Страница:
Старик хозяин тяжело вздохнул, поднял ящичек кассы и начал ползать на коленях по полу, собирая мелочь. Губы его горько кривились, а по морщинистым щекам текли слезы…
Марчевский тщательно отряхнул пальто и осторожно выглянул из-за обломка стены с сохранившейся штукатуркой, покрашенной голубой клеевой краской. Перед ним никого не было. Так, посмотрим сначала налево. Проклятье! В конце улицы торчала знакомая фигура в длинном пальто и широкополой шляпе. С другой стороны ждал тот, в начищенных сапогах: он медленно прохаживался по тротуару, сунув руки в косые карманы полупальто из коричневого бобрика. Значит, они вместе и у них есть машина.
Что ж, игра пошла серьезная. Если бы его хотели задержать, взяли бы прямо на улице еще час назад или в кафе. Нет, наверняка им надо знать: где он теперь живет, у кого, куда пойдет, с кем встретится. Поэтому брать пока не станут. Или он ошибается? Может быть, стоит вернуться назад, пройти через развалины на улицу, где расположено кафе? Вроде бы эти стражи его не видели. Но там могли ждать другие. И все же стоило рискнуть.
Дзельница – квартал, где были развалины, небольшой, и вполне вероятно успеть раньше немцев. В том, что за ним следят немцы, пан Викентий уже не сомневался. Но уверенность, которая глубоко в тебе, это еще не есть истина! Возможна и ошибка, поэтому идти на обострение – стрелять или, спаси, Пресвятая Дева, убивать наблюдавших за ним, Марчевский не хотел.
Если это немцы, они потом не простят, а если нет, сам себе не простишь, да и кто знает, как все оно в конце концов повернется? Нет, стрелять можно только в самом крайнем случае, когда не будет иного выхода. Хотя кто это может быть кроме немцев? Те, с кем желал встречи Марчевский, знали, как его найти. Должны были знать!
Быстро повернувшись, он пошел по знакомой тропке обратно. Вот и выход на улицу. Теперь не оглядываясь, ничем не привлекая к себе внимания, надо пройти по тротуару до угла к трамвайной остановке. Или зайти в любой подъезд и там подождать вагона?
Ступив на тротуар из-за глыбы битого кирпича с намертво впаявшимися в нее причудливо изогнутыми взрывом бомбы железными балками, он невольно вздрогнул – навстречу, мерно печатая шаг, двигался патруль эсэсовского взвода комендатуры. Марчевский прижался спиной к остаткам стены и пропустил их. Немцы прошли мимо совершенно равнодушно, даже не удостоив его взглядом.
Лоб стал мокрым. Сунув руку в карман пальто за платком, пан Викентий наткнулся пальцами на холодный металлический предмет. Ключ! Ключ от проходного парадного! Как он мог забыть о нем? По приказу коменданта все подъезды не запирались, но замки в дверях сохранились и у него есть ключ от замечательного парадного – поднявшись по лестнице, можно через второй этаж пройти в другой дом, а оттуда легко попасть в систему проходных дворов, выход из которых в неприметной подворотне через две улицы. Прекрасно! И самое прекрасное, что дом с замечательным парадным совсем недалеко отсюда. Вот потом можно будет и подождать трамвая, а приехав в тихую зосину квартирку, выпить кофе, покурить и не спеша подумать, все проанализировать, уяснив для себя: как он мог оказаться в поле зрения немецкой наружной службы? Чья она – гестапо, СД, абвер? Скорее последнее. Наверняка именно эти господа желают видеть его как можно скорее. Но желания подчиненных адмирала Канариса пока не совпадали с планами пана Викентия.
Марчевский направился в сторону центра. Сворачивая за угол, бросил взгляд через плечо.
Дьявол! Метрах в ста позади мелькнуло знакомое долгополое пальто и темная шляпа. Вот вцепился, клещ! Однако надо признать, что работают они грамотно, не отпуская объект наблюдения далеко от себя и быстро обнаруживая его при попытках скрыться. Неужели придется до зосиного дома тащить за собой этого лысого, прикрывшего плешь широкополой шляпой? Ну нет, не дождетесь. Перебежав улицу, он нырнул под арку ворот большого здания и через минуту очутился в тихом переулке, кривом и горбатеньком, с мощенной красноватой булыгой проезжей частью, настолько узкой, что там не смогли бы разъехаться и две повозки. Отсюда до заветного подъезда гораздо ближе.
Впереди темнела толпа людей. Заметив вооруженную охрану, Марчевский невольно замедлил шаг: что это, облава? Но тогда почему не слышно криков и лая свирепых немецких собак, почему не бегут навстречу перепуганные люди? В облаву ему попадать никак нельзя, но и повернуть назад тоже.
Подойдя ближе, Марчевский разглядел понурых людей в плохой одежде. У многих из них на рукавах были нашиты голубые шестиконечные звезды. Полицейские в синих мундирах и двое немцев с карабинами лениво покуривали, наблюдая, как арестанты сдирали со стен остатки плакатов, налепленных минувшей осенью.
На одном из них был изображен поднявший булаву генерал Рыдз-Смиглы. Из-под его правой руки выезжали колонны танков, из-под левой выплывали ощетинившиеся оружием корабли, внизу частым гребнем сверкали штыки марширующих батальонов, а над головой пролетали эскадрильи самолетов. Плакат был сделан на хорошей бумаге, приклеен к стене дома на совесть – видно, расклейщик афиш не пожалел клейстера, – и теперь понукаемые окриками конвоиров арестанты с трудом отдирали не поддавшуюся даже дождям и снегу наглядную агитацию бывшей Польской республики. Дольше всех продержался лоскут бумаги с рукой Рыдз-Смиглы, зажавшей булаву. Но и его соскоблили со стены.
Пан Викентий снова оглянулся – как там лысый? Тот по-прежнему шел следом, четко соблюдая дистанцию. Интересно, не крикнет ли он охранникам-немцам или полицейским? Нет, промолчал.
Марчевский ускорил шаг. Да, вот что осталось от пустого треска речей членов правительства о сильной обороне – одни плакаты, пережившие само правительство. А ведь сколько было разных добровольных обществ, призванных помочь армии. Вспомнить хотя бы лигу воздушной обороны государства – «Польские крылья». Все население сдавало деньги, но современных самолетов почему-то так и не построили. Не на эти ли деньги господа из бывшего правительства сейчас живут в Лондоне?..
Подойдя к знакомому подъезду, пан Викентий наклонился и сделал вид, что туже затягивает шнурок на ботинке. Лысый в долгополом пальто тоже остановился, будто бы шаря по карманам в поисках спичек – в губах у него была зажата сигарета. Второго, в начищенных сапогах и полупальто из коричневого бобрика, нигде не видно. Ждет, чтобы сменить уставшего коллегу, двигаясь следом в машине? Хорошо если так. Даже с машиной они не успеют выскочить на ту улицу, куда сейчас выйдет пан Викентий.
Удача! Одна из створок массивной двери заветного подъезда была плотно притворена и закрыта изнутри на шпингалеты. Только захлопни дверь, вставь ключ, поверни его… и ты свободен от назойливого внимания. Но вдруг замок не работает? Все равно стоит попробовать. Следом за ним лысый в подъезд не сунется – побоится засады. Кроме того, немцы – аккуратисты: раз их обучали сразу за объектом наблюдения не входить, так они и поступят. Прекрасно! Тогда вперед.
Марчевский неожиданно свернул в подъезд. Ключ легко вошел в замочную скважину. Теперь захлопнуть тяжелую дверь. Повернется ключ в замке или… Повернулся.
Взбегая вверх по лестнице на второй этаж, пан Викентий представил себе растерянное и глупое лицо лысого, когда тот начнет ломиться в закрытые двери подъезда, а потом станет метаться по улице и торопливо совещаться со своим напарником, кидаясь в разные стороны в поисках исчезнувшего поляка, которого они «пасли». Да черт с ними!
Правда, теперь, наверное, придется высидеть дома неделю-другую, не выходя на улицу: пусть думают, что он с перепугу уехал из города. Не станут же немцы в поисках его прочесывать квартал за кварталом, дом за домом, квартиру за квартирой? Хотя… с этих господ станется – когда им очень нужно, они готовы на все, а Марчевский знал, что он им очень и очень нужен.
– Здесь Ругге!
– Докладывает восьмой! – привычно вытянулся мужчина. – Сообщение подтвердилось. Мы пугнули его неприкрытым наблюдением. Он два раза довольно умело срывался с крючка, но в конце концов привел в указанный агентом адрес… Нет, прежде чем войти, он тоже проверялся, но нас не обнаружил. Мы разделились – Штубе гнал его по улицам, а я ждал в адресе… Нет, он уверен, что ушел… Да, контактов не имел… Есть!
Положив трубку на рычаги, мужчина вытер платком лоб, достал сигареты и, опустившись на жесткий стул, неторопливо закурил, с наслаждением выпустив струю дыма первой, как он считал, самой сладкой, затяжки.
В прихожей было сумрачно и пусто. Он быстро вошел, запер за собой дверь, прислонился к ней спиной и негромко засмеялся: ему снова удалось уйти живым и невредимым, оторваться, не притащить к своему последнему убежищу «хвоста». Как тут не радоваться? Словно ты заново народился на свет или сдал труднейший экзамен в гимназии злому и вечно придирающемуся к тебе учителю. Чудесно, когда можешь принадлежать самому себе и дать волю своим чувствам!
Марчевский снял шляпу и пальто, повесил их на вешалку. Зажег свет, подошел к зеркалу. Трюмо бесстрастно отразило высокого худощавого мужчину с ранней сединой в висках, глубоко посаженными усталыми глазами, окруженными мелкой сеткой морщин. Он потер ладонями щеки: разве раньше у него были такие морщины под глазами? Никто не давал ему на вид больше тридцати семи – тридцати девяти. А на самом-то деле он уже справил сорок семь. Нет, видно, нелегальный образ жизни все же не для него. Или не для мужчин его возраста? Возможно, стоит к этому прибавить, что нелегко быть нелегалом в период немецкой оккупации, когда существуют такие учреждения, как гестапо?
Повертевшись перед зеркалом, он осмотрел себя со всех сторон – не порван ли где костюм? Все же сегодня пришлось вылезать в узкую дыру, но, по счастью, костюм был в порядке. Небольшое пятно кирпичной пыли на левом локте он быстро убрал щеткой – Зося впечатлительна, не стоит ей рассказывать от сегодняшнем приключении, а пятнышко теперь не выдаст.
Пан Викентий бросил последний взгляд в зеркало и гордостью подумал, что есть еще силенка и ловкость – не каждый в его возрасте сможет выдержать такое нервное и физическое напряжение, какое пришлось ему вынести за сегодняшний день. И от чувства радостной удачи даже прищелкнул пальцами.
Марчевский погасил свет и хотел пройти в комнаты, но передумал и, достав сигареты, присел на пуфик – так ведь толком и не покурил. Разве можно считать выкуренное в парадном, когда он, нервничая, ждал, но появятся ли его преследователи у зосиного дома?
Закурив, он блаженно откинулся назад, упершись затылком в стену, но тут же вскочил на ноги. Ему послышались голоса в гостиной: громкий Зосин смех и вкрадчивый низкий мужской голос. Кто там может быть? Зося никого не принимает, да и какие сейчас гости, когда ввели полицейский час, устраивают облавы и всем стало нечего жрать. Да, именно жрать!
Пан Викентий посмотрел на вешалку: может быть, он не заметил там чужое пальто? Но нет, висели только его и Зосины вещи. Сунув сигарету в стоявшую на подзеркальнике пепельницу, Марчевский тихо, стараясь не скрипнуть ни одной половицей старого паркета, прокрался к прикрытым дверям гостиной.
Да, там несомненно был мужчина, и он говорил с Зосей. Голос тихий, слов не разобрать, но интонация спокойная, уверенная. От мысли, что у Зоськи есть любовник, пан Викентий был далек – не время для амуров. Но кто там? Говорили на польском – значит, не немец?
Секунду подумав, Марчевский медленно расстегнул пиджак: подмышкой у него висела кобура с большим тяжелым пистолетом армейского образца. В заднем кармане брюк пригрелся еще маленький браунинг, но огромный пистолет в руке оказывал неизмеримо большее психологическое воздействие. Опять же и калибр приличный – в случае чего не придется несколько раз жать на курок. Сейчас он выпотрошит неизвестного посетителя, который вполне может оказаться соглядатаем оккупантов.
Марчевский вынул пистолет из кобуры, проверил его, снял с предохранителя и, осторожно приоткрыв двери в гостиную, негромко сказал:
– Ни с места! Стреляю!..
Рядом с Ругге сидела его любимая овчарка – огромный кобель по кличке Дар. Генрих очень любил всем пояснять, что собаку он назвал в честь знаменитого древнеперсидского царя Дария, но, поскольку Дарий для собаки слишком длинно, он отбросил последние две буквы, отчего его кобель никак не стал хуже.
Ласково почесывая пса за ушами и показывая в улыбке золотые коронки на передних зубах, Ругге медленно говорил:
– Я прошу вас, Шмидт, не забывать, что здесь мы имеем дело не с противником, с потенциальным союзником. И наша задача состоит в том, чтобы эта потенция переросла в реальность. Поэтому не давите, сделайте все мягко и вежливо.
«Опять старик мудрит, – подумал Карл-Хайнц, – не перехитрил бы самого себя».
– Я понял, господин подполковник! – прищелкнул он каблуками сапог.
– В таком случае отправляйтесь. И да поможет вам Бог!
Гауптман четко повернулся и вышел из кабинета.
Спустившись во двор к ожидавшей его легковой машине и мотоциклистам, он посмотрел на начинающее темнеть весеннее небо и недовольно поморщился, когда увидел в разрыве облаков первые звезды. Отвернув обшлаг шинели, гауптман взглянул на часы. Да, сегодня, пожалуй, ему не успеть в офицерское казино: кто знает, сколько придется потратить времени?
Усевшись в машину, он долго расправлял под собой полы шинели, недовольно сопя и тихо ругаясь. Наконец устроился достаточно удобно и скомандовал солдату-водителю:
– Поезжайте, я скажу, где свернуть…
– Не двигаться! – приказал Марчевский, приставив ствол пистолета к темно-русой макушке незнакомца. – Медленно поднимите руки над головой!
Над спинкой кресла показались две поднятые руки. Манжеты светлой рубашки сползли вниз, показав тонкие запястья незнакомца. Кисти рук у него были небольшие, как у человека, никогда не занимавшегося физическим трудом, однако пальцы оказались крепкими и толстыми, с чуть припухшими суставами.
– Теперь не опуская рук медленно встаньте.
Мужчина повиновался. Он оказался почти одного роста с Марчевским, только, пожалуй, пошире в плечах.
– Повернитесь лицом ко мне!
Пан Викентий с интересом вглядывался в лицо незваного гостя. Ничего особенного: причесан на косой пробор, волосы средней длины, аккуратно пострижены; непримечательные черты лица, выделялись только тяжеловатый крепкий подбородок и надбровные дуги, отчего лоб казался низким. Взгляд светлых глаз незнакомца был прикован с стволу пистолета, направленного ему в живот.
– Пан… – начал было гость.
– Молчать! – тихо, но с явной угрозой бросил ему Марчевский.
Он уже успел окинуть взглядом хороший, но далеко не новый костюм, светлую рубашку и приятного тона хорошо повязанный галстук. В этом пан Викентий считал себя непревзойденным знатоком и мог оценить по достоинству вкус нежданного посетителя: редко кто может правильно вывязать двойной виндзорский узел галстука. Похоже, этот человек имеет некоторое понятие о приличных манерах…
– Встаньте лицом к стене. Рук не опускать, – приказал пан Викентий.
Быстро обыскав незнакомца, он убедился, что тот безоружен. Под шерстяной тканью английского костюма – в этом пан Викентий тоже не мог ошибиться, костюм был явно английского производства – ощущались натренированные плотные мышцы спины и плеч гостя. Однако от него исходил явный запах «Фрюлинга», немецкого одеколона: тонкий, едва уловимый, он казался неотъемлемой частью всей одежды.
«Это тебя и выдает с головой, приятель! – усмехнулся про себя Марчевский. – Поговорим немного, а потом, как совсем стемнеет, придется прогуляться в развалины. Интересно, кто ты? Ищейка на вольной охоте, случайно попавшая в мое убежище, или ты связан с увязавшимися за мной сегодня днем? Все равно придется тебя убрать и уходить. Сегодня же!»
Стало жалко этой квартиры, столь счастливо найденной Зоси, жалко такой уютной старинной мебели в гостиной, тяжелых гардин на окнах, широкой удобной кровати в спальне… Где-то теперь удастся приткнуться? И надолго ли обретешь покой в новом убежище, если, конечно, обретешь и само убежище? Запасных вариантов не было: уходить придется просто в темноту ночи, все равно что в никуда. Но и оставаться нельзя – сегодняшние дневные приключения и тонкий запах немецкого одеколона, въевшийся в костюм незнакомца, красноречивее слов говорили Марчевскому очень многое.
Разве только отправить Зосю к подруге, а потом прийти туда самому, после того как пристрелишь соглядатая в развалинах? Рубить концы все равно надо – это непреложный закон нелегала. И другого выхода нет! Может, удастся за день-два подыскать какое-нибудь новое жилье, или им придется уехать отсюда совсем? Правда, уезжать далеко тоже не лучший вариант – те, с кем он хотел увидеться, станут искать его здесь. Но и немцы тоже…
Не догадывавшийся о мыслях пана Викентия незнакомец переступил с ноги на ногу. Это отвлекло Марчевского от невеселых размышлений.
– Можете опустить руки и сесть в кресло, – благосклонно разрешил он и отошел в другой угол комнаты. Снял со спинки стула пальто и шляпу гостя, быстро осмотрел их: оружия не было и там.
– Зося, выйди, пожалуйста, нам с паном надо поговорить. И собери самое необходимое. Себе и мне.
– Пан полковник зря беспокоится, – спокойно сказал незнакомец. – Я не имею дурных намерений.
– Вот как?.. – протянул несколько удивленный Марчевский. – Зося, почему ты его впустила?
– Но он сказал, что давно знает тебя, – красивое Зосино лицо выражало искреннее недоумение.
«Боже мой, вот когда глупость женщины отнюдь не благо, а погибель в прямом смысле слова», – раздраженно подумал пан Викентий.
– Хорошо, мы сейчас все выясним, – Марчевский подошел к окну, немного отодвинул штору и посмотрел вниз. Улица была пустынна. – Иди, Зося, делай как я сказал!
Дождавшись, пока она выйдет, Пан Викентий подошел к столу и, не убирая пистолета, сел напротив гостя. Отметил про себя, что тот держится достаточно спокойно. Наверное, надеется выкрутиться? Но ноздри до сих пор щекочет сладковато-приторный запах «Фрюлинга», а это смертный приговор!
– Итак, – глядя в глаза незнакомцу, сказал Марчевский, – пан знает меня, мое бывшее звание, знает, где я живу, а я, представьте, пока не знаю о вас ничего. Не хотите восполнить пробелы?
– Пан полковник не прав: офицер всегда остается офицером, даже если армия потерпела поражение, – мягко улыбнулся гость. – Поэтому я обратился к вам по званию. Однако вы, похоже, действительно меня не помните?
– Представьте себе, – с издевательской усмешкой ответил полковник.
– Я Тараканов, из Кракова.
– О, так пан русский? Интересная новость. И что же вы делаете здесь? Откуда знаете меня, как нашли мое жилище в этом городе? Отвечайте быстро, на долгие разговоры нет времени.
– Надеюсь, пан полковник не станет стрелять в квартире при женщине, если я достану сигареты? – вместо ответа поинтересовался Тараканов. – А на ваши вопросы я отвечу. Все очень просто – мне нужны пенёндзы,[4] а знакомых здесь нет. Я случайно увидел вашу даму и пошел за ней, надеясь на счастливую встречу с вами. Вот и встретились. Не откажите в помощи бывшему сотруднику дефензивы?[5]
– Складно лжете, господин Тараканов, но неправдоподобно. Во-первых, Зося не выходит из дома! А во-вторых, среди сотрудников дефензивы у меня не было знакомых с фамилией Тараканов. И вообще там не служат эмигранты!
– Не служили, но сотрудничали! – уточнил гость без тени смущения. – Полиция не может обходиться без осведомителей.
– Согласен, – кивнул Марчевский, – но теперь вы, видно, быстро сменили хозяина.
– Прошу вас, не торопитесь с выводами! – примирительно поднял руки Тараканов. – При новом хозяине зачем бы мне деньги? Кстати, могу предложить вам купить весьма интересную вещь, и надеюсь, она придется вам по вкусу. Но самое главное – деньги! Они у вас есть?
– Короче, чего вы хотите? – самоуверенность Тараканова начала раздражать пана Викентия. С каким удовольствием он всадил бы между глаз пулю этому бывшему полицейскому осведомителю, наверняка перешедшему на службу к оккупантам. Слишком много говорит за это. Может быть, не ждать темноты, а пристрелить его прямо в квартире, а потом уйти? Нет, пока ничего еще не ясно с его собственными делами, нельзя столь явно бросать вызов немцам: они хватятся своего соглядатая, придут, обнаружат труп и…
– Ну, говорите, я же жду! – поторопил Марчевский.
– Вот, – Тараканов сунул руку в карман и вытянул из него за тонкую золотую цепочку изящное распятие. На небольшом нательном крестике была прикреплена искусно вырезанная из слоновой кости фигурка распятого Иисуса Христа. – Не откажите, пан полковник, а то я совсем издержался. Не сомневайтесь, золото всегда в цене. И обратите внимание, это очень старая работа. Оно ваше, если заплатите.
– Сколько? – с иронией поинтересовался полковник.
– Сто пятьдесят марок, – не моргнув глазом, ответил Тараканов. – Ни пфеннига меньше.
– А злотые вас не устроят? Покажите… – Марчевский взял протянутое распятие, повертел, рассматривая. На оборотной стороне было выгравировано: 25 декабря. – Дата Рождества Христова… Напомните, господин Тараканов, где мы могли встречаться раньше?
– В Польше «Б»,[6] например. Вообще в Восточных кресах,[7] когда там велась борьбе с коммунистическими партизанами. А злотые будут в цене еще не скоро. Берите, я вижу, вам нравится.
– У меня нет такой суммы. Но могу предложить сто марок, тоже неплохая цена.
– Хорошо, ни вам, ни мне! – хлопнул себя ладонью по колену Тараканов. – Пусть будет сто двадцать пять. Из уважения к дате!
Впервые за все время разговора бледная улыбка тронула губы пана Викентия. Он положил пистолет на стол и убрал распятие в карман пиджака.
– Скажите, Тараканов, сколько вам лет?
– Это имеет значение? – нимало не смутившись, ответил вопросом на вопрос бывший осведомитель политический полиции. – В отличие от женщин я не делаю секрета из своего возраста. Мне тридцать шесть. А что?
– Вы еще так молоды, – продолжая улыбаться, пояснил Марчевский, – но торгуетесь, как старый еврей на варшавской барахолке. Берите, что вам дают.
– На варшавской барахолке не бывал, не знаю, – парировал Тараканов. – Я вообще не бывал до войны в Варшаве, только проездом. Но деньги счет любят, пан полковник. Я на эти марки жить собираюсь, понятно? И во время войны надо есть, пить, где-то спать, что-то надевать на себя…
– Скоро лето, – меланхолично заметил пан Викентий.
– Еще не скоро, – огрызнулся гость, – до лета успеешь с голоду подохнуть. Давайте сто двадцать пять и разойдемся. А нет, так верните вещь, как-никак золотая. – Он требовательно протянул руку.
Марчевский даже удивился, какая длинная оказалась у Тараканова рука, а ее движение – неожиданное, гибкое, быстрое, как выпад опытного фехтовальщика.
– Не торопитесь, – поморщившись, полковник слегка отодвинул в сторону протянутую руку. – Я еще не решил окончательно. Скажите, что вы делали после нашего поражения в сентябре прошлого года? Извините за нескромность, но это все-таки вы пришли ко мне, а не я к вам, и происхождение предлагаемой вещи мне не совсем ясно.
* * *
Развалины кончились быстро. Видно, раньше это были три или два небольших дома, стоявшие совсем рядом и разбитые ударом взрыва одной немецкой бомбы. Уцелели ли те, кто жил в них?Марчевский тщательно отряхнул пальто и осторожно выглянул из-за обломка стены с сохранившейся штукатуркой, покрашенной голубой клеевой краской. Перед ним никого не было. Так, посмотрим сначала налево. Проклятье! В конце улицы торчала знакомая фигура в длинном пальто и широкополой шляпе. С другой стороны ждал тот, в начищенных сапогах: он медленно прохаживался по тротуару, сунув руки в косые карманы полупальто из коричневого бобрика. Значит, они вместе и у них есть машина.
Что ж, игра пошла серьезная. Если бы его хотели задержать, взяли бы прямо на улице еще час назад или в кафе. Нет, наверняка им надо знать: где он теперь живет, у кого, куда пойдет, с кем встретится. Поэтому брать пока не станут. Или он ошибается? Может быть, стоит вернуться назад, пройти через развалины на улицу, где расположено кафе? Вроде бы эти стражи его не видели. Но там могли ждать другие. И все же стоило рискнуть.
Дзельница – квартал, где были развалины, небольшой, и вполне вероятно успеть раньше немцев. В том, что за ним следят немцы, пан Викентий уже не сомневался. Но уверенность, которая глубоко в тебе, это еще не есть истина! Возможна и ошибка, поэтому идти на обострение – стрелять или, спаси, Пресвятая Дева, убивать наблюдавших за ним, Марчевский не хотел.
Если это немцы, они потом не простят, а если нет, сам себе не простишь, да и кто знает, как все оно в конце концов повернется? Нет, стрелять можно только в самом крайнем случае, когда не будет иного выхода. Хотя кто это может быть кроме немцев? Те, с кем желал встречи Марчевский, знали, как его найти. Должны были знать!
Быстро повернувшись, он пошел по знакомой тропке обратно. Вот и выход на улицу. Теперь не оглядываясь, ничем не привлекая к себе внимания, надо пройти по тротуару до угла к трамвайной остановке. Или зайти в любой подъезд и там подождать вагона?
Ступив на тротуар из-за глыбы битого кирпича с намертво впаявшимися в нее причудливо изогнутыми взрывом бомбы железными балками, он невольно вздрогнул – навстречу, мерно печатая шаг, двигался патруль эсэсовского взвода комендатуры. Марчевский прижался спиной к остаткам стены и пропустил их. Немцы прошли мимо совершенно равнодушно, даже не удостоив его взглядом.
Лоб стал мокрым. Сунув руку в карман пальто за платком, пан Викентий наткнулся пальцами на холодный металлический предмет. Ключ! Ключ от проходного парадного! Как он мог забыть о нем? По приказу коменданта все подъезды не запирались, но замки в дверях сохранились и у него есть ключ от замечательного парадного – поднявшись по лестнице, можно через второй этаж пройти в другой дом, а оттуда легко попасть в систему проходных дворов, выход из которых в неприметной подворотне через две улицы. Прекрасно! И самое прекрасное, что дом с замечательным парадным совсем недалеко отсюда. Вот потом можно будет и подождать трамвая, а приехав в тихую зосину квартирку, выпить кофе, покурить и не спеша подумать, все проанализировать, уяснив для себя: как он мог оказаться в поле зрения немецкой наружной службы? Чья она – гестапо, СД, абвер? Скорее последнее. Наверняка именно эти господа желают видеть его как можно скорее. Но желания подчиненных адмирала Канариса пока не совпадали с планами пана Викентия.
Марчевский направился в сторону центра. Сворачивая за угол, бросил взгляд через плечо.
Дьявол! Метрах в ста позади мелькнуло знакомое долгополое пальто и темная шляпа. Вот вцепился, клещ! Однако надо признать, что работают они грамотно, не отпуская объект наблюдения далеко от себя и быстро обнаруживая его при попытках скрыться. Неужели придется до зосиного дома тащить за собой этого лысого, прикрывшего плешь широкополой шляпой? Ну нет, не дождетесь. Перебежав улицу, он нырнул под арку ворот большого здания и через минуту очутился в тихом переулке, кривом и горбатеньком, с мощенной красноватой булыгой проезжей частью, настолько узкой, что там не смогли бы разъехаться и две повозки. Отсюда до заветного подъезда гораздо ближе.
Впереди темнела толпа людей. Заметив вооруженную охрану, Марчевский невольно замедлил шаг: что это, облава? Но тогда почему не слышно криков и лая свирепых немецких собак, почему не бегут навстречу перепуганные люди? В облаву ему попадать никак нельзя, но и повернуть назад тоже.
Подойдя ближе, Марчевский разглядел понурых людей в плохой одежде. У многих из них на рукавах были нашиты голубые шестиконечные звезды. Полицейские в синих мундирах и двое немцев с карабинами лениво покуривали, наблюдая, как арестанты сдирали со стен остатки плакатов, налепленных минувшей осенью.
На одном из них был изображен поднявший булаву генерал Рыдз-Смиглы. Из-под его правой руки выезжали колонны танков, из-под левой выплывали ощетинившиеся оружием корабли, внизу частым гребнем сверкали штыки марширующих батальонов, а над головой пролетали эскадрильи самолетов. Плакат был сделан на хорошей бумаге, приклеен к стене дома на совесть – видно, расклейщик афиш не пожалел клейстера, – и теперь понукаемые окриками конвоиров арестанты с трудом отдирали не поддавшуюся даже дождям и снегу наглядную агитацию бывшей Польской республики. Дольше всех продержался лоскут бумаги с рукой Рыдз-Смиглы, зажавшей булаву. Но и его соскоблили со стены.
Пан Викентий снова оглянулся – как там лысый? Тот по-прежнему шел следом, четко соблюдая дистанцию. Интересно, не крикнет ли он охранникам-немцам или полицейским? Нет, промолчал.
Марчевский ускорил шаг. Да, вот что осталось от пустого треска речей членов правительства о сильной обороне – одни плакаты, пережившие само правительство. А ведь сколько было разных добровольных обществ, призванных помочь армии. Вспомнить хотя бы лигу воздушной обороны государства – «Польские крылья». Все население сдавало деньги, но современных самолетов почему-то так и не построили. Не на эти ли деньги господа из бывшего правительства сейчас живут в Лондоне?..
Подойдя к знакомому подъезду, пан Викентий наклонился и сделал вид, что туже затягивает шнурок на ботинке. Лысый в долгополом пальто тоже остановился, будто бы шаря по карманам в поисках спичек – в губах у него была зажата сигарета. Второго, в начищенных сапогах и полупальто из коричневого бобрика, нигде не видно. Ждет, чтобы сменить уставшего коллегу, двигаясь следом в машине? Хорошо если так. Даже с машиной они не успеют выскочить на ту улицу, куда сейчас выйдет пан Викентий.
Удача! Одна из створок массивной двери заветного подъезда была плотно притворена и закрыта изнутри на шпингалеты. Только захлопни дверь, вставь ключ, поверни его… и ты свободен от назойливого внимания. Но вдруг замок не работает? Все равно стоит попробовать. Следом за ним лысый в подъезд не сунется – побоится засады. Кроме того, немцы – аккуратисты: раз их обучали сразу за объектом наблюдения не входить, так они и поступят. Прекрасно! Тогда вперед.
Марчевский неожиданно свернул в подъезд. Ключ легко вошел в замочную скважину. Теперь захлопнуть тяжелую дверь. Повернется ключ в замке или… Повернулся.
Взбегая вверх по лестнице на второй этаж, пан Викентий представил себе растерянное и глупое лицо лысого, когда тот начнет ломиться в закрытые двери подъезда, а потом станет метаться по улице и торопливо совещаться со своим напарником, кидаясь в разные стороны в поисках исчезнувшего поляка, которого они «пасли». Да черт с ними!
Правда, теперь, наверное, придется высидеть дома неделю-другую, не выходя на улицу: пусть думают, что он с перепугу уехал из города. Не станут же немцы в поисках его прочесывать квартал за кварталом, дом за домом, квартиру за квартирой? Хотя… с этих господ станется – когда им очень нужно, они готовы на все, а Марчевский знал, что он им очень и очень нужен.
* * *
Он выкурил, наверное, пять или шесть сигарет, спрятавшись в глухом парадном полуразрушенного дома, откуда долго наблюдал за квартирой Зоси. И только убедившись, что все в порядке, пан Викентий быстро перебежал улицу и шмыгнул в подъезд, аккуратно придержав за собой дверь, чтобы она громко не хлопнула…* * *
Мужчина в бобриковом полупальто и начищенных сапогах снял фуражку и скомканным носовым платком, зажатым в левой руке, вытер свою потную шею. Правой он прижимал к уху телефонную трубку. Наконец на том конце провода ответили:– Здесь Ругге!
– Докладывает восьмой! – привычно вытянулся мужчина. – Сообщение подтвердилось. Мы пугнули его неприкрытым наблюдением. Он два раза довольно умело срывался с крючка, но в конце концов привел в указанный агентом адрес… Нет, прежде чем войти, он тоже проверялся, но нас не обнаружил. Мы разделились – Штубе гнал его по улицам, а я ждал в адресе… Нет, он уверен, что ушел… Да, контактов не имел… Есть!
Положив трубку на рычаги, мужчина вытер платком лоб, достал сигареты и, опустившись на жесткий стул, неторопливо закурил, с наслаждением выпустив струю дыма первой, как он считал, самой сладкой, затяжки.
* * *
Поднявшись по лестнице, пан Викентий некоторое время постоял, чутко прислушиваясь. Тихо. Он достал из кармана ключи, бесшумно открыл дверь квартиры и, толкнув ее кончиками пальцев, подождал, стоя за порогом.В прихожей было сумрачно и пусто. Он быстро вошел, запер за собой дверь, прислонился к ней спиной и негромко засмеялся: ему снова удалось уйти живым и невредимым, оторваться, не притащить к своему последнему убежищу «хвоста». Как тут не радоваться? Словно ты заново народился на свет или сдал труднейший экзамен в гимназии злому и вечно придирающемуся к тебе учителю. Чудесно, когда можешь принадлежать самому себе и дать волю своим чувствам!
Марчевский снял шляпу и пальто, повесил их на вешалку. Зажег свет, подошел к зеркалу. Трюмо бесстрастно отразило высокого худощавого мужчину с ранней сединой в висках, глубоко посаженными усталыми глазами, окруженными мелкой сеткой морщин. Он потер ладонями щеки: разве раньше у него были такие морщины под глазами? Никто не давал ему на вид больше тридцати семи – тридцати девяти. А на самом-то деле он уже справил сорок семь. Нет, видно, нелегальный образ жизни все же не для него. Или не для мужчин его возраста? Возможно, стоит к этому прибавить, что нелегко быть нелегалом в период немецкой оккупации, когда существуют такие учреждения, как гестапо?
Повертевшись перед зеркалом, он осмотрел себя со всех сторон – не порван ли где костюм? Все же сегодня пришлось вылезать в узкую дыру, но, по счастью, костюм был в порядке. Небольшое пятно кирпичной пыли на левом локте он быстро убрал щеткой – Зося впечатлительна, не стоит ей рассказывать от сегодняшнем приключении, а пятнышко теперь не выдаст.
Пан Викентий бросил последний взгляд в зеркало и гордостью подумал, что есть еще силенка и ловкость – не каждый в его возрасте сможет выдержать такое нервное и физическое напряжение, какое пришлось ему вынести за сегодняшний день. И от чувства радостной удачи даже прищелкнул пальцами.
Марчевский погасил свет и хотел пройти в комнаты, но передумал и, достав сигареты, присел на пуфик – так ведь толком и не покурил. Разве можно считать выкуренное в парадном, когда он, нервничая, ждал, но появятся ли его преследователи у зосиного дома?
Закурив, он блаженно откинулся назад, упершись затылком в стену, но тут же вскочил на ноги. Ему послышались голоса в гостиной: громкий Зосин смех и вкрадчивый низкий мужской голос. Кто там может быть? Зося никого не принимает, да и какие сейчас гости, когда ввели полицейский час, устраивают облавы и всем стало нечего жрать. Да, именно жрать!
Пан Викентий посмотрел на вешалку: может быть, он не заметил там чужое пальто? Но нет, висели только его и Зосины вещи. Сунув сигарету в стоявшую на подзеркальнике пепельницу, Марчевский тихо, стараясь не скрипнуть ни одной половицей старого паркета, прокрался к прикрытым дверям гостиной.
Да, там несомненно был мужчина, и он говорил с Зосей. Голос тихий, слов не разобрать, но интонация спокойная, уверенная. От мысли, что у Зоськи есть любовник, пан Викентий был далек – не время для амуров. Но кто там? Говорили на польском – значит, не немец?
Секунду подумав, Марчевский медленно расстегнул пиджак: подмышкой у него висела кобура с большим тяжелым пистолетом армейского образца. В заднем кармане брюк пригрелся еще маленький браунинг, но огромный пистолет в руке оказывал неизмеримо большее психологическое воздействие. Опять же и калибр приличный – в случае чего не придется несколько раз жать на курок. Сейчас он выпотрошит неизвестного посетителя, который вполне может оказаться соглядатаем оккупантов.
Марчевский вынул пистолет из кобуры, проверил его, снял с предохранителя и, осторожно приоткрыв двери в гостиную, негромко сказал:
– Ни с места! Стреляю!..
* * *
Карл-Хайнц Шмидт, гауптман, уроженец Кельна, был высок, атлетически сложен, по-мужски не то чтобы красив, но весьма приятен. Его лицо лишь несколько портил слегка приплюснутый перебитый боксерский нос. Одетый по полной форме, даже в шинели и фуражке, он стоял перед столом своего начальника Генриха Ругге – круглолицего, полного и лысоватого человека лет пятидесяти, – уставившись на овальный золотой значок тяжелого ранения, прикрепленный к мундиру подполковника, развалившегося в кресле.Рядом с Ругге сидела его любимая овчарка – огромный кобель по кличке Дар. Генрих очень любил всем пояснять, что собаку он назвал в честь знаменитого древнеперсидского царя Дария, но, поскольку Дарий для собаки слишком длинно, он отбросил последние две буквы, отчего его кобель никак не стал хуже.
Ласково почесывая пса за ушами и показывая в улыбке золотые коронки на передних зубах, Ругге медленно говорил:
– Я прошу вас, Шмидт, не забывать, что здесь мы имеем дело не с противником, с потенциальным союзником. И наша задача состоит в том, чтобы эта потенция переросла в реальность. Поэтому не давите, сделайте все мягко и вежливо.
«Опять старик мудрит, – подумал Карл-Хайнц, – не перехитрил бы самого себя».
– Я понял, господин подполковник! – прищелкнул он каблуками сапог.
– В таком случае отправляйтесь. И да поможет вам Бог!
Гауптман четко повернулся и вышел из кабинета.
Спустившись во двор к ожидавшей его легковой машине и мотоциклистам, он посмотрел на начинающее темнеть весеннее небо и недовольно поморщился, когда увидел в разрыве облаков первые звезды. Отвернув обшлаг шинели, гауптман взглянул на часы. Да, сегодня, пожалуй, ему не успеть в офицерское казино: кто знает, сколько придется потратить времени?
Усевшись в машину, он долго расправлял под собой полы шинели, недовольно сопя и тихо ругаясь. Наконец устроился достаточно удобно и скомандовал солдату-водителю:
– Поезжайте, я скажу, где свернуть…
* * *
Зося только тихо и как-то сдавлено вскрикнула, увидев Марчевского, стоявшего в дверях с пистолетом в руке. Сидевший спиной к нему гость – сам пан Викентий никогда бы не расположился в незнакомом доме спиной к дверям, – попробовал приподняться и, обернувшись, посмотреть: что произошло, отчего так встревожена милая хозяйка? Но эта попытка была тут же жестко пресечена.– Не двигаться! – приказал Марчевский, приставив ствол пистолета к темно-русой макушке незнакомца. – Медленно поднимите руки над головой!
Над спинкой кресла показались две поднятые руки. Манжеты светлой рубашки сползли вниз, показав тонкие запястья незнакомца. Кисти рук у него были небольшие, как у человека, никогда не занимавшегося физическим трудом, однако пальцы оказались крепкими и толстыми, с чуть припухшими суставами.
– Теперь не опуская рук медленно встаньте.
Мужчина повиновался. Он оказался почти одного роста с Марчевским, только, пожалуй, пошире в плечах.
– Повернитесь лицом ко мне!
Пан Викентий с интересом вглядывался в лицо незваного гостя. Ничего особенного: причесан на косой пробор, волосы средней длины, аккуратно пострижены; непримечательные черты лица, выделялись только тяжеловатый крепкий подбородок и надбровные дуги, отчего лоб казался низким. Взгляд светлых глаз незнакомца был прикован с стволу пистолета, направленного ему в живот.
– Пан… – начал было гость.
– Молчать! – тихо, но с явной угрозой бросил ему Марчевский.
Он уже успел окинуть взглядом хороший, но далеко не новый костюм, светлую рубашку и приятного тона хорошо повязанный галстук. В этом пан Викентий считал себя непревзойденным знатоком и мог оценить по достоинству вкус нежданного посетителя: редко кто может правильно вывязать двойной виндзорский узел галстука. Похоже, этот человек имеет некоторое понятие о приличных манерах…
– Встаньте лицом к стене. Рук не опускать, – приказал пан Викентий.
Быстро обыскав незнакомца, он убедился, что тот безоружен. Под шерстяной тканью английского костюма – в этом пан Викентий тоже не мог ошибиться, костюм был явно английского производства – ощущались натренированные плотные мышцы спины и плеч гостя. Однако от него исходил явный запах «Фрюлинга», немецкого одеколона: тонкий, едва уловимый, он казался неотъемлемой частью всей одежды.
«Это тебя и выдает с головой, приятель! – усмехнулся про себя Марчевский. – Поговорим немного, а потом, как совсем стемнеет, придется прогуляться в развалины. Интересно, кто ты? Ищейка на вольной охоте, случайно попавшая в мое убежище, или ты связан с увязавшимися за мной сегодня днем? Все равно придется тебя убрать и уходить. Сегодня же!»
Стало жалко этой квартиры, столь счастливо найденной Зоси, жалко такой уютной старинной мебели в гостиной, тяжелых гардин на окнах, широкой удобной кровати в спальне… Где-то теперь удастся приткнуться? И надолго ли обретешь покой в новом убежище, если, конечно, обретешь и само убежище? Запасных вариантов не было: уходить придется просто в темноту ночи, все равно что в никуда. Но и оставаться нельзя – сегодняшние дневные приключения и тонкий запах немецкого одеколона, въевшийся в костюм незнакомца, красноречивее слов говорили Марчевскому очень многое.
Разве только отправить Зосю к подруге, а потом прийти туда самому, после того как пристрелишь соглядатая в развалинах? Рубить концы все равно надо – это непреложный закон нелегала. И другого выхода нет! Может, удастся за день-два подыскать какое-нибудь новое жилье, или им придется уехать отсюда совсем? Правда, уезжать далеко тоже не лучший вариант – те, с кем он хотел увидеться, станут искать его здесь. Но и немцы тоже…
Не догадывавшийся о мыслях пана Викентия незнакомец переступил с ноги на ногу. Это отвлекло Марчевского от невеселых размышлений.
– Можете опустить руки и сесть в кресло, – благосклонно разрешил он и отошел в другой угол комнаты. Снял со спинки стула пальто и шляпу гостя, быстро осмотрел их: оружия не было и там.
– Зося, выйди, пожалуйста, нам с паном надо поговорить. И собери самое необходимое. Себе и мне.
– Пан полковник зря беспокоится, – спокойно сказал незнакомец. – Я не имею дурных намерений.
– Вот как?.. – протянул несколько удивленный Марчевский. – Зося, почему ты его впустила?
– Но он сказал, что давно знает тебя, – красивое Зосино лицо выражало искреннее недоумение.
«Боже мой, вот когда глупость женщины отнюдь не благо, а погибель в прямом смысле слова», – раздраженно подумал пан Викентий.
– Хорошо, мы сейчас все выясним, – Марчевский подошел к окну, немного отодвинул штору и посмотрел вниз. Улица была пустынна. – Иди, Зося, делай как я сказал!
Дождавшись, пока она выйдет, Пан Викентий подошел к столу и, не убирая пистолета, сел напротив гостя. Отметил про себя, что тот держится достаточно спокойно. Наверное, надеется выкрутиться? Но ноздри до сих пор щекочет сладковато-приторный запах «Фрюлинга», а это смертный приговор!
– Итак, – глядя в глаза незнакомцу, сказал Марчевский, – пан знает меня, мое бывшее звание, знает, где я живу, а я, представьте, пока не знаю о вас ничего. Не хотите восполнить пробелы?
– Пан полковник не прав: офицер всегда остается офицером, даже если армия потерпела поражение, – мягко улыбнулся гость. – Поэтому я обратился к вам по званию. Однако вы, похоже, действительно меня не помните?
– Представьте себе, – с издевательской усмешкой ответил полковник.
– Я Тараканов, из Кракова.
– О, так пан русский? Интересная новость. И что же вы делаете здесь? Откуда знаете меня, как нашли мое жилище в этом городе? Отвечайте быстро, на долгие разговоры нет времени.
– Надеюсь, пан полковник не станет стрелять в квартире при женщине, если я достану сигареты? – вместо ответа поинтересовался Тараканов. – А на ваши вопросы я отвечу. Все очень просто – мне нужны пенёндзы,[4] а знакомых здесь нет. Я случайно увидел вашу даму и пошел за ней, надеясь на счастливую встречу с вами. Вот и встретились. Не откажите в помощи бывшему сотруднику дефензивы?[5]
– Складно лжете, господин Тараканов, но неправдоподобно. Во-первых, Зося не выходит из дома! А во-вторых, среди сотрудников дефензивы у меня не было знакомых с фамилией Тараканов. И вообще там не служат эмигранты!
– Не служили, но сотрудничали! – уточнил гость без тени смущения. – Полиция не может обходиться без осведомителей.
– Согласен, – кивнул Марчевский, – но теперь вы, видно, быстро сменили хозяина.
– Прошу вас, не торопитесь с выводами! – примирительно поднял руки Тараканов. – При новом хозяине зачем бы мне деньги? Кстати, могу предложить вам купить весьма интересную вещь, и надеюсь, она придется вам по вкусу. Но самое главное – деньги! Они у вас есть?
– Короче, чего вы хотите? – самоуверенность Тараканова начала раздражать пана Викентия. С каким удовольствием он всадил бы между глаз пулю этому бывшему полицейскому осведомителю, наверняка перешедшему на службу к оккупантам. Слишком много говорит за это. Может быть, не ждать темноты, а пристрелить его прямо в квартире, а потом уйти? Нет, пока ничего еще не ясно с его собственными делами, нельзя столь явно бросать вызов немцам: они хватятся своего соглядатая, придут, обнаружат труп и…
– Ну, говорите, я же жду! – поторопил Марчевский.
– Вот, – Тараканов сунул руку в карман и вытянул из него за тонкую золотую цепочку изящное распятие. На небольшом нательном крестике была прикреплена искусно вырезанная из слоновой кости фигурка распятого Иисуса Христа. – Не откажите, пан полковник, а то я совсем издержался. Не сомневайтесь, золото всегда в цене. И обратите внимание, это очень старая работа. Оно ваше, если заплатите.
– Сколько? – с иронией поинтересовался полковник.
– Сто пятьдесят марок, – не моргнув глазом, ответил Тараканов. – Ни пфеннига меньше.
– А злотые вас не устроят? Покажите… – Марчевский взял протянутое распятие, повертел, рассматривая. На оборотной стороне было выгравировано: 25 декабря. – Дата Рождества Христова… Напомните, господин Тараканов, где мы могли встречаться раньше?
– В Польше «Б»,[6] например. Вообще в Восточных кресах,[7] когда там велась борьбе с коммунистическими партизанами. А злотые будут в цене еще не скоро. Берите, я вижу, вам нравится.
– У меня нет такой суммы. Но могу предложить сто марок, тоже неплохая цена.
– Хорошо, ни вам, ни мне! – хлопнул себя ладонью по колену Тараканов. – Пусть будет сто двадцать пять. Из уважения к дате!
Впервые за все время разговора бледная улыбка тронула губы пана Викентия. Он положил пистолет на стол и убрал распятие в карман пиджака.
– Скажите, Тараканов, сколько вам лет?
– Это имеет значение? – нимало не смутившись, ответил вопросом на вопрос бывший осведомитель политический полиции. – В отличие от женщин я не делаю секрета из своего возраста. Мне тридцать шесть. А что?
– Вы еще так молоды, – продолжая улыбаться, пояснил Марчевский, – но торгуетесь, как старый еврей на варшавской барахолке. Берите, что вам дают.
– На варшавской барахолке не бывал, не знаю, – парировал Тараканов. – Я вообще не бывал до войны в Варшаве, только проездом. Но деньги счет любят, пан полковник. Я на эти марки жить собираюсь, понятно? И во время войны надо есть, пить, где-то спать, что-то надевать на себя…
– Скоро лето, – меланхолично заметил пан Викентий.
– Еще не скоро, – огрызнулся гость, – до лета успеешь с голоду подохнуть. Давайте сто двадцать пять и разойдемся. А нет, так верните вещь, как-никак золотая. – Он требовательно протянул руку.
Марчевский даже удивился, какая длинная оказалась у Тараканова рука, а ее движение – неожиданное, гибкое, быстрое, как выпад опытного фехтовальщика.
– Не торопитесь, – поморщившись, полковник слегка отодвинул в сторону протянутую руку. – Я еще не решил окончательно. Скажите, что вы делали после нашего поражения в сентябре прошлого года? Извините за нескромность, но это все-таки вы пришли ко мне, а не я к вам, и происхождение предлагаемой вещи мне не совсем ясно.