с конниковскими представлениями не получилось. Хотя программу взялся писать новоявленный талант сатиры, автор Михаил Михайлович Жванецкий. Его работа с Аркадием Райкиным была высоко оценена театральной общественностью, и тон в ней задавал, конечно, великий артист, очищая монологи автора от одесской разговорной шелухи и придавая им стройность цельных произведений. Я потом однажды спросил у Жванецкого, почему его ранние творения были похожи на умные литературно выстроенные монологи и даже рассказы. На что он мне с обидой в голосе ответил: «Это Райкин держал меня за шкирку». «Управлять» Жванецким, как Райкин, Люба, разумеется, не могла. Внимала ему как богу, буквально открыв от изумления рот, и в результате заполучила отнюдь не проблемный, а бытовой монолог в образе проводницы, где юмор строился не столько на умных репризах, сколько на вульгарном, грубом, и от этого смешном, поведении узнаваемой героини. Второй монолог написал эстрадный автор Георгий Териков, на мой взгляд, более удачный и социальный, чем монолог Жванецкого. Люба играла жену, влюбленную в мужа-пьяницу, рассказывала о его выходках и тут же по-своему оправдывала их, что выходило и грустно, и смешно. Этот монолог Люба исполняла в эстрадных концертах до последних выходов на сцену. Тем не менее, всего два монолога, даже при формальных интермедиях – связках между номерами, разыгрываемых ею с партнером, не могли спасти программу. Я этого представления не видел, но говорят, что Полищук участвовала даже в воздушном гимнастическом номере, что было рискованно, но даже эта ее неосторожность, не оправданная даже со стороны успеха, не привносила в программу ни оригинальности, не новизны. И песни, исполняемые солистами, случайно подобранные, не связанные с сюжетом, которого, по сути, не было, не могли равняться с вокалом признанных народом мастеров из предыдущих программ. Получился неплохой сборный концерт, из ряда тех, которых на эстраде было немало, ничем не удивлял зрителей, и они отвечали ему соответственной и малой взаимностью. Убытки от представлений росли как снежный ком в большой и ветреный сырой снегопад. Начальство еще попыталось спасти мюзик-холл, объявив в популярном журнале «Огонек», что в коллективе готовится новая программа, которую для восходящей звезды эстрады Любови Полищук пишет популярнейший автор эстрады Михаил Жванецкий. Для пущей убедительности реальности обещанного журнал поместил фотографии Полищук и Жванецкого, но, насколько мне известно, сотрудничество между ними заглохло в корне. Мюзик-холл был распущен, Люба Полищук была поставлена на график Москонцерта, что давало ей около десятка концертов в месяц, на которые она ездила с маленьким ребенком на руках и возвращалась со спящим на ее плече. Это были, пожалуй, одни их самых трудных лет в жизни Любы. Нужно было еще думать о собственном жилье и, конечно, не в центре города, а где-нибудь подешевле, на окраине, но и это стоило для актрисы (со ставкой 11 рублей за концерт) постоянной работы, и она не отказывалась от выступлений на самых дальних и не престижных концертах. Алексея пришлось отдать в интернат, что нервно травмировало и Любу, и сына. Вот как он описывает то время: «Конечно, бывало, что мы с мамой беседовали, но всякий раз я знал, что через 20 минут она опять умчится на спектакль или на съемку, или на репетицию. Поймите, не хватало у матери свободного времени ни на что другое, кроме работы. И мне казалось, весь мир устроен так: мамы редко появляются дома, так как часто бывают в разъездах, много занимаются собой, потому что им надо хорошо выглядеть, постоянно учат текст и, конечно же, на семью сил остается по минимуму. Уверен, меня хорошо поймут дети актрис, такие ситуации им отлично знакомы».
Прав мальчик. Такие ситуации часто возникали в артистических семьях. Мне лично было легче, – я не был обременен семьей и получал за концерт не одну ставку, как артист за номер, а три. Мне было дано право на сольный концерт в двух отделениях, для чего я прошел просмотр Художественного совета Министерства культуры РСФСР. Но само строительство такого концерта было делом нелегким, на него ушли годы, и угодить нравам и вкусам членам художественного совета мне удалось путем создания программы ясного гражданского звучания, в общем тоне которой даже острые сатирические произведения выражали заботу об улучшении жизни людей. Мне разрешалось ввести в свою программу один любой номер: разговорный, музыкальный или акробатический, но по времени не более 15–20 минут, при общей продолжительности концерта не менее 1 час 45 минут. Я работал внештатно, но довольно часто ездил на гастроли. Иногда брал знакомых и хороших артистов, особенно в южные концерты, и приносил столь высокую прибыль, что меня приглашали в Сочи, Ялту, Кисловодск, Севастополь, Геленджик, Туапсе и Лазаревское по нескольку раз в год. Неоднократно со мной ездила обаятельная актриса Люда Кравчук, лауреат премии Всероссийского конкурса артистов эстрады. Она была неплохой разговорницей, исполняла мой «Монолог Моны Лизы», отмеченный на литературном конкурсе в Югославии, а в моем сольном концерте пела бардовские песни и романсы, пела задушевно, мягко и иронично, аккомпанируя себе на гитаре. Она не раз жаловалась мне на свою нелегкую концертную жизнь, на то, что приходится с гитарой в большом футляре мотаться по метро и переполненным автобусам, выстаивать очереди, чтобы купить дочери сосиски и бананы, и усталость от такой жизни накапливается, разрушая здоровье. Она не скрывала от меня, что пытается уехать из страны. Я отговаривал ее и приводил как аргументы удачные и недоступные для многих артистов заветные курортные площадки, съемки на телевидении, а она уже несколько раз показывалась на экране, что при ее способностях рано или поздно неминуемо привело бы к популярности, но она твердо стояла на своем: «Я хочу для своей дочери другую, более обеспеченную жизнь». Она уехала, фиктивно выйдя замуж за иностранца, но я ее не осуждаю, мы отлично работали, никогда не ссорились и добрая память о концертах с Людмилой Кравчук навсегда сохранится в моем сердце. Вскоре после ее отъезда, не помню уже по какому вопросу, позвонила мне Люба, и я тут же предложил ей поездку в Новосибирск.
– На сколько концертов? – поинтересовалась она.
– Двадцать концертов за пять дней.
– Годится! Едем! – без раздумий и с радостью согласилась она.
Я договорился с филармонией, чтобы деньги ей заплатили на месте и не только ставку, но и четвертушку за ведение концерта, которая полагалась мне. Я позвонил Любе домой, трубку взял Алексей, тогда ему было лет пять-шесть, но говорил он серьезно, и мы обусловили с ним, когда я на машине заеду за мамой. Жила она где-то на пути к Домодедовскому аэровокзалу, откуда отлетал самолет в Новосибирск. Репертуар Любы я знал и нашел для нее удобное место в концерте, за 2–3 номера, до конца первого отделения. Концерты предстояли ответственные. По два в день в Концертном зале Новосибирского театра оперы и балета (площадка на 900 мест). Два – в концертном зале Академгородка, остальные – в вузах и научно-исследовательских институтах.
Перед выездом такси я еще раз набрал номер Любы.
– Все в порядке. Едем. Только учти – я после запоя. Но через день приду в себя. Не волнуйся. До встречи.
Ее слова насчет «запоя» немного смутили меня, но я никогда не видел ее даже навеселе, и о срыве ее выступления даже не подумал. Я был знаком потом с Любой свыше сорока лет, немало общался с нею, но никогда не видел ее пьяной, даже выпившей. И мне кажется, что она могла выпить, но всегда в меру и незаметно для окружающих. И легенды о пьянстве распускала о себе она сама, чтобы выглядеть в глазах бывалых, обожающих застолье коллег, «матерой» актрисой, якобы прошедшей огонь и воду. Одна из неосторожностей молодости, к тому же неумная, неверно рассчитанная на то, что актрису-выпивоху маститые актеры быстрее и задушевнее примут в свой круг.
Видимо, омская Аня, дочь бывшего губернатора, о жизни которой ей не раз ведала мама, постепенно исчезала из сознания Любы, и она брала пример с тех современных женщин, примадонн, что ныне окружали ее. Но тяга к искусству, верность ему и заложенные от родителей доброта и честность не покидали актрису.
Следует признаться, что я привез в Новосибирск Любовь Полищук, хотя и не обозначенную на афише и не популярную актрису, но сразу узнаваемую зрителями после того, как я объявлял, что в фильме «12 стульев» она, лихо танцуя с Андреем Мироновым, пробивала стеклянную стену магазина. Зал после моих слов сразу оживал, глядя на Любу, как на хорошо знакомую и любимую киноактрису. Фильм прошел совсем недавно, и танец Любы и Андрея запомнился зрителям. В этом танце был и, по-моему, остался никем не объяснимый факт сверхбыстрой популярности Любы. Танцевали известнейший артист и никому неизвестная смазливая актриса. Но… в жестах, в танцевальных движениях они вели себя совершенно на равных. Стоило Миронову, а танец носил полублатной одесский характер, провести рукой по лицу актрисы, как она в ответ демонстративно едва ли не расплющивала его лицо, превращая его в блин и сглаживая на пути своей руки губы, нос и брови кинозвезды. Не уверен, что другая актриса, даже по заданию режиссера, сделала бы это так вызывающе и смачно, как Любовь Полищук. Была ли это смелость Любы, вполне оправданная в этом танце, или неосторожность таланта, кривившая лицо любимейшего народом артиста, в данном случае не играет роли. Жест Любы был смел, неожидан для зрителей и поэтому запомнился им. И то, как они вместе, синхронно двигаясь, проникали через стеклянную витрину, тоже выглядело необычно и было удачной придумкой режиссера. И совершенно неожиданной для них стала концовка танца, когда Миронов разводил руки в стороны, и Полищук камнем выпадала из них. В связи с последующим через много лет заболеванием спины актрисы возникла версия, что именно тогда она получила серьезную травму. Режиссер фильма Марк Анатольевич Захаров назвал эту версию удачной шуткой, актерской байкой, но не более. На месте падения актрисы были предусмотрительно уложены гимнастические маты, смягчающие удар. У меня лично есть сомнения, были ли уложены маты. Ведь снимали не известную актрису, а просто смазливую девицу из массовки, даже не имеющую роль в фильме. Поверим Марку Захарову и приведем мнение сына Любы Полищук об этом инциденте: «Это полный бред, высосанный из пальца дебилами, которые в погоне за тремя рублями пишут так называемые сенсации и за это называют себя журналистами. (Это по поводу того, что некоторые печатные издания писали, что первопричиной болезни Любы Полищук стало то, что она повредила спину на съемках «12 стульев».)
Сделаем скидку на молодость, горячность сына, искренне любящего кино и защищающего имеющуюся там охрану труда. Не будем приводить не единичные примеры, при которых актеры гибли на съемках. Достаточен один – смерть Евгения Урбанского, работающего без дублера при съемках опаснейшего для жизни эпизода. Обратимся к рассказу самой Любови Григорьевны Полищук. В одном из своих последних телеинтервью она четко заявила о том, что этот эпизод повторялся 14 раз (!). Было сделано четырнадцать дублей. Наверное, при особом желании копии их можно разыскать. И, честно говоря, не многовато ли дублей? Четырнадцать?! Для фрагмента танца?! И теперь главное – люди послевоенного времени и более молодые – возраста Полищук – хорошо помнят тогдашние гимнастические маты – грязные, потные от постоянного употребления и набитые сбившимися в комки, представляющие собою спрессованные и промокшие от пота куски ваты, доведенные до крепости камня. Даже легкое падение на один из них было ударом для организма. Приехавшая вскоре после этих съемок фильма «12 стульев» в Новосибирск Люба Полищук редко выходила из номера – побаливала спина. И потом прихватывала, но она никому об этом не говорила. Лишь однажды, корчась от боли перед выходом на сцену, пожаловалась мне на то, что корежит спину. Узнав о том, что произошло с нею на съемках, я написал сатирический рассказ, напечатанный в журнале «Крокодил», рассказ по мотивам произошедшего с нею.
– Уберите руку! – раздается голос человека с трубой. – Повторите эпизод.
Актриса приводит себя в порядок, отряхивает от пыли юбку, поправляет прическу. Снова переходит улицу и на нее опять наезжает машина. На этот раз толкает основательнее, так, что портфель из рук женщины вырывается и отлетает метров на пять. Молодой человек выпрыгивает из машины и бежит за портфелем.
Прав мальчик. Такие ситуации часто возникали в артистических семьях. Мне лично было легче, – я не был обременен семьей и получал за концерт не одну ставку, как артист за номер, а три. Мне было дано право на сольный концерт в двух отделениях, для чего я прошел просмотр Художественного совета Министерства культуры РСФСР. Но само строительство такого концерта было делом нелегким, на него ушли годы, и угодить нравам и вкусам членам художественного совета мне удалось путем создания программы ясного гражданского звучания, в общем тоне которой даже острые сатирические произведения выражали заботу об улучшении жизни людей. Мне разрешалось ввести в свою программу один любой номер: разговорный, музыкальный или акробатический, но по времени не более 15–20 минут, при общей продолжительности концерта не менее 1 час 45 минут. Я работал внештатно, но довольно часто ездил на гастроли. Иногда брал знакомых и хороших артистов, особенно в южные концерты, и приносил столь высокую прибыль, что меня приглашали в Сочи, Ялту, Кисловодск, Севастополь, Геленджик, Туапсе и Лазаревское по нескольку раз в год. Неоднократно со мной ездила обаятельная актриса Люда Кравчук, лауреат премии Всероссийского конкурса артистов эстрады. Она была неплохой разговорницей, исполняла мой «Монолог Моны Лизы», отмеченный на литературном конкурсе в Югославии, а в моем сольном концерте пела бардовские песни и романсы, пела задушевно, мягко и иронично, аккомпанируя себе на гитаре. Она не раз жаловалась мне на свою нелегкую концертную жизнь, на то, что приходится с гитарой в большом футляре мотаться по метро и переполненным автобусам, выстаивать очереди, чтобы купить дочери сосиски и бананы, и усталость от такой жизни накапливается, разрушая здоровье. Она не скрывала от меня, что пытается уехать из страны. Я отговаривал ее и приводил как аргументы удачные и недоступные для многих артистов заветные курортные площадки, съемки на телевидении, а она уже несколько раз показывалась на экране, что при ее способностях рано или поздно неминуемо привело бы к популярности, но она твердо стояла на своем: «Я хочу для своей дочери другую, более обеспеченную жизнь». Она уехала, фиктивно выйдя замуж за иностранца, но я ее не осуждаю, мы отлично работали, никогда не ссорились и добрая память о концертах с Людмилой Кравчук навсегда сохранится в моем сердце. Вскоре после ее отъезда, не помню уже по какому вопросу, позвонила мне Люба, и я тут же предложил ей поездку в Новосибирск.
– На сколько концертов? – поинтересовалась она.
– Двадцать концертов за пять дней.
– Годится! Едем! – без раздумий и с радостью согласилась она.
Я договорился с филармонией, чтобы деньги ей заплатили на месте и не только ставку, но и четвертушку за ведение концерта, которая полагалась мне. Я позвонил Любе домой, трубку взял Алексей, тогда ему было лет пять-шесть, но говорил он серьезно, и мы обусловили с ним, когда я на машине заеду за мамой. Жила она где-то на пути к Домодедовскому аэровокзалу, откуда отлетал самолет в Новосибирск. Репертуар Любы я знал и нашел для нее удобное место в концерте, за 2–3 номера, до конца первого отделения. Концерты предстояли ответственные. По два в день в Концертном зале Новосибирского театра оперы и балета (площадка на 900 мест). Два – в концертном зале Академгородка, остальные – в вузах и научно-исследовательских институтах.
Перед выездом такси я еще раз набрал номер Любы.
– Все в порядке. Едем. Только учти – я после запоя. Но через день приду в себя. Не волнуйся. До встречи.
Ее слова насчет «запоя» немного смутили меня, но я никогда не видел ее даже навеселе, и о срыве ее выступления даже не подумал. Я был знаком потом с Любой свыше сорока лет, немало общался с нею, но никогда не видел ее пьяной, даже выпившей. И мне кажется, что она могла выпить, но всегда в меру и незаметно для окружающих. И легенды о пьянстве распускала о себе она сама, чтобы выглядеть в глазах бывалых, обожающих застолье коллег, «матерой» актрисой, якобы прошедшей огонь и воду. Одна из неосторожностей молодости, к тому же неумная, неверно рассчитанная на то, что актрису-выпивоху маститые актеры быстрее и задушевнее примут в свой круг.
Видимо, омская Аня, дочь бывшего губернатора, о жизни которой ей не раз ведала мама, постепенно исчезала из сознания Любы, и она брала пример с тех современных женщин, примадонн, что ныне окружали ее. Но тяга к искусству, верность ему и заложенные от родителей доброта и честность не покидали актрису.
Следует признаться, что я привез в Новосибирск Любовь Полищук, хотя и не обозначенную на афише и не популярную актрису, но сразу узнаваемую зрителями после того, как я объявлял, что в фильме «12 стульев» она, лихо танцуя с Андреем Мироновым, пробивала стеклянную стену магазина. Зал после моих слов сразу оживал, глядя на Любу, как на хорошо знакомую и любимую киноактрису. Фильм прошел совсем недавно, и танец Любы и Андрея запомнился зрителям. В этом танце был и, по-моему, остался никем не объяснимый факт сверхбыстрой популярности Любы. Танцевали известнейший артист и никому неизвестная смазливая актриса. Но… в жестах, в танцевальных движениях они вели себя совершенно на равных. Стоило Миронову, а танец носил полублатной одесский характер, провести рукой по лицу актрисы, как она в ответ демонстративно едва ли не расплющивала его лицо, превращая его в блин и сглаживая на пути своей руки губы, нос и брови кинозвезды. Не уверен, что другая актриса, даже по заданию режиссера, сделала бы это так вызывающе и смачно, как Любовь Полищук. Была ли это смелость Любы, вполне оправданная в этом танце, или неосторожность таланта, кривившая лицо любимейшего народом артиста, в данном случае не играет роли. Жест Любы был смел, неожидан для зрителей и поэтому запомнился им. И то, как они вместе, синхронно двигаясь, проникали через стеклянную витрину, тоже выглядело необычно и было удачной придумкой режиссера. И совершенно неожиданной для них стала концовка танца, когда Миронов разводил руки в стороны, и Полищук камнем выпадала из них. В связи с последующим через много лет заболеванием спины актрисы возникла версия, что именно тогда она получила серьезную травму. Режиссер фильма Марк Анатольевич Захаров назвал эту версию удачной шуткой, актерской байкой, но не более. На месте падения актрисы были предусмотрительно уложены гимнастические маты, смягчающие удар. У меня лично есть сомнения, были ли уложены маты. Ведь снимали не известную актрису, а просто смазливую девицу из массовки, даже не имеющую роль в фильме. Поверим Марку Захарову и приведем мнение сына Любы Полищук об этом инциденте: «Это полный бред, высосанный из пальца дебилами, которые в погоне за тремя рублями пишут так называемые сенсации и за это называют себя журналистами. (Это по поводу того, что некоторые печатные издания писали, что первопричиной болезни Любы Полищук стало то, что она повредила спину на съемках «12 стульев».)
Сделаем скидку на молодость, горячность сына, искренне любящего кино и защищающего имеющуюся там охрану труда. Не будем приводить не единичные примеры, при которых актеры гибли на съемках. Достаточен один – смерть Евгения Урбанского, работающего без дублера при съемках опаснейшего для жизни эпизода. Обратимся к рассказу самой Любови Григорьевны Полищук. В одном из своих последних телеинтервью она четко заявила о том, что этот эпизод повторялся 14 раз (!). Было сделано четырнадцать дублей. Наверное, при особом желании копии их можно разыскать. И, честно говоря, не многовато ли дублей? Четырнадцать?! Для фрагмента танца?! И теперь главное – люди послевоенного времени и более молодые – возраста Полищук – хорошо помнят тогдашние гимнастические маты – грязные, потные от постоянного употребления и набитые сбившимися в комки, представляющие собою спрессованные и промокшие от пота куски ваты, доведенные до крепости камня. Даже легкое падение на один из них было ударом для организма. Приехавшая вскоре после этих съемок фильма «12 стульев» в Новосибирск Люба Полищук редко выходила из номера – побаливала спина. И потом прихватывала, но она никому об этом не говорила. Лишь однажды, корчась от боли перед выходом на сцену, пожаловалась мне на то, что корежит спину. Узнав о том, что произошло с нею на съемках, я написал сатирический рассказ, напечатанный в журнале «Крокодил», рассказ по мотивам произошедшего с нею.
ЭФФЕКТНЫЙ КАДР
Библиотека журнала
«Крокодил» № 2
На нашей улице снимали какой-то фильм. Люди окружили место киносъемки. И я остановился. Вижу – переходит улицу красивая актриса с портфелем и в мини-юбке. Видимо, играет студентку. На нее наезжает машина. Не по-настоящему, но очень похоже. Слегка задевает актрису, и та падает. Из машины выскакивает молодой человек, размахивает руками и что-то говорит.– Уберите руку! – раздается голос человека с трубой. – Повторите эпизод.
Актриса приводит себя в порядок, отряхивает от пыли юбку, поправляет прическу. Снова переходит улицу и на нее опять наезжает машина. На этот раз толкает основательнее, так, что портфель из рук женщины вырывается и отлетает метров на пять. Молодой человек выпрыгивает из машины и бежит за портфелем.