Страница:
Позже он похоронит мать и воспримет как проявление своеобразной божьей доброты то, что она умерла в одночасье, без мучений, как говорится, своей смертью. И Вольфу не подумается, как его сверстнику из рассказа Шолом-Алейхема, что теперь он свободен от забот и обязанностей, он – сирота! Вольф почувствует дикое одиночество, и окружающий мир покажется пустым без матери, без человека, который постоянно заботится о нем, охраняет от напастей и неосторожных поступков. Охраняет даже на небесах. И когда потом Вольф сталкивался с сочувствием, с доброжелательностью людей, то считал, что они посланы ему мамиными молитвами.
Юноша в хрустальном гробу
Юноша в хрустальном гробу
Переход Вольфа от местечковой жизни к городской прошел быстро и сопровождался немаловажными событиями. Поезд, в котором он лежал под скамейкой, приближался к Берлину. Вольф, наверное, был единственным пассажиром, которого не волновало, прибудет состав на конечную станцию вовремя или опоздает. Он боялся лишь одного – попасться на глаза кондуктору, и, чем дольше тот не появлялся в вагоне, тем более волновался Вольф. Он страшился не столько сдачи полиции, сколько того, что его высадят ночью на неизвестной маленькой станции, где не устроиться на работу и можно запросто умереть с голоду.
Замедляя ход, поезд приближался к Познани, и над съежившимся от страха юношей склонилось внимательное лицо кондуктора:
– Ваш билет?
Из темноты на кондуктора испуганно смотрел юноша. Он нашел под скамейкой клочок грязноватой бумаги и, напрягая все силы, до боли в голове и суставах, захотел, чтобы кондуктор принял его за билет. Была ночь, вагон освещался плохо, Вольф надеялся на чудо, старательно внушая кондуктору: «Это билет, это билет…» И вдруг чудо свершилось! Железные челюсти компостера щелкнули бумажку. Странным кондуктору показалось только то, что юноша лежал под скамейкой. Фонарем он осветил лицо Вольфа:
– Зачем же вы с билетом под скамейкой едете? Есть же места. Поспите. Скоро будем в Берлине.
Спустя много лет, читая роман Лиона Фейхтвангера «Братья Лаутензак», прототипом одного из которых – Оскара – был личный ясновидящий Гитлера по фамилии Ганусен, Вольф Мессинг поражался его удивительному умению внушать людям буквально все, что пожелает, нередко для того, чтобы просто поиздеваться над ними.
Однажды перед спектаклем в театре «Оскар решил: пусть высокомерный и пузатый бонза немножко попотеет. Толстый советник спокойно развалился в кресле и очень быстро дал себя усыпить. Оскар внушил советнику, что ему жарко, ужасно жарко. Райтбергер раскраснелся, фыркал, утирал пот. Оскар внушил ему, что они едут купаться в Ванзее. И вот они уже на берегу озера. Муниципальный советник Райтбергер разделся и остался в одних кальсонах, а публика визжала, орала, бесновалась от восторга».
Забегая вперед, скажем, что Мессинг и Ганусен познакомились в Берлине в 1931 году. Мессинг сразу почувствовал в этом человеке умелого гипнотизера и ясновидящего. Наверное, что-то подобное ощутил в Мессинге и Ганусен, но отнесся к нему как к конкуренту и процедил сквозь зубы: «Доннер веттер!» («Черт побери!»)…
В отличие от Ганусена Мессинг никогда не будет использовать свои способности во вред людям или в насмешку над ними, только для помощи или самозащиты, и то в экстремальной ситуации, подобной безбилетному пребыванию в берлинском поезде. Тогда Вольф посчитал совершенное им чудом. Он не спал до утра, пытаясь объяснить случившееся, даже вспомнил про свой лунатизм, но ответа не находил. Вольфа охватил страх – ему хотелось быть обычным парнем, таким же, как сверстники. Но надо было жить дальше, оставаясь самим собой. О том, чем наделила его природа, он узнавал постепенно, воспринимая ее дары то с удивлением, то со смятением в душе, отчего становился все более нервным.
И вот мальчика встретил большой и, как ему тогда показалось, сумрачный город с каменными, на века построенными домами, переполненный людьми, машинами, с красивыми площадями, арками, бульварами, но чужой и равнодушный к тем, кто не имел здесь ни крова, ни занятий. Еще в Гора-Кавалерии Вольф узнал, что в Берлине существует улица, где собираются выходцы из родных ему мест. Он разыскал ее и почти сразу получил должность посыльного в доме приезжих. Носил вещи, пакеты, мыл посуду, чистил обувь, получая за свой нелегкий труд буквально гроши. Но то были первые деньги, заработанные им самим. Жаль, что этого не знали мать и отец, ведь денег на письмо пока не хватало. Вольф пытался поднакопить нужную сумму, голодал, и это могло кончиться весьма трагически.
Как-то раз его послали с пакетом в один из пригородов Берлина. Внезапно он почувствовал, что теряет сознание. Дома и люди поплыли перед глазами, и прямо на мостовой Вольф упал в голодный обморок. О лежащем на асфальте юноше сообщили в полицию. Врач осмотрел его – пульса нет, тело холодное – и посоветовал перевезти в морг. Вольфа собирались похоронить в общей могиле вместе с другими бездомными, не имеющими документов, никем не востребованными мертвецами. Юноше, однако, неслыханно повезло: он попался на глаза неукоснительно соблюдавшему правила студенту, проходившему в морге практику.
Тот внимательно осматривал трупы и, когда дошел до Вольфа, обнаружил, что у него бьется сердце, еле-еле, но бьется. Вызванный студентом профессор Абель подтвердил: юноша жив. Вольфа высвободили из груды мертвецов, и на третьи сутки профессор привел его в чувство. Вольф потом очень сожалел, что не запомнил имя студента и разыскать его в большом городе не мог, однако благодарность к нему сохранил на всю жизнь.
Немного людей приходило тогда ему на помощь, и для признательности места в сердце хватало с лихвой. Почетное же занимал профессор Абель, талантливый психиатр и невропатолог, хорошо известный в медицинских кругах. Тогда ему было лет сорок пять. Невысокого роста, с полным лицом, обрамленным пышными бакенбардами, он по-доброму и внимательно глядел на пациентов. «Видимо, ему я обязан не только жизнью, но и открытием моих способностей и их развитием, – позже писал Вольф Мессинг, – Абель объяснил мне, что я находился в состоянии каталепсии, вызванной малокровием, истощением, нервными потрясениями. Его очень удивила открывшаяся у меня способность полностью управлять своим организмом. От него я впервые услышал слово „медиум“. Он сказал: „Вы удивительный медиум…“ Тогда я еще не знал значения этого слова. Абель начал ставить со мной опыты. Прежде всего он старался привить мне чувство уверенности в себе, в свои силы. Он сказал, что я могу приказать себе все, что мне захочется».
Анализируя действия героя романа Лиона Фейхтвангера Оскара Лаутензака, невольно приходишь к мысли, что при создании своего произведения писатель брал консультации у того же профессора Абеля. Жили они в Берлине, в одно время, и моя версия может быть вполне вероятной. Вот как описывает Фейхтвангер состояние транса у Оскара: «Он вдруг остановился посреди комнаты. Его взгляд уловил какую-то точку на стене или, вернее, в воздухе, впился в нее, но ненадолго. Потом лицо его словно опустело, обмякло, красные губы раздвинулись, обнажив крепкие белые зубы. Он вернулся неверной походкой к своему креслу, упал в него и как будто оцепенел, погруженный в себя, к чему-то прислушиваясь с отсутствующим видом и растерянной, глуповатой улыбкой… Оскар ощутил в голове или, быть может, в груди какой-то легчайший шорох, точно там едва слышно рвалась шелковая ткань. Окружающие его предметы исчезли. Он словно вышел за пределы самого себя. Он видел».
Не столь художественно, но по существу приблизительно так же описывали Вольфа Мессинга свидетели, видевшие его в состоянии транса.
Вместе со своим другом и коллегой профессором-психиатром Шмидтом Абель учил юного Вольфа внушению, проводил с ним специальные опыты. Жена Шмидта мысленно отдавала ему приказания, и он исполнял их. Она была первым из его индукторов, которыми позже стали многочисленные зрители, посещавшие выступления Вольфа Мессинга.
Первый ее опыт состоял в следующем: в печку спрятали серебряную монету, достать которую Вольф должен был не через дверцу, а разрушив молотком одну кафельную плитку в стенке. Это свидетельствовало бы о том, что он мысленно получил приказ, а не догадался о нем. Вольф взял молоток, разбил плитку и через образовавшееся отверстие вынул монету. Абель даже захлопал от радости и улыбнулся. Вольф Мессинг (или его литзаписчик) потом отметит: «…с этих людей, с улыбки Абеля начала мне улыбаться жизнь». А это значит, Вольф перестал голодать.
Абель познакомил его с импресарио – господином Цельмейстером, представительным мужчиной лет тридцати пяти, любившим повторять: «Надо работать и жить». Он, как и большинство других импресарио и эстрадно-театральных администраторов, право работать предоставлял в основном подопечным, оставляя за собой несложные заботы об аренде концертных площадок и составлении контрактов с артистами. Любил вкусную еду, марочные вина и красивых женщин. А средства на это приносил ему гвоздь программы открытого им в Берлине паноптикума – Вольф Мессинг. Он ложился в хрустальный гроб, приводил себя в каталептическое состояние и на протяжении трех суток лежал недвижимо, внешне ничем не отличаясь от покойника.
Замечу, что в начале века паноптикумы существовали в больших городах всего мира, не обошли они и Россию. Вот как описывает подобное зрелище в Саратове писатель Константин Федин:
«Паноптикум, где лежит восковая Клеопатра и живая змейка то припадет к ее сахарной вздымающейся груди, то отстранится. Панорама, показывающая потопление отважного крейсера в пучине океана, и в самой пучине океана надпись: „Наверх вы, товарищи, все по местам, – последний парад наступает! Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает!“ Кабинет „Женщины-паука“ и „Кабинет женщины-рыбы“. Балаган с попугаем, силачом и балериной. Балаган с усекновением на глазах публики головы черного корсара. Балаган с танцующими болонками и пуделями. Театр превращений, или трансформации мужчин в женщин, а также обратно. Театр лилипутов. Дрессированный шотландский пони. Человек-аквариум. Хиромант, или предсказыватель прошлого, настоящего и будущего. Американский биоскоп. Орангутанг. Факир… Все эти чудеса спрятаны в таинственных глубинах – за вывесками, холстинами, свежим тесом, но небольшими частицами – из форточек, с помостов, крылец – показываются для завлечения зрителей, и народ роится перед зазывалами, медленно передвигаясь от балагана к балагану и подолгу рассчитывая, на что истратить заветные пятаки – на Клеопатру, крейсер или орангутанга».
Берлинский паноптикум, где работал Вольф Мессинг, был меньшим по масштабам, но более своеобразным зрелищным предприятием – здесь демонстрировались только живые экспонаты. В одном помещении стояли сросшиеся боками девушки-сестры – подобие, а точнее, разновидность сиамских близнецов, у каждой из которых было свое сердце, легкие, – словом, свой организм. Возможно, Цельмейстер схитрил и хирургически сшил их или при помощи какого-то приспособления имитировал соединение. Девицы вели себя развязно и отпускали в адрес проходящих мужчин довольно скабрезные шутки.
Другое помещение занимала толстая полуобнаженная женщина с большими обвислыми грудями и огромной пышной бородой, которую она время от времени расчесывала. Кое-кому из приглянувшихся зрителей она разрешала пощупать свои груди или подергать за бороду. Большинство выбирало бороду.
В третьем помещении сидел безрукий мужчина в трусиках, способный пальцами ног на удивление ловко тасовать и сдавать игральные карты, сворачивать самокрутку, зажигать спичку. Около него всегда толпились люди. Еще он умел рисовать ногами. Закрепленными между пальцами карандашами набрасывал портреты желающих и получал за это дополнительный заработок, впрочем, как и женщина с бородой, если посетитель паноптикума надолго задерживался у этой дивы и «исследовал» ее тело.
А в четвертом павильоне всегда стояла толпа зевак. Здесь три дня, находясь на грани жизни и смерти, лежал в хрустальном гробу чудо-юноша Вольф Мессинг. Платили за это пять марок в сутки – несусветно большую для него сумму. Ее хватало, чтобы сытно есть и кое-чем помогать родителям. Тогда-то Вольф и послал им первую весточку о себе, о том, что не пропал, что нашлись добрые люди, научившие его ремеслу. Какому именно, он не сообщил. И потому, что не считал это занятие вечным для себя, и потому, что понимал: он только начинает познавать свои способности, видимо необычные, если ими заинтересовались медицинские светила.
Влияние на Вольфа двух ученых оказалось весьма плодотворным. Он стал понимать отдаваемые ему распоряжения значительно быстрее и точнее, чем раньше. Из массы поступающих в сознание мыслей научился выделять именно ту, которая была необходима. Абель не уставал твердить:
– Тренируйте, развивайте ваши способности! Не давайте им заглохнуть, исчезнуть или забыться.
Один из персонажей романа Лиона Фейхтвангера «Братья Лаутензак», председатель Психологического общества профессор Гавличек, пригласил Оскара Лаутензака для изучения его телепатических возможностей. При этом Оскару запрещалось заниматься телепатией за деньги – это могло причинить вред его дару, нарушить «чистосердечность» опытов. Оскар запрет нарушил. Он упустил время для создания книги, способной принести ему славу (правда, лишь в узком кругу ученых), но успел набросать тезисы к ней. Если не принимать во внимание звучное и чересчур рекламное название книги: «Величие телепатии и ее границы», то тезисы совершенно верны, что, кстати, и подтвердил на практике Вольф Мессинг. Оскар Лаутензак утверждал, что «подлинный талант… может читать мысли других гораздо полнее и точнее, чем принято думать. Тот, кто обладает этой способностью, обладает обычно и даром внушения. Хороший телепат почти всегда бывает и хорошим гипнотизером. Однако было бы нелепым предрассудком считать, что телепат способен вызывать умерших, предсказывать будущее и тому подобное. Всякий, кто заявляет, что может это делать, – шарлатан».
В погоне за деньгами Оскар упустил возможность посвятить себя целиком своему дару, не развивал его, сужал границы телепатии, исключая из ее арсенала предсказание будущего, хотя сам в дальнейшем не раз представлял себя как ясновидящего. Гавличек говорил ему: «Человек, читающий чужие мысли, выступая перед широким кругом зрителей, вероятно, может неплохо заработать. Но от этого пострадает его дарование. Мне, по крайней мере, не довелось видеть ни одного телепата, который, выступая публично на сцене, не гнался за эффектами, а такого рода погоня лишает вас непринужденности и чистосердечия. Какой же он ясновидящий, если вносит в свои опыты „искусство“, преднамеренность? Чего же тогда стоит все его чтение мыслей?»
Лион Фейхтвангер, без сомнения, повидал на своем веку множество телепатов. Советский писатель Константин Федин встретил одного из них даже на ярмарке в Саратове. Видимо, на самом деле существовали люди, наделенные подобными способностями, но постепенно они превращались в шарлатанов и вызывали недоверие к телепатии как к вполне реальному явлению. Весьма любопытно, на мой взгляд, размышление профессора Гавличека из романа Фейхтвангера о ясновидении: «…способность ясновидения – не преимущество, а недостаток. Он (Гавличек. – В. С.) считал ее пережитком более ранней ступени развития человечества. Подобно аппендиксу и копчику у человека сохранилось от тех времен, когда его критические способности, его разум были еще слишком мало развиты, множество атавистических, теперь уже ненужных инстинктов, сохранилась способность к предчувствиям, не контролируемым рассудком».
Не будучи специалистом, не стану комментировать интересное и столь же спорное предположение Лиона Фейхтвангера и возвращусь к Вольфу Мессингу, точно следующему советам профессоров Абеля и Шмидта. По их предложению «в свободные четыре дня недели я ходил на берлинские базары. Вдоль прилавков с овощами, картофелем и мясом стояли краснощекие молодые крестьянки и толстые пожилые женщины из окрестных сел. Покупатели были редки, и в ожидании их многие продавцы сидели, задумавшись о своем. Я… „прослушивал“ простые и неспешные мысли немецких крестьян о хозяйстве, о судьбе дочери, неудачно вышедшей замуж, о ценах на продукты, которые упрямо не растут… Но мне надо было не только „слышать“ эти мысли, но и проверить, насколько правильно мое восприятие. И в сомнительных случаях я подходил к прилавку и говорил, проникновенно глядя в глаза:
– Не волнуйся… Дочка не забудет подоить коров и дать корм поросятам… Она хоть и маленькая еще у тебя, но крепкая и смышленая.
Ошеломленный всплеск руками, восклицания удивления убеждали меня, что я не ошибся».
Поражает целеустремленность юного Вольфа, одержимость, с какой он пытается познать свои способности. За этим, помимо честолюбия, кроется свойство истинного творца, в данном случае созидателя самого себя как личности.
«Абель научил меня… способности выключать силой воли то или иное ощущение. Когда я почувствовал, что научился вполне владеть собою, я начал выступать в варьете Зимнего театра – Винтергартене… в роли факира. Заставлял себя не чувствовать боль, когда мне кололи иглами грудь, насквозь прокалывали иглою шею…»
Через многие годы, уже находясь в СССР, Вольф Мессинг смеялся, читая умную и «грустно-веселую» повесть Всеволода Иванова «Приключение факира». Замечательный и до удивления наблюдательный писатель, к сожалению недостаточно оцененный современниками и потомками, в своих произведениях старался описать жизнь в ее самых различных проявлениях. Не прошел он и мимо выступления Вольфа Мессинга: «В заключение на сцену выходил артист, одетый под миллионера. Блестящий фрак. Цилиндр. Усыпанные перстнями руки. Золотая цепь к золотым часам, висящая на животе. Бриллиантовые запонки… Затем на сцене появлялись разбойники. Они „убивали миллионера“, а драгоценности его (естественно, фальшивые) раздавали посетителям, сидящим за столиками, с просьбой спрятать в любом месте, но только не выносить из зала. Затем в зале появлялся молодой сыщик Вольф Мессинг. Он шел от столика к столику и у каждого столика просил прелестных дам и уважаемых господ вернуть ему ту или иную драгоценность, спрятанную там-то и там-то. Чаще всего в заднем кармане брюк, внутреннем кармане фрака, в сумочке или туфельке женщины. Номер этот неизменно пользовался успехом. Многие стали специально приходить в Винтергартен, чтобы посмотреть его».
Если бы Всеволод Иванов увидел современные шоу фокусников, то наверняка описал бы их более язвительно. Во-первых, они, как правило, бессюжетные, а во-вторых, построены даже не на ловкости рук, а на простом обмане. Взять хотя бы известный номер «Сжигание женщины» знаменитого Кио-отца. В установленный на манеже шатер входила очаровательная молодая женщина. Шатер поджигался со всех сторон и через пару минут сгорал вместе с женщиной, разумеется прячущейся в специально подготовленной камере под манежем. А из форганга через несколько секунд под аплодисменты выбегала та же женщина. Как считали зрители. На самом деле это была ее сестра-близнец, ничем не отличающаяся от «сгоревшей». Сестрам-близнецам не разрешалось жить в одном номере, даже в одной гостинице, и общаться между собой на людях. Их никогда не видели вместе, и зрители-простаки действительно принимали номер за чудо, сотворенное великим фокусником, кстати, показавшим себя в ряде других номеров человеком небесталанным.
Искусство прекрасно тем, что совершенство его безгранично, но, увы, оно иногда падает настолько низко, что становится его антиподом, опускается до уровня самого дешевого балагана. Константин Федин упоминает о павильонах на саратовской ярмарке, где работали гипнотизеры, телепаты, знатоки тайн прошлого и предсказатели будущего. Кто из них попал на большую сцену, заслужил народное признание? Единицы… В России я знаю только двух истинных артистов, работавших с программой «Психологические опыты». Безусловно талантливый Михаил Куни, весьма популярный в пятидесятые – шестидесятые годы, поражал зрителей быстрым до головокружения пересчетом в уме самых больших чисел, которые он множил, делил, извлекал из них корни… Меньше занимался гипнозом, но с большим успехом. Мог с завязанными глазами находить те или иные предметы. Как и Вольф Мессинг, он выступал на самых известных площадках страны. Возможно, наше искусство, да и наука потеряли иных талантливых мастеров и ученых лишь потому, что заниматься сеансами гипноза разрешалось только людям с высшим медицинским образованием.
Однажды я выступал в городе Клину с уникальным человеком, первым в стране снимавшим боль при родах, воздействуя гипнозом. Во время работы он попросил крепко закрыть двери зала, погасить свет. Через мгновение вспыхнул киноэкран, на котором появился сосуд, куда медленно под однообразную музыку капала из крана вода. Еще через пятнадцать минут гипнотизер включил в зале свет и предложил зрителям покинуть свои места. Человек четыреста встали, двенадцать остались на своих креслах. Они казались спящими, но на самом деле были загипнотизированы увиденным на экране. Затем гипнотизер вывел их на сцену и они по его команде «собирали цветы», «летали», изображая птиц, объяснялись в любви, что выглядело очень забавно. Потом, разумеется, были на счет «Раз! Два! Три!» выведены из состояния гипноза и не помнили, что с ними происходило несколько минут назад. На обратном пути в Москву коллега объяснил мне, что провел сеанс киногипноза, которому поддаются далеко не все люди. Однако особое впечатление осталось у меня от показанных перед сеансом кадров, где этот человек принимал детей у рожениц. Поразительно, но на их лицах отсутствовал даже намек на напряжение и страдание! Коллега оказался всесторонне талантливым человеком, сделавшим немало открытий во многих областях науки, но, не имея дипломов, не сумевшим добиться официального признания своих достижений. Умышленно не замеченный властями, он лишил людей своего бесценного дара, который мог бы принести им неоценимую пользу.
Говорят, каждый человек – строитель собственной судьбы, однако не каждому дано осуществить свое предназначение. В какой степени это удалось Вольфу Мессингу, судить читателю. Но в любом случае его неслыханные успехи в области телепатии вызывают и уважение и восхищение, тем более что судьба приносила ему больше невзгод, чем подарков. Одним из последних стало знакомство с профессорами Абелем, Шмидтом, а позднее и с великим психоаналитиком Фрейдом.
В четырнадцать лет Вольф Мессинг был перепродан своим импресарио из варьете Винтергартена в знаменитый цирк Буша. На первый взгляд мало что изменилось в его программе, но главное – появились первые психологические опыты. У зрителей собирали разные вещи, аккуратно складывали их, а Вольф Мессинг разбирал и раздавал владельцам. Слава его росла, хотя шел 1914 год. Началась Первая мировая война, унесшая миллионы жизней. Замечено: чем суровее и опаснее время, тем больше у людей желание отвлечься от горестного и печального, сильнее тяготение к искусству, в массе – к развлекательному, особенно к необъяснимым чудесам.
Цирк Буша был всегда переполнен. И этому во многом способствовал талант Вольфа Мессинга. Он понимал, что знает еще мало, а потому днем, перед началом представления, с помощью частных преподавателей изучал общеобразовательные предметы. Позднее работал в Вильнюсском университете на кафедре психологии, стараясь разобраться в тайнах этой науки, в своих собственных способностях. Учился у профессоров Владычко, Кульбышевского, Орловского, Регенсбурга и других, но в мемуарах признавался, что систематического образования ему получить так и не удалось. Он писал: «…я внимательно слежу за развитием современной науки, в курсе современной политической жизни мира, интересуюсь русской и польской литературой. Знаю русский, польский, немецкий, древнееврейский. Читаю на этих языках и продолжаю пополнять свои знания, насколько позволяют силы».
В 1915 году Вольф Мессинг отправляется с психологическими опытами в Вену. Выступления проходят в Луна-парке. Длятся три месяца. Привлекают всеобщее внимание. Вольф Мессинг – гвоздь сезона. И тут ему выпадает счастье, вероятно заслуженное, встретиться с самим Альбертом Эйнштейном. То ли до великого физика дошла молва о необычных способностях Вольфа, то ли и побывал на одном из его выступлений и заинтересовался им. Предоставим слово самому Мессингу: «…в один прекрасный день он пригласил меня к себе. Естественно, я был взволнован предстоящей встречей. На квартире Эйнштейна меня поразило обилие книг. Они были всюду, начиная с передней. Меня провели в кабинет. Здесь находились двое – сам Эйнштейн и Зигмунд Фрейд, знаменитый австрийский врач и психолог, создатель теории психоанализа. Не знаю, кто тогда был более знаменитым, наверное, Фрейд, да это и непринципиально. Фрейд – пятидесятилетний, строгий – смотрел на собеседника исподлобья тяжелым, неподвижным взглядом. Он был, как всегда, в черном сюртуке, жестко накрахмаленный воротник словно подпирал жилистую, уже в морщинах шею. Эйнштейна я запомнил меньше. Помню только, что одет он был просто, по-домашнему, в вязаном джемпере, без галстука и пиджака. Фрейд предложил сразу приступить к опытам. Он стал моим индуктором. До сих пор помню его мысленное приказание: подойти к туалетному столику, взять пинцет и, вернувшись к Эйнштейну… выщипнуть из его великолепных пышных усов три волоска. Взяв пинцет, я подошел к великому ученому и, извинившись, сообщил ему, что хочет от меня его ученый друг. Эйнштейн улыбнулся и подставил мне щеку… Вечер прошел непринужденно-весело, хотя я был и не совсем равным собеседником: ведь мне было в ту пору 16 лет. На прощание Эйнштейн сказал:
Замедляя ход, поезд приближался к Познани, и над съежившимся от страха юношей склонилось внимательное лицо кондуктора:
– Ваш билет?
Из темноты на кондуктора испуганно смотрел юноша. Он нашел под скамейкой клочок грязноватой бумаги и, напрягая все силы, до боли в голове и суставах, захотел, чтобы кондуктор принял его за билет. Была ночь, вагон освещался плохо, Вольф надеялся на чудо, старательно внушая кондуктору: «Это билет, это билет…» И вдруг чудо свершилось! Железные челюсти компостера щелкнули бумажку. Странным кондуктору показалось только то, что юноша лежал под скамейкой. Фонарем он осветил лицо Вольфа:
– Зачем же вы с билетом под скамейкой едете? Есть же места. Поспите. Скоро будем в Берлине.
Спустя много лет, читая роман Лиона Фейхтвангера «Братья Лаутензак», прототипом одного из которых – Оскара – был личный ясновидящий Гитлера по фамилии Ганусен, Вольф Мессинг поражался его удивительному умению внушать людям буквально все, что пожелает, нередко для того, чтобы просто поиздеваться над ними.
Однажды перед спектаклем в театре «Оскар решил: пусть высокомерный и пузатый бонза немножко попотеет. Толстый советник спокойно развалился в кресле и очень быстро дал себя усыпить. Оскар внушил советнику, что ему жарко, ужасно жарко. Райтбергер раскраснелся, фыркал, утирал пот. Оскар внушил ему, что они едут купаться в Ванзее. И вот они уже на берегу озера. Муниципальный советник Райтбергер разделся и остался в одних кальсонах, а публика визжала, орала, бесновалась от восторга».
Забегая вперед, скажем, что Мессинг и Ганусен познакомились в Берлине в 1931 году. Мессинг сразу почувствовал в этом человеке умелого гипнотизера и ясновидящего. Наверное, что-то подобное ощутил в Мессинге и Ганусен, но отнесся к нему как к конкуренту и процедил сквозь зубы: «Доннер веттер!» («Черт побери!»)…
В отличие от Ганусена Мессинг никогда не будет использовать свои способности во вред людям или в насмешку над ними, только для помощи или самозащиты, и то в экстремальной ситуации, подобной безбилетному пребыванию в берлинском поезде. Тогда Вольф посчитал совершенное им чудом. Он не спал до утра, пытаясь объяснить случившееся, даже вспомнил про свой лунатизм, но ответа не находил. Вольфа охватил страх – ему хотелось быть обычным парнем, таким же, как сверстники. Но надо было жить дальше, оставаясь самим собой. О том, чем наделила его природа, он узнавал постепенно, воспринимая ее дары то с удивлением, то со смятением в душе, отчего становился все более нервным.
И вот мальчика встретил большой и, как ему тогда показалось, сумрачный город с каменными, на века построенными домами, переполненный людьми, машинами, с красивыми площадями, арками, бульварами, но чужой и равнодушный к тем, кто не имел здесь ни крова, ни занятий. Еще в Гора-Кавалерии Вольф узнал, что в Берлине существует улица, где собираются выходцы из родных ему мест. Он разыскал ее и почти сразу получил должность посыльного в доме приезжих. Носил вещи, пакеты, мыл посуду, чистил обувь, получая за свой нелегкий труд буквально гроши. Но то были первые деньги, заработанные им самим. Жаль, что этого не знали мать и отец, ведь денег на письмо пока не хватало. Вольф пытался поднакопить нужную сумму, голодал, и это могло кончиться весьма трагически.
Как-то раз его послали с пакетом в один из пригородов Берлина. Внезапно он почувствовал, что теряет сознание. Дома и люди поплыли перед глазами, и прямо на мостовой Вольф упал в голодный обморок. О лежащем на асфальте юноше сообщили в полицию. Врач осмотрел его – пульса нет, тело холодное – и посоветовал перевезти в морг. Вольфа собирались похоронить в общей могиле вместе с другими бездомными, не имеющими документов, никем не востребованными мертвецами. Юноше, однако, неслыханно повезло: он попался на глаза неукоснительно соблюдавшему правила студенту, проходившему в морге практику.
Тот внимательно осматривал трупы и, когда дошел до Вольфа, обнаружил, что у него бьется сердце, еле-еле, но бьется. Вызванный студентом профессор Абель подтвердил: юноша жив. Вольфа высвободили из груды мертвецов, и на третьи сутки профессор привел его в чувство. Вольф потом очень сожалел, что не запомнил имя студента и разыскать его в большом городе не мог, однако благодарность к нему сохранил на всю жизнь.
Немного людей приходило тогда ему на помощь, и для признательности места в сердце хватало с лихвой. Почетное же занимал профессор Абель, талантливый психиатр и невропатолог, хорошо известный в медицинских кругах. Тогда ему было лет сорок пять. Невысокого роста, с полным лицом, обрамленным пышными бакенбардами, он по-доброму и внимательно глядел на пациентов. «Видимо, ему я обязан не только жизнью, но и открытием моих способностей и их развитием, – позже писал Вольф Мессинг, – Абель объяснил мне, что я находился в состоянии каталепсии, вызванной малокровием, истощением, нервными потрясениями. Его очень удивила открывшаяся у меня способность полностью управлять своим организмом. От него я впервые услышал слово „медиум“. Он сказал: „Вы удивительный медиум…“ Тогда я еще не знал значения этого слова. Абель начал ставить со мной опыты. Прежде всего он старался привить мне чувство уверенности в себе, в свои силы. Он сказал, что я могу приказать себе все, что мне захочется».
Анализируя действия героя романа Лиона Фейхтвангера Оскара Лаутензака, невольно приходишь к мысли, что при создании своего произведения писатель брал консультации у того же профессора Абеля. Жили они в Берлине, в одно время, и моя версия может быть вполне вероятной. Вот как описывает Фейхтвангер состояние транса у Оскара: «Он вдруг остановился посреди комнаты. Его взгляд уловил какую-то точку на стене или, вернее, в воздухе, впился в нее, но ненадолго. Потом лицо его словно опустело, обмякло, красные губы раздвинулись, обнажив крепкие белые зубы. Он вернулся неверной походкой к своему креслу, упал в него и как будто оцепенел, погруженный в себя, к чему-то прислушиваясь с отсутствующим видом и растерянной, глуповатой улыбкой… Оскар ощутил в голове или, быть может, в груди какой-то легчайший шорох, точно там едва слышно рвалась шелковая ткань. Окружающие его предметы исчезли. Он словно вышел за пределы самого себя. Он видел».
Не столь художественно, но по существу приблизительно так же описывали Вольфа Мессинга свидетели, видевшие его в состоянии транса.
Вместе со своим другом и коллегой профессором-психиатром Шмидтом Абель учил юного Вольфа внушению, проводил с ним специальные опыты. Жена Шмидта мысленно отдавала ему приказания, и он исполнял их. Она была первым из его индукторов, которыми позже стали многочисленные зрители, посещавшие выступления Вольфа Мессинга.
Первый ее опыт состоял в следующем: в печку спрятали серебряную монету, достать которую Вольф должен был не через дверцу, а разрушив молотком одну кафельную плитку в стенке. Это свидетельствовало бы о том, что он мысленно получил приказ, а не догадался о нем. Вольф взял молоток, разбил плитку и через образовавшееся отверстие вынул монету. Абель даже захлопал от радости и улыбнулся. Вольф Мессинг (или его литзаписчик) потом отметит: «…с этих людей, с улыбки Абеля начала мне улыбаться жизнь». А это значит, Вольф перестал голодать.
Абель познакомил его с импресарио – господином Цельмейстером, представительным мужчиной лет тридцати пяти, любившим повторять: «Надо работать и жить». Он, как и большинство других импресарио и эстрадно-театральных администраторов, право работать предоставлял в основном подопечным, оставляя за собой несложные заботы об аренде концертных площадок и составлении контрактов с артистами. Любил вкусную еду, марочные вина и красивых женщин. А средства на это приносил ему гвоздь программы открытого им в Берлине паноптикума – Вольф Мессинг. Он ложился в хрустальный гроб, приводил себя в каталептическое состояние и на протяжении трех суток лежал недвижимо, внешне ничем не отличаясь от покойника.
Замечу, что в начале века паноптикумы существовали в больших городах всего мира, не обошли они и Россию. Вот как описывает подобное зрелище в Саратове писатель Константин Федин:
«Паноптикум, где лежит восковая Клеопатра и живая змейка то припадет к ее сахарной вздымающейся груди, то отстранится. Панорама, показывающая потопление отважного крейсера в пучине океана, и в самой пучине океана надпись: „Наверх вы, товарищи, все по местам, – последний парад наступает! Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает!“ Кабинет „Женщины-паука“ и „Кабинет женщины-рыбы“. Балаган с попугаем, силачом и балериной. Балаган с усекновением на глазах публики головы черного корсара. Балаган с танцующими болонками и пуделями. Театр превращений, или трансформации мужчин в женщин, а также обратно. Театр лилипутов. Дрессированный шотландский пони. Человек-аквариум. Хиромант, или предсказыватель прошлого, настоящего и будущего. Американский биоскоп. Орангутанг. Факир… Все эти чудеса спрятаны в таинственных глубинах – за вывесками, холстинами, свежим тесом, но небольшими частицами – из форточек, с помостов, крылец – показываются для завлечения зрителей, и народ роится перед зазывалами, медленно передвигаясь от балагана к балагану и подолгу рассчитывая, на что истратить заветные пятаки – на Клеопатру, крейсер или орангутанга».
Берлинский паноптикум, где работал Вольф Мессинг, был меньшим по масштабам, но более своеобразным зрелищным предприятием – здесь демонстрировались только живые экспонаты. В одном помещении стояли сросшиеся боками девушки-сестры – подобие, а точнее, разновидность сиамских близнецов, у каждой из которых было свое сердце, легкие, – словом, свой организм. Возможно, Цельмейстер схитрил и хирургически сшил их или при помощи какого-то приспособления имитировал соединение. Девицы вели себя развязно и отпускали в адрес проходящих мужчин довольно скабрезные шутки.
Другое помещение занимала толстая полуобнаженная женщина с большими обвислыми грудями и огромной пышной бородой, которую она время от времени расчесывала. Кое-кому из приглянувшихся зрителей она разрешала пощупать свои груди или подергать за бороду. Большинство выбирало бороду.
В третьем помещении сидел безрукий мужчина в трусиках, способный пальцами ног на удивление ловко тасовать и сдавать игральные карты, сворачивать самокрутку, зажигать спичку. Около него всегда толпились люди. Еще он умел рисовать ногами. Закрепленными между пальцами карандашами набрасывал портреты желающих и получал за это дополнительный заработок, впрочем, как и женщина с бородой, если посетитель паноптикума надолго задерживался у этой дивы и «исследовал» ее тело.
А в четвертом павильоне всегда стояла толпа зевак. Здесь три дня, находясь на грани жизни и смерти, лежал в хрустальном гробу чудо-юноша Вольф Мессинг. Платили за это пять марок в сутки – несусветно большую для него сумму. Ее хватало, чтобы сытно есть и кое-чем помогать родителям. Тогда-то Вольф и послал им первую весточку о себе, о том, что не пропал, что нашлись добрые люди, научившие его ремеслу. Какому именно, он не сообщил. И потому, что не считал это занятие вечным для себя, и потому, что понимал: он только начинает познавать свои способности, видимо необычные, если ими заинтересовались медицинские светила.
Влияние на Вольфа двух ученых оказалось весьма плодотворным. Он стал понимать отдаваемые ему распоряжения значительно быстрее и точнее, чем раньше. Из массы поступающих в сознание мыслей научился выделять именно ту, которая была необходима. Абель не уставал твердить:
– Тренируйте, развивайте ваши способности! Не давайте им заглохнуть, исчезнуть или забыться.
Один из персонажей романа Лиона Фейхтвангера «Братья Лаутензак», председатель Психологического общества профессор Гавличек, пригласил Оскара Лаутензака для изучения его телепатических возможностей. При этом Оскару запрещалось заниматься телепатией за деньги – это могло причинить вред его дару, нарушить «чистосердечность» опытов. Оскар запрет нарушил. Он упустил время для создания книги, способной принести ему славу (правда, лишь в узком кругу ученых), но успел набросать тезисы к ней. Если не принимать во внимание звучное и чересчур рекламное название книги: «Величие телепатии и ее границы», то тезисы совершенно верны, что, кстати, и подтвердил на практике Вольф Мессинг. Оскар Лаутензак утверждал, что «подлинный талант… может читать мысли других гораздо полнее и точнее, чем принято думать. Тот, кто обладает этой способностью, обладает обычно и даром внушения. Хороший телепат почти всегда бывает и хорошим гипнотизером. Однако было бы нелепым предрассудком считать, что телепат способен вызывать умерших, предсказывать будущее и тому подобное. Всякий, кто заявляет, что может это делать, – шарлатан».
В погоне за деньгами Оскар упустил возможность посвятить себя целиком своему дару, не развивал его, сужал границы телепатии, исключая из ее арсенала предсказание будущего, хотя сам в дальнейшем не раз представлял себя как ясновидящего. Гавличек говорил ему: «Человек, читающий чужие мысли, выступая перед широким кругом зрителей, вероятно, может неплохо заработать. Но от этого пострадает его дарование. Мне, по крайней мере, не довелось видеть ни одного телепата, который, выступая публично на сцене, не гнался за эффектами, а такого рода погоня лишает вас непринужденности и чистосердечия. Какой же он ясновидящий, если вносит в свои опыты „искусство“, преднамеренность? Чего же тогда стоит все его чтение мыслей?»
Лион Фейхтвангер, без сомнения, повидал на своем веку множество телепатов. Советский писатель Константин Федин встретил одного из них даже на ярмарке в Саратове. Видимо, на самом деле существовали люди, наделенные подобными способностями, но постепенно они превращались в шарлатанов и вызывали недоверие к телепатии как к вполне реальному явлению. Весьма любопытно, на мой взгляд, размышление профессора Гавличека из романа Фейхтвангера о ясновидении: «…способность ясновидения – не преимущество, а недостаток. Он (Гавличек. – В. С.) считал ее пережитком более ранней ступени развития человечества. Подобно аппендиксу и копчику у человека сохранилось от тех времен, когда его критические способности, его разум были еще слишком мало развиты, множество атавистических, теперь уже ненужных инстинктов, сохранилась способность к предчувствиям, не контролируемым рассудком».
Не будучи специалистом, не стану комментировать интересное и столь же спорное предположение Лиона Фейхтвангера и возвращусь к Вольфу Мессингу, точно следующему советам профессоров Абеля и Шмидта. По их предложению «в свободные четыре дня недели я ходил на берлинские базары. Вдоль прилавков с овощами, картофелем и мясом стояли краснощекие молодые крестьянки и толстые пожилые женщины из окрестных сел. Покупатели были редки, и в ожидании их многие продавцы сидели, задумавшись о своем. Я… „прослушивал“ простые и неспешные мысли немецких крестьян о хозяйстве, о судьбе дочери, неудачно вышедшей замуж, о ценах на продукты, которые упрямо не растут… Но мне надо было не только „слышать“ эти мысли, но и проверить, насколько правильно мое восприятие. И в сомнительных случаях я подходил к прилавку и говорил, проникновенно глядя в глаза:
– Не волнуйся… Дочка не забудет подоить коров и дать корм поросятам… Она хоть и маленькая еще у тебя, но крепкая и смышленая.
Ошеломленный всплеск руками, восклицания удивления убеждали меня, что я не ошибся».
Поражает целеустремленность юного Вольфа, одержимость, с какой он пытается познать свои способности. За этим, помимо честолюбия, кроется свойство истинного творца, в данном случае созидателя самого себя как личности.
«Абель научил меня… способности выключать силой воли то или иное ощущение. Когда я почувствовал, что научился вполне владеть собою, я начал выступать в варьете Зимнего театра – Винтергартене… в роли факира. Заставлял себя не чувствовать боль, когда мне кололи иглами грудь, насквозь прокалывали иглою шею…»
Через многие годы, уже находясь в СССР, Вольф Мессинг смеялся, читая умную и «грустно-веселую» повесть Всеволода Иванова «Приключение факира». Замечательный и до удивления наблюдательный писатель, к сожалению недостаточно оцененный современниками и потомками, в своих произведениях старался описать жизнь в ее самых различных проявлениях. Не прошел он и мимо выступления Вольфа Мессинга: «В заключение на сцену выходил артист, одетый под миллионера. Блестящий фрак. Цилиндр. Усыпанные перстнями руки. Золотая цепь к золотым часам, висящая на животе. Бриллиантовые запонки… Затем на сцене появлялись разбойники. Они „убивали миллионера“, а драгоценности его (естественно, фальшивые) раздавали посетителям, сидящим за столиками, с просьбой спрятать в любом месте, но только не выносить из зала. Затем в зале появлялся молодой сыщик Вольф Мессинг. Он шел от столика к столику и у каждого столика просил прелестных дам и уважаемых господ вернуть ему ту или иную драгоценность, спрятанную там-то и там-то. Чаще всего в заднем кармане брюк, внутреннем кармане фрака, в сумочке или туфельке женщины. Номер этот неизменно пользовался успехом. Многие стали специально приходить в Винтергартен, чтобы посмотреть его».
Если бы Всеволод Иванов увидел современные шоу фокусников, то наверняка описал бы их более язвительно. Во-первых, они, как правило, бессюжетные, а во-вторых, построены даже не на ловкости рук, а на простом обмане. Взять хотя бы известный номер «Сжигание женщины» знаменитого Кио-отца. В установленный на манеже шатер входила очаровательная молодая женщина. Шатер поджигался со всех сторон и через пару минут сгорал вместе с женщиной, разумеется прячущейся в специально подготовленной камере под манежем. А из форганга через несколько секунд под аплодисменты выбегала та же женщина. Как считали зрители. На самом деле это была ее сестра-близнец, ничем не отличающаяся от «сгоревшей». Сестрам-близнецам не разрешалось жить в одном номере, даже в одной гостинице, и общаться между собой на людях. Их никогда не видели вместе, и зрители-простаки действительно принимали номер за чудо, сотворенное великим фокусником, кстати, показавшим себя в ряде других номеров человеком небесталанным.
Искусство прекрасно тем, что совершенство его безгранично, но, увы, оно иногда падает настолько низко, что становится его антиподом, опускается до уровня самого дешевого балагана. Константин Федин упоминает о павильонах на саратовской ярмарке, где работали гипнотизеры, телепаты, знатоки тайн прошлого и предсказатели будущего. Кто из них попал на большую сцену, заслужил народное признание? Единицы… В России я знаю только двух истинных артистов, работавших с программой «Психологические опыты». Безусловно талантливый Михаил Куни, весьма популярный в пятидесятые – шестидесятые годы, поражал зрителей быстрым до головокружения пересчетом в уме самых больших чисел, которые он множил, делил, извлекал из них корни… Меньше занимался гипнозом, но с большим успехом. Мог с завязанными глазами находить те или иные предметы. Как и Вольф Мессинг, он выступал на самых известных площадках страны. Возможно, наше искусство, да и наука потеряли иных талантливых мастеров и ученых лишь потому, что заниматься сеансами гипноза разрешалось только людям с высшим медицинским образованием.
Однажды я выступал в городе Клину с уникальным человеком, первым в стране снимавшим боль при родах, воздействуя гипнозом. Во время работы он попросил крепко закрыть двери зала, погасить свет. Через мгновение вспыхнул киноэкран, на котором появился сосуд, куда медленно под однообразную музыку капала из крана вода. Еще через пятнадцать минут гипнотизер включил в зале свет и предложил зрителям покинуть свои места. Человек четыреста встали, двенадцать остались на своих креслах. Они казались спящими, но на самом деле были загипнотизированы увиденным на экране. Затем гипнотизер вывел их на сцену и они по его команде «собирали цветы», «летали», изображая птиц, объяснялись в любви, что выглядело очень забавно. Потом, разумеется, были на счет «Раз! Два! Три!» выведены из состояния гипноза и не помнили, что с ними происходило несколько минут назад. На обратном пути в Москву коллега объяснил мне, что провел сеанс киногипноза, которому поддаются далеко не все люди. Однако особое впечатление осталось у меня от показанных перед сеансом кадров, где этот человек принимал детей у рожениц. Поразительно, но на их лицах отсутствовал даже намек на напряжение и страдание! Коллега оказался всесторонне талантливым человеком, сделавшим немало открытий во многих областях науки, но, не имея дипломов, не сумевшим добиться официального признания своих достижений. Умышленно не замеченный властями, он лишил людей своего бесценного дара, который мог бы принести им неоценимую пользу.
Говорят, каждый человек – строитель собственной судьбы, однако не каждому дано осуществить свое предназначение. В какой степени это удалось Вольфу Мессингу, судить читателю. Но в любом случае его неслыханные успехи в области телепатии вызывают и уважение и восхищение, тем более что судьба приносила ему больше невзгод, чем подарков. Одним из последних стало знакомство с профессорами Абелем, Шмидтом, а позднее и с великим психоаналитиком Фрейдом.
В четырнадцать лет Вольф Мессинг был перепродан своим импресарио из варьете Винтергартена в знаменитый цирк Буша. На первый взгляд мало что изменилось в его программе, но главное – появились первые психологические опыты. У зрителей собирали разные вещи, аккуратно складывали их, а Вольф Мессинг разбирал и раздавал владельцам. Слава его росла, хотя шел 1914 год. Началась Первая мировая война, унесшая миллионы жизней. Замечено: чем суровее и опаснее время, тем больше у людей желание отвлечься от горестного и печального, сильнее тяготение к искусству, в массе – к развлекательному, особенно к необъяснимым чудесам.
Цирк Буша был всегда переполнен. И этому во многом способствовал талант Вольфа Мессинга. Он понимал, что знает еще мало, а потому днем, перед началом представления, с помощью частных преподавателей изучал общеобразовательные предметы. Позднее работал в Вильнюсском университете на кафедре психологии, стараясь разобраться в тайнах этой науки, в своих собственных способностях. Учился у профессоров Владычко, Кульбышевского, Орловского, Регенсбурга и других, но в мемуарах признавался, что систематического образования ему получить так и не удалось. Он писал: «…я внимательно слежу за развитием современной науки, в курсе современной политической жизни мира, интересуюсь русской и польской литературой. Знаю русский, польский, немецкий, древнееврейский. Читаю на этих языках и продолжаю пополнять свои знания, насколько позволяют силы».
В 1915 году Вольф Мессинг отправляется с психологическими опытами в Вену. Выступления проходят в Луна-парке. Длятся три месяца. Привлекают всеобщее внимание. Вольф Мессинг – гвоздь сезона. И тут ему выпадает счастье, вероятно заслуженное, встретиться с самим Альбертом Эйнштейном. То ли до великого физика дошла молва о необычных способностях Вольфа, то ли и побывал на одном из его выступлений и заинтересовался им. Предоставим слово самому Мессингу: «…в один прекрасный день он пригласил меня к себе. Естественно, я был взволнован предстоящей встречей. На квартире Эйнштейна меня поразило обилие книг. Они были всюду, начиная с передней. Меня провели в кабинет. Здесь находились двое – сам Эйнштейн и Зигмунд Фрейд, знаменитый австрийский врач и психолог, создатель теории психоанализа. Не знаю, кто тогда был более знаменитым, наверное, Фрейд, да это и непринципиально. Фрейд – пятидесятилетний, строгий – смотрел на собеседника исподлобья тяжелым, неподвижным взглядом. Он был, как всегда, в черном сюртуке, жестко накрахмаленный воротник словно подпирал жилистую, уже в морщинах шею. Эйнштейна я запомнил меньше. Помню только, что одет он был просто, по-домашнему, в вязаном джемпере, без галстука и пиджака. Фрейд предложил сразу приступить к опытам. Он стал моим индуктором. До сих пор помню его мысленное приказание: подойти к туалетному столику, взять пинцет и, вернувшись к Эйнштейну… выщипнуть из его великолепных пышных усов три волоска. Взяв пинцет, я подошел к великому ученому и, извинившись, сообщил ему, что хочет от меня его ученый друг. Эйнштейн улыбнулся и подставил мне щеку… Вечер прошел непринужденно-весело, хотя я был и не совсем равным собеседником: ведь мне было в ту пору 16 лет. На прощание Эйнштейн сказал: