Страница:
В истории византийской литературы к представителям филологии относится обыкновенно также современник Андроника II, Феодор Метохит, многообразная деятельность которого, однако, заходит далеко за скромные пределы филологии. Он был уже упомянут выше, в главе о Никейской империи, как автор панегирика в честь Никеи. Широко образованный, прекрасно начитанный в классических авторах, почитатель философии в лице Аристотеля и особенно Платона, «Олимп мудрости», по словам современных ему панегиристов, «живая библиотека», «Геликон муз», государственный деятель, первый министр при Андронике II и меценат, Феодор Метохит представляет собой интересный тип византийского гуманиста первой половины XIV века. Интересно отметить, что этот человек науки и знания совмещал в себе талант политического деятеля, имевшего исключительное влияние на государственные дела и пользовавшегося полным доверием императора. Современный ему историк Никифор Григора писал: «Он с утра до вечера всецело и необыкновенно горячо был предан занятиям по общественным делам во дворце, как будто ученость была для него совершенно посторонним делом; поздно же вечером, уйдя оттуда, он настолько погружался в науку, как будто бы был каким-либо схоластиком, совершенно чуждым каким-либо другим делам». На основании высказываемых им иногда в своих произведениях политических взглядов, Сафа сделал интересный вывод: не чувствуя склонности к народовластию и не будучи сторонником аристократии, он имел свой политический идеал, нечто вроде конституционной монархии. «Немалою оригинальностью этого византийца XIV века, — пишет Диль, — является лелеяние подобных мечтаний, при абсолютном режиме басилевсов божественного права». Конечно, история политической теории в Византии еще не изучена, однако этот пример показывает, что история политических идей в Византии не является скучным повторением одного и того же. Она имеет свою жизнь и развитие. Более новое исследование, однако, показывает, что, вероятно, идея Метохита была не практической политической теорией, а интерпретацией идеи Платона в неоплатоническом духе.
Потеряв положение, состояние и дом при перевороте, низложившем Андроника II, Феодор попал в заточение. Тяжело заболев, он получил возможность окончить свои дни в константинопольском монастыре Хора (теперь мечеть Кахриэ-джами), который он, ввиду ветхости зданий монастыря, заново отстроил и украсил мозаиками. Еще и теперь, среди других великолепных сохранившихся мозаик в современной мечети Кахриэ-джами, можно видеть над главными дверьми, ведущими из второго притвора в храм, мозаику, представляющую Христа на троне, и у его ног коленопреклоненную фигуру Феодора Метохита в пышном платье высших византийских должностных лиц, подносящего Христу небольшую модель византийской церкви; имя Феодора Метохита читается на мозаике. Он скончался там в 1332 году.
К его ученикам принадлежит знаменитый византийский ученый Никифор Григора. В своих сочинениях он весьма обстоятельно и с энтузиазмом передал образ своего учителя. Его многочисленные и разнообразные, далеко не все изданные и малоизученные произведения, будет ли то собрание философских и исторических этюдов, или риторические и астрономические сочинения, или многочисленные стихотворения и письма к различным выдающимся современникам, позволяют видеть в Феодоре Метохите, наряду с Никифором Григорой и Димитрием Кидонисом, одного из самых блестящих византийских гуманистов XIV века. Новейший исследователь пишет о трудах Метохита как об удивительных и разнообразных и считает его «возможно, крупнейшим писателем XIV века и одним из крупнейших писателей византийской литературы». Его философские занятия позволяют некоторым ученым, например, К. Сафе, а за ним Ф. И. Успенскому, видеть в Метохите предшественника и подготовителя византийского платонизма XV века вообще и Гемиста Плифона в частности.
Из его сочинений больше всего известны «Комментарии и моральные суждения», обычно называемые «Смесь» (Miscellanea philosophica et historica). Это своего рода «неоценимая кладезь идей Метохита», которая дает читателю возможность восхититься его широкой и глубокой эрудицией. Метохит цитирует и, по всей вероятности, на деле прочитал свыше семисот греческих авторов. Его основным источником и любимым автором был Синезий. В его сочинениях рассеяно много важных исторических сведений не только по истории Византии, но и соседних народов. В качестве примера можно назвать детальный рассказ о его посольстве к сербскому царю в 1298 году для переговоров о браке одной из дочерей Андроника II.
Метохит написал двадцать поэм, из которых опубликованы две. Первая содержит 1355 строк и является длинным описанием его собственной жизни и монастыря Хоры. Вторая поэма также является описанием этого монастыря. Остальные восемнадцать поэм, хотя и не опубликованы, но анализировались в литературе. Они содержат большое количество информации о жизни автора и исторических событиях его времени. В девятнадцатой поэме Метохит давал детальное описание богатства, комфорта и удобства своего дворца, потерянного им во время восстания 1328 года. Поэмы его написаны изысканным стилем, который не всегда легко понимать. Однако это особенность не его одного, а многих византийских авторов, как поэтов, так и прозаиков, писавших в стиле, не отличавшемся ясностью и нуждающемся в комментариях. Тем большую ценность, с этой точки зрения, имеет тонкость его стиля.
Метохит оставил также некоторое количество писем. Из них в наши дни существует четыре. Большой ценности они не имеют. По всей видимости, остальные его письма были уничтожены недругами. Роль Метохита, благодаря мозаикам Хоры, велика также и в искусстве. В этом отношении он не ошибся, выражая надежду, что его деятельность в области искусства обеспечит за ним «до скончания века славную память у потомства».
Без всякого сомнения, одной из важнейших проблем в исследовании «возрождения Палеологов» является творчество в целом Феодора Метохита. Многое еще, однако, необходимо сделать. Его величие как человека и его значение в истории культуры XIV века только еще начинает осознаваться. Его сочинения должны быть полностью опубликованы и изучены и только тогда можно будет адекватно оценить великого человека в великой культурной эпохе.
Среди филологов времени Андроника II можно упомянуть Фому Магистра, вышедшего из литературного кружка Мосхопула, Метохита и Григоры, автора ряда схолий к древним писателям, речей и писем, литературное наследие которого заслуживает того, чтобы быть лучше известным. Другим филологом того же времени был Димитрий Триклиний, выдающийся критик текста, способный встать рядом, по словам Крумбахера, с некоторыми современными издателями. Для своего времени он был прекрасным знатоком древних авторов, например, Пиндара, Эсхила, Софокла, Еврипида, Аристофана, Феокрита.
Ко времени Палеологов принадлежит последний крупный юридический памятник, имеющий жизненное значение до настоящего времени: это — большая юридическая компиляция фессалоникийского юриста и судьи XIV века Константина Арменопуло, известная под названием «Шестикнижия» (έξάβιβλος), ςак как делится на шесть книг, или «Ручной книги законов» (πρόχειρον νόμων). έтот сборник содержит гражданское и уголовное право с некоторыми приложениями, вроде, например, известного «Земледельческого закона». Автор пользовался предшествующими законодательными памятниками, особенно Прохироном, и еще одним сборником X века, а также Эклогой, Эпанагогой и некоторыми другими. В недавнее время в вопросе об источниках «Шестикнижия» было обращено внимание на одну очень важную, еще не разъясненную сторону. Оказалось, что Арменопуло пользовался некоторыми источниками в очень древних редакциях, еще без прибавлений и изменений, сделанных законодательной комиссией Юстиниана. Другими словами, «Шестикнижие» представляет собой драгоценное подспорье, еще до сих пор с этой точки зрения не разобранное и не оцененное, для критических исследований об источниках Юстинианова права, о первоначальном содержании измененных текстов и о следах так называемого классического римского права в юридических памятниках Византии.
После 1453 года «Шестикнижие» Арменопуло распространилось на Западе, и гуманисты отнеслись со вниманием и уважением к этому юридическому памятнику павшей Византии. Сборник Арменопуло сохранял еще до времени последней войны значение правового источника или судебного руководства в современном греческом государстве и в Бесарабии.
Несколько медицинских трактатов, написанных не без арабского влияния, принадлежат времени Палеологов. Одно медицинское руководство конца XIII века имело большое влияние на западную медицину и употреблялось на медицинском факультете Парижа вплоть до XVII века. Полное отсутствие оригинальности и самостоятельности византийской медицины подчеркивалось неоднократно. Французский исследователь медицины, особенно интересовавшийся византийским временем, писал: «Если бы кто-то захотел обратиться к оригинальным сочинениям в области медицины, ему нечего было бы отметить, и страница, посвященная этому более чем тысячелетнему периоду, осталась бы незаполненной». Изучение математики и астрономии также процветало при Палеологах, и многие из вышеназванных культурных деятелей эпохи, имевших разносторонние интересы и представлявших собою своего рода энциклопедистов, посвящали часть своего времени и этим точным наукам, черпая материал из древних произведений Евклида, Птолемея и из персидских и арабских сочинений, большая часть которых, в свою очередь, основывалась на греческих образцах.
Поэзия при Палеологах представлена Мануилом Олоболом и Мануилом Филом. Поэзия Олобола обычно рассматривается как искусственная, неоригинальная, искавшая часто темы в сфере придворных интересов, поэтому слывшая неискренней и иногда до непозволительности льстивой и заискивающей. Недавние исследования, однако, показали, что это мнение ошибочно. Поэмы, это верно, описывают великолепие и блеск дворцовых церемоний, но не содержат личной лести или заискивания перед императором. Олобол был также автором энкомия в честь императора Михаила VIII. Мануил Фил, всю жизнь проведший в страшной нужде, вынужденный тратить свое литературное дарование на добывание хлеба насущного и не останавливавшийся для этого ни перед каким видом унижения и лести, невольно вызывает ассоциацию с известным писателем XII века Феодором Продромом.
Последняя крупная фигура в литературе XIV века — это Феодор Мелитениот. Несколько человек, живших на рубеже XIII и XIV вв., носили имя Феодор Мелитениот. Поэтому достаточно сложно выделить среди них того, кто написал сочинение, приписываемое только Мелитениоту. Очевидно, однако, что Феодор Мелитениот, который жил в XIV веке, был автором астрономического сочинения, наиболее обширного и наиболее научного во всю византийскую эпоху. Он же был автором поэмы в 3062 «политических» стиха, озаглавленной «Относительно благоразумия» (Είς τήν σωφροσύνην). Весьма интересный вопрос был поставлен недавно — можно, или же нельзя, считать, что поэма Мелитениота написана под прямым влиянием сочинения Бокаччо L'Amorosa Visione. Этот пример еще раз показывает значение культурного обмена между Византией и Италией во времена Палеологов. Недавно в научной литературе были подчеркнуты известные параллели между поэмой «Относительно благоразумия» и знаменитым легендарным паломничеством Карла Великого.
Очень интересные памятники, написанные на народном греческого языке, дошли до нас из эпохи Палеологов. Греческая стихотворная версия Морейской хроники более чем в 9000 стихов, оцененная уже с исторической точки зрения нами выше, при рассказе о завоевании латинянами Пелопоннеса, дает любопытный пример греческого народного языка того времени, вобравшего в себя целый ряд слов и выражений из романских языков завоевателей. В науке до сих пор остается спорным вопрос о языке первоначального оригинального текста хроники. Одни ученые стояли за французский оригинал, другие за греческий. В новейшее время высказано мнение о том, что оригинальным текстом Морейской хроники был текст итальянский и притом, вероятно, в форме венецианского наречия. Автором греческой версии хроники обычно считается какой-либо близко стоявший к описываемым событиям и хорошо знавший Пелопоннесские дела грецизированный франк.
К этой же эпохе относится стихотворный роман (около 4000 стихов) «Ливистр и Родамна», сильно напоминающий по сюжету и по идеям известный уже нам роман «Бельтандр и Хрисанца». В двух словах содержание романа таково: Ливистру во сне было открыто, что ему в супруги предназначена Родамна; он ее находит в лице индийской принцессы, добивается ее любви и, победив в единоборстве соперника, получает Родамну в жены; однако, благодаря волшебным чарам, соперник похищает Родамну, которую в конце концов, после целого ряда приключений, Ливистр благополучно находит. В этом романе надо отметить результат смешения франкской культуры с греко-восточным укладом жизни. Однако, если в «Бельтандре» франкская и греческая культуры являются еще не совсем слившимися, в «Ливистре» можно уже отметить признаки того, что франкская культура глубже проникла в византийскую почву, но зато и сама уже начала поддаваться греческому влиянию. Однако, несмотря на латинское влияние, было бы ошибочно утверждать, что вся поэма является лишь простым подражанием какому-нибудь западному образцу. «Если, — по словам Ш. Диля, — описанное общество кажется пропитанным некоторыми латинскими элементами, оно в общем сохраняет чисто византийский характер». Первоначальная редакция романа должна относиться к XIV веку. До нас роман «Ливистр и Родамна» дошел в позднейшем обработанном виде.
Вероятно, к пятнадцатому веку относится греческая версия тосканской поэмы «Песнь о Фиорио и Бианчифиоре» (Il cantare di Fiorio e Biancifiore), восходящей к XIV веку. Греческая версия содержит около 2000 строчек на народном греческом языке и в «политическом размере». В греческом тексте нет никаких указаний на его возможного автора. Крумбахер думал, что его автором был эллинизованный франк, иными словами, католик. Однако сейчас эта точка зрения считается ошибочной и, возможно, анонимный автор греческого текста был православным греком. Греческая версия «Романа о Флориасе и Плациа Флоре» (Φλωρίου καί Πλάτζια Φλώρης) οредставляет большой интерес в том, что касается греческого народного языка времени Палеологов.
Видимо, к началу XV века относится поэма «Византийская Ахиллеида», также написанная «политическими» стихами. Несмотря на классическое название, вызывающее в памяти Троянскую войну и Гомера, поэма очень мало связана с Гомером. Действие происходит в рамках франкского феодализма. Личность главного героя поэмы, Ахилла, находится под влиянием другого византийского эпического героя, Дигениса Акрита. «Ахилл — это Дигенис, наделенный классическим именем». Не ясно, был ли знаком автор Ахиллеиды с одной из версий византийского эпоса, или же он брал сходные эпизоды из общего источника для обеих поэм — из народных песен. Окончательно этот вопрос решить невозможно, однако параллельные места в текстах обеих поэм делают первое предположение более правдоподобным. Поэма кончается смертью Ахилла в Трое на руках Париса и Деифоба и взятием города греками, которые мстят за его смерть.
Эпоха Палеологов в разнообразных отраслях литературы, несмотря на весь трагизм внешнего положения империи, характеризуется кипучей и плодотворной деятельностью лучших представителей культуры того времени, которые не раз дают случай проводить параллель с современными им течениями и интересами итальянского Возрождения. Однако необходимо подчеркнуть такой же сильный и на первый взгляд несколько неожиданный подъем и в сфере искусства, если принять во внимание общее положение государства при Палеологах. Возрождение византийского искусства при Палеологах, в виде таких памятников, как росписи Кахриэ-джами, Мистры, Афона, Сербии, настолько было неожиданным и непонятным для научного мира, что ученые для разъяснения вопроса об источниках новых форм искусства той эпохи прибегли к ряду гипотез. Первая «западная» гипотеза, принимая во внимание западные влияния на различные стороны византийской жизни со времени четвертого Крестового похода и сближая византийские памятники с итальянскими фресками треченто вообще и с тем, что Джотто и некоторые другие художники жили в Италии именно в тот момент, когда появились первые произведения искусства восточного Возрождения Палеологов, приходит к заключению о возможности влияния итальянских мастеров треченто на византийское искусство. Отсюда выводятся новые формы в XIV веке. Однако, западная гипотеза должна быть признана маловероятной потому, что теперь неоспоримо доказано обратное явление, то есть влияние византийских образцов на итальянское искусство XIII века.
Вторая «сирийская» гипотеза, выдвинутая в начале XX века австрийским историком искусства Стржиговским, сводилась к тому, что лучшие произведения византийского искусства времени Палеологов являются лишь простыми копиями древних сирийских оригиналов, то есть таких оригиналов искусства, которые действительно, в свое время (в IV—VI веках), дали немало новых форм, воспринятых византийским искусством. Если согласиться с этой теорией, то ни о каком возрождении византийского искусства в XIV веке, ни об его оригинальности, ни о творческой фантазии мастеров речи быть не может, и все исключительно сведется к хорошим копиям с древних образцов, к тому же точно неизвестных. Эта теория, которую Н. П. Кондаков называет «археологической игрой», нашла мало сторонников среди ученого мира.
В первом издании своего «Учебника византийского искусства» (Manuel d'art byzantin), опубликованном в 1910 году, французский византинист Ш. Диль отвергает обе вышеизложенные теории. Он видит корни возрождения искусства при Палеологах в том общем культурном подъеме, который столь характерен для той эпохи, и в пробуждении очень живого чувства эллинского патриотизма, а также в постепенном развитии тех новых путей в византийском искусстве, которые появились в Византии с XI века, то есть со времени династии Комнинов. Поэтому «для того, кто внимательно смотрит на вещи, большое движение в искусстве XIV века не будет явлением внезапным и неожиданным: оно родилось из естественной эволюции искусства в среде замечательно деятельной и живучей; и если иностранные влияния могли частично помочь его блестящему расцвету, оно почерпнуло из себя самого, из глубоких корней, которыми оно погружалось в прошлое, свои сильные и оригинальные свойства».
В 1917 году Д. В. Айналов критиковал предложение Ш. Диля с методической точки зрения. Он отмечал, что Ш. Диль основывался не на анализе художественных памятников, а косвенно выводил свои постулаты из данных о развитии литературы, науки и т.д. Д. В. Айналов приходит к выводу, что вопрос о происхождении новых форм византийской живописи XIII—XIV столетий может получить решение только путем историко-сравнительного исследования их. Наблюдая свойства горного и архитектурного ландшафтов в мозаиках Кахриэ-джами в Константинополе и собора св. Марка в Венеции, Д. В. Айналов отмечает замечательное родство их форм с формами ландшафтной живописи начального итальянского Возрождения и приходит к выводу, что византийская живопись XIV века не может быть признана самостоятельным явлением византийского искусства, а лишь отражением нового развития итальянской живописи, которая в свою очередь выросла на почве более раннего византийского искусства. «Одним из передаточных звеньев этого обратного влияния искусства раннего Возрождения на поздневизантийское является Венеция».
Т. Шмидт утверждал, что ввиду общего экономического и политического упадка империи при Палеологах, настоящее возрождение искусства в XIV веке было невозможно. Ш. Диль в этой связи справедливо заметил: «Эта гипотеза может показаться изобретательной, однако, это образец скорее утверждения, чем доказательства». В 1925 году О. М. Далтон, независимо от Д. В. Айналова, писал: «Новшества, принесенные из Италии, которые появляются в Сербии, в Мистре или в Константинополе, являются в широком смысле слова греческими же произведениями искусства, поверхностно окрашенными сиенским очарованием. При таких обстоятельствах мы не можем утверждать, что в XIV веке живопись у славян или у византийских греков находилась под западным влиянием. Италия затронула своим очарованием в основном не изменившееся искусство». Наконец, принимая во внимание последние работы Мийе (Millet), Брейе (Bréhier) и Айналова, Ш. Диль во втором издании своего «Учебника византийского искусства» (Manuel d'art byzantin, Paris, 1926) подвел итоги этого обсуждения, объявив XIV век настоящим Возрождением. В это время с чудесным размахом и полной преемственностью развивается то, что лишь намечалось в XI и XII веках, и между прошлым и XIV веком перерыва в развитии нет. В этом месте Ш. Диль приводит уже цитировавшийся выше отрывок из первого издания своей книги.
В 1930 г. Л. Брейе писал: «Византийское искусство эпохи Палеологов является синтезом двух духовных сил, которые доминируют в истории Византии — классицизма и мистицизма». В 1938 г. А. Грабарь утверждал, что прогресс в византийском искусстве при Палеологах был особенно примечателен. При них последнее возрождение искусства, особенно живописи, проявилось как в пределах империи, которая в конце концов свелась к Константинополю и его пригородам, так и в независимых греческих княжествах (Спарта, Трапезунд), которые последовали примеру Византии. После всего сказанного выше, следующее утверждение является непонятным: «История византийского искусства на деле кончается с захватом Константинополя франками в 1204 г.». Напротив, византийское искусство является богатой, плодородной областью изучения, заслуживающей и дальнейшего изучения.
Многие произведения возрождения византийского искусства при Палеологах сохранились до наших дней. Из монументальных сооружений можно отметить семь церквей в Пелопоннесской Мистре, некоторые монастырские церкви Афона, много церквей в Македонии, которая принадлежала в XIV веке Сербии, и в собственно Сербии. Пышный расцвет мозаичной и фресковой живописи при Палеологах оставил нам удивительные памятники, будут ли то не раз уже упоминаемые знаменитые мозаики Кахриэ-джами в Константинополе, или фрески Мистры, Македонии, Сербии. На Афоне также встречаются мозаики и фрески конца XIII, XIV и XV веков, хотя эпоха расцвета афонского искусства относится уже к XVI веку и часто приводится в связь с деятельностью загадочного византийского художника, этого «Рафаэля» или «Джотто византийской живописи», Мануила Панселина из Фессалоники, некоторое количество произведений которого, весьма вероятно, и до сих пор можно увидеть на Афоне, однако, на этот счет существует известная неясность. Жил он, вероятнее всего, в первой половине XVI века.
От той же эпохи Палеологов дошло до нас много икон и рукописей с миниатюрами. Для примера упомянем о знаменитой Мадридской рукописи XIV века византийского хрониста Скилицы, которая содержит до 600 весьма интересных миниатюр, отражающих историю Византии с 811 г. до середины XI века — в период, отраженный в труде Скилицы. О двух парижских рукописях, — одной XIV века с миниатюрой Иоанна Кантакузена, председательствующего на Исихастском соборе, и другой начала XV века с миниатюрой Мануила II, упоминание было сделано выше.
Искусство эпохи Палеологов с его отражениями в славянских странах вообще и в России в частности еще очень мало исследовано. Материал еще далеко не сгруппирован, не освещен и даже не приведен в известность. Занимаясь сравнительным изучением иконописи XIII—XIV века, Н. П. Кондаков в 1909 г. заметил: «Здесь вообще мы вступаем как бы в темный лес, в котором пути остаются неразведанными». Новейший исследователь вопроса о византийской живописи XIV века Д. В. Айналов к этим словам Н. П. Кондакова прибавил: «Все же в этом лесу некоторые пионеры уже проложили с разных сторон тропинки и сделали ценные положительные наблюдения». Уже позднее, в 1919 г., вышла книга известного французского историка искусства г. Мийе (Millet) о средневековых сербских церквах; причем автор задается целью опровергнуть обычное мнение о том, что сербское искусство есть лишь простая ветвь искусства византийского; сербское искусство имеет свой оригинальный характер.
Подводя итог нашему очерку культурно-просветительного движения при Палеологах, мы прежде всего должны будем признать такую его силу, напряженность и разнообразие, каких мы не встречали в более ранние времена, когда общее положение империи должно было, казалось, гораздо более благоприятствовать культурным проявлениям. Конечно, этот подъем не должен представляться чем-то неожиданным, не имеющим корней в прошлом. Корни его нужно видеть в культурном подъеме Византии в эпоху Комнинов; связующим звеном между этими двумя эпохами, оторванными друг от друга роковым латинским господством, является культурная жизнь Никейской империи во главе с Никифором Влеммидом и просвещенными государями дома Ласкарей, которые среди всех трудностей внешней политической обстановки сумели приютить в Никее и развить лучшие умственные силы эпохи с тем, чтобы передать это наследие в восстановленную империю Палеологов. При них культурная жизнь бьет особенно сильным ключом в конце XIII и в XIV веках, после чего она, под угрозой турецкой опасности, начинает затихать в Константинополе, и лучшие умы XV века, как-то Виссарион Никейский и Гемист Плифон, переносят свою деятельность в Пелопоннес, в Мистру, в тот центр, напоминающий нам некоторые менее крупные итальянские центры Возрождения, который казался еще в несколько большей безопасности от турецкого завоевания, чем Константинополь и Фессалоника.
Потеряв положение, состояние и дом при перевороте, низложившем Андроника II, Феодор попал в заточение. Тяжело заболев, он получил возможность окончить свои дни в константинопольском монастыре Хора (теперь мечеть Кахриэ-джами), который он, ввиду ветхости зданий монастыря, заново отстроил и украсил мозаиками. Еще и теперь, среди других великолепных сохранившихся мозаик в современной мечети Кахриэ-джами, можно видеть над главными дверьми, ведущими из второго притвора в храм, мозаику, представляющую Христа на троне, и у его ног коленопреклоненную фигуру Феодора Метохита в пышном платье высших византийских должностных лиц, подносящего Христу небольшую модель византийской церкви; имя Феодора Метохита читается на мозаике. Он скончался там в 1332 году.
К его ученикам принадлежит знаменитый византийский ученый Никифор Григора. В своих сочинениях он весьма обстоятельно и с энтузиазмом передал образ своего учителя. Его многочисленные и разнообразные, далеко не все изданные и малоизученные произведения, будет ли то собрание философских и исторических этюдов, или риторические и астрономические сочинения, или многочисленные стихотворения и письма к различным выдающимся современникам, позволяют видеть в Феодоре Метохите, наряду с Никифором Григорой и Димитрием Кидонисом, одного из самых блестящих византийских гуманистов XIV века. Новейший исследователь пишет о трудах Метохита как об удивительных и разнообразных и считает его «возможно, крупнейшим писателем XIV века и одним из крупнейших писателей византийской литературы». Его философские занятия позволяют некоторым ученым, например, К. Сафе, а за ним Ф. И. Успенскому, видеть в Метохите предшественника и подготовителя византийского платонизма XV века вообще и Гемиста Плифона в частности.
Из его сочинений больше всего известны «Комментарии и моральные суждения», обычно называемые «Смесь» (Miscellanea philosophica et historica). Это своего рода «неоценимая кладезь идей Метохита», которая дает читателю возможность восхититься его широкой и глубокой эрудицией. Метохит цитирует и, по всей вероятности, на деле прочитал свыше семисот греческих авторов. Его основным источником и любимым автором был Синезий. В его сочинениях рассеяно много важных исторических сведений не только по истории Византии, но и соседних народов. В качестве примера можно назвать детальный рассказ о его посольстве к сербскому царю в 1298 году для переговоров о браке одной из дочерей Андроника II.
Метохит написал двадцать поэм, из которых опубликованы две. Первая содержит 1355 строк и является длинным описанием его собственной жизни и монастыря Хоры. Вторая поэма также является описанием этого монастыря. Остальные восемнадцать поэм, хотя и не опубликованы, но анализировались в литературе. Они содержат большое количество информации о жизни автора и исторических событиях его времени. В девятнадцатой поэме Метохит давал детальное описание богатства, комфорта и удобства своего дворца, потерянного им во время восстания 1328 года. Поэмы его написаны изысканным стилем, который не всегда легко понимать. Однако это особенность не его одного, а многих византийских авторов, как поэтов, так и прозаиков, писавших в стиле, не отличавшемся ясностью и нуждающемся в комментариях. Тем большую ценность, с этой точки зрения, имеет тонкость его стиля.
Метохит оставил также некоторое количество писем. Из них в наши дни существует четыре. Большой ценности они не имеют. По всей видимости, остальные его письма были уничтожены недругами. Роль Метохита, благодаря мозаикам Хоры, велика также и в искусстве. В этом отношении он не ошибся, выражая надежду, что его деятельность в области искусства обеспечит за ним «до скончания века славную память у потомства».
Без всякого сомнения, одной из важнейших проблем в исследовании «возрождения Палеологов» является творчество в целом Феодора Метохита. Многое еще, однако, необходимо сделать. Его величие как человека и его значение в истории культуры XIV века только еще начинает осознаваться. Его сочинения должны быть полностью опубликованы и изучены и только тогда можно будет адекватно оценить великого человека в великой культурной эпохе.
Среди филологов времени Андроника II можно упомянуть Фому Магистра, вышедшего из литературного кружка Мосхопула, Метохита и Григоры, автора ряда схолий к древним писателям, речей и писем, литературное наследие которого заслуживает того, чтобы быть лучше известным. Другим филологом того же времени был Димитрий Триклиний, выдающийся критик текста, способный встать рядом, по словам Крумбахера, с некоторыми современными издателями. Для своего времени он был прекрасным знатоком древних авторов, например, Пиндара, Эсхила, Софокла, Еврипида, Аристофана, Феокрита.
Ко времени Палеологов принадлежит последний крупный юридический памятник, имеющий жизненное значение до настоящего времени: это — большая юридическая компиляция фессалоникийского юриста и судьи XIV века Константина Арменопуло, известная под названием «Шестикнижия» (έξάβιβλος), ςак как делится на шесть книг, или «Ручной книги законов» (πρόχειρον νόμων). έтот сборник содержит гражданское и уголовное право с некоторыми приложениями, вроде, например, известного «Земледельческого закона». Автор пользовался предшествующими законодательными памятниками, особенно Прохироном, и еще одним сборником X века, а также Эклогой, Эпанагогой и некоторыми другими. В недавнее время в вопросе об источниках «Шестикнижия» было обращено внимание на одну очень важную, еще не разъясненную сторону. Оказалось, что Арменопуло пользовался некоторыми источниками в очень древних редакциях, еще без прибавлений и изменений, сделанных законодательной комиссией Юстиниана. Другими словами, «Шестикнижие» представляет собой драгоценное подспорье, еще до сих пор с этой точки зрения не разобранное и не оцененное, для критических исследований об источниках Юстинианова права, о первоначальном содержании измененных текстов и о следах так называемого классического римского права в юридических памятниках Византии.
После 1453 года «Шестикнижие» Арменопуло распространилось на Западе, и гуманисты отнеслись со вниманием и уважением к этому юридическому памятнику павшей Византии. Сборник Арменопуло сохранял еще до времени последней войны значение правового источника или судебного руководства в современном греческом государстве и в Бесарабии.
Несколько медицинских трактатов, написанных не без арабского влияния, принадлежат времени Палеологов. Одно медицинское руководство конца XIII века имело большое влияние на западную медицину и употреблялось на медицинском факультете Парижа вплоть до XVII века. Полное отсутствие оригинальности и самостоятельности византийской медицины подчеркивалось неоднократно. Французский исследователь медицины, особенно интересовавшийся византийским временем, писал: «Если бы кто-то захотел обратиться к оригинальным сочинениям в области медицины, ему нечего было бы отметить, и страница, посвященная этому более чем тысячелетнему периоду, осталась бы незаполненной». Изучение математики и астрономии также процветало при Палеологах, и многие из вышеназванных культурных деятелей эпохи, имевших разносторонние интересы и представлявших собою своего рода энциклопедистов, посвящали часть своего времени и этим точным наукам, черпая материал из древних произведений Евклида, Птолемея и из персидских и арабских сочинений, большая часть которых, в свою очередь, основывалась на греческих образцах.
Поэзия при Палеологах представлена Мануилом Олоболом и Мануилом Филом. Поэзия Олобола обычно рассматривается как искусственная, неоригинальная, искавшая часто темы в сфере придворных интересов, поэтому слывшая неискренней и иногда до непозволительности льстивой и заискивающей. Недавние исследования, однако, показали, что это мнение ошибочно. Поэмы, это верно, описывают великолепие и блеск дворцовых церемоний, но не содержат личной лести или заискивания перед императором. Олобол был также автором энкомия в честь императора Михаила VIII. Мануил Фил, всю жизнь проведший в страшной нужде, вынужденный тратить свое литературное дарование на добывание хлеба насущного и не останавливавшийся для этого ни перед каким видом унижения и лести, невольно вызывает ассоциацию с известным писателем XII века Феодором Продромом.
Последняя крупная фигура в литературе XIV века — это Феодор Мелитениот. Несколько человек, живших на рубеже XIII и XIV вв., носили имя Феодор Мелитениот. Поэтому достаточно сложно выделить среди них того, кто написал сочинение, приписываемое только Мелитениоту. Очевидно, однако, что Феодор Мелитениот, который жил в XIV веке, был автором астрономического сочинения, наиболее обширного и наиболее научного во всю византийскую эпоху. Он же был автором поэмы в 3062 «политических» стиха, озаглавленной «Относительно благоразумия» (Είς τήν σωφροσύνην). Весьма интересный вопрос был поставлен недавно — можно, или же нельзя, считать, что поэма Мелитениота написана под прямым влиянием сочинения Бокаччо L'Amorosa Visione. Этот пример еще раз показывает значение культурного обмена между Византией и Италией во времена Палеологов. Недавно в научной литературе были подчеркнуты известные параллели между поэмой «Относительно благоразумия» и знаменитым легендарным паломничеством Карла Великого.
Очень интересные памятники, написанные на народном греческого языке, дошли до нас из эпохи Палеологов. Греческая стихотворная версия Морейской хроники более чем в 9000 стихов, оцененная уже с исторической точки зрения нами выше, при рассказе о завоевании латинянами Пелопоннеса, дает любопытный пример греческого народного языка того времени, вобравшего в себя целый ряд слов и выражений из романских языков завоевателей. В науке до сих пор остается спорным вопрос о языке первоначального оригинального текста хроники. Одни ученые стояли за французский оригинал, другие за греческий. В новейшее время высказано мнение о том, что оригинальным текстом Морейской хроники был текст итальянский и притом, вероятно, в форме венецианского наречия. Автором греческой версии хроники обычно считается какой-либо близко стоявший к описываемым событиям и хорошо знавший Пелопоннесские дела грецизированный франк.
К этой же эпохе относится стихотворный роман (около 4000 стихов) «Ливистр и Родамна», сильно напоминающий по сюжету и по идеям известный уже нам роман «Бельтандр и Хрисанца». В двух словах содержание романа таково: Ливистру во сне было открыто, что ему в супруги предназначена Родамна; он ее находит в лице индийской принцессы, добивается ее любви и, победив в единоборстве соперника, получает Родамну в жены; однако, благодаря волшебным чарам, соперник похищает Родамну, которую в конце концов, после целого ряда приключений, Ливистр благополучно находит. В этом романе надо отметить результат смешения франкской культуры с греко-восточным укладом жизни. Однако, если в «Бельтандре» франкская и греческая культуры являются еще не совсем слившимися, в «Ливистре» можно уже отметить признаки того, что франкская культура глубже проникла в византийскую почву, но зато и сама уже начала поддаваться греческому влиянию. Однако, несмотря на латинское влияние, было бы ошибочно утверждать, что вся поэма является лишь простым подражанием какому-нибудь западному образцу. «Если, — по словам Ш. Диля, — описанное общество кажется пропитанным некоторыми латинскими элементами, оно в общем сохраняет чисто византийский характер». Первоначальная редакция романа должна относиться к XIV веку. До нас роман «Ливистр и Родамна» дошел в позднейшем обработанном виде.
Вероятно, к пятнадцатому веку относится греческая версия тосканской поэмы «Песнь о Фиорио и Бианчифиоре» (Il cantare di Fiorio e Biancifiore), восходящей к XIV веку. Греческая версия содержит около 2000 строчек на народном греческом языке и в «политическом размере». В греческом тексте нет никаких указаний на его возможного автора. Крумбахер думал, что его автором был эллинизованный франк, иными словами, католик. Однако сейчас эта точка зрения считается ошибочной и, возможно, анонимный автор греческого текста был православным греком. Греческая версия «Романа о Флориасе и Плациа Флоре» (Φλωρίου καί Πλάτζια Φλώρης) οредставляет большой интерес в том, что касается греческого народного языка времени Палеологов.
Видимо, к началу XV века относится поэма «Византийская Ахиллеида», также написанная «политическими» стихами. Несмотря на классическое название, вызывающее в памяти Троянскую войну и Гомера, поэма очень мало связана с Гомером. Действие происходит в рамках франкского феодализма. Личность главного героя поэмы, Ахилла, находится под влиянием другого византийского эпического героя, Дигениса Акрита. «Ахилл — это Дигенис, наделенный классическим именем». Не ясно, был ли знаком автор Ахиллеиды с одной из версий византийского эпоса, или же он брал сходные эпизоды из общего источника для обеих поэм — из народных песен. Окончательно этот вопрос решить невозможно, однако параллельные места в текстах обеих поэм делают первое предположение более правдоподобным. Поэма кончается смертью Ахилла в Трое на руках Париса и Деифоба и взятием города греками, которые мстят за его смерть.
Эпоха Палеологов в разнообразных отраслях литературы, несмотря на весь трагизм внешнего положения империи, характеризуется кипучей и плодотворной деятельностью лучших представителей культуры того времени, которые не раз дают случай проводить параллель с современными им течениями и интересами итальянского Возрождения. Однако необходимо подчеркнуть такой же сильный и на первый взгляд несколько неожиданный подъем и в сфере искусства, если принять во внимание общее положение государства при Палеологах. Возрождение византийского искусства при Палеологах, в виде таких памятников, как росписи Кахриэ-джами, Мистры, Афона, Сербии, настолько было неожиданным и непонятным для научного мира, что ученые для разъяснения вопроса об источниках новых форм искусства той эпохи прибегли к ряду гипотез. Первая «западная» гипотеза, принимая во внимание западные влияния на различные стороны византийской жизни со времени четвертого Крестового похода и сближая византийские памятники с итальянскими фресками треченто вообще и с тем, что Джотто и некоторые другие художники жили в Италии именно в тот момент, когда появились первые произведения искусства восточного Возрождения Палеологов, приходит к заключению о возможности влияния итальянских мастеров треченто на византийское искусство. Отсюда выводятся новые формы в XIV веке. Однако, западная гипотеза должна быть признана маловероятной потому, что теперь неоспоримо доказано обратное явление, то есть влияние византийских образцов на итальянское искусство XIII века.
Вторая «сирийская» гипотеза, выдвинутая в начале XX века австрийским историком искусства Стржиговским, сводилась к тому, что лучшие произведения византийского искусства времени Палеологов являются лишь простыми копиями древних сирийских оригиналов, то есть таких оригиналов искусства, которые действительно, в свое время (в IV—VI веках), дали немало новых форм, воспринятых византийским искусством. Если согласиться с этой теорией, то ни о каком возрождении византийского искусства в XIV веке, ни об его оригинальности, ни о творческой фантазии мастеров речи быть не может, и все исключительно сведется к хорошим копиям с древних образцов, к тому же точно неизвестных. Эта теория, которую Н. П. Кондаков называет «археологической игрой», нашла мало сторонников среди ученого мира.
В первом издании своего «Учебника византийского искусства» (Manuel d'art byzantin), опубликованном в 1910 году, французский византинист Ш. Диль отвергает обе вышеизложенные теории. Он видит корни возрождения искусства при Палеологах в том общем культурном подъеме, который столь характерен для той эпохи, и в пробуждении очень живого чувства эллинского патриотизма, а также в постепенном развитии тех новых путей в византийском искусстве, которые появились в Византии с XI века, то есть со времени династии Комнинов. Поэтому «для того, кто внимательно смотрит на вещи, большое движение в искусстве XIV века не будет явлением внезапным и неожиданным: оно родилось из естественной эволюции искусства в среде замечательно деятельной и живучей; и если иностранные влияния могли частично помочь его блестящему расцвету, оно почерпнуло из себя самого, из глубоких корней, которыми оно погружалось в прошлое, свои сильные и оригинальные свойства».
В 1917 году Д. В. Айналов критиковал предложение Ш. Диля с методической точки зрения. Он отмечал, что Ш. Диль основывался не на анализе художественных памятников, а косвенно выводил свои постулаты из данных о развитии литературы, науки и т.д. Д. В. Айналов приходит к выводу, что вопрос о происхождении новых форм византийской живописи XIII—XIV столетий может получить решение только путем историко-сравнительного исследования их. Наблюдая свойства горного и архитектурного ландшафтов в мозаиках Кахриэ-джами в Константинополе и собора св. Марка в Венеции, Д. В. Айналов отмечает замечательное родство их форм с формами ландшафтной живописи начального итальянского Возрождения и приходит к выводу, что византийская живопись XIV века не может быть признана самостоятельным явлением византийского искусства, а лишь отражением нового развития итальянской живописи, которая в свою очередь выросла на почве более раннего византийского искусства. «Одним из передаточных звеньев этого обратного влияния искусства раннего Возрождения на поздневизантийское является Венеция».
Т. Шмидт утверждал, что ввиду общего экономического и политического упадка империи при Палеологах, настоящее возрождение искусства в XIV веке было невозможно. Ш. Диль в этой связи справедливо заметил: «Эта гипотеза может показаться изобретательной, однако, это образец скорее утверждения, чем доказательства». В 1925 году О. М. Далтон, независимо от Д. В. Айналова, писал: «Новшества, принесенные из Италии, которые появляются в Сербии, в Мистре или в Константинополе, являются в широком смысле слова греческими же произведениями искусства, поверхностно окрашенными сиенским очарованием. При таких обстоятельствах мы не можем утверждать, что в XIV веке живопись у славян или у византийских греков находилась под западным влиянием. Италия затронула своим очарованием в основном не изменившееся искусство». Наконец, принимая во внимание последние работы Мийе (Millet), Брейе (Bréhier) и Айналова, Ш. Диль во втором издании своего «Учебника византийского искусства» (Manuel d'art byzantin, Paris, 1926) подвел итоги этого обсуждения, объявив XIV век настоящим Возрождением. В это время с чудесным размахом и полной преемственностью развивается то, что лишь намечалось в XI и XII веках, и между прошлым и XIV веком перерыва в развитии нет. В этом месте Ш. Диль приводит уже цитировавшийся выше отрывок из первого издания своей книги.
В 1930 г. Л. Брейе писал: «Византийское искусство эпохи Палеологов является синтезом двух духовных сил, которые доминируют в истории Византии — классицизма и мистицизма». В 1938 г. А. Грабарь утверждал, что прогресс в византийском искусстве при Палеологах был особенно примечателен. При них последнее возрождение искусства, особенно живописи, проявилось как в пределах империи, которая в конце концов свелась к Константинополю и его пригородам, так и в независимых греческих княжествах (Спарта, Трапезунд), которые последовали примеру Византии. После всего сказанного выше, следующее утверждение является непонятным: «История византийского искусства на деле кончается с захватом Константинополя франками в 1204 г.». Напротив, византийское искусство является богатой, плодородной областью изучения, заслуживающей и дальнейшего изучения.
Многие произведения возрождения византийского искусства при Палеологах сохранились до наших дней. Из монументальных сооружений можно отметить семь церквей в Пелопоннесской Мистре, некоторые монастырские церкви Афона, много церквей в Македонии, которая принадлежала в XIV веке Сербии, и в собственно Сербии. Пышный расцвет мозаичной и фресковой живописи при Палеологах оставил нам удивительные памятники, будут ли то не раз уже упоминаемые знаменитые мозаики Кахриэ-джами в Константинополе, или фрески Мистры, Македонии, Сербии. На Афоне также встречаются мозаики и фрески конца XIII, XIV и XV веков, хотя эпоха расцвета афонского искусства относится уже к XVI веку и часто приводится в связь с деятельностью загадочного византийского художника, этого «Рафаэля» или «Джотто византийской живописи», Мануила Панселина из Фессалоники, некоторое количество произведений которого, весьма вероятно, и до сих пор можно увидеть на Афоне, однако, на этот счет существует известная неясность. Жил он, вероятнее всего, в первой половине XVI века.
От той же эпохи Палеологов дошло до нас много икон и рукописей с миниатюрами. Для примера упомянем о знаменитой Мадридской рукописи XIV века византийского хрониста Скилицы, которая содержит до 600 весьма интересных миниатюр, отражающих историю Византии с 811 г. до середины XI века — в период, отраженный в труде Скилицы. О двух парижских рукописях, — одной XIV века с миниатюрой Иоанна Кантакузена, председательствующего на Исихастском соборе, и другой начала XV века с миниатюрой Мануила II, упоминание было сделано выше.
Искусство эпохи Палеологов с его отражениями в славянских странах вообще и в России в частности еще очень мало исследовано. Материал еще далеко не сгруппирован, не освещен и даже не приведен в известность. Занимаясь сравнительным изучением иконописи XIII—XIV века, Н. П. Кондаков в 1909 г. заметил: «Здесь вообще мы вступаем как бы в темный лес, в котором пути остаются неразведанными». Новейший исследователь вопроса о византийской живописи XIV века Д. В. Айналов к этим словам Н. П. Кондакова прибавил: «Все же в этом лесу некоторые пионеры уже проложили с разных сторон тропинки и сделали ценные положительные наблюдения». Уже позднее, в 1919 г., вышла книга известного французского историка искусства г. Мийе (Millet) о средневековых сербских церквах; причем автор задается целью опровергнуть обычное мнение о том, что сербское искусство есть лишь простая ветвь искусства византийского; сербское искусство имеет свой оригинальный характер.
Подводя итог нашему очерку культурно-просветительного движения при Палеологах, мы прежде всего должны будем признать такую его силу, напряженность и разнообразие, каких мы не встречали в более ранние времена, когда общее положение империи должно было, казалось, гораздо более благоприятствовать культурным проявлениям. Конечно, этот подъем не должен представляться чем-то неожиданным, не имеющим корней в прошлом. Корни его нужно видеть в культурном подъеме Византии в эпоху Комнинов; связующим звеном между этими двумя эпохами, оторванными друг от друга роковым латинским господством, является культурная жизнь Никейской империи во главе с Никифором Влеммидом и просвещенными государями дома Ласкарей, которые среди всех трудностей внешней политической обстановки сумели приютить в Никее и развить лучшие умственные силы эпохи с тем, чтобы передать это наследие в восстановленную империю Палеологов. При них культурная жизнь бьет особенно сильным ключом в конце XIII и в XIV веках, после чего она, под угрозой турецкой опасности, начинает затихать в Константинополе, и лучшие умы XV века, как-то Виссарион Никейский и Гемист Плифон, переносят свою деятельность в Пелопоннес, в Мистру, в тот центр, напоминающий нам некоторые менее крупные итальянские центры Возрождения, который казался еще в несколько большей безопасности от турецкого завоевания, чем Константинополь и Фессалоника.