Василенко Иван. Заколдованный спектакль

   ВАЖНОЕ ЗАДАНИЕ
   После собрания командир пошел на квартиру. Пока он советовался там с партийцами, мы с Таней сидели под окнами на скамье и разговаривали.
   - Ты ж не забудь сказать Артемке, - в третий раз напоминала Таня, - что я его билет раньше всех подпишу.
   - Не забуду
   - А что он больше всего любит, ты не знаешь?
   - Театр он здорово любит.
   - Это само собой. А покушать что он любит?
   - Покушать? А кто его знает!
   - Как же ты не знаешь? А еще вместе росли.
   - В детстве он воблу сушеную любил со свежими огурцами.
   - Вобла что! Я ему пирог с яблоками испеку.
   Я почему-то рассердился и сказал, что Таня, как председатель нашего союза, должна теперь думать не о пироге с яблоками, хотя бы и для Артемки, а о союзе я вообще о более серьезных вещах.
   Тут Дукачев высунулся в окно и позвал нас к командиру.
   Комната, которую занимал командир с Дукачевым, была раньше кабинетом управляющего рудником. Стены ее оклеены такими обоями, что сразу и не разберешь, бумага то или бронза. На стенах висели какие то дипломы и патенты, разрисованные золотыми гербами и медалями, а на одной стене даже сохранилось темное овальное пятно - след от царского портрета. Но командиру с Дукачевым все это было безразлично, и они прикрепили какие-то свои карты прямо на патенты и дипломы.
   - Таня, - сказал командир, когда мы сели перед ним на скамейку и для приличия положили себе на колени руки ладонями книзу, - теперь ты руководитель всего нашего союза социалистической молодежи. У тебя очень важные обязанности. Слушай и ты, Костя. Жалко, Артемки нет, но с ним мы поговорим отдельно. Прежде всего вы должны... - Командир встал и прошелся по комнате. - Да, - сказал он самому себе и опять обратился к нам: - Прежде всего вы должны учесть всех неграмотных своих товарищей и за короткое время научить их писать и читать.
   - Что? - невольно вырвалось у нас с Таней: мы никак не предполагали, что в такое время можно было бы сесть за букварь.
   - А вы что думали? - строго сказал Дукачев. - Вот, к примеру, в шести верстах от Крепточевки горы штыба навалены. Ветер носит черные тучи угольной пыли, забивает глаза, засыпает поля. Мы из этой пыли электричество сделаем, всем шахтерам ток дадим, пошлем свет за сотню верст отсюда. А как же ваш Семен Безродный построит электрическую станцию, если он неграмотный?
   - Правильно, - сказал командир. - Мы идем на смертный бой, идем за этот свет, за свет над всей нашей жизнью. И вот вторая наша задача - добиться, чтоб это понимала вся наша молодежь, в том числе и Семен Безродный. Буква "а", которую он впервые выведет в своей тетрадке, будет и первым его шагом к социализму...
   Мы еще долго говорили о задачах нашего только что сколоченного союза, так долго, что я даже стал опасаться, не забыл ли командир, о чем я ему сегодня докладывал. Нет, не забыл.
   - А теперь о самом неотложном, - сказал он под конец. - Вы отправитесь на хутор Сигиды с особым заданием.
   - И я? - обрадовалась Таня.
   - И ты, если на то будет твоя добрая воля. Дело это рискованное, опасное. Принуждать я тебя не стану.
   - Дмитрий Дмитриевич!.. - Таня с упреком глянула на командира. - Что вы говорите! Принуждать!.. Да я... Эх!..
   Глаза ее наполнились слезами.
   Командир взял ее за руки.
   - Так вот, - продолжал он, - с вами еще отправятся товарищ Дукачев и Ванюшка. Поедете вы в бричке. Ванюшка - за кучера, Дукачев - за лавочника, а вы - за его детей. На хуторе товарищ Дукачев останется. Костя пойдет с лотком в Крепточевку, а ты, Таня, в Липовку.
   - В Липовку? К дяде Ивану? - воскликнула Таня.
   - Да, к твоему дяде Ивану. Нам надо связаться с его отрядом.
   - Я найду, - твердо сказала Таня.
   - Найди и приведи дядю на хутор Сигиды, к товарищу Дукачеву. Приведешь раздавим крепточевских бандитов, не приведешь - как бы не раздавили они нас.
   - Господи, - сказала Таня бледнея, - да как же это можно, чтоб не привела!
   В амбар я и Таня вернулись с листом глянцевитой красной бумаги, подаренной нам командиром. Из этой бумаги мы сделали двенадцать крошечных книжечек, а Сережа Потоцкий великолепными буквами написал на них двенадцать имен и фамилий. Свою книжечку, с давно уже поблекшими Сережиными буквами и Таниной почти детской подписью, я храню и до сих пор.
   Расставаясь в тот день с Таней, я спросил:
   - А ты в Липовке и Джима увидишь?
   - Может, и увижу. А что?
   - Если увидишь, спроси, не встречался ли он когда-нибудь с негром Чемберсом Пепсом, цирковым борцом.
   - Спрошу, - сказала Таня. - А зачем тебе?
   - Так, - уклончиво ответил я, - на всякий случай. Таня удивленно посмотрела на меня, но расспрашивать не стала, только несколько раз повторила:
   - Чемберсом Пепсом, Чемберсом Пепсом...
   АРТЕМКА ПРИОБРЕТАЕТ ЦИЛИНДР
   Что за жалкий рынок в Крепточевке! Десяток грязных рундуков, на которые свалена всякая чепуха: рваные башмаки, керосиновая лампа с надтреснутым стеклом, дырявые кастрюли, зажигалки, грубо сделанные из медных стреляных гильз. Тут же кусочки мыла, старого сала для борща, запыленного сахара...
   Я распродал всю свою махорку, а Артемка не показывался. Какой-то рыжеусый ротмистр остановился и уперся в меня красными глазами.
   "Выследили!" - обожгла меня мысль. - Значит, и Артемка с Трубой попались".
   - Много наторговал? - неожиданно спросил ротмистр. - Ну-ка, покажи.
   Я выложил на стойку целый ворох бумажек всех мастей и правительств. Ротмистр сгреб их, рассовал по карманам и пошел, икая и пошатываясь. А я стоял и чуть не с умилением смотрел ему вслед: это был обыкновенный белогвардейский пропойца и грабитель, и ничего он обо мне не знал.
   Однако где ж все-таки Артемка? Потеряв терпение, я обошел вокруг казармы и заглянул в скверик. И сразу увидел того, кого искал. Артемка стоял на дорожке, перед скамьей, на которой несколько дней тому назад разговаривал я с писарем. Теперь на этой скамье сидела какая-то странная фигура: тощая, с уныло спущенным носом, с серыми бакенами, в сюртуке травянистого цвета и такого же цвета цилиндре. Я подошел ближе и стал за кустом сирени. Безнадежным тоном человек говорил:
   - Странно вы рассуждаете, молодой человек. Вернется государь, потребует всех нас к исполнению своих обязанностей, - в чем же я, миль пардон, явлюсь в департамент?
   Артемка махнул рукой:
   - К тому времени ваш цилиндр мыши сгрызут.
   Фигура подняла на Артемку выцветшие голубые глаза, пожевала синими губами и уныло сказала:
   - Да, кажется, вопрос затягивается.
   - Затягивается! - согласился Артемка. - А кушать-то ведь надо. Я вам хорошо даю, ей-богу. Фунт сахару, буханку хлеба и целую коробку сигар, - кто вам больше даст за такое барахло!
   - Миль пардон, - обиделась фигура. - Цилиндр - от Бурдэ, лучшей парижской фирмы. Впрочем... Сигары гаванские?
   - Гаванские, - важно сказал Артемка.
   - Да, конечно, все это весьма соблазнительно. - Фигура вздохнула. Странно, почему мне не отвечают их превосходительства генерал Деникин и генерал Краснов? Я им послал детальную докладную записку относительно некоторых административно-хозяйственных мероприятий... насчет самоуправства мужиков и разных там мер пресечения. - Фигура опять пожевала губами. - Н-да... Никакого ответа... Весьма странно... Им, конечно, хорошо там, в разных атаманских дворцах, а каково мне в этой, миль пардон, дыре! Вот Василий Варламович... Вы его знали? Василия Варламовича Шуммера? Тоже действительный статский, нас в одном году представили... Н-да... Так вот, он устроился при генерале Краснове. А я застрял. И жена моя... Вы ее знали? Любовь Степановну?.. Тоже устроилась. В Париж укатила. И, представьте, все мои драгоценности того... с собой захватила. Впрочем, что ж, она на двадцать восемь лет моложе меня.
   - Слушай, дед, - крикнул Артемка, видимо, потеряв терпение, - говори толком: меняешь шляпу?
   - Миль пардон, - заморгала фигура глазами, - это я - дед? Впрочем, гм.. Вы ничего не прибавите больше? Денег бы немножко, а? Тысяч двести, а?
   - Нету у меня денег, - нахмурился Артемка. - Будешь торговаться, покуда раздумаю.
   - Ну что поделаешь: давайте, - вздохнула фигура. - Только чтоб сигары были действительно гаванские, а то знаете, какое теперь время. Все, миль пардон, обжуливают. Вот, например, жена... Вы ее знали? Любовь Степановну?.. Говорила: едем вместе. А сама - фюить!.. Забрала фамильные драгоценности, банковскую книжку - и...
   Но Артемка уже его не слушал: он быстро бежал к казарме.
   - Н-да... - уехала, - продолжала бормотать фигура. - Все стали жульничать... Собственно, Деникин, если правду сказать, тоже, миль пардон, жулик, но это - строго между нами.
   Скоро Артемка вернулся.
   - На, - положил он на скамью буханку хлеба и два свертка, - забирай, а цилиндр давай сюда. - И без церемоний он снял с фигуры шляпу, обнажив гладкий, как бильярдный шар, череп.
   - Артемка... - позвал я его тихонько, Он оглянулся, разглядел меня сквозь поредевшие уже ветки сирени и кивнул головой.
   - Саперная, пять, - шепнул он мне. - Иди туда. ...Мы сошлись у глиняной избы на окраине города. Перелезли через плетень и оказались в садике с беседкой
   - Вот, - сказал Артемка, входя в беседку, - теперь можно говорить сколько угодно. Хозяин - старый рабочий, не выдаст. Да он и не бывает днем дома. Здесь и будем всегда встречаться.
   - Как же ты с ним познакомился?
   - Я зашел будто воды напиться. Вижу, сидит и шилом сапоги колет, прорехи зашивает. Взял я у него из рук эти сапоги да в два счета и залатал. Сразу в доверие вошел.
   - Артемка, - с упреком сказал я, - уж я ждал тебя, ждал...
   - Да все из-за этого деда. Хвастает, будто первым человеком в каком-то департаменте был, а торгуется, как цыган. Целый час с ним провозился.
   - Да зачем она тебе нужна, шляпа такая! Это ж не шляпа, это ведро.
   - Ведро!.. Это настоящий цилиндр. То-то Труба обрадуется! Вот будет Гордей Торцов!
   - Ты все о том же. А тут такая обстановка получается...
   - Я про обстановку не забываю. Обстановка у меня на первом месте. Вот, слушай. - Артемка выглянул из беседки и, хотя никого не заметил, перешел на шепот - Вчера прискакал поручик с денщиком от полковника Волкова. Фамилия поручика Змеенышев. Прямо как влипла ему эта фамилия: голова у него маленькая, шея длинная, а глаза гадючьи. Вечером опять кутили у полковника Запорожцева. Уж этого Змеенышева поили, поили и коньяком, и шампанским, и чистым спиртом, а он ни в одном глазу. Только под конец опьянел и стал хвастаться. "Наша, говорит, - часть из одних офицеров, у нас нет этих вонючих солдат, как у вас. Мы, если хотите знать, и одни можем ваших припекинских на корм воронам раскрошить". Сколько их, этих офицеров, я так и не узнал. Узнал только, что остановились они в Прокофьевке, сорок верст отсюда, а в субботу к вечеру будут тут... Уж и конюшни готовят и квартиры.
   - Еще что? - волнуясь, спросил я.
   - Еще - вот. - Артемка нагнулся, снял с ноги башмак и, поковыряв в нем пальцем, вытащил в несколько раз сложенный лист синей бумаги. - Черт его знает, что оно такое. Труба в штабе со стола стянул. Он думает, что это план всей Крепточевки: с орудием, с пулеметами... Возьми, командир разберется.
   - Артемка, - обрадовался я, - если только это план...
   - Ну-ну, - усмехнулся Артемка, видимо, и сам довольный, - может, это и не такая уж важная штука.
   - Важная, важная! - уверял я. - Ну, а как ты тут? Как Труба?
   Губы у Артемки покривились:
   - Этот проклятый Потяжкин... Прямо в душу плюет, подлец. Днем изводит на репетиции, ночью на попойках. Труба - тот легче переносит, даже, я замечаю, доволен, что в коньяке хоть купайся, а я не знаю, как и выдержу. Хоть бы конец уж скорей!
   И Артемка рассказал, что ему приходится переживать.
   До двенадцати часов Потяжкин спит после ночных попоек, а с двенадцати "сочиняет" на репетициях. "Запеканкин! - кричит он Артемке. - Скорей на сцену. Я придумал новый вариант. Прищурь глаз! Оскаливай зубы! Кричи!"
   - И знаешь, - еще тише зашептал Артемка, озираясь, - по-моему, он замечает, что мне это противно. Да, замечает и нарочно придумывает всякую чепуху - может, чтоб помучить меня, а может, с расчетом, что я не выдержку и выдам себя.
   - Так ты думаешь, он подозревает вас? - ужаснулся я.
   - Наверно, - сумрачно сказал Артемка. - Я только Трубе не говорю, а то как бы он не смылся отсюда раньше времени. Вчера за мной какой-то тип ходил. Я оглянусь - он остановится и разглядывает небо. Больно ему там интересно! Или под ноги себе смотрит, будто потерял что.
   - Так вас же могут в любой момент схватить! Артемка минутку помолчал соображая.
   - Я думаю, Потяжкин до спектакля нас не тронет. Ему интересно показать свою пьесу, а, кроме нас, тут никто играть не умеет. Главное ж, он хочет выследить, на кого мы работаем. Ты сообрази: ну, арестует он нас, ну, начнет пытать, а мы, может, упремся и ничего не скажем. Нет, это ему неинтересно. Я и беседку эту облюбовал, чтоб нам не попасться. Ты больше нигде не ищи меня, только сюда приходи. Делай вид, будто яблоки красть приходишь.
   Мне хотелось чем-нибудь порадовать своего друга, и я рассказал о первом собрании молодежи.
   - Счастливые! - позавидовал он. - Ну, ничего, может, я опять буду с вами. Значит, Таню избрали?
   - Таню. Она просила тебе передать, что твой билет подписала первым. И номер на билете поставила первый.
   Артемка недовольно нахмурился:
   - Вот уж это неправильно. Если кому ставить первый номер, так самой Тане Или тебе.
   - Кроме того, она пирог для тебя испечет, - лукаво прищурился я. - С яблоками, не какой-нибудь.
   - Да ты все врешь! - смутился Артемка.
   - И платочек обещала вышить, - уж действительно соврал я.
   - А я вот дам тебе под жабры, тогда узнаешь, как смеяться.
   Он глянул в сторону и задумчиво сказал:
   - А может, и вправду не надо смеяться? Мне стало стыдно:
   - Артемка, я ведь только про платочек соврал, а то все правда.
   Надо было спешить, и мы расстались, притихшие и немного грустные.
   ПАРОЛЬ
   Я, конечно, понимал, что значила для, нас бумага, переданная мне Артемкой. Из предосторожности я возвращался такими окольными путями, так долго лежал в камышах или прятался в заросших орешником балках, что попал на хутор только к ночи. Оказалось, что здесь уже побывал дядя Иван, а Таня ушла в Припекино. И потом получалось все время так, что, когда я возвращался, Таня шла в Липовку, а когда она возвращалась, я шел в Крепточевку. Встретились мы лишь в день, когда разыгрались все главные события.
   На этот раз мы в Крепточевку шли вместе. Я, как всегда, нес лоток с махоркой, в руках же у Тани было по ведру с нежными осенними розами: у каждого свой товар.
   К ночи весь наш отряд должен был сосредоточиться на хуторе. Было решено, что впереди, под командой Ванюшки, двинется небольшой разъезд, переодетый в казачью форму. Он снимет все неприятельские дозоры. К тому времени к южной стороне города подойдет отряд дяди Ивана и расположится в камышах. Оба отряда войдут в город по возможности без выстрела. Чтоб облегчить эту задачу, Артемка узнает пароль.
   Шли мы то полем, то лесом. Начиналась осень, сквозь поредевшую листву свободно просвечивало блеклое небо. Но утро выдалось солнечное, теплое, ласковое, под ногами шуршали желтые листья, и нам совсем не хотелось думать, каких жертв может потребовать сегодняшняя ночь.
   Соловей кукушку
   Долбанул в макушку...
   затягивал я, отбивая такт кулаком по лотку.
   Не плачь, кукушка,
   Заживет макушка,
   тоненько подхватывала Таня.
   - Да!.. - вспомнил я. - Ты Джима видела?
   - Видела. Он сказал, что Пепс умер, - беспечно ответила Таня и опять запела про ссору соловья с кукушкой.
   Я остановился, пораженный ее словами. Пепс умер!.. Бедный Артемка! Какую горестную весть принесем мы ему!
   - Что с тобой? - встревожилась Таня. - Ты его знал, да?
   - Нет, я его не знал. Но Артемке он был как второй отец. Они искали друг друга много лет. Когда ж он умер?
   Таня виновато заморгала:
   - Я не спросила. Ведь я ничего этого не знала. Я спросила только, как ты велел: "Джим, вы когда-нибудь в жизни встречали негра Чемберса Пепса, циркового борца?" Наверно, он тоже был товарищем этому Пепсу, потому что весь так и вздрогнул
   - Как же он ответил?
   - Он ответил: "Пепса больше нет, Пепс умер".
   - А где, отчего - не говорил? - допытывался я.
   - Нет, больше ничего не говорил. Мы условились, что, пока Артемка выполняет такое важное задание, не будем говорить ему ни слова
   Распродав на рынке махорку и розы, мы с большой осторожностью отправились в беседку. И опять началось мучительное ожидание. На этот вечер Потяжкин назначил спектакль Значит, Артемка должен повидаться с нами до вечера. Но время шло, солнце опустилось так низко, что освещались только верхушки тополей, а Артемки все не было. Таня, бледная от волнения, то и дело выглядывала из беседки. Я успокаивал ее как мог, говоря, что пароль назначают обыкновенно перед самым вечером, что, может быть, его еще и не назначили. Но, откровенно признаться, и сам уже потерял надежду. И вот, когда угасли последние отблески солнца и в нашу беседку повеяло холодной сыростью, в саду послышались торопливые шаги,
   - Он! - шепнула Таня и стремглав выскочила из беседки.
   Я бросился вслед за нею.
   Нагибаясь, чтоб не задеть за ветки яблонь, к нам бежал Артемка.
   - Наконец-то! - скорее выдохнула из себя, чем сказала Таня.
   - Самара! - хрипло ответил ей Артемка. - Самара! - бросился он от Тани ко мне.
   - Что - Самара? - оторопело спросили мы.
   - Пароль. А отзыв - Саратов. - Артемка пошарил в кармане и вытащил листок бумажки. - Вот, возьми. Я выпросил у писаря контрамарку. Сам Потяжкин подписал. Ты сбегаешь к Ванюшке с паролем и как раз успеешь вернуться и посмотреть меня: я выхожу в третьем акте. Увидишь, как я им сыграю комиссара! Увидишь!..
   В голосе его мне почудилась угроза, но я так был обрадован добытым паролем, что не придал этому значения. А вот Таня, наверно, что-то почуяла.
   - Артемка, - вкрадчиво сказала она, - ты теперь ничего уже не делай против них. Только несколько часов тебе остается потерпеть. Ты и так много сделал... ты столько сделал, так рисковал!.. Теперь ты думай только, как выбраться отсюда.
   Он смотрел на нее и молчал.
   - Правда, Артемка, - в свою очередь сказал и я, - задание вы с Трубой выполнили, больше вам тут делать нечего. Сыграйте этим дьяволам и смывайтесь.
   Но он и мне ничего не ответил, только вздохнул и отвел глаза.
   ПРАВДА ЖИЗНИ
   Бросив в беседке лоток и ведра, мы с Таней выбрались из города, и каждый направился в свою сторону: Таня - в камыши, к дяде Ивану, а я - к ближайшему оврагу, в орешник, где меня уже поджидал Безродный.
   Не стану рассказывать о всех приключениях, с какими я возвращался в Крепточевку. Если б не желтенький листочек с подписью Потяжкина, не миновать бы мне беды.
   В театр я пробрался перед самым началом третьего действия. Керосиновые лампы, прибитые к стенам казармы, уже были прикручены, свет падал от рампы и освещал только первые ряды. Там сверкали погонами офицеры и обмахивались платочками нарядные женщины. Между офицерами кое-где сидели мужчины, одетые в черные фраки и похожие на воронов. Остальная часть казармы была в полумраке и заполнялась простыми казаками и солдатами.
   Занавес зашевелился, вышел длинноногий сутулый офицер. В первом ряду жидко захлопали. Захлопали и солдаты.
   - Бон суар, медам! - с достоинством поклонился офицер первым рядам. Третье действие моей пьесы развертывается в обстановке... - Он не договорил и сердито крикнул солдатам, продолжавшим хлопать: - Отставить!
   Конечно, это был Потяжкин.
   - Медам, господа офицеры! - опять обратился он к первым рядам. - В третьем акте вы увидите большевистский митинг. Комиссар, роль которого исполняет актер Артемий Закарпеткин, призывает рабочих резать всем честным людям животы. Но тут доблестный генерал Забубенный, роль которого исполняет, как вы уже знаете, артист Тру... Трубодеров, налетает со своими бравыми казаками и крошит всех в капусту. Щадя нервы наших прекрасных дам, считаю долгом предупредить, что на сцене будет литься не настоящая кровь, а клюквенный сок.
   Он поклонился, брезгливо потянул носом воздух и пошел за занавес, бормоча:
   - Кушайте, кадеты, карамель-конфеты.
   "Бедный Артемка! - думал я. - Каково ему будет кривляться перед этой сворой!"
   Занавес, сшитый из серой мешковины, с треском раздвинулся и открыл сцену с закопченной фабричной трубой посредине. Из-за кулис послышался громкий шепот:
   "Марш!" - и на сцену повалили "рабочие" в ватниках, сапогах, черных картузах, из-под которых высовывались чубы. Никогда в жизни я таких рабочих не видел. Окружив фабричную трубу, они начали размахивать кулаками и неистово ругаться. Но вдруг замолкли и уставились на правую кулису. И тут из-за кулисы появился "комиссар". Был он в кожаной фуражке, кожаной тужурке, кожаных галифе, кожаных сапогах - весь кожаный. Брови - толстые, как усы, а усы, наоборот, тонкие, как брови, рот перекошен, правый глаз прищурен, одно плечо выше другого.
   "Комиссар" поднялся на кончики носков и пронзительно закричал, делая сильное ударение на последнем слоге:
   - Товарищи-и-и!..
   По казарме прокатился хохот, похожий на лошадиное ржание.
   Я слушал, какую невообразимую дичь выкрикивал Артемка, и мне было больно и гадко. От злобы я весь дрожал, и сами собой сжимались кулаки. "Посмотрим, думал я, - посмотрим, как вы заржете сегодня в полночь!"
   И вдруг услышал такие знакомые интонации, что весь напрягся. Да ведь это голос моего командира! Та же в нем страстность, та же задушевность, та же суровость...
   Я смотрел во все глаза на сцену и не замечал больше ни кожаного костюма, ни безобразных усов и бровей, а видел только горящие глаза, устремленные поверх первых рядов на солдатскую массу.
   - За какую же святую Русь гонят генералы трудовых казаков на братоубийственную войну? Кто сидел у нас вперемежку с нашими хозяевами на всех заводах и рудниках? Англичане, французы, немцы. Кто больше всех кричал: "Самостийная Украина"? Виниченко с Петлюрой. А кто привел на Украину немцев? Виниченко с Петлюрой. Они позовут сюда и французов, и англичан, и американцев - кого хочешь, - только бы опять загнать нас в кабалу и запродать Россию...
   Я стоял у входа и видел только затылки тех, кто сидел в первых рядах. Но и по этим вдруг окаменевшим затылкам было видно, что слова Артемки прямо-таки ошарашили всех. Я взглянул на солдат: шумно дыша, они неотрывно смотрели на большевистского комиссара. На лицах было тяжелое недоумение.
   Кто-то шепотом сказал:
   - Вот шпарит!..
   А Артемка, все более входя в роль, подсказанную ему великой правдой жизни, протянул руку вперед и с гневом спрашивал:
   - Кто они, эти торговцы русским народом, эти кровососы? Они обливают себя духами, но души их вонючи, как клопы!..
   - Что он говорит! Что он говорит! - взревел вдруг полковник с красным лицом и так вскочил с кресла, будто его ошпарили кипятком.
   И тут в первых рядах все ожило, задвигалось, заорало, завизжало.
   Из-за кулис выскочил Потяжкин и со сжатыми кулаками, с перекошенным лицом воззрился на Артемку.
   - Ага, прорвалось... - зловеще процедил он. - Попался, миляга!
   Быстрым движением руки Артемка сорвал усы и брови, стащил с головы парик и бросил все это в лицо Подтяжкину:
   - На, сволочь! Тебе это больше к лицу!
   - Ох! - хором отозвалась казарма.
   Мгновение - и все, кто сидел в первых рядах, оказались на сцене.
   Я видел, как рухнул Артемка под ударами десятка кулаков, как его, распростертого на полу, топтали сапогами, били ножнами шашек. Какая-то барыня с обнаженными круглыми плечами, тыча Артемку носком лаковой туфли в бок, истерично взвизгивала.
   - И я!.. И я.. И я!..
   - Стойте! - вопил Потяжкин, расталкивая толпу. - Оставьте его мне живым для допроса!.. Оставьте его живым для допроса!..
   Но никто на него не обращал внимания. Дюжий казак подбежал к рампе, протянул руки и, бледный, с прыгающими губами, стал молить:
   - Господа офицеры, ваши благородия, не надо бы!.. Ой, господи, за что ж вы его так...
   - Что-о? - повернулся к нему полковник с багровым лицом. - Защищать?.. Защищать красных агентов?..
   И, размахнувшись, ударил казака кулаком в лицо. Тот дернулся головой и закрыл лицо руками.
   - По швам!.. Руки по швам!.. - багровея еще больше, взревел полковник. Как стоишь, мерзавец, как стоишь?!.
   Солдатская гуща заколыхалась, послышались возгласы:
   - За что бьете, ваше высокородие?..
   - Мало им хлопца, так они и нашего брата по зубам!..
   Потяжкин изогнулся, как для прыжка, и каким-то новым, лающим голосом закричал:
   - Бунтовать?.. Бунтовать, ракалии?..
   Возгласы тотчас умолкли, но лица солдат были угрюмые, злые.
   Белогвардейцы, оторвавшись на минуту от Артемки, опять бросились к нему.
   "Убьют!" - подумал я с ужасом и, сорвав со стены лампу, грохнул ею об нары.
   Брызги стекла и керосина обдали людей, огонь вспыхнул и сразу охватил все нары.
   - Пожа-ар!.. - закричал я не своим голосом.
   - Пожа-ар!.. - заорали десятки глоток. Началась невообразимая паника. Орава, отхлынув от Артемки, бросилась к дверям.
   - Пожа-ар!.. Пожа-ар!.. - с безумной радостью кричал я, сбрасывая со стен одну лампу за другой.
   Но тут Потяжкин вцепился в мою рубашку, а багровый полковник схватил меня за горло. Казарма перевернулась вниз потолком, и все исчезло...
   ВСЮ ЖИЗНЬ - НАШЕМУ ДЕЛУ
   Очнулся я оттого, что кто-то дул мне в лицо. Было темно, как в погребе. Я тихо спросил:
   - Кто тут?
   - Я.
   Голос был Артемкин.
   - Ты жив?
   - Жив, - сказал Артемка.
   - Я тоже жив. Где мы?
   - Не знаю. Кажется, в подвале. Ты слышишь, что делается наверху?