Страница:
В комнату бочком проскользнул Илья Иванович с тарелкой нарезанного лука. Поставил на краешек стола, хотел было тотчас же выйти, но полковник заметил его:
— Илья Иванович, куда это вы? За стол просим, за стол. Ребята, место ветерану Великой Отечественной.
Гости задвигались, освобождая место. Кто-то уступил стул, кто-то принес тарелку, вилку, рюмку. И тотчас же щедрая офицерская рука потянулась к этой рюмке с бутылкой водки.
— Отставить, — негромко сказал полковник. — Боржомчику можно вам, Илья Иванович?
— Если без градусов, — робко уточнил старик.
— Без градусов, — полковник сам налил боржоми — Ну, чего сыну пожелаете?
— Сыну?.. — Илья Иванович неуверенно улыбнулся. — Оно конечно, оно так. — И встал. Рука дрожала, боржоми проливался на стол. — В большую дорогу провожают тебя, Константин. Да. На учебу. Потом в большие начальники выйдешь. Так ты, это, ты о солдате не забывай. Начальник, он солдатами держится, каких бы званьев ни достиг. А солдаты — тобой. Нету у них никого, окромя начальников. Никого нету. И пожаловаться некому.
Помолчал, выпил боржоми и, шаркая ногами, вышел. И все молчали. Полковник встал.
— За отцов, — негромко сказал он. — Павших и еще живых.
Все встали, стараясь поменьше шуметь. Выпили.
— Когда ты, капитан, на отцовской могиле в последний раз был? — не глядя, спросил полковник, аккуратно поставив рюмку.
— Так я ведь, в сущности, и не знал, где эта могила. Впервые из открытки выяснил. Теперь надо будет как-нибудь съездить. В отпуск. Или на каникулы.
— Тебе когда в академию являться?
— Ровно через десять дней.
— Тогда зачем тянуть? Святое это дело — отцовской могиле поклониться. Особенно перед таким рубежом, как академия. Понятно — нет?
Капитан не ответил. Он уложил орден в красную коробочку и, закрыв крышку, забарабанил по ней пальцами.
Но стука его пальцев по коробочке мы не услышали, потому что в этот момент зазвучал лязг винтовок, взятых к ноге в три приема. И голос:
— Взвод, смирно! Равнение на середину! Слушай перекличку. Рядовой Абрамов!
— Я!
— Рядовой Бесымбаев!
— Я!
В узком коридоре дощатого барака с запылившимися стеклами и двумя рядами трехъярусных нар был выстроен взвод маршевого батальона. Места было немного, и командиру взвода младшему лейтенанту Суслину, одетому в аккуратную гимнастерку с белоснежным подворотничком, приходилось вжиматься в проход между нарами. А во главе взвода стоял степенный усатый помкомвзвода старший сержант Гарбузенко и хрипло выкрикивал фамилии личного состава.
— Рядовой Гусев!
— Я! — отозвался высокий тощий солдат.
— Пат без Паташона, — негромко, но внятно произнес стоявший в строю ефрейтор Виктор Святкин: худой, как все, но не как все разговорчивый. На его потрепанной гимнастерке с двумя полосками за ранения выделялся новенький орден Красной Звезды.
— Рядовой Глебов! — продолжал Гарбузенко.
— Я!
— Иван Четвертый, — пояснил Святкин. — Но не Грозный.
— Рядовой Кодеридзе!
— Я!
— Абрек, — сказал Святкин.
— Рядовой Лавкин!
— Я!
— Калуга, — произнес Святкин, и стало понятно, что во взводе у каждого есть прозвище и что автор прозвищ ефрейтор Святкин.
— Младший сержант Сайко!
— Я, — отозвался рослый сержант, стоявший на правом фланге.
— Ванька Первый, — уважительно отметил Святкин.
— Ефрейтор Святкин!
— Я! — гаркнул Святкин. И добавил:
— Можно просто — Сват.
— Рядовой Хабанеев!
— Я!
— Хабанера, — отметил Святкин.
— Отставить! — крикнул Суслин и, ткнув пальцем в Святкина, приказал:
— Ефрейтор Сват… то есть Святкин, выйти из строя!
Святкин сделал два шага и повернулся лицом к шеренге.
— Товарищи бойцы! — сердито сказал Суслин, грозно сведя полудетские брови. — Сегодня я принял второй взвод. Командир батальона лично мне поставил задачу: в кратчайший срок подготовить взвод истребителей танков. И что же я вижу на первом построении? На первом построении я нахожу исключительную расхлябанность и разгильдяйство!
— Я думал, вам интересно будет прозвища узнать, — простодушно пояснил Святкин.
— Ефрейтор Святкин, два наряда вне очереди!
— За что же, товарищ младший лейтенант? — искренне удивился Святкин. — Я же, так сказать, в порядке ознакомления с личным составом вверенного вам взвода истребителей танков.
— Три наряда! — распалясь, крикнул Суслин.
— Есть три наряда, — согласился Святкин. — Но только на кухне.
— Четыре наряда за разговорчики!..
— А вот это уж дудки, — улыбнулся Святкин. — Только три. Четыре Устав внутренней службы не позволяет. Вы — взводный, я — ефрейтор. Больше трех нарядов у вас прав нет, товарищ младший лейтенант. Вот если на кухню…
Суслин был явно озадачен. По шеренге пробежал смешок.
— Отставить смех! — крикнул Суслин. — Командир батальона поставил задачу, чтобы второй взвод истребителей танков стал примером для всего маршевого батальона. Примером во всем. В боевой подготовке. В дисциплине. В ношении формы. И я хочу, чтобы вы знали с первого же дня: в боевой подготовке не будет никаких поблажек. Напротив. Трудности и еще раз трудности! Будут внезапные тревоги. Ночные броски. «Тяжело в ученье — легко в бою!» Знаете, кто это сказал?
— Так точно! — радостно рявкнул Святкин. — Генералиссимус Суворов!
— Какой еще «иссимус»? — удивленно спросил Суслин.
— Звание, — принялся простодушно объяснять Святкин. — Бывают генерал-майоры, генерал-лейтенанты, генерал-полковники, а Суворов был генерал-иссимусом.
Строй радостно рассмеялся.
— Отставить смех! — крикнул Суслин. — Слушай задачу сегодняшних занятий по…
Но тут раздался голос дневального, стоявшего возле дверей:
— Смирно!
В казарму вошел командир батальона, немолодой капитан, еще не оправившийся от ранения, а потому — с палочкой.
Суслин бросился навстречу, расталкивая строй собственных подчиненных:
— Товарищ капитан… Да пропустите же меня!.. Товарищ капитан, второй взвод первой роты вверенного вам батальона построен для полевых занятий. Командир взвода младший лейтенант Суслин!
— Отставить полевые занятия, — устало сказал комбат. — Взвод — на разгрузку капусты.
— Что?..
— На разгрузку капусты, — терпеливо повторил капитан. — Слава Богу, хоть капусту дали.
— Есть на разгрузку капусты, — упавшим голосом сказал Суслин.
— Гарбузенко, выводите личный состав.
— Напра-во, — сказал помкомвзвода. — Не в ногу на выход шагом марш!..
Сломав строй и вдоволь потолкавшись в узком проходе, солдаты выходили из казармы.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться? — спросил Суслин, когда они остались вдвоем в опустевшей казарме.
Командир батальона оглядел его с ног до головы, вздохнул:
— Больно уж вы аккуратный какой-то, лейтенант. Какой-то слишком уставной, что ли.
— Не понял, товарищ капитан.
— Хоть бы гимнастерку укоротили, — с досадой сказал капитан. — Или козырек на фуражке пальца на два обрезали.
— Так ведь не положено, товарищ капитан.
— Это точно, что не положено, — еще раз вздохнул комбат. — Ну, что у вас?
— Относительно ефрейтора Святкина, — сказал Суслин, почему-то понизив голос. — Недисциплинирован. Дерзок. Такой может весь взвод разложить. Настоятельно прошу перевести его от меня, товарищ капитан.
— Святкин — фронтовик, — помолчав, сказал комбат. — В последнем бою подбил два танка, за что в госпитале ему вручили орден. А вообще сложной он судьбы человек. Из беспризорников. Что нельзя не учитывать. Рекомендую найти подход. Из взвода Святкина убирать не будем. Ясно?
Суслин кивнул.
— У вас в школе было прозвище, лейтенант?
— Никак нет.
— Теперь будет, — обнадежил капитан, — Святкин постарается. Отправляйтесь за взводом и возглавьте работу по разгрузке капусты. А то они там сожрут половину. Хлопцы без витаминов отощали.
Вытянувшись в цепочку, взвод выгружал капусту с платформы, стоявшей на запасном пути. Солдаты перебрасывали друг другу кочаны, сопровождая работу шутками, смехом и звучным хрустом капустных листьев.
Младший лейтенант Суслин выгружал капусту вместе со всеми. Сейчас он не чувствовал себя их командиром, а всего лишь одним из сорока молодых, азартно трудившихся парней.
— Лови!
— Принимаю!..
Ловя кочан, Суслин оглянулся и увидел…
…как командир отделения сержант Мятников, стоявший на платфюрме, выбрав из кучи два больших кочана, перебросил их через противоположный борт.
— В чем дело, сержант Мятников? — грозно крикнул Суслин, подбегая к платформе. — Почему разбазариваете продовольствие?
— Я ничего не разбазариваю, — хмуро пояснил Мятников. — Я просто отдал два кочана.
— Кому отдали? — запальчиво наседал Суслин. — Кому, спрашиваю?
И оглянулся.
На путях стояла худенькая девочка лет двенадцати в большом солдатском ватнике и сапогах. Сунув кочаны в мешок, она собралась было бежать, но бдительный Суслин остановил ее:
— Девочка, стой!..
Девочка остановилась, с испугом глядя на лейтенанта.
Взвод тут же бросил работу. Солдаты смотрели на командира серьезно, ожидая и проверяя одновременно, и младший лейтенант уловил это.
— Почему здесь посторонние? — спросил он, но уже без прежнего металла в голосе.
— Она не посторонняя, — серьезно пояснил Мятников. — Она — сирота. Отец погиб на фронте, а мать тут умерла.
Младший лейтенант молчал, не зная, как следует поступить в подобной ситуации, поскольку в уставе никаких указаний на этот счет не содержалось.
— Иди, Наташа, иди, — тихо сказал Мятников девочке. — Не бойся, дядя шутит.
Девочка кивнула и пошла по железнодорожным путям. А Суслин стоял у платформы молча и смотрел вслед расхитителю, уносившему «казенное продовольствие» на глазах всего взвода.
— Взвод, приступить к работе! — послышался за его спиной голос старшего сержанта Гарбузенко.
И сразу же вновь раздались звучные удары тугих кочанов, смех и веселая перебранка работавших солдат. А Суслин по-прежнему смотрел вслед уходившей девочке…
…И возник шумный школьный класс.
Ученики десятого класса рассаживались по партам после большой перемены, дожевывая завтраки, доставая книжки, тетради, готовальни.
На последней парте Игорь Суслин и красивый юноша с уже пробившимися усиками сцепили руки, и по тому, как третий мальчик, перегнувшись, разбил рукопожатие ребром ладони, стало понятно, что ребята о чем-то поспорили.
Игорь выбрался из-за парты и прошел к доске, где стояла хрупкая большеглазая девочка с толстой косой и стирала тряпкой написанные мелом предложения.
Игорь подошел вплотную и положил руку на ее плечо. Она не сбросила руки, только вопросительно улыбнулась. Игорь медленно провел рукой вниз по натянутому платью, дошел до груди и вдруг сжал ее в ладони. Стиснул на глазах у всего класса. И отшатнулся, ожидая удара.
Но удара не последовало. Девушка просто смотрела ему в глаза. Молча и очень серьезно. И под этим взглядом Игорь опустил голову, поняв вдруг, что ударил-то — он…
Младший лейтенант Суслин по-прежнему стоял возле железнодорожной платформы с капустой и смотрел….
…как азартно и весело перекидывают друг другу кочаны солдаты его взвода.
Он смотрел, но ничего не слышал. Ни шуток, ни смеха. Он слышал сейчас только самого себя, свой собственный голос.
«— Как же мне тогда стало стыдно, Кимка! И стыд этот не прошел до сих пор. Если я когда-нибудь увижу тебя, милая моя Кимка, я попрошу прощения. Только, наверно, я не увижу тебя. Я даже не знаю, где ты теперь, Кима Вилленстович?..»
Суслин все еще стоял возле заметно опустевшей платформы, слушая самого себя…
— Что это командир наш, вроде как офонарел? — спросил Святкин, ловко принимая очередной кочан, и вздохнул:
— Все-таки, ребята, он не того…
— Задумался человек, — добродушно отозвался Сайко. — Тебе это, конечно, не очень понятно… Кстати, Сват, ты ему прозвище придумал?
— Суслик. — Помедлив секунду, убежденно сказал Святкин. -Младший лейтенант Суслик. Звучит?
— Что-то не похож он на суслика, — усомнился Сайко.
— Не скажи, Ваня, — усмехнулся Святкин. — Есть в нем что-то от грызуна. Въедливость этакая.
— Тише, — с укоризной сказал Сайко. — Услышит.
Но Суслин не слышал этого разговора. Он смотрел на солдат по-прежнему отсутствующим взглядом, вслушиваясь в собственный голос:
«— Ты помнишь, Кимка, когда мы принимали тебя в комсомол, то все допытывались, почему у тебя иностранное имя? А ты объяснила нам, что папа назвал тебя так в честь Коммунистического Интернационала Молодежи. Только женского рода. И сейчас мне кажется… Нет, я знаю, что люблю тебя, Кимка, мой Коммунистический Интернационал Молодежи женского рода…»
— Амба! — веселый крик Святкина прервал размышления Игоря. — Хана, кореши!..
К Суслину подошел как всегда неторопливый Гарбузенко:
— Товарищ младший лейтенант, взвод закончил разгрузку капусты.
Игорь оглянулся.
Перед ним стояла пустая платформа.
— Посуди сама, Люба, это же неразумно, — говорил он. — Ты не хочешь трезво оценить обстановку. К чему нам всем троим маяться? Ведь пока мы здесь жили, я слова против не сказал. Вспомни. Ты сама гораздо чаще меня на него раздражалась. Но одно дело — в войсках, когда я с подъема до отбоя в части, и совсем другое — в Москве. В академии придется много заниматься дома, во время сессий — наверняка ночами. Тем более я решил закончить академию только с отличием. А Илья Иванович иную ночь, вот как сейчас, к примеру, всю напролет кашляет, а иную — вообще по комнате бродит. Или на кухне сидит и курит одну за другой, да медали свои перебирает. Как все это будет в Москве, когда мне зубрить надо?
— Что же ты все-таки предлагаешь? — стараясь быть терпеливой, спросила Люба. — Бросить его здесь одного?
— Я предлагаю отправить его в Сызрань. К Ивану.
— Ему же там даже спать негде! — не сдержавшись, воскликнула Люба. — У Вани однокомнатная квартира. Маленькая дочка. К тому же, представляю, какую жизнь устроит отцу Клавка. Да он и сам не согласится. Не умеет он людей стеснять. Ну не умеет, не научился.
Константин закурил. Подумал.
— Иного выхода нет, Люба. Ну просто нет. Пускай они возьмут его хотя бы на время. Должна же быть какая-то очередность, что ли. Может быть, нам удастся снять в Москве двухкомнатную квартиру. Поговори с Ваней, Люба, очень тебя прошу.
Она не ответила и, приняв ее молчание за согласие, Константин продолжал уже увереннее:
— Итак, я принимаю решение. Утром ты звонишь Ивану в Сызрань и уговариваешь его взять старика. Я поеду вперед для разведки боем. На денек задержусь в Подбедне. Полковник прав, надо перед академией на отцовской могиле побывать. А то слыхала, как он вчера спросил с подковыркой: дескать, что же это ты, капитан? Я человек несентиментальный, без предрассудков, но долг есть долг. А долги надо платить. Денежные. Офицерские. Сыновние. Всякие. Исполню долг, поеду в Москву и буду тебя там ждать. Да, насчет старика Ивану скажи, что временно. Мол, пока не устроимся в Москве, а там видно будет. Договорились?
Он хотел обнять ее, но она молча высвободилась и пошла к двери. Остановилась, сказала бесцветным голосом:
— Одно я поняла, Костя. Если бы это был твой отец, ты бы так не рассуждал.
— Как — так?
— Расчетливо. Как при стрельбе по фанерным мишеням. — И вышла.
Очень расстроенный последним сравнением, Константин отошел к окну. Мело за окном.
И вдруг откуда-то, из этой холодной темноты, послышался задохнувшийся от бега голос командира взвода младшего лейтенанта Суслина:
— Взвод, к бою! Танки — справа, мотоциклы — слева! Бронебойщики, вперед!..
Суслин стоял посередине заметенной снегом дороги и кричал взводу, уже порядком уставшему после длительного марш-броска. Зимний ветер со снегом бил в лица солдат, задувал под завязанные на подбородках шапки, покрывал инеем стволы промерзших винтовок.
— Бронебойщики, к бою!.. — продолжал выкрикивать «вводную» Суслин, пятясь почему-то и несолидно размахивая руками. — Пулеметчики, туда!.. Танки — справа!.. Справа, я сказал!..
Сайко и Хабанеев ринулись в разные стороны. Токаревская бронебойка сорвалась с плеч. Они поймали ее и начали отчаянно тянуть каждый к себе: Сайко — за приклад, Хабанеев — за надульник.
— Куда тянешь, дура, куда, салага!.. — хрипел Сайко.
— Так он же туда показывал!
— Так ведь танки-то — справа!
— Так он же туда тыкал!..
— Пулеметчики, куда вас черт в сугроб понес?.. — надсадно кричал Гарбузенко. — Соображать надо, где мотоциклы ездят!..
— Заорал, будто на раздатке его на пайку хлеба обсчитали, — хмуро проворчал сержант Мятников, возвращаясь на дорогу. — Да не тычь ты стволом в снег, не тычь, зелень тыловая!
Наконец разобрались, где танки, где мотоциклы. Разбежавшись по обочинам, солдаты залегли в сугробах, изготовили оружие.
— Молодцы! — бодро кричал Суслин, ощущая прилив командирской гордости. — Пулеметчикам следить за флангами! Сержант Мятников, вас убило очередью!
— Во повезло, — обрадовался Мятников. — Можно встать?
— Так убило же вас! — азартно пояснял Суслин. — Убило, потому что высовываетесь и подставляете себя под интенсивный огонь противника. Где вторая бронебойка? Где Святкин?
— Тут я, — за спиной младшего лейтенанта раздался негромкий и очень спокойный голос. — Спичек не найдется, товарищ младший лейтенант? Что-то моя «катюша» совсем фурыкать перестала.
Суслин круто развернулся: перед ним стоял ефрейтор Святкин и одеревенелыми пальцами оглаживал ц ыгарку.
— Святкин, почему вы здесь? — грозно спросил он — А бой?..
— Какой бой?
— Танки же! — закричал Игорь. — Я же сказал: танки справа! Там ваши товарищи гибнут, там атака, а вы… вы…
— Ах, танки? — лениво переспросил Святкин. — Это которые справа? Так те танки, про которые вы сказали, я отбил.
— Как отбили?
— Отважно, — серьезно сказал Святкин.
— Так доложите, как положено!
— Докладываю: все в порядке, бобик сдох.
— Какой бобик? — опешил Игорь.
— Фрицевский, — пояснил Святкин. — Тридцать семь танков я лично пронзил. Остальные разбежались. Их там мой Калуга прикладом доколачивает.
— Слушайте, Святкин, что вы дурочку строите? — тихо свирепея, сказал Суслин. — Какие же это, интересно, были танки?
— Танки типа «сила», товарищ младший лейтенант!
— Все! — закричал Суслин. — Отбой! Ефрейтор Святкин все танки перестрелял!
— Молодец, товарищ ефрейтор, — обрадованно сказал Кодеридзе. — Вот что значит фронтовой опыт.
— Отставить разговоры! — кричал Суслин. — Разберись по отделениям! За мной бегом, марш!..
Придерживая оружие, взвод рысцой потрусил по дороге следом за своим обиженным командиром.
Игорь гнал их беспощадно. Наконец, взмокшие так, что пар шел от шинелей, солдаты вбежали в расположение маршевого батальона.
В канцелярии возле окна стоял командир батальона и, любуясь пышущими жаром «истребителями танков», говорил вечно чем-то недовольному ротному:
— Вот, ротный, отличный взвод. Браво, Суслин, браво! Толковый из него растет командир. Жаль только, что нету у него боевого опыта.
— Жаль, — согласился ротный.
— Но с другой стороны — образование, — размышлял комбат.
— С другой — это точно, — хмуро отметил ротный. — А с третьей стороны у него — Святкин.
Ефрейтор Святкин стоял перед строем взвода, понурив голову, а младший лейтенант Суслин говорил речь, горя незаслуженной обидой:
— Я не стану вас наказывать, ефрейтор Святкин. Надеюсь на вашу солдатскую совесть. Только дайте слово мне, вашему командиру, и своим боевым товарищам, что впредь вы никогда не сорвете тактических занятий нашего взвода.
— Я не бу, — растроганно сказал Святкин.
— Что «не бу»? — опешил Игорь. — Что значит «не бу»? Ду! Где ду?
— Я не ду, — всхлипнув, сказал ефрейтор. — Потому я и не бу…
Четыре десятка глоток заржали, словно табун. Гоготали, задыхались, кашляли…
— Командуйте им, чтоб в казарму шли, — посоветовал Гарбузенко. — Намерзлись хлопцы. И жрать им давно пора.
— Командуйте сами, — Суслин вяло махнул рукой и пошел совсем не в ту сторону…
Константин лежал на второй полке купейного вагона, вслушиваясь в стук колес и звуки ночной поездной жизни. Ему не спалось. Состав замедлял ход. Зашипели тормоза, поезд остановился. Громыхнула входная дверь, и в коридоре послышался недовольный голос проводницы:
— Куда я вас дену? Куда? Сказано, мест нет, так все равно лезут и лезут!
— Не волнуйтесь, пожалуйста, — мягко сказал женский голос. — Мне недалеко, я здесь постою, в коридоре. Я не могу не ехать, просто не могу. Я же объясняла вам…
— Объясняла, объясняла, — почему-то очень обиженно проворчала проводница и, видимо, прошла в свое купе, потому что хлопнула дверь.
Поезд тронулся с места. Опять застучали колеса.
Длинный дощатый стол казармы был завален паклей, тряпками, шомполами, манерками с маслом и щелочью. Взвод занимался чисткой оружия.
Суслин ходил за спинами солдат, не вмешиваясь в их ленивый разговор.
— Нетерпеливый ты, Абрек, — ворчал Мятников. — Не дери паклей ствол, не дери. Гладь — пулемет ласку любит. Ты что, девок никогда не гладил, что ли?
— Зачем так о женщинах говоришь? — сердился Кодеридзе. — У меня жена есть, мне обидно, понимаешь.
— Жена? — недоверчиво протянул Мятников. — Ну, ты даешь, Абрек! И ребенка успел сделать?
— Зачем опять обидно говоришь? Спроси: дети есть? Отвечу: есть. Сын есть, понимаешь?
— Сын?.. — поразился сержант. — Ну, извини, не знал. Извини, друг. Сын… Сын — это, брат, здорово! Ты молодец, что сына заимел. По себе знаю. У меня, брат, двое.
— А у меня — девочка, — ласково улыбнулся Хабанеев. — Я ей самое красивое имя нашел. Такое…
— Ты бы лучше пружину нашел, Хабанера, — прервал его Сайко. — Баланду травить вы все мастера, а я вот интересуюсь, где наша пружиночка?
— Должно, уронили, товарищ младший сержант.
— Уронил, так ищи, салага! А то девочка твоя в первом же бою сироткой останется.
Хабанеев покорно полез под стол, где и принялся искать злополучную пружину, недовольно ворча под нос:
— Ходят тут, ходят, а потом удивляются, отчего это оружие не стреляет…
— Вы обо мне, что ли, Хабанеев? — нахмурился Суслин.
— Никак нет, — отозвался из-под стола Хабанеев. — Я о старшем сержанте Гарбузенко, товарищ младший лейтенант. У него сапоги сорок шестого размера: затвор можно унести, не то что пружиночку.
— Кстати, а где Гарбузенко? — спросил Игорь.
— К старшине пошел, — пояснил Мятников, любовно протирая ветошью ствол пулемета. — Мыло канючить.
— Нам же выдавали мыло? — удивился Суслин.
— Тому мылу кто-то уже ноги приделал, — усмехнулся Сайко.
— Тю-тю наше мыльце, — вздохнул под столом Хабанеев. — Теперь газетами мыться будем. Говорят, если взять подшивку за полгода и тереть активно спину, то…
— Что вы там под столом разглагольствуете, Хабанеев? — недовольно спросил Суслин. — Почему вы вообще не вылезаете?
— Я пружину ищу, — объяснил Хабанеев. — Бронебойка без пружины не стреляет. А насчет газет — точно, вы у начхима спросите. Есть у старых подшивок мылящая способность…
— Прекратите глупые остроты! — поняв, что его снова разыгрывают, рассердился Суслин — Лавкин, почему вы пэтээр один чистите? Где ваш первый номер? Святкин где, спрашиваю?
По уши перемазанный маслом Лавкин, в одиночку трудившийся над бронебойкой, обреченно вздохнул:
— Это… Товарищ ефрейтор приказали, чтоб, значит, все блестело, а сами… И замолчал.
— Ну и что же они сами? — нетерпеливо спросил Суслин.
— Сами дрыхнут, — пояснил Мятников — Ну, сачок! На все сто с походом…
Святкин действительно сладко посапывал в самом дальнем углу верхнего яруса нар, и снизу его не было видно.
Суслин взгромоздился на табурет, привстал на носках и лишь тогда обнаружил спавшего ефрейтора.
— Встать! — скомандовал Суслин.
Святкин не шевельнулся, но по его замершему дыханию было ясно, что он прикидывается спящим, соображая, как бы получше выйти из создавшегося положения.
Солдаты перестали чистить оружие, с интересом ожидая начала очередного «спектакля».
— Ефрейтор Святкин, встать! — крикнул Игорь и дернул спящего за ногу.
— Раны… — вдруг простонал Святкин.
— Какие раны? Причем тут раны?
— При мне, — умирающим голосом пояснил ефрейтор. — Болят мои раны. Застудил в период героического отражения танковой атаки. Скрутило.
— Скрутило?.. — Игорь в растерянности оглянулся… и увидел сорок молодых, приготовивших улыбки лиц. Спрыгнув с табуретки, Игорь спокойно и неторопливо пошел к выходу.
— Куда это он? — шепотом спросил вылезший из-под стола Хабанеев.
— Может, за доктором? — предположил Крынкин.
— Скажешь тоже, — возразил Глебов. — Небось командиру роты жаловаться побежал, Суслик…
— Илья Иванович, куда это вы? За стол просим, за стол. Ребята, место ветерану Великой Отечественной.
Гости задвигались, освобождая место. Кто-то уступил стул, кто-то принес тарелку, вилку, рюмку. И тотчас же щедрая офицерская рука потянулась к этой рюмке с бутылкой водки.
— Отставить, — негромко сказал полковник. — Боржомчику можно вам, Илья Иванович?
— Если без градусов, — робко уточнил старик.
— Без градусов, — полковник сам налил боржоми — Ну, чего сыну пожелаете?
— Сыну?.. — Илья Иванович неуверенно улыбнулся. — Оно конечно, оно так. — И встал. Рука дрожала, боржоми проливался на стол. — В большую дорогу провожают тебя, Константин. Да. На учебу. Потом в большие начальники выйдешь. Так ты, это, ты о солдате не забывай. Начальник, он солдатами держится, каких бы званьев ни достиг. А солдаты — тобой. Нету у них никого, окромя начальников. Никого нету. И пожаловаться некому.
Помолчал, выпил боржоми и, шаркая ногами, вышел. И все молчали. Полковник встал.
— За отцов, — негромко сказал он. — Павших и еще живых.
Все встали, стараясь поменьше шуметь. Выпили.
— Когда ты, капитан, на отцовской могиле в последний раз был? — не глядя, спросил полковник, аккуратно поставив рюмку.
— Так я ведь, в сущности, и не знал, где эта могила. Впервые из открытки выяснил. Теперь надо будет как-нибудь съездить. В отпуск. Или на каникулы.
— Тебе когда в академию являться?
— Ровно через десять дней.
— Тогда зачем тянуть? Святое это дело — отцовской могиле поклониться. Особенно перед таким рубежом, как академия. Понятно — нет?
Капитан не ответил. Он уложил орден в красную коробочку и, закрыв крышку, забарабанил по ней пальцами.
Но стука его пальцев по коробочке мы не услышали, потому что в этот момент зазвучал лязг винтовок, взятых к ноге в три приема. И голос:
— Взвод, смирно! Равнение на середину! Слушай перекличку. Рядовой Абрамов!
— Я!
— Рядовой Бесымбаев!
— Я!
В узком коридоре дощатого барака с запылившимися стеклами и двумя рядами трехъярусных нар был выстроен взвод маршевого батальона. Места было немного, и командиру взвода младшему лейтенанту Суслину, одетому в аккуратную гимнастерку с белоснежным подворотничком, приходилось вжиматься в проход между нарами. А во главе взвода стоял степенный усатый помкомвзвода старший сержант Гарбузенко и хрипло выкрикивал фамилии личного состава.
— Рядовой Гусев!
— Я! — отозвался высокий тощий солдат.
— Пат без Паташона, — негромко, но внятно произнес стоявший в строю ефрейтор Виктор Святкин: худой, как все, но не как все разговорчивый. На его потрепанной гимнастерке с двумя полосками за ранения выделялся новенький орден Красной Звезды.
— Рядовой Глебов! — продолжал Гарбузенко.
— Я!
— Иван Четвертый, — пояснил Святкин. — Но не Грозный.
— Рядовой Кодеридзе!
— Я!
— Абрек, — сказал Святкин.
— Рядовой Лавкин!
— Я!
— Калуга, — произнес Святкин, и стало понятно, что во взводе у каждого есть прозвище и что автор прозвищ ефрейтор Святкин.
— Младший сержант Сайко!
— Я, — отозвался рослый сержант, стоявший на правом фланге.
— Ванька Первый, — уважительно отметил Святкин.
— Ефрейтор Святкин!
— Я! — гаркнул Святкин. И добавил:
— Можно просто — Сват.
— Рядовой Хабанеев!
— Я!
— Хабанера, — отметил Святкин.
— Отставить! — крикнул Суслин и, ткнув пальцем в Святкина, приказал:
— Ефрейтор Сват… то есть Святкин, выйти из строя!
Святкин сделал два шага и повернулся лицом к шеренге.
— Товарищи бойцы! — сердито сказал Суслин, грозно сведя полудетские брови. — Сегодня я принял второй взвод. Командир батальона лично мне поставил задачу: в кратчайший срок подготовить взвод истребителей танков. И что же я вижу на первом построении? На первом построении я нахожу исключительную расхлябанность и разгильдяйство!
— Я думал, вам интересно будет прозвища узнать, — простодушно пояснил Святкин.
— Ефрейтор Святкин, два наряда вне очереди!
— За что же, товарищ младший лейтенант? — искренне удивился Святкин. — Я же, так сказать, в порядке ознакомления с личным составом вверенного вам взвода истребителей танков.
— Три наряда! — распалясь, крикнул Суслин.
— Есть три наряда, — согласился Святкин. — Но только на кухне.
— Четыре наряда за разговорчики!..
— А вот это уж дудки, — улыбнулся Святкин. — Только три. Четыре Устав внутренней службы не позволяет. Вы — взводный, я — ефрейтор. Больше трех нарядов у вас прав нет, товарищ младший лейтенант. Вот если на кухню…
Суслин был явно озадачен. По шеренге пробежал смешок.
— Отставить смех! — крикнул Суслин. — Командир батальона поставил задачу, чтобы второй взвод истребителей танков стал примером для всего маршевого батальона. Примером во всем. В боевой подготовке. В дисциплине. В ношении формы. И я хочу, чтобы вы знали с первого же дня: в боевой подготовке не будет никаких поблажек. Напротив. Трудности и еще раз трудности! Будут внезапные тревоги. Ночные броски. «Тяжело в ученье — легко в бою!» Знаете, кто это сказал?
— Так точно! — радостно рявкнул Святкин. — Генералиссимус Суворов!
— Какой еще «иссимус»? — удивленно спросил Суслин.
— Звание, — принялся простодушно объяснять Святкин. — Бывают генерал-майоры, генерал-лейтенанты, генерал-полковники, а Суворов был генерал-иссимусом.
Строй радостно рассмеялся.
— Отставить смех! — крикнул Суслин. — Слушай задачу сегодняшних занятий по…
Но тут раздался голос дневального, стоявшего возле дверей:
— Смирно!
В казарму вошел командир батальона, немолодой капитан, еще не оправившийся от ранения, а потому — с палочкой.
Суслин бросился навстречу, расталкивая строй собственных подчиненных:
— Товарищ капитан… Да пропустите же меня!.. Товарищ капитан, второй взвод первой роты вверенного вам батальона построен для полевых занятий. Командир взвода младший лейтенант Суслин!
— Отставить полевые занятия, — устало сказал комбат. — Взвод — на разгрузку капусты.
— Что?..
— На разгрузку капусты, — терпеливо повторил капитан. — Слава Богу, хоть капусту дали.
— Есть на разгрузку капусты, — упавшим голосом сказал Суслин.
— Гарбузенко, выводите личный состав.
— Напра-во, — сказал помкомвзвода. — Не в ногу на выход шагом марш!..
Сломав строй и вдоволь потолкавшись в узком проходе, солдаты выходили из казармы.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться? — спросил Суслин, когда они остались вдвоем в опустевшей казарме.
Командир батальона оглядел его с ног до головы, вздохнул:
— Больно уж вы аккуратный какой-то, лейтенант. Какой-то слишком уставной, что ли.
— Не понял, товарищ капитан.
— Хоть бы гимнастерку укоротили, — с досадой сказал капитан. — Или козырек на фуражке пальца на два обрезали.
— Так ведь не положено, товарищ капитан.
— Это точно, что не положено, — еще раз вздохнул комбат. — Ну, что у вас?
— Относительно ефрейтора Святкина, — сказал Суслин, почему-то понизив голос. — Недисциплинирован. Дерзок. Такой может весь взвод разложить. Настоятельно прошу перевести его от меня, товарищ капитан.
— Святкин — фронтовик, — помолчав, сказал комбат. — В последнем бою подбил два танка, за что в госпитале ему вручили орден. А вообще сложной он судьбы человек. Из беспризорников. Что нельзя не учитывать. Рекомендую найти подход. Из взвода Святкина убирать не будем. Ясно?
Суслин кивнул.
— У вас в школе было прозвище, лейтенант?
— Никак нет.
— Теперь будет, — обнадежил капитан, — Святкин постарается. Отправляйтесь за взводом и возглавьте работу по разгрузке капусты. А то они там сожрут половину. Хлопцы без витаминов отощали.
Вытянувшись в цепочку, взвод выгружал капусту с платформы, стоявшей на запасном пути. Солдаты перебрасывали друг другу кочаны, сопровождая работу шутками, смехом и звучным хрустом капустных листьев.
Младший лейтенант Суслин выгружал капусту вместе со всеми. Сейчас он не чувствовал себя их командиром, а всего лишь одним из сорока молодых, азартно трудившихся парней.
— Лови!
— Принимаю!..
Ловя кочан, Суслин оглянулся и увидел…
…как командир отделения сержант Мятников, стоявший на платфюрме, выбрав из кучи два больших кочана, перебросил их через противоположный борт.
— В чем дело, сержант Мятников? — грозно крикнул Суслин, подбегая к платформе. — Почему разбазариваете продовольствие?
— Я ничего не разбазариваю, — хмуро пояснил Мятников. — Я просто отдал два кочана.
— Кому отдали? — запальчиво наседал Суслин. — Кому, спрашиваю?
И оглянулся.
На путях стояла худенькая девочка лет двенадцати в большом солдатском ватнике и сапогах. Сунув кочаны в мешок, она собралась было бежать, но бдительный Суслин остановил ее:
— Девочка, стой!..
Девочка остановилась, с испугом глядя на лейтенанта.
Взвод тут же бросил работу. Солдаты смотрели на командира серьезно, ожидая и проверяя одновременно, и младший лейтенант уловил это.
— Почему здесь посторонние? — спросил он, но уже без прежнего металла в голосе.
— Она не посторонняя, — серьезно пояснил Мятников. — Она — сирота. Отец погиб на фронте, а мать тут умерла.
Младший лейтенант молчал, не зная, как следует поступить в подобной ситуации, поскольку в уставе никаких указаний на этот счет не содержалось.
— Иди, Наташа, иди, — тихо сказал Мятников девочке. — Не бойся, дядя шутит.
Девочка кивнула и пошла по железнодорожным путям. А Суслин стоял у платформы молча и смотрел вслед расхитителю, уносившему «казенное продовольствие» на глазах всего взвода.
— Взвод, приступить к работе! — послышался за его спиной голос старшего сержанта Гарбузенко.
И сразу же вновь раздались звучные удары тугих кочанов, смех и веселая перебранка работавших солдат. А Суслин по-прежнему смотрел вслед уходившей девочке…
…И возник шумный школьный класс.
Ученики десятого класса рассаживались по партам после большой перемены, дожевывая завтраки, доставая книжки, тетради, готовальни.
На последней парте Игорь Суслин и красивый юноша с уже пробившимися усиками сцепили руки, и по тому, как третий мальчик, перегнувшись, разбил рукопожатие ребром ладони, стало понятно, что ребята о чем-то поспорили.
Игорь выбрался из-за парты и прошел к доске, где стояла хрупкая большеглазая девочка с толстой косой и стирала тряпкой написанные мелом предложения.
Игорь подошел вплотную и положил руку на ее плечо. Она не сбросила руки, только вопросительно улыбнулась. Игорь медленно провел рукой вниз по натянутому платью, дошел до груди и вдруг сжал ее в ладони. Стиснул на глазах у всего класса. И отшатнулся, ожидая удара.
Но удара не последовало. Девушка просто смотрела ему в глаза. Молча и очень серьезно. И под этим взглядом Игорь опустил голову, поняв вдруг, что ударил-то — он…
Младший лейтенант Суслин по-прежнему стоял возле железнодорожной платформы с капустой и смотрел….
…как азартно и весело перекидывают друг другу кочаны солдаты его взвода.
Он смотрел, но ничего не слышал. Ни шуток, ни смеха. Он слышал сейчас только самого себя, свой собственный голос.
«— Как же мне тогда стало стыдно, Кимка! И стыд этот не прошел до сих пор. Если я когда-нибудь увижу тебя, милая моя Кимка, я попрошу прощения. Только, наверно, я не увижу тебя. Я даже не знаю, где ты теперь, Кима Вилленстович?..»
Суслин все еще стоял возле заметно опустевшей платформы, слушая самого себя…
— Что это командир наш, вроде как офонарел? — спросил Святкин, ловко принимая очередной кочан, и вздохнул:
— Все-таки, ребята, он не того…
— Задумался человек, — добродушно отозвался Сайко. — Тебе это, конечно, не очень понятно… Кстати, Сват, ты ему прозвище придумал?
— Суслик. — Помедлив секунду, убежденно сказал Святкин. -Младший лейтенант Суслик. Звучит?
— Что-то не похож он на суслика, — усомнился Сайко.
— Не скажи, Ваня, — усмехнулся Святкин. — Есть в нем что-то от грызуна. Въедливость этакая.
— Тише, — с укоризной сказал Сайко. — Услышит.
Но Суслин не слышал этого разговора. Он смотрел на солдат по-прежнему отсутствующим взглядом, вслушиваясь в собственный голос:
«— Ты помнишь, Кимка, когда мы принимали тебя в комсомол, то все допытывались, почему у тебя иностранное имя? А ты объяснила нам, что папа назвал тебя так в честь Коммунистического Интернационала Молодежи. Только женского рода. И сейчас мне кажется… Нет, я знаю, что люблю тебя, Кимка, мой Коммунистический Интернационал Молодежи женского рода…»
— Амба! — веселый крик Святкина прервал размышления Игоря. — Хана, кореши!..
К Суслину подошел как всегда неторопливый Гарбузенко:
— Товарищ младший лейтенант, взвод закончил разгрузку капусты.
Игорь оглянулся.
Перед ним стояла пустая платформа.
* * *
Было поздно, и гости уже разошлись. За стеной надсадно кашлял Илья Иванович: никак не мог заснуть. Поэтому Люба и Константин разговаривали на кухне неестественным шепотом, что придавало их беседе драматический характер. Люба мыла тарелки и передавала их мужу, а он вытирал и ставил их в шкаф.— Посуди сама, Люба, это же неразумно, — говорил он. — Ты не хочешь трезво оценить обстановку. К чему нам всем троим маяться? Ведь пока мы здесь жили, я слова против не сказал. Вспомни. Ты сама гораздо чаще меня на него раздражалась. Но одно дело — в войсках, когда я с подъема до отбоя в части, и совсем другое — в Москве. В академии придется много заниматься дома, во время сессий — наверняка ночами. Тем более я решил закончить академию только с отличием. А Илья Иванович иную ночь, вот как сейчас, к примеру, всю напролет кашляет, а иную — вообще по комнате бродит. Или на кухне сидит и курит одну за другой, да медали свои перебирает. Как все это будет в Москве, когда мне зубрить надо?
— Что же ты все-таки предлагаешь? — стараясь быть терпеливой, спросила Люба. — Бросить его здесь одного?
— Я предлагаю отправить его в Сызрань. К Ивану.
— Ему же там даже спать негде! — не сдержавшись, воскликнула Люба. — У Вани однокомнатная квартира. Маленькая дочка. К тому же, представляю, какую жизнь устроит отцу Клавка. Да он и сам не согласится. Не умеет он людей стеснять. Ну не умеет, не научился.
Константин закурил. Подумал.
— Иного выхода нет, Люба. Ну просто нет. Пускай они возьмут его хотя бы на время. Должна же быть какая-то очередность, что ли. Может быть, нам удастся снять в Москве двухкомнатную квартиру. Поговори с Ваней, Люба, очень тебя прошу.
Она не ответила и, приняв ее молчание за согласие, Константин продолжал уже увереннее:
— Итак, я принимаю решение. Утром ты звонишь Ивану в Сызрань и уговариваешь его взять старика. Я поеду вперед для разведки боем. На денек задержусь в Подбедне. Полковник прав, надо перед академией на отцовской могиле побывать. А то слыхала, как он вчера спросил с подковыркой: дескать, что же это ты, капитан? Я человек несентиментальный, без предрассудков, но долг есть долг. А долги надо платить. Денежные. Офицерские. Сыновние. Всякие. Исполню долг, поеду в Москву и буду тебя там ждать. Да, насчет старика Ивану скажи, что временно. Мол, пока не устроимся в Москве, а там видно будет. Договорились?
Он хотел обнять ее, но она молча высвободилась и пошла к двери. Остановилась, сказала бесцветным голосом:
— Одно я поняла, Костя. Если бы это был твой отец, ты бы так не рассуждал.
— Как — так?
— Расчетливо. Как при стрельбе по фанерным мишеням. — И вышла.
Очень расстроенный последним сравнением, Константин отошел к окну. Мело за окном.
И вдруг откуда-то, из этой холодной темноты, послышался задохнувшийся от бега голос командира взвода младшего лейтенанта Суслина:
— Взвод, к бою! Танки — справа, мотоциклы — слева! Бронебойщики, вперед!..
Суслин стоял посередине заметенной снегом дороги и кричал взводу, уже порядком уставшему после длительного марш-броска. Зимний ветер со снегом бил в лица солдат, задувал под завязанные на подбородках шапки, покрывал инеем стволы промерзших винтовок.
— Бронебойщики, к бою!.. — продолжал выкрикивать «вводную» Суслин, пятясь почему-то и несолидно размахивая руками. — Пулеметчики, туда!.. Танки — справа!.. Справа, я сказал!..
Сайко и Хабанеев ринулись в разные стороны. Токаревская бронебойка сорвалась с плеч. Они поймали ее и начали отчаянно тянуть каждый к себе: Сайко — за приклад, Хабанеев — за надульник.
— Куда тянешь, дура, куда, салага!.. — хрипел Сайко.
— Так он же туда показывал!
— Так ведь танки-то — справа!
— Так он же туда тыкал!..
— Пулеметчики, куда вас черт в сугроб понес?.. — надсадно кричал Гарбузенко. — Соображать надо, где мотоциклы ездят!..
— Заорал, будто на раздатке его на пайку хлеба обсчитали, — хмуро проворчал сержант Мятников, возвращаясь на дорогу. — Да не тычь ты стволом в снег, не тычь, зелень тыловая!
Наконец разобрались, где танки, где мотоциклы. Разбежавшись по обочинам, солдаты залегли в сугробах, изготовили оружие.
— Молодцы! — бодро кричал Суслин, ощущая прилив командирской гордости. — Пулеметчикам следить за флангами! Сержант Мятников, вас убило очередью!
— Во повезло, — обрадовался Мятников. — Можно встать?
— Так убило же вас! — азартно пояснял Суслин. — Убило, потому что высовываетесь и подставляете себя под интенсивный огонь противника. Где вторая бронебойка? Где Святкин?
— Тут я, — за спиной младшего лейтенанта раздался негромкий и очень спокойный голос. — Спичек не найдется, товарищ младший лейтенант? Что-то моя «катюша» совсем фурыкать перестала.
Суслин круто развернулся: перед ним стоял ефрейтор Святкин и одеревенелыми пальцами оглаживал ц ыгарку.
— Святкин, почему вы здесь? — грозно спросил он — А бой?..
— Какой бой?
— Танки же! — закричал Игорь. — Я же сказал: танки справа! Там ваши товарищи гибнут, там атака, а вы… вы…
— Ах, танки? — лениво переспросил Святкин. — Это которые справа? Так те танки, про которые вы сказали, я отбил.
— Как отбили?
— Отважно, — серьезно сказал Святкин.
— Так доложите, как положено!
— Докладываю: все в порядке, бобик сдох.
— Какой бобик? — опешил Игорь.
— Фрицевский, — пояснил Святкин. — Тридцать семь танков я лично пронзил. Остальные разбежались. Их там мой Калуга прикладом доколачивает.
— Слушайте, Святкин, что вы дурочку строите? — тихо свирепея, сказал Суслин. — Какие же это, интересно, были танки?
— Танки типа «сила», товарищ младший лейтенант!
— Все! — закричал Суслин. — Отбой! Ефрейтор Святкин все танки перестрелял!
— Молодец, товарищ ефрейтор, — обрадованно сказал Кодеридзе. — Вот что значит фронтовой опыт.
— Отставить разговоры! — кричал Суслин. — Разберись по отделениям! За мной бегом, марш!..
Придерживая оружие, взвод рысцой потрусил по дороге следом за своим обиженным командиром.
Игорь гнал их беспощадно. Наконец, взмокшие так, что пар шел от шинелей, солдаты вбежали в расположение маршевого батальона.
В канцелярии возле окна стоял командир батальона и, любуясь пышущими жаром «истребителями танков», говорил вечно чем-то недовольному ротному:
— Вот, ротный, отличный взвод. Браво, Суслин, браво! Толковый из него растет командир. Жаль только, что нету у него боевого опыта.
— Жаль, — согласился ротный.
— Но с другой стороны — образование, — размышлял комбат.
— С другой — это точно, — хмуро отметил ротный. — А с третьей стороны у него — Святкин.
Ефрейтор Святкин стоял перед строем взвода, понурив голову, а младший лейтенант Суслин говорил речь, горя незаслуженной обидой:
— Я не стану вас наказывать, ефрейтор Святкин. Надеюсь на вашу солдатскую совесть. Только дайте слово мне, вашему командиру, и своим боевым товарищам, что впредь вы никогда не сорвете тактических занятий нашего взвода.
— Я не бу, — растроганно сказал Святкин.
— Что «не бу»? — опешил Игорь. — Что значит «не бу»? Ду! Где ду?
— Я не ду, — всхлипнув, сказал ефрейтор. — Потому я и не бу…
Четыре десятка глоток заржали, словно табун. Гоготали, задыхались, кашляли…
— Командуйте им, чтоб в казарму шли, — посоветовал Гарбузенко. — Намерзлись хлопцы. И жрать им давно пора.
— Командуйте сами, — Суслин вяло махнул рукой и пошел совсем не в ту сторону…
Константин лежал на второй полке купейного вагона, вслушиваясь в стук колес и звуки ночной поездной жизни. Ему не спалось. Состав замедлял ход. Зашипели тормоза, поезд остановился. Громыхнула входная дверь, и в коридоре послышался недовольный голос проводницы:
— Куда я вас дену? Куда? Сказано, мест нет, так все равно лезут и лезут!
— Не волнуйтесь, пожалуйста, — мягко сказал женский голос. — Мне недалеко, я здесь постою, в коридоре. Я не могу не ехать, просто не могу. Я же объясняла вам…
— Объясняла, объясняла, — почему-то очень обиженно проворчала проводница и, видимо, прошла в свое купе, потому что хлопнула дверь.
Поезд тронулся с места. Опять застучали колеса.
Длинный дощатый стол казармы был завален паклей, тряпками, шомполами, манерками с маслом и щелочью. Взвод занимался чисткой оружия.
Суслин ходил за спинами солдат, не вмешиваясь в их ленивый разговор.
— Нетерпеливый ты, Абрек, — ворчал Мятников. — Не дери паклей ствол, не дери. Гладь — пулемет ласку любит. Ты что, девок никогда не гладил, что ли?
— Зачем так о женщинах говоришь? — сердился Кодеридзе. — У меня жена есть, мне обидно, понимаешь.
— Жена? — недоверчиво протянул Мятников. — Ну, ты даешь, Абрек! И ребенка успел сделать?
— Зачем опять обидно говоришь? Спроси: дети есть? Отвечу: есть. Сын есть, понимаешь?
— Сын?.. — поразился сержант. — Ну, извини, не знал. Извини, друг. Сын… Сын — это, брат, здорово! Ты молодец, что сына заимел. По себе знаю. У меня, брат, двое.
— А у меня — девочка, — ласково улыбнулся Хабанеев. — Я ей самое красивое имя нашел. Такое…
— Ты бы лучше пружину нашел, Хабанера, — прервал его Сайко. — Баланду травить вы все мастера, а я вот интересуюсь, где наша пружиночка?
— Должно, уронили, товарищ младший сержант.
— Уронил, так ищи, салага! А то девочка твоя в первом же бою сироткой останется.
Хабанеев покорно полез под стол, где и принялся искать злополучную пружину, недовольно ворча под нос:
— Ходят тут, ходят, а потом удивляются, отчего это оружие не стреляет…
— Вы обо мне, что ли, Хабанеев? — нахмурился Суслин.
— Никак нет, — отозвался из-под стола Хабанеев. — Я о старшем сержанте Гарбузенко, товарищ младший лейтенант. У него сапоги сорок шестого размера: затвор можно унести, не то что пружиночку.
— Кстати, а где Гарбузенко? — спросил Игорь.
— К старшине пошел, — пояснил Мятников, любовно протирая ветошью ствол пулемета. — Мыло канючить.
— Нам же выдавали мыло? — удивился Суслин.
— Тому мылу кто-то уже ноги приделал, — усмехнулся Сайко.
— Тю-тю наше мыльце, — вздохнул под столом Хабанеев. — Теперь газетами мыться будем. Говорят, если взять подшивку за полгода и тереть активно спину, то…
— Что вы там под столом разглагольствуете, Хабанеев? — недовольно спросил Суслин. — Почему вы вообще не вылезаете?
— Я пружину ищу, — объяснил Хабанеев. — Бронебойка без пружины не стреляет. А насчет газет — точно, вы у начхима спросите. Есть у старых подшивок мылящая способность…
— Прекратите глупые остроты! — поняв, что его снова разыгрывают, рассердился Суслин — Лавкин, почему вы пэтээр один чистите? Где ваш первый номер? Святкин где, спрашиваю?
По уши перемазанный маслом Лавкин, в одиночку трудившийся над бронебойкой, обреченно вздохнул:
— Это… Товарищ ефрейтор приказали, чтоб, значит, все блестело, а сами… И замолчал.
— Ну и что же они сами? — нетерпеливо спросил Суслин.
— Сами дрыхнут, — пояснил Мятников — Ну, сачок! На все сто с походом…
Святкин действительно сладко посапывал в самом дальнем углу верхнего яруса нар, и снизу его не было видно.
Суслин взгромоздился на табурет, привстал на носках и лишь тогда обнаружил спавшего ефрейтора.
— Встать! — скомандовал Суслин.
Святкин не шевельнулся, но по его замершему дыханию было ясно, что он прикидывается спящим, соображая, как бы получше выйти из создавшегося положения.
Солдаты перестали чистить оружие, с интересом ожидая начала очередного «спектакля».
— Ефрейтор Святкин, встать! — крикнул Игорь и дернул спящего за ногу.
— Раны… — вдруг простонал Святкин.
— Какие раны? Причем тут раны?
— При мне, — умирающим голосом пояснил ефрейтор. — Болят мои раны. Застудил в период героического отражения танковой атаки. Скрутило.
— Скрутило?.. — Игорь в растерянности оглянулся… и увидел сорок молодых, приготовивших улыбки лиц. Спрыгнув с табуретки, Игорь спокойно и неторопливо пошел к выходу.
— Куда это он? — шепотом спросил вылезший из-под стола Хабанеев.
— Может, за доктором? — предположил Крынкин.
— Скажешь тоже, — возразил Глебов. — Небось командиру роты жаловаться побежал, Суслик…