Варшавский Илья Иосифович. Человек который видел антимир (Научно-фантастические рассказы)

   И что могла означать последняя фраза, оброненная Беатой? Почему для всех было бы лучше, чтобы я уехал? Если к этому и есть какие-то причины, то отчего мне прямо о них не сказать, хотя бы из уважения к памяти Марии?
   Нельзя же меня считать совершенно посторонним человеком!
   Я уснул с твердым намерением не уезжать отсюда, не добившись посещения зоны.
   Когда я проснулся, было уже светло. Мне не хотелось откладывать разговор с Арсеньевым и, кое-как приведя себя в порядок, я вышел в коридор.
   - Как вы спали?
   Я не сразу узнал в мальчишеской фигуре, облаченной в мешковатый комбинезон, мою вчерашнюю знакомую.
   - Спасибо, наверно, хорошо. Скажите, где я могу видеть Арсеньева?
   - Он уехал в город, будет не раньше обеда.
   - И вернется таким же злым, как вчера?
   Беата рассмеялась, обнажив ослепительные зубы безукоризненной формы.
   Вечером я не заметил, что она такая красивая.
   - Можете его больше не бояться. На прощанье Арсеньев сказал, что пусть все решает Максимов. Сейчас я вас с ним познакомлю. Он, наверное, выходит из себя, ожидая нас завтракать.
   Мы направились в столовую.
   - Знакомьтесь, Юра, - сказала Беата курчавому юноше, пытавшемуся открыть перочинным ножом банку консервов. - Это Шеманский.
   - Здравствуйте, - ответил он, - может быть, у вас есть консервный нож?
   Ножа у меня не было.
   Завтракали мы молча. Поднимая глаза от тарелки, я каждый раз ловил устремленный на меня взгляд Максимова.
   Первым заговорил я.
   - Вы бывали в зоне, Юрий...
   - Просто Юра, - ответил он. - Нет, там были только Люшин и Беата, оба не очень удачно. О зоне я знаю только по их рассказам. Сейчас Арсеньев запретил работу до переоборудования скафандров.
   - Неужели последствия взрыва...
   - Да никакого взрыва не было, - перебил он меня. - Просто, когда установка вышла из-под контроля, из нее вырвался поток излучения невообразимо большой энергии. По-видимому, здесь мы имели дело с неизвестными до сих пор частицами. Они-то и вызвали вторичную радиацию.
   - Скажите, - спросил я, - они... тогда... очень мучились?
   Максимов бросил быстрый взгляд на потупившуюся Беату.
   - Нет, не думаю, - ответил он каким-то деланно небрежным тоном. Вероятно, они перестали существовать как материальные образования за какие-нибудь миллионные доли секунды. На пути потока не могло остаться ничего живого.
   - Но Арсеньев говорил о каких-то светлячках.
   Он замялся.
   - Видите ли... ничего... с точки зрения тривиальных представлений о формах жизни. Однако там было много металла, в котором излучение породило очень странные явления. Впрочем, об этом вам расскажет Беата лучше, чем я.
   Ведь она у нас первый в мире металлобиолог.
   Максимов поднялся из-за стола.
   - Прошу меня извинить. Мне нужно поехать на базу.
   Он подошел ко мне и крепко пожал руку.
   - Так вы все-таки настаиваете?
   - Да, - ответил я.
   - Зачем вам это? - спросил он совсем тихо.
   - Там погибла моя жена... Я не могу...
   - Хорошо, - сказал он, - вы туда попадете.
   * * * - Не знаю, чем вас занять, - сказала Беата. - Пойдемте в библиотеку, может быть, что-нибудь подберете почитать.
   Мы прошли по коридору и поднялись на третий этаж.
   Книги в библиотеке были свалены на полу. Вероятно, их собирались вывезти.
   Я подошел к окну.
   - Это там? - спросил я, указывая на гигантское сооружение, напоминавшее формой бублик.
   - Нет, это ускоритель. Пульт - в конце левого крыла.
   Я посмотрел на ее руку.
   - Результат посещения пульта?
   - Да, те самые светляки с температурой триста градусов. Я пыталась взять одного, но он расплавил перчатку.
   Мне вспомнились слова Максимова о металлобиологии.
   - Они металлические? - спросил я.
   - В основном, по-видимому, они состоят из металла. Точный химический состав пока неизвестен, хотя по аналогии с дендритами можно считать их состоящими из сложных металлоорганических соединений.
   - Живые?
   Беата задумалась.
   - Пока еще трудно сказать. В них протекают окислительные процессы, напоминающие дыхание, и восстановительные - на базе реакций фотосинтеза. Они могут ассимилировать металлы из сохранившихся там конструкций и некоторые элементы почвы. Может быть, они даже размножаются делением. Это еще не ясно.
   - А дендриты?
   - Там все гораздо проще. Это - металлоорганические растения. Многое в механизме обмена веществ у них уже разгадано.
   - Эти светляки летают?
   - Нет, ползают, и то очень медленно. Значительно медленнее улиток. Их движение очень трудно заметить.
   - Чем занимается сейчас Арсеньев?
   Кажется, я задал вопрос, на который ей не хотелось отвечать.
   - Видите ли, - сказала она после длинной паузы, - Арсеньев человек со странностями. Он не может простить себе, что уехал в тот день в город.
   Считает, что все произошло по небрежности. Впрочем, - спохватилась она, - не нужно было вам этого рассказывать. Ведь ваша жена...
   - Замещала его в тот день?
   - Да.
   - Беата, - спросил я, - вы можете совершенно честно сказать, почему Арсеньев не хочет пускать меня туда?
   - Совершенно честно? - переспросила она, глядя себе под ноги. - Нет, честно не могу. И, пожалуйста, вообще больше ни о чем меня не спрашивайте!
   * * * За обедом Арсеньев и Максимов разговаривали о каких-то счетчиках. На меня они не обращали никакого внимания. Беата молчала, погруженная в изучение толстой тетради, которую ей передал Арсеньев.
   Мне не хотелось есть. Я все время пытался найти объяснение странному поведению Арсеньева. Вообще вся эта атмосфера недомолвок и нескрываемой холодности начинала меня раздражать.
   Арсеньев прервал разговор с Максимовым и повернулся к Беате.
   - Ну, как?
   - Замечательно! - ответила она, с трудом отрываясь от листка, покрытого формулами. - Просто изумительно!
   - Живые? - спросил Арсеньев.
   - Никаких сомнений.
   - Ну что ж, поздравляю.
   Арсеньев отодвинул стул и направился к двери. Я тоже встал.
   - Алексей Николаевич!
   Он скосил глаза в мою сторону и шагнул в коридор.
   - Договаривайтесь обо всем с Максимовым.
   Я снова опустился на стул.
   - Ладно, ладно, - примирительно произнес Максимов, - завтра начнете помогать мне готовить скафандры.
   * * * Подготовка заняла пять дней. Я помогал Максимову крепить на скафандрах металлические сетки ловушек, пришивал карманы для батарей, таскал в грузовик кислородные баллоны, отправляемые на зарядку.
   Рабочих на территории не было. Максимов сказал мне, что весь вспомогательный штат экспедиции находится на базе.
   - Арсеньев, - пояснил он, - не любит, когда кто-нибудь тут околачивается.
   В зону поражения должны были отправиться Арсеньев, Максимов и я. Однако в последний момент Арсеньев передумал и велел Максимову находиться в главном корпусе "в готовности номер один", как он выразился.
   Вероятно, я выглядел очень жалким в тяжелом скафандре, согнувшись под тяжестью кислородного баллона, потому что, увидев меня в полном облачении, Беата не могла сдержать улыбки.
   Зато Арсеньев был просто великолепен. Выпрямившись во весь свой двухметровый рост, он, казалось, совершенно не чувствовал веса многочисленных приборов, висевших у него на груди.
   Наконец, приготовления были закончены. Максимов проверил поступление кислорода в шлемы.
   - Готово! - услышал я его голос в наушниках.
   - Пошли! - ответил Арсеньев. - Идите, Шеманский, за мной.
   Тяжелые ботинки со свинцовыми подошвами скользили на гладком полу. Я пытался приспособить свой шаг к легкой, размашистой походке Арсеньева, но мне это плохо удавалось.
   Коридор завернул вправо. Арсеньев скрылся за поворотом.
   - Вот черт!
   Я поскользнулся и шлепнулся на пол.
   - Ну, что там случилось? - спросил Арсеньев.
   - Ничего.
   - Ничего, так идите!
   Я встал на ноги.
   - Может быть, вернетесь, Шеманский? - раздался в шлеме голос Максимова.
   - Нет.
   Арсеньев поджидал меня, нетерпеливо постукивая перчаткой по стене.
   - Старайтесь не отставать.
   - Хорошо.
   Мы прошли еще несколько десятков метров. Коридор кончился. Впереди была массивная металлическая дверь.
   - Вхожу в зону, - сказал Арсеньев. - Вы слышите, Юра?
   - Слышу.
   Арсеньев открыл дверь, и мы начали спуск по винтовой лестнице.
   Я изнемогал под тяжестью баллона. Дышалось с трудом. Липкий пот заливал глаза. Казалось, что этому спуску не будет конца. Низ лестницы терялся во мраке.
   - Осторожно! - сказал Арсеньев. - Не споткнитесь.
   Я почувствовал под ногами пол.
   Арсеньев зажег висевший у него на груди фонарь. Мы находились в большом зале, облицованном белой плиткой, со множеством панелей на стенах.
   - Как связь, Юра? - спросил он.
   - Ничего. Много помех.
   Их голоса прерывались в наушниках моего шлема треском разрядов.
   - Пишите, Юра, - сказал Арсеньев. Он начал диктовать цифры, перемежающиеся короткими фразами: "жесткая составляющая", "градиент", "вектор".
   - Перестаньте сопеть, Шеманский, - неожиданно сказал он, - вы что? Плохо себя чувствуете?
   - Нет.
   - Если вам трудно дышать, прибавьте кислорода.
   Я повернул рычажок на груди. Сразу стало легче.
   - Все? - спросил Максимов.
   - Все. Сейчас я пройду в сектор А три. Оттуда, наверное, связи не будет.
   Вы, Шеманский, ожидайте меня здесь. Слышите, Юра? Шеманский остается в диспетчерской.
   - Слышу.
   Арсеньев пересек зал и шагнул в темный проем. Некоторое время я еще видел отблеск его фонаря на стенах уходящего вдаль коридора.
   В шлеме опять раздался голос Максимова:
   - Алексей Николаевич!
   - Да.
   - Хорошо бы попытаться там снять векторную диаграмму вторичного излучения.
   - Попробую, если... - дальше я не расслышал. Мешал треск разрядов.
   Прошло минут пять.
   - Ну, как у вас дела, Шеманский, - спросила Беата.
   - Стою, как соляной столб.
   - Вот и умница! - В ее голосе мне почудилась насмешка. Все это начинало меня бесить. Я приехал сюда вовсе не для того, чтобы останавливаться на полпути и служить объектом иронии какой-то девчонки.
   Я сделал несколько глубоких вдохов и отправился искать Арсеньева с твердым намерением объясниться здесь же начистоту.
   Пройдя по коридору несколько сот шагов, я обнаружил, что он раздваивается.
   - Алексей Николаевич!- позвал я.
   Никакого ответа.
   Не имело смысла гадать, в каком из коридоров он мог находиться. Я свернул налево.
   В красном свете неоновой лампочки индикатора электростатического поля, горевшей на моем шлеме, многочисленные двери, обитые свинцовыми листами, отливали тусклым металлическим блеском. Я попробовал открыть одну из них, она оказалась запертой.
   Я пошел дальше. Мария много рассказывала мне об установке, но я никогда не предполагал, что это такое грандиозное сооружение. Настоящий подземный город.
   Неожиданно впереди мелькнул голубоватый свет.
   - Алексей Николаевич! - снова позвал я.
   Опять нет ответа, только треск разрядов.
   Сначала мне показалось, что одна из дверей усеяна сотнями маленьких лампочек. Подойдя ближе, я понял, что это светлячки, о которых рассказывала Беата. Они сидели на свинцовой обивке двери среди странных наростов, напоминавших кактусы.
   Я уже не мог тратить время на то, чтобы получше их разглядеть. Прошло более двадцати минут, как я расстался с Арсеньевым. Он уже мог вернуться.
   Легко представить себе его ярость, когда он увидит, что меня нет на месте.
   Я прошел еще немного, и уже собирался повернуть назад, когда заметил яркое пятно света вдали.
   Часть коридора в этом месте была разрушена. В большом проломе виднелось голубое небо. Впереди коридор был завален обломками бетона вперемешку со стальными конструкциями. Слева в стене зияло большое отверстие. Я заглянул туда. В огромном зале перед параболическим экраном стояла человеческая фигура.
   "Арсеньев? Но почему он без скафандра?" - В его неподвижности было что-то зловещее.
   Я пролез в проем и побежал к нему. Бешено колотилось сердце от бега. Я задыхался, перед глазами мелькали красные пятна. Смотровое стекло запотело от учащенного дыхания.
   Я остановился, чтобы продуть шлем...
   Это был не Арсеньев. Вполоборота ко мне, прижав левую руку к груди, стояла... Мария! Нет, не Мария, а ее статуя, отлитая с необычайным искусством из зеленоватого тусклого металла.
   Я сделал несколько шагов вперед.
   Очень медленно, как это бывает только во сне, она повернула голову и улыбнулась.
   Дальше все потонуло в клочьях серого тумана, перешедшего в густой плотный мрак.
   * * * Мне очень трудно восстановить в памяти все, что было дальше.
   Очевидно, я долго находился в бессознательном состоянии. Когда я открыл глаза, то лежал на полу без шлема. Моя голова покоилась на гладких металлических коленях.
   - Очнулся? - спросила Мария, кладя мне на лоб ледяную руку. - Мне пришлось снять с тебя шлем. Кончился кислород, и ты начал задыхаться.
   "Теперь уже все равно", - подумал я.
   - Я знала, что придешь.
   - Что с тобой случилось? - спросил я.
   - Не знаю. Я очень плохо помню тот день. В памяти осталась только вспышка света, а потом наступила вот эта странная скованность.
   Она провела рукой по моим волосам.
   - Ты мало изменился.
   - Вот, только поседел, - сказал я.
   - Как я рада, что ты здесь. Ведь мне почти никого не приходится видеть.
   . - Разве... у тебя кто-нибудь бывает?
   - Один раз приходил какой-то парень с девушкой. Они были в таких же скафандрах, как ты. Я просила их забрать меня отсюда, но они сказали, что это пока невозможно. Я очень радиоактивна. Обещали потом что-нибудь сделать.
   Вот теперь я и тебя погубила. Ведь ты без шлема.
   - Ах, теперь все равно, - сказал я.
   - Милый!
   Зеленая металлическая маска склонилась над моим лицом. Я в ужасе закрыл глаза, почувствовав прикосновение холодных твердых губ.
   - Милый!
   Острые, как бритвы, ногти вонзились мне в плечо.
   Дальше терпеть эту пытку не было сил.
   - Пусти!!!
   * * * Я открыл глаза. Склонившись надо мной, стояла Беата.
   - Ну вот! Опять расплескал все, - сказала она, стараясь разжать ложкой мне губы.
   - Беата?!
   - Слава богу, узнали! - засмеялась она. - А ну, немедленно принять лекарство!
   - Где я?
   - На базе. Ну и задали же вы нам хлопот! Арсеньев в Юрой целый час вас разыскивали в этих катакомбах. Назад тащили на руках. Ваше счастье, что были в бессознательном состоянии. Дал бы вам Алексей Николаевич перцу!
   - Где меня нашли?
   - У статуи.
   - Значит, это правда?!
   - Что именно?
   - То, что... статуя... живая.
   - Глупости! С чего это вы взяли?
   - Но... она... шевелилась.
   - Игра расстроенного воображения. Наслушались моих рассказов о светляках, и вот почудилось невесть что. Не зря Арсеньев не хотел вас туда пускать. А я-то, дура, еще за вас просила!
   Я никак не мог собраться с мыслями.
   - Откуда же эта статуя?
   - В момент аварии ваша жена стояла перед параболическим экраном, на пути потока излучения. Очевидно, пройдя через нее, поток как-то изменил собственную структуру и выбил из поверхности экрана ее изображение, сконцентрировавшееся в фокусе параболоида. Впрочем, Юра вам расскажет об этом более подробно, я не сильна в физике.
   - А что Арсеньев намерен с ней делать?
   - Положить в свинцовый гроб и зарыть в землю. Она вся состоит из радиоактивных элементов. Люшин облучился, когда пытался ее исследовать.
   - Скажите, - спросил я, помолчав, - Алексей Николаевич очень на меня сердится?
   - Очень.
   - А вы?
   - Убить готова! К счастью, вас сегодня отправят в город.
   Я подождал, пока за ней закрылась дверь, расстегнул на груди рубашку и поглядел на левое плечо... Там были четыре глубоких ссадины... Вероятно, я поранился, когда упал.
   Дельта-ритм
   асильев открыл глаза и посмотрел на часы. Было двадцать минут четвертого.
   Значит, сегодня это продолжалось два часа. На столе перед ним тихо пощелкивал автомат, включающий каждые десять минут осциллограф. Сняв с головы контакты, Васильев вынул кассету из осциллографа и пошел в темную комнату. Через двадцать минут у него в руках была проявленная пленка.
   Сомнений не могло быть: опять дельта-ритм - колебания с частотой три герца и почти постоянной амплитудой.
   - Марина! - крикнул он, подходя опять к столу. Из соседней комнаты вошла девушка в белом халате и вопросительно взглянула на Васильева.
   - Дадите три вспышки света с произвольными интервалами, - сказал он, гася в лаборатории свет.
   Подойдя к аквариуму с розоватой жидкостью, в которой плавал комок серой массы с торчащими из нее проводами, он включил катодный осциллограф.
   Зеленая светящаяся точка возникла на экране.
   Он манипулировал рукоятками прибора, пока точка на экране не превратилась в кривую синусоидальной формы.
   Яркая вспышка света залила лабораторию и погасла. Сразу же изменилась и форма кривой на экране. Одновременно с уменьшением амплитуды на кривой возникли колебания значительно более высокой частоты.
   Так повторилось три раза.
   - Можете идти, Марина.
   Васильев сел на стул и обхватил голову руками. Некоторое время он сидел неподвижно, затем, приняв решение, взял со стола папку и направился во второй этаж.
   Несколько секунд он нерешительно стоял около двери с табличкой:
   Профессор А. А. Сильвестров - Можно к вам, Анатолий Александрович?
   - Пожалуйста, входите. Как у вас дела?
   - Извините, Анатолий Александрович. Я к вам сегодня пришел по сугубо личному делу, по поводу... Ну, словом, в качестве пациента.
   - Что случилось?
   - Последнее время со мной происходит что-то странное. Какие-то приступы оцепенения. Это не сон и не обмороки. Я хорошо слышу все, что делается в лаборатории, но вместе с тем испытываю непонятные ощущения, которых не могу объяснить. В мозгу возникает какое-то подобие образов, совершенно мне чужих. Как будто кто-то старается мне их внушить, однако эти образы настолько отвлеченны, что я их не могу связать с какими-либо конкретными представлениями.
   - И давно это у вас?
   - Началось дней десять тому назад. Вначале приступы продолжались не более нескольких минут. В течение последних трех дней их длительность резко увеличилась. Сегодняшний продолжался два часа.
   - Раздевайтесь! - коротко сказал Сильвестров.
   Осмотр занял немного времени.
   - С такой нервной системой, как у вас, - сказал профессор, - можно в космос отправлять. Решительно ничего не могу обнаружить. Может быть, легкое переутомление. Как вы спите?
   - Сплю хорошо.
   - Старайтесь побольше отдыхать. Кстати, как дела в лаборатории?
   - Последний опыт проходит удачно. Нам удалось не только сохранить мозговую ткань в условиях искусственной питательной среды и газообмена, но и даже поддержать в какой-то степени ее жизнедеятельность. Части мозга, взятые у различных кошек, отлично приживляются друг к другу.
   Сейчас у нас в искусственных условиях живет, если можно так выразиться, гигантский комок мозговой ткани, содержащий, более восьмидесяти миллиардов нервных клеток.
   - Ого! В восемь раз больше, чем насчитывает человеческий мозг! Почему же они не погибают, как в предыдущих опытах?
   - Мы установили, что отсутствие раздражителей вызывает быструю гибель нервных клеток. В этом опыте клетки периодически подвергаются раздражению ультрафиолетовым облучением и электромагнитным полем высокой частоты.
   - И как же они на это реагируют?
   - Вначале никак не реагировали. Последнее время нам удается через вживленные контакты записывать на осциллографе колебания с частотой три герца и амплитудой восемьсот - девятьсот микровольт.
   - Дельта-ритм?
   - Совершенно верно! Вначале весь ансамбль давал один и тот же ритм.
   Потом различные участки начали проявлять отклонения в пределах полутора герц по частоте и триста - четыреста микровольт по амплитуде.
   - И что же из этого следует, по-вашему?
   Васильев замялся.
   - Видите ли, Анатолий Александрович: мы имеем дело с совершенно необычным скоплением нервных клеток. Вы же знаете, что нейрон животного ничем не отличается от человеческого. Разница в мозге человека и животного скорее вызвана макроскопическими различиями, чем отличительными особенностями составляющих его элементов. Ведь мозг принадлежит к разряду случайно организующихся систем. Кто знает, на что способно такое колоссальное количество клеток, хотя трудно предположить, что в этом комке ткани идут какие-то мыслительные процессы.
   - Тем более, что она лишена всяких органов чувств, - добавил профессор.
   - Это не совсем так. Она пользуется моими органами чувств.
   - Что?!
   Сильвестров привстал со стула.
   - Вот посмотрите: здесь запись биотоков этой ткани после воздействия на нее вспышкой света. Никакой реакции нет. А вот запись, сделанная в моем присутствии: ясно видно изменение амплитуды и частоты после трех вспышек света. Контрольный опыт, проведенный при участии Марины, этого эффекта не дал. Ткань реагирует на свет только в моем присутствии.
   Профессор тихонько свистнул, разглядывая осциллограммы.
   - Постойте! А это что такое?
   - Это моя энцефалограмма во время приступа.
   - Но ведь здесь явно наложенный дельта-ритм!
   - Совершенно верно. В обычном состоянии он у меня не проявляется.
   Некоторое время оба молчали.
   - Почему вы сразу об этом не сказали? - спросил профессор.
   - Все это так необычно. Я сам себе не верю. Приступы оцепенения наступают у меня только в непосредственной близости к аквариуму с тканью.
   С каждым днем ее воздействие на меня становится все более ощутимым.
   Сильвестров внимательно рассматривал осциллограммы.
   - Постараемся разобраться во всем последовательно, - прервал он, наконец, молчание. - Мы должны дать ответ на три вопроса. Во-первых, может ли мозговая ткань, взятая у различных кошек и сросшаяся в единый комплекс, в искусственной питательной среде, в присутствии окислителя и внешних физических раздражителей, проявлять признаки жизнедеятельности, характерные именно для нервных клеток? Я считаю, что может; в этом ничего удивительного нет. Удается же поддерживать в работоспособном состоянии изолированное от организма сердце со всеми свойственными ему мышечными сокращениями. Так?
   Васильев кивнул.
   - Второй вопрос: способна ли ткань в этих условиях на тот вид деятельности, который мы называем мыслительными процессами? На этот вопрос невозможно ответить, пока мы не уточним само понятие мыслительной деятельности. Конечно, существует разница в процессах, протекающих в мозгу человека, решающего математическую задачу, и лисы, преследующей зайчат.
   Однако, если проанализировать биотоки их мозга в это время, то окажется, что в обоих случаях мы сталкиваемся с весьма сходными явлениями возбуждения и торможения различных участков мозга, дающими очень сложную картину наложенных друг на друга электрических импульсов.
   - Но мозг живого существа, - возразил Васильев, - способен хранить информацию, пусть самую примитивную, но все же являющуюся основой сознательной деятельности, а здесь мы имеем дело просто с комком мозгового вещества.
   - А разве мы знаем, что такое память? - улыбнулся Сильвестров. - Есть память сознательная, приобретенная в результате опыта, а есть память наследственная, которую мы называем инстинктом. Если первый вид памяти мы можем уподобить циркуляции нервного возбуждения по замкнутому пути, вроде устройства памяти с линией задержки вычислительных машин, то наследственная память, очевидно, связана с перестройкой протеиновых молекул клетки и должна сохраняться в ней, пока клетка живет. Вы сами говорили о том, что мозг представляет собой случайно организующуюся структуру. Он напоминает армию, где перед каждым подразделением поставлена задача, в решении которой каждым солдатом должна проявляться максимальная инициатива в зависимости от случайно меняющейся обстановки. Не забывайте, что здесь десятки миллиардов клеток могут образовывать временные связи в самых разнообразных комбинациях.
   - Значит, вы полагаете, что в этом комке мозгового вещества действительно идут мыслительные процессы?
   - "Я существую, следовательно я мыслю". Вот единственная обобщающая формула деятельности мозговой ткани, - ответил Сильвестров. - Теперь перейдем к третьему и самому сложному вопросу о влиянии этого комка ткани на ваш мозг. На этот вопрос может ответить только очень тщательно поставленный эксперимент. Признаться, я никогда не верил в существование передачи мыслей на расстояние. Однако и в этом случае приходится считаться с фактами. Приборы объективно зафиксировали нечто такое, что трудно объяснить. Самое правильное воздержаться пока от каких-либо предположений по этому вопросу и продолжать наблюдение. Вы говорите, что продолжительность ваших приступов непрерывно увеличивается?
   - Да, несмотря на то, что я с ними борюсь как могу.
   - А вы попробуйте не бороться. Может быть, тогда картина проявится более четко...
   * * * Когда на следующий день привлеченная шумом Марина вбежала в лабораторию, она нашла Васильева на полу: он стоял на четвереньках в углу за шкафом.
   Васильев медленно поднялся на ноги и левой рукой потер лоб, приходя в себя после приступа.
   Посмотрел на Марину и смущенно улыбнулся. Разжал правую руку.
   На ладони у него лежал задушенный мышонок.
   Маскарад
   итмично пощелкивая, автомат проводил замеры. Я полулежал в глубоком кресле, закрыв глаза, ожидая окончания осмотра.
   Наконец раздался мелодичный звонок.