Василий Аксенов. О, этот вьюноша летучий!

   Юрочка тоже обратил лицо к девушке и застыл!
   Она смотрела на него очень пристально, а мужественный авиатор заливался предательской краской.
   – Во всяком случае, – проговорила Лидия, – я вижу, что месье Пирамида может не только покорять истеричных демимонденок, но и рассчитывать полеты.
   – Докажи в небе! – вскричал Брутень, вскочил и хлопнул ладонью по фанерному боку аэроплана. – Вот тебе мой «Сопвич»! Самая надежная машина! В небо, Иван!
   – Ай-я-яй, господа! – из-за хвостового оперения «Сопвича» выглянул со зловещим лукавством Отсебятников. – Газеты пишут о дуэли, а дуэли до сих пор нет. Ай-я-яй! Пора к барьеру, Ванечка! Пора сразиться, Валерьянчик!
   – Тихоныч! – позвал Брутень своего механика. – Готовь машину! Теодор, будь другом, сообщи жюри. Вместо меня сегодня поднимется в воздух Иван Пирамида!
 
   Ни жив, ни мертв стоял Юра Четверкин перед «Сопвичем», даже усы слегка съехали набок.
   Машину плотным кольцом окружали любители, газетчики и фотографы со своими треногами.
   Валериан Брутень знакомит своего нового друга Ивана Пирамиду с иностранными пилотами.
   – Фон Лерхе, добрый мой приятель, родился на берегах Эльбы. Луи Каюзак ищет смерти, гонорары огромные. Ринго Джеггер ограбил поезд в Техасе, купил самолет, – представляет он респектабельного немца, меланхоличного француза с гитарой, американца в куртке из бизоньей кожи.
   – Тацуо Хаара, – представляется самостоятельно маленький японец. – По-русски знацица Александр Сергеевич, – хихикает, – как Пускин.
   Толпа пропустила уважаемого беллетриста Вышко-Вершковского.
   – Философский вопрос, господа авиаторы. Почему вы летаете?
   Немец, японец, француз и американец тут же что-то ответили на своих языках.
   – Чем дальше от земли, тем меньше чувство рабства, – чохом перевел Брутень.
   – Недурно, – усмехнулся беллетрист. – А вы что скажете, Пирамида?
   – Я… я… я давно уже заменил в своем лексиконе… – залепетал синими губами Юра.
   – Благодарю, – с еле заметной улыбкой поклонился Вышко-Вершковский. – Следовательно, по Фрейду, для вас полеты – это борьба с комплексом неполноценности?
   – Что? – вздрогнул всем телом Юра. – Ага!
   – Ура! – возопил хор поклонников.
   …Длинные прекраснейшие пальцы Лидии обкручивали шею Ивана Пирамиды пушистым белым кашне, чтобы не замерз на высоте, переворачивали кепи козырьком назад, чтоб не сорвало головной убор встречным ветром.
   – Я… вы… Лидия Дмитриевна… – отчаянно бормотал Юра. – Джек Лондон… деньги… любовь… страсть…
   – Я помогаю вам как пилот пилоту, – сердито сказала девушка.
   – Лидия… а если я?..
   – Если докажете свою теорию… – она лукаво приблизила губы к его уху, – коллегиально поцелую… в кончик уса!

Траектория полета бабочки

   Панорама аэродрома. В небе На разных высотах уже летают несколько машин. Видно, что управляют ими опытные и осторожные летчики. Аппараты движутся как бы по невидимым, но прочным дорожкам и если набирают высоту, то очень широким серпантином, а снижаются как бы скользя по пологой горе.
   На довольно значительной высоте висит над аэродромом воздушный шар Лидии Задоровой.
   Взвод солдат тащит «Сопвич» к месту старта. За самолетом поспешают механик Тихоныч и Валерьян. В пилотской кабине Иван Пирамида. Он в глубоком обмороке. Лишь один непогасший еще уголок сознания страстно и отчаянно поет по-итальянски арию Каварадосси.
   Самолет на старте. Тихоныч включает зажигание, раскручивает пропеллер, отскакивает.
   С чудовищным грохотом, выбрасывая языки пламени и клубы дыма, разбрызгивая горящее касторовое масло, начали вращаться девять цилиндров ротативного двигателя. От этого грохота за спиной (а мотор и пропеллер у этого аппарата были толкающего свойства) Юра вздрогнул и вынырнул из пучины обморока.
   «Где я? На этом или уже на том свете?» – такова была его мысль.
   Сквозь дым, заволакивающий самолет, он видел объективный мир – трибуны, аэродром, Лидию в шаре. Под руками и под ногами у себя Юра обнаружил множество рычагов, педалей и проволочек.
   «Боже мой, я погиб! Где руль высоты, где газ, где руль поворота??? Может быть, драпануть сейчас через все поле и за забор – в Царевококшайск? Маманя! Папаша!»
   Возник перед ним блаженной памяти холм над Царевококшайском. Беспечный отрок лежал в нежной мураве, окруженный любимой журнальной макулатурой, в руках держал Брэма.
   – Траектория полета бабочки замысловата, но изящна, – мечтательно прочел он и вдруг бросился к одному из «страшных» журналов.
   «Лили дю Марлен провожала коммондора Дюбуа, и, прежде чем дать газ и выдвинуть вперед рычаг, он…»
   …Юра сунул ногу в угол кабинки, дернул длинный рычаг с эбонитовым набалдашником…
   Трибуны ахнули. «Сопвич» не побежал на разбег, а, бешено взвыв, подпрыгнул и свечкой пошел в небеса.
   – Вот это старт! – покачал головой Брутень и переглянулся с Тихонычем.
   – Вандерфул! – сказали одновременно Рзарой-ага и граф Оладушкин.
   – Париж, экселенц! – поклонился эмиру генерал Браульбарс.
   – Дуэли не будет? – разочарованно промолвила юная баронесса, вчерашняя коломбиночка.
   – Американская дуэль, Верочка, – охотно пояснил ей студент-белоподкладочник. – Брутень угадал карту, и теперь Пирамида наберет высоту и выпрыгнет из аппарата…
   «Сопвич», натужно воя, продолжал набирать высоту, когда Юрочка вынырнул из второго обморока.
   «Сомнений нет – я на том свете, – подумал он, видя вокруг кучерявые облака и любопытных балтийских чаек. – Позвольте, но я лечу! Я лечу-у-у!»
   Юра глянул вниз, и его вдруг охватил восторг, типичная высотная эйфория. Он вскочил с сиденья и раскрыл рот в немом крике.
   «Лечу! Лечу! Позвольте, но куда я лечу? Позвольте, но я лечу прямо на аэростат! Сейчас мы столкнемся!»
   Весь аэродром оцепенел перед неминуемой трагедий. «Сопвич» Ивана Пирамиды летел прямо на шар Лидии. Протянув руки вперед, мужественная девушка с улыбкой ждала развязки.
   «Что делать? Что делать?» – лихорадочно думал Юра и снова вспомнил. – «Траектория полета бабочки замысловата, но изящна…» «Вся жизнь прошла перед мысленным взором Джона Дерека-старшего, и тогда, стиснув зубы и рыча проклятия, он потянул ручку на себя!»
   «Сопвич», сделав глубокий вираж, обогнул шар и вновь стал набирать высоту. Трибуны разразились овацией.
   – Блистательный вираж, черт возьми! – воскликнул Брутень. – Он выиграл!
   На крыше сарая «мастер» сказал товарищам:
   – Хоть и пшют, но летать умеет, ничего не скажешь.
   – Знаете, мастер, этот пилот чем-то похож на вас, – сказал Яша, глядя в бинокль.
   – Полет из авантюрного романа, – сказал Вышко-Вершковскому изобретатель Казаринов. – Просто «Синий журнал».
   – Такая скорость имель покоряльство только руссише летчику, – гордо пояснил генерал Браульбарс и подкрутил усы.
   – Якши, якши, – бухарский эмир украдкой послал воздушный поцелуй группе курсисток.
   Вдруг мотор за плечами Юры закашлял, аэроплан клюнул носом вниз. Ловкий юноша прибавил газу, выровнял машину, но в следующую секунду заметил, что пропеллер крутится все медленнее и что мотор «не тянет»…
   – Не тянет, – тревожно сказал Брутень и схватил за плечо своего механика. – Тихоныч, в чем дело?
   – Святой Никола-угодник! – ахнул механик. – Пробка, Валерьян Кузьмич! Давеча в среду вы с графом Оладушкиным шампанское пили возле аппарата и пробкой бачок заткнули, чтоб бензин не испарялся, а я и забыл!
   – Конец, – прошептал Валерьян. – Он никогда не догадается.
   Страшная новость мгновенно распространилась. В ужасе толпа следила, как теряет высоту аэроплан Пирамиды, как все медленнее и медленнее вращаются лопасти пропеллера.
   Выпучив глаза, Юра смотрел, как приближается, дико раскачиваясь, поверхность земли. Оглянувшись, он увидел – лопасти винта крутились еле-еле, словно мельничное колесо. Не оставалось другого выхода, как уткнуться в белый пушистый шарф, последнее воспоминание…
   Юра возбужденно прыгает на родном своем холму на Царевококшайском. В одной руке у него Брэм, в другой «Синий журнал».
   «…траектория полета бабочки… кровь застыла в жилах лейтенанта Гонзалеса, когда он увидел, что винт его повис словно крылья раненой птицы. Финита ля комедиа, – с кривой улыбкой подумал он, но в следующую секунду… замысловата, но изящна… что дальше? что дальше? неужели забыл?.. но изящна, но в следующую секунду догадка, как молния, озарила его мозг. Пробка от шампанского!..»
   Юра вскочил, схватился за стойки.
   – Никола-угодник! – вскричал Тихоныч.
   – Он догадался! – вскричал Брутень и подкинул вверх кепи.
   – Вот это мужчина! – вскричали дамы.
   Лидия в своем шаре восторженно аплодировала.
   …Юра вырвал пробку из бака, и тотчас же поток бензина взбодрил двигатель «Сопвича». Пропеллер раскрутился, мотор взвыл.
   – Ура-а! – загремели трибуны, когда за десять саженей от земли аппарат взмыл вверх.
   Белый шарф опустился на голову бухарского эмира.
   – О, якши, – блаженно вздохнул восточный владыка. – Какой парфьюм! Ля фам, ля фам! Якши!
   …
   Спотыкаясь, расставив руки, с застывшей бессознательной улыбкой герой дня шел от самолета к трибунам, а навстречу ему катила восторженная толпа. Мгновение – и авиатор окружен. Учащаяся молодежь подхватила Пирамиду на руки – качать!
   Наконец первый восторг улегся, и генерал Браульбарс получил возможность высказаться.
   – Мой друг, я волновайтс гут, шреклих, вундербар, вы получиль все призы сегодняшнего дня! Слава, глория, нашему руссише пилоту Ифан Пирамида!
   – Гип-гип-ура! – взревела толпа.
   – Общая сумма призов пять тысяч рублей, господа! Ура!
   Все поплыло в глазах Юры, и лишь лицо Лидии, прекрасное лицо, прекрасное лицо…
   – Лидия, я потерял все, что обрел, я потерял ваш шарф, – прошептал он и потерял сознание.
 
   Юра лежит в «паккарде» Брутеня на груде цветов, словно знатный покойник. Собравшиеся вокруг друзья и поклонники чудо-пилота Ивана Пирамиды внимают малосвязным словам, слетающим с геройских губ.
   – …воздух… небо… Лидия… Джек Лондон… деньги… любовь… страсть… метаморфоза…
   – Тихоныч, гони к врачу, – говорит Брутень. – Тихоныч, отвечаешь.
 
   В это время полковник Отсебятников в элегантном гороховом рединготе, играя тростью, напоминающей утонченное орудие пытки, улыбаясь дамам и нюхая многозначительную красную гвоздику, тихо говорил сам себе:
   – Человек такого исключительного бесстрашия очень опасен. Нужно брать! Таковы законы тайной войны. Необходимо опередить журналистов. Выезжаем! (в сторону) Человек, бутылочку «Редерера»!

Перпетуум мобиле

   Тихо катит по берегу реки «паккард» с Тихонычем за рулем. Юра очнулся среди кубков, статуэток и цветов.
   – Тут бронзы, мусье Пирамида, на хорошую статую, – доброжелательно улыбнулся Тихоныч.
   Юра увидел слева от себя свежую прелесть воды – остановите, пожалуйста! – и сиганул из «паккарда» прямо в реку.
   Через минуту он вынырнул из воды прежним – бодрым, румяным и нахальным, да еще и с лилией в руке. Одна беда – усы и бакенбарды Ивана Пирамиды смылись с его лица и сейчас плавают рядом, а он и не замечает.
   – У меня, Тихоныч, этой бронзы – во! Со всего мира навез!
   – Усики как бы не уплыли, мусью, – проговорил механик, вылез из машины и вынул из кармана трубочку.
 
   Галопом вынеслись на берег залива несколько пролеток из сыскного. В передней с бутылочкой «Редерера» героично раскинулся Отсебятников. Рядом верный Панкратьев.
   – А я, господин полковник, арестовал его вещички, – Панкратьев показывает ковровый саквояжик.
   – Панкратьев, ты прибавляешь! – изумленно поднял бровь полковник. – Будешь отмечен. Открывай!
   – Боюся, господин полковник, – чистосердечно признался Панкратьев.
   – Панкратьев, ты убавляешь! Сгною! Повешу!
   Сыщик отчаянно рванул застежки и вытащил из сумки какую-то странную штучку вроде самодельного пугача. Штучка на его коленях стала раскручиваться и угрожающе жужжать.
   – Адская машина! – вскричал полковник. – Расходись!
   В панике полковник и Панкратьев спрыгнули с пролетки, а «штучка» упала на аллею.
   Отсебятников и Панкратьев ждали, затаясь за рекламной тумбой. «Штучка» вращалась, жужжа.
 
   – Георгий Тихонович, дорогой, я знаю летательные аппараты всех систем, я знаю биографии всех дипломированных пилотов мира! Что я мог поделать с собой?
   Юра мечется по берегу перед спокойным и важным Тихонычем, жестикулирует с некоторой дозой театральной аффектации.
   – Что я мог поделать с собой, если меня неудержимо, гипнотически, испепеляющее манит небо? Фатум! Судьба!
   Юра снова спускается в воду и апеллирует своему слушателю выловленным цветком.
   – Только эта роковая тяга стала причиной моего маскарада. Пусть общество меня осудит, но я все-таки поднялся в воздух! Пусть теперь все смеются, пусть издеваются на Иваном Пирамидой, но все-таки и он промелькнул на небосклоне, словно падучая звезда!
   Юра отвернулся и закрыл лицо локтем. Тихоныч, не меняя выражения каменного лица, смахнул слезу.
   – У тебя, Юра, к аеропланам талант, а слезьми делу не поможешь, – говорит он. – Вот Кампо-де-Сципио открыл школу летания, да там деньги нужны. Пятьсот рублей за обучение, сотня в Общество и пятьсот еще залогу…
   Юра с безнадежной миной покопался в бумажнике и вытянул единственное, что осталось от «скромнейшего содержания», – синенькую купюру. Вдруг лицо его озарилось.
   – Да ведь я же пять тысяч рублей сегодня выиграл, любезнейший Георгий Тихонович!
   – Извольте в банке получить по предъявлении пилотского свидетельства, – сухо пресек механик этот порыв. Юра обмяк.
   – А что, если… – Тихоныч что-то обдумывал… – А что, если, Юра, я тебя на «Дедал» определю?
 
   «Штучка» продолжала вращаться, жужжа. Мимо проехал автомобиль с представителями прессы.
   – Газетчики, господин пол… пардон, мусью… – осторожно заметил Панкратьев.
   Отсебятников сердито выскочил из-за тумбы.
   – Вздор! Чушь! Бессмысленная штука! Перпетуум мобиле!
   Сплюнув, он ринулся к пролетке.
   «Штучка» вращалась, жужжа.
 
   – Неужели настоящий авиационный завод? – с горящими глазами вскричал Юра.
   – Да уж это тебе не клуб с маскарадом, – усмехнулся Тихоныч. – Там народ сурьезный. Собирают «фарманы» из французских деталей и свой строят аппарат, хотят в Москву махнуть без посадки. Ну, будя тебе пылать-то! Собирайся!
   – А что, собственно, собираться? – Юра отряхнулся как собачонка и быстро-быстро пригладил мокрые патлы. – Я готов!
   Вдруг на берегу появилась Лидия и увидела «паккард».
   – Тихоныч, почему вы здесь?! – изумленно воскликнула она. – А где же Пирамида?
   Юноша, забыв о своем «дезабилье», радостно бросился к ней.
   – Лидия, вы меня ищете?
   – Примите пирамидону, молодой человек, – сухо сказала девица и вопросительно повернулась к механику.
   – Иван Пирамида весь вышел, – туманно ответил Тихоныч. – Испарился!
   …Юра уныло бредет по аллее, мокрый, жалкий и длинноногий. Навстречу медленно ползла жужжащая «штучка».
   – Папин подарок, перпетуум мобиле, – дрогнувшим голосом сказал этот вчерашний ребенок.

Интермеццо

   Пустая петербургская набережная. Пейзаж напоминает старую европейскую гравюру: кудряшки облаков в просторном прохладном небе, далекие шпили позднего барокко, аккуратные мелкие волны на реке, ажурная решетка, каменные плиты, горбатый мосток с фонарем.
   Некая пронзительно-грустная нота может возникнуть в небе за облаками, ибо этот пустынный гравюрный пейзаж внезапно появился на экране, словно грань двух кусков жизни, уже прошедшего и будущего.
   Вначале на набережной, а скорее на высокой ее точке, на мостике, появится Лидия. Она притронется к фонарю и стрункой вытянется, глядя в небо в немом ожидании.
   Затем один за другим по набережной медленно пройдут все герои нашей истории, кроме Юры Четверкина.
   Валериан Брутень, о. Илья, бухарский эмир, Яша с товарищами, Иван Задоров, Тихоныч, Вешко-Вершковский, полковник Отсебятников… – словом, все герои, как в театре на последних выходах. Все они молча и сосредоточенно будут смотреть в небо. Глухой голос поэта за кадром прочтет:

 
Наш мир, раскинув хвост павлиний,
Как ты исполнен буйством грез:
Через Симплон, моря, пустыни,
Сквозь алый вихрь небесных роз,
Сквозь ночь, сквозь мглу – стремят отныне
Полет стада стальных стрекоз!
 

   Все пройдут, и набережная опустеет. Останется лишь Лидия. Она упорно смотрит в небо.
   Бурный шквал романтической любовной мелодии вдруг разбросает облака и зажжет небо закатным огнем.

   ДЕДАЛ
   завод летательных аппаратов и моторов
   Ветчинкин, сын и К°

   Войдя под навес и включив электрическое освещение, мы увидим остов строящегося аэроплана, увидим уже знакомых нам Яшу и двух его друзей Мишу и Кешу, монтирующих на стене 30-сильный мотор «анзани», увидим конструктора Казаринова, склонившегося в углу над чертежами и, наконец, увидим Юру Четверкина, облаченного в замасленный комбинезон. С постной миной он моет в керосине какие-то болты и гайки и в то же время бросает во все стороны жгучие от любопытства и жажды деятельности и пренахальнейшие, надо сказать, взгляды.
   Войдя и включив свет, мастер, тот самый «молодой мужчина», весьма похожий на Пирамиду, но гораздо скромнее, сбросил кожаную куртку на столярный верстак и громко сказал:
   – Готов «анзани»? Давайте пробный пуск!
   Включили зажигание, раскрутили ручкой. Мотор завелся сразу и заработал ровно, без перебоев.
   – Все-таки «анзани» – это вещь! – сказал Яша.
   – А я утверждаю, что «Гном» экономичнее, у него момент сжатия… – зачастил, затараторил настырный Четверкин.
   – Много вы понимаете, Юра! – оборвал его Яша.
   – Это вы много понимаете, Яша! – закричал на него Юра.
   – Вы много о себе понимаете!
   – Да вы же просто ученик, Юра!
   – А вы уже Фарман, Яша!
   Перепалки эти, видимо, уже привычное дело на «Дедале». Казаринов и мастер переглядываются.
   – Но, между прочим, «Гном» действительно экономичнее, – шепчет Казаринов мастеру.
   – Разбирается, – подмигнул мастер Казаринову, выключил мотор и вежливо обратился к Юре: – Вы пол мести умеете, Юра?
   – Какие все остроумные, ироничные, просто страшно, – заворчал Юра, берясь за метлу.
   В это время появился в цехе заводчик Ветчинкин, солидный господин с беспокойными глазками.
   – Почему не работаем, изобретатели?
   Яша молча показал ему на ходики – семь часов!
   – Вы больше своим изобретением занимаетесь, чем моими «фарманами»! – визгливо и скандально затараторил хозяин. – А у меня заказы от баронов, сахарозаводчиков, от бухарского эмира…
   Казаринов вспылил:
   – Милостивый государь, вы отказались войти с нами в долю, а поэтому – не мешайте!
   – Эксплуататор! – рванулся Яша. – Хотите стачку?
   Ветчинкин сник.
   – Понимаю, господа, каждый хочет куш сорвать. Я, господа, ведь тоже из народа. С кулебяки начинал, начинял ее дикой зайчатиной, – он странно хихикнул и выкатился.
   Все уже оставили смонтированный мотор «анзани» и потеряли к нему всякий интерес. Казаринов отдернул брезентовую штору, за которой на стенде стоял другой мотор, гораздо более объемистый и внушительный.
   «Русским летчикам русские крылья!» – было написано на верстаке углем.
   – Семь часов, господа, – сокровенно сказал Казаринов. – Начнем!
   Все увлеченно принялись за работу, а Юра просто весь затрепетал от страдания – так его тянула от метлы к мотору.
   – Там надо третью свечу сменить, – подал он голос.
   Яша насмешливо захохотал, а Казаринов серьезно кивнул.
   – Кеша, смените третью свечу. Миша, подтяните шестой клапан.
   Юра просиял.
   Тем не менее метла в руках – надо мести, а Юра стремительным аллюром несется по цеху, скорее бы освободиться и – к мотору!
   Вот он уже возле дверки с надписью «оберъмастер», залетает внутрь, разом выметает мусор, сдвигает под стол какие-то ящики… один из ящиков падает, и из него на цементный пол высыпаются литеры наборной кассы.
   …Юра в недоумении держал на ладони несколько литер, когда в дверях появился мастер. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, но тут скрипнула дверь цеха, послышался громкий голос… В цех вошел веселый цветущий «король северного неба» Валериан Брутень.
   – Привет, рыцари пропеллера и касторки! – картинно салютует он и обнимается с Казариновым. – Здравствуй, Павлуша!
   Яша, Миша и Кеша иронически поклонились «королю северного неба».
   Мастер мимо Брутеня все смотрел на Юру.
   Юра быстро закрыл глаза, потом заткнул уши, прикрыл ладонью рот, что означало – «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю».
   Мастер усмехнулся.
   Брутень окинул взглядом остов самолета.
   – Вот, значит, ваш богатырь. Выглядит внушительно. С какой фирмой у вас договор?
   – Ни Вуазен, ни Мерседес здесь не участвуют. Ветчинкин не дал ни копейки, – вздохнул Казаринов.
   – Семьсот верст без посадки, – покачал головой Брутень. – Кто же полетит?
   Воцарилось неловкое молчание. Казаринов смущенно откашлялся:
   – Видишь ли, Валерьян, я как раз пригласил тебя…
   Он замолчал и отвел глаза от Брутеня.
   – Я полечу! – вдруг послышалось из угла, и все обернулись на чумазого паренька с метлой. И, конечно, все захохотали.
   Брутень приблизился к Юре и вгляделся в него, а тот смотрел ему прямо в глаза.
   – Странно, – пробормотал Брутень. – Вы мне кого-то напоминаете. Что вы смотрите так?
   – А вы бы полетели в Москву? – резко спросил Юра.
   – Ба! – вдруг воскликнул Брутень, словно что-то вспомнив. – Господа, лучший кандидат для перелета – мой друг Иван Пирамида!
   – Чего только не болтают про этого Пирамиду! – проговорил Казаринов.
   – Между прочим, господа, – Брутень понизил голос, – недавно у Уюба жандармский полковник Отсебятников откровенничал за коньячком. Они считают, что под именем Пирамиды скрывается эсдек Иван Задоров, участник московских боев пятого года. Сущий вздор, господа! Пирамида – эсдек? Пирамида – спортсмен!
   Мастер курил трубочку и внимательно слушал Брутеня.
   – Интересно, – сказал он. – А я слышал, что Пирамида на самом деле – это знаменитый авантюрист корнет Савин…
   Брутень посмотрел на мастера.
   – Вы мне тоже кого-то мучительно напоминаете, – он отошел на несколько шагов и еще раз посмотрел. – Странно, очень странно. Вы и этот юноша вместе напоминаете мне Ивана Пирамиду! Дичь! Вздор! Влияние декаданса! Оревуар, господа! Успеха! Удачи!

Жив курилка!

   День уже клонился к вечеру. Солнце висело над близким лесом. Неподалеку от аэродрома среди крыш вдруг проплывала корабельная мачта – там, в теснинах, был судоходный канал. В углу весьма эффектно висел желтый дым из трубы порохового завода.
   Юра Четверкин и Иван Задоров, оба в кожаных куртках, стояли рядом, опершись на нижнюю плоскость двухплана. Юра высыпал из кармана на белое крыло кучку типографских литер и задумчиво сложил из них слово «полет».
   Задоров задумчиво смешал буквы и тихо, даже меланхолично смастерил слово «долой». После этого он остро глянул на юношу. «Царя?» – сделал юноша следующую комбинацию и весело рассмеялся.
   – Хочешь махнем за тот лес? – спросил вроде бы лениво Задоров и не торопясь влез на пилотское сиденье. – Закрути винт!
   Еще не веря своему счастью, Юра бросился к пропеллеру.
 
   Лучи закатного солнца насквозь пробивали рощу корабельных сосен. Меж сосен и по поляне прогуливались группами, парочками, поодиночке рабочие в праздничных парах, работницы в ярких платьишках, гармонисты в пунцовых рубахах. Томный голос певицы Вяльцевой из граммофона сплетался с перестуком каблучков, с резким посвистом частушки. Все было похоже на обычное гулянье, и лишь наблюдательный взгляд мог заметить кое-где пачки свежих газет, которые тихо передавались из рук в руки и прятались за пазуху.
   Вдруг над лесом появился биплан и, сверкнув на солнце металлическими частями, стал описывать круг.
   – Ой, братцы мои, аэроплан летит!
   Уже видны были две пары ног, свисающие с нижней плоскости.
   Бойкая молодуха закружилась с платочком:

 
Мой миленочек, миленок
На моторах летать тонок!
Аппарат кружит, жужжит,
Милый на стогу лежит!
 

   – Братцы, да он к нам летит!
   Огромная странная тень пронеслась по поляне, и вслед за ней над самыми верхушками сосен пролетел и приземлился на поляне аппарат с пилотом Задоровым и Юрой Четверкиным – пассажиром.
   Восторгу не было предела. Взлетели в небо картузы и шляпы.
   Лишь трое мужчин, по всей вероятности руководители массовки, были сдержанны.
   – Задоров все-таки прилетел, – тихо сказал один.
   – Зачем такой риск? – сказал другой.
   – Иван прав, – сказал третий. – Пропагандистское значение полета будет огромным. Шутка ли – авиатор прилетел к рабочим!
   – Товарищи, мы прилетели сюда, чтобы выразить солидарность с вашей борьбой! – кричал прямо с крыла Задоров.
   – Ура-а! – ответила толпа.
   Потрясенный всем происходящим Юра видел вокруг сотни сияющих лиц и неуверенно улыбался.
   – Мы тоже внесли свою долю в общий котел! – продолжал Задоров. – Да здравствует свободная газета рабочего класса!