А в ту августовскую ночь сорок третьего после первого дня отдыха и помывки люди крепко спали, только часовые бдительно несли службу охраны да в поте лица трудились офицеры в полковом штабе, чередуясь в отдыхе. Замначштаба старший лейтенант Архипов кропотливо оформлял оперативные документы. Помощник начштаба старший лейтенант Степанов клеил карты и сильно ругался, когда по ошибке обрезал не ту рамку или приклеивал не тот лист, – нервничал, часто курил да и не стеснялся материться по-русски, хотя по национальности был украинцем, только с русской фамилией. За соседним столом помначштаба по строевой старший лейтенант Глуховцев и старший писарь старшина Петр Сенных оформляли наградные документы и писали извещения во все концы страны родным погибших. Не спал и начальник разведки Солдатов, составлял разведсводку.
Меня уже у выхода из блиндажа остановил Глуховцев:
– Теперь видишь, лейтенант, какая у нас тяжелая служба. А вы бездельниками нас считаете, «штабными крысами» называете. Вот как написать жене начштаба, что вчера его тяжело ранило? Дело деликатное. Конечно, напишу: майор Сергей Савинович Фетисов, храбро сражаясь с немецко-фашистскими захватчиками, в последнем бою возглавил три самоходки, уничтожил два вражеских танка и был ранен. Но если ранен, то надо написать, куда ранен, тяжело ли, легко. А вдруг у него руку отнимут, тогда мы окажемся злостными обманщиками. Вот ведь в чем загвоздка, – он почесал за ухом. – А каково писать родителям, женам погибших?.. Так-то вот, дорогой товарищ, – завершил он свой монолог, глянув с горькой улыбкой мне в глаза.
Уже под утро, проходя мимо самоходки Леванова, я увидел, что на посту почему-то стоит сам командир. Но не стал ничего говорить. Потом около полудня вызывают офицеров в штаб полка на совещание по подготовке к бою. Идем, и я вижу, что он спотыкается на ровном месте, чуть не упал, – спит мой командир на ходу.
– Иван Петрович, ты разве ночью не спал? – спрашиваю.
– Так точно, не спал.
– А чего?
– Самоходку охранял.
– Как же, у тебя четыре человека в экипаже, почему ты-то охранял?
– У них у всех куриная слепота.
– В санчасть-то ходили?
– Ходили, а там ничего нет, даже пивных дрожжей.
– Сегодня же всех вылечу! – закруглил я разговор.
Сходили, совещание прошло. Когда совсем стемнело, разбудил Плаксина:
– Вася, сходи к левановцам, скажи экипажу тихонько, по секрету, что к нашей самоходке трофейный мед привезли, пусть идут с котелками.
Плаксин ушел, я посмотрел на светящийся циферблат, стрелки показывали начало первого. Моросил теплый дождик, небо закрылось темными-темными тучами, темень стояла такая, что, казалось, один ты остался во всем свете, всколыхнулась скорбь о погибших товарищах… От тяжких размышлений оторвал меня приближавшийся с большой скоростью треск сучьев и грохот котелков – ага, бегут голубчики! В кромешной темноте, не видно ни зги да еще бурелом там сплошной, а они мчатся, сломя голову, без труда перепрыгивая ухабы, коряги! Подскочили к самоходке – и вдруг узрели меня! Растерялись, остановились обескураженные.
– Вот вам, а не мед! – показал им кулак. – Я вам такой мед покажу, такую куриную слепоту! Правнукам закажете, чтоб никогда ее не было!
Они головы повесили. Я резко добавил:
– Идите и несите службу!
Вот так и вылечил!
На этом инцидент был исчерпан. А с Левановым после поговорили наедине насчет доппайка, и он стал делиться с экипажем.
Доппаек выдавали офицерам в качестве компенсации больших физических нагрузок. В боевой обстановке командир несет двойную, тройную нагрузку: это и ночные дежурства, и постоянные проверки службы охранения, и рекогносцировки, связанные зачастую с выползанием на наблюдательные пункты. И все это помимо каждодневных забот и тягостей, которые офицеры несут наравне с солдатами и сержантами.
Но на передовой, где мы все, бойцы и офицеры, вместе переносили холод, голод, страх, ранения, смерти, – здесь все ясно просматривалось, действия всех командиров, всех степеней. Здесь все качества человека проявлялись с беспощадной отчетливостью и столь же беспощадно, без скидок, оценивались. В том числе и скупость. А Леванов был скупой, по натуре скупой. Он свой паек сам втихаря ел, экипажу не давал. Я своего пайка не видел. Экипаж получал и вместе ели. Там и было-то всего ничего, один раз чай попили – и нет того доппайка.
Спрашивается: справедливо ли было такое отношение экипажа к командиру? Должен ли командир делиться тем, что полагается ему по праву? Вроде бы несправедливо и не должен. Но, повторюсь, на передовой – свои законы. Тут правит не воинская иерархия, а человеческая. Значит, отношение экипажа было справедливо. В дальнейшем экипаж Леванова стал одним из самых дружных в полку.
Вот говорят «фронтовое братство». По существу-то, братство это зарождалось после войны: когда встречаются после войны однополчане – вот это фронтовые братья. На фронте были боевые друзья. Что это значит? Это значит: один должен выручать другого в бою, не прятаться за спину товарища, совместными усилиями побеждать врага. Спасать друг друга. У нас, в танковых войсках и САПе, машина горит – мы бежим к ней и, пока снаряды не начинают рваться, помогаем выскакивать экипажу. Вслух об этом, взаимовыручке, не говорилось, не обсуждалось, но в полку каждый знал, что бороться за него будут до последнего. И каждый знал – кто есть кто. Был у нас один командир самоходки из Ивановской области – учитель, а трусоват. Додумался так воевать: люк открыт, у него длинная палка, сам за башней сидит и этой палкой механику командует: по голове стукнет – значит, «стой», толкнет в спину – «вперед», в левое плечо – «поворот налево», в правое – «поворот направо». Абрамов его фамилия была, учитель. Конечно, не все об этом знали – бой идет, кто там особо смотреть будет. Но кто рядом был, те видели. К таким относились недоброжелательно.
В один из дней перед обедом к Валерию Королеву подошел рядовой Ларченко, шофер оперуполномоченного Смерша, и что-то шепнул на ухо. Потом Валерий исчез. Появился он только часа через два, и я, улучив момент, спросил, зачем его вызывал лейтенант госбезопасности. Валера поежился:
– Да позавчера рассказал я ребятам, как у нас в колхозе женщины поинтересовались у односельчанки Дарьи, на кого учится ее сын Николай в Кургане, а она им ответила: «Не знаю, не то на Ленина, не то на Сталина». Ребята посмеялись, и все. А тут получилась вон какая кутерьма, лейтенант сказал: «Еще брякнешь подобное, быть тебе в штрафниках».
В лесу возле Ивановского мы простояли около двух недель, тщательно готовясь к предстоящим боям. Особое внимание уделяли ночным атакам, трижды проигрывали на ночных учениях совместные действия с танками и пехотой.
В свободное время пели песни, танцевали. Посмотрели несколько кинофильмов. Такое, фильмы, очень редко случалось, только когда стояли в лесу, обстановка позволяла. Тогда привозили киноустановку и, всем на радость, показывали кино. Помню, «Машеньку» смотрели, «Подвиг разведчика», «Возвращение Максима» – такие фильмы. А вот концертную бригаду, о них сейчас много говорят, всего один раз за всю войну видел – из Туркмении, а больше-то и не было. Но нам в эти немногие дни между боями казалось, что война отодвинулась куда-то далеко-далеко, хотя враг был совсем близко. Молодость брала свое даже в условиях смертельной опасности, ведь было мне тогда двадцать.
Глава пятая
Переход оказался тяжелым. Во тьме ночи и густой завесе пыли почти невозможно было рассмотреть два красных фонарика стоп-сигналов впередиидущей машины, так что и механикам, и командирам постоянно приходилось быть в предельном напряжении. Под утро полк сосредоточился в лесу возле населенного пункта Старшее Мельничище, сразу приняв боевой порядок для наступления. Наступать предстояло на село Посадка, расположенное на стыке Курской, Брянской и Сумской областей, поэтому противник оборонял село крупными силами.
Собрав командиров на опушке леса, комполка Самыко отдавал боевой приказ. С последними его словами загрохотали орудия – началась артподготовка атаки. Уже стоя в люке самоходки, я с волнением сравнивал карту с местностью. Впереди простиралось почти двухкилометровое ровное хлебное поле, наполовину убранное, заставленное грудами снопов. По левую его сторону находилось шесть сел, занятых немцами. За Посадкой – на доминирующей высоте располагалось село Сальное. Из трех сел вражеская артиллерия могла бить по нашему левому флангу прямой наводкой, и как раз там, крайним на левом фланге, предстояло наступать моему взводу. То есть обстановка для нас и в огневом, и в тактическом отношении была самая невыгодная.
– Товарищ лейтенант, почему так: две недели тренировались на ночные условия, а сегодня пойдем в атаку днем да по открытой местности? Отнюдь не хорошее это дело, – высказался обычно выдержанный Королев.
– Значит, Валерий, так надо, – ответил я коротко.
Приказ есть приказ. Я был бессилен что-то изменить.
– Емельян Иваныч, Василий, давайте быстро в артвооружение! – дал команду замковому и заряжающему. – Тащите пятьдесят дымовых гранат ручных, по двадцать пять на экипаж.
И наступление началось! Первыми рванулись в бой танки бригады, следом – наши самоходки и пехота! Грозное и устрашающее это было зрелище для обороняющегося противника! На узком участке фронта устремилось в атаку около сотни танков и самоходок, с десяток броневиков! И не менее тысячи бегущих за нами пехотинцев оглашали поле боя громоподобными незатухающими криками: «Урра-а-а! Урра-а-а!..»
И все-таки ошеломленный враг приходил в себя. Мы успели проскочить только около половины поля, а по атакующим уже била вражеская артиллерия! Била из самого села Посадка! Била из Сального – через головы своих войск! Особенно тревожил меня сильный огонь из Таборища и Березняка – по левому борту машин, что грозило большими потерями в технике. Но хуже всего приходилось пехотинцам, наступающим по огромному открытому полю! Ни холмика, ни кустарника, где хоть как-то можно укрыться! А били сотни пулеметов и автоматов, заставляя атакующих прятаться за идущими впереди танками и самоходками. Без всяких команд танки и самоходки резко увеличили скорость и пошли зигзагами, не давая вражеским наводчикам поймать себя на перекрестье прицела. Снаряды рвались все ближе и ближе, окутывая боевые машины шапками дыма! Несколько танков уже загорелось! Болью отозвалось это в наших душах, каждый представлял, каково это – гореть раненому или выскакивать обожженному в горящем комбинезоне! Но помочь попавшим в беду мы не могли! В атаке остановить машину – значит, погубить и себя, и дело! Неподвижная цель – неминуемая добыча врага!
Снаряды рвались впереди и за кормой, зачастую ударяя рикошетом о башню и корпус. Когда загорелись два танка на нашем фланге, дал команду Леванову «делай, как я!». Обе самоходки на максимальных скоростях выскочили на высоту и развернулись фронтом на Таборище, откуда вражеская артиллерия била прямой наводкой. Кустарник укрыл нас, и экипажи, быстро определив установки для стрельбы, незамедлительно открыли огонь. По пять выстрелов произвели наводчики Королев и Кузин – и вражеская артиллерия в Таборище прекратила огонь!
Взвод вернулся на основное направление наступления. Вражеская артиллерия по-прежнему сильно била из сел Сальное и Доброе Поле, на поле боя горело уже пять наших танков и одна самоходка! Еще пять машин, подбитые, стояли без движения! Но передовые подразделения уже зацепились за сады на восточной окраине Посадки! «Юнкерсы» с бреющего полета бросали на нас малокалиберные бомбы – видимо, противотанковые, и обстреливали из автоматических пушек, показывая свои зловещие черные кресты. Вася Плаксин из трофейного пулемета обстрелял несколько самолетов, выбивая искры из бронировки корпусов, отчего фашистские летчики вынуждены были прерывать атаку – раньше выходить из пикирования, а потом и вовсе стали обходить нашу самоходку да и другие машины батареи.
Маскируя машины, экипаж Леванова уже израсходовал все дымовые гранаты, и, когда мы начали утюжить на окраине сада немецкие траншеи, вражеский снаряд угодил в левый борт левановской самоходки. Машина загорелась. Первым из башни выскочил командир, успев дать команду: «К машине!» – то есть покинуть ее, и тут же упал без сознания. Мой экипаж гранатами, автоматами, длинными пулеметными очередями прикрыл левановский экипаж, на который уже стали наседать из глубины сада автоматчики. Наводчик и заряжающий Леванова бросились к командиру, водитель с замковым затушили пламя, охватившее боевое отделение. По гусеничному следу подползли под градом пуль санинструкторы Алексей Волобуев и Николай Петров, подхватили и перенесли Ивана в траншею, стали накладывать жгут, чтобы остановить сильное кровотечение из перебитой ноги, нога оказалась полностью оторвана, держалась только на комбинезоне. Я тоже под пулями автоматчиков, выскочив из башни, спрыгнул в траншею, чтобы проститься с боевым другом. Ваня несколько раз приходил в себя, однако опять терял сознание, но руку мне слегка пожал, а я в этот момент думал, каково ему будет вернуться домой без ноги, где его ждут жена, трое детей…
Пора было возвращаться, но тут подошла самоходка комбата, он тоже хотел попрощаться с Левановым. Открылся люк, Шевченко начал вылезать из башни и вдруг пошатнулся – пуля попала ему точно в глаз. Пришлось нам уже двух наших товарищей на подошедшей самоходке Фомичева отправить в армейский госпиталь.
К большой нашей печали, комбат старший лейтенант Владимир Степанович Шевченко через два часа скончался, не приходя в сознание. Младшего лейтенанта Ивана Петровича Леванова эвакуировали в тыл. К сожалению, дальнейшей его судьбы я не знаю.
Ранены были все члены экипажа Леванова – осколками собственной брони, отбитой той самой болванкой, что лишила ноги их командира. Но никто не покинул машины. Как только скрылась, затерявшись в пелене дыма, самоходка Фомичева, мы продолжили ожесточенный бой с танками и артиллерией врага. Пехота и автоматчики уже вели рукопашный бой: в окопах, траншеях, ходах сообщения, дзотах – повсюду гремели пулеметные и автоматные очереди! Поле боя превратилось в какой-то адский котел! Земля дыбилась взрывами, клубами ядовитой гари! Грохотали орудийные выстрелы! Рвались гранаты, снаряды! Тысячи раскаленных осколков с визгом пронизывали пространство! В секундные промежутки сплошного гула внезапно становились слышны истошные вопли раненых, треск горящих машин! Танкам и самоходкам наконец удалось прорваться на артиллерийские позиции. Одним из первых начал утюжить вражеские пушки левановский экипаж – давил ожесточенно и беспощадно! Не щадя! Вместе с прислугой! Справа от нас выскочила вперед самоходка лейтенанта Хлусова из 2-й батареи и с ходу раздавила пушку! Но сама машина одной гусеницей завалилась в траншею, превратившись в неподвижную мишень! Нужно было спасать попавший в беду экипаж, расчеты двух уцелевших орудий уже разворачивали стволы в сторону накренившейся самоходки! Но тут с примкнутыми ножевыми штыками пошла в контратаку оставшаяся за нами вражеская пехота! На том участке противостояли им молоденькие новобранцы, впервые участвующие в бою, – отстреливаясь, они начали отходить, что грозило потерей отбитых дзотов и огнем с тыла. Но сначала надо разделаться с пушками!
– Валерий! Осколочным! По пушке! Огонь! – мгновенно скомандовал наводчику.
Снаряд лег точно, всего на несколько секунд опередив выстрел фашистов! Я сразу же бросил дымовую гранату, так как мы не успевали ни произвести выстрел, ни отойти, прежде чем вторая пушка выстрелит по нам почти в упор! В этот момент откуда-то выскочила «тридцатьчетверка» – и с ходу выстрелила по второй пушке, перевернув ее вверх колесами! В голове промелькнуло: спасибо, друг, хоть и не знаю тебя, выручил!
– Вася! По пехоте, из пулемета! Огонь! – скомандовал заряжающему, и фашистская пехота залегла.
Под покровом дымовой завесы мы вытащили самоходку Хлусова и вместе продолжили наступление.
Танковый бой в центре боевого порядка начал стихать. Вражеские танки, отстреливаясь, отходили на Сальное, за ними пятилась и пехота. Когда мы выскочили на западную окраину села, немцы уже перевалили через высоту, разделяющую Сальное и Посадку.
Не успели экипажи поставить машины на новые огневые позиции, как произошел курьез, не удививший только бывалых фронтовиков. Из-за высоты со стороны противника вдруг показался танк! Он шел на нас на большой скорости, ведя огонь с ходу из пушки и двух пулеметов! Экипажи танков и самоходок мгновенно позаскакивали в башни и развернули пушки. День клонился к вечеру, но видимость еще позволяла вести прицельный огонь, смотрим в прицелы: что за черт! атакует-то «тридцатьчетверка»! Тут все закричали по радио шальному экипажу: «Прекратить огонь по своим!» Танк огонь прекратил. Подошел ближе и остановился. Из башни вылез сильно сконфуженный очень молоденький младший лейтенант, лицо покрыто красными пятнами, из-под шлема катятся по щекам крупные капли пота. Оказалось, все члены его экипажа первый раз участвуют в бою и во время атаки потеряли ориентировку. По правде сказать, такое нередко случалось и с более опытными экипажами. В танке легко сбиться с курса атаки: мчится танк на большой скорости в одну сторону, а его башня с пушкой может быть повернута совершенно в другую, и, если нет ярко выраженного ориентира, теряется основное направление движения.
Вечером мы узнали, что самоходки 4-й батареи Поршнева и 1-й батареи Поливоды разгромили в центре села немецкие тылы, уничтожив много автомашин, 6 орудий, 14 повозок и несколько десятков солдат и унтер-офицеров, оказавших сопротивление.
В наступивших сумерках на нашу батарею со стороны Сального выполз худенький чумазый мальчик лет двенадцати и, назвавшись Ваней, с детской поспешностью рассказал, что немцы убили его родных. Слезы на его глазах высохли уже давно, теперь они излучали ненависть – видно, все эти долгие три недели после гибели родных он искал случая, как отомстить врагу. Экипажи сначала накормили мальчика, затем вместе с ним выползли на высоту, откуда Ваня показал большие здания, в которых размещались у немцев склады с боеприпасами. Старший лейтенант Степанов, принявший командование нашей батареей, сразу сообщил эти сведения командиру полка и получил приказ уничтожить склады. Экипажи батареи скрытно подтянули самоходки к гребню высоты и, включив подсветку шкал, произвели по два прицельных выстрела. Затем спокойно вернулись на свои позиции.
Почти всю ночь горели вражеские склады! Ухали глухие взрывы рвавшихся мин, снарядов, гранат, а над высотой ярким фейерверком вздымались высоко в небо прыгающие языки пламени и целая гамма разноцветных ракет.
В отместку немецкие гаубицы и минометы всю ночь навесным огнем обстреливали из-за высоты наши позиции, и около двух часов ночи предприняли контратаку с двух направлений: пехотой и средними танками – из Сального, и тяжелыми танками с пехотой – из Поздняковки. Однако обе группировки попали в зону заградительного огня артиллерии, несколько танков подорвались на наших минных полях – и контратака противника захлебнулась.
А Ваня прожил у нас почти неделю, подкормили его, чтобы набрался сил, и переправили в тыл.
Всю ночь саперный взвод полка старшины Воронцова и саперная рота бригады занимались разминированием проходов в минных полях, одновременно отбиваясь от наседавших фашистов. На рассвете, проходя мимо нашей батареи, Воронцов сказал, что они обезвредили и извлекли 245 противотанковых и противопехотных мин.
Утром 28 августа после короткой артподготовки соединенные силы бригады, полка и пехоты перешли в наступление. Внезапным ударом с ходу удалось прорвать единственную линию обороны противника, и наши войска устремились на Веселую Калину! И тут, уже на подходе к селу, мы были контратакованы выдвинувшимися из-за высоты танками и пехотой! На узком участке фронта и на короткой дистанции завязался ожесточенный встречный бой! С первых минут загорелись танки и самоходные орудия с той и другой стороны! Поле боя покрылось плотным гаревым туманом, лишь иногда через прощелины от сильных взрывов приоткрывалась на мгновение картина неимоверно жестокого сражения – столкновения лоб в лоб двух группировок! Обогнавшая нас «тридцатьчетверка» столкнулась с «пантерой»! Оба экипажа выстрелили одновременно, и оба сгорели вместе с танками! Перед нашей самоходкой из дыма появился танк T-IV, орудие у нас было заряжено, и Валерий сразу нажал на спуск! Вражеский танк вспыхнул двумя синими языками над башней! Из экипажа никто не выскочил.
– Заслужили крематорий, гады! И патроны сэкономим! – услышали мы злорадную реплику Плаксина.
Отовсюду гремели выстрелы, из-за дыма вражеские танки не были видны, но по удаляющимся звукам выстрелов мы поняли, что немцы начали отходить. В этот момент самоходка лейтенанта Стебляева неожиданно столкнулась с «тигром». Гречин, водитель Стебляева, не ожидая команды, ринулся на таран и сильным ударом сбил гусеницу у «тигра»! Тут же добавил «хищнику» и другой экипаж, выстрелив в башню, – и немцы не выдержали, бросили танк, хотя он и не загорелся.
Меня уже у выхода из блиндажа остановил Глуховцев:
– Теперь видишь, лейтенант, какая у нас тяжелая служба. А вы бездельниками нас считаете, «штабными крысами» называете. Вот как написать жене начштаба, что вчера его тяжело ранило? Дело деликатное. Конечно, напишу: майор Сергей Савинович Фетисов, храбро сражаясь с немецко-фашистскими захватчиками, в последнем бою возглавил три самоходки, уничтожил два вражеских танка и был ранен. Но если ранен, то надо написать, куда ранен, тяжело ли, легко. А вдруг у него руку отнимут, тогда мы окажемся злостными обманщиками. Вот ведь в чем загвоздка, – он почесал за ухом. – А каково писать родителям, женам погибших?.. Так-то вот, дорогой товарищ, – завершил он свой монолог, глянув с горькой улыбкой мне в глаза.
Уже под утро, проходя мимо самоходки Леванова, я увидел, что на посту почему-то стоит сам командир. Но не стал ничего говорить. Потом около полудня вызывают офицеров в штаб полка на совещание по подготовке к бою. Идем, и я вижу, что он спотыкается на ровном месте, чуть не упал, – спит мой командир на ходу.
– Иван Петрович, ты разве ночью не спал? – спрашиваю.
– Так точно, не спал.
– А чего?
– Самоходку охранял.
– Как же, у тебя четыре человека в экипаже, почему ты-то охранял?
– У них у всех куриная слепота.
– В санчасть-то ходили?
– Ходили, а там ничего нет, даже пивных дрожжей.
– Сегодня же всех вылечу! – закруглил я разговор.
Сходили, совещание прошло. Когда совсем стемнело, разбудил Плаксина:
– Вася, сходи к левановцам, скажи экипажу тихонько, по секрету, что к нашей самоходке трофейный мед привезли, пусть идут с котелками.
Плаксин ушел, я посмотрел на светящийся циферблат, стрелки показывали начало первого. Моросил теплый дождик, небо закрылось темными-темными тучами, темень стояла такая, что, казалось, один ты остался во всем свете, всколыхнулась скорбь о погибших товарищах… От тяжких размышлений оторвал меня приближавшийся с большой скоростью треск сучьев и грохот котелков – ага, бегут голубчики! В кромешной темноте, не видно ни зги да еще бурелом там сплошной, а они мчатся, сломя голову, без труда перепрыгивая ухабы, коряги! Подскочили к самоходке – и вдруг узрели меня! Растерялись, остановились обескураженные.
– Вот вам, а не мед! – показал им кулак. – Я вам такой мед покажу, такую куриную слепоту! Правнукам закажете, чтоб никогда ее не было!
Они головы повесили. Я резко добавил:
– Идите и несите службу!
Вот так и вылечил!
На этом инцидент был исчерпан. А с Левановым после поговорили наедине насчет доппайка, и он стал делиться с экипажем.
Доппаек выдавали офицерам в качестве компенсации больших физических нагрузок. В боевой обстановке командир несет двойную, тройную нагрузку: это и ночные дежурства, и постоянные проверки службы охранения, и рекогносцировки, связанные зачастую с выползанием на наблюдательные пункты. И все это помимо каждодневных забот и тягостей, которые офицеры несут наравне с солдатами и сержантами.
Но на передовой, где мы все, бойцы и офицеры, вместе переносили холод, голод, страх, ранения, смерти, – здесь все ясно просматривалось, действия всех командиров, всех степеней. Здесь все качества человека проявлялись с беспощадной отчетливостью и столь же беспощадно, без скидок, оценивались. В том числе и скупость. А Леванов был скупой, по натуре скупой. Он свой паек сам втихаря ел, экипажу не давал. Я своего пайка не видел. Экипаж получал и вместе ели. Там и было-то всего ничего, один раз чай попили – и нет того доппайка.
Спрашивается: справедливо ли было такое отношение экипажа к командиру? Должен ли командир делиться тем, что полагается ему по праву? Вроде бы несправедливо и не должен. Но, повторюсь, на передовой – свои законы. Тут правит не воинская иерархия, а человеческая. Значит, отношение экипажа было справедливо. В дальнейшем экипаж Леванова стал одним из самых дружных в полку.
Вот говорят «фронтовое братство». По существу-то, братство это зарождалось после войны: когда встречаются после войны однополчане – вот это фронтовые братья. На фронте были боевые друзья. Что это значит? Это значит: один должен выручать другого в бою, не прятаться за спину товарища, совместными усилиями побеждать врага. Спасать друг друга. У нас, в танковых войсках и САПе, машина горит – мы бежим к ней и, пока снаряды не начинают рваться, помогаем выскакивать экипажу. Вслух об этом, взаимовыручке, не говорилось, не обсуждалось, но в полку каждый знал, что бороться за него будут до последнего. И каждый знал – кто есть кто. Был у нас один командир самоходки из Ивановской области – учитель, а трусоват. Додумался так воевать: люк открыт, у него длинная палка, сам за башней сидит и этой палкой механику командует: по голове стукнет – значит, «стой», толкнет в спину – «вперед», в левое плечо – «поворот налево», в правое – «поворот направо». Абрамов его фамилия была, учитель. Конечно, не все об этом знали – бой идет, кто там особо смотреть будет. Но кто рядом был, те видели. К таким относились недоброжелательно.
В один из дней перед обедом к Валерию Королеву подошел рядовой Ларченко, шофер оперуполномоченного Смерша, и что-то шепнул на ухо. Потом Валерий исчез. Появился он только часа через два, и я, улучив момент, спросил, зачем его вызывал лейтенант госбезопасности. Валера поежился:
– Да позавчера рассказал я ребятам, как у нас в колхозе женщины поинтересовались у односельчанки Дарьи, на кого учится ее сын Николай в Кургане, а она им ответила: «Не знаю, не то на Ленина, не то на Сталина». Ребята посмеялись, и все. А тут получилась вон какая кутерьма, лейтенант сказал: «Еще брякнешь подобное, быть тебе в штрафниках».
В лесу возле Ивановского мы простояли около двух недель, тщательно готовясь к предстоящим боям. Особое внимание уделяли ночным атакам, трижды проигрывали на ночных учениях совместные действия с танками и пехотой.
В свободное время пели песни, танцевали. Посмотрели несколько кинофильмов. Такое, фильмы, очень редко случалось, только когда стояли в лесу, обстановка позволяла. Тогда привозили киноустановку и, всем на радость, показывали кино. Помню, «Машеньку» смотрели, «Подвиг разведчика», «Возвращение Максима» – такие фильмы. А вот концертную бригаду, о них сейчас много говорят, всего один раз за всю войну видел – из Туркмении, а больше-то и не было. Но нам в эти немногие дни между боями казалось, что война отодвинулась куда-то далеко-далеко, хотя враг был совсем близко. Молодость брала свое даже в условиях смертельной опасности, ведь было мне тогда двадцать.
Глава пятая
ЧЕРНИГОВО-ПРИПЯТСКАЯ НАСТУПАТЕЛЬНАЯ ОПЕРАЦИЯ
23 августа – 23 сентября 1943
Гибель комбата Шевченко
Не успели заснуть после ночных учений, как прозвучал сигнал боевой тревоги. За какую-то четверть часа самоходки вытянулись вдоль опушек леса в походную колонну и, поднимая густые облака пыли, двинулись в юго-западном направлении.Переход оказался тяжелым. Во тьме ночи и густой завесе пыли почти невозможно было рассмотреть два красных фонарика стоп-сигналов впередиидущей машины, так что и механикам, и командирам постоянно приходилось быть в предельном напряжении. Под утро полк сосредоточился в лесу возле населенного пункта Старшее Мельничище, сразу приняв боевой порядок для наступления. Наступать предстояло на село Посадка, расположенное на стыке Курской, Брянской и Сумской областей, поэтому противник оборонял село крупными силами.
Собрав командиров на опушке леса, комполка Самыко отдавал боевой приказ. С последними его словами загрохотали орудия – началась артподготовка атаки. Уже стоя в люке самоходки, я с волнением сравнивал карту с местностью. Впереди простиралось почти двухкилометровое ровное хлебное поле, наполовину убранное, заставленное грудами снопов. По левую его сторону находилось шесть сел, занятых немцами. За Посадкой – на доминирующей высоте располагалось село Сальное. Из трех сел вражеская артиллерия могла бить по нашему левому флангу прямой наводкой, и как раз там, крайним на левом фланге, предстояло наступать моему взводу. То есть обстановка для нас и в огневом, и в тактическом отношении была самая невыгодная.
– Товарищ лейтенант, почему так: две недели тренировались на ночные условия, а сегодня пойдем в атаку днем да по открытой местности? Отнюдь не хорошее это дело, – высказался обычно выдержанный Королев.
– Значит, Валерий, так надо, – ответил я коротко.
Приказ есть приказ. Я был бессилен что-то изменить.
– Емельян Иваныч, Василий, давайте быстро в артвооружение! – дал команду замковому и заряжающему. – Тащите пятьдесят дымовых гранат ручных, по двадцать пять на экипаж.
И наступление началось! Первыми рванулись в бой танки бригады, следом – наши самоходки и пехота! Грозное и устрашающее это было зрелище для обороняющегося противника! На узком участке фронта устремилось в атаку около сотни танков и самоходок, с десяток броневиков! И не менее тысячи бегущих за нами пехотинцев оглашали поле боя громоподобными незатухающими криками: «Урра-а-а! Урра-а-а!..»
И все-таки ошеломленный враг приходил в себя. Мы успели проскочить только около половины поля, а по атакующим уже била вражеская артиллерия! Била из самого села Посадка! Била из Сального – через головы своих войск! Особенно тревожил меня сильный огонь из Таборища и Березняка – по левому борту машин, что грозило большими потерями в технике. Но хуже всего приходилось пехотинцам, наступающим по огромному открытому полю! Ни холмика, ни кустарника, где хоть как-то можно укрыться! А били сотни пулеметов и автоматов, заставляя атакующих прятаться за идущими впереди танками и самоходками. Без всяких команд танки и самоходки резко увеличили скорость и пошли зигзагами, не давая вражеским наводчикам поймать себя на перекрестье прицела. Снаряды рвались все ближе и ближе, окутывая боевые машины шапками дыма! Несколько танков уже загорелось! Болью отозвалось это в наших душах, каждый представлял, каково это – гореть раненому или выскакивать обожженному в горящем комбинезоне! Но помочь попавшим в беду мы не могли! В атаке остановить машину – значит, погубить и себя, и дело! Неподвижная цель – неминуемая добыча врага!
Снаряды рвались впереди и за кормой, зачастую ударяя рикошетом о башню и корпус. Когда загорелись два танка на нашем фланге, дал команду Леванову «делай, как я!». Обе самоходки на максимальных скоростях выскочили на высоту и развернулись фронтом на Таборище, откуда вражеская артиллерия била прямой наводкой. Кустарник укрыл нас, и экипажи, быстро определив установки для стрельбы, незамедлительно открыли огонь. По пять выстрелов произвели наводчики Королев и Кузин – и вражеская артиллерия в Таборище прекратила огонь!
Взвод вернулся на основное направление наступления. Вражеская артиллерия по-прежнему сильно била из сел Сальное и Доброе Поле, на поле боя горело уже пять наших танков и одна самоходка! Еще пять машин, подбитые, стояли без движения! Но передовые подразделения уже зацепились за сады на восточной окраине Посадки! «Юнкерсы» с бреющего полета бросали на нас малокалиберные бомбы – видимо, противотанковые, и обстреливали из автоматических пушек, показывая свои зловещие черные кресты. Вася Плаксин из трофейного пулемета обстрелял несколько самолетов, выбивая искры из бронировки корпусов, отчего фашистские летчики вынуждены были прерывать атаку – раньше выходить из пикирования, а потом и вовсе стали обходить нашу самоходку да и другие машины батареи.
Маскируя машины, экипаж Леванова уже израсходовал все дымовые гранаты, и, когда мы начали утюжить на окраине сада немецкие траншеи, вражеский снаряд угодил в левый борт левановской самоходки. Машина загорелась. Первым из башни выскочил командир, успев дать команду: «К машине!» – то есть покинуть ее, и тут же упал без сознания. Мой экипаж гранатами, автоматами, длинными пулеметными очередями прикрыл левановский экипаж, на который уже стали наседать из глубины сада автоматчики. Наводчик и заряжающий Леванова бросились к командиру, водитель с замковым затушили пламя, охватившее боевое отделение. По гусеничному следу подползли под градом пуль санинструкторы Алексей Волобуев и Николай Петров, подхватили и перенесли Ивана в траншею, стали накладывать жгут, чтобы остановить сильное кровотечение из перебитой ноги, нога оказалась полностью оторвана, держалась только на комбинезоне. Я тоже под пулями автоматчиков, выскочив из башни, спрыгнул в траншею, чтобы проститься с боевым другом. Ваня несколько раз приходил в себя, однако опять терял сознание, но руку мне слегка пожал, а я в этот момент думал, каково ему будет вернуться домой без ноги, где его ждут жена, трое детей…
Пора было возвращаться, но тут подошла самоходка комбата, он тоже хотел попрощаться с Левановым. Открылся люк, Шевченко начал вылезать из башни и вдруг пошатнулся – пуля попала ему точно в глаз. Пришлось нам уже двух наших товарищей на подошедшей самоходке Фомичева отправить в армейский госпиталь.
К большой нашей печали, комбат старший лейтенант Владимир Степанович Шевченко через два часа скончался, не приходя в сознание. Младшего лейтенанта Ивана Петровича Леванова эвакуировали в тыл. К сожалению, дальнейшей его судьбы я не знаю.
Ранены были все члены экипажа Леванова – осколками собственной брони, отбитой той самой болванкой, что лишила ноги их командира. Но никто не покинул машины. Как только скрылась, затерявшись в пелене дыма, самоходка Фомичева, мы продолжили ожесточенный бой с танками и артиллерией врага. Пехота и автоматчики уже вели рукопашный бой: в окопах, траншеях, ходах сообщения, дзотах – повсюду гремели пулеметные и автоматные очереди! Поле боя превратилось в какой-то адский котел! Земля дыбилась взрывами, клубами ядовитой гари! Грохотали орудийные выстрелы! Рвались гранаты, снаряды! Тысячи раскаленных осколков с визгом пронизывали пространство! В секундные промежутки сплошного гула внезапно становились слышны истошные вопли раненых, треск горящих машин! Танкам и самоходкам наконец удалось прорваться на артиллерийские позиции. Одним из первых начал утюжить вражеские пушки левановский экипаж – давил ожесточенно и беспощадно! Не щадя! Вместе с прислугой! Справа от нас выскочила вперед самоходка лейтенанта Хлусова из 2-й батареи и с ходу раздавила пушку! Но сама машина одной гусеницей завалилась в траншею, превратившись в неподвижную мишень! Нужно было спасать попавший в беду экипаж, расчеты двух уцелевших орудий уже разворачивали стволы в сторону накренившейся самоходки! Но тут с примкнутыми ножевыми штыками пошла в контратаку оставшаяся за нами вражеская пехота! На том участке противостояли им молоденькие новобранцы, впервые участвующие в бою, – отстреливаясь, они начали отходить, что грозило потерей отбитых дзотов и огнем с тыла. Но сначала надо разделаться с пушками!
– Валерий! Осколочным! По пушке! Огонь! – мгновенно скомандовал наводчику.
Снаряд лег точно, всего на несколько секунд опередив выстрел фашистов! Я сразу же бросил дымовую гранату, так как мы не успевали ни произвести выстрел, ни отойти, прежде чем вторая пушка выстрелит по нам почти в упор! В этот момент откуда-то выскочила «тридцатьчетверка» – и с ходу выстрелила по второй пушке, перевернув ее вверх колесами! В голове промелькнуло: спасибо, друг, хоть и не знаю тебя, выручил!
– Вася! По пехоте, из пулемета! Огонь! – скомандовал заряжающему, и фашистская пехота залегла.
Под покровом дымовой завесы мы вытащили самоходку Хлусова и вместе продолжили наступление.
Танковый бой в центре боевого порядка начал стихать. Вражеские танки, отстреливаясь, отходили на Сальное, за ними пятилась и пехота. Когда мы выскочили на западную окраину села, немцы уже перевалили через высоту, разделяющую Сальное и Посадку.
Не успели экипажи поставить машины на новые огневые позиции, как произошел курьез, не удививший только бывалых фронтовиков. Из-за высоты со стороны противника вдруг показался танк! Он шел на нас на большой скорости, ведя огонь с ходу из пушки и двух пулеметов! Экипажи танков и самоходок мгновенно позаскакивали в башни и развернули пушки. День клонился к вечеру, но видимость еще позволяла вести прицельный огонь, смотрим в прицелы: что за черт! атакует-то «тридцатьчетверка»! Тут все закричали по радио шальному экипажу: «Прекратить огонь по своим!» Танк огонь прекратил. Подошел ближе и остановился. Из башни вылез сильно сконфуженный очень молоденький младший лейтенант, лицо покрыто красными пятнами, из-под шлема катятся по щекам крупные капли пота. Оказалось, все члены его экипажа первый раз участвуют в бою и во время атаки потеряли ориентировку. По правде сказать, такое нередко случалось и с более опытными экипажами. В танке легко сбиться с курса атаки: мчится танк на большой скорости в одну сторону, а его башня с пушкой может быть повернута совершенно в другую, и, если нет ярко выраженного ориентира, теряется основное направление движения.
Вечером мы узнали, что самоходки 4-й батареи Поршнева и 1-й батареи Поливоды разгромили в центре села немецкие тылы, уничтожив много автомашин, 6 орудий, 14 повозок и несколько десятков солдат и унтер-офицеров, оказавших сопротивление.
В наступивших сумерках на нашу батарею со стороны Сального выполз худенький чумазый мальчик лет двенадцати и, назвавшись Ваней, с детской поспешностью рассказал, что немцы убили его родных. Слезы на его глазах высохли уже давно, теперь они излучали ненависть – видно, все эти долгие три недели после гибели родных он искал случая, как отомстить врагу. Экипажи сначала накормили мальчика, затем вместе с ним выползли на высоту, откуда Ваня показал большие здания, в которых размещались у немцев склады с боеприпасами. Старший лейтенант Степанов, принявший командование нашей батареей, сразу сообщил эти сведения командиру полка и получил приказ уничтожить склады. Экипажи батареи скрытно подтянули самоходки к гребню высоты и, включив подсветку шкал, произвели по два прицельных выстрела. Затем спокойно вернулись на свои позиции.
Почти всю ночь горели вражеские склады! Ухали глухие взрывы рвавшихся мин, снарядов, гранат, а над высотой ярким фейерверком вздымались высоко в небо прыгающие языки пламени и целая гамма разноцветных ракет.
В отместку немецкие гаубицы и минометы всю ночь навесным огнем обстреливали из-за высоты наши позиции, и около двух часов ночи предприняли контратаку с двух направлений: пехотой и средними танками – из Сального, и тяжелыми танками с пехотой – из Поздняковки. Однако обе группировки попали в зону заградительного огня артиллерии, несколько танков подорвались на наших минных полях – и контратака противника захлебнулась.
А Ваня прожил у нас почти неделю, подкормили его, чтобы набрался сил, и переправили в тыл.
Удар в обход
Ночь была темной и тревожной. По всему фронту рыскали вражеские разведчики, выискивая слабые места в нашей обороне. Не дремала и наша разведка. Солдатову с лучшими разведчиками полка – старшим сержантом Егоровым и сержантом Потемкиным, удалось проникнуть в расположение войск противника и притащить «языка». На основании полученных разведданных командованием было принято решение продолжить наступление в обход Сального с севера.Всю ночь саперный взвод полка старшины Воронцова и саперная рота бригады занимались разминированием проходов в минных полях, одновременно отбиваясь от наседавших фашистов. На рассвете, проходя мимо нашей батареи, Воронцов сказал, что они обезвредили и извлекли 245 противотанковых и противопехотных мин.
Утром 28 августа после короткой артподготовки соединенные силы бригады, полка и пехоты перешли в наступление. Внезапным ударом с ходу удалось прорвать единственную линию обороны противника, и наши войска устремились на Веселую Калину! И тут, уже на подходе к селу, мы были контратакованы выдвинувшимися из-за высоты танками и пехотой! На узком участке фронта и на короткой дистанции завязался ожесточенный встречный бой! С первых минут загорелись танки и самоходные орудия с той и другой стороны! Поле боя покрылось плотным гаревым туманом, лишь иногда через прощелины от сильных взрывов приоткрывалась на мгновение картина неимоверно жестокого сражения – столкновения лоб в лоб двух группировок! Обогнавшая нас «тридцатьчетверка» столкнулась с «пантерой»! Оба экипажа выстрелили одновременно, и оба сгорели вместе с танками! Перед нашей самоходкой из дыма появился танк T-IV, орудие у нас было заряжено, и Валерий сразу нажал на спуск! Вражеский танк вспыхнул двумя синими языками над башней! Из экипажа никто не выскочил.
– Заслужили крематорий, гады! И патроны сэкономим! – услышали мы злорадную реплику Плаксина.
Отовсюду гремели выстрелы, из-за дыма вражеские танки не были видны, но по удаляющимся звукам выстрелов мы поняли, что немцы начали отходить. В этот момент самоходка лейтенанта Стебляева неожиданно столкнулась с «тигром». Гречин, водитель Стебляева, не ожидая команды, ринулся на таран и сильным ударом сбил гусеницу у «тигра»! Тут же добавил «хищнику» и другой экипаж, выстрелив в башню, – и немцы не выдержали, бросили танк, хотя он и не загорелся.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента