Страница:
Утром он постарался избавиться от предрассветных мыслей, впервые почувствовал, что проголодался, ел и пил вдосталь. А великий князь Ярослав очень радовался:
— Слава Богу, Сбыслав, слава Богу! То хворь местная из тебя выходит, я тоже два дня есть ничего не мог. Как на руки их гляну, так с души воротит.
Двумя днями позже вдруг объявился Негой. Князь обрадовался старому знакомцу, сразу же принял. А Негой сказал:
— Посол от самого Папы Римского прибыл. С тобой, великий князь, встретиться хочет, толмач его говорил.
— Зачем? — Ярослав испугался: Гуюку могла не понравиться такая встреча.
— Вроде из самого Владимира тебе посылка.
— Посылка?… Какая посылка?
— Не знаю, великий князь.
— У ханши Туракины сами собой встретитесь. — У Сбыслава вдруг зачастило сердце. — Там все послы будут, никто и внимания не обратит, князь Ярослав.
— Да, да, у ханши Туракины, — Ярослав обрадовался столь простому решению щекотливого вопроса. — Так и скажи толмачу. Там и договоримся, где посылку передать. А сюда нельзя ему, никак нельзя.
Он уже хотел было выгнать Негоя, как выгоняют дурного вестника. Но помедлил, досада прошла, да и давний знакомец рассказывал вещи любопытные.
— Золотых дел мастер из Ростова Кузьма говорил мне, что новый шатёр хану Гуюку ставят. Богатый шатёр, столбы золотом окованы. Кузьма в нем трон из слоновой кости соорудил.
И трон, и шатёр Гуюку понравились. Он милостиво улыбнулся золотых дел мастеру из Ростова, велел Бури щедро отблагодарить его, но домой пока не отпускать.
— Со мной на Русь вернётся. Хватит ему на Бату работать.
Этот разговор случился как раз в тот день, когда Негой приходил к князю Ярославу. А когда последние приготовления в коронационном шатре был завершены, Гуюк назначил час великого курултая.
— Допусти к войлоку почёта князя Ярослава, мой добрый Орду.
— Он — не монгол.
— Правильно. Но потому-то и допусти. Его одного из немонголов Единственного. От такой чести он до самой смерти пить из моей ладони будет.
Орду был очень недоволен нарушением древних обычаев. Но спорить с будущим великим ханом не решился, только сопел, вздыхал и гонял приближённых, поскольку отвечал за всю церемонию.
— Скажи князю Ярославу, что Гуюк удостоил его великой чести, — велел он Кирдяшу.
Есаул доложил, и это известие вызвало смятение как у князя, так и у его ближнего боярина. Ярослав едва не лишился речи, а Сбыслава бросило в жар: он понял смысл дерзкого хода Гуюка. Хан вынуждал единственного официального представителя Руси принимать участие в церемрниале провозглашения Гуюка великим ханом всей Монгольской империи. Это возмутило бы и русских князей, и русскую Церковь, неминуемо раскололо бы все русское общество, внесло смуту и расчистило бы Гуюку путь к окончательному покорению русского народа. «Невскому конец, — с ужасом думал Сбыслав. — Зачем тогда Ледовое побоище? Зачем столько жертв? За что погиб отец'…» Ему стало так плохо, что он бы, вероятно, упал или натворил Бог знает что, если бы не вовремя пришедшая мысль: «Бату и Чогдар предполагали именно это. И поручили мне спасти Русь. А с нею и Золотую Орду. Из двух зол выбирают наименьшее…»
Утром 24 августа тысячи людей в парадных одеждах двинулись к коронационному шатру Гуюка, стоявшему на берегу ручья в горделивом одиночестве. С рассветом началось славословие, перемежаемое хвалебными песнями. Это продолжалось мучительно долго, до полудня, когда все вдруг смолкло, и старый седой шаман повернулся лицом к югу, подняв руки. И тотчас же все монголы, а вслед за ними и остальные присутствующие на церемонии тоже повернулись лицами на юг и тоже воздели руки. Началась длинная заунывная молитва с резкими выкриками шамана и хором голосов, пока верховный шаман вдруг не развернулся лицом к северу, дико выкрикнув:
— Вот он, светлый!
Все повернулись. За их спинами на белом, без единого пятнышка, жеребце сидел Гуюк в торжественном ханском наряде.
— Объявляю вам сына своего! — выкрикнула ханша Туракина, поднятая офицерами на золототканом ковре.
Орду, как старший, подошёл к Гуюку, подержал стремя и протянул руку, на которую и опёрся будущий великий хан, спешиваясь. В полном молчании повёл его в шатёр, занавеси которого были высоко подняты, где и усадил его на отделанный золотом трон из слоновой кости работы русского мастера Кузьмы Ростовчанина. Следом за ним двинулись остальные приглашённые, но в сам шатёр вошли только чингисиды, видные полководцы и — самым последним — князь Ярослав. А войдя, преклонили колени.
— Мы хотим и требуем, чтобы ты повелевал нами! — громко провозгласил Орду, и все присутствующие в шатре повторили его слова.
— Желая иметь меня великим ханом, готовы ли вы исполнять мою волю? — спросил Гуюк. — Являться, когда позову вас, идти, куда велю, и предать смерти всякого, кого наименую?
— Готовы! — хором ответили ханы, полководцы и толпа за шатром.
— Слово моё да будет отныне разящей саблей монголов! — выкрикнул Гуюк.
Орду и Бури подошли к трону, помогли Гуюку спуститься вниз и усадили на расстеленный по полу белоснежный войлок Почёта. Вельможи, находившиеся в шатре, тотчас же подняли войлок, а с ним вместе и нового великого хана. И князь Ярослав тоже держался за уголок этого белого войлока.
— Над тобою Небо и Всевышний, под тобою земля и войлок! — торжественным хором возвестили ханы и полководцы. — Если будешь любить наше благо, уважая ханов и вельмож по их достоинству, то царство Гуюка прославится в мире, земля покорится тебе, и Бог исполнит все желания твоего сердца. Но если обманешь надежду подданных, то будешь презрен и столь беден, что самый войлок, на котором сидишь, обратится в дыру.
Вельможи бережно опустили войлок Почёта. Гуюк встал, и все, кто находился в шатре и за его пределами, опустились на колени.
— Прими дары наши, великий хан1 — возопило и поле, и шатёр, и ритуал был завершён.
Начался пир, всем присутствующим развозили кумыс и варенное без соли мясо. В том числе и вельможам: пир был ритуальным. Князь Ярослав сумел избегнуть чаши с кумысом, но мясо пришлось есть, и он давился от отвращения: несолёная жирная баранина застревала в горле.
— Великий почёт Руси оказали, — с торжеством объявил он пробившемуся к нему Сбыславу.
— А как угощение? — холодно спросил Сбыслав.
— Потерпим, потерпим! Во имя Руси…
— Во имя… — вздохнул Сбыслав.
Вечером того же дня великий хан Гуюк принял послов. Он сидел на троне слоновой кости под зонтиком, украшенным драгоценными камнями. Плано Карпини оказался первым европейцем, увидевшим зонтик; этот предмет настолько его поразил, что он трижды упомянул о нем в своих воспоминаниях. Равно как и о пяти сотнях телег, нагруженных золотом, серебром и китайским шёлком: Гуюк был едва ли не самым богатым властелином своего времени, что потрясло князя Ярослава.
— Он мир завоюет!
Сбыслав тоже подумал об этом, но от замечаний воздержался. Он был раздавлен пышным днём коронации, потому что ясно осознавал, что судьба не оставила ему иного выхода, кроме того, о котором он до сей поры вспоминал только как о запасном, а потому и почти невероятном.
— Господин позволит ничтожному монаху задать вопрос?
Сбыслав оглянулся. Перед ним в рясе францисканского ордена стоял папский посол Плано Карпини.
— Имя вашего превосходительства Федор Яруно-вич?
Карпини говорил по-русски. Кое-как, но объясняться можно было без переводчика, и Сбыслав молча поклонился.
— Его высокопревосходительство господин главный советник Бату-хана просил передать вам, господин, свой нижайший поклон.
— Произнесённое вами имя не следует часто поминать в этой земле, господин посол.
— Извините мою ошибку. По просьбе упомянутого лица я привёз подарок его сиятельству князю Ярославу.
— Примите мою благодарность, я представлю вас князю. Но не сейчас и не здесь. На приёме у ханши Ту-ракины, если вы не против.
Карпини рассыпался в благодарностях, а Сбысла-ва опять бросило в жар. Он сделал первый шаг, ещё не продумав всего пути, но уже понимая, что это — путь. И как только Карпини отошёл, тут же принялся искать Орду: первый шаг — самый трудный — требовал второго. Не менее трудного.
Найти хана Орду было несложно, сложно было увести его для разговора наедине. Самодовольный Орду раздулся от важности, оказавшись главной персоной в окружении великого хана. Тем более что перед тем, как появиться Сбыславу, Гуюк сказал ему с глазу на глаз:
— Знаешь, о чем мечтает сейчас твой великий хан, Орду? О бесценном даре, который ты мне доставил. Я уже повелел разбить для неё шатёр.
Это был намёк на щедрую награду. А Орду, несмотря на воинский аскетизм и прирождённую доброту, очень был неравнодушен к дорогому оружию. И решил во что бы то ни стало выпросить его у счастливого великого хана.
— Я занят, — с неудовольствием сказал он. — Зачем ты меня тревожишь?
— Ключ иссяк, бел-камень треснул, — сквозь зубы процедил Сбыслав.
— Да, да, — Орду сразу присмирел. — Что я должен делать?
— Исполнять то, что я прикажу. Первое: рассказать Туракине, что князь Ярослав поддерживает связь с католиками через прелата Доменика.
— Великий хан Гуюк не поверил…
— А Туракина должна поверить! Пусть она спросит о Доменике самого Ярослава, когда будет вручать ему ярлык. И пусть обратит внимание, как его будет поздравлять Плано Карпини.
— Я обращу её внимание.
— Что она сделает, увидев все своими глазами?
— Туракина — сибирячка и сделает то, что скажет ей шаман.
— А что он скажет?
— Не знаю.
— Он должен сказать… — Сбыслав гулко проглотил ком в горле. — Два слова: тихая смерть. Тихая смерть, запомнил? Тихая — значит, без боли. Без боли. Так повелел Бату.
— Без боли, — послушно повторил Орду, привычно не вдумываясь в смысл произносимых слов. — Так повелел Бату.
— Он променяет на охотничьи забавы любое княжество.
— Жена не позволит, — буркнул Невский. — Может быть, дать ему волю, Чогдар?
То ли Чогдар услышал в этих словах намёк, то ли хотел услышать, а только через несколько дней тот же Неврюй предложил Андрею большую охоту в Кубанских степях. На сайгаков и ланей, волков и парду-сов, не считая других объектов. Туда собирался целый караван: охотники, загонщики, ловчие, охрана, челядь, рабы для чёрной работы и рабыни для утех. И князь Александр с облегчением дал на это своё согласие: они с Чогдаром понимали друг друга без слов.
— Завтра с Дона вернётся Сартак, — сказал Чогдар, когда охотники уехали. — А послезавтра он подарит тебе, князь Александр, свою боевую саблю. Не выходи из юрты, пока я не позову.
Обмен боевым оружием служил прологом к обряду побратимства. Невскому рассказывали об этом и Ярун, и Чогдар, и Сбыслав, и он шёл на него не просто с открытым забралом, но и с полным пониманием необходимости этого поступка. Татары отличались изощрённым коварством не в силу собственного национального характера, а потому, что, по их представлениям, обман являлся делом почётным, им хвастались, как военной хитростью. Но своих не обманывали никогда и ни при каких обстоятельствах: подобное приравнивалось к предательству, за что полагалась смертная казнь. А побратим становился не просто своим, но, согласно Ясс, считался ближе и надёжнее брата, потому что побратима воин избирал сам, лично, а в рождении брата принимали участие многочисленные монгольские боги, как чёрные, так и белые. Брат оказывался непредсказуемой смесью Добра и Зла, в которой человек был неволен, в то время как побратима он выбирал только по собственной воле.
Александр Невский хорошо разбирался в этой казуистике. Природа одарила его поразительным талантом продумывать ход событий на много шагов вперёд. Но он знал и о строгих обычаях, предшествующих торжественному обряду. Особое внимание здесь отводилось размышлению, на что и намекнул Чогдар в последнем разговоре. И князь Александр терпеливо ждал в отведённой ему юрте.
Через два дня появился очень серьёзный, почти торжественный Чогдар.
— Ты готов, князь Невский?
— Я готов.
Александр потянулся было за мечом, но Чогдар остановил его:
— Ты уже вручил своё оружие Сартаку. Там, — он выделил это слово, — передашь боевой меч ещё раз. И повторишь за царевичем слова, которые он произнесёт.
Они молча прошли во дворец, в который попали не через парадный, а через боковой вход. И оказались не в тронной зале, а в маленькой комнате, устланной коврами. На низеньком столике стояла серебряная чаша, наполненная кумысом.
Бату и Сартак уже ждали их с суровыми, непроницаемыми лицами. Но Невский поклонился только царевичу, понимая, что великий хан Золотой Орды присутствует здесь только как свидетель. Чогдар тут же подал ему меч, когда-то подаренный Сартаку, а Александр, взяв его, стал с другой стороны столика с серебряной чашей.
— Не горит трава без огня, не греется сердце без боевого друга, — торжественно произнёс Бату.
Сартак вынул из-за пояса саблю в дорогих ножнах и через столик двумя руками протянул её Невскому. Князь, приняв её, тотчас же двумя руками протянул свой меч царевичу. Сартак, чуть выдвинув лезвие меча, поцеловал его:
— Пусть твоё оружие отныне разит только наших общих врагов.
— Пусть твоё оружие отныне разит только наших общих врагов, — эхом откликнулся Невский, в точности повторив все действия царевича.
Затем оба закатали левые рукава и протянули руки над чашей. Бату собственным ножом надрезал вену Александру, а Чогдар — Сартаку. Густая кровь закапала в чашу Когда кумыс порозовел, Невский, как старший по возрасту, сделал первый глоток и протянул чашу Сартаку. В неторопливом, торжественном молчании они допили кумыс, и царевич впервые улыбнулся:
— Здравствуй, анда Александр.
— Здравствуй, анда Сартак.
И крепко, по-братски обнялись.
Готовились и многочисленные гости: официальные послы, представители многих властителей зависимых, полузависимых и пока ещё не покорённых монголами стран, цари, князья и ханы вассальных государств. От Жёлтого до Красного моря простиралась тогда власть степных вл' тык — едва ли не самого малочисленного народа в собственной гигантской империи.
Князь Ярослав готовился к этой особо знаменательной для него встрече с раннего утра. Сегодня должна была осуществиться его вожделенная мечта, сегодня он должен был получить ярлык на великое княжение, не только подтверждающий главенствующее значение Владимирского княжества среди всех прочих русских княжеств, но тем самым и уберегающий Русь от распада и междоусобиц. Он воспринимал это как отпущение великих грехов собственной молодости, как очищение души, как знак особой милости Господа, которому усердно молился с ранним проблеском зари. Испытывая необыкновенное, праздничное оживление, старый князь весело распевал стихиры, не обращая внимания на суровое, замкнутое лицо родного сына, прижитого в истинной любви.
Несмотря на внешнюю суровость, Сбыслав был отчаянно пуст. Пуст до сухого стука, как гнилой орех с червивой сердцевиной. Он гнал из души все чувства, волей удерживая лишь последовательность собственных действий и не позволяя себе даже помыслить об их результате. Для него этот день должен был решить все. Во имя спасения Руси.
— Мы должны поторопиться, князь Ярослав.
— Но ещё рано, Сбыслав. Негоже мне в такой день бежать поперёд всех.
— Я хочу знать порядок И сделаю так, чтобы ты получил ярлык в самом начале приёма.
На самом— то деле он хотел поскорее увидеться с Орду, узнать, что тому удалось сделать, подтолкнуть его и направить И ещё ему хотелось, чтобы все уже кончилось, чтобы наступило завтра.
К счастью, они оказались не первыми. Это утешило самолюбие князя Ярослава и устраивало Сбыслава. Оставив князя в компании грузинских царевичей, он сумел быстро разыскать хана Орду.
— Ты сказал Туракине, что князь Ярослав через прелата Доменика поддерживает связь с Католической Церковью?
— Сказал, но она недоверчива. Как и её сын великий хан Гуюк
Это расстраивало все планы, но Сбыславу некогда было сейчас размышлять.
— Говорил с шаманом?
— Как велел мой брат Бату.
— Когда он скажет ханше о решении богов?
— Без совета с ним Туракина здесь не появится. Я лишился дорогого перстня, но шаман нагадает как надо.
— Скажи ханше, чтобы она сразу же вручила князю Ярославу ярлык.
— Сначала ей должны пропеть хвалу, — важно сказал Орду.
— Значит, после того, как пропоют! — резко оборвал Сбыслав.
Он кричал на чингисида: за это полагалась смерть. Но он уже ни о чем не мог думать. Он тронул камень, но камень не полетел вниз, а лишь чуть покачнулся.
Впрочем, внук Чингисхана воспринял резкость как нечто само собой разумеющееся. Как доказательство права молодого русского боярина говорить голосом самого Бату, а не просто отдавать распоряжения от его имени. И удесятерил старательность.
А приглашённые подъезжали и подъезжали В огромном шатре стоял приглушённый гул голосов, но никакого движения не замечалось. Все держались своих мест, раз и навсегда определённых суровыми монгольскими офицерами. И, перетасовывая гостей по каким-то неведомым распоряжениям, они весьма деликатно вывели в первый ряд князя Ярослава ещё до того, как вернулся Сбыслав.
— Почёт оказали, — тихо торжествовал старый князь.
Сбыслав промолчал. Он уже приметил Карпини, стоявшего чуть ли не в последнем ряду, и сейчас размышлял, как же ему сделать то, что он успел придумать. Но тут взревели трубы, приподнялись крылья расшитого китайскими шелками полога, и четыре дюжих гвардейца внесли окованный листовым золотом трон, на котором важно восседала ханша Туракина. Следом шествовал надутый спесью Орду. Все присутствующие преклонили колени, трубы оборвали рёв, и невидимый хор затянул хвалебную песню.
Наконец хор смолк Туракина чуть повернула голову, украшенную осыпанной драгоценными камнями тиарой, и Орду почтительно склонился.
— Русский князь Ярослав! Приблизься!… — торжественно, но очень уж громко возвестил он.
Ярослав поспешно и почему-то ссутулившись просеменил к трону, преклонил колено. Набелённое лицо ханши не выразило никаких чувств, будто и не было здесь ни старого русского князя, ни вообще кого бы то ни было. Сказала что-то Орду.
— Мать великого хана монголов ханша Туракина вручает тебе, князь Ярослав, ярлык на великое княжение в землях твоих! — прокричал Орду. — Властвуй, но всегда помни об этом часе!
Вновь пожалованный собственным званием Ярослав, кланяясь, удалился, облагодетельствованный и безмерно счастливый. Однако своё место отыскал не сразу, потому что Сбыслава нигде не было видно, а он в толпе запомнил только его. Однако его толмач и боярин вскоре появился, но не один. За ним, шаг в шаг, следовал посол Римского Папы Плано Карпини
— Позвольте сердечно поздравить вас, ваше высочество…
Карпини, улыбаясь самой широкой из всех францисканских улыбок, говорил и говорил, но Сбыслав не слушал его. Они стояли в первом ряду гостей прямо против трона, на котором восседала недоверчивая сибирячка Туракина, и Сбыславу казалось, что он видит злой огонь в её зелёных недобрых глазах…
Потом опять ревели трубы, звучали хвалебные песни, а в перерывах Орду представлял гостей Тура-кине: кто, откуда, какие привёз подарки. На последнее делался особый упор, потому что монголы любили подарки, как дети. Сбыслав знал об этом, но его удивило, что дары князя Ярослава ни разу не упоминались. А поразмыслив, понял, что сделано это вполне осмысленно: власти Каракорума тем самым подчёркивали, что в данном случае дарят они и что их подарок просто невозможно с чем-либо сравнивать.
К тому времени все приготовления к пиру были уже завершены. Мясо отварено и разделано, кумыс разлит в чаны, все припасы выложены на низкие столы, возле которых были расстелены ковры. Орду пригласил присутствующих к трапезе, и все направились во двор. Молчаливые офицеры-распорядители не сортировали гостей по чинам и званиям, но для великого князя Ярослава сделали исключение, проводив его прямо к столу самой ханши Туракины.
Ханский стол ломился от мяса, жира и мисок с кумысом, но более ничего на нем не было. Рядом с великим князем Ярославом вскоре оказались грузинские царевичи, посол багдадского халифа, представитель армянского царя, князьки и ханы покорённых монголами народов. Заревели трубы, и к столу вышли присутствующие на празднестве младшие чингиси-ды во главе с Орду и самой Туракиной. Они встали с противоположной стороны стола, и ханша заняла место точно против великого князя Ярослава. И враз оборвался трубный рёв.
— Мать великого хана монголов ханша Туракина жалует тебя, великий князь русский, угощением из собственных рук! — торжественно выкрикнул Орду.
Туракина взяла самый жирный кусок баранины и начала впихивать его в рот князя Ярослава. Князь давился, судорожно глотая несолёное мясо, по лицу его тёк жир и слезы, он мучительно задыхался, но не посмел ни закрыть рта, ни отодвинуться от стола…
Великий князь не спал всю ночь. Мутило, тошнило, он страдал, изнемогая от озноба и обильного пота одновременно. Сбыслав ни на шаг не отходил от него, все понимая и задыхаясь от боли в сердце Под утро Ярослав чуть забылся, и Сбыслав тут же помчался искать Орду, оставив великого князя на попечение верного слуги
— Я исполнил повеление моего великого брата, — с гордостью сказал Орду — Я всегда исполняю его повеления, боярин.
— Так исполни их до конца. — Сейчас Сбыслав ненавидел самодовольного хана так, как не ненавидел никогда и никого. — Скажи Гуюку, что князь Ярослав занемог и поэтому мы должны уехать. И сегодня же, сейчас же отправь Кирдяша к Бату-хану.
— Кирдяш — начальник моей охраны…
— Делай, как сказал! — почти истерически выкрикнул Сбыслав. — Я сам пошлю Кирдяша в Сарай твоим именем, занимайся нашим отъездом!
— А я…
— А ты останешься здесь следить за каждым шагом Гуюка.
Сбыслав быстро нашёл есаула, передал ему приказ Орду срочно выехать к Бату и вручил свою золотую пайцзу.
— Меняй коней, спи в седле, но лети стрелой, Кирдяш.
— Ты знаешь, что я расскажу хану, боярин, — недобро усмехнулся есаул.
— Правду!
Кирдяш выехал без промедления, Орду добился разрешения Гуюка на отъезд князя Ярослава, и на следующее утро небольшой караван покинул Сыр-Орду. Его сопровождал важный чиновник великого хана, сотня охранников и много заводных лошадей. Гуюк сразу понял, что случившееся — дело рук его суеверной и глупой матери, а потому русский князь не должен был умирать в его ставке.
На третий день — уже в пути — князь Ярослав впал в забытьё, а на теле его стали проступать странные синие пятна. Сбыслав не отходил от него, но душа была пуста. И душа, и сердце. Все уже выгорело в нем, он наблюдал за агонией спокойно и отстраненно, но последние слова расслышал, приникнув ухом к посиневшим губам:
— О возлюбленные мои, плод чрева моего… храбрый и мудрый Александр и поспешный Андрей… милый Василий и удалый Сбыслав… храните мир, храните Русь…
«Зачем он меня-то в родственный поминальник вплёл?…» — со странной, болезненно щемящей досадой подумал Сбыслав.
И больше никаких чувств не шевельнулось в нем. Даже тогда, когда он закрывал глаза собственному отцу…
— К великому хану. Из Каракорума.
Он был принят сразу же. Вошёл в малую залу, пал ниц.
— Князь Ярослав мёртв, великий хан. Его отравила ханша Туракина по наущению боярина Федора Яруновича…
Кроме Бату, в зале находились Чогдар, Сартак и Невский. Никто не двинулся с места, только князь Александр побледнел как полотно. И перекрестился.
— Ступай, — тихо сказал Бату. — Вечером расскажешь подробно.
Кирдяш встал, низко поклонился и вышел. И наступило тягостное молчание.
— Боярин спас меня и тебя, Александр. — Бату вздохнул. — Но решать тебе.
— Решение одно, — сурово сказал Невский. — Отдаю его в твои руки.
Через два дня из Сарая по направлению к Великой Степи выехал небольшой отряд. Вёл его Кирдяш. Невский следовал за ним и угрюмо молчал, если не приходилось утешать потрясённого Андрея. Ханская гвардейская стража, которой командовал Неврюй, ехала поодаль: даже тёмник не решался нарушить скорбь осиротевших братьев Ярославичей.
— Слава Богу, Сбыслав, слава Богу! То хворь местная из тебя выходит, я тоже два дня есть ничего не мог. Как на руки их гляну, так с души воротит.
Двумя днями позже вдруг объявился Негой. Князь обрадовался старому знакомцу, сразу же принял. А Негой сказал:
— Посол от самого Папы Римского прибыл. С тобой, великий князь, встретиться хочет, толмач его говорил.
— Зачем? — Ярослав испугался: Гуюку могла не понравиться такая встреча.
— Вроде из самого Владимира тебе посылка.
— Посылка?… Какая посылка?
— Не знаю, великий князь.
— У ханши Туракины сами собой встретитесь. — У Сбыслава вдруг зачастило сердце. — Там все послы будут, никто и внимания не обратит, князь Ярослав.
— Да, да, у ханши Туракины, — Ярослав обрадовался столь простому решению щекотливого вопроса. — Так и скажи толмачу. Там и договоримся, где посылку передать. А сюда нельзя ему, никак нельзя.
Он уже хотел было выгнать Негоя, как выгоняют дурного вестника. Но помедлил, досада прошла, да и давний знакомец рассказывал вещи любопытные.
— Золотых дел мастер из Ростова Кузьма говорил мне, что новый шатёр хану Гуюку ставят. Богатый шатёр, столбы золотом окованы. Кузьма в нем трон из слоновой кости соорудил.
И трон, и шатёр Гуюку понравились. Он милостиво улыбнулся золотых дел мастеру из Ростова, велел Бури щедро отблагодарить его, но домой пока не отпускать.
— Со мной на Русь вернётся. Хватит ему на Бату работать.
Этот разговор случился как раз в тот день, когда Негой приходил к князю Ярославу. А когда последние приготовления в коронационном шатре был завершены, Гуюк назначил час великого курултая.
— Допусти к войлоку почёта князя Ярослава, мой добрый Орду.
— Он — не монгол.
— Правильно. Но потому-то и допусти. Его одного из немонголов Единственного. От такой чести он до самой смерти пить из моей ладони будет.
Орду был очень недоволен нарушением древних обычаев. Но спорить с будущим великим ханом не решился, только сопел, вздыхал и гонял приближённых, поскольку отвечал за всю церемонию.
— Скажи князю Ярославу, что Гуюк удостоил его великой чести, — велел он Кирдяшу.
Есаул доложил, и это известие вызвало смятение как у князя, так и у его ближнего боярина. Ярослав едва не лишился речи, а Сбыслава бросило в жар: он понял смысл дерзкого хода Гуюка. Хан вынуждал единственного официального представителя Руси принимать участие в церемрниале провозглашения Гуюка великим ханом всей Монгольской империи. Это возмутило бы и русских князей, и русскую Церковь, неминуемо раскололо бы все русское общество, внесло смуту и расчистило бы Гуюку путь к окончательному покорению русского народа. «Невскому конец, — с ужасом думал Сбыслав. — Зачем тогда Ледовое побоище? Зачем столько жертв? За что погиб отец'…» Ему стало так плохо, что он бы, вероятно, упал или натворил Бог знает что, если бы не вовремя пришедшая мысль: «Бату и Чогдар предполагали именно это. И поручили мне спасти Русь. А с нею и Золотую Орду. Из двух зол выбирают наименьшее…»
3
Накануне Великого курултая — церемонии провозглашения Гуюка великим ханом Монгольской империи — Сбыслав не сомкнул глаз. Сказать, что он строил планы, о чем-то думал, значило бы не сказать ничего. Он ни о чем не думал. Он не мог думать— перед ним разверзлась бездна, и ничего, кроме черноты, он в ней не видел. Просто метался без сна.Утром 24 августа тысячи людей в парадных одеждах двинулись к коронационному шатру Гуюка, стоявшему на берегу ручья в горделивом одиночестве. С рассветом началось славословие, перемежаемое хвалебными песнями. Это продолжалось мучительно долго, до полудня, когда все вдруг смолкло, и старый седой шаман повернулся лицом к югу, подняв руки. И тотчас же все монголы, а вслед за ними и остальные присутствующие на церемонии тоже повернулись лицами на юг и тоже воздели руки. Началась длинная заунывная молитва с резкими выкриками шамана и хором голосов, пока верховный шаман вдруг не развернулся лицом к северу, дико выкрикнув:
— Вот он, светлый!
Все повернулись. За их спинами на белом, без единого пятнышка, жеребце сидел Гуюк в торжественном ханском наряде.
— Объявляю вам сына своего! — выкрикнула ханша Туракина, поднятая офицерами на золототканом ковре.
Орду, как старший, подошёл к Гуюку, подержал стремя и протянул руку, на которую и опёрся будущий великий хан, спешиваясь. В полном молчании повёл его в шатёр, занавеси которого были высоко подняты, где и усадил его на отделанный золотом трон из слоновой кости работы русского мастера Кузьмы Ростовчанина. Следом за ним двинулись остальные приглашённые, но в сам шатёр вошли только чингисиды, видные полководцы и — самым последним — князь Ярослав. А войдя, преклонили колени.
— Мы хотим и требуем, чтобы ты повелевал нами! — громко провозгласил Орду, и все присутствующие в шатре повторили его слова.
— Желая иметь меня великим ханом, готовы ли вы исполнять мою волю? — спросил Гуюк. — Являться, когда позову вас, идти, куда велю, и предать смерти всякого, кого наименую?
— Готовы! — хором ответили ханы, полководцы и толпа за шатром.
— Слово моё да будет отныне разящей саблей монголов! — выкрикнул Гуюк.
Орду и Бури подошли к трону, помогли Гуюку спуститься вниз и усадили на расстеленный по полу белоснежный войлок Почёта. Вельможи, находившиеся в шатре, тотчас же подняли войлок, а с ним вместе и нового великого хана. И князь Ярослав тоже держался за уголок этого белого войлока.
— Над тобою Небо и Всевышний, под тобою земля и войлок! — торжественным хором возвестили ханы и полководцы. — Если будешь любить наше благо, уважая ханов и вельмож по их достоинству, то царство Гуюка прославится в мире, земля покорится тебе, и Бог исполнит все желания твоего сердца. Но если обманешь надежду подданных, то будешь презрен и столь беден, что самый войлок, на котором сидишь, обратится в дыру.
Вельможи бережно опустили войлок Почёта. Гуюк встал, и все, кто находился в шатре и за его пределами, опустились на колени.
— Прими дары наши, великий хан1 — возопило и поле, и шатёр, и ритуал был завершён.
Начался пир, всем присутствующим развозили кумыс и варенное без соли мясо. В том числе и вельможам: пир был ритуальным. Князь Ярослав сумел избегнуть чаши с кумысом, но мясо пришлось есть, и он давился от отвращения: несолёная жирная баранина застревала в горле.
— Великий почёт Руси оказали, — с торжеством объявил он пробившемуся к нему Сбыславу.
— А как угощение? — холодно спросил Сбыслав.
— Потерпим, потерпим! Во имя Руси…
— Во имя… — вздохнул Сбыслав.
Вечером того же дня великий хан Гуюк принял послов. Он сидел на троне слоновой кости под зонтиком, украшенным драгоценными камнями. Плано Карпини оказался первым европейцем, увидевшим зонтик; этот предмет настолько его поразил, что он трижды упомянул о нем в своих воспоминаниях. Равно как и о пяти сотнях телег, нагруженных золотом, серебром и китайским шёлком: Гуюк был едва ли не самым богатым властелином своего времени, что потрясло князя Ярослава.
— Он мир завоюет!
Сбыслав тоже подумал об этом, но от замечаний воздержался. Он был раздавлен пышным днём коронации, потому что ясно осознавал, что судьба не оставила ему иного выхода, кроме того, о котором он до сей поры вспоминал только как о запасном, а потому и почти невероятном.
— Господин позволит ничтожному монаху задать вопрос?
Сбыслав оглянулся. Перед ним в рясе францисканского ордена стоял папский посол Плано Карпини.
— Имя вашего превосходительства Федор Яруно-вич?
Карпини говорил по-русски. Кое-как, но объясняться можно было без переводчика, и Сбыслав молча поклонился.
— Его высокопревосходительство господин главный советник Бату-хана просил передать вам, господин, свой нижайший поклон.
— Произнесённое вами имя не следует часто поминать в этой земле, господин посол.
— Извините мою ошибку. По просьбе упомянутого лица я привёз подарок его сиятельству князю Ярославу.
— Примите мою благодарность, я представлю вас князю. Но не сейчас и не здесь. На приёме у ханши Ту-ракины, если вы не против.
Карпини рассыпался в благодарностях, а Сбысла-ва опять бросило в жар. Он сделал первый шаг, ещё не продумав всего пути, но уже понимая, что это — путь. И как только Карпини отошёл, тут же принялся искать Орду: первый шаг — самый трудный — требовал второго. Не менее трудного.
Найти хана Орду было несложно, сложно было увести его для разговора наедине. Самодовольный Орду раздулся от важности, оказавшись главной персоной в окружении великого хана. Тем более что перед тем, как появиться Сбыславу, Гуюк сказал ему с глазу на глаз:
— Знаешь, о чем мечтает сейчас твой великий хан, Орду? О бесценном даре, который ты мне доставил. Я уже повелел разбить для неё шатёр.
Это был намёк на щедрую награду. А Орду, несмотря на воинский аскетизм и прирождённую доброту, очень был неравнодушен к дорогому оружию. И решил во что бы то ни стало выпросить его у счастливого великого хана.
— Я занят, — с неудовольствием сказал он. — Зачем ты меня тревожишь?
— Ключ иссяк, бел-камень треснул, — сквозь зубы процедил Сбыслав.
— Да, да, — Орду сразу присмирел. — Что я должен делать?
— Исполнять то, что я прикажу. Первое: рассказать Туракине, что князь Ярослав поддерживает связь с католиками через прелата Доменика.
— Великий хан Гуюк не поверил…
— А Туракина должна поверить! Пусть она спросит о Доменике самого Ярослава, когда будет вручать ему ярлык. И пусть обратит внимание, как его будет поздравлять Плано Карпини.
— Я обращу её внимание.
— Что она сделает, увидев все своими глазами?
— Туракина — сибирячка и сделает то, что скажет ей шаман.
— А что он скажет?
— Не знаю.
— Он должен сказать… — Сбыслав гулко проглотил ком в горле. — Два слова: тихая смерть. Тихая смерть, запомнил? Тихая — значит, без боли. Без боли. Так повелел Бату.
— Без боли, — послушно повторил Орду, привычно не вдумываясь в смысл произносимых слов. — Так повелел Бату.
4
Князь Андрей был в восторге от охоты. Он так много говорил о ней, что Чогдар с усмешкой заметил:— Он променяет на охотничьи забавы любое княжество.
— Жена не позволит, — буркнул Невский. — Может быть, дать ему волю, Чогдар?
То ли Чогдар услышал в этих словах намёк, то ли хотел услышать, а только через несколько дней тот же Неврюй предложил Андрею большую охоту в Кубанских степях. На сайгаков и ланей, волков и парду-сов, не считая других объектов. Туда собирался целый караван: охотники, загонщики, ловчие, охрана, челядь, рабы для чёрной работы и рабыни для утех. И князь Александр с облегчением дал на это своё согласие: они с Чогдаром понимали друг друга без слов.
— Завтра с Дона вернётся Сартак, — сказал Чогдар, когда охотники уехали. — А послезавтра он подарит тебе, князь Александр, свою боевую саблю. Не выходи из юрты, пока я не позову.
Обмен боевым оружием служил прологом к обряду побратимства. Невскому рассказывали об этом и Ярун, и Чогдар, и Сбыслав, и он шёл на него не просто с открытым забралом, но и с полным пониманием необходимости этого поступка. Татары отличались изощрённым коварством не в силу собственного национального характера, а потому, что, по их представлениям, обман являлся делом почётным, им хвастались, как военной хитростью. Но своих не обманывали никогда и ни при каких обстоятельствах: подобное приравнивалось к предательству, за что полагалась смертная казнь. А побратим становился не просто своим, но, согласно Ясс, считался ближе и надёжнее брата, потому что побратима воин избирал сам, лично, а в рождении брата принимали участие многочисленные монгольские боги, как чёрные, так и белые. Брат оказывался непредсказуемой смесью Добра и Зла, в которой человек был неволен, в то время как побратима он выбирал только по собственной воле.
Александр Невский хорошо разбирался в этой казуистике. Природа одарила его поразительным талантом продумывать ход событий на много шагов вперёд. Но он знал и о строгих обычаях, предшествующих торжественному обряду. Особое внимание здесь отводилось размышлению, на что и намекнул Чогдар в последнем разговоре. И князь Александр терпеливо ждал в отведённой ему юрте.
Через два дня появился очень серьёзный, почти торжественный Чогдар.
— Ты готов, князь Невский?
— Я готов.
Александр потянулся было за мечом, но Чогдар остановил его:
— Ты уже вручил своё оружие Сартаку. Там, — он выделил это слово, — передашь боевой меч ещё раз. И повторишь за царевичем слова, которые он произнесёт.
Они молча прошли во дворец, в который попали не через парадный, а через боковой вход. И оказались не в тронной зале, а в маленькой комнате, устланной коврами. На низеньком столике стояла серебряная чаша, наполненная кумысом.
Бату и Сартак уже ждали их с суровыми, непроницаемыми лицами. Но Невский поклонился только царевичу, понимая, что великий хан Золотой Орды присутствует здесь только как свидетель. Чогдар тут же подал ему меч, когда-то подаренный Сартаку, а Александр, взяв его, стал с другой стороны столика с серебряной чашей.
— Не горит трава без огня, не греется сердце без боевого друга, — торжественно произнёс Бату.
Сартак вынул из-за пояса саблю в дорогих ножнах и через столик двумя руками протянул её Невскому. Князь, приняв её, тотчас же двумя руками протянул свой меч царевичу. Сартак, чуть выдвинув лезвие меча, поцеловал его:
— Пусть твоё оружие отныне разит только наших общих врагов.
— Пусть твоё оружие отныне разит только наших общих врагов, — эхом откликнулся Невский, в точности повторив все действия царевича.
Затем оба закатали левые рукава и протянули руки над чашей. Бату собственным ножом надрезал вену Александру, а Чогдар — Сартаку. Густая кровь закапала в чашу Когда кумыс порозовел, Невский, как старший по возрасту, сделал первый глоток и протянул чашу Сартаку. В неторопливом, торжественном молчании они допили кумыс, и царевич впервые улыбнулся:
— Здравствуй, анда Александр.
— Здравствуй, анда Сартак.
И крепко, по-братски обнялись.
5
Двое ворот ставки ханши Туракины были распахнуты настежь, хотя стражу подле них не убирали. Во дворе с утра горели костры, над которыми висели огромные казаны, и ветер разносил грубый запах баранины далеко окрест, до самой Сыр-Орды. Мать великого хана монголов готовилась к большому приёму.Готовились и многочисленные гости: официальные послы, представители многих властителей зависимых, полузависимых и пока ещё не покорённых монголами стран, цари, князья и ханы вассальных государств. От Жёлтого до Красного моря простиралась тогда власть степных вл' тык — едва ли не самого малочисленного народа в собственной гигантской империи.
Князь Ярослав готовился к этой особо знаменательной для него встрече с раннего утра. Сегодня должна была осуществиться его вожделенная мечта, сегодня он должен был получить ярлык на великое княжение, не только подтверждающий главенствующее значение Владимирского княжества среди всех прочих русских княжеств, но тем самым и уберегающий Русь от распада и междоусобиц. Он воспринимал это как отпущение великих грехов собственной молодости, как очищение души, как знак особой милости Господа, которому усердно молился с ранним проблеском зари. Испытывая необыкновенное, праздничное оживление, старый князь весело распевал стихиры, не обращая внимания на суровое, замкнутое лицо родного сына, прижитого в истинной любви.
Несмотря на внешнюю суровость, Сбыслав был отчаянно пуст. Пуст до сухого стука, как гнилой орех с червивой сердцевиной. Он гнал из души все чувства, волей удерживая лишь последовательность собственных действий и не позволяя себе даже помыслить об их результате. Для него этот день должен был решить все. Во имя спасения Руси.
— Мы должны поторопиться, князь Ярослав.
— Но ещё рано, Сбыслав. Негоже мне в такой день бежать поперёд всех.
— Я хочу знать порядок И сделаю так, чтобы ты получил ярлык в самом начале приёма.
На самом— то деле он хотел поскорее увидеться с Орду, узнать, что тому удалось сделать, подтолкнуть его и направить И ещё ему хотелось, чтобы все уже кончилось, чтобы наступило завтра.
К счастью, они оказались не первыми. Это утешило самолюбие князя Ярослава и устраивало Сбыслава. Оставив князя в компании грузинских царевичей, он сумел быстро разыскать хана Орду.
— Ты сказал Туракине, что князь Ярослав через прелата Доменика поддерживает связь с Католической Церковью?
— Сказал, но она недоверчива. Как и её сын великий хан Гуюк
Это расстраивало все планы, но Сбыславу некогда было сейчас размышлять.
— Говорил с шаманом?
— Как велел мой брат Бату.
— Когда он скажет ханше о решении богов?
— Без совета с ним Туракина здесь не появится. Я лишился дорогого перстня, но шаман нагадает как надо.
— Скажи ханше, чтобы она сразу же вручила князю Ярославу ярлык.
— Сначала ей должны пропеть хвалу, — важно сказал Орду.
— Значит, после того, как пропоют! — резко оборвал Сбыслав.
Он кричал на чингисида: за это полагалась смерть. Но он уже ни о чем не мог думать. Он тронул камень, но камень не полетел вниз, а лишь чуть покачнулся.
Впрочем, внук Чингисхана воспринял резкость как нечто само собой разумеющееся. Как доказательство права молодого русского боярина говорить голосом самого Бату, а не просто отдавать распоряжения от его имени. И удесятерил старательность.
А приглашённые подъезжали и подъезжали В огромном шатре стоял приглушённый гул голосов, но никакого движения не замечалось. Все держались своих мест, раз и навсегда определённых суровыми монгольскими офицерами. И, перетасовывая гостей по каким-то неведомым распоряжениям, они весьма деликатно вывели в первый ряд князя Ярослава ещё до того, как вернулся Сбыслав.
— Почёт оказали, — тихо торжествовал старый князь.
Сбыслав промолчал. Он уже приметил Карпини, стоявшего чуть ли не в последнем ряду, и сейчас размышлял, как же ему сделать то, что он успел придумать. Но тут взревели трубы, приподнялись крылья расшитого китайскими шелками полога, и четыре дюжих гвардейца внесли окованный листовым золотом трон, на котором важно восседала ханша Туракина. Следом шествовал надутый спесью Орду. Все присутствующие преклонили колени, трубы оборвали рёв, и невидимый хор затянул хвалебную песню.
Наконец хор смолк Туракина чуть повернула голову, украшенную осыпанной драгоценными камнями тиарой, и Орду почтительно склонился.
— Русский князь Ярослав! Приблизься!… — торжественно, но очень уж громко возвестил он.
Ярослав поспешно и почему-то ссутулившись просеменил к трону, преклонил колено. Набелённое лицо ханши не выразило никаких чувств, будто и не было здесь ни старого русского князя, ни вообще кого бы то ни было. Сказала что-то Орду.
— Мать великого хана монголов ханша Туракина вручает тебе, князь Ярослав, ярлык на великое княжение в землях твоих! — прокричал Орду. — Властвуй, но всегда помни об этом часе!
Вновь пожалованный собственным званием Ярослав, кланяясь, удалился, облагодетельствованный и безмерно счастливый. Однако своё место отыскал не сразу, потому что Сбыслава нигде не было видно, а он в толпе запомнил только его. Однако его толмач и боярин вскоре появился, но не один. За ним, шаг в шаг, следовал посол Римского Папы Плано Карпини
— Позвольте сердечно поздравить вас, ваше высочество…
Карпини, улыбаясь самой широкой из всех францисканских улыбок, говорил и говорил, но Сбыслав не слушал его. Они стояли в первом ряду гостей прямо против трона, на котором восседала недоверчивая сибирячка Туракина, и Сбыславу казалось, что он видит злой огонь в её зелёных недобрых глазах…
Потом опять ревели трубы, звучали хвалебные песни, а в перерывах Орду представлял гостей Тура-кине: кто, откуда, какие привёз подарки. На последнее делался особый упор, потому что монголы любили подарки, как дети. Сбыслав знал об этом, но его удивило, что дары князя Ярослава ни разу не упоминались. А поразмыслив, понял, что сделано это вполне осмысленно: власти Каракорума тем самым подчёркивали, что в данном случае дарят они и что их подарок просто невозможно с чем-либо сравнивать.
К тому времени все приготовления к пиру были уже завершены. Мясо отварено и разделано, кумыс разлит в чаны, все припасы выложены на низкие столы, возле которых были расстелены ковры. Орду пригласил присутствующих к трапезе, и все направились во двор. Молчаливые офицеры-распорядители не сортировали гостей по чинам и званиям, но для великого князя Ярослава сделали исключение, проводив его прямо к столу самой ханши Туракины.
Ханский стол ломился от мяса, жира и мисок с кумысом, но более ничего на нем не было. Рядом с великим князем Ярославом вскоре оказались грузинские царевичи, посол багдадского халифа, представитель армянского царя, князьки и ханы покорённых монголами народов. Заревели трубы, и к столу вышли присутствующие на празднестве младшие чингиси-ды во главе с Орду и самой Туракиной. Они встали с противоположной стороны стола, и ханша заняла место точно против великого князя Ярослава. И враз оборвался трубный рёв.
— Мать великого хана монголов ханша Туракина жалует тебя, великий князь русский, угощением из собственных рук! — торжественно выкрикнул Орду.
Туракина взяла самый жирный кусок баранины и начала впихивать его в рот князя Ярослава. Князь давился, судорожно глотая несолёное мясо, по лицу его тёк жир и слезы, он мучительно задыхался, но не посмел ни закрыть рта, ни отодвинуться от стола…
Великий князь не спал всю ночь. Мутило, тошнило, он страдал, изнемогая от озноба и обильного пота одновременно. Сбыслав ни на шаг не отходил от него, все понимая и задыхаясь от боли в сердце Под утро Ярослав чуть забылся, и Сбыслав тут же помчался искать Орду, оставив великого князя на попечение верного слуги
— Я исполнил повеление моего великого брата, — с гордостью сказал Орду — Я всегда исполняю его повеления, боярин.
— Так исполни их до конца. — Сейчас Сбыслав ненавидел самодовольного хана так, как не ненавидел никогда и никого. — Скажи Гуюку, что князь Ярослав занемог и поэтому мы должны уехать. И сегодня же, сейчас же отправь Кирдяша к Бату-хану.
— Кирдяш — начальник моей охраны…
— Делай, как сказал! — почти истерически выкрикнул Сбыслав. — Я сам пошлю Кирдяша в Сарай твоим именем, занимайся нашим отъездом!
— А я…
— А ты останешься здесь следить за каждым шагом Гуюка.
Сбыслав быстро нашёл есаула, передал ему приказ Орду срочно выехать к Бату и вручил свою золотую пайцзу.
— Меняй коней, спи в седле, но лети стрелой, Кирдяш.
— Ты знаешь, что я расскажу хану, боярин, — недобро усмехнулся есаул.
— Правду!
Кирдяш выехал без промедления, Орду добился разрешения Гуюка на отъезд князя Ярослава, и на следующее утро небольшой караван покинул Сыр-Орду. Его сопровождал важный чиновник великого хана, сотня охранников и много заводных лошадей. Гуюк сразу понял, что случившееся — дело рук его суеверной и глупой матери, а потому русский князь не должен был умирать в его ставке.
На третий день — уже в пути — князь Ярослав впал в забытьё, а на теле его стали проступать странные синие пятна. Сбыслав не отходил от него, но душа была пуста. И душа, и сердце. Все уже выгорело в нем, он наблюдал за агонией спокойно и отстраненно, но последние слова расслышал, приникнув ухом к посиневшим губам:
— О возлюбленные мои, плод чрева моего… храбрый и мудрый Александр и поспешный Андрей… милый Василий и удалый Сбыслав… храните мир, храните Русь…
«Зачем он меня-то в родственный поминальник вплёл?…» — со странной, болезненно щемящей досадой подумал Сбыслав.
И больше никаких чувств не шевельнулось в нем. Даже тогда, когда он закрывал глаза собственному отцу…
6
Загнав добрый десяток лошадей, Кирдяш добрался до Сарая в немыслимо короткий для тех времён срок. Весь в пыли, шатаясь от усталости, подошёл к страже, прохрипел пересохшим горлом:— К великому хану. Из Каракорума.
Он был принят сразу же. Вошёл в малую залу, пал ниц.
— Князь Ярослав мёртв, великий хан. Его отравила ханша Туракина по наущению боярина Федора Яруновича…
Кроме Бату, в зале находились Чогдар, Сартак и Невский. Никто не двинулся с места, только князь Александр побледнел как полотно. И перекрестился.
— Ступай, — тихо сказал Бату. — Вечером расскажешь подробно.
Кирдяш встал, низко поклонился и вышел. И наступило тягостное молчание.
— Боярин спас меня и тебя, Александр. — Бату вздохнул. — Но решать тебе.
— Решение одно, — сурово сказал Невский. — Отдаю его в твои руки.
Через два дня из Сарая по направлению к Великой Степи выехал небольшой отряд. Вёл его Кирдяш. Невский следовал за ним и угрюмо молчал, если не приходилось утешать потрясённого Андрея. Ханская гвардейская стража, которой командовал Неврюй, ехала поодаль: даже тёмник не решался нарушить скорбь осиротевших братьев Ярославичей.